Дмитрий Панов. Русские на снегу. Страница четвёртая. В небе Китая. 025 - 22 Августа 2020

Главная » 2020 » Август » 22 » Дмитрий Панов. Русские на снегу. Страница четвёртая. В небе Китая. 025

20:35

Дмитрий Панов. Русские на снегу. Страница четвёртая. В небе Китая. 025

***

Сориентировавшись в обстановке, я увидел в кромешной мгле, что другие самолеты ложатся на обратный курс. Я решил не отрываться от коллектива, что, как известно, является одним из главных принципов социалистического общежития. Коллектив всегда прав, даже когда он неправ. Когда я благополучно вынырнул из облачности на высоте примерно двухсот метров над землей, то увидел впечатляющую картину: один из наших самолетов И-15 БИС, заканчивая штопор, врезался в гору, покрытую лесом и сразу превратился в огромный шар огня, высоко поднявшийся над землей — все баки были заправлены под самую пробку. Кто же из ребят «гробанулся»?

Когда вся наша эскадрилья, по одному и парами, примерно через час двадцать минут возвратилась на свой аэродром, мы получили ответ на этот вопрос, по счастью не окончательный. Не хватало Миши Бубнова, двадцатичетырехлетнего молодого пилота, лейтенанта родом из южноуральского города Куса, очень хорошего и сердечного парня. Мишу любили в эскадрилье и мы ходили по аэродрому, как в воду опущенные. Вскоре возвратился обратно и наш лидер. Степа Супрун заявил: «Что ж вы, соколики, не справились? Можно было пробить облачность. Надо было поработать». Следует сказать, что никто не мешал Степе не просто вдохновлять нас пробивать шестикилометровую грозовую облачность на паршивой слабенькой «этажерке», приборы которой в кромешной клубящейся черной мгле, пронизываемой молниями, становились совершенно бесполезными — стрелки плясали, как бешенные и совершенно невозможно было понять, где верх, где низ и где горизонт. Я бы не удивился, если бы половина нашей эскадрильи погибла при таком полете, когда летчик теряет ориентацию и самолет срывается в штопор. Здесь бы знаменитому асу самому сесть за ручку управления боевого истребителя и показать нам пример. Но «соколик» Степа, погрузился на американский самолет, который был машиной совсем другого поколения и технического уровня, оснащенной мощными приборами для слепого полета и приспособленной для них. У Грини Воробьева не выдержали нервы, и он накинулся на Супруна с криком, обвиняя его, что он завел эскадрилью на верную гибель, а сам в это время крутился пробив облака на высоте шести с половиной тысяч метров на пассажирском самолете, ожидая, чем вся эта история закончится. Должен сказать, что после этого случая, к фамилии Супрун наши летчики частенько добавляли небольшую, но отнюдь не безобидную прибавку «дурной». Действительно, Степа мог погубить всех нас в этом карьерном полете. При его разборе Степа пытался еще петушиться, но после того как выступили опытные летчики, среди них ваш покорный слуга и, оперируя фактами, объяснили «сталинскому соколу», что на этой технике в таких метеоусловиях полет невыполним, Степа «поджал хвост». Следует сказать, что основательной летной подготовки в сложных метеорологических условиях наш прославленный ас не имел, летая на испытания самолетов только в хорошую погоду. В смысле выполнения слепых полетов, я, например, имевший двести часов налета ночных и слепых полетов, вполне мог бы его кое-чему поучить. Но куда было учиться прославленному Степе! Покрутившись на лидере выше облаков, он вернулся на свой аэродром Гуаньба, как и мы, грешные.

Какова же была наша радость, когда на второй день на аэродром явился Миша Бубнов. За сутки похудевший и будто вываренный в каком-то котле, но живой, и это было самым главным. То что он зашел прямо ко мне, было для меня каким-то признанием своей работы не только как летчика, но и как комиссара. Миша сел на кровать в моей комнате и заплакал. Я уже неплохо изучил психологию летчиков и знал, что ругать пилота, потерявшего самолет, нет смысла. Если это пилот, то он сам себя отругал больше, чем кто либо. Нужно было сказать хорошее слово.

