03:36 Дмитрий Панов. Русские на снегу. Страница первая. Кубань. 005 | |
*** Густая пыль, поднимаемая их сапогами, копытами коней и колесами телег, для многих из них была последней пылью Отечества, о которой не скажешь, что была она им сладка и приятна. Десятилетний мальчишка, я стоял, замерев от невиданного зрелища, еще не понимая грандиозности всего происходящего. Рядом стояли дед и дядья и мрачно смотрели на это шествие людей, уже двести лет закрывающих Пановым путь к свободе. Смотрели без сожаления, но и без злорадства. Ведь русские уходили из России. С высоты своих восьмидесяти лет и знания того, что случилось впоследствии, все-таки скажу, что если они не смогли управиться с могучим кораблем по имени Россия, то и должны были уйти. Немного отвлекусь и поговорю о кругах судьбы. Порой говорят, что будущее определить легко: оно звучит вокруг нас и в нас самих негромко, но внятно, нужно лишь прислушаться и присмотреться — судьба совершает некие круги, и прежде чем вывести на следующий круг, человеку подается знак о грядущем. Но не удивительно ли, что пройдет какой-то десяток лет, и я, в Качинской летной школе, втянутый революцией в продолжение могучей исторической драмы, продолжавшейся на просторах Отечества, оставленного уходившими офицерами, учился летному делу на таких же самолетах «Авро», с которых бросал бомбы на моих глазах по родной станице Приморско-Ахтарской неизвестный мне красный авиатор? Да и сама судьба бомбы, попавшей в дом Белика и застрявшей в подполье, симптоматична. Сколько раз я наблюдал, как самые скромные и даже робкие люди, понуждаемые необходимостью или любовью к Отечеству, совершали удивительные подвиги, а, казалось бы, прославленные герои — грудь в орденах, трусливо прятались в кусты. Белые ушли, а жить Беликам где-то нужно было. И вот старший брат моих приятелей, восемнадцатилетний Борис, по необходимости стал таким героем из числа подлинных. Жить на бомбе было неуютно, и Борис принялся вскрывать пол. Под двумя крайними к стене досками он обнаружил торчащий стабилизатор хорошо мне знакомой впоследствии бомбы АО-10 — десятикилограммовой осколочной авиационной бомбы. Борис сделал петлю из куска веревки и накинул ее на стабилизатор. Поднапрягся, потянул и выдернул из грунта подарок красных авиаторов, чуть не отправивший на тот свет бравого генерала Бабиева. Потом под восторженными взглядами жителей станицы, в сопровождении полутора десятков пацанов, следовавших на отдалении, в том числе автора этих строк, отважный Борис просто в руке, как обычный груз, отнес бомбу в плавни, подступающие к станице возле железнодорожного вокзала, и раскрутив, швырнул ее в грязную жижу. Бомба только булькнула, мирно улегшись в глубинные слои грязи, очевидно еще помнившие барахтавшихся в ней динозавров. Кстати, не в обиду будет сказано землякам-кубанцам и соотечественникам-россиянам, мой родной край да и вся Россия нередко напоминала мне это доисторическое существо: маленькая голова с таким же интеллектом и огромное туловище с раздутым желудком. Слишком мало думали мы в своей истории. А правда такова: именно такие Борисы вершили в ней все, а не прославленные чудо-молодцы. Но вернемся к белой армии, в беспорядке отступающей по кубанской степи. На другой день после начала ее отступления дед Яков послал меня пасти коров километра за три от дороги, от греха и голодных офицеров подальше, к лиману Комковатому, в районе третьей железнодорожной будки, неподалеку, через пересыхающий лиман, от местности, называемой сейчас «Курдами». Дед посылал меня подальше от беды, но недаром Наполеон говорил, что на войне самое безопасное место в гуще схватки. Я попал как кур в ощип. Именно в районе лимана Комковатого красная конница пыталась осуществить охватывающий маневр, подступая к Ахтарям. Все началось с кудрявых шрапнельных разрывов, беззвучно возникающих километрах в двенадцати от меня по ходу движения белых колонн, с явным недолетом. Белые разрывы на голубом небе были очень красивы. Однако действие сразу же переместилось на грешную землю, да еще в район моего стада коров. Степь слегка загудела под копытами конного разведвзвода белых, приближавшегося со стороны дороги. На пике трепетал трехцветный российский флажок. Как на грех, из-за зарослей кукурузы в этот же момент выехала разведка красных с соответствующим флажком на кончике пики. И здесь мне пришлось увидеть то ужасное, что так поразило Толстого в молодости, под названием война, а иначе говоря, взаимное убийство друг другом людей, в общем-то не имеющих лично к противнику никаких претензий. Потом, в воздушных боях, мне приходилось не раз стрелять и попадать, но тогда это было первое и самое ужасное детское впечатление. На секунду разведки застыли, потом командиры какими-то нечеловеческими