Обитаемый остров. Стругацкие. 017 - 20 Апреля 2020

Главная » 2020 » Апрель » 20 » Обитаемый остров. Стругацкие. 017

10:21

Обитаемый остров. Стругацкие. 017

ГЛАВА 15

Гай сидел за грубым самодельным столом и чистил автомат. Было около
четверти одиннадцатого утра, мир был серым, бесцветным, сухим, в нем не
было места радости, не было места движению жизни, все было тусклое и
больное. Не хотелось думать, не хотелось ничего видеть и слышать, даже
спать не хотелось, -- хотелось просто положить голову на стол, опустить
руки и умереть. Просто умереть -- и все.
Комнатка была маленькая, с единственным окном без стекла, выходив-
шим на огромный, загроможденный развалинами, заросший диким кустом
серо-рыжий пустырь. Обои в комнате пожухли и скрутились -- не то от
жары, не то от старости, -- паркет рассохся, в одном углу обгорел до
угля. От прежних жильцов в комнате ничего не осталось, кроме большой
фотографии под разбитым стеклом, на которой, если внимательно присмот-
реться, можно было различить какого-то пожилого господина с дурацкими
бакенбардами и в смешной шляпе, похожей на жестяную тарелку.
Глаза бы всего этого не видели, сдохнуть бы сейчас или завыть
последней бездомной собакой, но Максим приказал: "Чисти!" "Каждый раз,
-- приказал Максим, постукивая каменным пальцем по столу, -- каждый раз,
как только тебя скрутит, садись и чисти автомат..." Значит, надо
чистить. Максим все-таки. Если бы не Максим, давно бы лег и помер.
Просил ведь его: "Не уходи ты от меня в это время, посиди, полечи". Нет.
Сказал, что теперь сам должен. Сказал, что это не смертельно, что должно
пройти и обязательно пройдет, но надо перемочься, надо справиться...
Ладно, вяло подумал Гай, справлюсь. Максим все-таки. Не человек, не
Отец, не бог -- Максим... И еще он сказал: "Злись! Как тебя скрутит --
вспоминай, откуда это у тебя, кто тебя к этому приучил, зачем, и --
злись, копи ненависть. Скоро она понадобится: ты не один такой, вас
таких сорок миллионов, оболваненных, отравленных..." Трудно поверить,
массаракш, ведь всю жизнь -- в строю, всегда знали, что к чему, кто
друг, кто враг, все было просто, дорога была ясная, все были вместе, и
хорошо было быть одним из миллионов, таким, как все. Нет, пришел, влюбил
в себя, карьеру испортил, а потом буквально за шиворот вырвал из рядов и
утащил в другую жизнь, где и цель непонятна, и средства непонятны, где
нужно -- массаракш-и-массаракш! -- обо всем думать самому! Раньше и
понятия не имел, что это такое -- думать самому. Был приказ, все ясно,
думай, как его лучше выполнить. Да... вытащил за шиворот, повернул
мордой назад, к родному, к гнезду, к самому дорогому, и показал:
помойка, гнусь, мерзость, ложь... И вот смотришь -- действительно, мало
красивого, себя вспомнить тошно, ребят вспомнить тошно, а уж господин
ротмистр Чачу!.. Гай с сердцем загнал на место затвор и цокнул защелкой.
И снова навалилась вялость, апатия, и воли на то, чтобы вставить
магазин, уже не оставалось. Плохо, ох как плохо...
Перекошенная скрипучая дверь отворилась, всунулось маленькое дело-
витое рыльце -- в общем даже симпатичное, если бы не лысый череп и не
воспаленные веки без ресниц, -- Танга, соседская девчонка.
-- Дядя Мак приказали вам идти на площадь! Там уже все собрались,
одного вас ждут!
Гай угрюмо покосился на нее, на тщедушное это тельце в платьице из
грубой мешковины, на ненормально тонкие ручки-соломинки, покрытые корич-
невыми пятнами, на кривые ножки, распухшие в коленях, и его замутило, и
самому стало стыдно своего отвращения -- ребенок, а кто виноват? -- он
отвел глаза и сказал:-- Не пойду. Передай, что плохо себя чувствую. Заболел.Дверь скрипнула, и, когда он снова поднял глаза, девчонки не было.Он с досадой бросил автомат на койку, подошел к окну, высунулся.Девчонка со страшной скоростью пылила по лощине между остатками стен, по бывшей улице, за нею увязался какой-то карапузик, проковылял несколько шажков, зацепился, шлепнулся, поднял голову, полежал некоторое время,потом взревел ужасным басом. Из-за руин выскочила мать -- Гай поспешно отшатнулся, потряс головой и вернулся к столу. Нет, не могу привыкнуть.Гадкий я, видно, человек... Ну уж попался бы мне тот, кто за все это в ответе, тут уж я бы не промахнулся. Но все-таки, почему я не могу
привыкнуть? Господи, да за этот месяц я такого повидал -- на сто
кошмарных снов хватит...
