Вскоре Спартак возвратился в Нолу, расположился лагерем и пробыл там
около тридцати дней, ежедневно с увлечением обучая новый легион. В это
время фракиец получил сведения, что претор Вариний пополняет солдатами
свои легионы, намереваясь напасть на гладиаторов.
Спартак решил опередить Вариния. Он оставил Крикса с двумя легионами в
Ноле, взял с собой первый легион, которым командовал Эномай, перешел
Апеннины и, вступив в Самний, появился под Бовианом.
Вариний сообщил римскому сенату о злоключениях и неудачах, постигших
его на этой войне, внушавшей отныне серьезные опасения. Чтобы положить ей
конец, требовалось подкрепление численностью не менее двух легионов.
Напоминая о своих прежних заслугах перед отечеством, честный солдат просил
сенат оказать ему, ветерану многих сражений, милость - дать возможность
смыть со своей совести позор понесенного поражения и довести войну до
конца, чтобы одолеть превратности судьбы.
Сенат внял справедливым просьбам храброго Вариния и послал ему восемь
когорт, в составе которых было свыше четырех тысяч ветеранов, а также
разрешил ему набрать среди марсов, самнитов и пицентов еще шестнадцать
когорт, с тем чтобы он имел возможность сформировать два легиона,
необходимых ему для подавления мятежа гладиаторов.
Претор, который считал, что старшинство чина и продолжительность службы
в армии давали неоспоримые преимущества, назначил на место, оставшееся
свободным после смерти Фурия, Лелия Коссиния, хотя среди бывших у него в
подчинении трибунов многие были и умнее и дальновиднее этого человека.
Вариний доверил ему командование над восемью когортами, только что
присланными из Рима, приказав ему остаться в Бовиане, чтобы помешать
Спартаку продвинуться вглубь Самния, сам же с двумя тысячами легионеров,
уцелевших после поражения у Кавдинского ущелья, отправился в страну марсов
и пицентов набирать там солдат.
Когда Спартак подошел к Бовиану, намереваясь навязать Коссинию бой,
тот, действуя согласно полученным им распоряжениям, заперся в городе;
негодуя на то, что ему запрещено выступить, он, однако, решил терпеливо
переносить все оскорбления и вызовы гладиаторов.
Но Спартак разгадал план Вариния и решил не дать ему времени набрать
солдат в Самнии и Пицене. Оставив под Бовианом Эномая с одним легионом,
который расположился лагерем близ города, сам он с отрядом конников
возвратился в Нолу.
Здесь его ожидали хорошие вести. Первой и самой приятной был приход
гладиатора Граника, который привел с собою свыше пяти тысяч человек:
галлов, германцев и фракийцев из нескольких школ Равенны. С таким
подкреплением войско гладиаторов, разделенное на четыре легиона, доходило
до двадцати тысяч человек, и Спартак почувствовал себя непобедимым. Второй
неожиданной и не менее приятной новостью был приезд Мирцы. Спартак обнял
сестру, покрывая лицо ее горячими поцелуями. А девушка целовала то лицо,
то руки брата, то его одежду и прерывающимся от рыданий голосом говорила:
- Спартак!.. Ах, Спартак!.. Любимый брат мой! Как я боялась, как
трепетала за тебя... Я думала о всех опасностях, которым ты подвергаешься
в этой кровопролитной войне!.. Я не знала ни минуты покоя... просто жить
не могла... все думала: "Может быть, он ранен и ему нужна моя помощь!"
Ведь никто, дорогой Спартак, никто не мог бы так ухаживать за тобой, как
я... если бы... когда... да спасут тебя великие боги! И я плакала по целым
дням и все просила Валерию, милую мою госпожу... чтобы она разрешила мне
поехать к тебе... и она, бедняжка, исполнила мою просьбу. Да окажет ей
покровительство Юнона за ее доброту... Она отпустила меня к тебе... И,
знаешь, она даровала мне свободу!.. Я теперь свободная... я тоже
свободная... И я теперь навсегда останусь с тобой.
Она щебетала и ласкалась к брату, как ребенок, а из глаз ее лились
слезы, но бедная девушка улыбалась брату, и во всех ее движениях сквозила
радость, переполнявшая ее сердце.