Сначала я решил выслушать Мишу и вот, что он мне рассказал. Вскоре после вхождения в грозовую облачность он полностью потерял представление о своем нахождении в пространстве. Вокруг клубилась мгла, пронизываемая молниями, а стрелки и шарики приборов прыгали как бешенные. Вскоре самолет сорвался в штопор — неуправляемое вращение вокруг собственной оси по направлению к земле, из которого Миша сумел его вывести. Но едва вывел из этого штопора, как машина заштопорила опять. По расчетам Миши до земли оставалось метров 800 и он полностью потерял управление машиной. Миша решил покинуть самолет. Для этого нужно было отстегнуть ремень, удерживающий летчика в кабине, который крепился на груди. Открыв замок, летчик освобождался от всей упряжи и его уже почти ничто не удерживало в кабине. С левой стороны была маленькая дверца, сделанная в борту кабины. Миша открыл защелку и отбросил дверцу, к счастью не прижатую воздушным потоком. Потом Миша, как его учили, резко дал ручку управления от себя до самой приборной доски. Хвост самолета стремительно взлетел вверх, и катапультой выбросил летчика из кабины. Какое-то мгновение Миша летел рядом со своим самолетом, потом он взялся за кольцо выпуска парашюта, что возле левого плеча, и потянул его. Парашютный ранец разомкнулся и выскочил вытяжной парашют, который поволок за собой основной парашют. Мишино падение замедлилось до четырех метров в секунду. К счастью, парашют не зацепился за падающий самолет, как бывало.

Мише повезло, и он приземлился на холме, возле какой-то китайской деревни. Впрочем, в провинции Сичуань очень трудно понять, где кончается одна, казалось бесконечная, деревня перемежаемая полями и начинается другая, так плотно заселен край. Провинция величиной с Московскую область, а населения более ста миллионов. Впрочем, думаю, что Московская область могла бы прокормить не меньше китайских крестьян. Но это к слову. А Миша Бубнов благополучно свалившись на голову китайским крестьянам с декабрьского неба 1939 года здорово рисковал. Первая группа земледельцев, которые с мотыгами и серпами в руках побежали в его сторону была настроена отнюдь не мирно. Трудолюбивые китайские крестьяне имели привычку, взяв за ноги и руки, разрывать на части взятых в плен японских пилотов, а на стороне японцев сражалось некоторое количество наемных европейских летчиков. На этот случай нам, по распоряжению Чан-Кай-Ши, был выдан особый документ: это был кусок, примерно 40 на 40 сантиметров белой шелковой ткани с вышитыми на ней черной гладью иероглифами. Восстанавливаю смысл написанного по памяти, как переводил переводчик:
«Предъявитель данного документа является волонтером, сражающимся с японскими агрессорами на стороне китайского народа. Приказываю оказывать всяческую помощь. За нарушение приказа виновные караются по законам военного времени.

Генералиссимус ДЖАН /Чан-Кан-Ши/».
Этот китайский документ все наши летчики перед вылетом на боевое задание прикалывали на груди булавками, а уже потом одевали парашют. Стоило его увидеть китайским крестьянам, как Михаила сразу накормили, уложили спать, а потом, посадив на носилки, чему Михаил был рад, после всех пережитых потрясений, вынесли на магистральную дорогу в сторону Чунцина, и посадили на попутную машину. И вот теперь он сидел передо мной и плакал. Я принялся убеждать его, что он принял правильное решение, покинув самолет в такой сложной ситуации. Был бы летчик, а китайцы купят новый самолет в Советском Союзе. Утешенный комиссарским словом, Миша успокоился. Он, один из моих боевых друзей, хорошо воевал и в Китае, и в Великую Отечественную, до самой своей гибели. Правда, во время разбора полета у начальника штаба главного военного советника — Батицкого, на него пытались повесить дохлых собак. Все-таки было обидно, что, даже не увидав японских истребителей, мы уже успели потерять один свой. Следовало бы отодрать за это выдающегося аса, но не предъявлять же претензии члену советского правительства и «крайним» попытались сделать Мишу. Но мы с командиром стали так дружно его защищать, что Батицкий, не знавший как говорят, ни уха, ни рыла в летном деле, хотя и умудрившийся потом стать главнокомандующим ПВО страны, где добрую половину личного состава составляли летчики и авиаторы, только рукой махнул, решив не спорить с «летунами», которые, наверное, знают, что говорят, и к Мише Бубнову не применили никаких мер организационного или дисциплинарного воздействия.

Через три дня после нашей неудачи, мы совершили вторую, на этот раз удачную, попытку. 18 декабря 1939 года было хорошим, солнечным, прохладным для Китая днем, температура опускалась почти до нуля, погода по всему маршруту была хорошая и мы летели в составе двух истребительных эскадрилий: наша и эскадрилья Ершова, вооруженная как И-16, так и И-15 БИС. Мы довольно удачно преодолели первые 250 километров полета и оказались на аэродроме Джи-Цзын, который имел взлетно-посадочную полосу 1,5 на 1,5 километров, похожую на гаревую дорожку своим покрытием и хорошие подходы к ней со всех сторон. На следующий день, 19 декабря 1939 года, следуя за лидером, тем же «Сикорским», по прежнему отягощенным красавцем Степой, мы поднялись в воздух. Основной и подвесные баки были полны бензином, которого хватало на 4,5 часа. Курс — аэродром Гуйлин на юге Китая. Перед вылетов мы тщательно проверили кислородный прибор, лететь предстояло на высоте более 6000 метров, перелетая отроги великих Гималаев, которые, как известно, почти на 9000 метров вознеслись в небеса. Предстояло лететь и над хребтами и между ними, как рыба плавает среди водорослей.

