Главная » 2022»Июнь»17 » По ту сторону добра и зла. Фридрих Ницше. 004
15:29
По ту сторону добра и зла. Фридрих Ницше. 004
37
"Как! Так, значит, популярно говоря: Бог опровергнут, а чёрт нет - ?"
Напротив! Напротив, друзья мои! Да и кто же, чёрт побери, заставляет вас
говорить популярно! -
38
То, чем представилась при полном свете новейших времен французская
революция, этот ужасающий и, если судить о нем с близкого расстояния,
излишний фарс, к которому, однако, благородные и восторженные зрители всей
Европы, взирая на него издали, так долго и так страстно примешивали вместе с
толкованиями свои собственные негодования и восторги, пока текст не исчез
под толкованиями: так, пожалуй, некое благородное потомство могло бы еще раз
ложно понять все прошлое, которое только тогда и сделалось бы сносным на
вид. - Или лучше сказать: не случилось ли это уже? не были ли мы и сами тем
"благородным потомством"? И не кануло ли это именно теперь, поскольку мы это
поняли?
39
Никто не станет так легко считать какое-нибудь учение за истинное
только потому, что оно делает счастливым или добродетельным, - исключая
разве милых "идеалистов", страстно влюбленных в доброе, истинное, прекрасное
и позволяющих плавать в своем пруду всем родам пестрых, неуклюжих и
добросердечных желательностей. Счастье и добродетель вовсе не аргументы. Но
даже и осмотрительные умы охотно забывают, что делать несчастным и делать
злым также мало является контраргументами. Нечто может быть истинным, хотя
бы оно было в высшей степени вредным и опасным: быть может, даже одно из
основных свойств существования заключается в том, что полное его познание
влечет за собою гибель, так что сила ума измеряется, пожалуй, той дозой
"истины", какую он может еще вынести, говоря точнее, тем - насколько истина
должна быть для него разжижена, занавешена, подслащена, притуплена,
искажена. Но не подлежит никакому сомнению, что для открытия известных
частей истины злые и несчастные находятся в более благоприятных условиях и
имеют большую вероятность на успех; не говоря уже о злых, которые счастливы,
- вид людей, замалчиваемый моралистами. Быть может, твердость и хитрость
служат более благоприятными условиями для возникновения сильного,
независимого ума и философа, чем то кроткое, тонкое, уступчивое,
верхоглядное благонравие, которое ценят в ученом, и ценят по справедливости.
Предполагаю, конечно, прежде всего, что понятие "философ" не будет
ограничено одним приложением его к философу, пишущему книги или даже
излагающему в книгах свою философию! - Последнюю черту к портрету
свободомыслящего философа добавляет Стендаль, и я не могу не подчеркнуть ее
ради немецкого вкуса - ибо она противна немецкому вкусу. "Pour etre bon
philosophe, - говорит этот последний великий психолог, - il faut etre sec,
clair, sans illusion. Un banquier, qui a fait fortune, a une partie du
caractere requis pour faire des decouvertes en philosophie, c'est-a-dire
pour voir clair dans ce qui est".
