Из книги воспоминаний Дмитрия Пантелеевича Панова - "Русские на снегу" 02 - 25 Августа 2020

Главная » 2020 » Август » 25 » Из книги воспоминаний Дмитрия Пантелеевича Панова - "Русские на снегу" 02

20:21

Из книги воспоминаний Дмитрия Пантелеевича Панова - "Русские на снегу" 02

***

Д.П.Панов.

К обеду 23 декабря, я, в сопровождении группы китайцев, похоронил останки нашего лётчика Ивана Карповича Розинки на местном кладбище. Останки - слишком громко сказано. Осталась всего одна левая рука, а всё остальное сгорело. После этих печальных похорон, положивших начало, кажется, бесконечной очереди похорон лётчиков из подразделений, где я комиссарил и воевал, я принял свой подремонтированный самолёт и ушёл на Гуйлин. Промелькнули под крылом горы и долины, я вышел в расчётный район, но аэродрома не обнаружил. Сам город Гуйлин был на месте, а аэродром куда-то запропастился. Я долго кружился над Гуйлином на высоте 1500 метров и, не найдя аэродрома, решил возвращаться в Лючжоу, где и объявился через 2,5 часа после своего вылета, перед которым успел со всеми попрощаться. На аэродроме меня встретил Степан Супрун и мы, вместе поудивлявшись такой странной оказии, которая случилась со мной, пустились в обратный путь, после того как я отдохнул часок и мой самолёт заправили бензином.

На этот раз аэродром нашёлся. Как выяснилось, в первый раз меня приняли за японца. Самолёты были спрятаны в пещеру, никаких признаков жизни на аэродроме не подавали, а он сам идеально сливался с окружающей равниной. Когда мы прилетели во второй раз, на взлётно - посадочном поле выложили знак "Т", который и помог нам сориентироваться.

Как известно от своей слабости не убежишь. Мы ушли с прифронтового аэродрома, а японцы последовали за нами. Японские бомбардировщики, всю ночь, с 23 на 24 декабря 1939 года, бомбили аэродром Лючжоу, доставалось и Гуйлину, правда, в меньшей степени. Надо отдать должное китайскому командованию, которое мастерски умело маневрировать своими авиационными силами, перебрасывая их с аэродрома на аэродром и выходя, таким образом, из-под удара японских ВВС. Очень часто японские бомбардировщики бросали свой груз на пустые китайские аэродромы или макеты самолётов.

25 декабря японцы, получив "наколку" от своей разведки, всерьёз взялись за нас и на аэродроме Гуйлин. Лётчики заканчивали завтрак, когда была подана команда "Тимбо". На наш аэродром шли бомбардировщики и истребители японцев. Едва наши успели взлететь, как японские истребители, их было около 30, навязали бой на высоте 1000 метров. Истребители сковали нас, а в это время бомбардировщики с высоты 3000 метров сбросили 1000-кг бомбы на лётное поле аэродрома. После этого японские истребители начали выходить из боя, а нашим "Чижикам" было за ними не угнаться.

Должен сказать, что когда я пишу "мы" по отношению к лётчикам, участвовавшим в этом бою, то здесь, очевидно, сказывается привычка ассоциировать себя с лётчиками нашей эскадрильи. В это время я находился на земле и лежал в фанзе, охваченный первым приступом тропической малярии, которая потом преследовала меня много лет. Японским истребителям помогала "пятая колонна", состоящая из китайских малярийных комаров. Они вывели из строя больше наших лётчиков, чем противник. Я лежал под тёплым одеялом, меня колотило, температура была до 40 градусов, а губы обметало язвами. Тем не менее, услыхав гром боя, я вышел на порог фанзы. Должен сказать, что когда смотришь снизу, то особенно заметно преимущество японских истребителей. Они прилетели к нам на аэродром Гуйлин, преодолев расстояние в несколько сот километров и вели бой, сбросив подвесные бензобаки, сделанные из картона, которые цеплялись для дальнего полёта. Их истребитель И-98 с убранными шасси, порой достигал скорости в 500 километров, а наша морально и физически устаревшая этажерка И-15бис с неубирающимся шасси в самых благоприятных условиях и без дополнительных подвесных баков развивала скорость лишь до 300 километров. [ Японский истребитель Ki-43, если это был он, действительно имел убираемое шасси. Однако, эти машины были запущены в серийное производство только в январе 1941 года и, следовательно, не могли сражаться в небе Китая в декабре 1940 года. ]

Возможно, когда на заводском аэродроме идеально сделанную модель в идеальных метеорологических условиях, испытывал какой - нибудь ас, то она давала и больше. Но мы то летали в реальных боевых условиях. Как я уже писал, разительной была разница и на вертикали: за боевой разворот И-15бис мог набрать максимум 500 метров высоты, а И-98 более 700 метров, а этот элемент, неоконченная петля Нестерова, из которой переходишь в горизонтальный полёт переворотом через крыло, что похоже на знаменитый иммельман, только с наклоном, нередко имеет решающее значение в поединке истребителей. Я уже не говорю о погоне за японцем, делающим "свечу", которую нам приходилось вскоре прекращать. Чтобы "играть" самолётом, как призывал нас "вождь народов", одного героизма мало, нужна ещё и хорошая надёжная техника. А у нашего И-15бис одни "лапти" забирали почти четверть скорости. Этот самолёт к тому времени давно заслужил почётную отставку.

