Братья Карамазовы. Достоевский Ф.М. 035 - 29 Апреля 2020

Главная » 2020 » Апрель » 29 » Братья Карамазовы. Достоевский Ф.М. 035

00:24

Братья Карамазовы. Достоевский Ф.М. 035

***

***
Трудно было представить, из-за чего так горячился Калганов, но горячился он искренно. Митя беззаветно входил в его интересы.
-- Ну, да ведь коли высекли! -- крикнул он хохоча.
-- Не то чтобы высекли-с, а так, -- вставил вдруг Максимов.
-- Как так? Или высекли, или нет?
-- Ктура годзина, пане? (который час?) -- обратился со скучающим видом пан с трубкой к высокому пану на стуле. Тот вскинул в ответ плечами: часов у них у обоих не было.
-- Отчего не поговорить? Дайте и другим говорить. Коли вам скучно, так другие и не говори, -- вскинулась опять Грушенька, видимо нарочно привязываясь. У Мити как бы в первый раз что-то промелькнуло в уме. На этот раз пан ответил уже с видимою раздражительностью:
-- Пани, я ниц не мувен против, ниц не поведзялем. (Я не противоречу, я ничего не сказал).
-- Ну да хорошо, а ты рассказывай, -- крикнула Грушенька Максимову. -- Что ж вы все замолчали?
-- Да тут и рассказывать-то нечего-с, потому все это одни глупости, -- подхватил тотчас Максимов с видимым удовольствием и капельку жеманясь, -- да и у Гоголя все это только в виде аллегорическом, потому что все фамилии поставил аллегорические: Ноздрев-то ведь был не Ноздрев, а Носов, а Кувшинников -- это уже совсем даже и не похоже, потому что он был Шкворнев. А Фенарди действительно был Фенарди, только не италиянец, а русский, Петров-с, и мамзель Фенарди была хорошенькая-с, и ножки в трико, хорошенькие-с, юпочка коротенькая в блестках, и это она вертелась, да только не четыре часа, а всего только четыре минутки-с... и всех обольстила...
-- Да за что высекли-то, высекли-то тебя за что? -- вопил Калганов.
-- За Пирона-с, -- ответил Максимов.
-- За какого Пирона? -- крикнул Митя.
-- За французского известного писателя, Пирона-с. Мы тогда все вино пили в большом обществе, в трактире, на этой самой ярмарке. Они меня и пригласили, а я перво-на-перво стал эпиграммы говорить: "Ты ль это, Буало, какой смешной наряд". А Буало-то отвечает, что он в маскарад собирается, то есть в баню-с, хи-хи, они и приняли на свой счет. А я поскорее другую сказал, очень известную всем образованным людям, едкую-с:
Ты Сафо, я Фаон, об этом я не спорю,
Но к моему ты горю
Пути не знаешь к морю. Они еще пуще обиделись и начали меня неприлично за это ругать, а я как раз, на беду себе, чтобы поправить обстоятельства, тут и рассказал очень образованный анекдот про Пирона, как его не приняли во французскую академию, а он, чтоб отмстить, написал свою эпитафию для надгробного камня:

Ci-git Piron qui ne fut rien
Pas meme academicien.

