Дмитрий Панов. Русские на снегу. Страница девятая. Битва на юге. 052 - 25 Августа 2020

Главная » » Дмитрий Панов. Русские на снегу. Страница девятая. Битва на юге. 052

16:21

Дмитрий Панов. Русские на снегу. Страница девятая. Битва на юге. 052

***

Именно с этого налета на аэродром возле Веселого мы начали бои за Крым. Древняя Таврида продолжала висеть набухшим гнойным аппендицитом на подбрюшье уже почти освобожденной Украины. Уходить немцы не собирались, и нам предстояло выполнять роль хирургов. Немало в моей жизни связано с Крымом. Земля эта никогда не принимала надолго ни один народ. Скифов вытеснили сарматы, немногочисленные греческие колонии на побережье захлестнули гунны, половцев истребили татары, татар захватили, а потом и вывезли в Среднюю Азию, славяне. Жили здесь и предки немцев — готы. Когда задумываешься обо всем этом, то становится очевидна тщета и глупость всех территориальных претензий и границ. Каждый человек имеет право на землю, как сын этой планеты, и нет народа, претензии которого на его землю были бы бесспорными. И очень жаль, что сейчас мы вернулись в осознании этого факта на столетия назад.

Крымская группировка немцев была не из слабеньких. Гитлер без всякой стратегической пользы отнял у главных фронтов, изнемогавших под тяжестью нашего наступления на Польшу, Германию, Румынию, Венгрию и Чехословакию, семнадцатую армию, располагавшую двенадцатью дивизиями: пятью немецкими и семью румынскими. Эта группировка насчитывала до двухсот тысяч вражеских солдат и офицеров, более трех тысяч орудий и минометов, двести танков и штурмовых орудий, сто пятьдесят самолетов, базировавшихся как в Крыму, так и на румынских аэродромах. Очень важным союзником немцев и румын был крымский рельеф, очень удобный для обороны. Как обычно, Гитлер отдал войскам приказ держаться до конца. Главные силы Крымской группировки обороняли северную часть полуострова: Сиваш и Перекоп. Много войск было на Керченском полуострове. И достаточно жидкая, но мобильная группировка прикрывала крымское побережье.

Толбухин собирался вскрывать крымский аппендицит одновременными ударами войск 4-го Украинского фронта от Перекопа и Сиваша с севера и отдельной Приморской армии с востока — опираясь на плацдармы в районе Керчи, рвануть в общем направлении на Симферополь — Севастополь при мощной поддержке Черноморского флота и авиации дальнего действия, базировавшейся в Ейске. Была некоторая надежда и на крымских партизан, которых все же не до конца уничтожили татары. Должен сказать, что несмотря на превосходство в силах, настроение не было радужным. Уже несколько раз именно в Крыму наши войска несли большие потери. Немцы взяли Севастополь, вдребезги разгромили в том же 1942-ом году Керченскую группировку, безвольного командующего которой совершенно затюкал подручный Сталина, въедливый еврей Мехлис, отбили, с очень большими для нас потерями, несколько крупных десантов на крымское побережье, начинавшихся крайне удачно. Мой брат Иван, моряком торпедного катера, «высаживал» десант в районе Керчи, в 1942-ом году. Выглядело это так: здоровенные матросы-славяне сбрасывали в воду с палуб катеров, подошедших по мелководью к самому берегу, жалобно кричащую среднеазиатскую пехоту, которой не оставалось ничего другого, кроме как брести к берегу — на немецкие пулеметы. Только высокая рождаемость спасла среднеазиатские республики от вырождения их народов после той войны.

Так что мы имели дело с еще всерьез не битыми и готовыми сражаться до конца, не сломленными морально, имевшими за плечами победы, немцами. Следует сказать, что мы отлично подготовились к Крымской операции. Хватало и времени и разведданных. Войска отдохнули за зиму и основательно пополнились. И потому, когда восьмого апреля 1944-го года сразу в нескольких местах заревела артиллерия, то сразу все пошло, как по маслу. Мы прикрывали с воздуха 51 армию Я. Г. Крейзера, ударившую с Сивашского плацдарма в районе Ишунских позиций, а также войска, штурмовавшие Перекоп. Мощных истребительных сил противника в Крыму не было, а те, которые были, попали под наш вчерашний штурмовой удар, и мы действовали в воздухе свободно, как на учениях, остерегаясь лишь зениток врага. Мне пришлось вылетать для прикрытия войск второй гвардейской армии, прорывавшей фронт на Перекопе. Было отлично видно с воздуха, как ювелирно работают наши артиллеристы: почти половина снарядов и мин ложились точно во вражеские траншеи. Эффективность такого огня очень велика. Пехота шла почти вплотную за огненным валом, захватывая траншею за траншеей.