Кстати, одна из японских бомб во время налёта на Гуйлинский аэродром, прямым попаданием угодила в стоящий на земле самолёт И-15бис нашего командира Грини Воробьёва, который по причине сильного кашля прятался в убежище. Самолёт разнесло в мелкие клочья, что очень обрадовало Гриню, имевшего теперь все основания для досрочного отъезда на Родину. Как я уже упоминал, Супруна и Гриню забрал главный военный советник Качанов, который передал нам приказ лететь обратно, на Чунцин. Чан-Кай-Ши испугался, что японцы перемолотят его и без того немногочисленную авиацию, и столица останется без прикрытия. Нам предстояло лететь через горы. После короткой подготовки, 27 декабря 1939 года, мы, завершив свой рейд на юг, в котором потеряли товарища - пустились в обратный путь. Следуя за "Сикорским", мы перелетели первый горный хребет и благополучно приземлились на промежуточном аэродроме Джи - Дзян.

Утром 28 декабря погода резко ухудшилась, нависшая облачность принесла беспрерывные двухнедельные дожди. А как всегда под завесой дождя, можно было немножко осмотреться и познакомиться с жизнью Китая. Путь в Чунцин был нам заказан - не лететь же через уже упоминавшиеся мною горные хребты в непогоду, на верную гибель. Правда, Стёпа Супрун и Гриня Воробьев вместе с главным военным советником Качановым, ещё успели проскочить на Чунцин, под самым носом у надвигающейся непогоды в день нашего прилёта в Джидзян. Больше мы этих отважных героев, видимо, решивших оставить и нам кусочек боевой славы, в Китае не видели. Расчёт был прост: нужно вернуться первым героем, чтобы собрать пенки, ведь когда героев возвращается много - пряников на всех не хватает. Впрочем, без них воздух стал явно чище...

22 января 1940 года наши самолёты запрыгали по поверхности аэродрома Гуаньба, с которого мы, казалось, летали всю жизнь. Так закончился наш бросок на Юг, едва не стоивший жизни лётчикам всей эскадрильи, абсолютно бессмысленный с военной точки зрения, зато очень интересный с познавательно - туристической, позволивший прилетевшему раньше нас в Москву Стёпе Супруну добавить к своему титулу короля лётчиков - испытателей ещё и титул покорителя японской истребительной авиации. Наши борзые газетчики сразу же "раскатали" эпизоды его очередных былинных подвигов в небе Юга Китая. А погиб Иван Розинка, о котором никто и словом не вспомнил. Впрочем, к этому нам было не привыкать - в России славу стяжали почти всегда запланированные герои на костях молчаливых солдат, вот уж, воистину, бывших, по словам Наполеона, навозом истории. Эти прекрасные люди не были навозом, но относились к ним именно так.

Стёпа Супрун, всегда тонко чувствовавший обстановку и появившийся в Москве раньше всех, по его рассказу, побывал даже на даче Сталина, в районе подмосковного Перхушково и вместе с самим вождём и другими членами Политбюро попивал чаёк с вареньем, живописуя метеоритные трассы своего пушечного истребителя, без разбору разящего японцев в китайском небе. Стёпе присвоили звание Героя Советского Союза, а его приятелю и адъютанту, а также верному собутыльнику Косте Коккинаки выдали орден Красной Звезды. Наши же наградные листы маршал Тимошенко не стал передавать в наградной отдел Верховного Совета СССР, заявив, что хватит барахла, которое мы привезли. Это видимо была информация кого-то из наших прославленных асов. Конечно, если бы этим бумагам можно было приделать "ноги" и на дачу Сталина, охраняемую "синеголовыми", поступила надлежащая информация, то дело могло бы обернуться по другому.

Бог с ним, с наградами лично для себя, но за ребят было обидно, и после возвращения домой, я решил побывать у Супруна и Коккинаки, напомнить о людях, которых уж не знаю, считали ли они боевыми товарищами. Но как никак Стёпа был членом правительства. И я пошёл к нему по указанному мне адресу, в сером доме с левой стороны улицы Горького, если спускаться к Манежной площади. В 3-комнатной квартире, весьма бедно меблированной, я застал его мать и сестру. Мать, разговаривавшая по-украински, в агрессивном сельском стиле, знакомом мне по Кубани, стала удивляться, что я не знаю о пребывании Степана на аэродроме в Щёлково, где он живёт постоянно и в Москве почти не бывает. Я сел на электричку и поехал в Щёлково.

Приехал к вечеру. Степана дома не было, но ждать долго не пришлось. Подкатила "эмка", за рулём, которой сидел наш доблестный "ас". Мы тепло поздоровались и поднялись в 3-комнатную квартиру Степана, меблированную целой батареей пустых бутылок, в основном из-под вина и коньяка. Не приученный с детства к отечественной традиции, Степан не признавал водку. Эту его особенность я знал ещё по Китаю. На голом, покрытом газетами столе, мы распили бутылку кислого вина, которую нечем было закусить. Из мебели ещё можно было отметить двухспальную металлическую кровать и дермантиновый диван. Я сообщил Степе, что ребята обижаются: прошло уже несколько месяцев после нашего возвращения из Китая, а о наградах ни слуху, не духу. Хотя он сам получил Героя.

