Конницу, насчитывавшую до трех тысяч всадников, Спартак разбил на шесть
отрядов. Командование ею он поручил Мамилию. Верховным военачальником под
единодушные восторженные клики пятидесяти трех тысяч гладиаторов был снова
избран Спартак, доказавший свою доблесть и искусство полководца.
Через неделю после такого переустройства армии фракиец решил произвести
смотр своему войску.
Когда Спартак, в обычных своих доспехах, верхом на коне под скромным
чепраком, с простой уздечкой и поводьями, показался на равнине, где три
корпуса были построены в три линии, из груди пятидесяти трех тысяч
гладиаторов вырвалось единодушное приветствие, подобное раскатам грома:
- Слава Спартаку!..
Возглас этот гремел многократно с неистовой силой; когда же стихли
приветственные клики и отзвучал исполненный на фанфарах гимн свободы,
который стал боевым гимном гладиаторов, появился Эномай на высоком гнедом
апулийском коне, и, остановившись перед первой линией войск, крикнул
громовым голосом:
- Гладиаторы! Слушайте меня!
Во всех рядах воцарилась глубокая тишина. Германец, сделав краткую
паузу, сказал:
- Если наша армия во всем, до самых мелочей, создана по римскому
образцу, отчего же наш верховный вождь не имеет ни знаков отличия, ни
почестей, которые воздают римским консулам в их войсках?
- Императорские знаки отличия Спартаку! - вскричал Крикс.
- Императорские знаки отличия Спартаку! - в один голос воскликнули все
пятьдесят три тысячи воинов.
Наконец шум утих, и Спартак, лицо которого побледнело от сильного
волнения, подал знак, что хочет говорить.
- От всего сердца благодарю вас, мои соратники и Дорогие мои братья по
несчастью, - сказал он, - но я Решительно отказываюсь от знаков отличия и
почестей. Мы взялись за мечи не для того, чтобы утверждать чье-то
превосходство, устанавливать преимущества и почести, а для того, чтобы
завоевать свободу, права и равенство.
- Ты наш император, - вскричал Рутилий, - ты стал императором благодаря
своей мудрости, своей храбрости, своим достоинствам и необычайным
качествам своей души и своего ума; ты наш император, в это звание тебя
возвели твои победы; ты наш император - таково наше единодушное желание.
Если ты отказываешься от почестей, то мы требуем, чтобы почести эти были
оказаны нам, нашим знаменам, во имя этого ты должен надеть палудамент,
тебя должны сопровождать контуберналы и ликторы.
- Палудамент Спартаку! - требовали гладиаторы.
- Контуберналов и ликторов! - воскликнул Эномай, а за ним все легионы.
И через минуту Крикс воскликнул своим мощным голосом:
- Пусть римские ликторы, которых он взял в плен под Аквином, шествуют
впереди него с фасциями!
Требование это вызвало такой неистовый взрыв восторга и гром
рукоплесканий, 'что, казалось, от них заколебалась земля, и тысячеголосый
этот гул еще долго повторяло эхо в далеких горах.
И действительно, эта мысль, естественно зародившаяся у бесхитростного
Крикса, была так велика в своей простоте, что справедливо вызвала
необычайный энтузиазм. Заставить римских ликторов, ранее шествовавших
впереди самых знаменитых римских консулов, таких, как Гай Марий и Луций
Сулла, идти впереди презренного в глазах римлян гладиатора было не только
унижением римской гордыни, не только признанием человеческого достоинства
за бедными рабами, - это знаменовало собою самую блестящую из всех побед,
одержанную гладиаторами над гордыми легионами надменных завоевателей мира.
И хотя Спартак, всегда скромный, всегда верный самому себе как в дни
несчастья, так и в дни своих побед и величия, противился желаниям своих
легионов, ему, однако, пришлось покориться их решению и надеть на себя
дорогой блестящий панцирь из серебра, специально заказанный Криксом в
Помпее знаменитому мастеру, серебряный шлем тонкой работы и испанский меч,
золотая рукоять которого была осыпана драгоценными камнями, и набросить на
плечо пурпурный плащ из тончайшей шерсти, с золотой каймой шириною в три
пальца.
