Главная » 2020 » Ноябрь » 19 » Рафаэлло Джованьоли. Роман. СПАРТАК. 016. Глава десятая. ВОССТАНИЕ
22:05
Рафаэлло Джованьоли. Роман. СПАРТАК. 016. Глава десятая. ВОССТАНИЕ
Глава десятая. ВОССТАНИЕ
Веселая, богатая, привыкшая к жизни, полной удовольствий, Капуя,
столица Кампаньи, самой плодородной, самой цветущей, самой прекрасной
провинции во всей Италии, в те времена, о которых мы повествуем, уже
находилась в упадке по сравнению с прежним великолепием и могуществом,
которым, до похода Ганнибала в Италию, завидовали ее богатые соперники -
Карфаген и Рим.
Капуя, как предполагают, была основана осками, примерно за два столетия
до основания Рима, на чудесных берегах Вултурна и, вероятно, тоже
называлась Вултурном - по наименованию реки. В течение трех столетий она
была столицей Союза двенадцати городов, основанных в этом краю, который
этруски завоевали у осков, авзонов и аурумов; от этих народов, уже
обладавших высокой культурой, Италия заимствовала начала цивилизации
гораздо раньше, чем от греков.
Три столетия спустя, а именно в 332 году со дня основания Рима,
этруски, теперь уже изнеженные, утратившие энергию под влиянием мягкого
климата. щедрой природы, а также воцарившихся развращенных нравов, не
могли отразить набегов своих соседей - суровых горцев самнитов - и подпали
под власть Самния. Самниты заняли их территорию и стали господствовать в
покоренных этрусских городах; вероятно, они и назвали город Вултурн -
Капуей, по имени какого-нибудь выдающегося своего вождя. Самниты,
получившие господство в Кампанье, но тоже со временем потерявшие свою
былую силу, вели постоянные войны с дикими пастушескими племенами
близлежащих Апеннин, и через сто лет эти войны привлекли туда победоносных
римских орлов, покоривших к тому времени бОльшую часть Италии. Жители
Кампаньи призвали римлян в качестве союзников, и они осели в этой
прекрасной провинции, которая получила лишь номинальную независимость и
слабое подобие муниципальных прав, фактически же принадлежала Риму. В
Капую стекались в большом числе римские граждане и патрицианские семьи,
привлеченные сюда красотой природы и теплой зимой, и в короткое время она
возродилась, расцвела, стала богатым, многолюдным городом.
После победы Ганнибала над римлянами у Требии и Тразименского озера и
окончательного поражения их при Каннах Капуя перешла на сторону
победителя, и он сделал из этого очаровательного города базу для своих
дальнейших военных действий. Но вскоре Ганнибал потерпел поражение, и
вслед за этим звезда Капуи закатилась; город вновь подпал под власть
римлян, они частью перебили его жителей, частью изгнали или же продали в
рабство, а Капую заселили колонистами - горцами и землепашцами из
окрестностей. Колонисты были сторонниками римлян и оставались верными
Риму, когда он попадал в трудное положение.
Прошло сто тридцать восемь лет; всемогущее покровительство Суллы и
созданные им вокруг Капуи колонии легионеров помогли ей вернуть свое былое
- благоденствие. Теперь в ней было до ста тысяч жителей; ее опоясывали
прочные стены, общая протяженность которых достигала шести миль; в городе
были прекрасные улицы, а на них стояли богатейшие храмы, грандиозные
портики, дворцы, бани, амфитеатры. Своим внешним видом Капуя не только
соперничала с Римом, но даже превосходила его, тем более что над ней
всегда сияло солнце, природа одарила ее чудесным, мягким климатом, - она
была не так щедра к семи холмам, на которых гордо возвышался прославленный
вечный город Ромула.
Итак, двадцатого февраля 680 года от основания Рима, на исходе дня,
когда солнце, окруженное воздушной грядой розовых, белоснежных, багряных
облаков, светившихся фосфорическим блеском, медленно закатывалось за
вершины холмов, спускавшихся за Литерном к морю, на улицах Капуи царили
обычные в этот час оживление, суета, толкотня. Ремесленники заканчивали
свою работу, закрывались лавки, горожане выходили из дому, другие
возвращались домой; на смену кипучей дневной деятельности близились
наконец тишина и покой ночи.