Стёпа глубокомысленно ответил, что да, Героя он получил, но ведь был на приёме у самого Сталина. Стёпа любил подчеркнуть, что он птица другого полёта, не нам чета. Он орёл, а мы куры. Правда, в воздушных боях бывало наоборот, но в бою свои порядки, а в московских высших сферах - свои. Стёпа не без гордости показал ещё и высший китайский орден, который ему и его верному порученцу Косте втихомолку схлопотала мадам министр авиации Китая. Этот орден, помещавшийся в аккуратной коробочке, представлял из себя примерно граммов 100 золота в форме креста, в центре его - голубая эмалевая многорогая звезда с изображением на ней свастики наоборот, что по китайским понятиям должно было приносить счастье.

Стёпа важно показывал мне орден и, ей Богу, искренне гордился им, даже и мысли не допуская, что этой своей наградой обидел лётчиков нашей эскадрильи. Да разве живёт чувство товарищества в армии, построенной на холопских и холуйских принципах ? Вообще-то, в то время существовал порядок, согласно которому все иностранные награды, привозимые в Союз, полагалось сдавать в пользу нашего государства, получая взамен отечественные, но Стёпа, да и Костя, не спешили. Наши бравые асы - испытатели ещё и не выехали в Китай, а им уже было запрограммировано стать героями. А мы, дураки, старались. Недаром говаривал Вася Ремнев:" Пантелеевич, на черта нам эти китайцы. Розинка погиб и других могут перебить. Давай воевать потихоньку, чтобы не нести потери. Пусть китаёзы дерутся сами". Как ни печально, Вася, который хорошо понял нашу систему и принципы её работы по распределению на героев и дураков, был во многом прав. Но мы всё равно старались и сражались честно.

Когда мы улеглись спать в щёлковской квартире Степана - я на дермантиновом диване, начался телефонный перезвон. Звонили женщины, которые подобно китайским прожектористам, утерявшим из вида японский бомбардировщик, также потеряли из вида нашего доблестного полового аса. Степан вдумчиво объяснял: "Сегодня не могу, ну никак не могу - друг приехал. Честное слово не вру", а потом закричал: "Пантелеевич, иди к телефону !". Напористый женский голос, звучащий в чёрной трубке, не желал слышать никаких моих подтверждений и настаивал, что я, наверное, вру. Эта женщина почему-то представлялась мне с мелкими, очень острыми зубами и длинным язычком. Через полчаса позвонила другая...

Утром Стёпка заверил меня, что ребята в эскадрилье могут быть спокойны, награды у них в кармане. Он Степан Супрун примет все меры, чтобы протолкнуть наши наградные листы куда следует. Примерно таким же вдумчивым тоном Степан разговаривал с женщинами, которые ему звонили, успокаивая их и что-то обещая. Он взял свою "эмку" со стоянки, подвёз меня к рампе, где останавливалась московская электричка, и проводил натощак. Когда мы прощались, я заметил на лице Стёпы выражение искреннего облегчения. Сцену: "проводы боевого товарища", отнюдь не входящего в число "нужных людей", он честно довёл до конца, сохранив своё реноме боевого пилотяги. Стёпина "эмка" покатила в сторону лётной столовой, а меня электричка унесла в сторону Москвы. Конечно, не увидели мы никаких наград, да и сам Стёпа, вскоре, врезался в смоленские болота на истребителе МиГ-3, которому давал путёвку в жизнь.

Воздушные бои в Отечественной войне.

Военком эскадрильи 43-го ИАП Д. П. Панов
перед вылетом на боевое задание. 1942 г.

12 мая 1942 года, ещё до рассвета, 7 бомбардировщиков Су-2 из состава 135-го ЛБАП, прикрываемые 8 самолётами И-16 нашей 2-й эскадрильи 43-го ИАП поднялись в воздух и на заре полетели на выполнение боевого задания, которое можно сравнить с попыткой изнасилования негодными средствами или решением кролика атаковать льва. Этот день запомнился мне на всю жизнь. Пожалуй, более тяжёлого боя, в котором я, по крайней мере, раз 20 имел возможность погибнуть, в моей жизни не было. То, что этого не случилось, объясняю лишь тем, что иначе было записано в книге моей судьбы.

Мы летели освещаемые солнечными лучами, но над землёй ещё висела ночная дымка. Лететь было всего ничего: 20 километров или 3 - 4 минуты. Как назло, контуры леса в районе аэродрома в двух местах были очень похожи друг на друга и их легко было перепутать. Как будто бы недалеко от берега Северского Донца кто-то изогнул затейливый татарский лук, с вогнутой серединой и двумя почти одинаковыми полукружьями по краям. Аэродром находился слева, я хорошо это знал потому, что взлетал с него и на него садился ещё до нашего отступления. А вот навигатор - штурман бомбардировочной группы, летевший на ведущем самолёте, видимо знал местность хуже и становилось совершенно очевидным, что он перепутал полуокружья очень похожие друг на друга и мы пролетаем мимо немецкого аэродрома, поворачиваясь к нему боком. Цель оставалась от нас слева. Конечно же, на наших самолётах не было радио и в считанные секунды практически не было никакой возможности указать штурману на его грубую ошибку, которая была очевидна всем лётчикам нашей эскадрильи, которые принялись взволнованно кренить наши "Ишачки" с крыла на крыло, пытаясь подать знак бомбардировщикам, идущим ошибочным курсом.