Когда вождь гладиаторов облекся в императорское одеяние и появился
перед войском верхом на своем вороном коне, у которого простую кожаную
сбрую заменили красивыми поводьями и серебряной уздечкой и покрыли его
чудесным голубым чепраком с серебряной оторочкой, раздался взрыв
рукоплесканий, и все в один голос воскликнули:
- Приветствуем тебя, Спартак-император!
Две присутствовавшие при этом женщины плакали. Но слезы были не только
на глазах у них - у Спартака, у Арторикса, у тысяч гладиаторов увлажнились
глаза от пережитого волнения. Две женщины пристально, не отрываясь,
смотрели на фракийца, и несказанную любовь выражали их взгляды, обращенные
на вождя этих бесстрашных воинов. То были Мирца и Эвтибида.
Сестра гладиатора смотрела на него своими голубыми, спокойными и ясными
глазами, и в этом взгляде отразилась вся чистота ее любви к брату;
гречанка же ласкала его своими сверкающими глазами, мрачными, полными
желания, - ее взгляд горел огнем чувственной страсти.
Вдруг появились шесть ликторов претора Публия Вариния, плененные в
сражении под Аквином. Их держали под стражей в особой палатке; декан
подвел их к Спартаку - отныне они должны были шествовать с фасциями
впереди него всякий раз, когда верховный вождь будет выходить пешком или
выезжать на коне; такой же почет оказывали они прежде консулам и преторам.
Все шесть ликторов были высокого роста, носили длинные волосы и
отличались воинственной, полной достоинства осанкой. Поверх панцирей на
них были короткие плащи из грубой шерсти, скреплявшиеся пряжкой на левом
плече и доходившие до колен; в левой руке каждый держал, прижав к плечу,
пучок фасций, в которые во время войны вкладывался топорик, а в правой
руке нес розгу. При виде ликторов у гладиаторов вырвался крик дикой
радости; он становился все громче, и, не смолкая, длился до тех пор, пока
Спартак не приказал трубачам призвать легионы к порядку и спокойствию.
Вождь гладиаторов сошел с коня и с ликторами впереди, в сопровождении
Крикса, Граника и Эномая, стал обходить фронт двух германских легионов,
образовавших первый корпус. Закончив смотр первой линии воинов, Спартак
похвалил их за бережное хранение оружия, за точное соблюдение распорядка и
боевую выправку.
Ликторы смиренно шли, опустив головы, но лица их то бледнели, то
краснели от стыда и еле сдерживаемого гнева.
- Какой позор!.. какой позор!.. - восклицал один из них дрожащим
голосом и так тихо, что расслышать эти слова мог только его сотоварищ,
шагавший рядом с ним.
- Лучше бы мне умереть под Аквином, чем пережить такой срам, -
отозвался тот.
Первый из этих ликторов был человек лет сорока пяти, рослый, крупного
сложения; лицо у него было загорелое, вид решительный, звали его
Оттацилий; другой был седовласый старик, лет шестидесяти, высокий,
сухощавый, с худым и строгим лицом, лоб у него пересекал широкий шрам, нос
был с горбинкой, во взгляде серых живых глаз, как и во всем его облике,
чувствовалась мужественная энергия; его звали Симплициан.
Когда ликторы, вынужденные шествовать перед Спартаком, решились бросить
взгляд на гладиаторские легионы, свидетелей их унижения, на лицах своих
врагов они видели злорадство, а на устах издевательскую улыбку
победителей, попирающих достоинство побежденного.
- Повергнуто в прах величие Рима! - прошептал Оттацилий после долгого
молчания, украдкой обратив к Симплициану лицо, по которому катились слезы.
