***
И он стал ему помогать снять сюртук и вдруг опять вскрикнул:
-- Смотрите, у вас и сюртук в крови!
-- Это... это не сюртук. Только немного тут у рукава... А это вот только здесь, где платок лежал. Из кармана просочилось. Я на платок-то у Фени сел, кровь-то и просочилась, -- с какою-то удивительною доверчивостью тотчас же объяснил Митя. Петр Ильич выслушал нахмурившись.
-- Угораздило же вас; подрались должно быть с кем, -- пробормотал он.
Начали мыться. Петр Ильич держал кувшин и подливал воду. Митя торопился и плохо было намылил руки. (Руки у него дрожали, как припомнил потом Петр Ильич.) Петр Ильич тотчас же велел намылить больше и тереть больше. Он как будто брал какой-то верх над Митей в эту минуту, чем дальше, тем больше. Заметим кстати: молодой человек был характера неробкого.
-- Смотрите, не отмыли под ногтями; ну, теперь трите лицо, вот тут: на висках, у уха... Вы в этой рубашке и поедете? Куда это вы едете? Смотрите, весь обшлаг правого рукава в крови.
-- Да, в крови, -- заметил Митя, рассматривая обшлаг рубашки.
-- Так перемените белье.
-- Некогда. А я вот, вот видите... -- продолжал с тою же доверчивостью Митя, уже вытирая полотенцем лицо и руки и надевая сюртук, -- я вот здесь край рукава загну, его и не видно будет под сюртуком... Видите!
-- Говорите теперь, где это вас угораздило? Подрались что ли с кем? Не в трактире ли опять, как тогда? Не опять ли с капитаном как тогда, били его и таскали? -- как бы с укоризною припомнил Петр Ильич. -- Кого еще прибили... али убили пожалуй?
-- Вздор! -- проговорил Митя.
-- Как вздор?
-- Не надо, -- сказал Митя и вдруг усмехнулся: -- Это я старушонку одну на площади сейчас раздавил.
-- Раздавили? Старушонку?
-- Старика! -- крикнул Митя, смотря Петру Ильичу прямо в лицо, смеясь и крича ему как глухому.
-- Э, чорт возьми, старика, старушонку... Убили что ли кого?
-- Помирились. Сцепились -- и помирились. В одном месте. Разошлись приятельски. Один дурак... он мне простил... теперь уж наверно простил... Если бы встал, так не простил бы, -- подмигнул вдруг Митя, -- только знаете, к чорту его, слышите, Петр Ильич, к чорту, не надо! В сию минуту не хочу! -- решительно отрезал Митя.
-- Я ведь к тому, что охота же вам со всяким связываться... как тогда из пустяков с этим штабс-капитаном... Подрались и кутить теперь мчитесь -- весь ваш характер. Три дюжины шампанского, -- это куда же столько?
-- Браво! давайте теперь пистолеты. Ей богу, нет времени. И хотел бы с тобой поговорить, голубчик, да времени нет. Да и не надо вовсе, поздно говорить. А! где же деньги, куда я их дел? -- вскрикнул он и принялся совать по карманам руки.
-- На стол положили... сами... вон они лежат. Забыли? Подлинно деньги у вас точно сор аль вода. Вот ваши пистолеты. Странно, в шестом часу давеча заложил их за десять рублей, а теперь эвона у вас, тысяч-то. Две или три небось?
-- Три небось, -- засмеялся Митя, суя деньги в боковой карман панталон.
-- Потеряете этак-то. Золотые прииски у вас что ли?
-- Прииски? золотые прииски! -- изо всей силы закричал Митя и закатился смехом. -- Хотите, Перхотин, на прииски? Тотчас вам одна дама здесь три тысячи отсыплет, чтобы только ехали. Мне отсыпала, уж так она прииски любит! Хохлакову знаете?
-- Незнаком, а слыхал и видал. Неужто это она вам три тысячи дала? Так и отсыпала? -- недоверчиво глядел Петр Ильич.
-- А вы завтра, как солнце взлетит, вечно юный-то Феб как взлетит, хваля и славя бога, вы завтра пойдите к ней, к Хохлаковой-то, и спросите у ней сами: отсыпала она мне три тысячи али нет? Справьтесь-ка.
