Дмитрий Панов. Русские на снегу. Страница восьмая. Над волжской твердыней. 045 - 25 Августа 2020

Главная » 2020 » Август » 25 » Дмитрий Панов. Русские на снегу. Страница восьмая. Над волжской твердыней. 045

13:49

Дмитрий Панов. Русские на снегу. Страница восьмая. Над волжской твердыней. 045

***

Еще пару слов о наших механиках. В одном из воздушных боев над Сталинградом самолет, который обслуживал механик И. К. Вахлаков, был сильно побит огнем «Эрликонов». Пострадали элероны и руль высоты. На складе этих запасных частей не было, и полковой ПАРМ отказался что-либо делать без заводских деталей. Казалось, выйдет из строя самолет, которых у нас и так было по пальцам пересчитать — полк был укомплектован техникой всего на одну треть. Но механик Вахлаков не упал духом и отправился на стоянку разбитых самолетов. Более суток он работал там, приходя только в столовую, но к утру, на второй день, самолет был восстановлен и улетел на боевое задание.

Должен сказать, что летчик в бою редко может точно установить эффективность своей боевой работы или тем более отразить ее в рапортах. Во время атаки наших штурмовиков на Воропоново в обязанности истребителей входило прикрытие штурмовиков и подавление точек ПВО. Здесь не зевай, только лови краем глаза места, откуда вырываются зенитные трассы, и сразу же на них пикируй, подавляя. Но я не выдержал, уж больно удобно стоял с краешка строя «МЕ-109». Мгновенно все рассчитав, я занял удобное положение и бросил свой «Як» в пикирование с высоты 400 метров с крутым углом. Сразу хорошо прицелился и дал длинную очередь из пушки, выпустив, как потом посчитали техники на земле, 20 снарядов. Над стоящим на земле «Мессером» сразу выросла огненная шапка. Видимо, я попал по бакам. Но когда вышел из атаки, больше не было даже мгновения в течение всего боя, чтобы взглянуть в ту сторону. Ребята сообщили, что вражеский самолет благополучно догорел до конца.

10-го декабря 1942-го года наш второй авиационно-истребительный полк был перебазирован с полевого аэродрома Демидово на хорошо мне знакомый аэродром, уже описанный на страницах этого развернутого боевого донесения, Верхняя Ахтуба — вплотную к линии Сталинградского фронта, километрах в трех от переднего края наших войск, все еще продолжавших обороняться в Сталинграде. Наше взлетное поле оказалось под обстрелом немецкой артиллерии. Мы, было, стали возмущаться таким решением нашего командования, посадившего нас будто на расстрел, но нам объяснили, что на фронте остро не хватает горючего, и базирование на безопасном аэродроме в Демидово за несколько десятков километров от передовой, стало недопустимой роскошью. Бывали моменты, когда мы взлетали на боевые задания под огнем немецкой артиллерии, бившей из Сталинграда — ощущение не из приятных. К счастью, никто из наших не погиб, хотя осколки снарядов имели особую разрушительную силу: их не глушила мягкая земля, в которую они зарывались. Они разрывались на замерзшем поле аэродрома, делая лишь небольшую лунку, и разлетались далеко по обледеневшему полю. Острые куски металла, некоторые из которых напоминали донышко металлической бутылки с острыми краями, случалось, пробивали колеса шасси самолета при посадке и рулении. Мы старались не обращать внимания на эти разрывы, да и, к счастью, у немцев было мало снарядов, иначе они за один день вывели бы из строя весь наш полк. С аэродрома Верхняя Ахтуба нам хорошо был виден Сталинград, развалины его домов и заводов, торчащие кое-где уцелевшие трубы. Мы насчитали сначала двенадцать труб, но в ходе боев их становилось все меньше. В многострадальном городе продолжали рваться бомбы, мины и снаряды. Мы просыпались и засыпали под пушечные залпы и пулеметную трескотню. Утешало одно, теперь, в основном, стреляли наши.

Неожиданно наш полк чуть не оказался участником артиллерийской дуэли: на реке Ахтуба, протекавшей метрах в пятистах от нашего аэродрома, вдруг стала, видимо подошедшая из Астрахани или Баку, канонерская лодка. Ее прихватило льдом напротив Сталинграда и моряки, видимо, наладив подвоз снарядов и связь с сухопутными частями, принялись вносить свою лепту в Сталинградское побоище, ухая своей пушкой калибром дюйма в три. Немцы засекли эту огневую точку и принялись бить по канонерке, которая сразу же смолкала, а потом начинала стрелять снова. Как мне рассказывали моряки-артиллеристы, они бьют по развалинам трех сгоревших домов, в подвалах которых, как доложила наша разведка, полно раненых немцев. Оказавшись в Сталинграде уже в 1973 году, я мог убедиться, что разведка точно навела наших морских артиллеристов.