- Боги, покровители Рима, скоро избавят меня от такой муки, - мрачно
ответил старик Симплициан. Но нервные подергивания его сурового лица ясно
говорили о его душевных страданиях.
За три часа Спартак обошел фронт всех своих легионов, он поднимал дух
своих воинов, хвалил их. говорил о необходимости соблюдать самую строгую
дисциплину - основу каждой армии и залог желанной победы.
Закончив смотр, он вскочил на своего коня и, вынув меч из ножен, подал
знак, и фанфары протрубили сигнал. По приказу Спартака, легионы
гладиаторов с безукоризненной точностью выполнили несколько упражнений,
потом три корпуса поочередно пошли в атаку - сначала беглым шагом, затем в
едином неудержимом натиске, оглашая воздух воинственным кличем "барра",
напоминавшим рев слона. Как только закончилась учебная атака третьей
линии, легионы построились на холме, а затем продефилировали в образцовом
порядке перед своим вождем, вновь с энтузиазмом приветствуя его как своего
императора, и возвратились один за другим в лагерь.
Спартак вступил туда последним; его сопровождали Эномай, Крикс, Граник
и все остальные начальники легионов; ликторы все так же шествовали
впереди.
При сооружении нового лагеря гладиаторы втайне от Спартака разбили для
него палатку, достойную вождя. В столь торжественный для восставших день
решено было устроить в этой палатке чествование Спартака; на празднестве
должны были присутствовать десять начальников легионов, три помощника
вождя и начальник конницы. Чествование должно было быть скромным, чтобы не
вызвать неудовольствия Спартака, который всю жизнь, с самых юных лет, был
умерен в пище и воздержан в питье и до сих пор чурался роскоши шумных и
пышных пиров, но не из-за того, что хотел поддержать свою славу
знаменитого полководца, а просто потому, что по своему характеру и
привычкам не был расположен к кутежам и бражничеству.
Приглашенные воздержались от обильных яств и чрезмерных возлияний, хотя
это шло вразрез с аппетитами большинства гостей, - Эномай, Борторикс,
Вильмир, Брезовир, Рутилий и многие другие охотно бы попировали без всяких
запретов. Однако за столом царило сердечное, дружеское веселье, шла
искренняя и задушевная беседа.
В конце трапезы поднялся Рутилий, держа в руке чашу пенящегося
цекубского вина. Приглашая товарищей последовать его примеру, он высоко
поднял чашу и громко воскликнул:
- За свободу рабов, за победу угнетенных, за храбрейшего и непобедимого
императора нашего Спартака!
И он осушил чашу до дна под рукоплескания и возгласы товарищей,
последовавших его примеру; один только Спартак едва пригубил свою чашу.
Когда утих шум рукоплесканий, Спартак тоже высоко поднял чашу и
выразительным сильным голосом произнес:
- В честь Юпитера Освободителя! За чистую непо-рочную богиню Свободы!
Да обратит она на нас свои божественные очи, да просветит нас и окажет нам
покровительство. Пусть будет она нашей заступницей перед всеми богами,
обитающими на Олимпе!
Хотя галлы и германцы не верили ни в Юпитера, ни в других греческих и
римских богов, они все же осушили свои чаши. Эномай произнес тост,
испрашивая помощь Одина, а Крикс - благоволение Геза к войску и святому
делу гладиаторов. Наконец уроженец Эпира, Фессалоний, который был
эпикурейцем и не верил ни в каких богов, поднявшись в свою очередь,
сказал:
- Я отношусь к вашим верованиям с уважением... и завидую вам... Но не
разделяю их, потому что боги - это вымысел, порожденный страхом черни, -
так гласит учение божественного Эпикура. Когда нас постигают великие
невзгоды, неплохо прибегнуть к вере в сверхъестественную силу и черпать в
этой вере бодрость и утешение!.. Но когда вы убедитесь, что природа сама
все творит и уничтожает, во всем пользуясь только своими собственными
силами, не всегда нам известными, то разве возможно верить в так
называемых богов? Разрешите же мне, друзья, восславить наше святое дело,
согласно с моими представлениями и убеждениями.