Мутанты жили небольшими общинами; иные кочевали, охотились, искали места получше, искали дорогу на север в обход гвардейских пулеметов, в обход страшных областей, где они сходили с ума и умирали на месте от приступов чудовищной головной боли; иные жили оседло на фермах и в деревушках, уцелевших после боев и взрыва трех атомных бомб, из которых одна взорвалась над этим городом, а две в окрестностях -- там сейчас километровые проплешины блестящего, как зеркало, шлака. Оседлые сеяли мелкую выродившуюся пшеницу, возделывали странные свои огороды, где томаты были как ягоды, а ягоды -- как томаты, разводили жуткий скот, на который смотреть было страшно, не то что есть. Это был жалкий народ -- мутанты, дикие южные выродки, про которых плели разную чушь и сам он плел разную чушь, -- тихие, болезненные, изуродованные карикатуры на людей. Нормальными здесь были только старики, но их оставалось очень
мало, все они были больны и обречены на скорую смерть. Дети их и внуки тоже казались не жильцами на этом свете. Детей у них рождалось много, но почти все они умирали либо при рождении, либо в младенчестве. Те, что выживали, были слабыми, все время маялись неизвестными недугами, уродливы были -- страсть, но все выглядели послушными, тихими, умненькими. Да что там говорить, неплохие оказались люди -- мутанты, добрые, гостеприимные, мирные... Вот только смотреть на них было невозможно. Даже Максима сначала корежило с непривычки, но он-то быстро привык, ему что -- он своей натуре хозяин...
Гай вставил в автомат магазин, подпер щеку ладонью, задумался. Да,Максим...
Правда, затеял Максим на этот раз явно бессмысленное дело. Затеял
он собрать мутантов, вооружить их и выбить Гвардию для начала хотя бы за Голубую Змею. Смешно, ей-богу. Они же еле ходят, многие помирают на ходу -- мешок с зерном поднимет и помрет, -- а он хочет с ними на Гвардию идти. Необученные, слабые, робкие, куда им... Пусть даже соберет он этих... разведчиков ихних -- на всю эту армию, если без Максима, одного ротмистра хватит, а если с Максимом, то ротмистра с ротой. Максим это, кажется, и сам понимает. Но вот целый месяц бегал по лесу от поселка к поселку, от общины к общине, уговаривал стариков и уважаемых людей, тех, кого общины слушаются. Сам бегал и меня с собой повсюду таскал, угомону на него нет. Не хотят старики идти, и разведчиков не отпускают... И вот теперь на это совещание надо. Не пойду.
Мир стал светлее. Было уже не так тошно глядеть вокруг, кровь
быстрее побежала по жилам, зашевелились смутно какие-то надежды, что сегодняшнее совещание провалится, что Максим придет и скажет: хватит,
нечего здесь больше делать, и они двинут дальше на юг, в пустыню, где,
говорят, тоже живут мутанты-выродки, но не такие жуткие, больше похожие
на людей и не такие больные. Говорят, у них там что-то вроде государства,
и даже армия есть. Может быть, с ними удастся кашу сварить... Правда,
там все радиоактивное, туда, говорят, сажали бомбу на бомбу, специально
для заражения... Были, говорят, такие специальные бомбы.
Вспомнив про радиоактивность, Гай полез в свой вещевой мешок и
вытащил коробочку с желтыми таблетками, бросил две штуки в рот --
скривился от пронзительной горечи. Надо же, какая мерзость, но без нее
здесь нельзя, здесь тоже все заражено. А в пустыне придется, наверное,
горстями их сосать... Спасибо принцу-герцогу, мне бы без этих пилюль
здесь каюк... А принц-герцог молодчина, не теряется, не отчаивается в
этом аду, лечит, помогает, обходы делает, целую фабрику медикаментов
организовал. Между прочим, он говорил, что Страна Отцов -- только
кусочек, охвостье бывшей великой нашей империи, и столица раньше другая
была, в трехстах километрах южнее -- там, говорит, до сих пор остались
еще развалины, причем, говорит, величественные...
Дверь распахнулась, в комнату вошел сердитый Максим, голый, в одних
черных шортах, поджарый, быстрый, и видно, что злится. Увидев его, Гай
надулся и стал смотреть в окно.
-- Ну, не выдумывай, -- сказал Максим. -- Пошли.
-- Не хочу, -- сказал Гай. -- Ну их всех. С души воротит,
невозможно.
-- Глупости, -- возразил Максим. -- Прекрасные люди, очень тебя
уважают. Не будь мальчишкой.
-- Да уж, уважают, -- сказал Гай.
-- Еще как уважают! Давеча принц-герцог просил, чтобы ты остался
здесь. Я, говорит, умру скоро, нужен настоящий человек, чтобы меня
заменить.
-- Ну да, заменить... -- проворчал Гай, чувствуя, однако, как
внутри у него, помимо воли, все размягчается.
-- И еще Бошку ко мне пристает, обращаться к тебе прямо стесняется.
Пусть, говорит, Гай останется, учить будет, защищать будет, хороших
ребят воспитывать будет... Знаешь, как Бошку разговаривает?
Гай покраснел от удовольствия, откашлялся и сказал, хмурясь, все
еще глядя в окно:
-- Ну ладно... Автомат брать?
-- Возьми, -- сказал Максим. -- Мало ли что...
Гай взял автомат под мышку, они вышли из комнаты -- Гай впереди,
Максим по пятам, -- спустились по трухлявой лестнице, перешагнули через
кучу детишек, возившихся в пыли у порога, и пошли по улице к площади.
Эх! Улица, площадь... Одно название. Сколько же здесь людей разом
погибло! Говорят, раньше большой красивый город здесь был -- театры,
цирк, музеи, собачьи бега... церкви, говорят, были особенной красоты, со
всего мира сюда съезжались посмотреть, а теперь -- мусор один, не
поймешь, где что было. Вместо цирка -- болото с крокодилами какими-то;
метро было -- теперь там упыри, ночью по городу ходить опасно...
Загубили страну, гады. Мало того что людей поперебили, поперекалечили --
развели ведь еще какую-то нечисть, какой сроду здесь никогда не бывало.
Да и не только здесь...
