Невозможно передать словами, что чувствовал бедный гладиатор, читая это
письмо. Он плакал, и обильные слезы струились на папирус, смешиваясь с
слезами, пролитыми Валерией и оставившими свой след. Прочтя письмо, он
поднес его к губам и стал целовать страстно, неистово, безумно; рыдая, он
покрывал его бессчетными поцелуями и, уронив руки, замер, крепко сжимая
письмо, потом сложил руки на груди и долго стоял неподвижно, вперив в
землю глаза, полные слез; он погрузился в сладостное и печальное раздумье.
Кто знает, где витали в эти мгновения его мысли? Кто знает, какие
радужные видения проносились перед его взором? Кто знает, каким дивным
призраком он упивался?..
Мысли его текли, грустные и полные нежности, но, наконец, очнувшись, он
вытер глаза, еще раз поцеловал папирус и, свернув его, спрятал у себя на
груди. Затем, надев панцирь и шлем, опоясавшись мечом и вдев на руку щит,
кликнул своего контубернала и приказал ему подвести коня, а конникам
передать, чтоб они были готовы следовать за ним.
Через полчаса, предварительно поговорив с Граником, он ускакал галопом
из лагеря во главе трехсот конников.
Через несколько минут после отъезда Спартака в его палатку вошла Мирца,
а следом за ней Арторикс.
Юноша умолял и заклинал девушку открыть ему причину, мешающую ей стать
его женой, Мирца же, как всегда, молчала, тяжело вздыхая и проливая слезы.
- Я не могу больше так жить, поверь мне, Мирца! - говорил галл. - Не
могу больше, клянусь тебе жизнью Спартака, которая для меня гораздо дороже
моей собственной жизни, ибо для меня она священна. Клянусь, что в моей
любви к тебе, в моей страсти нет ничего мелкого, никакой слабости
человеческой; она стала огромной, она завладела всеми моими чувствами,
всем моим существом, всей душой. Когда мне станет известно, что отвращает
тебя от меня, что налагает на тебя запрет стать моей, может быть... кто
знает?.. может быть, меня убедит эта непреодолимая необходимость; может
быть, она станет для меня неоспоримой, я осознаю ее неизбежность... я,
может статься, покорюсь неумолимому року. Но чтобы я, не ведая, какая
причина лишает меня возможности стать счастливейшим из людей, хотя я знаю,
что ты любишь меня, - чтобы я добровольно отказался от радости всей моей
жизни и молча покорился, - нет, не верь этому, не думай, что это случится
когда-нибудь!..
Арторикс говорил с глубоким волненьем, с большой искренностью и
любовью; голос его дрожал, лицо побледнело; перед Мирцей стоял человек,
говоривший то, что он действительно чувствовал.
Она была растрогана и переживала большое, невыразимое горе.
- Арторикс, - сказала она сквозь слезы, - Арторикс, умоляю тебя именем
богов твоих ради твоей любви к Спартаку, не настаивай, не расспрашивай
меня больше. Мне так тяжело! Если бы ты только знал, какое горе ты мне
причиняешь, поверь мне, Арторикс, ты больше не спрашивал бы меня ни о чем!
- Выслушай же меня, Мирца, - сказал галл в порыве страстной любви,
теряя самообладание, - выслушай меня. В таком душевном состоянии, в такой
Печали и с таким чувством безнадежности, клянусь тебе, я больше жить не
могу. Видеть твое прелестное лицо, любоваться чистым сиянием, которое
излучает твой взор, озаряет меня и любовно ласкает; каждый миг видеть твою
нежную, кроткую улыбку, знать, что я мог бы обладать этим сокровищем добра
и красоты, и быть вынужденным отказаться от всего этого, не ведая причины,
- это свыше моих сил. Если ты не откроешь мне тайны, если не поведаешь
этого секрета, лучше мне умереть, чем жить, потому что я не могу, больше
не могу так мучиться и страдать. Да поразит Спартака к этот миг своей
молнией всемогущая Тарана, если я не упаду бездыханным на твоих глазах
из-за твоего упорного, необъяснимого молчания!
