Дмитрий Панов. Русские на снегу. Страница третья. Маршрут Киев-Чунцин. 017 - 22 Августа 2020

Главная » 2020 » Август » 22 » Дмитрий Панов. Русские на снегу. Страница третья. Маршрут Киев-Чунцин. 017

15:25

Дмитрий Панов. Русские на снегу. Страница третья. Маршрут Киев-Чунцин. 017

***

Должен сказать, что в стукачи обычно вербовались люди неполноценные, с профессиональными и человеческими комплексами. Например, мой штурман Кравченко в упор не видел конницу, которая отдыхала под вековыми липами, по преданию посаженными вдоль дороги по приказу Суворова, шедшего с армией на Фокшаны, возле села Дьяковцы, что неподалеку от Винницы. А моего приятеля Иосифа Пряхина определили на целый год в тюрьму, где ему на допросах выбили зубы, не давали спать ночами и всячески мучили, добиваясь «признания» по доносу авиамеханика, которого он наказал за неряшливость и разгильдяйство. Хорошо, что Пряхин был из семьи красных партизан, и мать, поехавшая в Москву, добившись приема у Калинина, сумела его вызволить. Иосиф был полностью реабилитирован и продолжал летать командиром звена в составе все того же авиационного отряда Днепровской флотилии. Далеко не всем так везло. Например, главный инженер нашей бригады Орлицкий, пожилой человек, скончался во время допросов, не выдержав пыток.
Так вот, Бахрушин рассказывая нам о происходящем, помолчал, а потом сказал, что, очевидно, еще будут аресты. Мы сразу поняли, что он имеет в виду самого себя. Он попрощался с нами, пожелал нам всего хорошего и уехал на своей «Эмке». Через неделю его действительно арестовали. Насколько хаотично и халтурно, для справной цифры, была организована грандиозная компания репрессий, говорит тот факт, что Бахрушин был арестован не с должности командира бригады, а с должности командующего ВВС Киевского Особого Военного Округа, где он пробыл всего несколько дней, сменив арестованного ранее латыша Ингауниса, летчика, участника Гражданской войны, носившего два ромба. Видимо Бахрушин чувствовал, прощаясь с нами, что от него, крупной рыбы, так просто не отцепятся. Еще бы, ведь еще в Харькове он служил вместе с Якиром, да и в Киеве поддерживал с ним постоянные отношения. Командующий округом нередко бывал у Бахрушина дома в гостях. Такие вещи чекисты тогда не оставляли незамеченными. Бахрушина долго трепали на допросах, добиваясь признания о том, что, собственно, объединяло их с Якиром. Бахрушин проявил выдержку и изобретательность, что, очевидно, и спасло его от расстрела: не наговаривая на Якира, он пожаловался, что давно замечал пристрастие командующего к своей жене. Жена Бахрушина была значительно моложе его, красивая женщина, взятая им из официанток летной столовой, обычный авиационный вариант, которому Бахрушин, будучи летчиком до мозга костей, решил не изменять. Думается, именно поэтому Бахрушина, против которого не было абсолютно никаких улик по делу о военном заговоре, не расстреляли как Немировского, а дали десять лет. В 1942 году его освободили и реабилитировали, послав командовать штурмовой дивизией на Юго-Западном фронте, протянувшемся от Воронежа до Сталинграда. Попав сразу после лагеря в тяжелейшую боевую обстановку, Бахрушин через два с половиной месяца умер.

К счастью, повезло начальнику штаба нашей бригады, высокому брюнету, кучерявому еврею Альбертову, обладателю ромба — генерал-майору. Это был очень красивый мужчина, пунктуальный, грамотный, высокоорганизованный, всегда чисто и аккуратно одетый, не без блеска и элегантности, обычно аккуратно подстриженный и вымытый. Перед самым началом репрессий он успел поступить в Академию Генерального штаба РККА и приезжал к нам в бригаду на стажировку, будучи обладателем черного бархатного воротника, бывшего отличительным признаком слушателей Главной Академии Красной Армии. К счастью, у костоломов было столько работы, что они вышли на след Альбертова, работавшего вместе с Бахрушиным, только к 1938 году, когда накал и масштаб репрессий начал спадать, после расстрела Ежова. Альбертова всего лишь только разжаловали в рядовые, и в начале войны он оказался на фронте, где довольно быстро стал, пройдя путь от стрелка-автоматчика, начальником штаба стрелковой дивизии. Высокие профессионалы ходили в рядовых, а вчерашние рядовые, обалдевшие от повышения, гробили дивизии. Словом, самые лучшие, опытные и испытанные командиры и политработники нашей бригады были расстреляны или сидели в тюрьме. Цифры репрессий и их последствия известны. После их окончания Красная Армия напоминала человека, оставшегося без головы: все разладилось, и мы не знали, куда брести. Все были ошеломлены и на всю жизнь перепуганы. Люди, умевшие мыслить оригинально и имевшие боевой опыт, бесследно исчезли. Стоит ли удивляться, что немецкое офицерство, большинство полковников которого воевало еще в первую мировую, без труда било поначалу наших малограмотных пролетарских выдвиженцев, которыми пытались заменить выбитые кадры.