Принц-герцог рассказывал, что до войны жили в лесу звери, похожие
на собак, забыл, как называются, умные были и очень добрые зверюги --
все понимали, дрессировать их было -- одно удовольствие. Ну и конечно,
стали их дрессировать для военных целей: под танки с минами ложиться,
таскать раненых, переносить к противнику посуду с заразой, ну и всякая
такая чепуха. А потом нашелся умник, расшифровал их язык, оказалось, что
у них язык есть, и довольно сложный, и что они вообще любят подражать, и
глотка у них так устроена, что некоторых можно было даже обучить
говорить по-человечески, не всему языку, конечно, но слов по пятьдесят,
по семьдесят они запоминали. В общем, диковинные были животные, нам бы с
ними дружить, учиться друг у друга, друг другу помогать -- они, говорят,
вымирали... Так нет же, приспособили их воевать, приспособили их ходить
к противнику за военными сведениями. А потом война началась, стало не до
них, вообще ни до чего стало. И вот -- пожалуйста: упыри. Тоже мутанты,
только не человеческие, а звериные -- очень опасные существа. По Особому
Южному Округу был даже приказ о борьбе с ними, а принц-герцог -- тот
прямо говорит: нам всем здесь конец, будут здесь жить одни упыри...
Гай вспомнил, как однажды в лесу Бошку со своими охотниками
подстрелил оленя, за которым охотились упыри, и началась драка. А
мутанты -- какие он драчуны? Выпалили по разу из своих дедовских,
бросили ружья, сели и закрыли глаза руками, чтобы, значит, не видеть,
как их рвать будут. И Максим тоже, надо сказать, растерялся... не то
чтобы растерялся, а так как-то... не хотелось ему драться. Ну, пришлось
мне отдуваться за всех. Обойма кончилась -- прикладом. Хорошо, упырей
немного было, всего шесть голов. Двоих убили, один удрал, а троих,
раненых и оглушенных, повязали и собрались утром в деревню нести на
казнь. А ночью смотрю -- Максим тихонько встает и -- к ним. Посидел с
ними, полечил, как он это умеет, наложением рук, потом развязал, и те,
конечно, не будь дураки, рванули когти, только их и видели. Я ему
говорю: ты что же это, Мак, зачем ты? Сам не знаю, говорит, но чувствую,
что нельзя их казнить. Ни людей, говорит, нельзя, ни этих... Это,
говорит, не собаки никакие и не упыри...
Да разве только упыри! А летучие мыши какие пошли! Те, что Колдуну
прислуживают... Это же ужас летающий, а не мыши! А кто по ночам по
деревням бродит с топотом, детей крадет? Причем сам даже в дом не
заходит, а дети, спящие, так, не просыпаясь, к нему и выходят...
Положим, это, может быть, и вранье, но кое-что я и сам видел. Как сейчас
помню, повел нас принц-герцог показывать самый близкий вход в Крепость.
Приходим -- лужайка такая мирная, зеленая, холмик, в холме -- пещера.
Смотрим мы -- господи боже! -- вся лужайка перед входом завалена дохлыми
упырями, десятка два, не меньше, причем не покалеченные, не раненые --
ни одной капли крови на траве. И что самое удивительное -- Максим их
осмотрел и сказал: они же не мертвые, они как бы в судороге, словно их
кто-то загипнотизировал... Спрашивается: кто? Нет, жуткие места. Здесь
человеку только днем можно, да и то с опаской. Если бы не Максим, рванул
бы я отсюда, только пятки бы засверкали. Но если говорить честно, то
куда бежать? Вокруг леса, в лесах нечисть, танк в болоте потонул... К
своим бежать?.. Казалось бы, очень естественно -- к своим бежать. Но
какие они мне теперь свои? Тоже, если подумать, уроды, куклы, правильно
Максим говорит. Что это за люди, которыми можно управлять, как машинами?
Нет, это не по мне. Противно...
Они вышли на площадь, на большой пустырь, посередине которого дико
чернел оплавившийся памятник какому-то забытому деятелю, и свернули к
уцелевшему домику, где обычно собирались представители, чтобы обменяться
слухами, посоветоваться насчет посевной или насчет охоты, а то и просто
посидеть, подремать, послушать рассказы принца-герцога о прежних време-
нах.
В домике, в большой чистой комнате, уже собрался народ. Смотреть
здесь ни на кого не хотелось. Даже принц-герцог -- казалось бы, не
мутант, человек, -- а и тот изуродован: все лицо в ожогах и рубцах.
Вошли, поздоровались, сели в круг, прямо на пол. Бошку, сидевший рядом с
плитой, снял с углей чайник, налил им по чашке чаю, крепкого, хорошего,
но без сахара. Гай принял свою чашку -- необыкновенной красоты чашка,
цены ей нет, королевского фарфора, -- поставил ее перед собой, а потом
упер автомат прикладом в пол между колен, прислонился лбом к рубчатому
стволу и закрыл глаза, чтобы никого не видеть.
Начал совещание принц-герцог. Никакой он был не принц и никакой не
герцог, а был он полковником медицинской службы, главным хирургом Южной
Крепости. Когда Крепость начали ломать атомными бомбами, гарнизон
восстал, выкинул белый флаг (по этому флагу свои же немедленно долбанули
термоядерной), настоящего принца, командующего, солдаты разорвали на
куски, увлеклись, поперебили всех офицеров, а потом спохватились, что
некому командовать, а без командования нельзя: война-то продолжается,
противник атакует, свои атакуют, а из солдат никто плана Крепости не
знает, -- получилась гигантская мышеловка, а тут еще взорвались бактери-
ологические бомбы, весь арсенал, и началась чума. Короче говоря, как-то
само собой получилось, что половина гарнизона разбежалась кто куда, от
оставшейся половины три четверти вымерли, а остальных принял на себя
главный хирург -- во время бунта солдаты его не тронули: врач все-таки.