Перед нашими глазами открылась удивительная картина, равной которой мне не приходилось видеть за всю свою жизнь. В величественном молчании выплывали под нами и рядом с нами колоссальные вершины, увенчанные сверкающими на солнце снежными шапками и ледниками, чистыми и белыми. Что значила вся суета людей, ведущих там, внизу, бесконечные войны перед этим великим и мудрым безмолвием. Ощущение обострялось чувством опасности, ведь если сдаст мотор, то спасения ждать неоткуда. Холодная струя кислорода, которая подпитывала наши легкие с высоты в 4000 метров и даже слегка пьянила, насыщая кровь, как шампанское, живительными пузырьками, казалось дыханием этого великого, ледяного безмолвия. Сердце билось учащенно — 120 ударов в минуту. Под крылом проползали колоссальные скалистые вершины и казалось бездонные пропасти. Человеку явно нечего было делать в этом великом горном хаосе. И, видимо, поэтому Гималаи так строго охраняют свой покой, десятилетиями унося жизни все новых людей, которые стремятся их покорить, а на деле только поползают по их ребристым бокам, как букашки. Видимо, недаром именно в монастырях, затерянных в таких и подобных им горах, созревали великие философские учения азиатских мудрецов.

Порой крошечные тени наших самолетов скользили по вершинам, на которые никогда не ступала и вряд ли когда-нибудь ступит, до скончания веков, нога человека. Этот самый удивительный полет в моей жизни продолжался всего сорок минут, он напоминал течение всей жизни человека: перелетаешь хребет и надеешься, что за ним горы будут пониже, но перед тобой встает огромный вал нового горного хребта, еще выше прежнего. Так и в жизни: тянешь до двадцати, думаешь, что дальше полегчает, но возникают новые, еще более сложные проблемы, с тридцати до сорока надеешься определиться в этой жизни и слегка расслабиться, но тебя закручивает еще сильнее, к пятидесяти надеешься закрепиться, но надвигающаяся старость шлепает тебя по лбу своей костистой рукой. Был момент, когда жизнь летчиков наших двух эскадрилий снова висела на волоске. Пролетая между двух колоссальных вершин, гораздо ниже шпилей, в горной седловине, мы попали в мощнейшую аэродинамическую трубу гигантского сквозняка, который видимо тысячелетия, а то и миллионы лет продувает между горными гигантами. Наши хрупкие маломощные этажерки, оказавшиеся на стремнине бурной, воздушной реки, неудержимо понесло на горную вершину. Я посмотрел вправо и ужаснулся: как будто бы навел увеличительное стекло на одну из вершин, она явно и неудержимо приближалась ко мне, становились видны все более мелкие детали горного рельефа. Гигант был готов принять на свою могучую грудь два с лишним десятка фанерных летательных аппаратов со сжавшимися в кабинах кусочками человеческой плоти и дать им вечный покой. Хорошо, что мы не растерялись, сумели развернуть самолеты против ветра и дать полный газ. Моторы надсадно выли на полных оборотах, и не хотелось думать, что может случиться, если лопнет какая-нибудь трубочка или сорвется пустяковый болтик.

Мы уцелели и остались живы. А на вылете из царства горных хребтов, Гималаи, будто в насмешку, дали сильный пинок под зад нашим геройским эскадрильям — сильный, восходящий кверху турбулентный поток подхватил фанерных комашек и играючи, вознес примерно на 1000 метров выше расчетной высоты. Мы были совершенно беспомощны в этом своем возвышении и могли только радоваться, что поток устремлен вверх, а не вниз. Лишь оставив за спиной царство горных хребтов и снизившись до высоты 2000 метров, мы поняли, почему китайские летчики так не любят летать по этому маршруту и делают это крайне редко. Мы принялись приветствовать друг друга взмахами руки и раскачиванием крыльев самолетов, опьяненные радостью чувства миновавшей смертельной опасности.