Рябой грузин так перепугался возможности военного заговора, что имена Якира или Тухачевского стали источниками повышенной напряженности, в которой сгорали все, кто приближался к ним хоть ненамного. А приближался чуть ли не весь командный состав армии. Если интересны мои соображения по поводу военного заговора, то скажу: да, верхушка военных, которые в напряженном труде осваивали современные методы ведения войны, была явно недовольна сталинскими подручными, тупоголовыми дилетантами Буденным и Ворошиловым и, судя по всему, договаривалась между собой об их смещении. Да и как могло быть иначе: даже в бригаде каменщиков возникли бы противоречия между мастерами-профессионалами и нахрапистыми неумехами, способными лишь месить раствор. А свою военную квалификацию Семка и Климка подтвердили в 1941 году, когда под их чутким руководством миллионы наших солдат погибли, попали в плен, и были потеряны огромные территории. Так кто же выступал за Родину и советскую власть: рябой грузин со своими холуями или участники «военного заговора?» Но всякое покушение на свою аккордную бригаду Сталин расценивал как подрыв основ советской власти, в которую влез как глист корове в желудок.

Судя по жестокости репрессий, он испугался принципа домино: уберут Семку с Климкой, а там и до него очередь дойти может. Ведь тоже не великий был специалист. Держался лишь на том, что хорошо знал темные стороны человеческой души и мастерски их использовал. Так что никакой мистики в репрессиях нет. Весь ужас в том, что все до вульгарности просто. Ну и, конечно, сработал наш знаменитый принцип процентомании и выработки от достигнутого, что в цеху, где гонят в стружку металл, что при уничтожении командных кадров, он один и тот же.

Имелся, по-моему, еще один момент. Не было царства, начиная с древнеегипетского, где жрецы не боролись бы с профессионалами. Борьба идет с переменных успехом: то церковь подминает под себя власть, как было в древнем Египте и при основании Московского государства, то власть профессионалов решительно берет реванш, сажая жрецов в ямы, как сделал царь с Аввакумом. А у нас получилась удивительная вещь: Сталин, как и Юлий Цезарь, сделался высшим жрецом и идеологом коммунистической религии и главой государственной власти. Образовался чудовищный монстр, который в угоду идеологии, действуя по своим внутренним законам, в силу постоянной потребности в борьбе с врагами, нуждался в еретиках. А настоящие профессионалы, они всегда еретики. Ведь ничего не достигнешь, не отбрасывая старое. Не борясь с рутиной, пусть даже освященной серпом и молотом, не дерзая и не протестуя. Именно в этом, по-моему, причина репрессий. Она стара как мир и просто повторилась на новом историческом витке. Да и невозможно было воплотить многие мечтания и грандиозные проекты кремлевских правителей того времени в отсталой стране. Об этом, справедливости ради напомним, Маркс предупреждал. Да и профессионалы видели границы возможного, знали, например, что не тягаться деревянному «Ишачку» с цельнометаллическим «Мессершмиттом», говорили об этом прямо, а значит, получалось, не верили в достижения социализма и мощь Красной Армии.

Репрессии явно готовились загодя. Иначе, зачем бы выдернули, незадолго до них, из Испании, Пашку Рычагова. Сейчас имя этого человека, расстрелянного в октябре 1941 года по личному приказу Сталина, бывшего главкома ВВС, окружено мученическим венцом. Я хочу рассказать о своем коллеге, пилоте Пашке Рычагове, с которым не раз пивал пивко жарким киевским днем, для исторической объективности, без особого пиетета. Каким видел и запомнил, о таком и расскажу. Пашку Рычагова я впервые увидел после приезда в 1934 году в Киевский гарнизон. Коренастый крепыш ничем особо не выделялся среди командиров звеньев истребительной эскадрильи, оснащенной самолетами И-5, на которых стоял двигатель М-22 и два пулемета ПВ-1. И сам самолет и мотор и пулемет были ужасной дрянью, и даже мы, летавшие на «гробах» Р-5, смотрели на истребителей с сочувствием. Двигатель костурбатых машин-бипланов в два крыла этажеркой постоянно отказывал, нередко при взлете, что было самым неприятным, и самолет планировал куда угодно: в лес, овраг, или реку, нередко летчик при этом погибал. Почему-то особенно часто происходили катастрофы с истребителями на восток от аэродрома, за бомбохранилищем. Особенно запомнилась мне одна молодая женщина, довольно красивая, приехавшая в 1935 году вместе с мужем — молодым летчиком-истребителем из летной школы, не помню точно какой, всего их по стране было четырнадцать. Вскоре после их приезда на истребителе мужа отказал мотор при взлете, и, сажая самолет за бомбохранилищем на пересеченной местности, он перевернулся и погиб. Наташа погоревала месяца три и вышла замуж за молодого летчика-холостяка. Через несколько месяцев у него тоже сдал мотор на взлете. Дело было на моих глазах: мотор сдал на высоте ста метров, и пилот на пару секунд опоздал с принятием правильного решения — нужно было резко отжать ручку от себя и, определив угол планирования, придать самолету устойчивое положение, но он не сделал этого, и самолет, сорвавшись в штопор, грохнулся о землю, примерно в том же месте, где погиб и первый муж Наташи. Она похоронила и своего второго пилота на знаменитом Соломенском кладбище. Будучи красивой женщиной, старшей официанткой в летной столовой, видимо, податься ей было особенно некуда, несколько месяцев походила под перекрестным огнем взглядов холостяков и вышла замуж в третий раз. Ее третий муж погиб во время ночного полета на том же «знаменитом» самолете И-5, на котором и днем летать было стра