-- Я не знаю ваших отношений... коли вы так утвердительно говорите, значит дала... А вы денежки-то в лапки, да вместо Сибири-то, по всем по трем... Да куда вы в самом деле теперь, а?
-- В Мокрое.
-- В Мокрое? Да ведь ночь!
-- Был Мастрюк во всем, стал Мастрюк ни в чем! -- проговорил вдруг Митя.
-- Как ни в чем? Это с такими-то тысячами, да ни в чем?
-- Я не про тысячи. К чорту тысячи! Я про женский нрав говорю:
"Легковерен женский нрав
И изменчив, и порочен".
Я с Уллисом согласен, это он говорит.
-- Не понимаю я вас!
-- Пьян, что ли?
-- Не пьян, а хуже того.
-- Я духом пьян. Петр Ильич, духом пьян, и довольно, довольно...
-- Что это вы, пистолет заряжаете?
-- Пистолет заряжаю.
Митя действительно, раскрыв ящик с пистолетами, отомкнул рожок с порохом и тщательно всыпал и забил заряд. Затем взял пулю и, пред тем, как вкатить ее, поднял ее в двух пальцах пред собою над свечкой.
-- Чего это вы на пулю смотрите? -- с беспокойным любопытством следил Петр Ильич.
-- Так. Воображение. Вот если бы ты вздумал эту пулю всадить себе в мозг, то, заряжая пистолет, посмотрел бы на нее или нет?
-- Зачем на нее смотреть?
-- В мой мозг войдет, так интересно на нее взглянуть, какова она есть... А впрочем вздор, минутный вздор. Вот и кончено, -- прибавил он, вкатив пулю и заколотив ее паклей. -- Петр Ильич, милый, вздор, все вздор, и если бы ты знал, до какой степени вздор! Дай-ка мне теперь бумажки кусочек.
-- Вот бумажка.
-- Нет, гладкой, чистой, на которой пишут. Вот так. -- И Митя, схватив со стола перо, быстро написал на бумажке две строки, сложил вчетверо бумажку и сунул в жилетный карман. Пистолеты вложил в ящик, запер ключиком и взял ящик в руки. Затем посмотрел на Петра Ильича и длинно, вдумчиво улыбнулся.
-- Теперь идем, -- сказал он.
-- Куда идем? Нет, постойте... Это вы, пожалуй, себе в мозг ее хотите послать, пулю-то... -- с беспокойством произнес Петр Ильич.
-- Пуля вздор! Я жить хочу, я жизнь люблю! знай ты это. Я златокудрого Феба и свет его горячий люблю... Милый Петр Ильич, умеешь ты устраниться?
-- Как это устраниться?
-- Дорогу дать. Милому существу и ненавистному дать дорогу. И чтоб и ненавистное милым стало, -- вот как дать дорогу! И сказать им: бог с вами, идите, проходите мимо, а я...
-- А вы?
-- Довольно, идем.
-- Ей-богу скажу кому-нибудь (глядел на него Петр Ильич), чтобы вас не пустить туда. Зачем вам теперь в Мокрое?
-- Женщина там, женщина, и довольно с тебя, Петр Ильич, и шабаш!
-- Послушайте, вы хоть и дики, но вы мне всегда как-то нравились... я вот и беспокоюсь.
-- Спасибо тебе, брат. Я дикий, говоришь ты. Дикари, дикари! Я одно только и твержу: дикари! А да, вот Миша, а я-то его и забыл.
Вошел впопыхах Миша с пачкой размененных денег и отрапортовал, что у Плотниковых "все заходили" и бутылки волокут, и рыбу, и чай -- сейчас все готово будет. Митя схватил десятирублевую и подал Петру Ильичу, а другую десятирублевую кинул Мише.
-- Не сметь! -- вскричал Петр Ильич. -- У меня дома нельзя, да и дурное баловство это. Спрячьте ваши деньги, вот сюда положите, чего их сорить-то? Завтра же пригодятся, ко мне же ведь и придете десять рублей просить. Что это вы в боковой карман все суете? Эй потеряете!
-- Слушай, милый человек, поедем в Мокрое вместе?
-- Мне-то зачем туда?
-- Слушай, хочешь сейчас бутылку откупорю, выпьем за жизнь! Мне хочется выпить, а пуще всего с тобою выпить. Никогда я с тобою не пил, а?