И здесь судьба решила вырвать меня из обыденного фронтового бытия и организовать встречу с людьми, фамилии которых повторялись, да и повторяются, многократно. Вряд ли тогда думали и они сами, что займут, один буквально на мгновение, а другой на восемь бурных для страны и меня лично лет, сталинский трон. Мне, в числе прочих, предстояло предстать перед ясными очами члена Военного Совета Сталинградского фронта, которым командовал генерал Еременко, небезызвестным Н. С. Хрущевым, а также прибывшим из Москвы секретарем ЦК ВКП (б) Маленковым.

12-го декабря 1942-го года, поздно вечером, на аэродром Верхняя Ахтуба прикатила крытая грузовая автомашина с двумя посыльными офицерами. Выяснилось, что несколько летчиков должны поехать на беседу с командованием Сталинградского фронта. Честно говоря, я был несколько ошеломлен и терялся в догадках. Ведь приехавшие офицеры сообщили, что, присутствие замполита обязательно. Может, случилось чего? Может быть летчики где-нибудь набедокурили? Мы наскоро умылись, поскоблили небритые щеки, оделись поаккуратнее, и принялись грузиться в крытую автомашину. Со мной поехало трое летчиков: капитан Тимофей Гордеевич Лобок, старший лейтенант Иван Дмитриевич Леонов, старший лейтенант Роман Слободянюк. Ночь была темная и морозная, температура опустилась до 25 градусов, дул пронзительный восточный ветер. В такую погодку пехотинец полежит несколько часов в снегу под обстрелом и, пиши, пропало. Наша полуторка минут сорок петляла между песчаными холмами, поросшими лозой в пойме Волги и Ахтубы. Перед самым концом поездки началась экзотика — нам завязали глаза, хотя мы и без того совершенно не ориентировались, где находимся, хотя чисто интуитивно я думал, что недалеко от нашего аэродрома в Верхней Ахтубе.

Длинный коридор землянки был обшит новенькой фанерой, приятно пахнувшей сосновым лесом. Здесь горел электрический свет, и были двери в обе стороны. Прибыли летчики и другого полка, и мы все, девять человек, разместились в одной из комнат. Ясно было, судя по комфорту и электрическому освещению, что мы находимся на командном пункте штаба Сталинградского фронта. Время перевалило за полночь, и минут через двадцать двери нашей комнаты отворились, и вошли два человека: оба одинаково невысокие и полные, один во френче «сталинке», а другой в военной форме, лысая голова последнего отражала электрический свет и сверкала как бильярдный шар. Это был член Военного Совета Сталинградского фронта Н. С. Хрущев, ставший затем популярным в народе под именем «Никита», обладатель головы — сверкающего бильярдного шара, и скушанный им позже соперник, а тогда секретарь ЦК ВКП (б) Г. М. Маленков — Георгий Максимилианович. Наши высшие руководители находились в хорошем настроении, по-моему, после ужина с водочкой, и расспрашивали, как мы воюем. Собственно, можно было не просто расспрашивать, а подъехать на аэродром и посмотреть, но подобные штучки давно уже не были в традициях советского руководства. Сам Еся Сталин, за всю войну только один раз соизволил подъехать за несколько километров к линии фронта в районе Смоленска и глубокомысленно посмотреть на сполохи артиллерийской стрельбы. Зато вдохновлять был мастер. Что мы могли ответить вождям? Воюем. Потом Маленков спросил, как нас кормят. И здесь исстрадавшаяся по «бульбе» душа белоруса Тимофея Лобка не выдержала. Он с обидой сказал, что нас буквально задавили пшенной и перловой кашей, а картошечки и в глаза не видим. Где уж здесь быть высокому боевому духу. Маленков улыбнулся и сказал, что будет нам картошечка, мороз мешает пока доставить ее на фронт — она лежит в трюмах барж, вмерзших во льдах возле Камышина. Но он, Маленков, уже позвонил секретарю обкома партии в Куйбышеве, и тот найдет способ подвезти ее к Сталинграду. И действительно, скоро нам стали давать хороший гуляш, гарниром к которому служила, о чудо, настоящая, а не мороженая, как раньше, картошка. Еще Маленков вроде бы нас немножко журил: часто наблюдаю воздушные бои над Сталинградом, но больше падают наши самолеты, охваченные пламенем. Почему так? Здесь уже все летчики заговорили, перебивая друг друга — Маленков будто кровоточащей раны коснулся.

Пилоты объясняли «вождю», что давно было всем известно: немецкий алюминиевый истребитель летает на сто километров быстрее, чем наш «ЯК-1». А нам даже пикировать нельзя больше, чем на скорости пятьсот километров в час, иначе отсос воздуха с верхней части плоскости сдирает с нее обшивку и самолет разваливается, «раздеваясь» клочьями. Мне дважды приходилось наблюдать подобное в воздушных боях: один раз под Сталинградом, другой раз под Ростовом. Наши ребята, стремясь показать «Мессерам» кузькину мать, увлеклись и просто з