Граждане всех возрастов и положения, проходившие по широкой и красивой
Албанской улице, которая тянулась от Флувиальских до Беневентских ворот и
почти пополам делила город, на мгновение останавливались, изумленно глядя
вслед отряду из десяти всадников, с декурионом во главе, летевшему во весь
опор со стороны Аппиевой дороги; лошади были все в грязи и пыли, из
ноздрей их валил пар, удила были в пене - все свидетельствовало о том, что
всадники мчались с каким-то особо важным поручением.
- Клянусь скипетром Юпитера Тифатского, - сказал один пожилой гражданин
своему молодому спутнику, - мне довелось видеть такую скачку мною лет
назад, когда гонцы привезли вести о победе, одержанной Суллой в
окрестностях нашего города, у храма Дианы Тифатской, над консулом
Нарбаном, сторонником Мария.
- Любопытно, какие вести везут вот эти всадники! - сказал юноша.
- Едут, должно быть, из Рима, - высказал предположение кузнец, снимая с
себя кожаный прожженный фартук, который испокон веков носят все кузнецы.
- Везут, верно, какую-нибудь новость.
- Может, какая опасность нам грозит?
- Или раскрыли наш заговор? - побледнев, сказал вполголоса своему
товарищу молодой гладиатор.
Тем временем декурион и десять всадников, усталые, измученные долгой
дорогой, проехав по Албанской улице, свернули на улицу Сепласия - другую
очень красивую улицу, где находились многочисленные лавки парфюмерных
товаров - благовоний и всяческих притираний, помад и эссенций, которыми
Капуя снабжала всю Италию и особенно Рим к удовольствию матрон,
раскупавших все это. На середине улицы Сепласия стоял дом Меттия Либеона,
римского префекта, управлявшего городом.
Всадники остановились у этого дома, декурион спешился, вошел в портик и
потребовал, чтобы о нем тотчас же доложили, так как он должен передать
префекту срочные письма от римского сената.
Вокруг собралась толпа любопытных. Одних удивлял жалкий вид всадников и
лошадей, изнуренных скачкой; другие строили догадки, зачем приехал отряд и
почему он так спешил; третьи пытались завязать разговор с солдатами,
тщетно пробуя что-нибудь выведать у них.
Все попытки и догадки праздных капуанцев не привели ни к чему. Из
скупых, отрывистых слов, которые им с трудом удалось вытянуть у солдат,
они узнали только то, что отряд прибыл из Рима; это известие разожгло
любопытство толпы, но нисколько не разъяснило таинственного события.
Вдруг несколько рабов вышли из дома префекта и быстро направились в
разные стороны по улице Сепласия.
- Ого! - воскликнул кто-то из толпы. - Дело-то выходит нешуточное!
- Какое дело?
- Да кто ж его знает...
- Глядите, как бегут рабы префекта!.. Будто олени спасаются от борзых в
лесу на Тифатской горе!
- Стало быть, случилось что-то важное.
- Ну, понятно. Куда ж это помчались рабы?
- Вот тут-то и загвоздка! Попробуй угадай!
- Эх, кабы узнать! С охотой отдал бы за это десять банок самых лучших
своих румян, - сказал рослый, толстый краснощекий торговец благовониями и
косметикой, вышедший из соседней лавки; он пробрался вперед, горя желанием
узнать что-нибудь.
- Ты прав, Кальмис, - заметил какой-то капуанец, - ты прав: произошло
что-то очень серьезное, это несомненно. А вот мы ничего не можем узнать,
хотя нам-то нужно знать, что случилось. Просто невыносимо!
- Ты думаешь, грозит какая-нибудь опасность?
- А как же! Разве сенат отправил бы ни с того ни с сего целый отряд
всадников да приказал бы им лететь во весь дух? Наверно, немало лошадей
они загнали в дороге.
- Клянусь крыльями Ириды, вестницы богов, я что-то вижу вон там...
- Где, где видишь?
- Вон там, на углу Албанской улицы...
- Да помогут нам великие боги! - воскликнул, побледнев, торговец
благовониями. - Ведь это военный трибун!
- Да, да... Это он! Тит Сервилиан!..
- Посмотри, как он спешит вслед за рабом префекта!
- Что-то будет!
- Да покровительствует нам Диана!