-- Пожалуй, в трактире можно, пойдем, я туда сам сейчас отправляюсь.
-- Некогда в трактире, а у Плотниковых в лавке, в задней комнате. Хочешь, я тебе одну загадку загадаю сейчас.
-- Загадай.
Митя вынул из жилета свою бумажку, развернул ее и показал. Четким и крупным почерком было на ней написано:
"Казню себя за всю жизнь, всю жизнь мою наказую!"
-- Право, скажу кому-нибудь, пойду сейчас и скажу, -- проговорил, прочитав бумажку, Петр Ильич.
-- Не успеешь, голубчик, идем и выпьем, марш! Лавка Плотниковых приходилась почти через один только дом от Петра Ильича, на углу улицы. Это был самый главный бакалейный магазин в нашем городе, богатых торговцев, и сам по себе весьма не дурной. Было все, что и в любом магазине в столице, всякая бакалея: вина "разлива братьев Елисеевых", фрукты, сигары, чай, сахар, кофе и проч. Всегда сидели три приказчика и бегали два рассыльных мальчика. Хотя край наш и обеднел, помещики разъехались, торговля затихла, а бакалея процветала по-прежнему и даже все лучше и лучше с каждым годом: на эти предметы не переводились покупатели. Митю ждали в лавке с нетерпением. Слишком помнили, как он недели три-четыре назад забрал точно так же разом всякого товару и вин на несколько сот рублей чистыми деньгами (в кредит-то бы ему ничего конечно не поверили), помнили, что так же как и теперь в руках его торчала целая пачка радужных и он разбрасывал их зря, не торгуясь, не соображая и не желая соображать, на что ему столько товару, вина и проч.? Во всем городе потом говорили, что он тогда, укатив с Грушенькой в Мокрое, "просадил в одну ночь и следующий затем день три тысячи разом и воротился с кутежа без гроша, в чем мать родила". Поднял тогда цыган целый табор (в то время у нас закочевавший), которые в два дня вытащили де у него у пьяного без счету денег и выпили без счету дорогого вина. Рассказывали, смеясь над Митей, что в Мокром он запоил шампанским сиволапых мужиков, деревенских девок и баб закормил конфетами и страсбургскими пирогами. Смеялись тоже у нас, в трактире особенно, над собственным откровенным и публичным тогдашним признанием Мити (не в глаза ему конечно смеялись, в глаза ему смеяться было несколько опасно), что от Грушеньки он за всю ту "эскападу" только и получил, что "позволила ему свою ножку поцеловать, а более ничего не позволила".
Когда Митя с Петром Ильичем подошли к лавке, то у входа нашли уже готовую тройку, в телеге, покрытой ковром, с колокольчиками и бубенчиками и с ямщиком Андреем, ожидавшим Митю. В лавке почти со всем успели "сладить" один ящик с товаром и ждали только появления Мити, чтобы заколотить и уложить его на телегу. Петр Ильич удивился.
-- Да откуда поспела у тебя тройка? -- спросил он Митю.
-- К тебе бежал, вот его, Андрея, встретил и велел ему прямо сюда к лавке и подъезжать. Времени терять нечего! В прошлый раз с Тимофеем ездил, да Тимофей теперь тю-тю-тю, вперед меня с волшебницей одной укатил. Андрей, опоздаем очень?
-- Часом только разве прежде нашего прибудут, да и того не будет, часом всего упредят! -- поспешно отозвался Андрей. -- Я Тимофея и снарядил, знаю, как поедут. Их езда не наша езда, Дмитрий Федорович, где им до нашего. Часом не потрафят раньше! -- с жаром перебил Андрей, еще не старый ямщик, рыжеватый, сухощавый парень в поддевке и с армяком на левой руке.
-- Пятьдесят рублей на водку, коли только часом отстанешь.
-- За час времени ручаемся, Дмитрий Федорович, эх получасом не упредят, не то что часом!
Митя хоть и засуетился распоряжаясь, но говорил и приказывал как-то странно, в разбивку, а не по порядку. Начинал одно и забывал окончание. Петр Ильич нашел необходимым ввязаться и помочь делу.