абыли о возможностях наших «гробов». Оба летчика погибли. Особенно трагически выглядело это в Ростове: наш «ЯК-1» подбил «Мессера» на высоте трех тысяч метров и, увлекшись, кинулся догонять немецкую машину на пикировании. «Мессер» уходил на бреющий полет на скорости 700–800 километров. Скоростная алюминиевая машина, проносясь мимо нас, выла и свистела как снаряд, а «ЯК-1» нашего парня принялся разваливаться прямо в воздухе: сначала лохмотьями, а потом и частями. Пилот всего на полсекунды опоздал катапультироваться, парашют не успел раскрыться и он ударился о пятиэтажку общежития завода «Ростсельмаш». Сюда же упали обломки самолета. А Маленков спрашивает, будто в первый раз об этом слышит. Он благостно поулыбался и туманно пообещал, что будут вам самолеты с большей скоростью, меры принимаем. Ждать этих мер пришлось до самого конца войны. Как обычно, все у нас произошло не вовремя. Впрочем, что вождям, они даже близко боялись подойти к аэродрому, головы клали молодые пилоты.
Прощаясь с нами, уже ближе к утру нового дня, Маленков, которому, очевидно, чем-то понравился Тимофей Лобок, именно ему сказал: «Вы, товарищи летчики — наша гордость». На следующий день Тимофей Лобок, придя после полетов к себе на квартиру, разделся до трусов и, стоя среди комнаты, худой и костлявый, со своим лицом Гитлера, тонкими худыми ногами и впалой грудью, хлопая себя ладонью принялся заявлять: «Я гордость ваша. Ну, как вы не понимаете, что я ваша гордость. Я гордость советской авиации и всей Сталинградской битвы». Потом он опустил чуб на глаза, взял кусочек черной расчески под нос, вылупил глаза и принялся танцевать по комнате, выбрасывая правую руку в нацистском приветствии, крича: то «Хайль!», то «Я гордость ваша!» Тимоха Лобок, прирожденный комический актер, валяя дурака, видимо, сам не понимал, как близок он был от истины. Я всегда гнал от себя мысль о том, как похожи фразеология и лозунги двух режимов — нашего коммунистического и нацистского. Ведь идея тотальной войны, это лишь перефразированный призыв: «Все для фронта, все для победы». Маленков с Хрущевым очень походили на каких-нибудь немецких гауляйтеров, по ту сторону фронта.

А Хрущев во время этой встречи вел себя как радушный хозяин, принимавший дорогого и высокого, но в то же время и равного ему по силе и влиянию, а главное, в глазах Сталина, гостя. «Никита», конечно же, не забывал подчеркнуть, что именно благодаря его влиянию и неустанному вниманию Сталинград еще держится. Известный заскок всех наших партийных бонз, на уровне умопомешательства, о чем народ неплохо сказал: «Прошла зима, настало лето, спасибо партии за это» или «Партия нас учит, что газы при нагревании расширяются».

Вечером ребята крепко выпили по поводу встречи с таким высоким начальством — водку накопили за те дни, когда мы не летали из-за плохой погоды, но отмечали дни, как летные. На протяжении всего первого периода войны я носил в своем комиссарском «пистончике» — маленьком карманчике у пояса брюк, гербовую полковую печать. Именно я ставил ее на все приказы, подготовленные штабом и подписанные командиром, и на ведомость для выдачи водки летчикам. Должен сказать, что я терпеть не мог пьяного бормотания, прекрасно знал, сколько пилотов уже угробилось из за веселящего напитка и, несмотря на все свои прекрасные отношения с командирами, наотрез отказывался выдавать летную норму в нелетные дни — печать-то была у меня. Так что для меня самым заметным изменением при превращении из комиссара в замполита стала передача гербовой полковой печати начальнику штаба, после чего количество подвыпивших ребят резко выросло. Пили и в летные дни, и в нелетные, дернули и в тот вечер — после встречи с высоким начальством.

А тем временем на наш аэродром посыпались листовки, в которых немцы сообщали: окружение — это все ерунда, скоро немцы вскроют Сталинградский котел снаружи и изнутри и начнут громить нас, как и прежде. Лучший выход, переходить на сторону победоносной Германской армии. Морозы все крепчали, а немцы заканчивали сосредоточение сил для контрудара и деблокирования окруженной группировки. Наши войска громили восьмую итальянскую армию и третью армию румын в районе среднего течения Дона и, отодвинув внешнее кольцо окружения в район Тормосино, к новому году справились с итальянцами и румынами, но после них натолкнулись на сильную немецкую оборону, за которой концентрировалась одна из ударных группировок для деблокады, и остановились. Потом Тормосинскую группировку загонят в Сталинградский котел. А на нашем направлении фронта была сильная котельниковская группировка немцев. Против нее с 24-го декабря наши 51 и 2-я гвардейская армии проводили успешную операцию на уничтожение. В эти дни мы вели напряженную воздушную работу — по три-четыре боевых вылета всем полком для оказания поддержки наступающим частям. Тем временем приближался Новый Год. Его встречу я хорошо запомнил. В Верхней Ахтубе в домике, где мы жили — командир, замполит и начальник штаба, в одной из комнат, заботливо протопленной нашей хозяйкой — бабушкой-старушкой, собрались Залесский, Соин и я. На тарелке было лакомство: порезанная селедка, прикрытая кольцами лука, ординарец принес из летной столовой наш ужин — гуляш с гречневой кашей и, конечно же, стоял литр сэкономленной нами водки. Большим лакомством был килограмм «подушечек» для чая, купленных в полевом военторге, которым заведовал Моисей Маркович Молдавский, мой знакомый еще по Киеву. Настроение было неплохим — похоже было, что немцу теперь уже не сломать нам шею. Без пяти двенадцать 31-го декабря 1942 года подняли по стакану и ждали приветствия из Москвы — на улицах села хрипел старенький громкоговоритель, орущий довольно исправно. Однако слова приветствия, которые произносил Калинин, покрылись артиллерийским ревом всего Сталинградского фронта. После боя курантов — началось. Мы вышли на улицу. Зрелище было грандиозным. Сплошная стена нашего огня обозначила весь периметр немецких позиций. Били десять тысяч орудий, не давая немцам, сгрудившимся в подвалах, землянках и окопах возле крошечных елочек и перекусывающих, чем бог послал, встретить Новый Год. Ровно десять минут земля тяжко содрогалась от рева артиллерийского урагана, бушевавшего на наших глазах за Волгой. Потом все смолкло. И грозное молчание это, как будто лучше всякой стрельбы, показывало нам наши перспективы — год будет не из спокойных, и пройдет под яростную музыку разрывов и человеческой смерти.