Они взяли да меня и высекли.
-- Да за что же, за что?
-- За образование мое. Мало ли из-за чего люди могут человека высечь, -- кротко и нравоучительно заключил Максимов.
-- Э, полно, скверно все это, не хочу слушать, я думала, что веселое будет, -- оборвала вдруг Грушенька. Митя всполохнулся и тотчас же перестал смеяться. Высокий пан поднялся с места и с высокомерным видом скучающего не в своей компании человека, начал шагать по комнате из угла в угол, заложив за спину руки.
-- Ишь зашагал! -- презрительно поглядела на него Грушенька. Митя забеспокоился, к тому же заметил, что пан на диване с раздражительным видом поглядывает на него.
-- Пан, -- крикнул Митя, -- выпьем, пане! И с другим паном тоже: выпьем, панове! -- Он мигом сдвинул три стакана и разлил в них шампанское.
-- За Польшу, панове, пью за вашу Польшу, за польский край! -- воскликнул Митя.
-- Бардзо ми то мило, пане, выпием (это мне очень приятно, пане, выпьем), -- важно и благосклонно проговорил пан на диване и взял свой стакан.
-- И другой пан, как его, эй, ясневельможный, бери стакан! -- хлопотал Митя.
-- Пан Врублевский, -- подсказал пан на диване. Пан Врублевский, раскачиваясь, подошел к столу и стоя принял свой стакан.
-- За Польшу, панове, ура! -- прокричал Митя, подняв стакан.
Все трое выпили. Митя схватил бутылку и тотчас же налил опять три стакана.
-- Теперь за Россию, панове, и побратаемся!
-- Налей и нам, -- сказала Грушенька, -- за Россию и я хочу пить.
-- И я, -- сказал Калганов.
-- Да и я бы тоже-с... за Россеюшку, старую бабусеньку, -- подхихикнул Максимов.
-- Все, все! -- восклицал Митя. -- Хозяин, еще бутылок!
Принесли все три оставшиеся бутылки из привезенных Митей. Митя разлил.
-- За Россию, ура! -- провозгласил он снова. Все, кроме панов, выпили, а Грушенька выпила разом весь свой стакан. Панове же и не дотронулись до своих.
-- Как же вы, панове? -- воскликнул Митя. -- Так вы так-то? Пан Врублевский взял стакан, поднял его и зычным голосом проговорил:
-- За Россию в пределах до семьсот семьдесят второго года!
-- Ото бардзо пенкне! (Вот так хорошо!), -- крикнул другой пан, и оба разом осушили свои стаканы.
-- Дурачье же вы, панове! -- сорвалось вдруг у Мити.
-- Па-не!! -- прокричали оба пана с угрозою, наставившись на Митю как петухи. Особенно вскипел пан Врублевский.
-- Але не можно не мець слабосьци до своего краю? -- возгласил он. (Разве можно не любить своей стороны?)
-- Молчать! Не ссориться! Чтобы не было ccop! -- крикнула повелительно Грушенька и стукнула ножкой об пол. Лицо ее загорелось, глаза засверкали. Только что выпитый стакан сказался. Митя страшно испугался.
-- Панове, простите! это я виноват, я не буду. Врублевский, пан Врублевский, я не буду!..
-- Да молчи хоть ты-то, садись, экой глупый! -- со злобною досадой огрызнулась на него Грушенька.
Все уселись, все примолкли, все смотрели друг на друга.
-- Господа, всему я причиной! -- начал опять Митя, ничего не понявший в возгласе Грушеньки; -- ну, чего же мы сидим? Ну, чем же нам заняться... чтобы было весело, опять весело?
-- Ах, в самом деле ужасно не весело, -- лениво промямлил Калганов.
-- В банчик бы-с сыграть-с, как давеча... -- хихикнул вдруг Максимов.
-- Банк? Великолепно! -- подхватил Митя, -- если только панове...
-- Пузьно, пане! -- как бы нехотя отозвался пан на диване...
-- То правда, -- поддакнул и пан Врублевский.
-- Пузьно? Это что такое пузьно? -- спросила Грушенька.
-- То значи поздно, пани, поздно, час поздний, -- разъяснил пан на диване.
