Главная » 2020 » Ноябрь » 19 » Рафаэлло Джованьоли. Роман. СПАРТАК 008. Глава шестая. УГРОЗЫ, ЗАГОВОРЫ И ОПАСНОСТИ
12:48
Рафаэлло Джованьоли. Роман. СПАРТАК 008. Глава шестая. УГРОЗЫ, ЗАГОВОРЫ И ОПАСНОСТИ
Глава шестая.УГРОЗЫ, ЗАГОВОРЫ И ОПАСНОСТИ
Прекрасная куртизанка, гречанка Эвтибида, возлежала на пурпурных мягких
подушках в зале для собеседования у себя в доме на Священной улице, близ
храма Януса.
- Итак, - сказала она, - ты что-нибудь знаешь? Понял ты, в чем тут
дело?
Собеседником ее был человек лет пятидесяти, с безбородым лицом,
изрезанным морщинами, которые плохо скрывал густой слой румян и белил; по
манере одеваться в нем тотчас же можно было признать актера. Эвтибида, не
дождавшись ответа, добавила:
- Хочешь, я скажу, что я думаю о тебе, Метробий? Я никогда особенно
высоко тебя не ценила, а сейчас вижу, что ты и вовсе ничего не стоишь.
- Клянусь маской Мома, моего покровителя! - ответил актер писклявым
голосом. - Если бы ты, Эвтибида, не была прекраснее Дианы и
обворожительней Венеры, даю тебе слово Метробия, близкого друга Корнелия
Суллы, хранящего эту дружбу ни мало ни много тридцать лет, что я
рассердился бы на тебя! Поговори со мной так кто-нибудь другой, и я,
клянусь Геркулесом Победителем, повернулся бы и ушел, пожелав дерзкому
приятного путешествия к берегам Стикса!
- Но что же ты сделал за это время? Что разузнал об их планах?
- Сейчас скажу... И много и ничего...
- Как это понять?
- Будь терпелива, и я все тебе объясню. Надеюсь, ты не сомневаешься в
том, что я, Метробий, старый актер, вот уже тридцать лет исполняющий
женские роли во время народных празднеств, обладаю искусством обольщать
людей. К тому же речь идет о варварах, невежественных рабах, о
гладиаторах, несомненных варварах. Я, конечно, сумею добиться своей цели,
тем более что располагаю необходимым для этого средством - золотом.
- Потому-то я и дала тебе это поручение, я не сомневалась в твоей
ловкости, а ты...
- Но пойми, прелестнейшая Эвтибида, если моя ловкость должна была
проявиться в раскрытии заговора гладиаторов, то тебе придется испытать ее
на чем-нибудь другом и иным образом, ибо заговор гладиаторов никак нельзя
раскрыть - его, попросту говоря, и в помине нет.
- Так ли? Ты в этом уверен?
- Уверен, совершенно уверен, о прекраснейшая из девушек.
- Два месяца назад... да, не больше двух месяцев, я имела сведения о
том, что у гладиаторов заговор, что они объединились в какое-то тайное
общество, у них был свой пароль, свои условные знаки, свои гимны, и
кажется, они замышляли восстание, похожее на восстание рабов в Сицилии.
- И ты серьезно верила в возможность восстания гладиаторов?
- А почему бы и нет?.. Разве они не умеют сражаться, не умеют умирать?
- В амфитеатрах...
- Вот именно. Если они умеют сражаться и умирать на потеху толпы, то
почему бы им не подняться и не повести борьбу не на жизнь, а на смерть за
свою свободу?
- Ну что же, если ты утверждаешь, что это тебе было известно, значит,
это правда... и действительно у них был заговор... но могу тебя заверить,
что теперь у них никакого заговора нет.
- Ax, - произнесла с легким вздохом прекрасная гречанка, - я, кажется,
знаю, по каким причинам; боюсь, что я угадываю их!
- Тем лучше! А я их не знаю и нисколько не стремлюсь узнать!
- Гладиаторы сговорились между собой и подняли бы восстание, если б
римские патриции, недовольные существующими законами и сенатом, возглавили
их борьбу и приняли командование над ними!
- Но так как римские патриции, как бы подлы они ни были, еще не такие
низкие подлецы, чтобы стать во главе гладиаторов...
- А ведь был такой момент... Впрочем, довольно об этом. Скажи лучше,
Метробий...
- Сперва удовлетвори мое любопытство, - сказал актер, - от кого ты
узнала о заговоре гладиаторов?
- От одного гладиатора... моего соотечественника...
- Ты, Эвтибида, более могущественна на земле, чем Юпитер на небе. Одной
ногой ты попираешь Олимп олигархов, а другой грязное болото черни...
- Что ж, я делаю, что могу, стараюсь добиться...
- Добиться чего?