голосами подали команды, и шашки покинули ножны. Набирая скорость по загудевшей, вечной земле как некогда скифы навстречу сарматам, навстречу друг другу летели два конных отряда с одинаковым криком «Ура» — «Смерть» по-монгольски. Четыреста метров, разделявших отряды, они преодолели в мановение ока. Отряды перемешались и, взаимно погасив скорость друг друга, кружились на одном месте. Всадники неистово рубили друг друга, попадая по шеям коней. Раздавались нечеловеческие проклятья и вопли. Длилось это всего две-три минуты. Я стоял, остолбенев и похолодев от ужаса, даже не заметив, что мои коровы задали стрекача. От ближайших всадников меня отделяло метров пятьдесят. Стресс был настолько силен, что я снова стал сильно заикаться, как и после пожара. Вскоре белые не выдержали и кинулись наутек, оторвавшись метров на сто от неприятеля. С хриплыми воплями красные погнались за ними, стреляя вдогонку из винтовок, и вскоре вся срежиссированная гражданской войной ужасная сцена исчезла с глаз маленького пастушка, перед которым вдруг приоткрылась лишь малая часть страшной жизненной правды. На поле боя остались брошенными четыре зарубленных бойца, неизвестно, красные ли, белые ли, двое стонущих раненых, трое лошадей, одна с отрубленной головой, две покалеченных сабельными ударами поломанные пики, винтовки, полевые сумки. Имущество это стало добычей крестьян, трудившихся на окрестных токах. Но трофеи еще нужно было уметь взять. Крупным специалистом в этой области показал себя мой дядька Гришка Панов. Найдя на поле боя винтовку, он привязал ее к ноге веревкой и, следуя к нашему табору, тянул ее, незаметную для ненадежных соседских глаз, километра полтора. С тех пор у нас появилась винтовочка, из которой мы постреливали по ночам ради развлечения и предупреждения незваным гостям. Как известно, с вооруженными людьми не спорят. Не спорили и мы с белыми офицерами, заходившими в наш степной табор, стоящий на большой дороге, и забиравшими все, что им требовалось: хлеб, молоко, сливочное масло, телеги, скот. Начни возражать — пристрелят и фамилии не спросят. Потому, как я уже рассказывал, весь скот угнали подальше. Как-то ве чером в наш табор зашли пленные красноармейцы, переделанные в белогвардейцев. Им выдали новенькую английскую форму, оружие, снабдили английскими консервами и печеньем, поместившимся в добротные кожаные сумки. На поход барона Врангеля Антанта не поскупилась. Продовольствия и амуниции было достаточно, не хватало людей, согласных «носить погон английский и курить табак французский». Так вот, возле нашего табора остановилась на ночлег целая рота бывших красноармейцев. Один из них расспросил меня, а потом и деда, что где поблизости находится. Потом потихоньку ушел к своим. Когда все солдаты, настоящие врангелевцы, а были в роте для присмотра и такие, заснули, пленные красноармейцы улизнули в камыши и плавни. Искать их там было даже сложнее, чем иголку в стоге сена. Проснувшиеся врангелевцы утром сделали несколько выстрелов в сторону камышей и пустились отступать дальше. А часть пленных красноармейцев дня через три вернулась в наш табор. А по дороге было раскидано целое богатство: патроны, гильзы, брошенные винтовки, подсумки и сумки. Я даже нашел офицерский мундир с приколотой к нему медалью и крестом и винтовку без патронов, которую отдал деду. Увлекшись этим занятием, я прозевал главный трофей. На станции в Ахтарях врангелевцы оставили 82 вагона, загруженных военным имуществом. Особенно много было шинелей в тюках — барон явно собирался воевать долго, ботинок, медикаментов, консервов и боеприпасов. Два часа, разделявшие в Ахтарях смену власти белых на власть красных, стали для многих ахтарцев настоящим звездным часом. Открыв двери вагонов, ахтарцы волокли по улицам станицы, не считаясь с тяжестями, всякое войсковое имущество. Не стану говорить, как пригодились бы в многодетной семье вдовы красноармейца шинели или ботинки. И это было бы справедливо. Но наша мать Фекла Назаровна, даже в самых сложных ситуациях исповедующая заповеди христианской морали, так скомпрометировавшей себя в двадцатом столетии, по принципу: «Не укради», сама не пошла и детей не пустила на станцию. Первым вошел в станицу эскадрон под командованием Синельникова, ахтарца, студента-революционера, сына местного мелкого торговца, которого здесь хорошо знали. Совсем молодой, лет двадцати с небольшим, Синельников, ушедший еще в 1918 году с Четвертым Ахтарским красным полком и вернувшийся в родную станицу на красивом коне, хорошо одетым и отлично выглядевшим, выступая с тачанки, произнес на митинге, проходившем на базарной площади, как тогда водилось, пламенную речь о разгроме белой своры и утверждении свободы трудового народа. Если бы дело было только в белой своре, во