Когда военный трибун Тит Сервилиан вошел в дом префекта, уже всю улицу
Сепласия запрудила толпа, и всю Капую охватило волнение. А в это время
вдоль акведука, который доставлял воду в Капую с близлежащих холмов и на
довольно большом расстоянии тянулся у самых городских стен, ехали верхом
два человека огромного роста и могучего сложения; оба они тяжело дышали,
были бледны, испачканы грязью и пылью; по одежде и оружию в них легко было
признать гладиаторов.
Это были Спартак и Эномай; они выехали из Рима в ночь с пятнадцатого на
шестнадцатое того же месяца, скакали во весь опор, меняя лошадей на каждом
привале, и довольно скоро прибыли в Суэссу-Пометию, но здесь их опередил
декурион с десятью всадниками, - он мчался в Капую предупредить префекта о
готовившемся восстании. Гладиаторам пришлось не только отказаться от мысли
сменить лошадей, но вдобавок время от времени они должны были сворачивать
с Аппиевой дороги на боковые дороги.
В одном месте им удалось купить двух лошадей, и благодаря силе воли и
сверхчеловеческой твердости характера они продолжали путь, то сворачивая
на проселки, то блуждая, то наверстывая потерянное время скачкой напрямик,
- там, где Аппиева дорога делала повороты и петли, удлинявшие путь
солдатам, и наконец выехали на дорогу, ведущую из Ателлы в Капую.
Они надеялись, что опередили гонцов сената на час - это было бы победой
и великой удачей! Но вдруг, в шести милях от скал, где берет начало
Кланий, примерно в семи милях от Капуи, лошадь, на которой скакал Спартак,
обессилев, упала, увлекая за собой и седока. Желая поддержать лошадь,
Спартак обхватил ее шею, но несчастное животное опрокинулось, придавив ему
руку, и плечо у него оказалось вывихнутым.
Несмотря на сильную боль, Спартак ничем ее не выдал и только легкие
подергивания его бледного лица открыли бы внимательному взгляду, как он
страдал. Однако физическая боль была ничто в сравнении с Душевными муками,
терзавшими этого человека железной воли. Неожиданная неудача привела его в
отчаяние: он надеялся добраться до школы Лентула Батиата на полчаса раньше
своих врагов, теперь же он приедет после них, и на его глазах будет
разрушено, уничтожено здание, над сооружением которого он упорно работал
пять лет.
Вскочив на ноги, Спартак, ни минуты не думая о вывихнутой руке,
испустил вопль отчаяния, похожий на рев смертельно раненного льва, и
мрачно произнес:
- Клянусь Эребом, все, все кончено!..
Эномай слез с лошади, подошел к Спартаку и заботливо ощупал его плечо,
желая удостовериться, что ничего серьезного не случилось.
- Что ты!.. Что ты говоришь!.. Как это может быть, чтобы все было
кончено, когда наши руки свободны от цепей и в руках у нас мечи? - пытался
он успокоить Спартака.
Спартак молчал; потом, бросив взгляд на коня Эномая, воскликнул:
- Семь миль! Осталось всего только семь миль, а мы - да будут прокляты
враждебные нам боги! - должны отказаться от надежды приехать вовремя! Если
бы твой конь был в силах нести нас обоих еще три-четыре мили, остальной
путь мы быстро прошли бы пешком. Ведь мы и так выиграли у наших врагов
один час, да после прибытия гонцов им понадобится, по крайней мере, еще
один час, чтобы отдать всякие приказы и попытаться сокрушить наши планы.
- Ты рассчитал верно, - ответил германец, потом, повернувшись к своей
лошади, заметил: - Но сможет ли это бедное животное нести нас обоих рысью
хотя бы только две мили?
Гладиаторы осмотрели несчастную лошадь и убедились, что она едва
жива... Она тяжело дышала, судорожно поводя боками, от нее шел пар. Ясно
было, что и вторая лошадь скоро последует за первой; ехать на ней -
значило подвергаться опасности сломать не только руку, но и ноги, а то и
голову. Посоветовавшись, гладиаторы решили бросить лошадей и идти в Капую
пешком.
Изнуренные, ослабевшие от долгой скачки и от голода (они почти ничего
не ели несколько дней), гладиаторы с лихорадочной поспешностью пустились в
путь, чтобы поскорее преодолеть расстояние, отделявшее их от Капуи. Они
шли молча, оба были бледны, с обоих лил пот, но воля их не ослабевала; они
шли со стремительной быстротой и меньше чем в полтора часа добрались до
городских ворот. Тут они ненадолго остановились: им надо было перевести
дух и немного прийти в себя, чтобы не привлекать внимания стоявшей у ворот
стражи, которая, возможно, уже получила распоряжение наблюдать за
входящими в город и задерживать людей, подозрительных по виду и поведению.