-- На четыреста рублей, не менее, как на четыреста, чтобы точь-в-точь по-тогдашнему, -- командовал Митя. -- Четыре дюжины шампанского, ни одной бутылки меньше.
-- Зачем тебе столько, к чему это? Стой! -- завопил Петр Ильич. -- Это что за ящик? С чем? Неужели тут на четыреста рублей?
Ему тотчас же объяснили суетившиеся приказчики со слащавою речью, что в этом первом ящике всего лишь полдюжины шампанского и "всякие необходимые на первый случай предметы" из закусок, конфет, монпансье и проч. Но что главное "потребление" уложится и отправится сей же час особо, как и в тогдашний раз, в особой телеге и тоже тройкой и потрафит к сроку, "разве всего только часом позже Дмитрия Федоровича к месту прибудет".
-- Не более часу, чтоб не более часу, и как можно больше монпансье и тягушек положите; это там девки любят, -- с жаром настаивал Митя.
-- Тягушек -- пусть. Да четыре-то дюжины к чему тебе? Одной довольно, -- почти осердился уже Петр Ильич. Он стал торговаться, он потребовал счет, он не хотел успокоиться. Спас однако всего одну сотню рублей. Остановились на том, чтобы всего товару доставлено было не более как на триста рублей.
-- А, чорт вас подери! -- вскричал Петр Ильич как бы вдруг одумавшись, -- да мне-то тут что? Бросай свои деньги, коли даром нажил!
-- Сюда, эконом, сюда, не сердись, -- потащил его Митя в заднюю комнату лавки: -- вот здесь нам бутылку сейчас подадут, мы и хлебнем. Эх, Петр Ильич, поедем вместе, потому что ты человек милый, таких люблю.
Митя уселся на плетеный стульчик пред крошечным столиком, накрытым грязнейшею салфеткой. Петр Ильич примостился напротив него, и мигом явилось шампанское. Предложили, не пожелают ли господа устриц, "первейших устриц, самого последнего получения".
-- К чорту устриц, я не ем, да и ничего не надо, -- почти злобно огрызнулся Петр Ильич.
-- Некогда устриц, -- заметил Митя, -- да и аппетита нет. Знаешь, друг, -- проговорил он вдруг с чувством, -- не любил я никогда всего этого беспорядка.
-- Да кто ж его любит! Три дюжины, помилуй, на мужиков, это хоть кого взорвет.
-- Я не про это. Я про высший порядок. Порядку во мне нет, высшего порядка... Но... все это закончено, горевать нечего. Поздно, и к чорту! Вся жизнь моя была беспорядок, и надо положить порядок. Каламбурю, а?
-- Бредишь, а не каламбуришь.
-- Слава высшему на свете,
Слава высшему во мне!
Этот стишок у меня из души вырвался когда-то, не стих, а слеза... сам сочинил... не тогда однако, когда штабс-капитана за бороденку тащил...
-- Чего это ты вдруг о нем?
-- Чего я вдруг о нем? Вздор! Все кончается, все равняется, черта -- и итог.
-- Право мне все твои пистолеты мерещатся.
-- И пистолеты вздор! Пей и не фантазируй. Жизнь люблю, слишком уж жизнь полюбил, так слишком, что и мерзко. Довольно! За жизнь, голубчик, за жизнь выпьем, за жизнь предлагаю тост! Почему я доволен собой? Я подл, но доволен собой. И однако ж я мучусь тем, что я подл, но доволен собой. Благословляю творение, сейчас готов бога благословить и его творение, но... надо истребить одно смрадное насекомое, чтобы не ползало, другим жизни не портило... Выпьем за жизнь, милый брат! Что может быть дороже жизни! Ничего, ничего! За жизнь и за одну царицу из цариц.
-- Выпьем за жизнь, а пожалуй и за твою царицу.
Выпили по стакану. Митя был хотя и восторжен, и раскидчив, но как-то грустен. Точно какая-то непреодолимая и тяжелая забота стояла за ним.
-- Миша... это твой Миша вошел? Миша, голубчик, Миша, поди сюда, выпей ты мне этот стакан, за Феба златокудрого, завтрашнего...
-- Да зачем ты ему! -- крикнул Петр Ильич раздражительно.
-- Ну позволь, ну так, ну я хочу.
-- Э-эх!
Миша выпил стакан, поклонился и убежал.