- Власти, добиться власти! - воскликнула Эвтибида дрожащим от волнения
голосом; она вскочила, лицо ее исказилось от гнева, глаза сверкали
зловещим блеском, они были полны глубокой ненависти, отваги, решимости,
которых никак нельзя было предположить в этой очаровательной, хрупкой
девушке. - Я хочу добиться власти, стать богатой, могущественной, всем на
зависть... - И шепотом, со страстной силой, она добавила: - Чтобы иметь
возможность отомстить!
Метробий хотя и привык к самому разнообразному притворству на сцене,
все же был поражен; открыв рот, он смотрел на искаженное лицо Эвтибиды;
гречанка заметила это и, опомнившись, вдруг громко расхохоталась.
- Не правда ли, я недурно сыграла бы Медею? Может быть, не с таким
успехом, как Галерия Эмболария, но все же... Ты от изумления обратился в
столб, бедный Метробий. Хотя ты старый и опытный актер, а навсегда
останешься на ролях женщин и мальчиков!..
И Эвтибида снова захохотала, приведя Метробия в полное замешательство.
- Чтобы добиться чего? - спросила через минуту куртизанка. - Чего
добиться, старый, безмозглый чурбан?
Она щелкнула Метробия по носу и, не переставая смеяться, сказала:
- Добиться того, чтобы стать богатой, как Никопола, любовница Суллы,
как Флора, старая куртизанка, которая по уши влюблена в Гнея Помпея и даже
серьезно заболела, когда он ее бросил. Со мной-то таких болезней никогда
не случится, клянусь Венерой Пафосской! Стать богатой, очень богатой,
понимаешь ты это, старый дуралей, для того, чтобы наслаждаться всеми
радостями, всеми удовольствиями жизни, потому что, когда жизнь кончится, -
всему конец, небытие, как учит божественный Эпикур. Ты понял, ради чего я
пользуюсь всем своим искусством, всеми средствами обольщения, которыми
меня наделила природа? Ради чего стараюсь одной ногой стоять на Олимпе, а
другой в грязи, и...
- Но грязь ведь может замарать?
- Всегда можно отмыть ее. Разве в Риме мало бань и душей? Разве в моем
доме нет ванны? Но великие боги! Подумать только, кто смеет читать мне
трактат о морали! Человек, который всю свою жизнь провел в болоте самой
постыдной мерзости, в самой гадкой грязи!
- Ну, перестань! К чему рисовать такими живыми красками мой портрет; ты
рискуешь сделать его настолько похожим, что люди будут удирать сломя
голову, завидев такую грязную личность. Ведь "я говорил шутя. Моя мораль у
меня в пятках, на что мне она?
Метробий приблизился к Эвтибиде и, целуя ее руку, проговорил:
- Божественная, когда же я получу награду от тебя? Когда?
- Награду? За что давать тебе награду, старый сатир? - сказала
Эвтибида, отнимая руку и опять дав Метробию щелчок. - А ты узнал, что
задумали гладиаторы?
- Но, прекраснейшая Эвтибида, - жалобно хныкал старик, следуя за
гречанкой, которая ходила взад и вперед по зале, - мог ли я открыть то,
что не существует? Мог ли я, любовь моя, мог ли я?
- Ну, хорошо, - сказала куртизанка и, повернувшись, бросила на него
ласковый взгляд, сопровождаемый нежной улыбкой, - если ты хочешь заслужить
мою благодарность, хочешь, чтобы я доказала тебе мою признательность...
- Приказывай, приказывай, божественная...
- Тогда продолжай следить за ними. Я не уверена в том, что гладиаторы
окончательно бросили мысль о восстании.
- Буду следить в Кумах, съезжу в Капую...
- Если хочешь что-нибудь узнать, больше всего следи за Спартаком!
И, произнеся это имя, Эвтибида покраснела.
- О, что касается Спартака, вот уже месяц как я хожу за ним по пятам, -
не только ради тебя, но и ради самого себя; вернее, ради Суллы.
- Как? Почему? Что ты? - с любопытством спросила куртизанка, подойдя к
Метробию.
Озираясь вокруг, как будто боясь, что его услышат, Метробий приложил
указательный палец к губам, а потом вполголоса сказал Эвтибиде:
- Это мое подозрение... моя тайна. Но так как я могу и ошибиться, а
дело касается Суллы... то я об этом не стану говорить ни с одним человеком
на свете, пока не буду убежден, что мои предположения правильны.
По лицу Эвтибиды пробежала тень тревоги, которая была непонятна
Метробию. Как только куртизанка услышала, что он ни за что не хочет
открыть ей свой секрет, она загорелась желанием все узнать. Кроме
таинственных причин, побуждавших гречанку допытываться, в чем тут было
дело, ее, возможно, подстрекало женское любопытство, а может быть, и
желание посмотреть, насколько велика власть ее очарованья даже над этим
старым развратником.
- Может быть, Спартак покушается на жизнь Суллы?
- Да что ты! Что тебе вздумалось!
- Так в чем же дело?
- Не могу тебе сказать... потом, когда-нибудь...