40
Всё глубокое любит маску; самые глубокие вещи питают даже ненависть к
образу и подобию. Не должна ли только противоположность быть истинной
маской, в которую облекается стыдливость некоего божества? Достойный
внимания вопрос, - и было бы удивительно, если бы какой-нибудь мистик уже не
отважился втайне на что-либо подобное. Бывают события такого нежного
свойства, что их полезно засыпать грубостью и делать неузнаваемыми; бывают
деяния любви и непомерного великодушия, после которых ничего не может быть
лучше, как взять палку и отколотить очевидца: это омрачит его намять. Иные
умеют омрачать и мучить собственную память, чтобы мстить, по крайней мере,
хоть этому единственному свидетелю: стыдливость изобретательна. Не самые
дурные те вещи, которых мы больше всего стыдимся: не одно только коварство
скрывается под маской - в хитрости бывает так много доброты. Я мог бы себе
представить, что человек, которому было бы нужно скрыть что-нибудь
драгоценное и легкоуязвимое, прокатился бы по жизненному пути грубо и
кругло, как старая, зелёная, тяжело окованная винная бочка: утончённость его
стыдливости требует этого. Человек, обладающий глубиной стыдливости,
встречает также веления судьбы своей и свои деликатные решения на таких
путях, которых немногие когда-либо достигают и о существовании которых не
должны знать ближние его и самые искренние друзья его: опасность, грозящая
его жизни, прячется от их взоров так же, как и вновь завоеванная
безопасность жизни. Такой скрытник, инстинктивно пользующийся речью для
умолчания и замалчивания и неистощимый в способах уклонения от
сообщительности, хочет того и способствует тому, чтобы в сердцах и головах
его друзей маячил не его образ, а его маска; если же, положим, он не хочет
этого, то всё же однажды глаза его раскроются и он увидит, что там всё-таки
есть его маска - и что это хорошо. Всякий глубокий ум нуждается в маске, -
более того, вокруг всякого глубокого ума постепенно вырастает маска,
благодаря всегда фальшивому, именно, плоскому толкованию каждого его слова,
каждого шага, каждого подаваемого им признака жизни. -
=== 41
Нужно дать самому себе доказательства своего предназначения к
независимости и к повелеванию; и нужно сделать это своевременно. Не должно
уклоняться от самоиспытаний, хотя они, пожалуй, являются самой опасной
игрой, какую только можно вести, и в конце концов только испытаниями,
которые будут свидетельствовать перед нами самими и ни перед каким иным
судьёю. Не привязываться к личности, хотя бы и к самой любимой, - каждая
личность есть тюрьма, а также угол. Не привязываться к отечеству, хотя бы и
к самому страждущему и нуждающемуся в помощи, - легче уж отвратить своё
сердце от отечества победоносного. Не прилепляться к состраданию, хотя бы
оно и относилось к высшим людям, исключительные мучения и беспомощность
которых мы увидели случайно. Не привязываться к науке, хотя бы она влекла к
себе человека драгоценнейшими и, по-видимому, для нас сбережёнными
находками. Не привязываться к собственному освобождению, к этим отрадным
далям и неведомым странам птицы, которая взмывает всё выше и выше, чтобы всё
больше и больше видеть под собою, - опасность летающего. Не привязываться к
нашим собственным добродетелям и не становиться всецело жертвою
какого-нибудь одного из наших качеств, например нашего "радушия", - такова
опасность из опасностей для благородных и богатых душ, которые относятся к
самим себе расточительно, почти беспечно и доводят до порока добродетель
либеральности. Нужно уметь сохранять себя - сильнейшее испытание
независимости.
42
Нарождается новый род философов: я отваживаюсь окрестить их
небезопасным именем. Насколько я разгадываю их, насколько они позволяют
разгадать себя - ибо им свойственно желание кое в чём оставаться загадкой, -
эти философы будущего хотели бы по праву, а может быть и без всякого права,
называться искусителями. Это имя само напоследок есть только покушение и,
если угодно, искушение.
43
Новые ли это друзья "истины", эти нарождающиеся философы? Довольно
вероятно, ибо все философы до сих пор любили свои истины. Но наверняка они
не будут догматиками. Их гордости и вкусу должно быть противно, чтобы их
истина становилась вместе с тем истиной для каждого, что было до сих пор
тайным желанием и задней мыслью всех догматических стремлений. "Моё суждение
есть моё суждение: далеко не всякий имеет на него право", - скажет, может
быть, такой философ будущего. Нужно отстать от дурного вкуса - желать
единомыслия со многими. "Благо" не есть уже благо, если о нём толкует сосед!