Затем они снова пустились в путь, и, входя в ворота, оба старались
казаться самыми обыкновенными голодными оборванцами, но сердце у них
колотилось, по лбу стекали капли холодного пота от томившей их невыразимой
тревоги.
В ту минуту, когда они вошли под арку ворот, Спартак в предвидении
возможного ареста уже имел наготове план действий: надо в одно мгновение
ока схватить меч и напасть на стражу, - убить, ранить, но любой ценой
проложить себе дорогу и добежать до школы гладиаторов; рудиарий не
сомневался в успехе своего замысла, зная силу Эномая и свою собственную. А
двенадцать легионеров, стоявших у заставы, почти все старые инвалиды, вряд
ли могли бы оказать достаточное сопротивление мощным ударам мечей двух
искусных гладиаторов. Однако эта отчаянная мера была не очень-то
желательна. Когда Спартак подошел к воротам, его неукротимое сердце, еще
не знавшее страха, хотя он много раз смотрел смерти в глаза, его отважное
сердце, никогда не трепетавшее в минуту грозной опасности, билось с такой
силой, что, казалось, вот-вот разорвется.
Два стража спали, растянувшись на деревянных скамьях; трое играли в
кости, присев на мраморных ступенях, которые вели к крепостному валу, а
двое других - один, развалившись на скамье, другой стоя - болтали между
собой и зубоскалили, глядя на прохожих, входивших в город или выходивших
оттуда.
Впереди гладиаторов, в двух шагах, шла бедная старуха-крестьянка и
несла несколько головок мягкого сыра, уложенных в круглые плетеные
корзиночки. Один из легионеров сказал ухмыляясь:
- Рано ты идешь на рынок, старая колдунья!
- Да благословят вас боги! - смиренно ответила старуха, продолжая свой
путь.
- Посмотри-ка на нее! - насмешливо воскликнул другой легионер. - Вот
красавица! Ни дать ни взять Атропос, самая старая и самая уродливая из
трех парок!
- А какая у нее морщинистая кожа, будто из старого пергамента, да еще
такого, что покоробился на огне.
- Подумать только - она продает сыр! Да я его бы в рот не взял, хоть
озолоти меня.
- Ну ее к Эребу, эту мерзкую старуху, вестницу несчастья! - воскликнул
один из игравших и с досадой бросил на ступеньку деревянный стакан, в
котором лежали игральные кости; кости высыпались и покатились на землю. -
Зловредная старуха! Все это из-за нее!.. Вот уже третий раз выходят
одинаковые цифры. Проклятая "собака"!
В эту минуту Спартак и Эномай, едва дыша от волнения, мертвенно
бледные, стараясь стать незаметными, проходили под сводом ворот.
- А вот и почетный конвой старухи парки! - закричал, указывая на них,
один из стражей. - Да, клянусь Юпитером Охраняющим, эти двое
бродяг-гладиаторов до того грязны и худы, словно только что вылезли из
Стикса!
- Хоть бы вас поскорее дикие звери растерзали, проклятый убойный скот!
- воскликнул легионер, проигравший в кости, и энергично встряхнул стакан,
решив снова попытать счастья.
Спартак и Эномай, ничего не ответив на обидные слова, прошли мимо
стражей и уже миновали первую арку, где на особых цепях была подвешена
подъемная решетка, затем миновали проход, где начиналась лестница,
поднимавшаяся к валу, и уже намеревались пройти вторую арку, в которой
собственно и находились ворота в город, как вдруг увидели, что со стороны
города навстречу им спешит центурион в сопровождении тринадцати легионеров
в полном вооружении - в шлемах, в латах, со щитами, копьями, мечами и
дротиками. Центурион, шагавший впереди, также был в боевом вооружении и
держал в руке жезл, знак своего звания; войдя под арку ворот, он
скомандовал:
- К оружию!
Сторожевые легионеры вскочили; хотя среди них произошло некоторое
замешательство, они выстроились в шеренгу с быстротой, которой от них
трудно было ожидать.