Китай, подобно Нью-Йорку, который как уверяли наши пропагандисты долгие десятилетия город контрастов, также страна контрастов. Мы перелетели, наверное, самые безлюдные места в мире и приземлились, наверное, в самых густонаселенных окрестностях нашей планеты. На юге Китая, по соседству с Индокитаем, территория густо населена. Людей здесь кормит не только земля, но и теплое море. Думаю, что местная суша была в свое время дном океана. С самолета местность неподалеку от небольшого южнокитайского городка Гуйлина, чистого и красивого, очень похожа на шахматную доску. Только вместо фигур на ней разбросаны почти одинаковые горки, высотой в сто-сто пятьдесят метров напоминающие по форме белый гриб, на вершине которого буйно растет девственный лес, и цветут удивительно красивые цветы, смотреть на них сверху, наверное, доводится только летчикам. Думаю, что процессы эрозии превратили в эти горки обычные холмы, стороны которых стачивали вода и ветер, а вершины были прочно закреплены корнями растительности. Учитывая, что они разбросаны в правильном порядке, на совершенно ровной местности, тянущейся на сотни километров, впечатление бывает удивительное. Земля здесь свинцово-серого цвета, вся покрыта рисовыми чеками, а происхождение диковинных «фигур», старый китаец, с которым мы общались через переводчика, объяснял следующим образом: когда океан отступал из этих мест, то сначала на его поверхности оказались холмы, основания которых подтачивала, плещась, медленно уходившая вода. Наша жизнь лишь доля мгновения по сравнению с этими процессами.

Но от геологии перейдем к авиации. Впрочем, на юге Китая их трудно разорвать. Аэродром города Гуйлин, находящийся в пяти километрах западнее его и имевший взлетно-посадочную полосу в два километра длиной и двести метров шириной, расположился как раз между «грибами» или «шахматными фигурами» холмов, которыми усеяна равнина и, заходя на посадку, нам приходилось буквально вилять, облетая всю эту шахматную рать, лавируя между нею, что, конечно, было очень неудобно и опасно. Один китайский летчик утешал нас: в будущем китайцы разберут вручную несколько «шахматных фигур», каждая из которых состоит из миллионов тонн скалистого грунта, очень мешающих взлету и посадке. Но это дело китайское. Впрочем, китайский аэродром Гуйян между Джи-Дзяном и Чунцином, где мы совершили посадку на обратном пути, действительно устроен на месте огромной горы, которую китайцы снесли вручную. А в Гуйлине, рядом с аэродромом в глубине горы, расположена подземная сталактитовая пещера. Вооружившись ручными электрическими фонариками, работающими от круглых батареек, мы спустились в ее недра, предводительствуемые местным экскурсоводом. Первый зал пещеры, размером с большой авиационный ангар, использовался как склад для военного имущества, неуязвимый для японских бомб. Вырубленные в камне ступеньки уводили нас в глубину сырых и душных недр пещеры, где глубоко под землей мы натолкнулись на зал, пол которого был буквально усеян человеческими останками: черепами, позвонками, костями конечностей. В этом зале наше классовое чутье, казалось бы, обязывало нас броситься на представителей проклятого Гоминдана, но государственные интересы повелевали молчать и они взяли верх. Ведь эти погибшие люди были в прошлом целой дивизией Народно-Революционной Кантонской армии Джуде. Китайские красноармейцы попали в эту пещеру, вернее, судя по всему, их загнали сюда превосходящие силы противника в начале тридцатых годов, когда китайская Красная Армия и ядро компартии совершали знаменитый Великий поход с Юга на Север Китая. На южных равнинах гоминдановцы уже почти раздавили зародившееся там коммунистическое движение: армия и партийный актив уходили на север, в леса и горы, к границам Советского Союза и Монголии, которые были практически их тылом. На маршруте этого движения был и Гуйлин. Китайская красная армия уходила, теснимая со всех сторон, штыком прокладывая себе дорогу и неся очень тяжелые потери. Гоминдановские генералы замуровали вход в пещеру, в которой оказались китайские красноармейцы, и все они, более десяти тысяч человек, погибли от удушья и голода. В течение двух лет эту пещеру не только не открывали, но и боялись к ней подойти из-за ужасного зловония. Не стану живописать дальнейшие сталактитовые красоты, которые как-то не шли нам на душу после увиденной своеобразной братской могилы. Была здесь и бурная подземная река, прерываемая водопадами до пяти метров высоты, и сталактитовые колонны, украшенные удивительными творениями кристаллической «флоры». Сталактиты играли разными цветами и причудливыми архитектурными формами, а густо стоящие колонны очень напоминали нам дремучий сибирский лес, сверкавший и переливавшийся, будто усыпанный бриллиантами под лучами фонарика. В 1945 году в Чехословакии, мне приходилось бывать в сталактитовой пещере «Моцоха», которая славится по всей Европе, но по красоте она не идет ни в какое сравнение с чудесами, виденными мною в сталактитовой пещере возле китайского города Гуйлина. Из пещеры мы вылезли вспотевшие от духоты и с головной болью от нехватки кислорода.
Могло ли сниться пропыленному кубанскому пастушку, что через несколько лет, в один день, ему придется лететь над величайшими вершинами мира, а уже на следующий опускаться в глубину земных недр, в великой стране, о которой многие поколения его предков, возможно, и не слышали? Положение светил моей судьбы совпало так, что меня несло по стремнине истории, порой без моих особенных усилий, в места, о которых люди мечтают всю жизнь и умирают, их не увидя.