И с этими словами Арторикс с искаженным от волнения лицом выхватил
из-за пояса кинжал и взмахнул им, собираясь нанести себе удар.
- Нет, нет, во имя великих богов! - воскликнула Мирца, умоляюще сложив
руки. - Нет! Не надо! - И прерывающимся от волнения голосом добавила: - Я
предпочту бесчестье... перед тобою... предпочту лишиться твоего уважения
ко мне, чем видеть твою смерть! Остановись... выслушай меня... Арторикс...
я не могу быть твоей потому, что я недостойна тебя... я умираю от стыда...
но ты все узнаешь, мой любимый, обожаемый Арторикс!
И, закрыв лицо руками, она горько зарыдала, потом торопливо заговорила
прерывающимся от рыданий голосом:
- Рабыней... понуждаемая плетью моего господина, который был
сводником... истязаемая горящими розгами, я поневоле принадлежала
другим...
Она остановилась на мгновение, затем едва слышно добавила:
- Я была... блудницей!.. - и снова зарыдала, низко склонив голову и
закрыв руками лицо.
При этих словах лицо Арторикса все потемнело, глаза засверкали от
безудержного гнева, и, подняв руку, сжимавшую кинжал, он крикнул мощным
голосом:
- Да будут прокляты эти подлые торговцы людьми... да будет проклято
рабство!.. да будет проклята человеческая жестокость!..
Потом, вложив кинжал в ножны, он бросился к ногам Мирцы, схватил ее
руки и, покрывая их поцелуями, в порыве великой любви воскликнул:
- О любимая, не надо плакать... не плачь! Ну, что же? Разве из-за этого
ты менее чиста, менее прекрасна в моих глазах, ты, жертва римского
варварства? Они получили власть над твоим телом, но никто и ничто не могло
запятнать чистоту твоей души.
- Оставь, оставь меня, дай спрятаться от себя самой... - бормотала
Мирца, пытаясь снова закрыть руками свое лицо. - Теперь я должна избегать
твоего взгляда, я не могу снести его.
И, убежав в отгороженный угол палатки, она бросилась в объятия Цетуль.
Арторикс с обожанием смотрел на полотнище, за которым скрылась девушка,
потом вышел со вздохом удовлетворения: ведь то, что Мирца считала
непреоборимым препятствием, Арториксу таким не казалось.
На следующий день, едва взошла заря, Марку Крассу, расположившемуся
лагерем в Оппиде Мамертинском, на расстоянии одного перехода от лагеря
гладиаторов, была подана дощечка, привезенная вражеским конником, гонцом
Спартака.
На дощечке было послание, написанное на греческом языке. Красс прочел
следующее:
"Марку Лицинию Крассу, императору,
от Спартака
привет.
Мне необходимо встретиться с тобой в десяти милях от твоего лагеря и в
десяти от моего. На краю дороги от Оппида в Сильвий стоит небольшая вилла,
принадлежащая патрицию из Венусии, Титу Оссилию. Я нахожусь на этой вилле
с тремястами конников. Не соблаговолишь ли приехать сюда с таким же числом
твоих всадников? Обращаюсь к тебе со всей искренностью, по чести,
полагаясь также и на твою честность.
Спартак".
Красс принял предложение гладиатора; он призвал к себе конника,
доставившего дощечку, велел ему возвратиться к Спартаку и передать, что
через четыре часа он, Марк Красс, прибудет на свидание в назначенное место
со своими тремястами всадниками и так же, как Спартак положился на его
честное слово, доверяет и он Спартаку.
В тот же день спустя три с половиной часа, то есть за два часа до
полудня, Красс явился на виллу Тита Оссилия во главе отряда кавалерии. У
решетки виллы его встретили начальник конницы гладиаторов Мамилий,
сопровождавший Спартака, центурион и десять декурионов отряда.