-- И все-то им поздно, и все-то им нельзя! -- почти взвизгнула в досаде Грушенька. -- Сами скучные сидят, так и другим, чтобы скучно было. Пред тобой, Митя, они все вот этак молчали и надо мной фуфырились...
-- Богиня моя! -- крикнул пан на диване, -- цо мувишь, то сень стане. Видзен неласкен, и естем смутны. (Вижу нерасположение, оттого я и печальный.) Естем готув (я готов), пане, -- докончил он, обращаясь к Мите.
-- Начинай, пане! -- подхватил Митя, выхватывая из кармана свои кредитки и выкладывая из них две сторублевых на стол.
-- Я тебе много, пан, хочу проиграть. Бери карты, закладывай банк!
-- Карты чтоб от хозяина, пане, -- настойчиво и серьезно произнес маленький пан.
-- То найлепши спосуб (самый лучший способ), -- поддакнул пан Врублевский.
-- От хозяина? Хорошо, понимаю, пусть от хозяина, это вы хорошо, панове! Карты! -- скомандовал Митя хозяину.
Хозяин принес нераспечатанную игру карт и объявил Мите, что уж сбираются девки, жидки с цимбалами прибудут тоже вероятно скоро, а что тройка с припасами еще не успела прибыть. Митя выскочил из-за стола и побежал в соседнюю комнату сейчас же распорядиться. Но девок всего пришло только три, да и Марьи еще не было. Да и сам он не знал, как ему распорядиться и зачем он выбежал: велел только достать из ящика гостинцев, леденцов и тягушек и оделить девок. -- "Да Андрею водки, водки Андрею! -- приказал он на-скоро, -- я обидел Андрея!" Тут его вдруг тронул за плечо прибежавший вслед за ним Максимов.
-- Дайте мне пять рублей, -- прошептал он Мите, -- я бы тоже в банчик рискнул, хи-хи!
-- Прекрасно, великолепно! Берите десять, вот! -- Он вытащил опять все кредитки из кармана и отыскал десять рублей. -- А проиграешь, еще приходи, еще приходи...
-- Хорошо-с, -- радостно прошептал Максимов и побежал в Залу. Воротился тотчас и Митя и извинился, что заставил ждать себя. Паны уже уселись и распечатали игру. Смотрели же гораздо приветливее, почти ласково. Пан на диване закурил новую трубку и приготовился метать; в лице его изобразилась даже некая торжественность.
-- На мейсца, панове! -- провозгласил пан Врублевский.
-- Нет, я не стану больше играть, -- отозвался Калганов, -- я давеча уж им проиграл пятьдесят рублей.
-- Пан был нещенсливый, пан может быть опять щенсливым, -- заметил в его сторону пан на диване.
-- Сколько в банке? Ответный? -- горячился Митя.
-- Слухам, пане, может сто, може двесьце, сколько ставить будешь.
-- Миллион! -- захохотал Митя.
-- Пан капитан может слышал про пана Подвысоцкего?
-- Какого Подвысоцкого ?
-- В Варшаве банк ответный ставит кто идет. Приходит Подвысоцкий, видит тысенц злотых, ставит: в[AACUTE]а-банк. Б[AACUTE]нкер муви: "пане Подвысоцки, ставишь злото, чи на гонор?" -- На гонор, пане, муви Подвысоцки. -- "Тем лепей, пане". Банкер мечет талью, Подвысоцкий берет тысенц злотых. -- "Почекай, пане", муви банкер, вынул ящик и дает миллион: "бери, пане, ото есть твой рахунек" (вот твой счет)! Банк был миллионным. -- Я не знал того, -- муви Подвысоцкий. -- "Пане Подвысоцки, -- муви банкер, -- ты ставилэсь на гонор, и мы на гонор". Подвысоцкий взял миллион.
-- Это не правда, -- сказал Калганов.
-- Пане Калганов, в шляхетной компании так мувиць не пржистои (в порядочном обществе так не говорят).
-- Так и отдаст тебе польский игрок миллион! -- воскликнул Митя, но тотчас спохватился: -- Прости, пане, виновен, вновь виновен, отдаст, отдаст миллион, на гонор, на польску честь! Видишь, как я говорю по-польски, ха-ха! Вот ставлю десять рублей, идет -- валет.
-- А я рублик на дамочку, на червонную, на хорошенькую. на паненочку, хи-хи! -- прохихикал Максимов, выдвинув свою даму, и как бы желая скрыть от всех, придвинулся вплоть к столу и наскоро перекрестился под столом. Митя выиграл. Выиграл и рублик.