- Неужели ты не расскажешь мне, мой дорогой, милый Метробий? -
упрашивала Эвтибида, взяв актера за руку и тихонько поглаживая своей
нежной ладонью его увядшее лицо. - Разве ты сомневаешься во мне? Разве ты
еще не убедился, как я серьезна и как отличаюсь от всех других женщин?..
Ты ведь не раз говорил, что я могла бы считаться восьмым мудрецом Греции.
Клянусь тебе Аполлоном Дельфийским, моим покровителем, что никто никогда
не узнает того, что ты мне расскажешь! Ну, говори же, скажи своей
Эвтибиде, добрый мой Метробий. Моя благодарность будет беспредельной.
Она кокетничала и ласкала старика, дарила его нежными улыбками и
чарующими взглядами и вскоре, подчинив его своей воле, добилась своего.
- От тебя, видно, не отделаешься, пока ты не поставишь на своем, -
сказал Метробий. - Так вот, знай! Я подозреваю, - и у меня на это есть
основания, - что Спартак влюблен в Валерию, а она в него.
- О, клянусь факелами эриний! - вскричала молодая женщина, страшно
побледнев и яростно сжимая кулаки. - Возможно ли?
- Меня все убеждает в этом, хотя доказательств у меня нет... Но помни,
никому ни слова!..
- Ax, - воскликнула Эвтибида, вдруг став задумчивой и будто говоря сама
с собой. - Ах... вот почему. Да, иначе и быть не могло!.. Только другая
женщина... Другая!.. Другая!.. - воскликнула она в ярости. - Значит... она
превзошла меня красотой... Ах, я несчастная, безумная женщина!.. Значит,
есть другая... она тебя победила!..
И, закрыв лицо руками, куртизанка зарыдала.
Легко себе представить, как был поражен Метробий этими слезами и
нечаянно вырвавшимся у Эвтибиды признанием.
Эвтибида, красавица Эвтибида, по которой вздыхали самые знатные и
богатые патриции, Эвтибида, никого никогда не любившая, теперь сама до
безумия увлеклась храбрым гладиатором; женщина, привыкшая презирать всех
своих многочисленных поклонников из римской знати, оказалась теперь
отвергнутой простым рудиарием!
К чести Метробия надо сказать, что он от души пожалел бедную гречанку;
он подошел к ней, попытался утешить и, лаская ее, говорил:
- Но... может быть, это и не правда... я мог ошибиться... может, это
мне только так показалось...
- Нет, нет, ты не ошибся! Тебе не показалось... Это правда, правда! Я
знаю, я это чувствую, - ответила Эвтибида, утирая горькие слезы краем
своего пурпурового паллия.
А через минуту она добавила мрачным и твердым тоном:
- Хорошо, что я об этом знаю... хорошо, что ты мне это открыл.
- Да, но умоляю... не выдай меня...
- Не бойся, Метробий, не бойся. Напротив, я тебя отблагодарю, как
смогу; и если ты поможешь мне довести до конца то, что я задумала, ты на
деле увидишь, как Эвтибида умеет быть благодарной.
И после минутного раздумья она сказала прерывающимся голосом:
- Слушай, поезжай в Кумы... Только отправляйся немедленно, сегодня же,
сейчас же... Следи за каждым их шагом, каждым словом, вздохом... раздобудь
улики, и мы отомстим и за честь Суллы и за мою женскую гордость!
Дрожа от волнения, девушка вышла из комнаты, бросив на ходу
ошеломленному Метробию:
- Подожди минутку, я сейчас вернусь.
Она действительно тотчас же вернулась, принесла с собой толстую тяжелую
кожаную сумку и, протянув ее Метробию, сказала:
- На, возьми. Здесь тысяча аурей. Подкупай рабов, рабынь, но привези
мне улики, слышишь? Если тебе понадобятся еще деньги...
- У меня есть...
- Хорошо, трать их не жалея, я возмещу тебе... Но поезжай... сегодня
же... не задерживаясь в дороге... И возвращайся... как можно скорее... с
уликами!
И, говоря это, она выталкивала беднягу из комнаты, торопя с отъездом;
она проводила его по коридору мимо гостиной, мимо алтаря домашним ларам,
потом мимо бассейна для дождевой воды, устроенного во дворе, провела через
атрий в переднюю до самой входной двери и сказала рабу-привратнику:
- Видишь, Гермоген, этого человека?.. Когда бы он ни пришел... в любой
час, веди его немедленно ко мне.
Еще раз простившись с Метробием, она вернулась к себе, закрылась в
своей комнате и долго ходила взад и вперед, то замедляя, то ускоряя шаги.
Тысячи желаний теснились в душе, тысячи надежд и планов рождались в
воспаленном мозгу, сознание ее то затуманивалось, то вдруг озарялось
мрачным светом, и в чувствах, отражавшихся в ее глазах, не было ничего
человеческого, а только лютая, звериная ярость.