Так оно и вышло. С начала января немцы пошли к своим на выручку. Со стороны Котельниково во главе мощной танковой группировки успешно пробивался лучший полководец Германии, герой взятия Севастополя, фельдмаршал Манштейн. Вторая группировка, менее мощная и скорее отвлекавшая наши силы от Манштейна, пробивалась со стороны Тормосино. Наш полк работал против Манштейна. В заснеженной, морозной степи нам прекрасно было видно, как сминая наши войска, неумолимо движется немецкий танковый клин. Бои закипели в знакомых местах, где я мог бы летать, казалось, с закрытыми глазами. Поначалу мы, штурмуя немецкие боевые порядки, наблюдали танковые бои. Сценарий таких боев был однотипен: сначала сходились на расстоянии километра несколько десятков машин с обеих сторон и били издалека друг по другу. Кто уничтожал больше танков противостоящей стороны, тот и шел вперед. Следует сказать, что наши танки несли большие потери из-за нехватки горючего, которое танкисты вечно, у нас, летчиков, просили. На некоторых танках стояли авиационные моторы. Очень сказывалась явная неопытность наших экипажей. Далеко не всякий тракторист, севший за рычаги танка, успевал приобрести боевые навыки прежде, чем его сжигали немцы. У танкистов была та же беда, что и в авиации: были кадры — не было техники, появилась техника — не стало кадров. Немцы активно пробивались вдоль железной дороги Котельниково-Жутово, на Абгонерово. Видимость была прекрасная, стоял мороз до 30 градусов, и слепило солнце. Немецкий танковый каток, подминая наши танки и пехоту, делал в день по несколько километров. Во всем чувствовалась солидность и твердая рука командующего, управляющего войсками. С воздуха Манштейна прикрывали и поддерживали, по моим подсчетам, до трехсот самолетов, в основном истребителей «МЕ-109-Ф» и бомбардировщиков «Ю-87» — «Лаптежников», которые беспрерывно бомбили с пикирования боевые порядки 51-ой и 2-ой гвардейской армий. «Лаптежник», одномоторный моноплан, с неубирающимися шасси, оказался, несмотря на свой почтенный возраст и малую скорость, очень удачным фронтовым пикирующим бомбардировщиком. Заходя над объектом бомбежки, он начинал кружиться в морозном воздухе, будто выписывая в глубоком вираже некую воронку, из которой он легко переходил в пикирование, и точно клал бомбы по цели. Иногда точность была такой, что бомба попадала прямо в танк. При вхождении в пикирование «Ю-87» выбрасывал из плоскостей тормозные решетки, которые, кроме торможения производили еще и ужасающий вой. Эта вертлявая машина могла использоваться и как штурмовик, имея впереди четыре крупнокалиберных пулемета, а сзади крупнокалиберный пулемет на турели — подступиться к «Лаптежнику» было не так просто. Весной 1942-го года, под Харьковом, над селом Муром, стрелок «Лаптежника» едва не сбил мой истребитель «И-16». Вместе с группой истребителей — две эскадрильи, которые я привел для прикрытия наших войск в районе Мурома, я встретил над позициями нашей пехоты пять «Лаптежников». Хотел развернуть свою группу для атаки, но когда оглянулся, то никого за собой не обнаружил — вся группа, ведомая мною, ввязалась в бой с истребителями, прикрывавшими «Лаптежников», и я оказался с ними один на один. Проклятые каракатицы не упали духом. Они оставили в покое нашу пехоту и, развернувшись, пошли на меня в атаку, открыв огонь сразу из всех своих двадцати крупнокалиберных плоскостных пулеметов. К счастью, расстояние было таким, что трассы, вырывавшиеся вместе с дымом из дул пулеметов загибались, не долетая, теряя убойную силу метрах в десяти ниже меня. Если бы не это везение, то они разнесли бы мой фанерный «мотылек» вдребезги. Я мгновенно резко бросил самолет вверх и вправо, уйдя из зоны огня. Это выглядело, как если бы собравшиеся вместе лоси принялись гоняться за охотником. Выйдя из атаки со снижением, «Лаптежники» перестроились и принялись бомбить наши войска. Я снова зашел для атаки, но меня вовремя заметили и снова все пять бомбардировщиков принялись за мной гоняться. Вот такой тебе «Лаптежник».
Впрочем, к концу 1942-го года наши истребители сумели подобрать к нему ключи. Двадцать пятого декабря 1942-го года, над деревней Жутово, наша третья эскадрилья, под командованием капитана Зажаева в составе восьми «ЯК-1», которые пилотировали, кроме командира, Я. Н. Сорокин, А. И. Силкин, О. Бубенков, Панкратов, Осин, Н. Рябов, встретились с 18 «лаптежниками», которых прикрывали шесть «Мессершмиттов». Зажаев поймал «Ю-87» на выходе из пикирования и зажег его, направив в землю, но сразу был атакован «Мессером», который огнем «Эрликона» и крупнокалиберного пулемета повредил оперение «Яка» и разбил заднее бронестекло кабины. Но не долго летчик «Мессершмитта» праздновал удачу, его подловил на вертикали лейтенант А. И. Силкин и, удачно попав по бакам, вынудил идти на посадку. Но особенно хорошо показал себя лейтенант Николай Рябов, сам из сибирских охотников. В тот день он грохнул о землю двух «Лаптежников»: одного поймал на вираже, а другого на выходе из пикирования. «ЯК-1» Рябова был лишь слегка поцарапан пулеметными очередями. Не обошлось и без потерь. В этом бою был сбит и не успел выскочить из своего «Яка» комсомолец, младший лейтенант Панкратов.