Воздавая Крассу должные знаки почтения, его провели через переднюю
дворца, затем через атрий по коридору, который вел в небольшую картинную
галерею. Услышав шум шагов, на пороге галереи показался Спартак; он жестом
приказал гладиаторам удалиться, и, поднеся правую руку к губам в знак
приветствия, сказал: "Привет тебе, славный Марк Красс!" - и с этими
словами отступил в глубь галереи, давая дорогу римскому полководцу. Тот
учтиво ответил на поклон и сказал, входя в галерею: "Привет и тебе,
доблестный Спартак!"
Оба полководца стояли друг против друга, молча разглядывая один
другого.
Гладиатор ростом был на целую голову выше патриция; его шея, голова,
стройные и мужественные формы атлетической фигуры были невыгодным
контрастом для Марка Красса, человека среднего роста и несколько тучного.
Спартак внимательно рассматривал строгие и резкие линии костистого,
смуглого, чисто римского лица Красса, его короткую шею, широкие плечи и
крепкие, но кривые в коленях ноги, а Красс любовался величавой осанкой,
ловкостью движений и совершенной красотой геркулесового сложения Спартака,
благородством его высокого лба, красотой глаз, в которых светились
честность и прямота, как и во всех чертах его прекрасного лица.
Самым удивительным было для Красса, и он сильно досадовал за это на
самого себя, что он никак не мог избавиться от чувства глубокого уважения,
которое ему помимо воли внушал этот человек.
Первым нарушил молчание Спартак, мягким голосом спросив Красса:
- Скажи, Красс, не кажется ли тебе, что эта война слишком затянулась?
Римлянин замялся, медля с ответом, а затем сказал:
- Да, она тянется слишком долго.
- Не кажется ли тебе, что мы могли бы положить ей конец? - снова
спросил гладиатор.
Изжелта-серые глаза Красса, с тяжелыми веками, метнули яркую искру, и
сейчас же он спросил:
- Но каким образом?
- Заключив мир.
- Мир? - удивленно переспросил Красс.
- А почему бы и нет?
- Да... потому что... каким же образом можно было бы заключить этот
мир?
- Во имя Геркулеса! Таким же точно образом, каким всегда заключают мир
воюющие стороны.
- А, - воскликнул Красс с насмешливой улыбкой, - так, как заключают мир
с Ганнибалом, с Антиохом, с Митридатом?..
- А почему бы и не так? - с еле заметной иронией спросил фракиец.
- Потому что... потому что... - с оттенком презрения, а вместе с тем и
смущения ответил римский полководец. - Потому что... Да разве вы воюющая
сторона?
- У нас собралось много народов, воюющих против римской тирании.
- Вот как! Клянусь Марсом Карателем, - насмешливо воскликнул Красс,
заложив левую руку за золотую перевязь, - я всегда считал пас наглой
толпой подлых рабов, возмутившихся против своего законного властелина.
- Внесем поправку, - спокойно ответил Спартак. - Подлые, говорите вы?
Нет, мы рабы вашего несправедливого и бессмысленного насилия, но не
подлые... А что касается законности вашего права владеть нами, то лучше не
будем об этом говорить.
- Итак, - сказал Красс, - ты хотел бы заключить мир с Римом, так же
точно, как если бы ты был Ганнибалом или Митридатом? Какие же провинции ты
хочешь получить? Какое возмещение ты требуешь за военные издержки?
Глаза Спартака загорелись гневом; он. уже открыл было рот, чтобы
должным образом ответить Крассу, но, поднеся левую руку к губам,
сдержался. Несколько раз провел он правой рукой по лбу, а затем сказал:
- Я не собирался ни пререкаться с тобой, Красс, ни оскорблять тебя, ни
выслушивать твои оскорбления.