-- Угол! -- крикнул Митя.
-- А я опять рублик, я семпелечком, я маленьким, маленьким семпелечком, -- блаженно бормотал Максимов в страшной радости, что выиграл рублик.
-- Бита! -- крикнул Митя. -- Семерку на пе.
Убили и на пе.
-- Перестаньте, -- сказал вдруг Калганов.
-- На пе, на пе, -- удваивал ставки Митя, и что ни ставил на пе -- все убивалось. А рублики выигрывали.
-- На пе, -- рявкнул в ярости Митя.
-- Двесьце проиграл, пане. Еще ставишь двесьце? -- осведомился пан на диване.
-- Как, двести уж проиграл? Так еще двести! Все двести на пе! -- И выхватив из кармана деньги, Митя бросил было двести рублей на даму, как вдруг Калганов накрыл ее рукой:
-- Довольно! -- крикнул он своим звонким голосом.
-- Что вы это? -- уставился на него Митя.
-- Довольно, не хочу! Не будете больше играть.
-- Почему?
-- А потому. Плюньте и уйдите, вот почему. Не дам больше играть!
Митя глядел на него в изумлении.
-- Брось, Митя, он может правду говорит; и без того много проиграл, -- со странною ноткой в голосе произнесла и Грушенька. Оба пана вдруг поднялись с места со страшно обиженным видом.
-- Жартуешь (шутишь), пане? -- проговорил маленький пан, строго осматривая Калганова.
-- Як сен поважашь то робиць, пане! (Как вы смеете это делать!) -- рявкнул на Калганова и пан Врублевский.
-- Не сметь, не сметь кричать! -- крикнула Грушенька. -- Ах петухи индейские!
Митя смотрел на них на всех поочередно; но что-то вдруг поразило его в лице Грушеньки и в тот же миг что-то совсем новое промелькнуло и в уме его, -- странная новая мысль!
-- Пани Агриппина! -- начал было маленький пан, весь красный от задора, как вдруг Митя, подойдя к нему, хлопнул его по плечу.
-- Ясновельможный, на два слова.
-- Чего хцешь, пане? (Что угодно?)
-- В ту комнату, в тот покой, два словечка скажу тебе хороших, самых лучших, останешься доволен.
Маленький пан удивился и опасливо поглядел на Митю. Тотчас же однако согласился, но с непременным условием, чтобы шел с ним и пан Врублевский.
-- Телохранитель-то? Пусть и он, и его надо! Его даже непременно! -- воскликнул Митя. -- Марш, панове!
-- Куда это вы? -- тревожно спросила Грушенька.
-- В один миг вернемся, -- ответил Митя. Какая-то смелость, какая-то неожиданная бодрость засверкала в лице его; совсем не с тем лицом вошел он час назад в эту комнату. Он провел панов в комнатку направо, не в ту, в большую, в которой собирался хор девок и накрывался стол, а в спальную, в которой помещались сундуки, укладки и две большие кровати с ситцевыми подушками горой на каждой. Тут на маленьком тесовом столике в самом углу горела свечка. Пан и Митя расположились у этого столика друг против друга, а огромный пан Врублевский сбоку их, заложив руки за спину. Паны смотрели строго, но с видимым любопытством.
-- Чем моген служиць пану? -- пролепетал маленький пан.
-- А вот чем, пане, я много говорить не буду: вот тебе деньги, -- он вытащил свои кредитки: -- хочешь три тысячи, бери и уезжай куда знаешь.
Пан смотрел пытливо, во все глаза, так и впился взглядом в лицо Мити.
-- Тржи тысенцы, пане? -- Он переглянулся с Врублевским.
-- Тржи, панове, тржи! Слушай, пане, вижу, что ты человек разумный. Бери три тысячи и убирайся ко всем чертям, да и Врублевского с собой захвати -- слышишь это? Но сейчас же, сию же минуту, и это навеки, понимаешь, пане, навеки вот в эту самую дверь и выйдешь. У тебя что там: пальто, шуба? Я тебе вынесу. Сию же секунду тройку тебе заложат и -- до видзенья, пане! А?