Как-то повелось называть его то принцем, то герцогом, сначала в шутку,
потом привыкли, а Максим для определенности называл его принцем-герцогом.
-- Друзья! -- сказал принц-герцог. -- Надо нам обсудить предложения
нашего друга Мака. Это очень важные предложения. Насколько они важны, вы
можете судить хотя бы по тому, что сам Колдун к нам пожаловал и будет,
может быть, с нами говорить...
Гай поднял голову. И верно: в углу, прислонившись спиной к стене,
сидел сам Колдун, собственной персоной. Смотреть на него было жутко, а
не смотреть невозможно. Замечательная была личность. Даже Максим смотрел
на него как-то снизу вверх и говорил Гаю: Колдун -- это, брат, фигура.
Был Колдун небольшого роста, плотный, чистый, ноги и руки у него были
коротенькие, но сильные, и в общем он был не такой уж уродливый, во
всяком случае слово "уродливый" к нему не подходило. У него был огромный
череп, покрытый густым жестким волосом, похожим на серебристый мех,
маленький рот со странно сложенными губами, словно он все время
собирался свистнуть сквозь зубы, лицо в общем даже худощавое, но под
глазами мешки, а сами глаза были длинные и узкие, с вертикальным, как у
змеи, зрачком. Говорил он мало, на людях бывал редко, жил один в подвале
на дальнем конце города, но авторитетом пользовался огромным из-за своих
удивительных способностей. Во-первых, он был очень умен и знал все, хотя
от роду ему было всего что-то около двадцати лет и нигде он, кроме этого
города, не бывал. Когда возникали какие-нибудь вопросы, к нему шли на
поклон за советом. Как правило, он ничего не отвечал, и это означало,
что вопрос чепуховый, как его ни решишь -- все ладно будет. Но если
вопрос оказывался жизненно важным -- насчет погоды, когда что сеять, --
он всегда давал совет и ни разу еще не ошибся. Ходили к нему только
старшие, и что там происходило -- они помалкивали, но бытовало убеждение,
что, даже давая совет, Колдун не раскрывал рта. Так, посмотрит только --
и становится ясно, что нужно делать. Во-вторых, имел он власть над
животными. Никогда он не требовал у общества ни еды, ни одежды, все ему
доставляли животные, разные животные -- и зверье, и насекомые, и
лягушки, -- а главной прислугой у него были огромные летучие мыши, с
которыми он, по слухам, мог объясняться, и они его понимали и слушались.
Далее, рассказывали, что он знает неведомое. Понять это неведомое было
невозможно -- на взгляд Гая, это был просто набор слов: черный пустой
Мир до начала Мирового Света; мертвый ледяной Мир после угасания
Мирового Света; бесконечная пустыня с многими Мировыми Светами... Никто
не мог объяснить, что это означает, а Мак только покачивал головой и
восхищенно бормотал: "Вот это интеллект!"
Колдун сидел, ни на кого не глядя, на плече у него неловко
топталась слепенькая ночная птица. Колдун время от времени доставал из
кармана какие-то кусочки и совал ей в клюв, тогда она замирала на
секунду, потом задирала голову и как бы с трудом глотала, вытягивая шею.
-- Это очень важные предложения, -- продолжал принц-герцог, -- а
потому я прошу вас слушать внимательно, а ты, Бошку, голубчик, заваривай
чай покрепче, потому что я вижу -- кое-кто уже задремывает. Не надо
задремывать, не надо. Соберитесь с силами -- может быть, сейчас решается
наша судьба...
Собрание одобрительно заворчало. Какого-то бельмастого оттащили за
уши от стены, где он наладился было подремать, и усадили в первом ряду.
"Так ведь я ничего... -- бормотал бельмастый. -- Я только так, немножко.
Я к тому, что говорить надобно покороче, а то, пока до конца доходят, я
уж и начало забываю..."
-- Хорошо, -- согласился принц-герцог. -- Покороче так покороче.
Солдаты отжимают нас на юг, в пустыню. Пощады они не дают, в переговоры
не вступают. Из семей, которые пытались пробраться на север, никто не
вернулся. Надо полагать, они погибли. Это означает, что лет через
десять-пятнадцать нас отожмут в пустыню окончательно и там мы все
погибнем без пищи и без воды. Говорят, что в пустыне тоже обитают люди.
Я в это не верю, но многие уважаемые вожди верят и утверждают, будто эти
обитатели пустыни такие же жестокие и кровожадные, как солдаты. А мы --
люди миролюбивые, сражаться мы не умеем. Многие из нас мрут, и мы,
наверное, не доживем до окончательного конца, но мы сейчас правим
народом и обязаны думать не только о себе, но и о наших детях... Бошку,
-- сказал он, -- подай, пожалуйста, чаю уважаемому Хлебопеку. По-моему,
заснул Хлебопек.
Хлебопека разбудили, сунули ему в пятнистую руку горячую чашку, он
обжегся, зашипел, и принц-герцог продолжал:
-- Наш друг Мак предлагает выход. Он пришел к нам со стороны
солдат. Солдат он ненавидит и говорит, что пощады ждать от них нельзя,
все они там одурачены тиранами и горят желанием нас уничтожить. Мак
хотел сначала вооружить нас и повести в бой, но убедился, что мы слабые
и воевать не можем. И тогда он решил добраться до обитателей пустыни --
он в них тоже верит, -- договориться с ними и повести их на солдат. Что
требуется от нас? Благословить эту затею, пропустить обитателей пустыни
через наши земли и обеспечить их продовольствием, пока будет идти война.