- А тебе разве не кажется оскорблением величия народа римского
договариваться о заключении мира с рабами и мятежными гладиаторами? Надо
родиться на берегах Тибра, чтобы почувствовать весь позор такого
предложения! Ты, к своему несчастью, не родился римлянином, - хотя
заслуживал бы это, Спартак, уверяю тебя, - и не можешь полностью понять и
оценить всю тяжесть великой обиды, которую ты мне нанес.
- А тебе твоя ненамеренная гордость, присущая от рождения латинской
расе, не позволяет понять всей меры оскорбления, нанесенного не мне, не
моим товарищам по оружию, а роду человеческому, великим богам, ведь ты
считаешь все народы на земле низшими расами, скорее близкими к животным,
чем к людям.
И снова в картинной галерее воцарилось молчание.
После нескольких минут размышления Красс поднял голову и сказал, глядя
на Спартака:
- У тебя истощились силы, ты просишь мира, так как больше не можешь
сопротивляться. Хорошо, каковы же твои условия?
- У меня шестьдесят тысяч человек, и тебе и Риму известна их
храбрость... По всей Италии стонут миллионы рабов, закованных вами в цепи;
все они беспрерывно пополняют и будут пополнять мои легионы. Война длится
вот уже три года и, возможно, продлится еще десять лет, она может
превратиться в пламя, которое сожжет Рим. Я устал, но не обессилен.
- Ты забываешь, что Помпеи идет уже из Самния со своими легионами,
победившими Сертория, и что со дня на день в Брундизии ожидают Лукулла с
войсками, сражавшимися против Митридата.
- И Лукулл также! - воскликнул Спартак, побледнев при этих словах. -
Клянусь богами, великую честь оказывает Рим гладиаторам! Вы вынуждены
послать против них все войска державы и тем не менее не снисходите до
заключения мира с ними!
И после минутного молчания Спартак добавил:
- Если я позабыл о Лукулле, то и ты в свою очередь позабыл, что когда
Красс, Помпеи и Лукулл с тремястами тысяч воинов одержат надо мною верх,
то славу за это превосходное предприятие, - если победа над гладиаторами
может вообще принести славу, - придется делить между Лукуллом, Помпеем и
Крассом.
Римлянин кусал губы: фракиец поразил его в самое уязвимое место.
Овладев собой, Красс спросил:
- Какие же ты предлагаешь условия? Я хочу узнать твои условия.
- Армия наша будет распущена, римский сенат торжественно пообещает
пощадить всех моих товарищей по оружию, все они, как те, кто были прежде
гладиаторами, так и те, что гладиаторами не были, будут отправлены
отдельными подразделениями во все школы и цирки Италии. Я и те немногие из
моих товарищей, которые были до войны рудиариями. а также все офицеры до
центурионов включительно будут считаться рудиариями.
- Я предпочитаю разделить славу с Лукуллом и Помпеем, чем принимать
такие условия.
- А если бы ты пожелал заключить мир, каковы были бы твои условия?
- Ты и сто человек твоих, по твоему выбору, получаете свободу, а
остальные должны будут сложить оружие и сдаться на волю победителя, их
участь решит сенат.
- На таких... - начал было Спартак, но Красс, прервав его, продолжал:
- Или же, если ты устал, то оставь их; тебе предоставят свободу,
гражданство, ты получишь чин квестора в одной из наших армий; войско
гладиаторов без твоего умелого руководства придет в полное расстройство и
через неделю будет разгромлено.
Лицо Спартака вспыхнуло пламенем. Нахмурив брови, он сделал два шага по
направлению к Крассу, с угрожающим видом, но, сдержавшись, произнес
дрожащим от гнева голосом:
- Дезертирство... Измена... Таким условиям я предпочитаю смерть со
всеми моими сотоварищами на поле брани.
И, направившись к выходу, он сказал:
- Прощай, Марк Красс.
У порога он остановился и, обратившись к римскому полководцу, спросил:
- Увижу ли я тебя в первом бою?
- Увидишь.
- Сразишься ли ты со мной?
- Я сражусь с тобой.
- Прощай же, Красс.
- Прощай.