шно. После этого суеверные летчики назвали бедную женщину «Наташа-катафалка» и шарахались от нее, как от черта. Она очень переживала и плакала.
Так вот, именно на такой боевой технике летал Паша Рычагов. Истребительная эскадрилья несла потери от эксплуатации такой техники не меньше, чем в годы войны, самолет буквально пожирал летчиков. Но был бы он еще хоть пригоден для воздушного боя. А то, помню, поднялись мы для показательного воздушного боя: я на самолете 3-С, а командир отряда, истребитель Фатнев, на И-5. Фатнева потом зарубил винтом, уже в Прибалтике, после ее присоединения, пилот Зорин — буквально налез в воздухе фюзеляжем на кабину командира. К сожалению, на истребителях были алюминиевые винты. Погиб и сам Зорин.

А в том учебном бою 1936 года в небе над Жулянами, когда Фатнев на истребителе все время пытался зайти ко мне в хвост из разных сфер, а я не позволял этого делать, пытаясь поразить его из своих четырех пулеметов на плоскостях, да и стукач Агафон неутомимо тарахтел из своей кабины кинофотопулеметом, истребитель вдруг неожиданно вышел из боя и пошел на посадку. Уже на земле я выяснил, что, увлекшись, мы поднялись на высоту три тысячи метров, на которой мотор истребителя стал сильно охлаждаться, потерял мощность и начал работать с перебоями. Так что это был истребитель, в основном, по истреблению своих же летчиков.

Видимо мучимый дурными предчувствиями, летая на таком «короле воздуха», как называли потом немцы свой «ME-109», Павел Рычагов сделался заводилой в компании летчиков-холостяков. Молодые, двадцатипятилетние ребята эти, овеянные авиационной славой, все из простонародья, обставляли свой выход из авиагородка очень торжественно. Обычно холостяками надевался реглан со всеми знаками различия, авиационная фуражка, через одно плечо цеплялся летный планшет с картами, болтавшийся на длинном ремне едва ли не у пяток, а на второе плечо нередко зачем-то надевался ремень штатного термоса, запеленутого в ременную же упряжь. Снарядившись таким образом, гурьба авиационных холостяков делала первую остановку возле пивного ларька «Голубой Дунай» — будка была покрашена в голубой цвет. Пожилой еврей отпускал здесь доброе киевское пиво, которое варилось на Подоле, полоская все использованные кружки в большой кастрюле, вода в которой не менялась. Здесь холостяки выпивали первые две кружки. Еврей, видимо близкий родственник Бендера Задунайского, имел с летчиков очень неплохой доход, отпуская им пиво в кредит и записывая должников в специальную книгу, заглянуть куда никому не позволял. В день получки называл летчикам произвольные цифры, обычно превышая раза в два. Если кто-нибудь возмущался подобной обдираловкой, то навечно терял кредит. Потом гурьба холостяков грузилась в старенький дребезжащий трамвай № 8 и, весело хохоча в тесном вагончике, ползущем по улицам древнего, хлебного, уютного Киева, прибывала на Крещатик. Главная магистраль столицы была тогда узкой улицей, застроенной кирпичными домами в стиле неоклассицизма, еще при царе, первые этажи которых были сплошным магазином.

Здесь можно было купить многое, на многое посмотреть, со многими познакомиться. Веселой гурьбой холостяки приставали к девушкам, пропускали еще пару кружек пива в пивных ларьках, а то и чего покрепче в какой-нибудь забегайловке. Девушками интересовались, в основном, платонически, а вот напивались крепко. Будто поставили себе целью пропустить через свой желудок, почки и мочевой пузырь определенное количество спиртного, по-стахановски, в кратчайший срок. Парни были незамысловатые. Такие, какие нравились, да и нравятся сейчас, власть предержащим. Пьет — значит свой парень, имеет в жизни интерес, другая дурь ему в голову не полезет. Да и всегда можно как шкодливого кота отмокать мордой в этот порок. Паша Рычагов ничем не выделялся из этой компании. Помню, как-то нам выдали билеты в театр имени Франко, так он называется ныне. Жена не смогла пойти со мной, и я присоединился к компании холостяков: Павел Рычагов, Сашка Михайлов, Григорий Воробьев и Петька Скляров — «Квасник», веселый разбитной парень, неисчерпаемый кладезь анекдотов.