времена наступившей уже надолго, до 1942 года, советской власти! Большинство жителей станицы радовались этой перемене, а сам Синельников произвел на всех очень приятное впечатление. Больше о Синельникове, так ярко мне запомнившемся, я ничего не слышал — эскадрон вскоре ушел. Казаки снова бежали в приазовские плавни и камыши, организовав там целую гирлянду банд по интересам: банда «зеленых», банда «белых», банда «Рябоконя» и другие. Несколько лет, до самого 1926 года, они орудовали в приазовских плавнях, грабя и убивая чаще всего ни в чем не повинных людей. Нередко борьба с этими бандами приобретала драматический и противоречивый характер. Должен сказать, что все прошедшие потрясения породили массу двурушников и провокаторов, которые нередко находили, будучи людьми не без способностей, немалое удовольствие в исполнении этой своей роли. Жизнь преподносила сюрпризы. На все Ахтари была известна громогласная женщина — вдова погибшего красноармейца-казака, которую за грубый голос, им она на митингах произносила речи, в основном требуя материальной помощи оставшимся без отца, как и я с братьями и сестрой, пятерым детям, назвали «Ротатой Марфой». Я еще восхищался боевой женщиной, умеющей постоять за свою семью, в отличие от нашей тихой и покорной своим родственникам матери. Широко открытый рот Марфы, трубный глас, вырывающийся из него, и яростная жестикуляция приводили в экстаз довольно флегматичных ахтарцев. Думаю, что, живя в большом городе, Марфа могла бы далеко пойти. Как и ныне, наступали времена, когда такие люди входили в большую цену — казалось, вздрагивает даже площадь, на которой Марфа в очередной раз клеймит всех подряд. И добивалась своего: получала помощь для своих детей от советской власти: муку, сало, постное масло и другие продукты, которые сразу же переправляла в банду Рябоконя, где обзавелась постоянным любовником. Должен сказать, что именно после разоблачения «Ротатой Марфы» я как-то перестал верить людям, говорящим уж слишком громко и слишком пламенно. Это недоверие сохраняю и по сей день. К этому времени ВЧК накопила уже определенный опыт, и «Ротатая Марфа» попала в сферу ее интересов. Скоро выяснилось, что Марфа — связная, которая поставляет в банду не только продовольствие, но медикаменты, и разведывательные данные. В Ахтари прибыла бригада бывалых чекистов и эскадрон всадников, людей с резкими движениями и пронзительными взглядами, одетыми в кожаные куртки. Банда Рябоконя, имея надежного агента в Ахтарях, совсем обнаглела. Темной ночью в марте 1922 года «Ротатая Марфа» привела чекистов и красноармейцев на своем «хвосте» прямо в расположение банды. После ночного боя в районе станицы Гривенской «Ротатая Марфа» была захвачена вместе с частью бандитов. Она не смирилась и как гиена бросалась на наших бойцов, ругаясь и оскорбляя их. Но ораторские способности на этот раз не выручили «Ротатую Марфу». Разговор был короткий. О гуманизме тогда подзабыли и «Ротатую Марфу», согласно приговору «тройки» ВЧК, вместе с двумя десятками казаков расстреляли на северной окраине Ахтарей, в глубоких нишах, оставшихся в обрыве, ведущем к морю, где после высадки Врангеля и во избежание ее повторения почти год стояли шестидюймовые морские орудия, снятые с кораблей вместе с башнями. Детей «Ротатой Марфы» отдали в детские дома. Раздумывая о роли и судьбе «Ротатой Марфы», скажу и о роли провокаторов в судьбе русской революции. Как известно, провокатором был и один из крупнейших партийцев-большевиков Малиновский — «Азеф». Ему безоговорочно доверял Ленин. Как известно, «Азеф», закадычный друг Сталина, пытался уйти от расстрела, утверждая, что принес революции больше пользы, чем вреда. Нечто подобное могла бы утверждать пламенный ахтарский базарный оратор «Ротатая Марфа». Но дело не в ней. Недавно обнародованы документы, согласно которым Сталин, пойманный жандармами после одной из экспроприаций, предпочел перспективе неизбежного повешения сотрудничество с царской охранкой и некоторое время довольно аккуратно поставлял сведения — как указывается в жандармском документе, до самого избрания в члены ЦК партии большевиков, после чего партийно-революционная карьера оказалась явно более перспективной, чем роль мелкого осведомителя. Думаю, вряд ли кто-нибудь докопается сегодня до неоспоримой истины. Было время замести любые следы и упрятать любые концы в воду. Но меня, человека, на глазах которого Джугашвили делал свою фантастическую политическую карьеру, не оставляет ощущение вероятности такого оборота событий. Слишком многое в нашей последующей жизни носило откровенно полицейско-провокационный характер. Провокации и полицейщина стали таким же естественным атрибутом нашей жизни, как карточки на хлеб и дырявая изношенная одежда. Слишком многое в