Итак, 1943-й год начался с наступления группы Манштейна, вдоль железной дороги из Жутово на Абгонерово по морозной степи. Не терял времени и Паулюс. В глубоких оврагах западнее Воропоново было собрано до 30 тысяч солдат и немало боевой техники для удара изнутри котла навстречу Манштейну. Конечно же, наша авиация засекла это сосредоточение, и штурмовые авиаполки начали долбить с воздуха. В начале января в воздух поднялись все три авиаполка штурмовиков, 74-й, 75-й и 76-ой, которые прикрывал наш полк. Предварительно Лобок и Слободянюк провели разведку сил противника. Ребята пробыли в воздухе примерно полтора часа, но данные доразведки были полными и они легли на карты командиров штурмовых эскадрилий и звеньев. Ровно через час в воздух поднялась вся наша армада. До цели 25 минут лета. Солнце сверкало радостно. Штурмовики тяжело ревели моторами на высоте в триста метров, а на сто метров выше скользили истребители. Еще на расстоянии 10 километров от цели мы сразу увидели дымки от костров, поднимавшиеся над оврагом — немцы грелись, пренебрегая маскировкой. Собственно выбор у них был невелик: замерзнуть или демаскироваться. Вообще, даже невзирая на странности Гитлера, было удивительно, что мощная германская индустрия не снабдила своих солдат теплой одеждой и обувью, в изобилии поставляя им только разнообразные грелки и согреватели, наподобие шахтерской лампочки. Разве согреться такой фитюлькой на русском морозе? Сидит немец, нахохлившись, поставив между ног такую грелку, а голова, и плечи, да и сами ноги, успешно отмерзают. Словом, цель не нужно было искать. Да и упрятаться немцам было негде, вокруг Сталинграда лесов нет, ковыль да овраги, которые мы прекрасно изучили. Даже не маскируясь, открытым текстом по радио, командир 75-го штурмового авиационного полка Ляховский обозначил цель своим эскадрильям: первая атаковала левый овраг, вторая тот, который прямо перед ней, третья правый овраг. Все эскадрильи с первого захода точно уложили в овраг по четыре бомбы, осколочные двадцатипятикилограммовки, с каждого самолета. Потом мы стали в круг над целью и штурмовики, выбирая наибольшее скопление немцев, клали по ним реактивные снаряды. Потом все вместе: штурмовики и истребители, принялись месить немцев, метавшихся в оврагах, пушечно-пулеметным огнем. Немцы пытались лезть по заснеженным стенам оврагов, но крутизна была такой, что выбираться не удавалось. В самом конце нашей атаки на поле боя прилетели, на выручку к своим, четыре «МЕ-109-Ф». Мы только пуганули их, и они, увидев, сколько нас, сразу скрылись. Это была уже другая, веселая война, но, сколько нам пришлось выстрадать до этого веселья! И потому, честно говоря, немцев не было жалко даже по-человечески. Стоило уйти нашей группе, как на ее место сразу пришел 76-ой штурмовой авиационный полк, под прикрытием группы наших истребителей, которую привел майор Семенов. Как мы позже выяснили, нашим огнем мы убили и ранили до двадцати процентов немцев и вывели из строя почти половину их техники. Немцам, которые оказались в этой снежной мясорубке, было уже не до удара навстречу войскам Манштейна. Когда уходили, я оглянулся. Дно оврагов было густо усыпано лежащими немецкими солдатами. Не знаю, дошли ли немецкие похоронки из окружения в уютные немецкие городки?