-- Запомнит дольше, -- заметил Митя. -- Женщину я люблю, женщину! Что есть женщина? Царица земли! Грустно мне, грустно, Петр Ильич. Помнишь Гамлета: "Мне так грустно, так грустно, Горацио... Ах, бедный Иорик!" Это я может быть Иорик и есть. Именно теперь я Иорик, а череп потом.
Петр Ильич слушал и молчал, помолчал и Митя.
-- Это какая у вас собачка? -- спросил он вдруг рассеянно приказчика, заметив в углу маленькую хорошенькую болоночку с черными глазками.
-- Это Варвары Алексеевны, хозяйки нашей болоночка, -- ответил приказчик, -- сами занесли давеча, да и забыли у нас. Отнести надо будет обратно.
-- Я одну такую же видел... в полку... -- вдумчиво произнес Митя, -- только у той задняя ножка была сломана... Петр Ильич, хотел я тебя спросить кстати: крал ты когда что в своей жизни, аль нет?
-- Это что за вопрос?
-- Нет, я так. Видишь, из кармана у кого-нибудь, чужое? Я не про казну говорю, казну все дерут и ты конечно тоже...
-- Убирайся к чорту.
-- Я про чужое: прямо из кармана, из кошелька, а?
-- Украл один раз у матери двугривенный, девяти лет был, со стола. Взял тихонько и зажал в руку.
-- Ну и что же?
-- Ну и ничего. Три дня хранил, стыдно стало, признался и отдал.
-- Ну и что же?
-- Натурально, высекли. Да ты чего уж, ты сам не украл ли?
-- Украл, -- хитро подмигнул Митя.
-- Что украл? -- залюбопытствовал Петр Ильич.
-- У матери двугривенный, девяти лет был, через три дня отдал. -- Сказав это, Митя вдруг встал с места.
-- Дмитрий Федорович, не поспешить ли? -- крикнул вдруг у дверей лавки Андрей.
-- Готово? Идем! -- всполохнулся Митя. -- Еще последнее сказанье и... Андрею стакан водки на дорогу сейчас! Да коньяку ему кроме водки рюмку! Этот ящик (с пистолетами) мне под сиденье. Прощай, Петр Ильич, не поминай лихом.
-- Да ведь завтра воротишься?
-- Непременно.
-- Расчетец теперь изволите покончить? -- подскочил приказчик.
-- А, да, расчет! Непременно!
Он опять выхватил из кармана свою пачку кредиток, снял три радужных, бросил на прилавок и спеша вышел из лавки. Все за ним последовали и, кланяясь, провожали с приветствиями и пожеланиями. Андрей крякнул от только что выпитого коньяку и вскочил на сиденье. Но едва только Митя начал садиться, как вдруг пред ним совсем неожиданно очутилась Феня. Она прибежала вся запыхавшись, с криком сложила пред ним руки и бухнулась ему в ноги:
-- Батюшка, Дмитрий Федорович, голубчик, не погубите барыню! А я-то вам все рассказала!.. И его не погубите, прежний ведь он, ихний! Замуж теперь Аграфену Александровну возьмет, с тем и из Сибири вернулся... Батюшка, Дмитрий Федорович, не загубите чужой жизни!
-- Те-те-те, вот оно что! Ну, наделаешь ты теперь там дел! -- пробормотал про себя Петр Ильич. -- Теперь все понятно, теперь как не понять. Дмитрий Федорович, отдай-ка мне пистолеты, если хочешь быть человеком, -- воскликнул он громко Мите, -- слышишь, Дмитрий!
-- Пистолеты? Подожди, голубчик, я их дорогой в лужу выброшу, -- ответил Митя. -- Феня, встань, не лежи ты предо мной. Не погубит Митя, впредь никого уж не погубит этот глупый человек. Да вот что, Феня, -- крикнул он ей, уже усевшись, -- обидел я тебя давеча, так прости меня и помилуй, прости подлеца... А не простишь, все равно! Потому что теперь уже все равно! Трогай, Андрей, живо улетай!
Андрей тронул; колокольчик зазвенел.