На Гуйлинском аэродроме мы отдыхали все три дня и, благополучно проведя ночь, самым коротким днем в году, 22 декабря 1939 года, перелетели ближе к линии фронта на аэродром Лючжоу. Это большой стационарный аэродром с грунтовой взлетно-посадочной полосой, полтора на полтора километра, обсаженный по краям могучими пальмами. С южной оконечности громоздится горный хребет, метров 600 высотой.

Линия фронта проходила всего в полусотне километров от нашего аэродрома. Дальше путешествовать было некуда, и стало ясно, что здесь нам предстоит встреча с японскими истребителями. Нервное напряжение нарастало. Но ребята держались бодро, посмеиваясь и над жизнью, и над смертью, что конечно легче, пока с ней не встретился. Как нам сообщили, японцы довольно успешно наступают на город Куньмин, с потерей которого Китай лишился бы важнейшего пути снабжения, по которому, через Бирму получал много военного снаряжения и бензина из США и других капиталистических стран. Китайцы делали все возможное, чтобы сбросить японцев в море, но при соотношении один к десяти в их пользу, японская армия теснила китайскую: 30 тысяч японцев гоняли 300 тысяч китайцев и успешно продвигались вперед в сторону Лючжоу, который они впоследствии и заняли. Примерно через два часа после нашего прилета на аэродром этого города, мы принимали «гостей». Только успели заправить самолеты, как прозвучала команда «Тимбо!», — сопровождаемая устными пояснениями: «Джапан, джапан гуйцула» — японцы идут к нам.

На аэродроме в это время находились четыре эскадрильи истребителей, две наши и две китайские. Все они поднялись в воздух за каких-нибудь пять минут. Над аэродромом поднялась завеса пыли, и столкновений не произошло только чудом, самолеты в спешке взлетали на, порой, казалось, пересекающихся курсах. Взлетать было очень рискованно. Стоял невообразимый рев почти ста истребителей. Взлетали во всех направлениях. Одну пятерку истребителей нашей эскадрильи вел Воробьев, а другую я. Первой взлетела дежурная китайская эскадрилья, вооруженная И-15 БИС. А со второй китайской эскадрильей на высоте примерно метров тридцати моя пятерка едва не столкнулась. Было такое впечатление, что четыре китайских самолета управлялись пилотами, которые не обращали внимания на посторонних чужестранцев и взлетали, как хотели, не по прямой, а как-то криво, на пересекающихся курсах. Мне пришлось дать форсаж и буквально перепрыгнуть китайский самолет. Ребятам, идущим за мной, было уже легче, китайцы успели проскочить.

Мы взлетали, а в воздухе уже висели японцы: примерно двадцать пять истребителей. Оглянувшись, я увидел, что на наш аэродром падают длинные блестящие предметы, и ожидал взрывов, но оказалось, что это баки, выработанные японскими истребителями, которые они сбрасывали на наш аэродром, освобождаясь от всего лишнего для воздушного боя. Так хулиган снимает пиджак перед дракой. Опять судьбу жизни и смерти решали мгновения. Пока мы изо всех сил мотора набирали высоту, в стороне от аэродрома, чтобы ввязаться в драку, десятка японских истребителей опустилась метров на 600 и, пикируя, принялась стрелять из пулеметов по самолетам, стартующим после нас. Впрочем, им не удалось сбить кого-либо — поднимая хвосты пыли, последние наши истребители покидали взлетную полосу, а с земли уже тянулись к японцам трассирующие струи зенитных пулеметов, которые, впрочем, имели скорее символическое значение. Штурмующую японскую группу истребителей прикрывала группа второго яруса, действующая на высоте до 5000 метров, самолеты которой, как коршуны с небес, высматривали цель и бросались на нее в вертикальном пикирующем полете, потом резко выходили из атаки и становились «свечой» забираясь на прежнюю высоту. Я впервые наблюдал тактику боя японских истребителей, но сразу оценил мощь двигателей И-98 — машин новой модификации. Таких машин не было на Халхин-Голе. Авиационная промышленность Японии мгновенно среагировала на потребности армии. И-98 был великолепной современной машиной, покрытой тонким дюраль-алюминиевым листом, оснащенный четырьмя пулеметами: тремя средними и одним тяжелым типа «Кольт», с мощным четырнадцатицилиндровым двигателем «двухрядная звезда» в скрупулезном японском исполнении. Наши «Чижики» в погоне, за японским монопланом по «свече», могли преследовать его только первые двести пятьдесят метров вверх, а потом мотор терял мощность и захлебывался. Приходилось переворачиваться через крыло и становиться в горизонтальный полет на виражи, и болтаться как говно в проруби, ожидая, когда японец, вышедший своей «свечой» на высоту более 1100 метров, осмотрится и наметит новую жертву для своего стремительного клевка с большой высоты.