И еще наш друг Мак предложил: дайте ему разрешение собрать всех наших
разведчиков, которые захотят, он обучит их воевать и поведет на север,
чтобы поднять там восстание. Вот, коротко, как обстоят дела. Нам сейчас
нужно решить, и я прошу высказываться.
Гай покосился на Максима. Друг Мак сидел, поджав под себя ногу,
огромный, коричневый, неподвижный, как скала, даже не как скала, а как
гигантский аккумулятор, готовый разрядиться в одно мгновение. Он смотрел
в дальний угол, на Колдуна, но взгляд Гая почувствовал немедленно и
повернул к нему голову. И вдруг Гай подумал, что друг Мак уж не тот, что
прежде. Он вспомнил, что давно уже не улыбался Мак своей знаменитой
ослепительно-идиотской улыбкой, что давно он не пел своих горских песен
и что глаза у него стали теперь без прежней ласковости и доброго
ехидства, твердые стали глаза, остекленели как-то, словно и не Максим
это, а господин ротмистр Чачу. И еще вспомнил Гай, что давно уже
перестал друг Мак метаться во все углы, как веселый любопытный пес, стал
сдержан, и появилась в нем какая-то суровость, целенаправленность
какая-то, взрослая деловая сосредоточенность, словно целился он самим
собой в какую-то одному ему видимую мишень... Очень, очень изменился
друг Мак с тех пор, как всадили в него полную обойму из тяжелого
армейского пистолета. Раньше он жалел всех и каждого, а теперь не жалеет
никого. Что ж, может быть, так и надо... Но страшное он все-таки дело
задумал, резня будет, большая резня будет...
-- Что-то я не понял, -- подал голос плешивый уродец, судя по
одежде -- нездешний. -- Что же это он хочет? Чтобы варвары сюда к нам
пришли? Так они же нас всех перебьют. Что я -- варваров не знаю? Всех
перебьют, ни одного человека не оставят.
-- Они придут сюда с миром, -- сказал Мак, -- или не придут вовсе.
-- Пусть уж лучше вовсе не приходят, -- сказал плешивый. -- С
варварами лучше не связываться. Тогда уж лучше прямо к солдатам выйти
под пулеметы. Все как-то от своей руки погибнешь, у меня отец солдатом
был.
-- Это, конечно, верно, -- проговорил Бошку задумчиво. -- Но ведь,
с другой-то стороны, варвары могут и солдат прогнать, и нас не тронуть.
Вот тогда и станет хорошо.
-- Почему это они вдруг нас не тронут? -- возразил бельмастый. --
Все нас спокон веков трогали, а эти вдруг не тронут?
-- Так ведь он с ними договорится, -- пояснил Бошку. -- Не
трогайте, мол, лесовиков, и все тут, а иначе, мол, не приходите...
-- Кто? Кто договорится? -- спросил Хлебопек, вертя головой.
-- Да вот Мак. Мак и договорится...
-- Ах, Мак... Ну, если Мак договорится, тогда, может быть, и не
тронут.
-- Чаю тебе дать? -- спросил Бошку. -- Засыпаешь ведь, Хлебопек.
-- Да не хочу я твоего чаю.
-- Ну выпей чайку, чашечку только, что это тебе -- шею мыть?
Бельмастый вдруг поднялся.
-- Пойду я, -- сказал он. -- Ничего из этого не выйдет. И Мака они
убьют, и нас тоже не пожалеют. Чего нас жалеть? Все равно лет через
десять нам всем конец. У меня в общине уже два года дети не рождаются.
Дожить бы до смерти спокойно, и ладно. А так сами решайте, как знаете.
Мне все равно.
Он вышел, перекошенный, неуклюжий, споткнувшись о порог.
-- Да, Мак, -- покачивая головой, проговорил Пиявка. -- Извини нас,
но никому мы не верим. Как можно варварам верить? Они в пустыне живут,
песок жуют, песком запивают. Они -- страшные люди, из железной проволоки
скручены, ни плакать не умеют, ни смеяться. Что мы для них? Мох под
ногами. Ну, вот придут они, побьют солдат, сядут здесь, лес, конечно,
выжгут... зачем им лес, они пустыню любят. И опять же нам конец. Нет, не
верю. Не верю, Мак. Пустая твоя затея.
-- Да, -- сказал Хлебопек. -- Не нужно это нам, Мак. Дай уж нам
помереть спокойно, не трогай нас. Ты солдат ненавидишь, хочешь их
сокрушить, а мы-то здесь при чем? У нас ни к кому ненависти нет. Пожалей
нас, Мак. Нас ведь никто никогда не жалел. И ты, хоть ты и добрый
человек, но тоже нас не жалеешь... Не жалеешь ведь, а, Мак?
Гай снова посмотрел на Максима и смущенно отвел глаза. Максим
покраснел, покраснел до слез, наклонил голову и закрыл лицо рукой.
-- Неправда, -- сказал он. -- Я жалею вас. Но я не только вас
жалею. Я...
-- Не-ет, Мак, -- настойчиво сказал Хлебопек. -- Ты ТОЛЬКО нас
пожалей. Мы ведь самые разнесчастные люди в мире, и ты это знаешь. Ты
про свою ненависть забудь. Пожалей -- и все...
-- А что ему нас жалеть? -- подал голос Орешник, до глаз замотанный
грязными бинтами. -- Он сам солдат. Когда это солдаты нас жалели? Не
родился еще солдат, который бы нас пожалел...