Петр Скляров погибнет в 1941 году при обороне Киева. Его истребитель И-16 был подбит в воздушном бою в районе Броваров, и Петр с трудом тянул на нем в сторону аэродрома, почему-то сосредоточив все свое внимание на левую сторону, а справа была горушка — песчаная дюна, и самолет в нее ударился. Петру сдвинуло верхнюю половину черепа при ударе о прицел. Я ездил на это место, к перевернутому самолету, в кабине которого на ремнях вниз головой висел Петр, и освобождал его оттуда, мертвого, залитого кровью. Похоронили мы его неподалеку от штаба полка, возле села в районе Остра. А тогда, в 1936 году, во время нашего культпохода, мы весело смеялись. Терпеливо высидев два акта пьесы из старой украинской жизни, мы вышли на Крещатик, и ребята сразу устремились в сторону пивных ларьков. Театральное искусство распалило жажду, и если я ограничился двумя кружками, то ребята приняли по пять. Мочегонные свойства пива известны. Часам к одиннадцати-двенадцати вечера мы это почувствовали. Людей на улицах почти не было, а мы были любимцами народа, которым должно же было быть что-то позволено. «На отлив, становись!» — скомандовал Рычагов, и мы выстроились вдоль высокого фундамента здания, расположенного на месте, примерно, нынешнего Киевского горсовета. Высокий фундамент частично скрыл следы нашего преступления, и лужи получились не очень большие, хотя кое-что и полилось бурными ручейками по асфальту. Со двора вышел пожилой мужчина и закричал: «Что вы делаете, дураки!» «Ты, батя, молчи» — ответил ему Павел.

Холостяки пытались втянуть меня в свою кампанию, но мне было явно не по дороге с ними. Я очень серьезно относился к семье и браку, активно помогал жене по домашнему хозяйству и уходу за ребенком — дочерью Жанной. С Жанной я в основном и пил пиво, по воскресеньям. В свои три годика она очень любила пиво, пила его понемножку, но с явным удовольствием. Стоило увидеть «Голубой Дунай» — сразу просила: «Пива, пива!». Так что в холостяцкую кампанию я не вписался, хотя по возрасту соответствовал, и женщины даже больше обращали внимание на меня, чем на моих приятелей-холостяков.

К тому времени к нам стали поступать новые истребители И-15. Говорят, что их появление ускорило следующее, унизительное для престижа нашей державы авиационное происшествие. В Москву прилетел кто-то из видных французских руководителей на своем пассажирском самолете. Ворошилов решил выделить ему на обратную дорогу до советской границы почетный эскорт истребителей, «знаменитых» И-5, в количестве двух звеньев, или шести самолетов. Сразу после взлета и набора высоты, в пределах видимости с московского Центрального аэродрома, самолет француза дал полный газ и легко оторвался от бессильно трепыхавшихся как воробьи тихоходных и маломощных И-5. Конечно, это не прибавило авторитета нашей державе как союзнику Франции. Климка Ворошилов громко ругался и критиковал такую авиационную технику, лишний раз склоняясь к преимуществам кавалерии, где наши кубанские и донские кони были впереди всех на полкорпуса.

Летал Пашка Рычагов здорово: смело, расчетливо и в то же время раскованно. Он одним из первых стал осваивать истребитель И-15 с мотором М-25 и вскоре пообещал показать нам, на что он способен. Мы его подначивали в ответ, утверждая, что на наших «гробах» много не покажешь. Но на следующий день, во время полетов, я сразу уже на взлете узнал летный почерк Рычагова. Именно этот плотный крепыш всегда так резко и уверенно поднимал машину вверх. Старт аэродрома был разбит в сторону Поста-Волынского, на запад. Рычагов долетел до Поста-Волынского, сделал коробочку вокруг Жулян и, зайдя со стороны бомбохранилища, положил самолет на бок, с креном в девяносто градусов, мотором слегка вверх при немного опущенном хвосте. Именно в таком положении Пашка промчался на высоте двадцати метров над стоянкой наших самолетов на аэродроме, поднимая продолговатое облако пыли — дело было в июле 1936 года. Потом, поднявшись метров на пятьдесят, Пашка сделал две бочки.

Все ахнули возможностям машины и бесшабашности пилота. Откажи на мгновение мотор, и они за компанию врезались бы в землю. Но это не было хулиганством. Дело в том, что месяца за два до этого на большом совещании авиационного руководства в Москве, на котором присутствовал Сталин, анализировались первые, невеселые для нашей авиации, итоги боевых действий в Испании. Говорить об отсталости нашей материальной части было не принято, и как обычно кто-то из сталинских холуев стал валить вину на летчиков, которые, вроде бы, побаиваются летать. Авиационное руководство же оправдывалось массой запретов, которые существуют в нашей авиации, во избежание летных происшествий. Еська Сталин запреты не отменил, но глубокомысленно заявил, что техникой нужно владеть так, чтобы играть ею в воздухе. Об этом, как всегда банальном, выражении нашего штатного гения нам с глубоким почтением, сообщил командующий ВВС Киевского Особого Военного Округа Ингаунис, присутствовавший на том совещании. Так что, получалось, Пашка не хулиганил в воздухе, а выполнял указания вождя — вот что значит взгляд на вещи.