Тем временем группу Манштейна остановила 2-я ударная армия под командованием будущего министра обороны СССР генерала Р. В. Малиновского. У покорителя Севастополя — Манштейна, просто уже не было сил пробиваться через снежную пустыню сквозь, казалось, бесконечную оборону наших войск — немцы надломились, дрогнули и покатились назад. Добрую половину успеха наших войск, разбивших сильнейшую группировку, состоящую из трех танковых и десяти моторизованных дивизий, я отношу на счет русского генерала «Мороза», хотя и вторая ударная армия была внушительной силой: имела более десяти стрелковых дивизий, немало танков, а также мощную поддержку нашей 8-ой воздушной армии. Но главное, что солдаты Малиновского были прекрасно одеты: полушубки, шапки-ушанки, ватные штаны и фуфайки, подшитые валенки. А в первые дни января 1943-го года вокруг Сталинграда был холод, подобного которому я за всю свою жизнь не припомню. В лицо наступавшим, легко одетым немцам дул сильный восточный ветер — температура воздуха до 36 градусов мороза. Надо отдать должное немецкой дисциплине и настойчивости германского солдата, который шел в атаку в подобных условиях. Как много доблести, товарищества, силы духа пропало понапрасну на той войне. Наши войска в теплой одежде, цепями занимали оборону в складках местности и делали то, что было тогда главным: даже не убить немца, а несколько часов подержать его на морозе, лежащего под ударами нашей авиации.

Мы делали по три-четыре вылета в день. Группы черных штурмовиков под прикрытием истребителей, как ангелы смерти, буквально вспарывали бомбами и ракетами снежную степь, в которой залегли солдаты Манштейна. Особенно запомнились мне вылеты в район Жутово, вдоль реки Аксай, куда ходили обычно 12 «Илов», под прикрытием восьми «Яков». Прекрасно сработалась пара командиров: свежеиспеченный командир 74-го штурмового авиаполка майор Прутков и уже командир нашей второй авиационной эскадрильи «гордость советской авиации» Тимофей Лобок. Транспорт противника и его солдаты были все, как на ладони, и наши ребята просто расстреливали их, снижаясь до пяти метров. Немцы, скованные морозом, почти не стреляли в ответ по нашим самолетам. Группа беспрепятственно делала до девяти заходов, пока оставался последний патрон в пулеметах.

Это побоище, на которое Гитлер выставил своих солдат в поволжских степях, можно сравнить только с побоищами, на которые выставлял наших солдат Сталин. И оба диктатора с ослиным упорством не разрешали своим войскам совершать элементарные маневры для своего спасения, если это было связано с отступлением.

С первых чисел января началась и другая, веселая для истребителей, работа. Все ресурсы окруженных войск подошли к концу и для снабжения огромной окруженной и отрезанной от своих тылов армии немцы должны были доставлять ежедневно в Сталинградский котел, как минимум, многие сотни тонн продовольствия, медикаментов, боеприпасов. Все попытки выбрасывать на парашютах огромные картонные сигары для своих окруженцев были не совсем удачными, парашюты нередко сносило ветром на позиции наших войск. Советские солдаты лакомились немецким шоколадом, ветчиной, колбасой, белыми сухарями, и дымили немецкими сигаретами. Кому везло, тому доставалась фляга с французским коньяком, а если не повезет, получишь «посылку» со снарядами к «Эрликону». Перевозили припасы в Сталинградский котел в основном, трехмоторные транспортные самолеты «Ю-52», бравшие до трех тонн груза. Они летели с запада, из района Ростова к Сталинграду, обычно без прикрытия истребителей. Здесь мы их и встречали, грохнув о землю более трехсот машин, да еще на земле сожгли примерно столько же. Немцы собирали транспортные самолеты со всей Европы и, заполнив лучшими продуктами питания, посылали их в поволжские степи под огонь наших «Яков». Немцы, немцами, а если смотреть на дело профессионально, как пилот, то, в общем-то, летчики этих транспортников совершали, спасая товарищей, героические подвиги. Днем и ночью, без всякого прикрытия, они летели в самоубийственные рейсы через бескрайнюю снежную пустыню. Мне пришлось участвовать в одном из налетов на сидевшие на аэродроме Гумрак транспортники.