Наконец она бросилась на ложе и, зарыдав, произнесла вполголоса, кусая
белыми зубами свои руки:
- О, эвмениды! Дайте мне отомстить... я воздвигну вам великолепный
алтарь!.. Мести, мести я жажду!.. Мести!..
Чтобы понять этот безумный гнев красавицы Эвтибиды, нам придется
вернуться назад. Мы кратко расскажем читателям, какие события произошли в
течение двух месяцев с того дня, как Валерия, побежденная страстью к
Спартаку, отдалась ему.
У гладиатора был мужественный облик, удивительной красоты сложение и,
как помнят читатели, необыкновенно привлекательное лицо, освещенное милой
улыбкой, когда гнев не искажал его черты; оно носило отпечаток доброты,
кротости, силы чувств, отражавшихся в больших синих глазах. Не
удивительно, что он зажег в сердце Валерии страсть такую же глубокую и
сильную, как и та, что завладела его душой. Вскоре знатная римлянка,
открывавшая в возлюбленном все новые и новые качества, новые достоинства,
всецело была покорена им, и не только безмерно полюбила его, но и уважала,
почитала его, - так несколько месяцев тому назад ей казалось, что будет
если не любить, то хотя бы уважать и почитать Луция Корнелия Суллу.
Мнил ли себя Спартак счастливым или действительно был счастлив - это
легче понять, чем описать. Впервые познав упоительные восторги любви, он
был переполнен своим счастьем, поглощен им и, как все счастливые
любовники, стал эгоистом: он забыл о цепях, которые еще так недавно
сковывали его, забыл святое дело свободы, о котором так долго мечтал и
которое поклялся довести до конца. Да, он забыл обо всем, потому что был
всего лишь человеком, и страстная любовь усыпила в нем все другие чувства,
так же как страсть одурманила бы Помпея, и Красса, и Цицерона.
И в эти дни, когда Спартак был весь поглощен своей любовью, когда он
считал себя любимым и действительно был любим, Эвтибида много раз
настойчиво приглашала его к себе - якобы по очень важному делу, связанному
с заговором гладиаторов. Спартак наконец внял ее призывам и отправился в
дом к куртизанке.
Гречанке Эвтибиде, как мы уже говорили, еще не было двадцати четырех
лет. За восемь лет до описываемых нами событий, то есть в 668 году римской
эры, она попала в рабство, когда Сулла после продолжительной осады взял
Афины, в окрестностях которых родилась Эвтибида. Юная рабыня досталась
распутному патрицию Публию Стацию Апрониану, и он развратил эту
завистливую, злую, тщеславную девушку с прирожденными дурными
наклонностями. Получив вскоре свободу благодаря любовной связи с этим
сладострастным стариком, Эвтибида стала куртизанкой и постепенно приобрела
влияние, силу и богатство. Кроме редкой красоты, природа щедро наделила ее
недюжинным умом, и она стала вдохновительницей всевозможных интриг и
коварных козней. Узнав все тайны зла, пресытившись наслаждениями, изведав
все страсти, Эвтибида возненавидела позорную жизнь, которую она вела. И
как раз в это время она встретила Спартака, поразившего ее сочетанием
геркулесовой силы и необыкновенной красоты. В душе Эвтибиды зажглась
чувственная прихоть, и она не сомневалась, что гладиатор откликнется на ее
призыв.
Когда ей удалось обманом заманить Спартака в дом, она пустила в ход все
средства обольщения, какие подсказывали ей утонченная развращенность и
порочная натура, но, к своему удивлению, увидела, что рудиарий равнодушен
ко всем ее чарам; ей пришлось убедиться, что существует человек, способный
отвергнуть ее ласки, тогда как все другие так жадно искали и добивались
их. Как раз этот презревший ее гладиатор был единственным человеком, к
которому она питала какое-то чувство, и тут прихоть куртизанки постепенно
и безотчетно разрослась в настоящую страсть, страшную и опасную, потому
что она горела в порочной душе.
Став ланистой в школе гладиаторов Суллы, Спартак вскоре уехал в город
Кумы, в окрестностях которого у диктатора была роскошная вилла; там Сулла
поселился со всем своим двором и семьей.
Самолюбие Эвтибиды было глубоко оскорблено, чувство ее осталось без
ответа, и она догадывалась о тайных причинах такого пренебрежения:
несомненно, у нее была соперница, какая-то другая женщина завладела
любовью Спартака. Гречанка инстинктивно чувствовала, что только другая
любовь, образ другой женщины могли остановить Спартака, и лишь поэтому он
не бросился в ее объятия. Она употребила все усилия, чтобы забыть
рудиария, изгнать из памяти всякое воспоминание о нем, но все было
напрасно. Так уж создано человеческое сердце, и так было всегда: то, что
не дается, становится особенно желанным, и чем больше препятствий на пути
к исполнению желания, тем упорнее мы стремимся удовлетворить его.
До этого дня Эвтибида была счастлива и беззаботна, а теперь оказалась
самым несчастным созданием, влачившим жалкое существование среди
богатства, удовольствий и поклонения ей.