И, помолчав с минуту, он сказал:
- За содружество душ, за неустрашимость сердец, за мощь мечей в лагере
гладиаторов!
Все присоединились к тосту эпикурейца и осушили свои чаши; затем снова
сели, продолжая веселую, оживленную беседу.
Мирца распоряжалась приготовлениями к празднеству, но с гостями не
садилась и стояла в стороне, закутавшись в пеплум из голубой полотняной
ткани с узкими серебряными полосками, и не сводила любящего, полного
нежности взгляда со Спартака, славные победы которого праздновались в этот
день. Ее бледное и обычно печальное лицо, на котором уже давно скорее
можно было увидеть слезы, чем улыбку, в тот день светилось безмятежным
счастьем; но нетрудно было понять, как мимолетно ее счастье и как плохо
она скрывает какую-то тайную боль и страдания.
Арторикс смотрел на Мирцу влюбленными глазами. Казалось, он преследовал
ее своими нежными взглядами; она украдкой, как будто против воли, время от
времени поднимала глаза на достойного юношу; он побледнел и похудел за
последние дни, страдая от неразделенной любви, заполонившей его душу, не
дававшей ему ни минуты отдыха и покоя. Любовь эта, словно недуг,
подтачивала его цветущее здоровье.
Уже давно Арторикс не обращал ни на кого внимания и не принимал участия
в веселой беседе гостей Спартака; безмолвный и неподвижный, он смотрел на
Мирцу, а она, не отрываясь, смотрела на брата. Своей преданностью Спартаку
и безграничным восхищением им Мирца становилась еще дороже Арториксу, еще
прекраснее в его глазах; он долго глядел на девушку и вдруг, в порыве
восторга, вскочил со скамьи и неожиданно, позабыв про свою робость, высоко
поднял чашу:
- Выпьем, друзья, за счастье Мирцы, любимой сестры нашего дорогого
вождя.
Все выпили, и никто, кроме Мирцы, не заметил в пылу возлияний румянца,
вспыхнувшего на лице юноши; девушка вздрогнула, когда Арторикс произнес ее
имя, быстро повернулась в его сторону и почти бессознательно бросила на
него благодарный и вместе с тем укоризненный взгляд. Затем, поняв, что она
перешла границу сдержанности, которую решила всегда соблюдать в своих
отношениях с Арториксом, она тоже сильно покраснела и стыдливо опустила
голову. Больше она не подымала глаз ни на кого из гостей и стояла
неподвижно на своем месте, не произнося ни слова.
Пир продолжался еще с час, время протекало в оживленной беседе, веселых
шутках и остротах, подобающих людям, связанным между собою искренней
дружбой.
Когда друзья Спартака простились с ним, солнце клонилось уже к закату.
Человек, по натуре склонный к задумчивости и мечтательности, Спартак,
проводив своих гостей, еще долго стоял у входа в палатку. Он окинул взором
огромный лагерь гладиаторов и залюбовался закатом.
В голове его бродили разные мысли; он думал о могуществе волшебного
слова "свобода", которое менее чем за один год подняло пятьдесят тысяч
угнетенных, лишенных всех прав, всякого будущего, всякой надежды,
огрубевших от своего униженного состояния, утративших человеческий облик.
Слово "свобода" подняло их, сделало лучшими солдатами в мире, вселило в их
души беззаветную храбрость, самоотверженность, сознание своего
достоинства; и он думал о чудесном, магическом свойстве этого слова - оно
превратило его, бедного, презренного гладиатора, в отважного, грозного для
врагов вождя доблестного войска. Оно так закалило его волю, что он смог
победить в себе все страсти, даже то благородное и великое чувство, что
соединяло его с Валерией, - он любил ее в тысячу раз более, чем самого
себя, но не сильнее того святого Дела, которому посвятил всю свою жизнь.