Спартак вышел на площадку виллы и, велев своим спутникам следовать за
ним, вскочил на коня и галопом поскакал в лагерь.
Приехав туда, он тотчас же приказал сняться с лагеря и, перейдя вброд
реку Брадан, держать путь по направлению к Петилии; прибыв туда поздно
ночью, он расположился там лагерем. На рассвете разведчики привели к нему
взятого ими в плен римского декуриона, который во главе отряда кавалерии
мчался к Крассу. Он был послан из Брундизия Лукуллом, войско которого уже
прибыло в порт на кораблях, предназначенных для его перевозки; гонец ехал
к претору Сицилии известить его о скором выступлении Лукулла в Брундизии
для встречи с гладиаторами.
Спартак потерял всякую надежду на спасение; отныне выход был только
один: бой с Крассом и победа над ним; вся судьба дела гладиаторов зависела
теперь от исхода этого сражения.
Он ушел из Петилии, вернулся к берегам Брадана и, прибыв туда вечером,
разбил палатки на расстоянии одной мили от левого берега и в восьми милях
от того места, на правом берегу реки, где стоял лагерем накануне и куда
теперь стянулись войска Красса, пришедшие сюда за несколько часов до
прибытия Спартака.
Ночью Красс перебросил свое войско на левый берег реки и приказал
разбить лагерь всего лишь в двух милях от лагеря гладиаторов.
На восходе солнца четыре римские когорты уже принялись было углублять
ров вокруг своего лагеря, как вдруг три когорты гладиаторов, ходившие в
лес за дровами, увидели римлян, занятых работами на укреплениях;
гладиаторы бросили вязанки хвороста и дров, которые несли на спине, и
отважно ринулись на римлян. Неожиданное их нападение и крики соратников
заставили всех римских солдат, входивших в состав легионов, палатки
которых были поблизости, выбежать за вал и броситься на врагов; гладиаторы
же, находившиеся в своем лагере, услыхав звон и лязг оружия, взобрались на
вал и, увидя, что их товарищи ведут бой с римлянами, выбежали из лагеря,
кинулись на них, и началось жаркое сражение.
Спартак в эту минуту свертывал папирус с ответным письмом Валерии; он
запечатал свиток, приложив к воску подаренный ею медальон, который всегда
висел у него на шее, передал свиток одному из трех ее гонцов, стоявших
теперь в палатке фракийца в ожидании его распоряжений, и сказал:
- Поручаю тебе, всем вам вверяю это письмо к вашей госпоже, которую вы
так любите...
- Мы так же любим и тебя, - прервал Спартака гладиатор, приняв от него
письмо.
- Благодарю вас, дорогие мои братья, - ответил фракиец и, продолжая
разговор, сказал: - Поезжайте уединенными крутыми тропинками, соблюдая
величайшую осторожность как ночью, так и днем, и передайте ей это письмо.
Если с одним из вас случится какая-либо беда, пусть письмо возьмет другой,
сделайте все зависящее от вас, чтобы оно непременно попало к ней в руки.
Теперь ступайте и да сопутствуют вам боги!
Гладиаторы ушли из палатки Спартака; проводив их до самого выхода,
фракиец сказал им на прощанье:
- Запомните, что выйти из лагеря вам надо через декуманские ворота!
Как раз в этот момент до него донесся лязг оружия, шум завязавшейся
схватки, и он поспешил узнать, что случилось.