Читатели видели, с какой радостью Эвтибида ухватилась за возможность
отомстить любимому и в то .же время ненавистному ей человеку и своей
счастливой сопернице.
В то время как Эвтибида, запершись у себя в комнате, давала волю злым
порывам порочной души, а Метробий мчался на прекрасном скакуне в Кумы, в
таверне Венеры Либитины происходили не менее важные события, грозившие
большой опасностью Спартаку и делу освобождения угнетенных, за которое он
решил бороться.
В сумерки семнадцатого дня апрельских календ (16 марта) 676 года
римской эры в таверне Лутации Одноглазой собралось довольно много
гладиаторов, чтобы угоститься сосисками, жареной свининой и выпить
велитернского и тускуланского вина. Ни у кого из двадцати гладиаторов,
сидевших за столом, не было недостатка в хорошем аппетите, в желании
выпить и повеселиться.
На почетном месте за столом сидел гладиатор Крикс, распорядитель
пиршества. Сила и храбрость Крикса, как мы уже говорили, снискали ему
авторитет среди товарищей, а также доверие и уважение Спартака.
Стол для гладиаторов был накрыт во второй комнате таверны. Они
чувствовали себя здесь свободно, уютно и могли без опаски вести
откровенную беседу, тем более что рядом, в большой комнате, посетителей в
этот час было немного, да и тот, кто заходил, выпивал поспешно
тускуланского и тут же уходил.
Усевшись за стол со своими товарищами, Крикс заметил, что в углу
комнаты на небольшом столе стояли тарелки с остатками еды, - очевидно, за
этим столом недавно кто-то ужинал.
- Скажи-ка, Лутация Кибела, мать богов... - обратился Крикс к хозяйке,
хлопотавшей у стола и подававшей кушанья.
- Правильно, я мать, да и только не богов, а неблагодарных
мошенников-гладиаторов, таких вот, как вы! - прервала его Лутация.
- А ваши боги разве не были гладиаторами, да к тому же хорошими?
- О, да простит мне великий Юпитер! Какие богохульства приходится мне
выслушивать! - в сердцах воскликнула Лутация.
- Клянусь Гезом, я не лгу и не богохульствую! Я не буду говорить о
Марсе и его деяниях, напомню лишь о Бах усе и Геркулесе; уж если они оба
не были отличными и храбрыми гладиаторами и не совершали дел, достойных
амфитеатра и цирков, то пусть молнии Юпитера поразят тут же на месте
нашего прекрасного ланисту Акциана!
За столом грянул дружный хохот, и со всех сторон послышалось:
- Если бы!.. Если бы!.. Было бы только небу угодно!..
Когда шум прекратился, Крикс спросил:
- Скажи, Лутация, кто ужинал за этим маленьким столом?
Лутация обернулась и с удивлением воскликнула:
- Куда ж он делся?.. Вот так так! - и, поглядев вокруг, она добавила: -
О, да поможет мне Юнона Луцина!..
- Поможет при родах твоей кошки! - пробормотал один из гладиаторов.
- Он ушел! Не заплатил по счету! - ужаснулась Лутация и бросилась к
опустевшему столу.
- Он? Да кто ж этот неизвестный? Кто скрывается под именем он? -
спросил ее Крикс.
- Ax! - воскликнула Одноглазая, вдруг успокоившись. - Напрасно я на
него наговорила! Я ведь знала, что он порядочный человек. Вот, глядите, -
оставил мне на столе восемь сестерциев в уплату по счету... даже больше,
чем надо. Ему полагается сдачи четыре с половиной асса.
- Чтобы тебя разорвало! Скажешь ты наконец?..
- Ах, бедняга! - продолжала Лутация, убирая со стола. - Он забыл стиль
и дощечку с записями.
- Пусть Прозерпина съест сегодня вечером твой язык под кисло-сладким
соусом, старая мегера! Скажешь ты наконец имя твоего посетителя? -
вскричал Крикс, выведенный из себя болтовней Лутации.
- Скажу, скажу, дураки! Вы любопытнее всякой бабы! - ответила,
рассердившись, Лутация. - За тем малым столом ужинал торговец зерном из
Сабинской земли; он приехал в Рим по своим делам и приходит сюда уже
несколько дней подряд, всегда в одно и то же время.
- Покажи-ка, - сказал Крикс и, взяв из рук Лутации деревянную дощечку,
покрытую воском, и костяную палочку, оставленные на столе, стал читать
записи торговца.
В этих записях действительно были отмечены закупленные партии зерна,
цена, на которой сторговались, и имена людей, продавших хлеб; по-видимому,
они получили от скупщика задатки, так как против их имен стояли цифры.
- Вот только никак не пойму, - говорила Лутация Одноглазая, - когда он
ушел, этот купец? Готова поклясться, что когда вы входили, он еще был
здесь!.. А-а, понимаю! Наверно, он меня позвал, а я была занята, готовила
для вас сосиски и свинину. Он звал, звал, да и ушел - должно быть, очень
торопился, - а деньги на столе оставил. Вот благородный человек!