Валерия! Эта благородная женщина бросила вызов всем предрассудкам своей
касты, пренебрегла своей знатностью, обрекла себя на презрение сограждан и
ненависть родных; в порыве непобедимой любви она отдала ему свое сердце,
свою честь, все свое существо!
Валерия дала ему счастье стать отцом прелестного ребенка и,
соединившись с ним, навсегда отказалась от всякой надежды на блестящее
будущее, а может быть, и на счастье, ибо Спартак не обманывался и понимал,
что если даже он будет и в дальнейшем одерживать победы над римскими
легионами и останется жив и невредим вопреки опасностям, которые еще долго
будут угрожать ему, если даже он достигнет поставленной себе цели и
закрепит победу при помощи почетного мира, самым счастливым будущим для
него окажется возможность укрыться от ненависти. А там Валерия,
властительница его мыслей и чувств, будет обречена на жизнь в бедности и
безвестности. А разве вынесет это римская матрона, рожденная в богатстве,
привыкшая к пышности и роскоши, принадлежащая к самому избранному кругу
патрицианских семейств?
Отдавшись таким размышлениям, вождь гладиаторов почувствовал, что
сердце его ноет от непривычной тоски; стойкий, непоколебимый воин пал
духом. Он думал о том, что, может быть, больше никогда не увидит Валерию,
не увидит Постумию... У него как-то странно сжалось горло, и, проведя
рукой по глазам, он заметил, что она стала мокрой от слез, которые лились
незаметно для него. Рассердившись на себя за такую слабость, простительную
только женщинам, он опомнился и быстро зашагал по направлению к ближайшему
квесторию. Все так же в волнении он пересек квесторий и отправился в
обширную и пустынную часть лагеря, находившуюся, как и у римлян, в стороне
от претория, квестория и форума: это место, тянувшееся до декуманских
ворот, предназначалось для палаток союзников и случайных подкреплений.
В обширном лагере под Нолой на этом месте сооружались палатки для
гладиаторов и рабов, бежавших от своих господ в лагерь восставших, - здесь
они жили, пока их не зачисляли в какой-нибудь из манипулов одной из когорт
того или иного легиона. Тут находилась и палатка Эвтибиды; а в другой
палатке жили под стражей шесть ликторов, взятых в плен под Аквином.
Здесь Спартак, наедине с самим собой, укрытый от посторонних глаз
сумраком ночи, уже спускавшейся на землю, долго ходил взад и вперед
быстрым шагом, как будто его подгоняла внутренняя тревога; он шел, шумно
вздыхая, из груди его вырывались стоны, похожие на глухое рычание зверя;
казалось, от этой стремительной прогулки ему становилось легче, и
мало-помалу он пришел в себя. Походка его стала более ровной, спокойной, и
он погрузился в иные, менее мрачные размышления.
Он долго шагал, все так же углубившись в свои думы; на всем
пространстве огромного лагеря воцарилась тишина, где до наступления
темноты пятьдесят тысяч беспечных, жизнерадостных, полных сил юношей
непрестанно сновали взад и вперед по всем направлениям, ели, пили, шумно
веселились, прославляли и праздновали свои победы.
Когда шум постепенно начал утихать, до слуха Спартака стало ясно
доноситься звучание каких-то непонятных слов; кто-то вполголоса вел
разговор в одной из палаток, предназначенных для рабов и гладиаторов,
ежедневно прибывавших в лагерь своих товарищей по несчастью, взявшихся за
оружие. В тишине слова были слышны более отчетливо и привлекли внимание
Спартака. Вождь гладиаторов остановился у этой палатки; вход в нее
находился в противоположной стороне от той, где стоял он; напрягая слух,
Спартак услышал, как кто-то резким, сильным голосом произнес на
превосходной латыни:
- Ты прав, Симплициан, позорна и незаслуженна судьба, на которую мы
обречены. Но разве мы повинны в столь великом несчастье? Разве мы не
дрались храбро, презирая опасность, чтобы спасти претора Вариния от
яростных ударов Спартака?.. Он опрокинул тебя... А я был ранен... Мы
попали в плен, нас осилило великое множество врагов! Что могли мы сделать?