-- Голубчики, голубчики! -- сказал строго принц-герцог. -- Мак --
наш друг. Он хочет нам добра, хочет уничтожить наших врагов...
-- А вот что получится, -- рассудительно сказал плешивый из
нездешних. -- Положим даже, что варвары будут сильней солдат. Побьют они
солдат, порушат ихние проклятые вышки, захватят весь Север. Пусть. Нам
не жалко. Пусть они там режутся. Но польза-то нам какая? Нам тогда
совсем конец: на юге будут варвары, на севере опять же варвары, над нами
-- все те же варвары. Мы им не нужны, а раз не нужны -- под корень нас.
Это одно... Теперь положим, что солдаты варваров отобьют. Отобьют они
варваров, и покатится вся эта война через нас на юг. Что тогда? Тогда
опять же нам крышка: на севере солдаты, на юге солдаты, и над нами
солдаты. Ну, а солдат мы знаем...
Собрание зашумело, зажужжало, что правильно, мол, плешивый излагает,
все точно, но плешивый еще не кончил.
-- Дайте досказать! -- возмутился он. -- Что вы расшумелись, в
самом деле? Это же еще не все. Еще может быть, что солдаты варваров
перебьют, а варвары -- солдат. Вот тут вроде бы нам самое и жить. Так
нет же, опять не получается. Потому что еще упыри есть. Пока солдаты
живы, упыри прячутся, пули боятся, солдатам велено упырей стрелять. А уж
как солдат не станет, тут нам полная крышка. Съедят нас упыри и костей
не оставят.
Эта идея страшно поразила собрание. "Правильно говорит! -- разда-
лись голоса. -- Надо же, какие головы у них на болотах... Да, братья,
про упырей-то мы и забыли... А они не спят, они своего ждут... Не надо
нам ничего, Мак, пусть идет как идет... Двадцать лет худо-бедно прожили
и еще двадцать протянем, а там, глядишь, и еще..."
-- И разведчиков ему отдавать нельзя! -- возвысил голос плешивый.
-- Мало ли что они сами хотят... Им что -- они и дома не живут,
Шестипалый вон днюет и ночует на той стороне, срам сказать -- грабит там
и водку пьет. Им хорошо, они вышек проклятых не боятся, головы у них не
болят. А обществу-то каково? Дичь на север уходит, кто к нам ее с севера
гнать будет, если не разведчики? Не давать! И приструнить их еще надо
хорошенько, совсем разбаловались... Убийства там учиняют, солдат крадут
и мучают, как и не люди... Не пускать! Совсем разбалуются...
-- Не пускать, не пускать... -- подтвердило собрание. -- Как мы без
них? А мы их кормили-поили, мы их родили да вырастили, чувствовать
должны, а они, знай себе, на сторону смотрят, как бы посвоевольничать...
Плешивый наконец угомонился, сел на место и принялся жадно глотать
остывший чай. Собрание тоже угомонилось, утихло. Старики сидели непо-
движно, стараясь не глядеть на Максима. Бошку, уныло кивая, проговорил:
-- Надо же, какая у нас несчастная жизнь! Ниоткуда спасения нет. И
что мы кому сделали?
-- Рожали нас зря, вот что, -- сказал Орешник. -- Не подумавши нас
рожали, не вовремя... -- Он протянул пустую чашку. -- И мы зря рожаем.
На погибель. Да, да, на погибель...
-- Равновесие... -- произнес вдруг громкий хриплый голос. -- Я вам
уже говорил это, Мак. Вы не захотели меня понять...
Непонятно было, откуда идет голос. Все молчали, скорбно потупившись.
Только птица на плече Колдуна топталась, открывая и закрывая желтый
клюв. Сам Колдун сидел неподвижно, закрыв глаза и сжав тонкие сухие
губы.
-- Но теперь, надеюсь, вы поняли, -- продолжала вроде бы птица. --
Вы хотите нарушить это равновесие. Что ж, это возможно. Это в ваших
силах. Но спрашивается -- зачем? Кто-нибудь просит вас об этом? Вы
сделали правильный выбор: вы обратились к самым жалким, к самым
несчастным, к людям, которым досталась в равновесии сил самая тяжкая
доля. Но даже и они не желают нарушения равновесия. Тогда что же вами
движет?..
Птица нахохлилась и засунула голову под крыло, а голос все звучал,
и теперь Гай понял, что говорит сам Колдун, не разжимая губ, не двигая
ни одним мускулом лица. Это было очень страшно, и не только Гаю, но и
всем собравшимся, даже принцу-герцогу. Один лишь Максим смотрел на
Колдуна хмуро и с каким-то вызовом.
-- Нетерпение потревоженной совести! -- провозгласил Колдун. --
Ваша совесть избалована постоянным вниманием, она принимается стонать
при малейшем неудобстве, и разум ваш почтительно склоняется перед нею,
вместо того чтобы прикрикнуть на нее и поставить ее на место. Ваша
совесть возмущена существующим порядком вещей, и ваш разум послушно и
поспешно ищет пути изменить этот порядок. Но у порядка есть свои законы.
Эти законы возникают из стремлений огромных человеческих масс, и
меняться они могут тоже только с изменением этих стремлений... Итак, с
одной стороны -- стремления огромных человеческих масс, с другой стороны
-- ваша совесть, воплощение ваших стремлений. Ваша совесть подвигает вас
на изменение существующего порядка, то есть на нарушение законов этого
порядка, определяемых стремлениями масс, то есть на изменение стремлений
миллионных человеческих масс по образу и подобию ваших стремлений. Это
смешно и антиисторично. Ваш затуманенный и оглушенный совестью разум
утратил способность отличать реальное благо масс от воображаемого,
продиктованного вашей совестью. А разум, переставший отличать реальное
от воображаемого, -- это уже не разум. Разум нужно держать в чистоте. Не
хотите, не можете -- что ж, тем хуже для вас. И не только для вас. Вы
скажете, что в том мире, откуда вы пришли, люди не могут жить с нечистой
совестью. Что ж, перестаньте жить. Это тоже неплохой выход -- и для вас,
и для других.