А как могло бы существовать ещё и "общее благо"! Слова противоречат сами
себе: что может быть общим, то всегда имеет мало ценности. В конце концов
дело должно обстоять так, как оно обстоит и всегда обстояло: великие вещи
остаются для великих людей, пропасти - для глубоких, нежности и дрожь ужаса
- для чутких, а в общем всё редкое - для редких. -
44
Нужно ли мне добавлять еще после всего этого, что и они будут
свободными, очень свободными умами, эти философы будущего, - несомненно,
кроме того, и то, что это будут не только свободные умы, а нечто большее,
высшее и иное в основе, чего нельзя будет не узнать и смешать с другим. Но,
говоря это, я чувствую почти настолько же по отношению к ним самим, как и по
отношению к нам, их герольдам и предтечам, к нам, свободным умам! -
повинность отогнать от нас старый глупый предрассудок и недоразумение,
которое слишком долго, подобно туману, непроницаемо заволакивало понятие
"свободный ум". Во всех странах Европы, а также и в Америке есть нынче нечто
злоупотребляющее этим именем, некий род очень узких, ограниченных,
посаженных на цепь умов, которые хотят почти точь-в-точь противоположного
тому, что лежит в наших намерениях и инстинктах, - не говоря уже о том, что
по отношению к этим будущим новым философам они должны представлять собою
только наглухо закрытые окна и запертые на засов двери. Одним словом, они
принадлежат к числу нивелировщиков, эти ложно названные "свободные умы", как
словоохотливые и борзопишущие рабы демократического вкуса и его "современных
идей": всё это люди без одиночества, без собственного одиночества,
неотесанные, бравые ребята, которым нельзя отказать ни в мужестве, ни в
почтенных нравах, - только они до смешного поверхностны, прежде всего с их
коренной склонностью видеть в прежнем, старом общественном строе более или
менее причину всех людских бедствий и неудач; причем истине приходится
благополучно стоять вверх ногами! То, чего им хотелось бы всеми силами
достигнуть, есть общее стадное счастье зеленых пастбищ, соединенное с
обеспеченностью, безопасностью, привольностью, облегчением жизни для
каждого; обе их несчетное число раз пропетые песни, оба их учения называются
"равенство прав" и "сочувствие всему страждущему", - и само страдание они
считают за нечто такое, что должно быть устранено. Мы же, люди
противоположных взглядов, внимательно и добросовестно отнесшиеся к вопросу,
- где и как до сих пор растение "человек" наиболее мощно взрастало в вышину,
- полагаем, что это случалось всегда при обратных условиях, что для этого
опасность его положения сперва должна была разрастись до чудовищных
размеров, сила его изобретательности и притворства (его "ум") должна была
развиться под долгим гнетом и принуждением до тонкости и неустрашимости, его
воля к жизни должна была возвыситься до степени безусловной воли к власти:
мы полагаем, что суровость, насилие, рабство, опасность на улице и в сердце,
скрытность, стоицизм, хитрость искусителя и чертовщина всякого рода, что всё
злое, ужасное, тираническое, хищное и змеиное в человеке так же способствует
возвышению вида "человек", как и его противоположность. - Говоря только это,
мы говорим далеко еще не всё и во всяком случае находимся со всеми нашими
словами и всем нашим молчанием на другом конце современной идеологии и
стадной желательности: как ее антиподы, быть может? Что же удивительного в
том, если мы, "свободные умы", не самые общительные умы, если мы не всегда
желаем открывать, от чего может освободиться ум и куда, пожалуй, в таком
случае направится его путь? И что означает опасная формула "по ту сторону
добра и зла", которою мы, по меньшей мере, предохраняем себя, чтобы нас не
путали с другими: мы суть нечто иное, нежели "libres-penseurs", "liberi
pensatori", "свободомыслящие" и как там ещё ни называют себя эти бравые
ходатаи "современных идей". Мы были как дома или, по крайней мере, гостили
во многих областях духа; мы постоянно вновь покидали глухие приятные уголки,
где, казалось, нас держала пристрастная любовь и ненависть - юность,
происхождение, случайные люди и книги или даже усталость странников; полные
злобы к приманкам зависимости, скрытым в почестях, или деньгах, или
должностях, или в воспламенении чувств; благодарные даже нужде и чреватой
переменами болезни, потому что она всегда освобождала нас от какого-нибудь
правила и его "предрассудка"; благодарные скрытому в нас Богу, дьяволу, овце
и червю; любопытные до порока, исследователи до жестокости, с пальцами,
способными схватывать неуловимое, с зубами и желудками, могущими
перерабатывать самое неудобоваримое; готовые на всякий промысел, требующий
острого ума и острых чувств; готовые на всякий риск благодаря чрезмерному
избытку "свободной воли"; с передними и задними душами, в последние
намерения которых не так-то легко проникнуть; с передними и задними планами,
которых ни одна нога не посмела бы пройти до конца; сокрытые под мантиями
света; покорители, хотя и имеющие вид наследников и расточителей; с утра до
вечера занятые упорядочиванием собранного; скряги нашего богатства и наших
битком набитых ящиков; экономные в учении и забывании; изобретательные в
схемах; порой гордящиеся таблицами категорий, порой педанты; порой ночные
совы труда даже и среди белого дня, а при случае - а нынче как раз тот
случай - даже пугала: именно, поскольку мы прирождённые, неизменные,
ревнивые друзья одиночества, нашего собственного, глубочайшего, полночного,
полдневного одиночества, - вот какого сорта мы люди, мы, свободные умы! И
может быть, и вы тоже представляете собою нечто подобное, вы, нарождающиеся,
- вы, новые философы?