Вскоре в жизни Пашки произошло два серьезных события. Во-первых, он женился на пилотессе Марии Нестеренко, щупленькой, черненькой и смуглой, не ахти красивой женщине, направленной в их отряд в ходе начавшейся тогда шумной кампании по овладению женщинами тракторами и самолетами. По идеологической задумке эти противоестественные и опасные для здоровья женщины занятия, зато очень полезные на случай войны, должны были означать полное торжество женского равноправия в первой в мире стране победившего социализма, недавно принявшей такую славную Конституцию, которую, впрочем, мало кто читал и обращал на нее внимание. Во-вторых, Пашку послали в Испанию, где он пробыл недолго, месяцев шесть, но успел неплохо себя показать в бою. Наши политрабочие с пеной на губах плели, что Пашка сбил в Испании не то десять, не то двадцать, не то тридцать самолетов.
Сам Пашка, вернувшийся из Испании в звании капитана, побывавший в самом Париже, где заглянул, по его рассказам, в публичный дом (и такое там видел!), на гимнастерке которого сверкал эмалью орден Ленина и светилась звезда Героя Советского Союза, в ответ на наши вопросы отмалчивался и только махал рукой. Это говорило о порядочности Пашки и его трезвой голове, хотя он и любил выпить. Слишком много товарищей погибло рядом с ним: мой хороший друг Ковтун, многие другие наши общие знакомые. На этом фоне трескучие рассказы о подвигах «испанцев» звучали святотатством. Хотя некоторые из этих летчиков, которых вытащили из испанской воздушной мясорубки в качестве образцово-показательных экспонатов, совсем потеряли голову и плели невероятное. Например, маленький блондин, летчик Лакеев из нашей истребительной эскадрильи, тоже получивший Героя. Но ему не повезло — фамилией дальше не вышел. Селекция героев производилась и по фамилиям: не было среди них Коровиных и Дерюгиных, а были благозвучные Стахановы и боевые Рычаговы, которым предстояло переворачивать мир капитала. В начале уже нашей, серьезной, войны, большинство «испанцев» имели весьма жалкий вид и нрав, практически не летали. Зачем рисковать головой, увенчанной такой громкой славой? Такими были командир дивизии Зеленцов, командир полка Шипитов, командир полка Грисенко, командир полка Сюсюкало. В начале Отечественной войны мы ожидали от них примеров того, как надо бить «Мессеров», которые нас буквально заклевывали и которых эти былинные герои в своих рассказах десятками уничтожали в испанском небе, но слышали от них в основном комиссарское подбадривание: «Давай, давай, вперед, братишки. Мы уже свое отлетали».

Помню жаркий день июля 1941 года. Я сижу в кабине И-153 — «Чайки», на аэродроме южнее Броваров, где сейчас птицекомбинат, перед вылетом. Через несколько минут мне вести восьмерку на штурмовку противника в район хутора Хатунок, что сейчас за Выставкой Достижений Народного Хозяйства. За день до этого именно в этом месте мы потеряли летчика Бондарева, а в этом бою меня едва не сбили. В районе Хатунка скапливались немецкие танки, отлично прикрытые огнем очень эффективных немецких мелкокалиберных зениток «Эрликон» и крупнокалиберных пулеметов, которые пробивали наши фанерные самолеты насквозь.

К борту моего самолета подошел генерал-майор без должности, «испанский» Герой Советского Союза Лакеев, дивизию которого, где он был командиром, немцы сожгли на земле в первый же день войны, и он без дела болтался по нашему аэродрому. Летать Лакеев трусил и занимался тем, что вдохновлял летный состав. Решил вдохновить и меня: «Давай, давай, комиссар, задай им перцу». Очень хотелось послать воспетого в прессе, стихах и песнях героя подальше, но мне не позволила комиссарская должность. Лакеева послал подальше и показал ему комбинацию из кулака, прижатого к локтю другой рукой, один из пилотов соседнего, второго полка, Тимофей Гордеевич Лобок, которому Лакеев предложил покинуть самолет и уступить ему, генералу, место, чтобы такая большая ценность вылетела из окружения, когда до этого дошло дело.

Так вот, ничего плохого не скажу о Пашке. Было у него здоровое нутро, и Испания его не сильно испортила. Но с другой стороны, Пашка отнюдь не был лопухом и хорошо соображал, с какой стороны куда подступаться. Одно дело — попасть в карьерную струю, а другое дело — в ней удержаться. Проезжая через Париж, Павел не только болтался по публичным домам, но и грамотно использовал оказавшуюся на руках валюту: накупил пудрениц, дорогих духов и прочих сувениров. Тогда эти предметы производили в нашей нищей стране ошеломляющее впечатление. Как нам было известно, хороший сувенир вручила Пашкина жена, Манька Нестеренко, жене командира бригады Бахрушина, и очень хороший — жене командующего округом Якира.