Митя уверенно ждал ответа. Он не сомневался. Нечто чрезвычайно решительное мелькнуло в лице пана.
-- А рубли, пане?
-- Рубли-то, вот как, пане: пятьсот рублей сию минуту тебе на извозчика и в задаток, а две тысячи пятьсот завтра в городе -- честью клянусь, будут, достану из-под земли! -- крикнул Митя.
Поляки переглянулись опять. Лицо пана стало изменяться к худшему.
-- Семьсот, семьсот, а не пятьсот, сейчас, сию минуту в руки! -- надбавил Митя, почувствовав нечто нехорошее. -- Чего ты, пан? Не веришь? Не все же три тысячи дать тебе сразу. Я дам, а ты и воротишься к ней завтра же... Да теперь и нет у меня всех трех тысяч, у меня в городе дома лежат, -- лепетал Митя, труся и падая духом с каждым своим словом, -- ей богу лежат, спрятаны...
В один миг чувство необыкновенного собственного достоинства засияло в лице маленького пана:
-- Чи не потшебуешь еще чего? -- спросил он иронически. -- Пфе! А пфе! (стыд, срам!) -- И он плюнул. Плюнул и пан Врублевский.
-- Это ты оттого плюешься, пане, -- проговорил Митя как отчаянный, поняв, что все кончилось, -- оттого что от Грушеньки думаешь больше тяпнуть. Каплуны вы оба, вот что!
-- Естем до живого доткнентным! (Я оскорблен до последней степени) -- раскраснелся вдруг маленький пан как рак и живо, в страшном негодовании, как бы не желая больше ничего слушать, вышел из комнаты. За ним, раскачиваясь, последовал и Врублевский, а за ними уж и Митя, сконфуженный и опешенный. Он боялся Грушеньки, он предчувствовал, что пан сейчас раскричится. Так и случилось. Пан вошел в залу и театрально встал пред Грушенькой.
-- Пани Агриппина, естем до живего доткнентным! -- воскликнул было он, но Грушенька как бы вдруг потеряла всякое терпение, точно тронули ее по самому больному месту.
-- По-русски, говори по-русски, чтобы ни одного слова польского не было! -- закричала она на него. -- Говорил же прежде по-русски, неужели забыл в пять лет! -- Она вся покраснела от гнева.
-- Пани Агриппина...
-- Я Аграфена, я Грушенька, говори по-русски или слушать не хочу! -- Пан запыхтел от гонора и, ломая русскую речь, быстро и напыщенно произнес:
-- Пани Аграфена, я пшиехал забыть старое и простить его, забыть, что было допрежь сегодня...
-- Как простить? Это меня-то ты приехал простить? -- перебила Грушенька и вскочила с места.
-- Так есть, пани (точно так, пани), я не малодушны, я великодушны. Но я былем здзивены (был удивлен), когда видел твоих любовников. Пан Митя в том покое давал мне тржи тысенцы, чтоб я отбыл. Я плюнул пану в физию.
-- Как? Он тебе деньги за меня давал? -- истерически вскричала Грушенька. -- Правда, Митя? Да как ты смел! Разве я продажная?
-- Пане, пане, -- возопил Митя, -- она чиста и сияет, и никогда я не был ее любовником! Это ты соврал...
-- Как смеешь ты меня пред ним защищать. -- вопила Грушенька, -- не из добродетели я чиста была и не потому что Кузьмы боялась, а чтобы пред ним гордой быть и чтобы право иметь ему подлеца сказать, когда встречу. Да неужто ж он с тебя денег не взял?
-- Да брал же, брал! -- воскликнул Митя, -- да только все три тысячи разом захотел, а я всего семьсот задатку давал.
-- Ну и понятно: прослышал, что у меня деньги есть, а потому и приехал венчаться!
-- Пани Агриппина, -- закричал пан, -- я рыцарь, я шляхтич, а не лайдак! Я пшибыл взять тебя в супругу, а вижу нову пани, не ту, что прежде, а упарту и без встыду (своенравную и бесстыдную).