По знаку центуриона Спартак и Эномай остановились; сердце у них сжалось
от отчаяния. Отступив на несколько шагов, они переглянулись, и рудиарий
успел удержать германца, уже схватившегося за рукоять меча.
- Разве так несут охранную службу, негодяи? - гулко разнесся под сводом
строгий голос центуриона среди воцарившегося глубокого молчания. - Разве
так несут охрану, бездельники? - И он ударил жезлом одного из двух спавших
на скамье легионеров, которые с опозданием заняли свое место в строю.
- А ты, - добавил он, повернувшись к декану, стоявшему с весьма
смущенным видом на левом фланге, - ты, Ливии, очень плохо исполняешь свои
обязанности и не следишь за дисциплиной. Лишаю тебя звания начальника
поста. Будешь теперь подчиняться Луцию Мединию, декану второго отряда,
который я привел для усиления охраны этих ворот. - И, помолчав, он сказал:
- Гладиаторы угрожают восстанием. Сенатские гонцы сообщили, что дело может
оказаться очень серьезным. Поэтому надо опустить решетку, запереть ворота,
держаться начеку, как во время войны, расставить часовых и вообще
действовать, как положено, когда угрожает опасность.
Пока новый начальник поста Луций Мединий выстраивал весь отряд в две
шеренги, центурион, насупив брови, принялся допрашивать Спартака и Эномая:
- Вы кто такие? Гладиаторы?
- Гладиаторы, - твердым тоном ответил Спартак, с трудом скрывая
мучительную тревогу.
- И, конечно, из школы Лентула?
- Ошибаешься, доблестный Попилий, - ответил Спартак, и проблеск надежды
засветился в его глазах. - Мы на службе у префекта Меттия Либеона.
- Ты меня знаешь? - удивленно спросил центурион.
- Я много раз видел тебя в доме нашего господина.
- В самом деле... - заметил Попилий, пристально вглядываясь в
гладиаторов. Однако наступившая темнота скрывала их черты, и он мог
различить только их гигантские фигуры. - В самом деле, мне кажется...
- Мы - германцы, приставленные для услуг к благородной матроне Лелии
Домиции, супруге Меттия, мы постоянно сопровождаем ее носилки.
За четыре года службы в школе Лентула Батиата Спартак успел привлечь в
Союз угнетенных нескольких гладиаторов, принадлежащих семьям патрициев в
Капуе, и поэтому он хорошо знал двух гладиаторов-германцев гигантского
роста, рабов Меттия Либеона; они рассказывали ему о порядках и обычаях в
доме префекта. Легко понять, с какой радостью Спартак, пользуясь темнотой,
ухватился теперь за эту хитрость, - это был единственный путь к спасению
дела, близкого к гибели.
- Верно! - подтвердил центурион. - Ты говоришь правду. Теперь я вас
узнаю.
- Даже, представь себе... я помню, что встречал тебя, - добавил Спартак
с деланным простодушием, - в самый тихий час ночи у входа в дом трибуна
Тита Сервилиана. Я с товарищем сопровождал туда носилки Домиции! Да уже
наша госпожа так часто совершает таинственные ночные прогулки, что...
- Замолчи ты, ради твоих варварских богов, мерзкий кимвр! - закричал
Попилий, не желая допустить, чтобы в присутствии легионеров сплетничали о
не слишком добродетельном поведении жены префекта.
Минуту спустя, в течение которой оба гладиатора не могли удержаться от
вздоха облегчения, центурион спросил Спартака:
- А откуда вы сейчас идете?
Спартак замялся было, но тотчас ответил самым естественнным тоном:
- С куманской виллы нашего господина: сопровождали груз драгоценной
утвари. Возим ее туда со вчерашнего дня.
- Хорошо, - ответил Попилий после некоторого раздумья.
Вновь наступило молчание, и опять его нарушил центурион, спросив
гладиаторов:
- А вам ничего не известно о восстании? Ну, о том, что затеяли в школе
Лентула?
- А что же мы можем знать? - самым наивным тоном ответил Спартак,
словно услышал совершенно непонятный для него вопрос. - Если буйные и
дерзкие ученики Лентула и решились на какое-нибудь сумасбродство, они,
конечно, не станут нам рассказывать об этом, ведь они завидуют нашему
счастью. Нам-то очень хорошо живется у нашего доброго господина.