"Аэродром слева !" - ужасно матерясь, кричали наши ребята в кабинах и плевали в сторону, но штурман бомбардировщиков упорно гнул вправо. Я сделал попытку войти в строй бомбардировщиков и довернуть его левее. Но меня не поняли и пилоты бомбардировщиков показывали кулак, жестами предлагая стать в строй своей эскадрильи. Наконец, штурман бомбардировщиков хлопнул себя по лбу, и мы поняли, что он убедился в ошибке. В тот момент до цели было от 3 до 5 километров. Старший группы бомбардировщиков опять принял идиотское решение: пытаться сделать второй круг над целью и всё-таки произвести бомбометание.

Я посмотрел влево: дымка рассеялась и с 2000 метров были прекрасно видны длинные шлейфы пыли, которые тянулись за поднимавшимися с аэродрома немецкими истребителями. Денёк обещал быть жарким. Нам было уже не до жиру, а быть бы живу, но бомбардировщики упорно тянули на цель, где уже ничего не было, кроме опустевшего полевого аэродрома. Пока мы описывали круг, немецкие истребители как раз набрали высоту в 2000 метров и были тут как тут.

Наши "Ишачки" были разбиты на 2 группы. Первую вёл Вася Шишкин. В неё входили Романов, Борисов и Киктенко. Эта группа, шедшая в одном строю отвечала за непосредственное прикрытие бомбёров. Я вёл вторую "сковывающую" группу, в которую входили Бубнов, Полянских, Фадеев и Швец. Истребители противника, в случае их атаки, были нашей заботой. Кусочек не из сладких. Именно моя группа и встретила 10 новеньких Mе-109F, которые атаковали то нас, то бомбардировщиков. Мы атаковали немцев, сбивая им прицел и направление атаки, не давая поджигать бомбардировщики. Хотя, конечно, нашим стареньким "Ишачкам", вооружённым 4 пулеметами, тяжело было тягаться с форсированными "Мессерами", оснащёнными швейцарскими автоматическими пушками. Постепенно весь этот ревущий рой самолётов, плюющийся в друг друга огнём и завывающий моторами на виражах, уходил на восток, переваливая через линию фронта. После одной из атак я, на долю секунды, посмотрел вниз и с облегчением убедился, что мы уже над нашей территорией.

А положение моей сковывающей группы стремительно ухудшалось. Дело в том, что ведущий группы бомбардировщиков, втравивший нас в эту воздушную западню, теперь принял самое простое решение: побросав бомбы куда попало, бомбёры дали полный газ и стали уходить со снижением, что сразу же сделало их скорость значительно больше нашей. Вскоре Су-2 растянулись стремительно удирающей кишкой на несколько километров, летя с огромным разрывом друг от друга. Мы, практически, лишались последнего шанса уцелеть, который состоял в том, чтобы бомбёры стали плотным строем и создали плотную огневую завесу из своих турельных пулемётов, а мы атаковали истребителей, которые пробовали бы к ним пробиться. Эта была наша единственная возможность достать огнём своих пулемётов немецких "коллег", скорость машин которых превосходила нашу в 1,5 раза, я уже не говорю об убойной мощи их пушек. Наша несчастная четвёрка "Ишачков" крутилась в диком хороводе. Хорошо было только то, что большинство немецких истребителей не тратили время на наших "курносых", а стремительно проносились мимо - вдогонку бомберам.

Я понял, что дело становится совсем дрянным, когда к месту воздушной драки подоспела ещё одна десятка немецких истребителей, грозных многоцелевых Ме-110. Этот мощный, двухмоторный, истребитель вооружённый 2 пушками и 4 пулемётами, был тогда самым сильным истребителем немецкой авиации по огневой мощи, главным врагом тяжёлых стратегических бомбардировщиков союзников - американских и английских "Летающих крепостей", немало которых опрокинул горящими на немецкую землю неподалёку от разбомбленных немецких городов. Наш "Ишачек" рядом с ним выглядел просто комахой. Впрочем, имелась и у нас надежда на успех, ведь неподалёку был доблестный Герой Советского Союза Вася Шишкин, который, судя по бойкому описанию его собутыльника Миши Розенфельда, уже завалил такого воздушного крокодила на своей "Чайке" над неизвестным нам населённым пунктом, а значит имел опыт борьбы с этой машиной и знал её слабые места. Но краем глаза я заметил, что наш отважный Кавалер "Золотой Звезды" пристроился к мудрому руководителю группы бомбардировщиков и тоже набрав скорость, на форсаже со снижением, стремительно покидает поле боя, видимо, не считая достойным ввязываться в него такому заслуженному воздушному асу.

Единственное, что давало нам шанс уцелеть - хорошая маневренность "Ишачков". Как воробьи среди ворон, порхали мы между пушечными трассами "Мессеров", при этом умудрялись как мотыльки - толкунчики ещё и крутиться вокруг наших задних бомбардировщиков, пытаясь их прикрыть. Воздушный бой переместился южнее районного села Короча, где находился штаб нашего полка и сидела 1-я эскадрилья под командованием капитана Жени Мельникова. Естественным было бы поднять эту эскадрилью нам на помощь, но Тимохей Сюсюкалов стоя на КП вместе с заместителем командира по лётной части Сорокиным и батальонным комиссаром Щербаковым, наблюдали за воздушным сражением, в которое не имели никакого желания ввязываться, разинув рты. Уж не знаю: то ли Сюсюкалов смертельно испугался, то ли боялся, что весь наш полк перемолотят в воздухе и ему будет просто некем командовать, но наш "доблестный" командир просто бросил 2-ю эскадрилью на съедение немцам, которые подбрасывали всё новые подкрепления. Наверное, с земли всё это очень напоминало охоту хортов за зайцами. И наши полковые быдляки, забывшие, где в самолёте находится кабина, наслаждались зрелищем.