-- А и убирайся откуда приехал! Велю тебя сейчас прогнать и прогонят! -- крикнула в исступлении Грушенька. -- Дура, дура была я, что пять лет себя мучила! Да и не за него себя мучила вовсе, я со злобы себя мучила! Да и не он это вовсе! Разве он был такой? Это отец его какой-то! Это где ты парик-то себе заказал? Тот был сокол, а это селезень. Тот смеялся и мне песни пел... А я-то, я-то пять лет слезами заливалась, проклятая я дура, низкая я, бесстыжая!
Она упала на свое кресло и закрыла лицо ладонями. В эту минуту вдруг раздался в соседней комнате слева хор собравшихся наконец Мокринских девок, -- залихватская плясовая песня.
-- То есть содом! -- взревел вдруг пан Врублевский. -- Хозяин, прогони бесстыжих!
Хозяин, который давно уже с любопытством заглядывал в дверь, слыша крик и чуя, что гости перессорились, тотчас явился в комнату.
-- Ты чего кричишь, глотку рвешь? -- обратился он к Врублевскому с какою-то непонятною даже невежливостью.
-- Скотина! -- заорал было пан Врублевский.
-- Скотина? А ты в какие карты сейчас играл? Я подал тебе колоду, а ты мои спрятал! Ты в поддельные карты играл! Я тебя за поддельные карты в Сибирь могу упрятать, знаешь ты это, потому оно все одно что бумажки поддельные... -- И, подойдя к дивану, он засунул пальцы между спинкой и подушкой дивана и вытащил оттуда нераспечатанную колоду карт.
-- Вот она моя колода, не распечатана! -- Он поднял ее и показал всем кругом: -- я ведь видел оттелева, как он мою колоду сунул в щель, а своей подменил, -- шильник ты этакой, а не пан!
-- А я видел, как тот пан два раза передернул, -- крикнул Калганов.
-- Ах как стыдно, ах как стыдно! -- воскликнула Грушенька, сплеснув руками, и воистину покраснела от стыда. -- Господи, экой, экой стал человек!
-- И я это думал. -- крикнул Митя. Но не успел он это выговорить, как пан Врублевский, сконфуженный и взбешенный, обратясь ко Грушеньке и грозя ей кулаком, закричал:
-- Публична шельма! -- Но не успел он и воскликнуть, как Митя бросился на него, обхватил его обеими руками, поднял на воздух и в один миг вынес его из залы в комнату направо, в которую сейчас только водил их обоих.
-- Я его там на пол положил! -- возвестил он, тотчас же возвратившись и задыхаясь от волнения, -- дерется каналья, небось не придет оттуда!.. -- Он запер одну половинку двери и, держа настежь другую, воскликнул к маленькому пану:
-- Ясневельможный, не угодно ли туда же? Пшепрашам!
-- Батюшка, Митрий Федорович, -- возгласил Трифон Борисыч, -- да отбери ты у них деньги-то, то, что им проиграл! Ведь все равно что воровством с тебя взяли.
-- Я свои пятьдесят рублей не хочу отбирать, -- отозвался вдруг Калганов.
-- И я свои двести, и я не хочу! -- воскликнул Митя, -- ни за что не отберу, пусть ему в утешенье останутся.
-- Славно, Митя! Молодец, Митя! -- крикнула Грушенька, и страшно злобная нотка прозвенела в ее восклицании. Маленький пан, багровый от ярости, но нисколько не потерявший своей сановитости, направился было к двери, но остановился и вдруг проговорил, обращаясь ко Грушеньке:
-- Пани, ежели хцешь исьць за мною, идзьмы, если не -- бывай здрова! (Пани, если хочешь идти за мной -- пойдем, а если нет -- то прощай!)
И важно, пыхтя от негодования и амбиции, прошел в дверь. Человек был с характером: он еще после всего происшедшего не терял надежды, что пани пойдет за ним, -- до того ценил себя. Митя прихлопнул за ним дверь.
-- Заприте их на ключ, -- сказал Калганов. Но замок щелкнул с их стороны, они заперлись сами.
-- Славно! -- злобно и беспощадно крикнула опять Грушенька, -- Славно! Туда и дорога!    Читать дальше ...

Всего комментариев: 0


Имя *:
Email *:

Код *:

« Апрель 2020 »
Пн	Вт	Ср	Чт	Пт	Сб	Вс
		1	2	3	4	5
6	7	8	9	10	11	12
13	14	15	16	17	18	19
20	21	22	23	24	25	26
27	28	29	30