-- Прощай, Петр Ильич! Тебе последняя слеза!.. "Не пьян ведь, а какую ахинею порет!" подумал вслед ему Петр Ильич. Он расположился было остаться присмотреть за тем, как будут снаряжать воз (на тройке же) с остальными припасами и винами, предчувствуя, что надуют и обсчитают Митю, но вдруг, сам на себя рассердившись, плюнул и пошел в свой трактир играть на биллиарде.
-- Дурак, хоть и хороший малый... -- бормотал он про себя дорогой. -- Про этого какого-то офицера "прежнего" Грушенькинова я слыхал. Ну, если прибыл, то... Эх пистолеты эти! А, чорт, что я его дядька что ли? Пусть их! Да и ничего не будет. Горланы и больше ничего. Напьются и подерутся, подерутся и помирятся. Разве это люди дела? Что это за "устранюсь", "казню себя" -- ничего не будет! Тысячу раз кричал этим слогом пьяный в трактире. Теперь-то не пьян. "Пьян духом" -- слог любят подлецы. Дядька я ему что ли? И не мог не подраться, вся харя в крови. С кем бы это? В трактире узнаю. И платок в крови... Фу, чорт, у меня на полу остался... наплевать!
Пришел в трактир он в сквернейшем расположении духа и тотчас же начал партию. Партия развеселила его. Сыграл другую и вдруг заговорил с одним из партнеров о том, что у Дмитрия Карамазова опять деньги появились, тысяч до трех, сам видел, и что он опять укатил кутить в Мокрое с Грушенькой. Это было принято почти с неожиданным любопытством слушателями. И все они заговорили не смеясь, а как-то странно серьезно. Даже игру перервали.
-- Три тысячи? Да откуда у него быть трем тысячам?
Стали расспрашивать дальше. Известие о Хохлаковой приняли сомнительно.
-- А не ограбил ли старика, вот что?
-- Три тысячи! Что-то не ладно.
-- Похвалялся же убить отца вслух, все здесь слышали. Именно про три тысячи говорил...
Петр Ильич слушал и вдруг стал отвечать на расспросы сухо и скупо. Про кровь, которая была на лице и на руках Мити, не упомянул ни слова, а когда шел сюда, хотел-было рассказать. Начали третью партию, мало-по-малу разговор о Мите затих; но, докончив третью партию, Петр Ильич больше играть не пожелал, положил кий и, не поужинав, как собирался, вышел из трактира. Выйдя на площадь, он стал в недоумении и даже дивясь на себя. Он вдруг сообразил, что ведь он хотел сейчас идти в дом Федора Павловича, узнать, не произошло ли чего. "Из-за вздора, который окажется, разбужу чужой дом и наделаю скандала. Фу, чорт, дядька я им что ли?"
В сквернейшем расположении духа направился он прямо к себе домой и вдруг вспомнил про Феню: "Э, чорт, вот бы давеча расспросить ее, подумал он в досаде, все бы и знал". И до того вдруг загорелось в нем самое нетерпеливое и упрямое желание поговорить с нею и разузнать, что с полдороги он круто повернул к дому Морозовой, в котором квартировала Грушенька. Подойдя к воротам, он постучался, и раздавшийся в тишине ночи стук опять как бы вдруг отрезвил и обозлил его. К тому же никто не откликнулся, все в доме спали. "И тут скандалу наделаю!" подумал он с каким-то уже страданием в душе, но вместо того, чтоб уйти окончательно, принялся вдруг стучать снова и изо всей уже силы. Поднялся гам на всю улицу. "Так вот нет же, достучусь, достучусь!" бормотал он, с каждым звуком злясь на себя до остервенения, но с тем вместе и усугубляя удары в ворота.
Читать дальше ...