И Лутация, отобрав у Крикса дощечку и стиль, ушла, бормоча себе под
нос:
- Завтра он придет... обязательно придет. Я все и отдам ему в целости.
Проголодавшиеся гладиаторы ели, почти не разговаривая, и только через
некоторое время один из них спросил:
- Так как же? О солнце[*], значит, ничего не слышно?
[* Условный язык гладиаторов, принятый ими, чтобы иметь возможность
говорить без боязни в гладиаторских школах и в присутствии людей, чуждых
их заговору. Солнце - это великий учитель, то есть Спартак.]
- Солнце за тучи спряталось[*], - ответил Крикс.
[* Он не прислал приказов и хранит еще молчание.]
- Однако странно, - сказал один из гладиаторов.
- Непонятно, - прошептал другой.
- А что слышно о муравьях?[*]
[* А заговорщики?]
- Число их увеличивается, и они усердно занимаются своим делом, ожидая
наступления лета[*].
[* Сигнала восстания.]
- Пусть же скорее придет лето и пусть солнце, сверкая всемогуществом
своих лучей, обрадует трудолюбивых пчел и опалит крылья злым трутням[*].
[* Римлянам.]
- Скажи мне, Крикс, сколько звезд в поле зрения?[*]
[* Каково число сторонников?]
- Две тысячи двести шестьдесят на вчерашний день.
- А новые появляются?
- Все время. Они будут появляться до тех пор, пока над миром не
засверкает лучезарный свод небес, покрытый мириадами звезд.
- Гляди на весло[*], - сказал гладиатор, увидев, что вошла Азур,
рабыня-эфиопка, принесшая вино.
[* Внимание, кто-то идет.]
Когда она вышла, гладиатор-галл сказал на ломаном латинском языке:
- Мы ведь здесь одни и можем говорить свободно, не затрудняя себя
условным языком, я примкнул к вам недавно и еще не научился ему как
следует. Я попросту спрошу вас: увеличивается ли число сторонников? Каждый
ли день мы растем? Когда наконец мы сможем подняться и начать настоящее
сражение? Когда покажем нашим высокомерным и безмозглым господам, что и мы
тоже люди храбрые, а может, и храбрее их?..
- Ты слишком нетерпелив, Брезовир, - ответил Крикс, улыбаясь. - Не надо
так спешить и горячиться! Число наших сторонников изо дня в день
увеличивается; число защитников святого дела растет ежечасно,
ежеминутно... Сегодня, например, ночью назначено собрание в священной роще
богини Фурины, за Сублицийским мостом, между Авентином и Яникулом:
соблюдая предписанный обряд, будут принимать в члены нашего союза еще
одиннадцать гладиаторов, верных и испытанных людей.
- В роще богини Фурины! - сказал пылкий Брезовир. - Там, где еще стонет
среди листвы вековых дубов неотомщенный дух Гая Гракха, чьей благородной
кровью ненавистники патриции напитали эту священную, заповедную землю! Да,
именно в этой роще должны собраться угнетенные, чтобы объединиться и,
выступив, завоевать свободу!
- А я вот что скажу, - заметил гладиатор-самнит, - я жду не дождусь той
минуты, когда вспыхнет восстание; но не потому, что верю в счастливый его
исход, а потому, что давно мечтаю сразиться с римлянами, отомстить за
самнитов и марсийцев, погибших в священной гражданской войне.
- Нет, если бы я не верил в то, что наше правое дело победит, я бы не
вошел в Союз угнетенных.
- Я все равно обречен на смерть, так уж лучше умереть на поле сражения,
чем в цирке. Вот почему я вступил в Союз.
В эту минуту один из гладиаторов уронил меч и перевязь, на которой он
висел, - придя в таверну, он положил их себе на колени. Гладиатор этот
сидел на скамейке, напротив двух обеденных лож, на которых возлежали
некоторые из его товарищей. Он нагнулся, чтобы поднять меч, и вдруг
крикнул:
- Под ложем кто-то есть!
Действительно, из-под ложа торчала чья-то нога, обмотанная от колена до
щиколотки широкой белой тесьмой, которую в то время многие носили (она
называлась круралис), и виднелся край зеленой тоги.
Гладиаторы вскочили со своих мест, встревоженные и взволнованные.
Крикс приказал:
- Гляди на весло! Брезовир и Торквато будут гнать насекомых[*], а мы
будем жарить рыбу[**].
[* Пусть охраняют вход.]
[** Захватим шпиона.]
Исполняя приказ, двое гладиаторов подбежали к двери и, прислонившись к
притолоке, стали беззаботно болтать друг с другом, а остальные в мгновение
ока подняли ложе и вытащили спрятавшегося под ним молодца лет тридцати.
Когда четыре мощные руки схватили его, он взмолился о пощаде.