Если великие боги покинули римлян и допустили позорное их бегство от
презренного гладиатора, тогда как до сей поры они охраняли славных римских
орлов от всех превратностей судьбы, то что могли, что можем сделать мы,
ничтожные смертные?
- Будь осторожен, думай о том, что и как ты говоришь, Оттацилий, - тихо
сказал кто-то сиплым голосом, в котором чувствовался страх, - тебя может
услышать часовой, и нам из-за твоего языка плохо придется.
- Ах, да замолчи ты наконец! - ответил ему кто-то сурово и строго, но
это не был голос говорившего прежде. - Молчи, Меммий, забудь свой
постыдный страх.
- К тому же, - заметил тот, кого назвали Оттацилием, - часовой ни слова
не понимает по-латыни... Это грубый варвар-галл. Я думаю, он даже
своего-то языка не знает...
- Ты не так говоришь, - строгим и суровым тоном прервал его последний
из трех говоривших. - Если даже этот низкий гладиатор понимает наш язык,
что же, по-твоему, мы не смеем говорить так, как это подобает римским
гражданам? Что за подлая трусость! Клянусь Кастором и Поллуксом,
покровителями Рима, которые за нас сражались против латинян на Регильском
озере, разве ты по меньшей мере пятьдесят раз не стоял лицом к лицу со
смертью на поле сражения? Разве для тебя не лучше было бы умереть, чем
пережить такой позор - быть обязанными шествовать впереди низкого
гладиатора с консульскими фасциями!
Говоривший умолк, и Спартак приблизился к палатке, в которой, как он
понял, находились под стражей шесть пленных ликторов Публия Вариния.
- Ах, клянусь двенадцатью богами Согласия! Клянусь Юпитером
Освободителем! Клянусь Марсом, покровителем народа Квирина, - опять
послышался после минутного молчания голос ликтора Симплициана, - я никогда
не думал, что мне в шестьдесят два года доведется стать соучастником
такого позора! Когда мне было только шестнадцать лет, в шестьсот тридцать
пятом году римской эры, я сражался под. началом консула Луция Цецилия
Метеллы, победителя далматов; потом я сражался в Африке против Югурты,
сперва под началом Квинта Цецилия Метеллы Нумидийского, а затем славного
Гая- Мария; я участвовал в боях и разгроме тевтонов и кимвров, шел за
триумфальной колесницей непобедимого уроженца Арпина, прославившегося еще
более тем, что за ним следовали, закованные в цепи, два царя: Югурта и
Бокх; я был восемь раз ранен и за это получил два гражданских венка; в
награду за оказанные родине услуги я был приписан к корпусу ликторов; в
течение двадцати шести лет я шествовал перед всеми римскими консулами,
начиная от Гая Мария, который семь раз был удостоен чести избрания его
консулом, в шестьсот пятьдесят третьем году в последний раз, и кончая
Луцием Лицинием Лукуллом и Марком Аврелием Коттой, которые избраны
консулами на текущий год. Клянусь Геркулесом! Неужели же я должен теперь
шествовать впереди гладиатора, которого я собственными глазами видел на
арене цирка участником позорного зрелища? Нет, клянусь всеми богами, это
выше моих сил... слишком жестокий жребий... Я не могу подчиниться
судьбе... не могу перенести...
В голосе ликтора слышалось такое глубокое отчаяние, что Спартак был
почти растроган. Он считал, что в горе старого и неизвестного солдата было
столько достоинства, благородной гордости, такое суровое величие, которые
заслуживали и вызывали сочувствие и уважение.