К этому времени на поле боя появилась ещё одна восьмёрка "Мессершмиттов" и выходило, что на каждый самолёт нашей эскадрильи приходилось по 4 немца. А если учесть, что половина наших "Ишачков", во главе с героем Васей Шишкиным оторвались от преследования и вместе с 5 бомбёрами на бреющем полёте ушли на аэродром Великая Михайловка, то на каждый из наших 4 самолётов, прикрывавших оставшиеся 2 бомбардировщика, приходилось по 8 "Мессершмиттов". Куда не повернешь голову - везде тебя берут на прицел или чертят свой маршрут дымные пушечные трассы. Положение было безнадёжным. Думаю, нас не сбили сразу только потому, что немцев было слишком много и они мешали друг другу, спеша разделаться с нами. Наконец, увидев, что быстро не получается, немцы применили следующую тактику: пара "Мессеров" атакует нашего "Ишачка" слева и справа, беря его в клещи, а другие 2 немецких истребителя атакуют бомбардировщик.

Наш Су-2 имел из оборонительного вооружения всего один пулемёт и был прикрыт неважно. Правда, имелось у него и по пулемёту на плоскостях, да вот только неясно, зачем они ему, ведь пикировать этот самолёт отнюдь не собирался, а вот сзади наши мудрецы - конструкторы поставили всего один пулемёт. Возможно, это исходило из теории наступательной войны и представления о боевых действиях как о движении только вперёд, принесших столько бед нашей армии...

Вскоре я, сопровождая бомбардировщик, идя левее его на 100 метров и метров 50 выше, был взят в клещи парой Ме-109F. С двух сторон они вели по мне пушечный огонь, от которого я спасался, бросая свой "ишачок" то вверх, то влево или вправо, а после удачного маневра и сам пытался атаковать немецкие самолёты, открывая огонь из 4 пулемётов своей старенькой, как и большинство в нашему полку, после капитального ремонта машины. И только успевал отбиться, как бросался на помощь бомбардировщику, сбивая прицел немецкого истребителя своим огнём. Это повторялось многократно и ничего удивительного, что вскоре я был весь мокрый от пота. Сердце бешено колотилось, мотор работал с перегревом, хотя были открыты все жалюзи и денёк был не из жарких. Дело было - табак, но сердце билось исправно, руки - ноги работали, самолёт был цел и я готов был потягаться с асами Рихтгофена, которым при встрече мог бы тоже рассказать немало интересного из опыта воздушных боёв на истребителе.

Мой подшефный бомбардировщик был пока цел, а вот летящий справа от меня попал под огонь из всех стволов Ме-110 и, загоревшись, рухнул на землю недалеко от села Короча. Потом загорелся один наш истребитель. Толя Швец долго тягался с 4 Ме-109F, но силы были слишком неравными и в конце - концов они его подожгли на глазах трусливой сволочи, нашего командира полка Тимохи Сюсюкалова. Толя погиб смертью храбрых, и мы похоронили его недалеко от села Великая Михайловка.

Помощи не было ниоткуда, и мы изнемогали. Расчётное время полёта подходило к концу, мы дрались с немцами уже почти час, и горючего оставалось на дне бака. Видимо, шло к концу и горючее у Ме-109F, которые стали выходить из боя. Но самый опасный противник - 6 самолётов Ме-110, упорно атаковали нас, видимо, имея в баках горючее и не желая уходить из боя без добычи. К счастью последний бомбардировщик, которого я прикрывал, вдруг резко перешёл на бреющий полёт, практически слившись с лесистой местностью и на полном газу стал уходить в сторону своего аэродрома, посадку на который он скоро благополучно совершил.

Я был бы не против последовать его примеру, да было уже и пора, судя по остаткам топлива, но стоило мне попытаться взять курс на свой аэродром, как один из "Стодесятых" меня обязательно догонял и навязывал воздушный бой. Было такое впечатление, что шестёрка этих грозных машин играла с нашими двумя "Ишачками", моим и Лёни Полянских, как кошка с мышью, видимо решив, в конце концов, сбить нас на закуску удачного для них воздушного сражения. Да вот только, тем и интересна война, что пока ты не пал духом, исход боя всегда в тумане, нередко даже вопреки реальному раскладу сил. Постепенно получилось так, что мы с Лёней Полянских остались один на один каждый со своим противником. Видимо, 2 немецких пилота решили вызвать нас на турнир, как на рыцарских поединках. И вот мы организовали 2 парные карусели и принялись кружиться, щупая возможности и умение противника короткими очередями.