характере этого человека соответствовало роли провокатора. В начале марта 1922 года, как я уже упоминал, скончалась наша бесстрашная защитница, прабабушка Татьяна — девяностовосьмилетняя дочь и мать крепостных крестьян. Прервалась связь времен. Как только мы схоронили ее, сразу начался очередной этап ограбления окончательно осиротевшей семьи. Писать об этом больно и неприятно, но так уж постановил я себе, принимаясь за эти мемуары — писать правду. К нам в дом заявился ее сын, наш дед, Яков Захарович Панов, отец моего отца, и предложил нашей матери, Фекле Назаровне, план переселения, не менее грандиозный для нашей семьи, чем великое переселение народов, волнами прокатывавшееся по приазовским степям в последние два тысячелетия. Оказывается, дед решил свести старые счеты, забрать-таки наш дом и двор в пользу своего сына от другой жены, Ивана Яковлевича Панова, а мы, пятеро малых детей с матерью, должны были следовать в маленькую хатенку, купленную нам на окраине станицы. В противном случае дед категорически отказывался помогать матери воспитывать малолетних сирот, которые должны были «пойти по миру». Хорошо помню, как после этого визита деда мать села на край кровати и, пригорнув к своей груди нас, пятерых детей, долго и горько плакала. Ивану было тринадцать лет, а младшему Николаю всего три года. В хате было холодно и, по обыкновению последних лет, голодно. Этот эпизод я предлагаю внимательно прочесть апологетам доброго сердца русского народа и честной бедности. Думаю, что все народы одинаковы, а от всех видов бедности люди в достаточной степени звереют. Была зима, и мы буквально замерзали в своей хате от холода и голода на глазах довольно состоятельных родственников. Но вся семья была охвачена настроением, которое возникает у людей в отчаянных ситуациях, подобное которому я видел через двадцать лет у наших войск под Сталинградом: ни шагу назад из родной хаты, откуда родственнички пытались выкурить нас голодом и холодом. Старший брат Иван, которого дед смертельно боялся, не без основания считая способным на все, строил планы поджога дедовского подворья, намечая пустить красного петуха под верховой ветер. Но особенно укрепило решение нашей семьи не трогаться с места пов едение нашего соседа по двору Лебедя, который, заметив, что уже три дня из трубы нашей хаты не идет дым, и путем простейших умозаключений, видимо непосильных нашим родственникам, придя к выводу, что нам просто нечем топить, молча перебросил через забор в наш двор десять кулей камыша. Этот жест человеческой доброты я помню по сей день. Не удовлетворившись достигнутым, на следующий день к нам заглянули «гости» — те же Павел и Григорий, но уже в сопровождении деда Якова — исправлять историческую справедливость. Примерно так Гитлер вел себя лет через двадцать в Европе. Правда, дед заявил, что он берет только то, что ему принадлежит. Ведь при разделе имущества мой отец Пантелей остался жить с дедом Захаром и получил от него наследство. Судя по наслаждению, с которым параллельная семья Пановых грабила наш сиротский дом, наступление этого часа давно ожидалось с вожделением, много раз обсуждалось и проигрывалось в лицах длинными зимними вечерами. Результаты повторного грабежа таковы: бочка для воды емкостью на сорок ведер, старый плуг и две бороны, наша единственная арба, ящик от крестьянской брички, барки и дышла, старый чугунный котел ведер на десять, в котором варили на степи борщ для большой ватаги в период уборки урожая, старые хомуты, различный сельхозинструмент, в частности вилы, грабли и лопаты, ключи разводные для закручивания гаек. Не забыли вывезти даже 250 штук кирпичей, времен деда Захара, сложенные возле нашего погреба, и щетки для побелки стен. В общем-то, после этого погрома наша семья, кажется, достигла издавна желанной свободы: наш двор и дом были пусты и свободны от всякого имущества, отягощающего личность. Но, как известно, личность нужно еще и кормить. И потому наша мать, поплакав, осмелилась напомнить деду, что он оставляет малолетних детей без всяких средств к существованию. Тот ответил, что пусть наживут сами, тогда и будут иметь. Словом, без этого имущества мы оказались у деда практически в рабстве. Последовавшие за грабежом несколько дней дед аккуратно приходил к нам каждое утро и целыми часами лазил по чердаку и сараям — что-то искал, осматривая и обстукивая. Может быть, ему казалось, что забыл что-нибудь? Словом, нам оставалось жить из чьей-то милости. И так совпало, что вскоре вся страна зажила из милости ее правителей. Из милости получали мизерную зарплату за тяжкий труд, которой всегда могли лишить. Из милости покупали хлеб в магазине, которого могло не оказаться, если хозяин разгневается, и люди миллионами умирали с голода. Из милости из людей