30-го декабря 1942-го года, стемнело рано, уже к часам пяти дня. С нашего аэродрома поднялось четыре «ЯК-1», летчики которых, как и требовалось, имели большой опыт полетов днем и ночью и могли совершить посадку после боевого вылета на своем аэродроме в темноте, без подсвечивания, ориентируясь лишь на фонари «летучая мышь» или огни костров. Очень хорошо бывало, когда заснеженное поле аэродрома посыпалось золой, это помогало верно определить расстояние до взлетно-посадочной полосы при посадке. Нашей четверке: М. И. Семенову, Д. П. Панову, Т. Г. Лобку и Р. Слободянюку — маленькому и худому «Иерусалимскому казаку», которому, впрочем, казачьей отваги действительно было не занимать, предстояло сопровождать шесть штурмовиков, которые, поднявшись с аэродрома Столярове, появились над аэродромом в Верхней Ахтубе. Штурмовиков вел отчаянная голова Леня Беда. Мы стали над ними в следующем построении: Семенов и Лобок в сковывающей группе метрах в трехстах сзади на высоте двести метров, а мы с «Иерусалимским казаком» заняли места:

я слева, а Роман справа, осуществляя непосредственное прикрытие. Проскочив Сталинград с юга через Бекетовку, мы пересекли линию фронта севернее Абгонерово, и устремились по направлению к Гумраку. При подлете к аэродрому перед нами выросла стена зенитного пулеметно-пушечного огня, расцвеченного трассирующими зарядами. Шутница-луна помогала нам, хорошо освещая все летное поле. На аэродроме крыло к крылу стояли до 25 самолетов, из них восемь транспортников «Ю-52». Немцам явно перестало везти. Самолеты до боли четко вырисовывались на сверкающем снегу. Атакуя такую цель, истребитель получает, кроме всего прочего, эстетическое наслаждение.
Бой начинался интересно. Как раз к моменту нашего появления с аэродрома взлетал большой четырехмоторный немецкий самолет «Дорнье-215», который я видел за войну второй раз, со времени, когда такой же самолет пытался в тумане разбомбить здание Верховного Совета Украины, болтаясь над Киевом. Видимо, немцы бросали под Сталинград все, что могли. «Дорнье-215» был из немногочисленного семейства немецких дальних стратегических бомбардировщиков, используемых для бомбежек Лондона и был хорошо прикрыт пушками и пулеметами. Он брал на свой борт до десяти тонн груза. В момент нашего подлета этот воздушный Голиаф, чем-то напомнивший мне огромного кубанского осетра, солидно ревя моторами и, видимо, решив уйти из под удара, уже поднялся метров на тридцать, оставалось сделать разворот на запад. Здесь его и атаковали Семенов и Лобок. Трассы пуль и снарядов были хорошо видны в сгущающихся сумерках. Также было хорошо видно, как очереди пушки «Швак» с самолета Лобка, подошедшего к бомбардировщику метров на четыреста, попадали по крыльям и фюзеляжу «Дорнье», который гудел себе, как шмель, набрав высоту и, вроде бы, даже не обращая внимания на атаки наших истребителей, как сом на укусы щуки. Лишь после того, как Семенов и Лобок сделали по два-три захода на атаку, с борта «Дорнье» полетел рой пуль и снарядов в их сторону. Воздушная оборона немцев была прекрасно организована: имелись четыре турельных установки, разместившиеся сверху, впереди, сверху — назад и снизу — назад. На этих турелях нередко устанавливали «Эрликоны». Подходить близко к такому самолету было смертельно опасно. Здесь трудно бывало разобраться, если продолжать сравнение с рыбой, попавшей на крючок, то ли рыбак вытащит добычу, то ли она утащит его самого. ***

В первый день войны, над Киевом, летчик нашего 43-го полка Кучеров, еще не имея опыта, подошел к точно такому самолету во время атаки на своем «И-16», вооруженном пулеметами, метров на сто пятьдесят. Стрелки с «Дорнье», ответным огнем буквально расстреляли его. Мы с Романом кинулись помогать нашим ребятам, чтобы рассеять внимание стрелков, ведущих огонь с турелей. Мы кусали гиганта со всех сторон, рассеивая внимание стрелков, не давая им прицелиться, и нанося повреждения самолету. В результате наших атак бомбардировщик, уже после первого разворота на малом круге, резко повернулся на 160 градусов и стал производить посадку на окраине аэродрома Гумрак.

После приземления «Дорнье» укатился километра на полтора за пределы взлетно-посадочной полосы, где и остался стоять с большим креном влево. Итак, наши отважные маленькие «Яки» повергли немецкого Голиафа, который позже попал в руки нашим в качестве трофея. Тем временем наши штурмовики накрыли Гумрак ракетами и зажгли два «Ю-52». Вся наша группа благополучно вернулась на свой аэродром, удачно совершив уже почти ночную посадку. Мы с Лобком ковыряли пальцем пулевые пробоины в фюзеляже и на плоскостях своих самолетов. Досталось и штурмовикам.