Если представить себе моё единоборство с немцем как схватку двух систем, то до чего же более мощную систему представлял немец, чей самолёт уверенно рассекал воздух. Как я уже упоминал, он был двухмоторный, с 2 пушками и 4 пулемётами. Но когда я присмотрелся, то обнаружил, что в кабине сзади имеется ещё и стрелок, орудующий крупнокалиберным турельным пулемётом. Мой самолёт И-16 имел 4 пулемёта "ШКАС", 2 из которых стреляли через винт, а 2 с плоскостей пулями калибра 7,62 миллиметра. Кроме того, лётчик противника был прекрасно прикрыт бронированной кабиной спереди и сзади, а мой "Ишачок" отличался полной пулепробиваемостью, - был обклеен фанерой. Казалось, мои шансы на успех минимальные. Но делать было нечего и, будучи храбрым по необходимости, я на своём мотыльке, обшитым "монококом", как тогда называли авиационную фанеру, вступил в бой с бронированным крокодилом.

Если в шахматах обычно принято ходить пешкой, стоящей впереди королевы, то первый шаг лётного поединка всегда начинается с попытки зайти в хвост противнику. Так и сделал немец, зайдя ко мне снизу с задней полусферы. Я стал в крутой вираж. Противник повторил мой маневр, и мы сделали в таком положении 2 круга, осматривая друг друга. Каждый из нас всё сильнее тянул на себя рычаги управления, чтобы зайти противнику в хвост и первому открыть огонь. Весь этот бой проходил на высоте от 100 до 200 метров восточнее села Короча. Моторы наших самолётов работали на полную мощность: сектор газа моего двигателя был дан вперёд до упора, а жалюзи охлаждения полностью открыты.

Должен сказать, что поскольку мой самолёт был легче, я приобрёл преимущество в скорости маневра и первым зашёл в хвост "Мессера", пилот которого явно проявил самоуверенность, полностью положившись на подавляющее техническое превосходство своей машины и не учёл некоторых специфических моментов. Когда я приблизился к задней полусфере самолёта противника и начал брать его в свой прицел, то стрелок из кабины открыл по мне интенсивный огонь. Меня спасло только то, что мы находились в глубоком вираже, и центробежная сила прижимала стрелка к днищу его кабины, сбивая прицел. Крупнокалиберные пули веерами летали вокруг моего "Ишачка", но я остался невредим, благодаря тому, что и цель, и стрелок находились в постоянном движении. В принципе это было огромной удачей. Наконец, я поймал в прицел капот самолёта противника и ударил по нему из всех своих 4 пулемётов.

Трассирующие пули, заложенные в ленту, помогли мне определить, что я удачно накрыл цель. Первым видимым результатом стрельбы, был задравшийся кверху ствол пулемёта стрелка из задней кабины, что обычно бывает, когда он убит. Немецкий пилот видимо понял, что все будет не так уж просто и резко, свечой, взмыл вверх. Честно говоря, я надеялся, что его боевой запал исчерпался, и он оставит меня в покое, позволив благополучно дотянуть до своего аэродрома на остатках горючего. Но это явно был день несбывающихся надежд. Немец снова зашёл мне в хвост, навязывая бой, и мы опять сошлись в глубоких виражах. Пилот "Стодесятого" принялся маневрировать, меняя мощность работы своих двигателей, входя в левый глубокий вираж, резко уменьшал обороты левого двигателя, соответственно поступая и с правым, когда ложился в правый вираж, одновременно увеличивая мощность другого, противоположного двигателя. В результате этих маневров самолёт противника значительно уменьшил круг виража и мне становилось всё труднее и труднее ускользать из его прицела, даже несмотря на меньший вес и лучшую маневренность моей машины.

Немец будто бы затягивал на моей шее воздушную петлю, и, видимо понимая, что моя песня спета, несколько расслабился. В результате чего, уже не опасаясь моего огня, свободно и расслабленно принялся переходить из левого виража в правый на какое-то мгновение, определив свой самолёт в прицел моих пулемётов. У меня не было времени думать, что это мой последний шанс. Я просто, со скоростью электрической искры, нажал на гашетку, и все мои 4 пулемёта плюнули огнём, угодив немцу по левому мотору и бензобакам. "Мессер" мгновенно загорелся и, сделав левый разворот, стал уходить на запад в сторону своего аэродрома возле Белгорода.

Поражённый таким фантастическим успехом и буквально опьяненный ощущением удачи, я, было, кинулся его преследовать, но, посмотрев на стрелку показателя горючего, сразу же бросил это дело. И, тем не менее, я ещё успел увидеть, как, отлетев километров за 10 от места нашей схватки, "Мессер" начал разваливаться на куски: от сильного жара у него отвалилось левое крыло и самолёт, с высоты примерно 100 метров, рухнул на землю. Из огненного шара выкатился ещё один горящий двигатель. Эта победа была вершиной моего лётного триумфа, стократ усиленного тем, что когда я посмотрел на землю, то увидел, что по дороге пылит наша стрелковая часть, солдаты которой меня неистово приветствуют, подбрасывая в воздух пилотки. На протяжении нескольких секунд я был вне себя от счастья ещё и потому, что немножко поддержал престиж авиации, который, отнюдь не по нашей вине, был весьма низок у пехотинцев, артиллеристов и танкистов. Даже говорили, что до войны были героями лётчики, а на войне - танкисты...