делали героев, чтобы сразу же превратить их в преступников. И это продолжалось целые десятилетия — ощущение жизни из милости, психологическое состояние без вины виноватого, инстинкт безропотного подчинения, глубоко въелись в душу и плоть народа. Для этого была прекрасная почва, подготовленная столетиями самодержавия, но деспотизм невиданно расцвел, когда людей лишили всякой собственности, как оказалось, дающей свободу. Окончательно завершив грабеж, дед поинтересовался у матери, надумала ли она переселяться в хатенку, где ей с детьми, по мнению его семьи, самое место. Мать ответила, что и она сама и дети решили все умереть, но никуда не уйти со двора, где умер отец. Дед ударился в зоологию: выругался матом, каркая, как старый ворон, плюнул как верблюд и ушел, сказав на прощание: «Подыхайте с голоду как собаки!» Ради исторической справедливости, о которой так радели дед с сыновьями, грабя наше подворье, отмечу, что у самого деда Якова бывали проблески человечности по отношению к нам. Но он находился буквально в клещах семейной осады. Ведь кроме моего отца, Пантелея, другие пятеро детей были от его другой жены, Варвары Никитичны Дидюк. И за каждый жест жалости и снисхождения в нашу сторону деду крепко доставалось. Камнем преткновения были наш дом и хозяйство. Мне нередко приходилось слышать как дед стонал и охал, перечисляя обиды, действительные и воображаемые, которые ему нанесли при разделе имущества, отселив на сторону, а значит, лишив, как он считал, результатов труда. Всякие доводы рассудка были бесполезны, настолько дед зациклился. Трудно себе вообразить наше душевное состояние — его малолетних внуков: наш дедушка, и желает нам худа, проклинает нас. Все это не поддавалось детскому рассудку. Да и взрослому тоже. Дед жил хорошо, имел крепкое хозяйство, гораздо больше, чем наше: чего же ему еще нужно было от нас? Но сколько нас ни обижали, гордость не входит в число добродетелей нищих. А здесь еще советская власть прислала какую-то квитанцию на уплату налога. Все это и заставило нашу маму обратиться к свекру, все тому же деду, с просьбой, чтобы он вспахал для своих внуков две-три десятины земли и засеял их, а мы будем под его руководством обрабатывать землю и помогать друг другу. К тому времени дед имел пять лошадей, четыре коровы и другой мелкий скот. Пользовался наемным трудом постоянной батрачки Елены и сезонного батрака Романа, следовательно, был кулаком, чем очень гордился. Окончательно утвердиться в этом почетном тогда звании мешало отсутствие собственной земли. Поселковый совет давал землю временно, но не скупился: во вполне достаточном количестве — только обрабатывай. Но дед решил «додавить», как говорят борцы, нашу семью. Он поставил матери ультиматум: «Если отдашь двор с домом, тогда вспашем тебе и даже уберем три десятины зерновых». Нужно себе представить обстановку, в которой этот ультиматум выдвигался: в стране свирепствовал очередной голод, ставший потом постоянным спутником всех исторических потрясений и экономических успехов. Мне лично приходилось не раз наблюдать, как опухшие люди умирали от истощения. Особенно много погибало людей из числа беженцев с Поволжья и Украины, пораженных засухой и искавших спасения на благодатной Кубани. Впрочем, думаю, дело было далеко не только в климатических условиях: продразверстка, уже несколько лет, с применением жестоких репрессий, проводимая в стране, об этом я еще скажу, подрывала саму основу сельского хозяйства, построенного на инициативе и частном интересе производителя, который упорно не хочет работать даром на толстозадого кремлевского дядю, пусть даже и украшенного красной звездой. Резко сократились посевные площади. А здесь еще и засуха. Крестьянин рассуждал следующим образом: посею, уберу и спрячу лишь столько, сколько нужно для прокормления своей семьи. Все остальное все равно заберут под метелку, выдав какую-нибудь пустую бумажку, именуемую квитанцией. Дед Яков несколько лет, до 1927 года, таскал подобную бумажку, выданную ему в 1920 году заезжими продотрядовцами и подтверждавшую, что Яков Панов сдал государству восемьсот пудов разнообразного зерна в счет продразверстки и советская власть уплатит ему за это при надлежащем случае. Дед Яков верил, или хотел верить, что пришла серьезная власть, уважающая крестьянина, и трудился с ожесточением, но многие крестьяне сразу поняли, что наступила эра обмана, демагогии, болтовни, показухи и невиданной жестокости. Через Азовское море с Украины баржи и небольшие пароходы, те же «Ахолон» и «Поти», грузившие хлеб еще не так давно на иностранные сухогрузы, большими массами привозили в Ахтари голодающих. Весь просторный ахтарский берег к весне 1921-22 годов на протяжении трех-четырех километров оказался усеянным огромным количеством