Источник : http://az.lib.ru/d/dostoewskij_f_m/text_0120.shtml
Братья Карамазовы. Достоевский Ф.М. 001
Братья Карамазовы. Достоевский Ф.М. 002
Братья Карамазовы. Достоевский Ф.М. 003
Братья Карамазовы. Достоевский Ф.М. 004
Братья Карамазовы. Достоевский Ф.М. 005
Братья Карамазовы. Достоевский Ф.М. 006
Братья Карамазовы. Достоевский Ф.М. 007
Братья Карамазовы. Достоевский Ф.М. 008
Братья Карамазовы. Достоевский Ф.М. 009
Братья Карамазовы. Достоевский Ф.М. 010
Братья Карамазовы. Достоевский Ф.М. 011
Братья Карамазовы. Достоевский Ф.М. 012
Братья Карамазовы. Достоевский Ф.М. 013
Братья Карамазовы. Достоевский Ф.М. 014
Братья Карамазовы. Достоевский Ф.М. 015
Братья Карамазовы. Достоевский Ф.М. 016
Братья Карамазовы. Достоевский Ф.М. 017
Братья Карамазовы. Достоевский Ф.М. 018
Братья Карамазовы. Достоевский Ф.М. 019
Братья Карамазовы. Достоевский Ф.М. 020
Братья Карамазовы. Достоевский Ф.М. 021
Братья Карамазовы. Достоевский Ф.М. 022
Братья Карамазовы. Достоевский Ф.М. 023
Братья Карамазовы. Достоевский Ф.М. 024
Братья Карамазовы. Достоевский Ф.М. 025
Братья Карамазовы. Достоевский Ф.М. 026
Братья Карамазовы. Достоевский Ф.М. 027
Братья Карамазовы. Достоевский Ф.М. 028
Братья Карамазовы. Достоевский Ф.М.029
Братья Карамазовы. Достоевский Ф.М. 030
Братья Карамазовы. Достоевский Ф.М. 031
Братья Карамазовы. Достоевский Ф.М. 032
Братья Карамазовы. Достоевский Ф.М. 033
Братья Карамазовы. Достоевский Ф.М. 034
Братья Карамазовы. Достоевский Ф.М. 035
Братья Карамазовы. Достоевский Ф.М. 036
Братья Карамазовы. Достоевский Ф.М. 037
Братья Карамазовы. Достоевский Ф.М. 038
Братья Карамазовы. Достоевский Ф.М. 039
Братья Карамазовы. Достоевский Ф.М. 040
Братья Карамазовы. Достоевский Ф.М. 041
Братья Карамазовы. Достоевский Ф.М. 042
Братья Карамазовы. Достоевский Ф.М. 043
Братья Карамазовы. Достоевский Ф.М. 044
Братья Карамазовы. Достоевский Ф.М. 045
Братья Карамазовы. Достоевский Ф.М. 046
Братья Карамазовы. Достоевский Ф.М. 047
Братья Карамазовы. Достоевский Ф.М. 048
Братья Карамазовы. Достоевский Ф.М. 049
Братья Карамазовы. Достоевский Ф.М. 050
Братья Карамазовы. Достоевский Ф.М. 051
Братья Карамазовы. Достоевский Ф.М. 052
Братья Карамазовы. Достоевский Ф.М. 053
Братья Карамазовы. Достоевский Ф.М. 054
Братья Карамазовы. Достоевский Ф.М. 055
Братья Карамазовы. Достоевский Ф.М. 056
Братья Карамазовы. Достоевский Ф.М. 057
Братья Карамазовы. Достоевский Ф.М. 058
Братья Карамазовы. Достоевский Ф.М. 059
Братья Карамазовы. Достоевский Ф.М. 060
Братья Карамазовы. Достоевский Ф.М. 061
Братья Карамазовы. Достоевский Ф.М. 062
Братья Карамазовы. Достоевский Ф.М. 062
Братья Карамазовы. Достоевский Ф.М. 063
Братья Карамазовы. Достоевский Ф.М. 064
***
***
***
Фёдор Михайлович Достоевский
Достоевский родился 30 октября 1821 года в Москве на улице Новая Божедомка в правом флигеле Мариинской больницы для бедных Московского воспитательного дома. В «Книге для записи рождений…» церкви Петра и Павла при больнице осталась запись: «Родился младенец, в доме больницы бедных, у штаб-лекаря Михаила Андреича Достоевского, — сын Фёдор. Молитвовал священник Василий Ильин». Имя Фёдор было выбрано, по мнению биографов, по имени деда по матери — купца Фёдора Тимофеевича Нечаева. 4 ноября Достоевский был крещён. ... Читать дальше »
***
|
Фёдор Михайлович Достоевский 002
В апреле 1835 года Мария Фёдоровна с младшими детьми едет в Даровое. В письме Михаила Андреевича от 29 апреля появляются первые свидетельства начала её тяжёлого заболевания. Михаил, Фёдор и Андрей в это время готовятся к экзаменам в пансионе. В Даровое они теперь могли приезжать только на месяц в июле-августе. После рождения в июле дочери болезнь Марии Фёдоровны обострилась. Следующее лето 1836 года в Даровом стало для неё последним. Осенью Мария Фёдоровна совсем занемогла. Андрей Достоевский позже вспоминал: «с начала нового, 1837 г. состояние маменьки очень ухудшилось, она почти не вставала с постели, а с февраля месяца и совершенно слегла». Коллеги-доктора пытались помочь жене Михаила Андре ... Читать дальше »
|
|
***
***
ПОДЕЛИТЬСЯ
***
***
***
***
***
***
***
***
***
***
***
***
***
***Обитаемый остров. Стругацкие. 001
*** Победа коммунизма и технологические достижения Земли в XXI—XXII веках решили проблему нехватки ресурсов и избавили людей от необходимости изнурительного труда ради хлеба насущного, что, в свою очередь, со временем привело и к отказу от рыночных отношений и денег. XXII век описывается так:
Сейчас больше нет некоммунистов. Все десять миллиардов — коммунисты… Но у них уже другие цели. Прежняя цель коммуниста — изобилие и душевная и физическая красота — перестала быть целью. Теперь это реальность.