Немного отвлекусь: недаром говорят, что нередко на вершине успеха засеваются семена гибели. Думаю, что именно этот подарок и возникшая с Якиром близость и погубила Павла через несколько лет. Представляя себе характер Сталина, я склонен думать, что, даже осыпая Рычагова ласками, он постоянно держал в уме его связь с Якиром. Все люди, близкие к участникам «военного заговора», должны были исчезнуть. А не знать об отношениях Якира с Рычаговым Сталин не мог. Было время, когда мы жили с Рычаговым в одном подъезде дома № 9 для офицерского состава, первый подъезд. И как-то меня не пускали домой чекисты, вдруг появившиеся в нашем подъезде, в связи с тем, что Якир был в гостях у Рычагова на втором этаже, а я жил на первом. Уж не знаю: охраняли ли чекисты Якира или следили за ним, но конечно сообщали куда следует.

Вскоре Рычагов стал командиром второго отряда. Любопытно, что это авиационное подразделение еще с царского времени нумеровалось цифрой «2». Второй отряд еще до революции в Гатчине, перешедший позже вместе со своим командиром Павловым на сторону советской власти, вторая эскадрилья 81-й штурмовой бригады, второй полк, комиссаром которого мне пришлось быть. Эти подробности мне известны именно поэтому. Будучи командиром отряда, Пашка не заносился. Еще можно было совершенно спокойно попить с ним пивка. Помню сцену на аэродроме: на посадку заходила его жена Маня Нестеренко, неплохая женщина, но, к сожалению, бездетная, пилотировавшая И-5. Дело было поздней осенью, при сильном ветре, и Маня никак не могла поставить самолет носом строго на посадочную полосу, ее машину бросало то в одну то в другую сторону, по зигзагу, грозя приземлить чуть ли не на голову руководителю полетов, которым был тогда ее родной супруг Пашка Рычагов. Пашка был парень с юмором. Он оглянулся на нас и закричал: «Братва, разбегайся, моя проститутка летит». Мы бросились в разные стороны, подальше от посадочной полосы, и Мария, пролетевшая буквально в десяти метрах от нас, благополучно приземлилась.

Дальше служебный рост Павла приобрел дикорастущий характер. Месяца через два он стал командиром эскадрильи. Потом его послали в Китай для наведения порядка в частях нашей авиации, где были большие потери в воздушной войне с японцами. Потом он получил авиационную бригаду на Дальнем Востоке, которой прокомандовал с полгода. Затем Рычагов командовал военной авиацией Дальнего Востока. В связи с Халхин-Гольскими событиями о нем неплохо вспоминает Жуков. Вскоре после этого Пашка стал главкомом ВВС Красной Армии, получив звание комкора — носил три ромба. Весь этот головокружительный путь он проделал за два с половиной года, без всякой дополнительной учебы или подготовки. Во всех докладах его называли «драгоценным самородком». Плотно сбитый, крепенький, Пашка действительно походил на кусок какого-то твердого материала.

Последний раз я видел Рычагова у ворот двора Генерального Штаба, куда был вызван после Китая. Подъехал роскошный черный лакированный «ЗИС», и из него через опущенное стекло заулыбался мне Пашка Рычагов. Все на нем было красное: и ромбы, и почему-то покрасневшее лицо. «Здоров!», — поприветствовал меня Пашка, помахав рукой, а я отдал честь, не без почтения к главкому ВВС, с которым еще недавно шатался по Крещатику. Хорошая струя несла Пашку, но ехал он, поприветствовав меня, прямо к своей гибели. Избави бог от барского гнева и барской любви или, как говорят в армии: «Всякая кривая вокруг начальства короче всякой прямой». Скользким оказалось для Пашки Рычагова руководящее место, еще залитое кровью его предшественника — славного Алксниса. Как известно мне — вычитал в директиве, уж не знаю, правда ли, или наврали на Пашку, но причиной его ареста называется следующая. В 1940 году наша промышленность впервые выпустила партию модернизированных самолетов ДБ-ЗФ, дальних бомбардировщиков, форсированных. Рычагов принял решение направить их на Дальний Восток. Якобы его предупреждали о плохой погоде по маршруту, но он приказал лететь. Если полное обалдение от собственных успехов все-таки вскружило ему голову, это было немудрено. У нас это случается нередко: только выбьется человек на верхушку, как начинает дурить. Но и не исключается, что из Пашки просто сделали козла отпущения, а приказы отдавал кто-то повыше, скажем, сам Тимошенко. Да и возможно ли было предвидеть погоду на многотысячекилометровом сибирском маршруте? Наши отцы-командиры были мастера на всякие провокации. Во всяком случае, новые бомбардировщики ушли по маршруту, а в конечный пункт не прилетели. Они заблудились и, выработав горючее, попадали где-то в сибирской тайге. Уж не знаю, может быть наговаривают на Пашку, а может он вконец сдурел, но рассказывают, что когда ему предложили сообщить о случившемся министру обороны Тимошенко, чтобы организовать масштабные поиски и спасение членов экипажей, он ответил в том смысле, что, мол, хер с ними, раз не умеют летать. Экипажи погибли. Об этом доложили Сталину, который не любил, когда его любимчики хамили больше его самого. По слухам, Сталин приказал организовать широкомасштабные поиски, и самолеты, пусть со значительным опозданием, но были обнаружены. Некоторые летчики вели дневники, в которых указывалось, что они были живы еще почти месяц и умерли с голоду, не дождавшись помощи.