Недалеко от них молча стоял, наблюдая эту сцену, белокурый красавец
Арторикс. Лицо его то озарялось радостью, то затуманивалось печалью. Он
тоже всего несколько дней назад прибыл с Граником из Равенны.
Приблизившись к Спартаку, он застенчиво сказал:
- А меня, дорогой Спартак, непобедимый наш вождь, меня ты разве не
обнимешь и не поцелуешь?..
Говоря это, Арторикс окинул беглым взглядом девушку, как бы прося у нее
прощения за то, что похищает у нее поцелуй брата.
- Арторикс! - воскликнул Спартак и, крепко обняв его, прижал к своей
груди. - Любимый мой друг!.. Дай я тебя поцелую, благородный юноша!
Так, в дополнение ко всем радостям, которые изведал Спартак за
последние месяцы, к счастью блестящих побед и замечательных успехов,
которых он добился с первых дней ужасной войны, судьбе угодно было послать
ему еще одну радость: он мог обнять свою сестру и Арторикса, самых дорогих
его сердцу людей.
Но вскоре лицо Спартака, сиявшее счастьем, затуманилось. Склонив голову
на грудь, он глубоко вздохнул и погрузился в скорбные мысли. Простившись с
друзьями, он вместе с сестрой ушел в свою палатку: ему так хотелось
расспросить Мирцу о Валерии, но какое-то чувство стыдливости мешало ему
заговорить об этом с сестрой.
К счастью для Спартака, девушка щебетала о том о сем, и фракийцу не
пришлось расспрашивать ее, так как Мирца сама завела разговор о Валерии:
ей никогда и в голову не приходило, что между матроной и рудиарием
существовали иные отношения, кроме дружеских.
- О, поверь, поверь мне, Спартак, - повторяла девушка, приготовляя для
брата скромный ужин на пне, который в палатке фракийца служил столом, -
если бы все римские матроны были похожи на Валерию... Верь мне, я на себе
испытала всю ее доброту, благородство ее чувств... рабство давно было бы
отменено законом... потому что дети, родившиеся от подобных женщин, не
могли бы, не пожелали бы терпеть существования тюрем, наказаний розгами,
распятий на крестах, не допустили бы, чтобы с гладиаторами обращались, как
с убойной скотиной...
- О, я это знаю! - взволнованно воскликнул Спартак. И тут же,
спохватившись, добавил: - Да, да, я верю тебе.
- И ты должен этому верить... потому что, видишь ли, она уважает
тебя... гораздо больше, чем любая другая матрона на ее месте уважала бы
ланисту своих гладиаторов. Она часто разговаривала со мной о тебе...
восхищалась тобой, в особенности с тех пор, как ты расположился лагерем на
Везувии, при каждом известии о тебе... Когда мы услыхали, что ты победил и
разбил трибуна Сервилиана... когда узнали о твоей победе над Клодием
Глабром, она часто говорила: "Да, природа щедро наградила его всеми
достоинствами великого полководца!"
- Она так говорила? - нетерпеливо переспросил Спартак, на лице которого
отражались воскресшие в душе чувства и воспоминания.
- Да, да, она так говорила!.. - ответила Мирца, продолжая готовить
ужин. - Мы долго здесь останемся? Я хочу позаботиться о твоей палатке...
Эта совсем не подходит для доблестного вождя гладиаторов... В ней такой
беспорядок... и нет самого необходимого... У любого солдата жилье лучше...
Ну да, она так говорила... И как-то раз она спорила со своим братом
оратором Гортензием, ты ведь знаешь его? Так вот она защищала тебя от его
нападок, говорила, что война, которую ты начал, - справедливая война, и
если боги пекутся о делах людских, то ты победишь.
- О, божественная Валерия! - чуть слышно произнес Спартак, бледнея и
дрожа от волнения.
- И она, бедняжка, так несчастлива, - продолжала девушка, - так, знаешь
ли, несчастлива!
- Несчастлива?.. Несчастлива?.. Почему?.. - живо спросил фракиец.
- Она несчастлива, я это знаю... Я не раз заставала ее в слезах...