Но ошибётся читатель, если подумает, что мои приключения того тяжелейшего дня подошли к концу. Недаром говорят: "Выручи человека, а уж он найдёт как тебе напакостить". Не успел я немножко отдышаться, как в поле моего зрения оказался Лёня Полянских, который уже явно изнемогал в воздушном поединке со своим "Мессером". "Ну, здесь дело будет проще - ведь нас двое" - подумал я и бросился ему на выручку. Но стоило мне перехватить противника на себя, казалось, предоставляя возможность ему зайти в хвост немцу, как Лёня вышел из воздушного боя и ушёл на наш аэродром, а я остался один на один с новым противником, на которого у меня уже почти не было боеприпасов, горючего, да и, честно говоря, сил. От обиды на Лёню у меня даже дыхание перехватило. Ну, да ладно, простим ему это, вскоре погибшему - над одной из донских переправ возле станции Иловля, сбитому "Мессерами".

Д.П.Панов.

По лётному почерку я сразу почувствовал, что мой второй противник отнюдь не подарок. Я сделал 2 глубоких виража и, понимая, что бак практически пуст, стал выходить из боя на свой аэродром. И вот здесь мне пришлось убедиться, что кто-то за меня крепко молится. При выходе из виража с левым доворотом на восток, я попал под пушечную струю пилота "Мессершмитта", который с большим мастерством, сумел, практически на одном месте, развернуться и с дистанции, метров в 700, поразить моего "Ишачка". Подобного я не ожидал, решив, что с такой безнадёжной дистанции немец и стрелять не станет, но он оказался мастером маневра и воздушной стрельбы. Я остался жив чудом. Пушечно - пулеметная струя выбила из крепления один из моих верхних пулемётов, который улетел неизвестно куда, повредила мотор, в лохмотья посекла гаргрот моего самолёта - от задней бронеспинки до хвоста, чудом не переломив сам самолёт. Одна из пуль пробила воротник моего лётного реглана, а уже на земле солдат - парашютоукладчик нашёл ещё одну пулю, пробившую парашют. С резким понижением я принялся выходить из боя, но, думаю, что моя песня была бы спета, если бы у немца в баках было побольше горючего. Ещё немного погонявшись за мной, он отстал.

Думаю, что можно представить, в каком состоянии я, минут на 20 позже всей группы, приземлился на аэродроме возле села Великая Михайловка. Ноги подкашивались, когда я вылез из кабины, а когда присел на пеньке под деревцем уже покрытом весенней зеленью, то колени долго тряслись и я ничего, не мог с ними поделать. Мотор моего самолёта настолько перегрелся, что продолжал работать, будто с ума сошёл, ещё минут 10, даже когда техник перекрыл бензокран. Я ушёл в сторону от стоянки, лёг на самолетный чехол и мгновенно заснул - будто в глубокий колодец провалился. Чтобы понять, как спит боевой лётчик, только что ушедший от 20 смертей, нужно, не дай Бог никому, попробовать. Найти подходящих слов я просто не могу...

И вот из этого глубокого колодца, возрождающего мой организм сна, меня вдруг стали вытаскивать: без устали теребили, расталкивали и пытались поставить на ноги. В конце концов, я всё-таки встал, пошатываясь, с трудом заставляя открываться глаза. Что же за чрезвычайные обстоятельства побудили меня поднимать ? Оказывается, на наш аэродром пожаловал ещё один зритель воздушного боя: начальник политотдела нашей Воздушной армии полковник Николай Михайлович Щербина - среднего роста, шустрый, с усиками под носом под Чарли Чаплина, на которого он слегка смахивал. Что же хотел этот политический киноактер, о котором я упоминаю, работая над этой книгой, за полкилометра от улицы Энгельса 54 города Львова, где жил после войны Щербина ? Но что мог хотеть от меня начальник политотдела армии, сроду не садившийся в самолёт и назначенный на свою должность после работы пропагандистом Киевского Особого Военного Округа - наши войска проигрывали сражение за сражением, а политработники повышались в должностях будто вороны, прыгающие по ветвям. Во время Киевского котла Щербина, у которого было много времени для просчёта вариантов сохранения жизни, раньше всех оказался в Харькове. Теперь он требовал от меня политдонесения и рассказа о воздушном бое - никак не мог потерпеть несколько часов, чтобы удовлетворить любопытство. Заплетающимся языком я вкратце рассказал ему о прошедшем бое. Щербина поахал, поцокал языком и пожалел 3-х коммунистов, погибших в этом бою. Да, что он мог ещё сказать, совершенно не разбираясь в том, чем мы занимаемся в воздухе.

К вечеру этого же дня, когда я немного выспался, на наш аэродром привезли тела этих самых погибших коммунистов, наших товарищей - лётчиков: Анатолия Швеца и штурмана одного из лёгких бомбардировщиков - тело пилота сгорело дотла. Это был высокий красивый мужчина, с синими глазами, похожий на Тухачевского, очень спокойный по характеру, хороший товарищ и храбрый лётчик. К сожалению, не помню его фамилию. А с Толей Швецом мы воевали с самого начала. Это был коренастый, медвежьего телосложения, с толстой шеей, слегка неповоротливый, с добрым мягким характером, молчаливый, очень надёжный и стойкий в бою, но, к сожалению, слегка флегматичный, редко вертевший головой в разные стороны, а главное, - не желавший понять этой своей главной ошибки, несмотря на все мои замечания, парень...