Пашку арестовали и почти год продержали в тюрьме. Был он своеобразной жертвой Сталина, благодаря которому совершил свою головокружительную, но, как выяснилось, непосильную для него карьеру. Осенью 1941 года, по личному приказу Сталина, Рычагова вместе с группой арестованных военных расстреляли в одной из приволжских тюрем. Шум мотора трехтонки, заведенного для заглушения звука выстрелов и криков казнимых, был последний звук, который Пашка слышал в своей короткой, но бурной жизни. Лучше бы не было его головокружительной карьеры, и слушал бы лихой пилот Пашка Рычагов, которому непосильной оказалась шапка Мономаха, только рев авиационных двигателей. Сколько пользы еще мог бы принести он в воздушных боях. Перечитываю написанное и порой сам удивляюсь: сколько дряни обнаруживается на обратной стороне медали нашей доблестной авиации, которую показывали народу как образец патриотизма и отваги. Таково уж сво

йство деспотии, в условиях которой мы жили: все хорошие качества в людях безжалостно подавляются, о чем я не раз писал на этих страницах, а всякая дрянь расцветает буйным цветом и всплывает на самый верх. Взять хотя бы испанскую эпопею. Сколько молодых летчиков с горящими глазами осаждали штабы авиационных частей, желая лететь в Испанию помогать республиканцам. А ведь подоплека этого интернационализма, была простой: те из «испанцев», кому удавалось вернуться, сразу совершали резкий скачок по служебной лестнице: становились командирами полков и эскадрилий, порой не имея на это никаких способностей. Их награждали редкими тогда высокими наградами. Даже тех, кто по году пробыл в плену у Франко. Например летчик Зверев, которого с трудом разменяли, освободив из франкистского плена, сбитый над территорией противника, был награжден орденом Красного Знамени, авторитет которого, как самой высокой боевой награды времен Гражданской войны, был по-прежнему высок. Я разговаривал со Зверевым. Он сам не знал, за что его наградили. Кроме того, у многих путь шел через Париж — разжиться барахлишком, а убьют — не меня. Словом, «испанцев» приветствовали в 1936–1939 годах, как самых больших героев, и многим молодым пилотам хотелось приобщиться к их числу. Проводя исторические параллели, грустные, но все же показывающие интеллектуальный рост и моральное падение нашего общества, я отмечу, что, пожалуй, «испанцы» были так же популярны в те годы, как непопулярны стали, уже в наше время, люди, воевавшие в Афганистане. «Афганцев» мало награждали, почти не чествовали, боевые награды вручали потихоньку, будто уворованные, назначали на новые должности с понижением. Будто не герои, а ассенизаторы. Такова логика нашей системы, которая, даже возвышая, неизбежно уродует и уничтожает не только людей, а и понятия интернационализма и воинского долга. Жертвами становились все: от Тухачевского до Рычагова и до детей самого Сталина. Рискну сделать вывод, что на протяжении во всяком случае последнего столетия в России не было ни одного счастливого и свободного человека. Весь ужас этой системы в том, что даже ее хозяева не могут быть довольными и счастливыми.
Не могу не сказать об интересной странице в истории нашей авиации, связанной с ее феминизацией. До сих пор всюду читаю только восторженные отзывы о летчицах-героинях — так получилось, что очень многие из них служили в хлебном и престижном Киевском гарнизоне, в одной бригаде со мной. И потому, отдавая должное этим, действительно боевым, девчатам, хочу рассказать, как они выглядели с точки зрения меня, командира звена штурмовиков, на том историческом отрезке времени, которое нам пришлось прожить. Попытаюсь рассказать об этом как летчик и джентльмен, без лишней соли, но и без лишнего сахара, как сам видел и воспринимал. Во-первых, изначально идиотской была сама идея феминизации авиации, а отсюда следовало все остальное, в чем конкретные женщины были мало виноваты.

Года с 1935-го в нашу спаянную и дружно спитую бригаду начали поступать, приезжая из летных школ, девушки — пилотессы. Сначала их воспринимали с юмором, но потом привыкли и мирились с женскими слабостями. В летной столовой мне не раз приходилось переламывать хлеб-соль за одним столом с Марией Нестеренко и Полиной Осипенко. О Марие я уже писал, а Полина — среднего роста, сильная, крепко сложенная украинка, вышла замуж за «испанца» Осипенко, чью фамилию носила. Ее муж был Герой Советского Союза, полковник, это звание давали чуть ли не всем «испанцам», находившимся у нас за штатом, скромный, не крикливый парень. Наши пилотессы были девчата свойские, за столом толковали об атаках и бомбометании, постепенно усваивали крутую летную лексику. ***