Одной из планет, населённых людьми, и их исторической родиной является Земля. Фактически, она идентична сегодняшней
Земле, однако относится к XXII веку нашей эры. Наиболее подробно она описывается в романе«Полдень. XXII век», хронологически первом из цикла о мире Полудня.
На Земле Полудня окончательно разрешены основные экономические, социальные и экологические проблемы. Успехи биоинженерии обеспечили материальное изобилие без перепроизводства и загрязнения окружающей среды. Появились технологии межзвездных перелетов, освоение далеких планет стало в порядке вещей. Установлены контакты с внеземными цивилизациями. Мировоззрение людей изменилось кардинальным образом. Труд на благо общества считается естественной обязанностью и потребностью каждого. Жизнь разумного существа признана безусловной и высшей ценностью, проявление агрессии и недоброжелательства по отношению к ближнему стало вопиющим исключением. Наука об обществе сделала качественный скачок (созданы теории исторических последовательностей и «вертикального прогресса»).
На Земле высшим авторитетным органом является Мировой Совет, членами которого являются самые известные ученые, историки, учителя и врачи. Как правило, Совет занимается лишь вопросами глобально-земного и галактического масштаба.
Дети с 5—6 лет воспитываются в интернатах.
Детей воспитывают профессиональные Учителя. Работа Учителя является весьма почётной и одной из самых ответственных, к ней допускают только особо отобранных людей; как следствие — всех или почти всех детей удается воспитать высокодуховными людьми с твердыми моральными устоями. Вообще вопрос выбора профессии в Мире Полудня поставлен на строго научную основу. Молодые люди проходят тщательное медико-психологическое обследование, после чего для каждого вырабатываются рекомендации по профессиональным предпочтениям. Ошибка в профориентации считается тяжёлым проступком того, кто выдаёт рекомендации, так как может отрицательно повлиять на судьбу человека («Жук в муравейнике»).
Наиболее необычной характеристикой мира Полудня по сравнению с другими известными фантастическими вселенными (к примеру, Дюны или Звездных Войн) является практически полная чуждость ему идей империализма. Ни одна разумная раса мира Полудня не занималась построением галактической империи (альтернативный вариант — республики): ни в двадцать втором веке по летосчислению Земли, ни до этого. Вместо этого они предпочитают держаться у своих родных планет, и лишь самые развитые технологически (люди Земли и, предположительно, Странники) позволяют себе вмешиваться в дела других планет, и только в форме так называемого «прогрессорства» — безвозмездного, тайного и строго дозированного способствования развитию культуры отдельной цивилизации.
Мир Полудня — литературный мир, в котором происходят события, описанные братьями Стругацкими в цикле романов, «представительской» книгой которого является «Полдень, XXII век» (от которого и произошло название мира), а последней — «Волны гасят ветер». Несмотря на кажущуюся утопичность вселенной, мир Полудня полон проблем и конфликтов, не чуждых и нашему времени.
 ***
 
***
***
***
***
***
***
***
***
***
***
***
***
***
***
***
***
|