Ответ был правдоподобен, и Спартак говорил так непринужденно, что
центурион перестал колебаться. Однако он тут же добавил:
- Но если сегодня вечером нам действительно угрожает столь дерзкое
восстание... Мне просто смешна мысль о восстании гладиаторов, но если это
правда... мой прямой долг принять все зависящие от меня меры
предосторожности. Приказываю вам сдать ваши мечи... Хотя добрейший Меттий
обращается со своими рабами очень хорошо, гораздо лучше, чем того
заслуживает весь этот сброд, особенно вы, гладиаторы, подлые люди,
способные на что угодно... Отдайте сейчас же мечи!..
Услышав этот приказ, вспыльчивый и неосторожный Эномай чуть было не
погубил все дело.
Он в ярости схватился за обнаженный уже меч, но Спартак спокойно взял
правой рукой клинок Эномая, левой извлек из ножен свой и с болью в душе
почтительно подал центуриону оба меча. Чтобы не дать времени Эномаю
разразиться еще какой-нибудь вспышкой, он поспешно заговорил с Попилием:
- Нехорошо ты поступаешь, Попилий! Зачем сомневаешься в нас? Я думаю,
префект, наш господин, будет недоволен таким недоверием. Ну, это дело
твое. Вот наши мечи, дай нам дозволенье вернуться в дом Меттия.
- Как и что я сделал, презренный гладиатор, я дам отчет не тебе, а
твоему господину. Убирайтесь отсюда.
Спартак сжал руку дрожащего от гнева Эномая и, поклонившись центуриону,
направился вместе с германцем в город; они шли быстрым шагом, стараясь,
однако, не возбуждать никаких подозрений.
Еле переводя дух после всех пережитых волнений и опасностей, которых им
чудом удалось избежать, оба гладиатора шли по Албанской улице, и тут их
внимание привлекло необычное движение, шум, беготня, волнение, царившее в
городе; они поняли теперь, что заговор раскрыт и, несмотря на все свои
усилия, они придут в школу Батиата слишком поздно!
Отойдя от ворот на выстрел из лука, они свернули влево, на широкую и
красивую улицу, на которой были великолепные дворцы. Стремительно пройдя
ее всю, они свернули направо, в уединенную тихую улицу, а оттуда - в
запутанный лабиринт переулков, и чем дальше они углублялись в него, тем
переулки становились темнее, грязнее и уже. Наконец они добрались до школы
Лентула Батиата. Школа помещалась на окраине Капуи, близ крепостной стены,
как раз в центре пересекающихся друг с другом переулков, о которых мы
только что говорили. Домишки, стоявшие здесь, были населены женщинами
легкого поведения, постоянными посетительницами окрестных харчевен и
кабачков - обычных мест свиданий десяти тысяч гладиаторов школы Лентула.
На первых порах в этой школе было всего несколько сот учеников, но
мало-помалу она разрослась, быстро увеличивая благосостояние владельца.
Помещалась она в многочисленных строениях, мало чем отличавшихся друг от
друга и внешним своим видом и внутренним устройством. Каждое из этих
строений, предназначенных для одной и той же цели, состояло из четырех
корпусов, окружавших широкий внутренний Двор, в центре которого гладиаторы
упражнялись, когда не было дождя; в ненастную погоду они занимались
гимнастикой и фехтованием в больших залах, отведенных для таких занятий.
В четырех флигелях, замыкавших двор со всех четырех сторон, как в
верхних, так и в нижних этажах вдоль длиннейшего коридора шел нескончаемый
ряд комнатушек. В каждой из них мог с трудом поместиться один человек; в
этих клетушках на подстилках из сухих листьев или соломы спали гладиаторы.
Во всех строениях, кроме зала для фехтования, имелась еще одна большая
комната, служившая складом оружия. Ключи от этих складов, снабженных
железной решеткой и прочными дубовыми дверьми, ланиста держал при себе; в
складах хранились щиты, мечи, ножи, трезубцы и другие виды оружия, которым
ланиста обязан был снабжать гладиаторов, посылая их сражаться в
амфитеатрах.
В больших залах, где размещалось по триста пятьдесят - четыреста
человек, поддержание порядка возлагалось на рудиария или на ланисту,
которого Лентул нанимал вне школы или назначал из среды гладиаторов.