апатично сидящих людей, уже не имевших сил двигаться. Скажу доброе слово о своих земляках-кубанцах, особенно тех, кто победнее. Если состоятельные люди, в основном, делали вид, что не замечают этого голодного нашествия, то рыбаки, приходящие с путины, в больших количествах раздавали голодающим пойманных судаков, тарань, лещей, сазанов и другую рыбу. Здесь же на берегу дымились казаны, в которых булькала наваристая уха на основе лучшей в мире деликатесной рыбы, и люди, совсем обессилевшие от голода, среди них добрая половина детей, через день-два становились на ноги и уходили вглубь Кубани к хлебным казачьим станицам. Но и Кубань была уже изрядно опустошена продразверсткой, невиданным варварским методом экономических отношений, бытовавшим на Руси разве что в период монголо-татарского ига, истощавшего страну примерно так же, как эта любопытная модель движения человечества к всеобщему благу, названная казарменным коммунизмом. Так что и на Кубани вскоре начал свирепствовать голод, хотя урожай в том году был хороший. И вот в этих условиях прозвучал ультиматум деда, практически обрекавший нас на голодную смерть. Мать обратилась к брату, уже известному нам Григорию Назаровичу Сафьяну, который наотрез отказался помочь, направив ее к свекру. Пришлось обращаться к родной сестре — Марии Ефремовне Ставрун, муж которой имел две лошади и занимался торговлей мясом. Тот, по жлобскому обыкновению, пообещал, а в последний момент отказал, пеняя на свекра. Наша посевная срывалась, и перспектива голодной смерти семьи была более чем реальной. Муки в доме оставалось около трех мешков, а до урожая было далековато. Мать перешла на выпечку хлеба с примесью сурепной макухи, а весной — лебеды. У нас заболели желудки. Однако, как потом говорили на фронте: для кого война, а для кого мать родна. Кулаки, имевшие запас зерна и муки, нередко покупали ценную вещь или даже усадьбу с хорошим домом за один-два мешка муки или даже зерна. Наша мать, бедная безграмотная женщина, оставшаяся с пятью сиротами, совсем растерялась и пошла к своему свекру и нашему деду, прихватив в качестве аргументов меня и самого младшего брата Николая. Переговоры проистекали следующим образом: мать плакала и умоляла помочь, а дед в присутствии своей жены, бабки Варвары, помочь отказывался, поддерживаемый сыновьями Павлом, Григорием и Иваном. Условие оставалось прежним: отдать наш двор с домом. Желая спасти детей, мать стала на колени, и продолжала просить, плача при этом. Дед Яков заколебался: даже нерешительно пообещал вспахать и посеять пару десятин земли для сирот. Но на него сразу набросились сыновья и бабка Варвара. Как и при грабеже нашего хозяйства, особенно свирепствовал наш дядя Павел Яковлевич Панов, грубый и жестокий по характеру. Ожесточенный спор, сопровождаемый проклятиями и оскорблениями, не привел семью деда ни к какому решению. Наша мать поднялась с колен и заявила, что ей ничего не остается делать после окончания запасов муки, кроме как удушить себя с детьми угарным газом, перекрыв задвижку на печке во время сна. С этим мы и ушли от деда к себе домой. Нам стало ясно, что помощи ждать неоткуда. Впрочем, не могу не упомянуть, что делались попытки перевести военный, а значит грабительский, коммунизм, в экономическую плоскость. Как-то, зимой 1920–1921 года, мать отправилась на базар, намереваясь продать крынку молока и купить взамен рыбину. На базаре к ней подошел строгий представитель станичного совета и сообщил ошеломленной безграмотной крестьянке, что мечта, над теоретической разработкой которой бились лучшие умы человечества, Кампанелла, Лассаль, Бабель и Бебель, а также Карл Маркс с Энгельсом, наконец сбылась: в Ахтарях коммунизм в общих чертах уже построен. Прикладное понимание осуществления величайшего общественного учения выразилось в экспроприации у матери крынки молока. Правда перепугавшейся вдове, сразу же вручили требуемого мороженого сазана — потребность была определена с ее слов. Владельцу сазана молоко не требовалось, и его поставили на стол под базарным навесом, ожидая пока появится владелец товара, который может быть приобретен за молоко и потребоваться владельцу сазана, изъятого в пользу моей матери. Словом, марксова формула: товар — деньги — товар начала действовать без своего центрального звена и при помощи бартерных сделок. Суеты с этим бартером было столько, что идейные предшественники Хрущева, несмотря на мороз, были все в мыле, мотаясь по ахтарскому базару и спрашивая, кому что нужно. Впрочем, хорошо было уже то, что пустую крынку матери все-таки вернули на следующий день, что знаменовало собой вступление в качественно более высокий экономический этап. Через пару недель коммунизм, построенный в отдельно взятой станице, приказал долго жить, впрочем, как