- Ну и что ж? Что ты хочешь и что можешь ты сделать против воли богов?
Как будешь бороться с превратностями несчастливой судьбы? - спросил после
минутного молчания у Симплициана ликтор Отгацилий. - Придется тебе, как и
нам, примириться с незаслуженным несчастьем и позором, посланным
судьбой...
- Клянусь всеми богами неба и ада, - гордо ответил Симплициан, - я не
склоню благородного чела римлянина перед таким непереносимым позором и не
подчинюсь несправедливой судьбе! Я римлянин, и смерть избавит меня от
поступков, недостойных того, кому боги ниспослали счастье родиться на
берегах Тибра...
И из палатки до Спартака донесся крик. Это в ужасе кричали пять
ликторов; слышен был топот сбегавшихся людей, голоса, восклицания:
- О, что ты сделал?
- Несчастный Симплициан!
- Да, это настоящий римлянин!
- Помогите, помогите ему!
- На помощь, на помощь!
- Подними его! Берись с этой стороны!
- Положи здесь!
В одну секунду Спартак обошел вокруг палатки и оказался у ее входа,
куда, привлеченные криками, сбежались жившие в соседней палатке
гладиаторы, сторожившие пленных.
- Пропустите меня! - крикнул фракиец.
Гладиаторы с уважением расступились и дали дорогу своему вождю, перед
глазами которого предстало ужасное зрелище. Старый Симплициан лежал на
куче соломы, его окружали и поддерживали остальные пять ликторов; белая
туника его была разорвана и вся в крови; она лилась из глубокой раны под
левым соском, которую он только что нанес себе. Один из ликторов поднял с
земли и держал в руке тонкий и острый кинжал - его Симплициан с силой
вонзил себе в грудь по рукоятку.
Кровь текла из раны непрерывной струёй, а по загорелому лицу
неустрашимого старого ликтора быстро разливалась смертельная бледность; но
ни один мускул не дрогнул на этом суровом, спокойном лице, ни одно
движение не обличало раскаяния или муки.
- Что ты сделал, мужественный старик! - сказал умирающему Спартак
дрожащим от волнения голосом, с почтительным удивлением глядя на это
зрелище. - Почему ты не попросил, чтобы я избавил тебя от обязанности
шествовать передо мной с фасциями, раз тебе это было так тяжело?.. Сильный
всегда поймет сильного, я понял бы тебя и...
- Рабы не могут понять свободных, - торжественно произнес слабеющим
голосом умирающий.
Спартак покачал головой и, горько улыбнувшись, сказал сочувственно:
- О, душа, рожденная великой, но измельчавшая от предрассудков и
чванства, в которых ты был воспитан... Кто же установил на земле два рода
людей, разделил их на рабов и свободных? До завоевания Фракии разве я не
был свободным, а разве ты не стал бы таким же рабом, как я, после
поражения при Аквине?
- Варвар... ты не ведаешь, что бессмертные боги... дали римлянам власть
над всеми народами... не омрачай мои последние минуты своим
присутствием...
И Симплициан обеими руками отстранял своих товарищей, которые старались
перевязать его рану лоскутами, оторванными от туник.
- Бесполезно... - произнес он, задыхаясь от предсмертного хрипа. - Удар
был... точно рассчитан... а если бы меня постигла тут неудача, завтра же я
повторил бы... Римский ликтор... шествовавший впереди Мария и Суллы... не
станет позорить... свои фасции... шествуя впереди гладиатора...
бесполезно... беспо...
Он упал, откинув назад голову, и испустил дух.
- Эх, старый глупец, - произнес вполголоса один из гладиаторов.
- Нет, он старец, достойный уважения, - строго сказал Спартак, лицо
которого побледнело, стало серьезным и задумчивым. - Он великой души
человек и смертью своей мог бы доказать, что народ, среди которого есть
подобные ему, действительно имеет право властвовать над миром! Читать дальше ...