часто глаза ее бывали опухшими от слез... часто я слышала, как она глубоко
вздыхала, очень часто. Но почему она плачет и вздыхает, я не знаю, не могу
догадаться. Может быть, из-за неприятностей с ее родственниками из рода
Мессалы... А может быть, горюет о муже... Хотя едва ли... нет, не знаю...
Единственное ее утешение - ее дочка, Постумия. Такая милочка, такая
прелестная крошка!..
Спартак глубоко вздохнул, смахнул рукой несколько слезинок, скатившихся
из глаз, резко повернулся и, обойдя кругом палатку, спросил у Мирцы, чтобы
переменить тему разговора:
- Скажи, сестра... ты ничего не слышала о Марке Валерии Мессале
Нигере... двоюродном брате Валерии?.. Я с ним встретился... мы с ним
бились... я его ранил... и пощадил его... Не знаешь ли ты случайно...
выздоровел ли он?
- Конечно, выздоровел!.. И об этом твоем великодушном поступке мы тоже
слышали!.. Валерия со слезами благословляла тебя. Нам все рассказал
Гортензий, когда приехал на тускуланскую виллу... После смерти Суллы
Валерия почти круглый год живет там.
В эту минуту на пороге палатки появился один из деканов гладиаторов и
доложил, что молодой солдат, только что прибывший из Рима, настойчиво
просит разрешения поговорить со Спартаком.
Спартак вышел из палатки на преторскую площадку; лагерь гладиаторов был
построен в точности по образцу римских лагерей. Палатка Спартака была
разбита на самом возвышенном месте, и перед ней было отведено место для
военного суда. Эта площадка у римлян называлась преторской. За палаткой
Спартака находилась другая палатка, где хранились знамена; возле нее стоял
караул из десяти солдат во главе с деканом. Выйдя из палатки, Спартак
увидел идущего к нему навстречу юношу, о котором ему только что доложили;
юноше этому в богатом военном одеянии было на вид не более четырнадцати
лет.
На нем была кольчуга, облегавшая плечи и тонкий, гибкий стан; она была
сделана из блестящих серебряных колец и треугольников, соединенных между
собой в непрерывную сеть, и доходила ему почти до колен. Панцирь этот был
стянут в талии кожаным ремешком, отделанным серебряной насечкой с золотыми
гвоздиками.
Ноги были защищены железными наколенниками, затянутыми позади икр
кожаными ремнями, правую руку защищал железный нарукавник, а в левой юноша
держал небольшой бронзовый щит, украшенный чеканными фигурками тонкой
работы. С правого плеча вместо перевязи спускалась к левому боку массивная
золотая цепь, на которой висел изящный короткий меч. Голову юноши покрывал
серебряный шлем, на котором вместо шишака возвышалась золотая змейка, а
из-под шлема выбивались золотистые кудри, обрамлявшие прекрасное юношеское
лицо - нежное, словно выточенное из мрамора. Большие миндалевидные и
лучистые глаза цвета морской волны придавали этому милому, женственному
лицу выражение отваги и решительности, что никак не соответствовало всему
хрупкому, нежному облику юноши.
Спартак недоуменно посмотрел на юношу, затем повернулся к декану,
вызвавшему его из палатки, как бы спрашивая его, этот ли воин желал с ним
говорить, и когда декан утвердительно кивнул головой, Спартак подошел к
юноше и спросил его удивленным тоном:
- Так это ты хотел меня видеть? Кто ты? Что тебе нужно?
Лицо юноши вспыхнуло, затем вдруг сразу побледнело, и после минутного
колебания он твердо ответил:
- Да, Спартак, я.
И после короткой паузы добавил:
- Ты не узнаешь меня?
Спартак пристально вглядывался в тонкие черты юноши, словно отыскивая в
памяти какие-то стершиеся воспоминания, какой-то отдаленный отзвук. Затем
он ответил, не сводя глаз с своего собеседника:
- В самом деле... Мне кажется... я где-то видел тебя... но где?..
когда?..
Затем снова наступило молчание, и гладиатор, первым прервав его,
спросил:
- Ты римлянин?
Юноша покачал головой и, улыбнувшись печальной, какой-то вымученной
улыбкой, как будто ему хотелось заплакать, ответил:
- Память твоя, доблестный Спартак, не так сильна, как твоя рука.