После взлета, набрав примерно 4000 метров высоты, мы развернулись, чтобы атаковать противника из верхнего эшелона, имея солнце за спиной, и устремились к месту воздушного боя, который уже начинался: над аэродромом крутилась огромная карусель истребителей, гонявшихся друг за другом. Японцы следовали своей прежней тактике: нижняя группа вела воздушный бой на виражах и боевых разворотах, а верхняя крутилась, выискивая себе жертву для атаки на пикировании. Наша эскадрилья, разбитая на две группы по пять самолетов, атаковала нижнюю группу противника с двух сторон: Гриша Воробьев завел пятерку слева, а я справа. Японская карусель рассыпалась и бой приобрел хаотический характер. Мы вели его по принципу «пары» — один атакует, а другой его прикрывает, японцы же действовали по принципу коллективной ответственности — верхние прикрывали нижних. Японский способ ведения боя был заметно эффективнее.

Итак, наступил, пожалуй, главный момент в жизни летчика-истребителя — воздушный бой с противником. Это всегда вопрос жизни — победить или быть побежденным, жить или умереть, на который нужно давать ответ, не откладывая. Ручка сектора газа мотора отдана вперед до упора, и двигатель дрожит, отдавая все, что может. Руки пилота на гашетке спуска пулеметов. Сердце бьется в бешеном ритме, а глаза ищут цель. Это на учениях смотрят в трубку «тубус» прицела, а в бою стрельба из пулемета ведется «по-охотничьи»: направляешь нос самолета на противника и открываешь огонь, делая поправку по ходу полета трассирующих пуль. Да не забывай почаще вертеть головой, заглядывая под хвост своего самолета, не появился ли там противник? Иногда меня спрашивают: «Как вышел живым из многолетней воздушной мясорубки?» Ответ прост: «Не ленился вертеть головой, благо шея у меня короткая, и голова вертится легко, как башня танка». Я всегда видел в воздухе противника и мог хотя бы примерно предугадать его маневр. Да и, видимо, родители дали мозги, которые могут постоянно держать в себе всю картину воздушного боя.

Сначала царил полный хаос и стрелять приходилось наугад. Потом мое внимание сосредоточилось на секретаре нашего эскадрильного партийного бюро лейтенанте Иване Карповиче Розинке, который, выбрав себе цель, отважно атаковал ее в пикировании и, догнав самолет противника, открыл огонь из своих четырех пулеметов. Самолет японца охватило пламя, он рухнул на землю, превратившись в огненный шар. Но верхний эшелон японцев крутился недаром. Когда Розинка выводил свой самолет из пикирования, его атаковали сразу два японских истребителя верхнего эшелона, и первыми же очередями подожгли «Чижика». Попадание было настолько точным, а бензиновые баки настолько полными, что «Чижик» не долетел даже до земли. Огненный факел, в который он превратился, оборвал свой путь примерно на высоте полкилометра. Не знаю, был ли ранен Иван Карпович, или просто не успел выпрыгнуть из вспыхнувшей машины, но в эти мгновения он нашел в небе Китая свою огненную смерть. Розинку любили в эскадрилье. Это был спокойный, рассудительный, толковый пилот. У него осталась семья. Перед отъездом родился сын. Как в жизни: рвался прославиться Степа Супрун, а погиб Иван Розинка.
Я вздрогнул от жгучей обиды, видя гибель товарища, и устремился в сторону одного из японцев, сбивших его. По обычной манере японцев, поставив самолет свечой, он выходил из атаки, набирая высоту, как раз мимо пары, где я был ведущим. Ведомым был Саша Кондратюк, очевидно позабывший, наконец, во всей этой смертельной карусели о своих пропавших долларах. Я пошел на сближение с японцем, выходящим из атаки, и атаковал его из очень удобного положения — сбоку, когда он летел вертикально, обращенный ко мне макушкой головы под плексигласовым колпаком, которым были оснащены японские И-98. Я хорошо видел летчика и открыл огонь немного раньше. Японец влетел в огненную струю и вспыхнул, как факел. Сначала бензин плеснулся на левое крыло, видимо, пули попали в бензобак, и плоскость сразу охватило пламя, оканчивающееся шлейфом дыма. Японец в горячке еще метров двести выполнял «свечу», но потом перевернулся через крыло и, став в горизонтальный полет, потянул свой охваченный пламенем самолет на восток, в сторону своего аэродрома. В бою не до любопытства, впрочем, естественного, что же случилось с моим противником? Мое внимание переключилось на других японцев, а китайские наблюдатели с земли докладывали потом, что японский «фити»-самолет не дотянул до линии фронта — у него отломилась плоскость и летчик покинул самолет, спустившись на парашюте. Китайцы захватили японца и привезли его на аэродром.