Колдун замолчал, и все головы повернулись к Максиму. Гай не вполне
уразумел, о чем тут шла речь. По-видимому, это был отголосок какого-то
старого спора. И еще ясно было, что Колдун считает Максима умным, но
капризным человеком, действующим скорее по прихоти, чем по необходимости.
Это было обидно. Максим был, конечно, странной личностью, но себя он не
щадил и всегда всем хотел добра -- не по капризу какому-нибудь, а по
самому глубокому убеждению. Конечно, сорок миллионов людей, одураченных
излучением, никаких перемен не хотели, но ведь они были одурачены, это
было несправедливо...
-- Не могу с вами согласиться, -- холодно сказал Максим. -- Совесть
своей болью ставит задачи, разум -- выполняет. Совесть задает идеалы,
разум ищет к ним дороги. Это и есть функция разума -- искать дороги. Без
совести разум работает только на себя, а значит -- вхолостую. Что же
касается противоречия моих стремлений со стремлениями масс... Существует
определенный идеал: человек должен быть свободен духовно и физически. В
этом мире массы еще не сознают этого идеала, и дорога к нему тяжелая. Но
когда-то нужно начинать. Именно люди с обостренной совестью и должны
будоражить массы, не давать им заснуть в скотском состоянии, поднимать
их на борьбу с угнетением. Даже если массы не чувствуют этого угнетения.
-- Верно, -- с неожиданной легкостью согласился Колдун. -- Совесть
действительно задает идеалы. Но идеалы потому и называются идеалами, что
находятся в разительном несоответствии с действительностью. И поэтому,
когда за работу принимается разум, холодный, спокойный разум, он
начинает искать средства достижения идеалов, и оказывается, что средства
эти не лезут в рамки идеалов и рамки нужно расширить, а совесть слегка
подрастянуть, подправить, приспособить... Я ведь только это и хочу
сказать, только это вам и повторяю: не следует нянчиться со своей
совестью, надо почаще подставлять ее пыльному сквознячку новой действи-
тельности и не бояться появления на ней пятнышек и грубой корочки...
Впрочем, вы и сами это понимаете. Вы просто еще не научились называть
вещи своими именами. Но вы и этому научитесь. Вот ваша совесть
провозгласила задачу: свергнуть тиранию этих Неизвестных Отцов. Разум
прикинул, что к чему, и подал совет: поскольку изнутри тиранию взорвать
невозможно, ударим по ней снаружи, бросим на нее варваров... пусть
лесовики будут растоптаны, пусть русло Голубой Змеи запрудится трупами,
пусть начнется большая война, которая, может быть, приведет к свержению
тиранов, -- все для благородного идеала. Ну что же, сказала совесть,
поморщившись, придется мне слегка огрубеть ради великого дела...
-- Массаракш... -- прошипел Максим, красный и злой, каким Гай не
видел его никогда. -- Да, массаракш! Да! Все именно так, как вы
говорите! А что еще остается делать? За Голубой Змеей сорок миллионов
человек превращены в ходячие деревяшки. Сорок миллионов рабов...
-- Правильно, правильно, -- сказал Колдун. -- Другое дело, что сам
по себе план неудачен: варвары разобьются о башни и откатятся, а бедные
наши разведчики, в общем, ни на что серьезное не способны. Но в рамках
того же плана вы могли бы связаться, например, с Островной Империей...
Речь не об этом. Боюсь, вы вообще опоздали, Мак. Вам бы прибыть сюда лет
пятьдесят назад, когда еще не было башен, когда еще не было войны, когда
была еще надежда передать свои идеалы миллионам... А сейчас этой надежды
нет, сейчас наступила эпоха башен... разве что вы перетаскаете все эти
миллионы сюда по одному, как вы утащили этого мальчика с автоматом... Вы
только не подумайте, что я вас отговариваю. Я хорошо вижу: вы -- сила,
Максим. И ваше появление здесь само по себе означает неизбежное крушение
равновесия на поверхности нашего маленького шара. Действуйте. Только
пусть ваша совесть не мешает вам ясно мыслить, а ваш разум пусть не
стесняется, когда нужно, отстранить совесть... И еще советую вам
помнить: не знаю, как в вашем мире, а в нашем -- никакая сила не
остается долго без хозяина. Всегда находится кто-нибудь, кто старается
приручить ее и подчинить себе -- незаметно или под благовидным предло-
гом... Вот и все, что я хотел сказать.
Колдун с неожиданной ловкостью поднялся -- птица на его плече
присела и растопырила крылья, -- скользнул на коротеньких ножках вдоль
стены и скрылся за дверью. И тотчас же следом потянулось все собрание.
Уходили, постанывая, покряхтывая, отдуваясь, ничего толком не поняв из
сказанного, но явно довольные тем, что все остается по-прежнему, что
Колдун не разрешил опасной затеи, пожалел, значит, Колдун, не дал в
обиду, и можно будет теперь доживать, как и раньше, благо впереди еще
целая вечность -- лет десять, а то и больше. Последним уплелся Бошку с
пустым чайником, и в комнате остались только Гай, да Мак с принцем-гер-
цогом, да еще в углу крепко спал притомившийся от умственных усилий
Хлебопек. В голове у Гая было смутно, да и в душе тоже. Понял он только
одно: несчастная моя жизнь, первую половину был куклой, болванчиком в
чьих-то руках, а вторую половину, видно, придется доживать бродягой без
родины, без друзей, без завтрашнего дня...