При этой улыбке и этих словах точно молния осветила сознание фракийца;
он широко открыл глаза и со все возрастающим удивлением вперил их в юного
солдата и неуверенным тоном воскликнул:
- Вот как! Неужели!.. Может ли быть?.. Юпитер Олимпиец! Да неужели это
ты?
- Да, это я, Эвтибида. Да, да, Эвтибида, - ответил юноша, вернее
девушка, так как перед Спартаком действительно стояла переодетая
куртизанка Эвтибида. Он смотрел на нее и никак не мог прийти в себя от
удивления. Тогда она сказала:
- Разве я не была рабыней?.. Разве я не видела, как родных моих
обратили в рабство?.. Разве я не утратила отечества? Разве
развратники-римляне не превратили меня в презренную куртизанку?
Девушка говорила, еле сдерживая гнев, а последние слова произнесла чуть
слышно, но со страстным негодованием.
- Я понимаю, понимаю тебя... - задумчиво и грустно сказал Спартак, -
может быть, в эту минуту он вспомнил о своей сестре. Минуту он молчал,
затем, подняв голову, добавил с глубоким, печальным вздохом: - Ты слабая,
изнеженная женщина, привыкшая к роскоши и наслаждениям... Что станешь ты
здесь Делать?
- О! - гневно воскликнула девушка. Никто не подумал бы, что она
способна на такую вспышку. - О, Аполлон Дельфийский, просвети его разум!
Он ничего не понимает. Во имя фурий-мстительниц! Говорю тебе, что я хочу
отомстить за своего отца, за братьев, за порабощенную отчизну, за мою
молодость, оскверненную распутством наших угнетателей, за мою поруганную
честь, за мою загубленную жизнь, за мой позор, а ты еще спрашиваешь, что я
собираюсь делать в этом лагере?
Лицо девушки и прекрасные ее глаза горели гневом. Спартак был растроган
этой дикой энергией и силой и, протянув руку гречанке, сказал:
- Да будет так! Оставайся в лагере... шагай бок о бок с нами, если ты
можешь... сражайся вместе с нами, если ты в силах,
- Я все смогу, что захочу, - нахмурив лоб и брови, ответила отважная
девушка. Она взяла и судорожно сжала протянутую ей руку Спартака.
Но от этого прикосновения вся энергия, вся жизненная сила как будто
ослабела в ней. Эвтибида вздрогнула, побледнела, ноги у нее подкосились,
она была близка к обмороку. Заметив это, фракиец подхватил ее левой рукой
и поддержал, чтобы она не упала.
От этого невольного объятия дрожь пробежала по всему ее телу. Фракиец
заботливо спросил:
- Что с тобой? Чего ты хочешь?
- Поцеловать твою руку, твои могучие руки, покрывшие тебя славой, о
доблестный Спартак! - шептала она и, мягко склонясь к рукам гладиатора,
приникла к ним жарким поцелуем.
Точно туманом заволокло глаза великого полководца, кровь закипела в
жилах и огненной струёй ударила в голову. На миг у него возникло желание
сжать девушку в своих объятиях, но он быстро овладел собой, освободился от
ее чар и, отдернув свои руки, отодвинувшись от нее, сдержанно сказал:
- Благодарю тебя... достойная женщина... за участие в судьбе
угнетенных... Благодарю за выраженное тобой восхищение, но ведь мы хотим
уничтожить рабство и поэтому должны устранять любое его проявление.
Эвтибида стояла молча, с опущенной головой, не двигаясь, точно
пристыженная. Гладиатор спросил:
- В какую часть нашего войска ты желаешь вступить?
- С того дня, как ты поднял знамя восстания, и до вчерашнего дня я с
утра до вечера училась фехтовать и ездить верхом... Я привела с собой трех
великолепных коней, - ответила куртизанка, мало-помалу приходя в себя и
наконец, окончательно овладев собой, подняла глаза на Спартака. - Желаешь
ли ты, чтобы я была твоим контуберналом?
- У меня нет контуберналов, - ответил вождь гладиаторов.