Активное участие принимали в работе женсоветов гарнизона. Вообще тогда стремились привлекать женщин. Одно время жены летчиков даже мыли их самолеты. А потом придумали, в разгар зимы: «Поход боевых подруг». Летать у наших пилотесс не очень получалось, и они решили среди зимы пешком пройтись от Киева до Броваров. Женсовет гарнизона организовал этот поход под руководством жены самого командующего Киевским Особым Военным округом товарища Якира. Поход длился несколько дней. Я посмотрел на легкие боты своей жены и наотрез запретил ей участвовать в этом походе. Мне нужно было летать, а на кого же оставить малолетнюю дочь? Да еще в течение двух-трех дней. Собралось человек двадцать офицерских жен во главе с Якирихой и нашими геройскими пилотессами. Думаю, что этот геройский марш по маршруту, где ходили автобусы и даже трамвай, выглядел чрезвычайно смешным. Никто не знал ни цели похода, ни ожидаемых результатов. Совсем по анекдоту, в котором советские люди, ведомые родной партией в светлое будущее, порой вопрошали: «Куда вы ведете — не видно ни зги», получали ответ: «Идите вперед — и не пудрить мозги!» Двадцать довольно упитанных офицерских жен старшего комсостава за весь морозный денек бодро промаршировали от Киева до Броваров. Здесь в захудалой гостинице разыгралась сцена, которая имела грозные последствия. Жена Якира, женщина постарше, пожаловалась бравым пилотессам, что умаялась — даже расшнуровать ботинки нет сил. Мария Нестеренко, проявив необходимую для летчицы реакцию и смекалку, взялась ей помочь. Полина Осипенко только заскрипела зубами, сетуя на свою нерасторопность. «Поход боевых подруг» закончился без особых результатов. Однако, у жены Якира, очевидно, сохранились приятные воспоминания о заботливой Марии, которая ее разула, обогрела ей ноги и уложила в кровать.

Этот жест участия приобрел грозные очертания после ареста Якира, тем более, что по итогам этого марша Марие Нестеренко, как одной из его организаторов, был вручен орден Красной Звезды, а Осипенко не получила ничего. Боевая Полина взяла реванш на расширенном партийном активе нашей бригады сразу после ареста Якира. Забравшись на трибуну, она трубным голосом сообщила партийному активу о мерзких пособниках и приспешниках врагов народа, подхалимах и подхалимках, которые опускались до того, что принимали врагов в своих квартирах и даже согревали ноги их женам, разувая их. Партактив зашумел, на Марию принялись гневно указывать пальцем. Вокруг нее образовалась зловещая пустота. Она пыталась что-то объяснить, а потом разрыдалась и, выскочив из зала, убежала домой.

Партийный актив длился с пяти часов вечера до восьми часов утра — целую ночь. Чего только ни вылили, чего только ни вспомнили на коммунистов, имевших хоть какие-то отношения с Якиром и его семьей. Засыпая на ходу, я пришел домой, когда солнце стояло уже высоко. Хорошо, что в этот день не было полетов — мы обслуживали материальную часть. Я собирался пару часов поспать, но у меня это плохо получилось. Мы жили на первом этаже, а со второго этажа, из квартиры Рычагова, которого не было в это время в Киеве, доносился буквально звериный вой-вопль Марии Нестеренко, перемежаемый нечеловеческими проклятиями в адрес Полины Осипенко. Марию с трудом успокоили пришедшие подружки, а я, с гудящей головой, отправился на аэродром. Получив жесточайшую моральную травму, не менее тяжелую, чем физическая, Мария Нестеренко недели две не выходила из дому, будучи на грани помешательства, а когда появилась на людях, то выглядела как выходец с того света: черная и исхудавшая. Это доставило немало удовольствия многим завистникам семьи Рычаговых. Вскоре они уехали из нашего гарнизона.

А у меня из головы не лезла история комиссара эскадрильи Софина, отстраненного месяца за два до этого партактива от должности и сдавшего ее Орлову. С самим Софиным будто играли в кошки-мышки: взять его или дать немножко походить по воле? «Дело Софина» для затравки и распаления страстей, демонстрации образа врага, тоже вынесли на партийный актив. Оказалось, что этот маленький, но хлесткий человек, хороший оратор, участник Гражданской войны, окончивший сразу после революции «Толмачевку», как называлась тогда по имени ныне забытого революционера Толмачева Военно-Политическая Академия имени В. И. Ленина, в 1921–1922 годах на групповом семинаре, на котором инсценировалась дискуссия с оппозицией, выступал за троцкистов, которые были тогда совершенно легальной партийной фракцией, «против» Ленина. Хорошо учили в свое время наших политработников! Но именно это стало причиной несчастий многих из них.

***

Источник : https://coollib.com/b/161230/read#t1

***

О произведении. Русские на снегу. Дмитрий Панов

Дмитрий Панов. Русские на снегу. Страница первая. Кубань. 001

Дмитрий Панов. Русские на снегу. Страница первая. Кубань. 002

Дмитрий Панов. Русские на снегу. Страница первая. Кубань. 003

Дмитрий Панов. Русские на снегу. Страница первая. Кубань. 004

Дмитрий Панов. Русские на снегу. Страница первая. Кубань. 005

Дмитрий Панов. Русские на снегу. Страница первая. Кубань. 006

Дмитрий Панов. Русские на снегу. Страница первая. Кубань. 007