То же самое сделал и Красс, принявший решение в последний раз
померяться силами с врагом. Оба полководца приводили свои войска в боевую
готовность. Спартак, обходя по фронту свои легионы, обратился к солдатам
со следующими словами:
- Братья! Это сражение решит судьбу всей войны. В тылу у нас Лукулл: он
высадился в Брундизии и теперь идет против нас; Помпеи угрожает нам с
правого фланга: он уже двинулся в Самний; перед нами стоит Красс. Сегодня
нужно или победить, или умереть. Либо мы уничтожим войско Красса и вслед
за этим разобьем Помпея, или же над нами одержат верх и все мы погибнем,
как подобает храбрым воинам, столько раз побеждавшим римлян. Наше дело
святое и правое, и оно не погибнет с нашей смертью. На пути к победе нам
придется пролить немало крови, только благодаря самоотверженности и
жертвам торжествуют великие идеи. Лучше мужественная и почетная смерть,
чем постыдная и позорная жизнь. Погибнув, мы оставим потомкам знамя
свободы и равенства, обагренное нашей кровью, оставим им в наследство
месть и победу. Братья, ни шагу назад! Победить или умереть!
Так он говорил; в эту минуту ему подвели его вороного прекрасного
нумидийского коня; шерсть блестела на скакуне, как полированное черное
дерево; на этом красавце Спартак ездил больше года и очень любил его; и
вот, вынув из ножен меч, он вонзил его в грудь коня, воскликнув:
- Сегодня я не нуждаюсь в коне; если мы победим, я выберу себе любого
скакуна среди вражеских коней, а если я буду побежден, то он не
понадобится мне ни сегодня, ни когда бы то ни было. *** ***
Слова и поступок Спартака показали гладиаторам, что этот бой будет
последним и решающим. Громкими криками приветствовали они своего вождя,
прося его подать сигнал к атаке.
По команде Спартака затрубили трубы и букцины, подавая сигнал к
наступлению.
Подобно тому, как поток, вздувшись от дождей и снега, бешено мчится с
гор, заливая все вокруг, все опрокидывая и унося в своем водовороте, так
же и гладиаторы обрушились с неописуемой яростью на римлян, завязав с ними
рукопашный бой.
Легионы Красса дрогнули под этим страшным напором, заколебались и
вынуждены были отступить под непреодолимым ураганом ударов.
Спартак бился в первой линии, в центре сражения, и совершал чудеса
отваги и мужества; каждый удар его меча поражал врагов. Как только Спартак
увидел, что вражеские легионы дрогнули и стали отступать, он приказал,
чтобы фанфары третьего легиона, в рядах которого он был, протрубили
условный знак Мамилию, обозначавший, что тот должен немедленно напасть на
левый или правый фланг вражеского войска.
Услыхав этот сигнал, Мамилий, находившийся в тылу пехоты со своими
восемью тысячами конников, пустил их галопом, обогнул левое крыло
гладиаторов и, вырвавшись вперед больше чем на две стадии, развернул свои
части и, повернув их вправо, помчался во весь опор, намереваясь ударить
римлянам во фланг.
Красс внимательно следил за ходом боя, подбадривая поколебавшиеся
легионы; Квинтию он дал приказ идти навстречу вражеской коннице; в свою
очередь, десять из пятнадцати тысяч римских кавалеристов развернулись с
поразительной быстротою, так что Мамилий, намеревавшийся кинуться на
правый фланг Красса и застигнуть его врасплох, неожиданно сам наткнулся на
неприятельскую кавалерию и вынужден был вступить с нею в кровопролитный
бой.
В то же время Муммий подвел свои четыре легиона к правому флангу
гладиаторов и начал яростную атаку. Граник в ответ на это вывел тотчас же
два последних стоявших в резерве легиона и в свою очередь напал на римлян.
Численное превосходство римского войска, насчитывавшего девяносто тысяч
человек, не могло не сказаться на исходе сражения против
пятидесятитысячной армии гладиаторов. Римские легионы стали было в
беспорядке отступать под отчаянным напором гладиаторов, но тогда Красс
ввел в бой несколько своих последних резервных легионов и подал знак
пришедшим в расстройство частям освободить поле битвы. За четверть часа,
быстро расступившись направо и налево, они дали свободный проход новым
когортам, которыми командовал сам Красс и трибун Мамерк. С лихорадочной
поспешностью они кинулись на Спартака и его гладиаторов, ряды которых
несколько расстроились во время преследования отступавших римлян.