- Ни звука! - тихо, но внушительно сказал ему Крикс. - И ни одного
движения, а не то живо прикончим тебя на месте!
Блеснули острые клинки десяти мечей, предупредив попавшегося шпиона,
что если он попытается только подать голос, то вмиг отправится на тот
свет.
- А, так это ты и есть сабинский купец? Зерном торгуешь да по столам
пригоршни сестерциев раскидываешь? - сказал Крикс, и его налившиеся кровью
глаза сверкнули мрачной ненавистью.
- Поверьте мне, доблестные люди... - лепетал шпион, позеленев от
страха.
- Замолчи, мерзавец! - крикнул гладиатор, сильно ударив его кулаком в
живот.- Эвмакл! - с упреком произнес Крикс. - Подожди... пусть он скажет, кто
его подослал сюда. - И, обратившись к мнимому торговцу зерном, он
воскликнул: - Не на зерне ты наживаешься, а на шпионстве и
предательстве...
- Во имя великих богов... умоляю вас! - произнес соглядатай
прерывистым, дрожащим голосом.
- Кто ты? Кто тебя подослал сюда?..
- Сохраните мне жизнь... я все открою... Но из милосердия, из жалости
сохраните мне жизнь!
- Это мы потом решим... пока что говори!
- Меня зовут Сильвий Гордений Веррес... я грек... бывший раб... теперь
отпущенник Гая Верреса.
- А, так ты явился сюда по его приказу?..
- Да, по его приказу.
- А что мы сделали Гаю Верресу? Почему он шпионит и доносит на нас?
Ведь если он захотел узнать цель наших тайных собраний, то, очевидно, для
того, чтобы донести об этом сенату.
- Не знаю... не знаю... - сказал дрожа отпущенник Гая Верреса.
- Не хитри... и не притворяйся дураком. Если Веррес решил поручить тебе
такое тонкое и опасное дело, значит, он считает тебя достаточно ловким и
способным довести его до конца. Говори все начистоту, а вздумаешь
отпираться - это плохо для тебя кончится.
Сильвий Гордений понял, что тут не до шуток; понял, что смерть
подстерегает его, и, как утопающий хватается за соломинку, решил говорить
все начистоту, чтобы спасти свою шкуру, если только это возможно. Он
рассказал все, что знал.
Гай Веррес на пиру у Катилины узнал о существовании какого-то Союза
гладиаторов, решивших поднять восстание против существующих законов и
власти. Он был вполне уверен, что эти храбрые люди, презирающие смерть,
так легко не откажутся от своего замысла, - ведь им терять было нечего, а
выиграть они могли все, - и нисколько не поверил, когда Спартак в тот
вечер, в триклинии Катилины, заявил с видом горького разочарования, что
решено оставить всякую мысль о восстании. Веррес, напротив, был убежден,
что тайный заговор существует, Союз гладиаторов усиливается, растет и в
один прекрасный день они сами, без участия и содействия римских патрициев,
поднимут знамя восстания.
Веррес долго обдумывал, как ему поступить в данном случае. Он был
непомерно жаден к деньгам и считал, что все средства хороши - была бы
выгода; поэтому он и решил следить за гладиаторами, разузнать все их
планы, овладеть всеми нитями заговора и донести о нем сенату. В награду за
это он надеялся получить крупную сумму денег или управление провинцией,
где ему предоставят возможность законно разбогатеть, грабя жителей, как
это всегда делало большинство квесторов, преторов, проконсулов. Известно,
что жалобы угнетенного населения не тревожили развращенный и развращающий
римский сенат.
Для достижения цели Веррес месяц назад поручил своему отпущеннику и
верному слуге Сильвию Гордению ходить за гладиаторами по пятам, следить за
каждым их движением, разузнавать о всех их тайных собраниях.
И вот уже месяц Сильвий Гордений терпеливо посещал многочисленные
притоны и дома терпимости, кабачки, харчевни и таверны в самых бедных и
отдаленных районах Рима, где гладиаторы собирались чаще всего.
Беспрестанно подслушивая, наблюдая и присматриваясь, он собрал
кое-какие улики и уже сделал некоторые выводы. Он понял, что после
Спартака самым уважаемым и влиятельным среди гладиаторов был Крикс, именно
в его руках находились главные нити заговора, если таковой существует;
поэтому он стал следить за Криксом. Так как галл был частым посетителем
таверны Венеры Либитины, Сильвий в течение шести-семи дней приходил туда
ежедневно, а иногда и по два раза в день. После долгих, зрелых
размышлений, узнав, что в этот вечер в таверне соберутся начальники
манипул и Крикс тоже примет участие в этом сборище, он решился на хитрость
- забрался под обеденное ложе как раз в момент прибытия гладиаторов, когда
внимание Лутации Одноглазой было отвлечено, и никто не обратил внимания на
его неожиданное исчезновение.