все коммунизмы до и после него. Как показала история, человечество не может сконцентрировать такое количество дураков, управляемых подлецами, которое обеспечило бы функционирование данной общественной модели. Случай этот сильно перепугал мать: подобный коммунизм уж очень органично переходил в откровенный бандитизм, да и неудобно, невыгодно, неинтересно в конце-концов, рассуждала любившая, как и все женщины, пообщаться со знакомыми на базаре и поторговаться всласть, выбрав, что нужно, мать, слыхом не слыхавшая о мудреных теориях бородатых мудрецов, но сразу сумевшая дать им, как говорят, взвешенную оценку. Да вот беда, превращенные практически в религию, эти теории устраивали слишком многих проходимцев, не желавших всерьез трудиться, но любивших хорошо пожить, разгуливая с маузером на ремне через плечо. И все-таки наша семья не сдавалась. К прокормлению, совершенно неожиданно для ожидающего нашей голодной смерти деда, подключились четырнадцатилетний Иван и двенадцатилетний автор этих строк. В торговом порту мы ловили бычков на удочку — приносили их до пяти десятков. А это уже пропитание на целый день для всей семьи. Казалось, теплое кубанское солнце, взломавшее и угнавшее в море лед на Ахтарском заливе, также прогнало и беды, обступившие наш дом. Открылась путина, принесшая прекрасные уловы судака. Я бегал к берегу помогать рыбакам перебрасывать увесистых судаков из лодки в корзину при помощи небольшого багра. Рыбаки, выходившие в море часа в два ночи — ранним утром рыба ловилась лучше всего, так наматывались на веслах, парусах и работая с сетями и вентирями, что когда часам к восьми утра подгоняли байды, колабухи и баркасы, полные рыбой к берегу, то у многих просто не поднимались руки от усталости. В уплату за помощь мне выдавалось рыбы, столько мог унести. Обычно это бывали два огромных икряных судака, которые я нес, зацепив пальцами под жабры. Лучшие рестораны мира были бы рады сегодня подать такую рыбу, белое ароматное филе судака, на стол почетным гостям. А ведь судак был сравнительно простой рыбой в невиданно богатом королевстве азовской рыбы. Богата была наша земля и много обещала своим обитателям всего несколько десятилетий назад. Но как говорят в народе: «Надолго ли дураку стеклянный член…» На плите в кухне постоянно не переводилась уха, которую мать варила из добытых мною судаков, а мой старший брат Иван, с присущими ему дерзостью и инициативой, обеспечивал хату топливом: таскал уголь со станции и камыш-плавун, выбрасываемый морем на берег залива. И вот подошла посевная 1922 года. Деду Якову видимо все-таки удалось убедить свою домашнюю оппозицию в полезности наших рабочих рук. Тогда и было заключено соглашение, о котором я уже упоминал: дед вспахивает и засевает две десятины земли — одну под пшеницу-орновку (весенняя пшеница) и одну под бахчу, а мы работаем на него все лето. Четырнадцатилетний Иван — погонычем, я пастухом пяти дедовых коров, а мать в уборочную страду будет работать кухаркой вместе с меньшими детьми Василем, Ольгой и Николаем. Мать, конечно, сразу повеселела и приняла все условия. Так начал свою сельскохозяйственную карьеру мой брат Иван в качестве погоныча лошадей, бредущего за животными, волокущими плуг, щедро нарезающий маслянистый кубанский чернозем, или в качестве наездника на передней лошади из четырех запряженных попарно, тянущих косилки «Жестон» или «Макорник» — русское сельское хозяйство все еще жило техникой, приобретенной в период короткого и бурного развития капитализма в стране перед Первой мировой войной. Да и вся страна, в частности мои родные Ахтари, пожинали еще десятилетия плоды того короткого созидательного периода. Даже приезжая в Ахтари уже в семидесятые годы, задумывался: ведь мало что изменилось в жизни их жителей. Становой хребет экономики станицы, а потом города, железная дорога, порт, вокзал, мощные паровые мельницы, большие ремонтные мастерские отличного механика Губкина с сыновьями, славящиеся на всю округу, конечно же арестованного и высланного куда-то в 1929 году за компанию с кулаками, хотя несли эти люди настоящий прогресс и настоящую культуру, а старший брат погиб как герой, спасая товарища по работе во время пожара в машинном отделении кинотеатра — бывшего прекрасного купеческого клуба, сейчас зовущегося «Красная звезда», до сих пор исправно служащего, построенного на средства купца Малышенко, 38 ссыпных зерновых амбара, разоренных при советской власти, был создан в то славное время. Все это дает основания мне думать, что, судя по бурному росту материального благосостояния — основе прогресса всякого общества, Россия была на правильном пути. Что же дали нашей стране и народу бесконечные встряски, сопровождаемые то террором, то голодом, которым подвергали их