Узнав об этом, мы уже вечером после боя, стали просить главнокомандующего ВВС Китая генерала Джао-Джоу, который прилетел вслед за нами на аэродром показать нам пленного пилота. Джао-Джоу сначала выкручивался, объясняя, что он сидит в каком-то сарае, а потом стал нам объяснять, что пилота, в общем-то, уже нет, а нам покажут его обмундирование. Принесли какую-то бедную одежонку и тапочки на толстом войлоке со шнурками. Как мы узнали позже, аэродромная китайская прислуга, по китайскому обыкновению взяла японца за руки и ноги и по команде: «Ай-цоли!», «Раз-два взяли», разорвала его на части.

Страшная штука война. Судя по его воздушным маневрам, японец был хороший пилот и смелый парень, которому не повезло, что могло случиться со всяким из нас. Но и китайских крестьян, одетых в солдатскую форму, которых японские пилоты убивали десятками тысяч, можно было понять. На войне не бывает абсолютно правых и абсолютно виноватых. Во всяком случае, эта история оставила у меня на душе тяжелый осадок. Да и меня самого могли бы поджечь сразу после атаки на японца. Хорошо Саша Кондратюк отогнал истребитель, который пристраивался ко мне в хвост.

Коля Кузьмин сбил еще одного противника, атаковав его из нижней полусферы, под живот, как раз когда японец пытался атаковать наш самолет в самом уязвимом положении. Недаром говорят: «не рой другому яму». Воздушный бой над аэродромом Лючжоу разгорался. Китайские летчики, потеряв один самолет, опустились на высоту до ста метров и крутились там вокруг аэродрома, наблюдая как мы ведем бой. Первая группа японцев из нижнего яруса, видимо, расстреляв патроны и израсходовав горючее, собралась в стороне от аэродрома и ушла на восток. Они действовали четко и дисциплинированно следуя командам, передаваемым по радио. Им на смену подошла новая десятка истребителей, которая взялась за нас со свежими силами, предварительно сбросив на поле аэродрома подвесные бензобаки. Японцы воевали грамотно, не числом, а умением. Их было, примерно, в три раза меньше, но благодаря правильному тактическому рисунку боя и фактическому неучастию китайцев в нем, нам приходилось довольно туго. Впрочем, и наши ребята распалились. Двойной атакой Кости Коккинаки и Саши Михайлова был подожжен еще один японский истребитель, а мы пока обходились без новых потерь. Бой длился уже около сорока минут, достаточно для того, чтобы летчик успел сорок раз вспотеть и высохнуть, когда стало ясно, что противник, потерявший четыре самолета, начинает выходить из него. Преследовать японцев мы не стали, и горючего оставалось маловато, да и особого желания не возникало, если говорить честно.

А где же был наш славный ас Степа Супрун, сидевший за ручкой управления довольно мощного пушечного истребителя И-16, последнего слова советского самолетостроения? Его в бою никто из летчиков, в нем участвовавших, как-то не заметил. А ведь мог бы задать, пронесясь грозным метеором, японцам такого перцу своими двумя пушками, калибра 23 миллиметра, как не раз грозился на земле. Оказалось, что Степе московская квартира, почетные звания и наименования, привольная холостяцкая жизнь, бутерброды с икрой были как-то дороже боевой славы. И потому случилось так, что к нашему взлету по команде «Тимбо» Степан и его ведомый, Яша Мороз, прекрасный человек и мой приятель, опоздали и взлетели только тогда, когда воздушный бой был уже в полном разгаре и японцам было не до пары стартующих истребителей. Пока «Ишачки» набирали высоту в отдалении от аэродрома, да разворачивались, высматривая противника, прошло примерно с полчаса. Очевидно, увидев, что японцы потихонечку сворачиваются, Степа решил показать свою большую удаль, но не зная тактики японцев, стал подходить к месту событий на большой высоте, где и наскочил на японские истребители прикрытия.

Пара японских истребителей, без всякого уважения к члену советского правительства, долго гоняла Степу, а Яша как утверждал он сам, пытался его защищать. Во всяком случае, факты были таковы: самолет «аса» получил тридцать одну пулевую пробоину в фюзеляже и плоскостях, а восемь пуль ударили в броневую спинку, прикрывающую летчика сзади, что означало — японский истребитель свободно заходил Степану в хвост и бил его, как хотел. Это, конечно, было удивительно для такой грозы садов и огородов, как Степа Супрун.

После посадки, потрясенный Яша Мороз рассказывал о всех перипетиях спасения им прославленного аса. А Степа был смертельно бледен и на диво молчалив. Через несколько дней на наш аэродром, уже в Гуйлин, куда мы ретировались из Лючжоу, прилетел главный военный советник в Китае Качанов-Волгин и после короткой беседы со Степой, никому ничего не объясняя, посадил его в самолет и увез в Чунцин. Вместе с прославленным асом, спасавшим свою драгоценную жизнь, улетел и командир нашей эскадрильи Гриня Воробьев, в глазах которого после встречи с японцами не проходило выражение смертельного испуга. Гриша срочно заболел, ужасно раскашлявшись и, как он сам уверял, харкая кровью. Так мы остались без выдающихся воздушных бойцов. Вместо командира остался Саша Михайлов. Должен сказать, что это только положительно сказалось на дальнейшем ходе наших боевых действий.