- Но если ты ввел в войско рабов, борющихся за свободу, римский боевой
строй, то теперь, когда эта армия выросла до четырех легионов, а вскоре
будет насчитывать восемь - десять легионов, необходимо, чтобы и ты, их
вождь, имел, по римским обычаям, как консул, подобающую твоему званию
свиту и поднял этим свой престиж. Контуберналы тебе будут необходимы уже с
завтрашнего дня, так как, командуя армией в двадцать тысяч человек, ты не
можешь попасть в одно и то же время в различные места, у тебя должны быть
связные для передачи твоих распоряжений начальникам легионов.
Спартак с удивлением смотрел на девушку и, когда она умолкла, тихо
произнес:
- Ты необыкновенная женщина!
- Скажи лучше, пылкая и твердая душа в слабом женском теле, - гордо
ответила гречанка.
И через минуту продолжала:
- У меня сильный характер и пытливый ум, я одинаково хорошо владею
латынью и греческим языком, я могу оказать серьезные услуги нашему общему
делу, на которое я отдала все свое достояние... около шестисот талантов, а
с этого дня я посвящаю ему всю свою жизнь.
С этими словами она обернулась к проходившей в нескольких шагах от
претория главной дороге лагеря, по которой сновали взад и вперед
гладиаторы, и позвала кого-то резким долгим посвистом; тотчас на дороге
появился раб, подгонявший лошадь; на спине ее в двух небольших мешках было
сложено золото Эвтибиды, которое она приносила в дар восставшим. Лошадь
остановилась перед Спартаком.
Фракиец был ошеломлен смелостью и широтой души молодой гречанки;
несколько секунд он был в смущении и не знал, что ей ответить; затем
сказал, что так как это лагерь рабов, объединившихся для завоевания
свободы, то он, конечно, открыт для тех, кто хочет примкнуть к ним;
следовательно, и Эвтибиду охотно примут в лагерь гладиаторов; вечером он
соберет руководителей Союза, чтобы поговорить об ее щедром даре армии
гладиаторов, составляющем все ее достояние; что же касается желания
Эвтибиды быть его контуберналом, то он ничего не может обещать ей: если
будет постановлено, что при вожде гладиаторов Должны состоять
контуберналы, он о ней не забудет.
Спартак прибавил несколько слов благодарности, согласно правилам
греческой учтивости, но произнес эти ласковые слова признательности
строгим, почти мрачным тоном; потом, простившись с Эвтибидой, он вернулся
в свою палатку.
Застыв неподвижно, словно статуя, девушка следила взглядом за Спартаком
и, когда он скрылся в палатке, еще долго не спускала с него глаз. Потом,
тяжело вздохнув, она сделала над собой усилие и, опустив голову, медленно
пошла в тот конец лагеря, который по римскому обычаю отводился для
союзников и где ее рабы, которых она привезла с собой, разбили для нее
палатку. Она тихо шептала:
- И все же я люблю, люблю его!..
Тем временем Спартак велел позвать в свою палатку Крикса, Граника,
Борторикса, Арторикса, Брезовира и других трибунов, являвшихся и прежде
военачальниками Союза, и до поздней ночи держал с ними совет.
На этом собрании были приняты следующие решения: принять деньги,
принесенные в дар куртизанкой Эвтибидой, и большую часть их употребить на
приобретение оружия, щитов и панцирей у всех оружейников окрестных
городов; гречанку удостоить просимой ею должности контубернала и в этом
чине, совместно с девятью юношами, которых Спартак выберет в гладиаторских
легионах, приписать к главному штабу. Всеми было признано, что теперь
вождя должны сопровождать контуберналы для передачи его приказаний. Было
постановлено также двести талантов из шестисот, принесенных в дар
Эвтибидой, истратить на покупку уже объезженных лошадей, для того чтобы
возможно скорее создать кавалерийский корпус и теснее сочетать его
действия с действиями многочисленной пехоты, основной силы войска
гладиаторов.
Относительно военных операций было решено, что Крикс останется с двумя
легионами в Ноле и совместно с Граником будет руководить обучением
равеннского легиона, прибывшего в лагерь два дня назад; Спартак с
легионом, которым командовал Борторикс, соединится в Бовиане с Эномаем и
нападет на Коссиния и Вариния, прежде чем они закончат комплектование
своей новой армии.