Кто сражается с чудовищами, тому следует остерегаться, чтобы самому при этом не стать чудовищем. И если ты долго смотришь в бездну, то бездна тоже смотрит в тебя.
По ту сторону добра и зла Фридрих Ницше
Подробнее на livelib.ru:
https://www.livelib.ru/quote/220097-po-tu-storonu-dobra-i-zla-fridrih-nitsshe
Общепринятые книги — всегда зловонные книги: запах маленьких людей пристаёт к ним. Там, где толпа ест и пьёт, даже где она поклоняется, — там обыкновенно воняет. Не нужно ходить в церкви, если хочешь дышать чистым воздухом.
Allerwelts-Bücher sind immer übelriechende Bücher: der Kleine-Leute-Geruch klebt daran. Wo das Volk isst und trinkt, selbst wo es verehrt, da pflegt es zu stinken. Man soll nicht in Kirchen gehn, wenn man reine Luft athmen will.
---
Не самые дурные те вещи, которых мы больше всего стыдимся: не одно только коварство скрывается под маской — в хитрости бывает так много доброты.
---
Всякий глубокий ум нуждается в маске, — более того, вокруг всякого глубокого ума постепенно вырастает маска, благодаря всегда фальшивому, именно, плоскому толкованию каждого его слова, каждого шага, каждого подаваемого им признака жизни.
---
Христианская вера есть с самого начала жертвоприношение: принесение в жертву всей свободы, всей гордости, всей самоуверенности духа и в то же время отдание самого себя в рабство, самопоношение, самокалечение.
Цинизм есть единственная форма, в которой пошлые души соприкасаются с тем, что называется искренностью; и высшему человеку следует навострить уши при каждом более крупном и утончённом проявлении цинизма и поздравлять себя каждый раз, когда прямо перед ним заговорит бесстыдныйскоморох или научный сатир. Бывают даже случаи, когда при этом к отвращению примешивается очарование: именно, когда с таким козлом и обезьяной по прихоти природы соединяется гений, как у аббата Галиани, самого глубокого, самого проницательного и, может быть, самого грязного из людей своего века; он был гораздо глубже Вольтера, а также в значительной мере молчаливее его. [5]:262
---
Человек «современных идей», эта гордаяобезьяна, страшно недоволен собой – это неоспоримо. Он страдает, а его тщеславие хочет, чтобы он только «со-страдал». [5]:343
---
Как же относятся обе названные величайшие религии к этому излишку неудачных случаев? Они стараются поддержать, упрочить жизнь всего, что только может держаться, они даже принципиально принимают сторону всего неудачного, как религии для страждущих, они признают правыми всех тех, которые страдают от жизни, как от болезни, и хотели бы достигнуть того, чтобы всякое иное понимание жизни считалось фальшивым и было невозможным. <>… …религии являются главными причинами, удержавшими тип «человек» на более низшей ступени; они сохранили слишком многое из того, что должно было погибнуть.
---
Блаженны забывчивые, ибо они «покончат» и со своими глупостями.
---
Вариант перевода: Благословенны забывающие, ибо не помнят они собственных ошибок.
---
Кто сражается с чудовищами, тому следует остерегаться, чтобы самому при этом не стать чудовищем. И если ты долго смотришь в бездну, то бездна тоже смотрит в тебя.
Wer mit Ungeheuern kämpft, mag zusehn, dass er nicht dabei zum Ungeheuer wird. Und wenn du lange in einen Abgrund blickst, blickt der Abgrund auch in dich hinein.