Спустя пару часов после посадки, по выходу из боя, мы стали немножко успокаиваться. Итоги столкновения с японскими истребителями были благоприятными для нас: если верить китайцам, не дотянув до линии фронта, упало еще два японских истребителя и, таким образом, мы потеряли только светлой памяти Ивана Карповича Розинку и одного китайского пилота, сбив при этом шесть самолетов противника. Потерю Ивана Карповича мы переносили болезненно.

Кроме того, многие наши самолеты были побиты пулями. Вечером нас эвакуировали с аэродрома в дом отдыха, что находился километрах в 15 от аэродрома. И совершенно правильно сделали: с наступлением темноты японские бомбардировщики снова взялись за наш аэродром и бомбили его до утра: через каждые 40 минут прилетала «девятка» и сбрасывала бомбы на аэродром Лючжоу. Грохот бомб и вспышки разрывов не давали нам покоя всю ночь. Когда наступил рассвет и бомбардировка аэродрома прекратилась, то мы решили, что все наши самолеты уничтожены. Но когда с рассветом выехали на аэродром, то убедились, что большинства наших самолетов там совсем не было. Китайцы укатили их и спрятали в горах. Летное поле было основательно выведено из строя глубокими воронками, но мы нашли узкую полоску для взлета.

Китайский генерал Джао-Джоу приказал всем истребителям: и нашим, и китайским, перелететь подальше от линии фронта, на аэродром Гуйлин, ибо если японцы перебьют наши истребители, то защищать Чунцин будет просто некому. И это был бы весьма возможный исход событий. Ведь китайские ВВС имели всего до сотни истребителей, а противник целую тысячу и мог свободно маневрировать, создавая преимущество в воздухе. Да и качество японских самолетов было выше. Наш успех в первом бою объяснялся тем, что японцы еще не знали нашей тактики, нас было значительно больше, и мы сражались над своим аэродромом.

Все исправные самолеты вскоре взлетели и ушли на аэродром Гуйлин, до которого было около трехсот километров. Я не мог последовать их примеру, так как мой самолет подлежал небольшому ремонту. Во время ночной бомбардировки на мой И-15 БИС, который оставался на стоянке, упал ком земли и пробил плоскости. Их пришлось ремонтировать. Ремонтировался и самолет Степы Супруна. К обеду 23 декабря, я, в сопровождении группы китайцев, похоронил останки нашего летчика Ивана Карповича Розинки на местном кладбище. Останки — слишком громко сказано. Осталась всего одна левая рука, а все остальное сгорело. После этих печальных похорон, положивших начало, кажется, бесконечной очереди похорон летчиков из под

разделений, где я комиссарил и воевал, я принял свой подремонтированный самолет и ушел на Гуйлин. Промелькнули под крылом горы и долины, я вышел в расчетный район, но аэродрома не обнаружил. Сам город Гуйлин был на месте, а аэродром куда-то запропастился. Я долго кружился над Гуйлином на высоте 1500 метров и, не найдя аэродрома, решил возвращаться в Лючжоу, где и объявился через два с половиной часа после своего вылета, перед которым успел со всеми попрощаться. На аэродроме меня встретил Степан Супрун и мы, вместе поудивлявшись такой странной оказии, которая случилась со мной, пустились в обратный путь, после того, как я отдохнул часок, и мой самолет заправили бензином.
На этот раз аэродром нашелся. Как выяснилось, в первый раз меня приняли за японца. Самолеты были спрятаны в пещеру, никаких признаков жизни на аэродроме не подавали, а он сам идеально сливался с окружающей равниной. Когда мы прилетели во второй раз, на взлетно-посадочном поле выложили знак «Т», который помог нам сориентироваться. Читать дальше ...

***

Источник : https://coollib.com/b/161230/read#t1

***

О произведении. Русские на снегу. Дмитрий Панов

Дмитрий Панов. Русские на снегу. Страница первая. Кубань. 001

Дмитрий Панов. Русские на снегу. Страница первая. Кубань. 002

Дмитрий Панов. Русские на снегу. Страница первая. Кубань. 003

Дмитрий Панов. Русские на снегу. Страница первая. Кубань. 004

Дмитрий Панов. Русские на снегу. Страница первая. Кубань. 005

Дмитрий Панов. Русские на снегу. Страница первая. Кубань. 006

Дмитрий Панов. Русские на снегу. Страница первая. Кубань. 007

Дмитрий Панов. Русские на снегу. Страница первая. Кубань. 008