Если разбираться в причинно - следственных связях, то смерть Толи, конечно же на совести Тимохи Сюсюкалова, наблюдавшего с земли как нас избивают в воздухе, но так и не поднявшего в бой 1-ю эскадрилью. Командир этой эскадрильи Женя Мельников даже сам хотел взлететь нам на помощь, но Тимоха ему не разрешил. Когда я в лоб спросил Тимоху о причине его поведения, то он отделался смешками да ужимочками и своей любимой поговоркой по поводу войны без потерь не бывающей, выпячивая свою геройскую грудь колесом, украшенную орденами Ленина и Красного Знамени, полученными за Испанию, которая оказалась сущими шуточками, по сравнению с кашей, заварившейся на нашей собственной земле. Мы похоронили своих друзей по всем правилам воинского ритуала, под залп салюта. После похорон кусок не лез никому в горло, и все сидели будто окаменевшие.

Но этот бой стал важной вехой в моей биографии лётчика: он показал, какие нагрузки ещё придется выдерживать в ходе этой войны и где предел моих возможностей. Ведь лётчик должен знать свой организм, как и мотор самолёта. Этот бой стал для меня своеобразной точкой отсчёта - если человеку легче переносить трудности, зная, что было хуже, то и лётчику легче побеждать врага, зная, что были испытания и посерьёзнее.

К маю 1945 года война почти закончилась, но 2 - 4 мая мы ещё вылетали на прикрытие наших наступающих войск северо - западнее Брно, где немцы пристраивались их бомбить, нанося немалые потери. Вообще, немцы так прижились в Чехословакии, которой правили с 1939 года, что вроде бы даже не собирались уходить отсюда: дрались в полную силу. Я вылетел в составе восьмёрки под командованием заместителя командира полка по лётной подготовке Миши Семёнова. Недалеко от Брно мы встретились с 12 "Мессерами", которые, прикрывая свои бомбардировщики, шли двумя группами по 6 самолётов каждая. Миша Семёнов приказал по радио 4-м нашим самолётам звена Лобка набрать высоту 3000 метров и оказавшись над противником, атаковать "Мессеров" с пикирования. Так мы и сделали - я летел в составе этого звена.

С левым боевым разворотом мы резко набрали высоту примерно в 1000 метров над самолётами противника и перевели "Яки" в пикирование. Атака оказалась необыкновенно удачной: лейтенанты Ковалёв и Уразалиев подожгли сразу 2 Ме-109. После удачной атаки с верхней полусферы, наше звено сделало боевой разворот и снова ушло на набор высоты, снова оказавшись в 3000 метров над землей. Немцы явно не оценивали опасности нашего маневра, видимо, рассчитывая боевые возможности наших самолётов, исходя из характеристик Як-1.

Но Як-3 был качественно другой самолёт и имел гораздо лучшие лётно - тактические качества. Мы уже били "Мессеров" по всем швам. Пока мы набирали высоту, второе звено во главе с Семёновым завязало воздушный бой на вертикалях со второй шестёркой. Скоро ещё один "Мессер", оставляя дымный след, потянул к земле. Немцы поняли, что происходит что-то не то, и стали каждый сам по себе уходить с поля боя. Мы повисали у них на хвостах и легко догоняли в горизонтальном полёте, что было для немецких пилотов первым таким сюрпризом за всю войну.

Я догнал "Мессера" - мощный мотор моего "Яка" сотрясался на полном газу, примерно за минуту сократил расстояние и взял самолёт противника в прицел. С дистанции примерно в 80 метров нажал пушечную кнопку. "Швак" не подвела и безотказно сработала, равномерно выпуская снаряды по цели. Самолёт противника загорелся и принялся круто отворачивать влево, но потом, когда пожар на борту усилился, лётчик сразу катапультировался и благополучно спустился на жёлтом парашюте, а самолёт с пикирования врезался в землю и сгорел.

Это был мой последний воздушный бой, последний "Мессершмитт", 13-й по счёту, среди тех самолётов противника, о которых, положа руку на сердце, могу сказать, что сбил лично. Знаю, что наш читатель избалован звонкими цифрами, переваливающими за сотню вражеских самолётов, сбитых Кожедубом и Покрышкиным. Что ж, скептически усмехаясь при описании некоторых подвигов наших асов, не стану лишний раз подвергать сомнению боевые дела этих ребят. Скромно сообщу только свой реальный результат, весьма неплохой, по-моему. А тому, кто посчитает его чересчур скромным, посоветую, хотя не дай Бог ему этого, да и невозможно это в реальной действительности, сбить хотя бы один современный металлический самолёт, пилотируя деревянный мотылёк типа И-16. А мне это удавалось. И я этим горжусь. И как считаю, на законных основаниях.

( Из книги воспоминаний Дмитрия Пантелеевича Панова - "Русские на снегу". Львов, 2003 год. ) Читать с начала...

Источник : Панов Дмитрий Пантелеевич - советский военный летчик - Красные соколы: советские асы 1914 - 1953 http://airaces.narod.ru/china/panov_dp.htm

***

О произведении. Русские на снегу. Дмитрий Панов

Русские на снегу. Страница первая. Кубань. 001

Русские на снегу. Страница первая. Кубань. 010

Русские на снегу. Страница вторая. Язык до Киева доведет. 011

Русские на снегу. Страница вторая. Язык до Киева доведет. 014

Русские на снегу. Страница третья. Маршрут Киев-Чунцин. 015

Русские на снегу. Страница третья. Маршрут Киев-Чунцин. 018

Русские на снегу. Страница четвёртая. В небе Китая. 019

Русские на снегу. Страница четвёртая. В небе Китая. 027