Обязанности стражи несли обычно старые солдаты, назначаемые на эту
должность префектом, а для черной работы имелось определенное количество
доверенных рабов Лентула. Восемнадцать или двадцать домов, построенных для школы без всякой
заботы о красоте архитектуры, сообщались друг с другом посредством узких
улочек и переулочков, которые некогда находились в черте города, но после
попытки к восстанию, произошедшей за двадцать восемь лет до тех событий, о
которых мы повествуем (вдохновителем восстания являлся римский всадник,
называвший себя Вецием или Минуцием), все эти дома, по требованию римского
префекта и сената, обнесли высокой стеной. Таким образом, школа Лентула с
ее двумя десятками строений, огороженных стенами высотою в двадцать
восемь, а местами в тридцать футов, была своего рода крепостью, особым
городком внутри большого города. Все улицы, которые вели к школе
гладиаторов, были предместьем городка гладиаторов, и мирные граждане
избегали их, как будто они были зачумлены.
Вечером двадцатого февраля произошел совершенно небывалый до этого
случай: все гладиаторы остались в своих помещениях внутри школы. Одни
находились в фехтовальном зале и, упражняясь в искусстве нападения и
защиты, сражались деревянными мечами - единственным безобидным оружием,
которым им было разрешено пользоваться во время обучения; другие были во
дворе, собираясь то тут, то там в большие отряды. Они занимались
гимнастикой или же пели свои родные таинственные песни, слова и смысл
которых сторожа не понимали; иные прогуливались по переулкам, соединявшим
строения школы, а некоторые толпились в коридорах или же спали в своих
комнатушках.
Все эти несчастные, привыкшие страдать и скрывать свои чувства,
старались казаться равнодушными, однако достаточно было пристально
всмотреться в их лица, чтобы понять, что все они чем-то взволнованы, о
чем-то тревожатся, на что-то надеются и ждут каких-то важных и необычайных
событий.
- Разве гладиаторы сегодня не выйдут на прогулку? - спросил одноглазый
и безрукий сторож, старый легионер Суллы, другого ветерана, у которого все
лицо было обезображено шрамами.
- А кто их знает!.. Как будто собираются провести вечер в школе. Вот
чудеса!
- Придется поскучать их грязным любовницам, - напрасно будут ждать
своих дружков в кабаках и харчевнях. Вместо кутежей и веселья там нынче
будет тишина и покой.
- Странно! Клянусь могуществом Суллы, это странно!
- Даже очень странно, и, признаться, я даже беспокоюсь.
- Что? Неужели опасаешься бунта?
- Да как тебе сказать... Не то чтобы настоящего восстания или бунта, -
полагаю, что настоящего восстания не может быть, - но какие-нибудь
беспорядки, смута... Сказать по правде, я не только опасаюсь, но даже жду,
что так и будет.
- Пусть попробуют! Клянусь фуриями ада, у меня руки так и чешутся! И
если...
Но тут легионер, прервав разговор, сделал знак своему сотоварищу, чтобы
тот замолчал, так как к ним подходил руководитель и владелец школы, Лентул
Батиат.
Лентулу Батиату шел тридцать первый год, он был высок, худощав и
бледен; маленькие черные глазки его смотрели на людей хитрым и злым
взглядом; на всем облике лежал отпечаток сухости и жестокости. Свое
заведение он унаследовал от отца, Лентула Батиата, сумевшего благодаря
стечению обстоятельств превратить свою небольшую школу с несколькими
сотнями гладиаторов в первоклассную гладиаторскую школу, славившуюся во
всей Италии. Торгуя кровью и жизнью человеческой, он нажил большое
состояние.
После смерти отца, умершего несколько лет назад, сын стал владельцем
школы; не удовлетворившись богатым отцовским наследством, он решил удвоить
капитал, успешно продолжая "честный" промысел своего родителя.
Когда Лентул подошел, оба легионера почтительно поклонились ему;
ответив на их приветствия, он спросил:
- Не знает ли кто-нибудь из вас, по какой такой причине гладиаторы,
против обыкновения, почти все остались в школе? В этот час школа всегда
пустеет.
- Не... не знаю... - пробормотал один из легионеров.
- Да мы не меньше тебя удивляемся этому, - ответил более откровенно
другой.
- Что такое происходит? - спросил Батиат, насупив брови, с мрачным и
свирепым выражением лица. - Не готовится ли что-нибудь?
Легионеры молчали. Ответом на вопрос торговца гладиаторами было
появление одного из его рабов, - бледный, с выражением ужаса на лице он
шел впереди отпущенника префекта, тоже крайне взволнованного.