Но не все же воевать. Должен же я был заняться и политической работой. Первое января 1943-го года нашему полку было приказано выделить два «ЯК-1», чтобы разбросать наши агитационно-пропагандистские листовки над позициями окруженных в Сталинграде немцев. Это, очевидно бесполезное дело, вызвало целый каскад шуток и подколок. Уж если мы полтора месяца без конца бьем немцев из всех видов оружия, и они не сдаются, то уж, наверное, листовки склонят их к этому. И, тем не менее, мы с Тимофеем Лобком взлетели парой и, пройдя над Сталинградом с севера на юг, брали пачки листовок, в каждой до 500 штук, уложенных у ног летчика, и выбрасывали их за борт самолета, учитывая силу и направление ветра. Немцы по нам не стреляли: берегли патроны, а на наши листовки, призывавшие солдат и офицеров противника прекратить бессмысленное кровопролитие и сдаться в плен, после чего наше командование сохранит им жизнь, предоставит право ношение формы и холодного оружия, просто не реагировали. Во всяком случае, они отнюдь не повалили к нам сдаваться колоннами, как предсказывали, шутя, летчики после нашего приземления. Дело в том, что их сопротивление как раз, отнюдь не было бессмысленным, они держали вокруг себя, сковывая, огромные силы. Окажись они свободными, мы бы уже вышли к Азовскому морю и отсекли кубанскую и кавказскую группировки германской армии.

Веди себя так наши окруженные войска в 1941 и начале 1942-го годов, дело могло бы повернуться совсем иначе. Но, конечно, нужно учесть, что в 1941-ом в плен попадали наши еще не обстрелянные войска, а под Сталинградом мы поймали в ловушку бывалых фронтовиков. Так что большевистский опыт разбрасывания прокламаций, имел успех в одном только случае: к летчику Камбалову, который занимался этим политически важным делом, незаметно подстроился сзади «Мессер» и, думаю, сбил бы Камбалова, не швырни тот в это время пачку листовок, которые как новогодние конфетти, окутали «Мессершмитт». Перепуганный немец — пилот сделал стремительную свечу и скрылся в неизвестном направлении. Через несколько дней Камбалов погиб, не вернувшись с фотографирования немецких позиций в Сталинграде.

А в ответ на листовки, немцы, базировавшиеся на аэродроме в Воропоново, дали нам сильный воздушный бой третьего января 1943-го года. С каждой стороны участвовало по восемь самолетов и по одному не вернулось с боевого задания. Здесь начинается достаточно паршивая история, связанная с молодым летчиком Олегом Бубенковым, когда, как бывает в жизни, один неверно сделанный шаг будто обрушивает целую гору плохих случайностей, трагедий и неприятностей. Поначалу Бубенков пропал. Мы уже было жалели этого низенького толстенького паренька с серыми глазами, но потом нашли его «ЯК-1», лежащий на животе с убранными шасси, недалеко от Абгонерово на нашей территории. Повреждения самолета были незначительные — несколько пулевых отверстий. Вскоре на аэродром явился и сам младший лейтенант Бубенков, сообщавший, что его «Як-1» сбил «Мессер», и он совершил вынужденную посадку в поле. Старший инженер полка майор А. И. Новиков организовал эвакгруппу для транспортировки сбитого самолета на наш аэродром — через Волгу в Ахтубу. Мы подобрали прекрасную группу, все коммунисты и комсомольцы, проверенные в боевых делах техники и механики, наши ребята — товарищи. И очень грустно, что именно с них начался страшный счет воинов нашей армии, потерянных при разных отравлениях, связанных с употреблением вовнутрь всего, пахнущего спиртом, а таких жидкостей особенно много использовалось в танковых войсках для амортизационных стоек машин. Эта жидкость — этиленгликоль розового цвета, пахнущая спиртом и действительно делавшаяся на этиловом спирте, как мух на мед, тянула всех армейских пьяниц и, к сожалению, с ними за компанию, множество порядочных людей, просто хотевших хоть на пару часов забыться от тягот войны. Должен сказать, что более мучительную смерть трудно придумать. Этиловый спирт буквально уничтожает внутренности, кровь в венах сворачивается, и никакие солевые капельницы не помогают. Так погибли все наши пятеро ребят, поехавшие за самолетом Бубенкова. Я бы на месте командования по праздникам давал всем по литру водки, лишь бы не глотали всякую дрянь, ведь наши ребята отмечали Новогодние праздники. В немецкой армии подобного почти не было, там, особенно в зимнее время, спиртного было, хоть залейся, но каждый пил в меру своего разумения. Наших ребят похоронили там же в братской могиле и, искренне поскорбив по этой действительно тяжкой утрате, жаль было людей, да и люди эти, уже провоевавшие полтора года, были на вес золота, они держали в руках жизни нас — летчиков, послали другую эвакгруппу.

***

Источник : https://coollib.com/b/161230/read#t1

***

О произведении. Русские на снегу. Дмитрий Панов

Дмитрий Панов. Русские на снегу. Страница первая. Кубань. 001

Дмитрий Панов. Русские на снегу. Страница первая. Кубань. 002

Дмитрий Панов. Русские на снегу. Страница первая. Кубань. 003

Дмитрий Панов. Русские на снегу. Страница первая. Кубань. 004

Дмитрий Панов. Русские на снегу. Страница первая. Кубань. 005

Дмитрий Панов. Русские на снегу. Страница первая. Кубань. 006

Дмитрий Панов. Русские на снегу. Страница первая. Кубань. 007