-- Вы огорчены, Мак? -- спросил принц-герцог виновато.
-- Да нет, не очень, -- отозвался Максим. -- Скорее даже наоборот,
я испытываю облегчение. Колдун прав, моя совесть еще не готова к таким
затеям. Вероятно, надо еще побродить, посмотреть. Потренировать со-
весть... -- Он как-то неприятно засмеялся. -- Что вы мне можете
предложить, принц-герцог?
Старый принц-герцог, кряхтя, поднялся и, растирая затекшие бока,
прошелся по комнате.
-- Во-первых, я не советую вам углубляться в пустыню, -- сказал он.
-- Есть там варвары или нет их -- ничего подходящего вы там для себя не
найдете. Может быть, стоит по совету Колдуна установить контакт с
островитянами, хотя, видит бог, не знаю я, как это сделать. Вероятно,
надо идти к морю и начинать оттуда... если островитяне -- тоже не миф и
если они захотят с вами разговаривать... Самым правильным мне кажется
возвращаться назад и действовать там в одиночку. Вспомните, что сказал
Колдун: вы -- сила. А силу каждый старается приспособить для своих
целей. История нашей империи знает немало случаев, когда дерзкие и
сильные одиночки добирались до трона... Правда, именно они-то и создали
самые жестокие традиции тирании, но вас это не касается, вы не такой и
вряд ли станете таким... Если я вас правильно понял, надеяться на
массовое движение не приходится, а это значит, что ваш путь -- не путь
гражданской войны и вообще не путь войны. Вам следует действовать в
одиночку, как диверсанту. В конце концов, вы правы, система башен должна
иметь Центр. И власть над Севером в руках у того, кто владеет этим
Центром. Вам следует хорошенько это усвоить.
-- Боюсь, это не для меня, -- медленно проговорил Максим. -- Не
могу пока сказать -- почему, но это не для меня, я чувствую. Я не хочу
владеть Центром. В одном вы правы: мне нечего делать ни здесь, ни в
пустыне. Пустыня слишком далеко, а здесь не на кого опереться. Но мне
предстоит еще многое узнать, есть еще Пандея, Хонти, есть еще горы, есть
еще где-то Островная Империя... Вы слыхали о белых субмаринах? Нет? А я
слыхал, и Гай вот слыхал, и мы знаем человека, который их видел и с ними
сражался. Так вот: они могут сражаться... Ну ладно. -- Максим вскочил.
-- Медлить нечего. Спасибо, принц-герцог, вы очень помогли нам. Пойдем,
Гай.
Они вышли на площадь и остановились возле оплавленного памятника.
Гай с тоской озирался. Вокруг в жарком мареве колыхались желтые
развалины, было душно, смрадно, но уже не хотелось уходить отсюда, из
этого страшного, но уже привычного места, и снова тащиться через леса,
отдаваясь на волю всех темных случайностей, которые подстерегают там
человека на каждом вздохе... Вернуться бы сейчас в свою комнатушку,
поиграть с лысенькой Тангой, сделать ей наконец обещанную свистульку из
стреляной гильзы -- не пожалеть, массаракш, выстрелить в воздух патрон
для бедной девчонки...
-- Куда же вы все-таки намерены идти? -- спросил принц-герцог,
прикрывая лицо от пыли своей потрепанной, выцветшей шляпой.
-- На запад, -- ответил Максим. -- К морю. Далеко отсюда море?
-- Триста километров... -- произнес принц-герцог раздумчиво. -- И
придется идти через очень зараженные места... Слушайте, -- сказал он. --
А может быть, сделаем так?.. -- Он надолго замолчал, и Гай уже начал
нетерпеливо переступать с ноги на ногу, но Максим не торопился, ждал. --
Эх, зачем он мне! -- сказал наконец принц-герцог. -- Честно говоря,
хранил я его для себя, думал: когда совсем станет плохо -- когда нервы
откажут -- сяду на него и вернусь домой, а там хоть под расстрел... Да
что уж теперь... Поздно.
-- Самолет? -- быстро спросил Максим, с надеждой глядя на принца-
герцога.
-- Да. "Горный Орел". Вам говорит что-нибудь это название? Нет,
конечно... А вам, молодой человек? Тоже нет... Знаменитейший некогда
бомбовоз, господа. Личный Его Императорского Высочества Принца Кирну
Четырех Золотых Знамен Именной Бомбовоз "Горный Орел"... Солдат, помнит-
ся, наизусть заставляли зубрить... Рядовой такой-то! Проименуй личный
бомбовоз его императорского высочества! И тот, бывало, именует... Да...
Так вот, я его сохранил. Сначала хотел на нем эвакуировать раненых, но
их было слишком много. Потом, когда все раненые умерли... Э, да что
рассказывать. Берите его себе, голубчик. Летите. Горючего хватит на
полмира...
-- Спасибо, -- сказал Максим. -- Спасибо, принц-герцог. Я вас
никогда не забуду.
-- Да что ж -- меня, -- проговорил старик. -- Не ради себя даю... А
вот если удастся вам, голубчик, что-нибудь, вы этих вот не забудьте.
-- Удастся, -- сказал Максим. -- Удастся, массаракш! Должно полу-
читься, совесть там или не совесть!.. И я никого никогда не забуду. Читать дальше ...