Отпущенник был послан своим господином к Лентулу с приказанием
немедленно предупредить ланисту об опасности, грозившей не только школе,
но и городу и республике. Префект советовал Лентулу строго пресекать
всякую попытку нападения на склад оружия, закрыть все ворота школы, а сам
в свою очередь обещал прислать Батиату, не позже чем через полчаса,
трибуна Тита Сервилиана с двумя когортами солдат и отрядом капуанской
городской стражи.
Услышав такие вести, которые гонец префекта сообщил дрожащим от страха
голосом, Лентул Батиат остолбенел, не мог выговорить ни слова, как будто
был в беспамятстве... Неизвестно, сколько времени он пребывал бы в
оцепенении, если б окружающие не заставили его опомниться, торопя его
принять энергичные меры против грозящей опасности.
Придя в себя, Лентул немедленно приказал вооружить двести пятьдесят
легионеров и двести пятьдесят рабов, приставленных для обслуживания школы,
стараясь сделать все это незаметно для гладиаторов. Все они поспешили к
Фортунатским воротам, служившим для сообщения школы с той частью города,
где находился храм Фортуны Кампанской; здесь Лентул должен был дать
дальнейшие распоряжения.
Бледный, перепуганный Батиат побежал за оружием и первым примчался к
Фортунатским воротам. Постепенно туда подходили вооруженные рабы и
легионеры; он разбивал их на отряды по двадцать - тридцать человек в
каждом, поручая командование ими своим храбрым ветеранам, и отправлял их
охранять склады оружия и выходы из школы.
Лентул принимал все эти меры предосторожности, но в голове у него был
какой-то сумбур, сердце трепетало, потому что никто лучше его не понимал,
что представляют собой десять тысяч гладиаторов, на что они способны, как
велика и страшна опасность. Прибыл трибун Тит Сервилиан, молодой человек
лет двадцати восьми, крепкого сложения; он презирал опасности, отличался
большой самонадеянностью и легкомыслием. Чтобы доставить удовольствие
префекту и исполнить его просьбу, он сам явился в школу во главе одной из
двух когорт, которые находились в его распоряжении в Капуе.
- Ну, что у вас тут происходит? - спросил он.
- Ox! - воскликнул Лентул, испустив глубокий вздох удовлетворения. - Да
защитит тебя Юпитер и да поможет тебе Марс!.. Добро пожаловать!
- Расскажи мне наконец, что здесь произошло... Где бунтовщики?
- Да пока еще. ничего не случилось, нет никаких признаков мятежа.
- А что ты сделал? Какие дал распоряжения?
Вкратце рассказав трибуну о своих распоряжениях, Лентул прибавил, что
целиком полагается на его мудрость и будет слепо подчиняться его приказам.
Тит Сервилиан, обдумав, что надо предпринять, усилил двадцатью
легионерами из своих когорт каждый из отрядов, посланных Лентулом охранять
склады оружия и выходы, и приказал запереть все ворота, за исключением
Фортунатских, - здесь он остался сам с главными силами, состоявшими из
двухсот шестидесяти легионеров, готовых прийти на помощь там, где бы она
понадобилась.
Пока исполнялись все эти распоряжения, стало совсем темно. Гладиаторами
овладело сильное волнение; они собирались группами во дворах и переулках,
к ним присоединялись все новые и новые гладиаторы, все они громко
разговаривали между собой.
- Запирают склады оружия!
- Значит, нас предали!
- Им все известно!
- Мы пропали! Вот если бы с нами был Спартак!
- Ни он, ни Эномай не приехали, - их, наверно, распяли в Риме!
- Беда! Беда!
- Да будут прокляты несправедливые боги!
- Запирают двери!
- А у нас нет оружия!
- Оружия!.. Оружия!..
- Кто даст нам оружие?..
Все возраставший гул голосов десяти тысяч человек, выкрикивавших слова
проклятий и брани, вскоре уж напоминал раскаты грома или рев моря в грозу
и бурю. Только благодаря трибунам и центурионам (Спартак мудро организовал
десять тысяч своих товарищей по несчастью в легионы и когорты, назначив
везде начальников) гладиаторы успокоились и разошлись по своим когортам.
Когда мрак спустился на землю, в двадцати громадных дворах, где недавно
царили беспорядок, шум и отчаяние, наступили тишина и спокойствие.