Сильвий Гордений рассказывал все это вначале отрывисто и бессвязно,
дрожащим, прерывающимся голосом, а к концу весьма живописно и витиевато.
Крикс, внимательно наблюдавший за ним, несколько секунд молчал, а затем
медленно и очень спокойно произнес:
- А ведь ты редкостный негодяй!
- Ты меня переоцениваешь, благородный Крикс, я, право...
- Нет, нет, ты опаснее, чем кажешься на первый взгляд! С виду ты сущий
баран и труслив, как кролик, - а посмотри-ка, сколько у тебя ума и
хитрости!
- Я же не сделал вам ничего дурного... я лишь выполнял приказ моего
господина... Простите ради моей искренности... А кроме того, клянусь вам
всеми богами Олимпа и Аида, что я никому, никому, даже Верресу, не скажу
ни слова о том, что здесь случилось. Мне думается, вы можете подарить мне
жизнь и отпустить на все четыре стороны.
- Не торопись, добрый Сильвий, мы еще поговорим об этом, - с усмешкой
ответил Крикс и, подозвав к себе семь или восемь гладиаторов, обратился к
ним: - Выйдемте на минуту.
Выходя первым, он повернулся к остальным и сказал:
- Стерегите его... только не причиняйте ему вреда.
Вместе с теми, кого он позвал. Крикс прошел через главную комнату
таверны и вышел с ними в переулок.
- Как поступить с этим негодяем? - спросил Крикс товарищей, когда те
окружили его.
- Чего там спрашивать? - ответил Брезовир. - Прикончить, как бешеную
собаку!
- Отпустить его - это все равно что самим предать себя, - сказал
другой.
- Оставить живым или держать его где-нибудь заложником опасно, -
заметил третий.
- Да и где могли бы мы его спрятать? - спросил четвертый.
- Итак, смерть? - сказал Крикс, окидывая товарищей вопрошающим
взглядом.
- Улица пустынна.
- Отведем его на самый верх холма, на другой конец улицы...
- Mors sua, vita nostra[*], - поучительным тоном заметил Брезовир,
нещадно коверкая произношение этих четырех латинских слов.
[* Его смерть, наша жизнь (лат.).]
- Да, это необходимо, - подтвердил Крикс, сделал несколько шагов к
двери таверны, потом остановился и спросил: - Кто его убьет?
Наступило долгое молчание, и наконец кто-то сказал:
- Убить безоружного и беззащитного...
- Был бы у него меч... - произнес другой.
- Если бы он мог и хотел защищаться, я взял бы это на себя, - сказал
Брезовир.
- Но убить безоружного... - сказал самнит Торквато.
- Вы храбрые и благородные люди, - сказал с волнением Крикс, - люди,
достойные свободы! Но для нашего общего блага кто-нибудь должен победить
свое отвращение и выполнить приговор, который вынес в моем лице суд Союза
угнетенных.
Все умолкли и наклонили головы в знак согласия и повиновения.
- К тому же, - сказал Крикс, - разве он пришел сразиться с нами равным
оружием и в открытом бою? Разве он не шпион? Если бы мы его не накрыли в
его тайнике, разве он не донес бы на нас спустя два часа? Завтра нас всех
потащили бы в Мамертинскую тюрьму, а через два дня распяли бы на
Сестерциевом поле. - Да, верно, верно, - тихо произнесли несколько гладиаторов.
- Итак, именем суда Союза угнетенных, приказываю Брезовиру и Торквато
убить этого человека.
Оба гладиатора, которых назвал Крикс, в знак согласия наклонили головы,
и все возвратились вместе с Криксом в таверну.
Сильвий Гордений Веррес с тревогой ожидал решения своей судьбы; минуты
ему казались часами, а может быть, даже веками. Когда он остановил свой
взгляд на Криксе и его спутниках, входивших в таверну, он побледнел как
полотно, и глаза его наполнились ужасом, - он не прочел на их лицах ничего
утешительного.
- Скажите, вы простили меня? - спросил он, и в голосе его послышались
слезы. - Вы сохраните мне жизнь?.. Да?.. На коленях молю вас, заклинаю
жизнью ваших отцов и матерей ваших, всем, что дорого вам... Смиренно
умоляю вас!..
- Мы лишены отцов и матерей, - мрачно ответил Брезовир, и лицо его
потемнело.
- У нас отняли все, что было нам дорого! - произнес другой гладиатор, и
глаза его блеснули гневом и местью. - Встань, мерзавец! - приказал Торквато. - Молчите! - крикнул Крикс и, обернувшись к отпущеннику Гая Верреса,
добавил: - Ты пойдешь с нами. В конце этого переулка мы посовещаемся и
решим твою судьбу.
Сделав знак, чтобы подняли и увели Сильвия Гордения которому оставили
последнюю надежду для того, чтобы он не оглашал улицу воплями, Крикс вышел
в сопровождении гладиаторов, тащивших полумертвого отпущенника; он не
сопротивлялся, не произнес ни слова. Читать дальше...