полубезграмотные жрецы якобы коммунистической теории? Где же мы оказались в результате крутого поворота государственного корабля, совершаемого лоцманами, которые под трескучую пропаганду о всеобщем равенстве быстренько дорвались до возможности пить, жрать и грабить? Используя метод марксистского анализа, констатирую, что корабль в результате колоссальных усилий оказался отброшенным скорее н азад. Мы оказались во все той же монархии, только с элементами рабского государственного капитализма. Думаю, что если бы Россия решительно пошла столыпинским путем или путем Февраля, то результаты были бы гораздо более впечатляющими, а принесенные жертвы еще хоть как-то оправдывали бы достигнутые цели. Думаю, что сегодня наша страна на равных разговаривала бы с самыми передовыми странами цивилизованного мира. Во всяком случае, я уверен, что кубанский крестьянин не уступил бы фермеру из штата Невада. Дали бы ему землю, и он впился бы в нее, совершая чудеса. Вместо этого власть, во главе которой оказался сын сапожника, ставший крупнейшим политическим сапожником, только тем и занималась, что ломала ценой миллионов жизней упорное подсознательное сопротивление крестьянства, пытавшегося добиться выполнения лозунга, благодаря которому кучка демагогов и выехала к власти на крестьянском горбу: «Землю крестьянам». ***
Источник : https://coollib.com/b/161230/read#t1 *** *** О произведении. Русские на снегу. Дмитрий Панов Дмитрий Панов. Русские на снегу. Страница первая. Кубань. 001 Дмитрий Панов. Русские на снегу. Страница первая. Кубань. 002 Дмитрий Панов. Русские на снегу. Страница первая. Кубань. 003 Дмитрий Панов. Русские на снегу. Страница первая. Кубань. 004 Дмитрий Панов. Русские на снегу. Страница первая. Кубань. 005 Дмитрий Панов. Русские на снегу. Страница первая. Кубань. 006 Дмитрий Панов. Русские на снегу. Страница первая. Кубань. 007 Дмитрий Панов. Русские на снегу. Страница первая. Кубань. 008 Дмитрий Панов. Русские на снегу. Страница первая. Кубань. 009 Дмитрий Панов. Русские на снегу. Страница первая. Кубань. 010 *** Дмитрий Панов. Русские на снегу. Страница вторая. Язык до Киева доведет. 011 Дмитрий Панов. Русские на снегу. Страница вторая. Язык до Киева доведет. 012 Дмитрий Панов. Русские на снегу. Страница вторая. Язык до Киева доведет. 013 Дмитрий Панов. Русские на снегу. Страница вторая. Язык до Киева доведет. 014 *** Дмитрий Панов. Русские на снегу. Страница третья. Маршрут Киев-Чунцин. 015 Дмитрий Панов. Русские на снегу. Страница третья. Маршрут Киев-Чунцин. 016 Дмитрий Панов. Русские на снегу. Страница третья. Маршрут Киев-Чунцин. 017 Дмитрий Панов. Русские на снегу. Страница третья. Маршрут Киев-Чунцин. 018 *** Дмитрий Панов. Русские на снегу. Страница четвёртая. В небе Китая. 019 Дмитрий Панов. Русские на снегу. Страница четвёртая. В небе Китая. 20 Дмитрий Панов. Русские на снегу. Страница четвёртая. В небе Китая. 021 Дмитрий Панов. Русские на снегу. Страница четвёртая. В небе Китая. 022 Дмитрий Панов. Русские на снегу. Страница четвёртая. В небе Китая. 023 Дмитрий Панов. Русские на снегу. Страница четвёртая. В небе Китая. 024 Дмитрий Панов. Русские на снегу. Страница четвёртая. В небе Китая. 025 Дмитрий Панов. Русские на снегу. Страница четвёртая. В небе Китая. 026 Дмитрий Панов. Русские на снегу. Страница четвёртая. В небе Китая. 027 *** Дмитрий Панов. Русские на снегу. Страница пятая. Перед грозой. 028 *** Дмитрий Панов. Русские на снегу. Страница шестая. В кровавой круговерти. 029 Дмитрий Панов. Русские на снегу. Страница шестая. В кровавой круговерти. 030 Дмитрий Панов. Русские на снегу. Страница шестая. В кровавой круговерти. 031 Дмитрий Панов. Русские на снегу. Страница шестая. В кровавой круговерти. 032 Дмитрий Панов. Русские на снегу. Страница шестая. В кровавой круговерти. 033 Дмитрий Панов. Русские на снегу. Страница шестая. В кровавой круговерти. 034 *** Дмитрий Панов. Русские на снегу. Страница седьмая. От Харькова до Сталинграда. 035 Дмитрий Панов. Русские на снегу. Страница седьмая. От Харькова до Сталинграда. 036 Дмитрий Панов. Русские на снегу. Страница седьмая. От Харькова до Сталинграда. 037 Дмитрий Панов. Русские на снегу. Страница седьмая. От Харькова до Сталинграда. 038 Дмитрий Панов. Русские на снегу. Страница седьмая. От Харькова до Сталинграда. 039 *** Русские на снегу. Страница восьмая. Над волжской твердыней. 040 Русские на снегу. Страница восьмая. Над волжской твердыней. 046 Русские на снегу. Страница девятая. Битва на юге. 047 Русские на снегу. Страница десятая. Заграничный поход. 061 ПОДЕЛИТЬСЯ
*** *** *** *** *** *** *** *** *** *** *** *** *** *** *** *** *** *** *** *** *** *** *** *** *** *** *** *** *** *** *** *** *** *** *** *** *** *** *** *** *** *** *** | |
|
| |
| Всего комментариев: 0 | |