И вот на рассвете следующего дня Спартак во главе легиона вышел из
лагеря и через Кавдинские горы направился в Аллифы. Сколько Эвтибида и
Мирца ни просили его взять их с собой, он не согласился, заявив им, что
идет не на войну, а только на разведку, и скоро вернется; он просил их
оставаться в лагере и ждать его возвращения.
Когда Спартак прибыл в Бовиан, он уже не застал там Эномая, которому
надоело без дела сидеть в лагере. Два дня назад он снялся с лагеря и,
предоставив Коссинию сидеть за стенами Бовиана, направился в Сульмон, где,
по донесениям разведчиков и шпионов, находился Вариний для набора солдат.
Эномай надеялся напасть на него и разбить.
Но случилось то, чего ограниченный ум Эномая не мог предвидеть:
Коссиний, на следующий же день после ухода германца, тайно оставил Бовиан
и направился по следам гладиаторов с намерением атаковать их с тыла, как
только они встретятся с Варинием.
Спартак сразу понял всю опасность положения Эномая; он дал своему
легиону только несколько часов для отдыха, а затем отправился по следам
Коссиния, который опередил его уже на два дня. Коссиний, старый солдат, но
бесталанный полководец, слепо благоговел перед старинными правилами; он
двигался, как это обычно полагалось, переходами по двадцать миль в день, а
Спартак, совершив два перехода по тридцать, догнал его через два дня у
Ауфидены и напал на него. Нанеся Коссинию жестокое поражение, Спартак стал
преследовать бегущих римлян. Коссиний со стыда и отчаяния бросился в гущу
гладиаторов и погиб.
Продолжая продвигаться все с той же скоростью, Спартак вовремя подоспел
на помощь Эномаю и неминуемое его поражение превратил в победу. Германец
вступил в бой с Варинием между Маррувием и озером Фуцин. У Вариния было
около восьми тысяч человек. Под натиском римлян ряды гладиаторов
заколебались, но в этот момент явился Спартак и сразу изменил ход
сражения. Вариний, потерпев поражение и понеся тяжелый урон, быстро
отступил к Корфинию.
После этого Спартак дал своим легионам трехдневный отдых, а затем снова
двинулся в поход, вновь перешел Апеннины близ Ауфидены и овладел Сорой,
которая сдалась без сопротивления. Не чиня здесь никаких насилий, он
только освободил рабов и гладиаторов и вооружил их.
За два месяца он исходил вдоль и поперек весь Латий, побывал в Анагнии,
Арпине, Ферентине, Казине, Фрегеллах и, пройдя через Лирис, овладел
Норбой, Суэссой-Пометией и Приверном, внушив сильную тревогу Риму,
которому чудилось, что разбойник уже стоит у его ворот.
Во время этих набегов Спартак набрал столько Рабов и гладиаторов, что
за два месяца составил два новых легиона и полностью вооружил их. Но
предусмотрительного Спартака не соблазняла мысль об осаде Рима. Он
понимал, что двадцати и даже тридцати тысяч солдат, которыми он мог
располагать, вызвав легионы, находившиеся в Кампанье, было бы недостаточно
для такой военной операции.
Тем временем Публий Вариний, набрав с разрешения сената среди пицентов
огромное количество солдат и получив подкрепления из Рима, желая смыть
позор поражения, в конце августа выступил из Аскула и во главе
восемнадцати тысяч солдат большими переходами двинулся на Спартака.
Спартак, отошедший за эти дни к Таррацине, узнав о приближении Вариния,
двинулся ему навстречу и обнаружил его лагерь близ Аквина. Накануне
сентябрьских ид (19 сентября) войска сошлись, и завязалось сражение.
Сражение это было долгим и кровопролитным, но к вечеру римляне
дрогнули, заколебались и вскоре под натиском бешеной атаки гладиаторов
обратились в бегство. Эта последняя атака была столь стремительной и
сильной, что легионы Вариния были разбиты наголову.
Сам Вариний, стремясь поддержать честь Рима, сражался с отчаянной
храбростью и большим упорством, но, раненный Спартаком, принужден был
оставить в его руках своего коня и благодарить богов за спасение
собственной жизни. Свыше четырех тысяч римлян погибло в этом
кровопролитном бою. Гладиаторы завладели их оружием, обозом, лагерным
оборудованием и знаменами, взяли в плен даже ликторов из свиты претора.