Немцы сделали отчаянную попытку бомбовым ударом остановить продвижение наших войск. В воздухе появились восемь «Лаптежников» — «Ю-88» и шесть «МЕ-109-Ф» для их прикрытия. Истребителями занялась эскадрилья Константинова, которая закружилась с ними на высоте трех тысяч метров. Вскоре старший лейтенант М. М. Гамшеев, после удачной атаки из нижней полусферы, сбросил с поднебесья один «Мессер», который, не выходя из крутого пикирования, тянул за собой длинный дымный шлейф до самой земли, куда и врезался среди наших позиций. Группа «Яков», в которой был и мой самолет, атаковала немецкие пикирующие бомбардировщики, заходящие для бомбежки. Первого «Лаптежника» вогнал в землю Василий Леонидович Ковтун. Наконец-то и я разговелся: подстерег «Лаптежника», начинавшего пикировать, и, не отрывая пальца от гашетки, вогнал в него почти треть боевого комплекта. Из этого пикирования «Ю-87» уже не вышел, закончив его ударом о землю. Мое настроение сразу поднялось, и очень хотелось повторить боевую удачу. Но «Лаптежники», бросая бомбы, куда попало, уже удирали веером, стремясь спрятаться в облаках.

Именно в это время наш братский 9-й гвардейский истребительно-авиационный полк тягался с «Мессерами» над Сивашем. Сначала ребята Левы Шестакова завалили два «МЕ-109-Ф», но потом загорелась «Белла Кобра» известного летчика, Героя Советского Союза старшего лейтенанта Карасева, который катапультировался и попал в плен к румынам. К счастью, они передали его немцам, и Карасев, вывезенный в Германию, уцелел и после войны, освобожденный американцами, вернулся в нашу дивизию, одетый в американскую солдатскую форму. Но к полетам он допущен не был, как побывавший в плену. С ним даже не стали разговаривать, а особисты прогнали его из полка, приставая с вопросом: «А почему не застрелился?» Большего идиотизма и подлости трудно было просто придумать. Подобное могло случиться с каждым. Но барабанные шкуры, жизнелюбы по поводу баб и водки, особисты, будто испытывали удовольствие, когда погибал очередной пилот.

Дела 51-ой армии пошли неплохо. При активной поддержке нашей авиации она к десятому апреля проломила Перекоп и захватила узкое дефиле между озерами, откуда на следующее утро ударил 19-й танковый корпус, сходу захвативший Джанкой и погнавший немцев на Симферополь, катясь по степи как грандиозный паровой каток. Образовался «слоеный пирог», в центре которого наши гнали ошеломленных немцев. Но на Ишуньских позициях, на которые возлагал большие надежды еще Врангель, наше наступление замедлилось. Немцы упорно не пускали наших с этой стороны на просторы крымских степей, хотя их день и ночь молотили попеременно: то наша артиллерия, то авиация.
Одиннадцатого апреля наш полк получил боевой приказ — направить звено истребителей для охоты за паровозами противника в Крыму, бегающими на перегоне Симферополь-Джанкой. Вылетело звено старшего лейтенанта Люсина в составе Ивана Семеновича Прозора, Исса Ахмет Шариповича Уразалиева и Николая Рябова. Все пушки были заряжены бронебойными снарядами. Люсин, толковый летчик, продумал тактику атаки паровозов. Удар должен был наноситься сбоку под углом в девяносто градусов к движущейся цели, с правого пеленга, на бреющем полете. Цель — паровой котел. С первого же захода нашему звену удалось выпустить пар из котлов двух паровозов, тянущих составы с боеприпасами к линии фронта. Самым удачным было, что эти застывшие на путях составы так и остались стоять, закупорив всю ветку, а наше звено вернулось на свой аэродром без потерь.

К вечеру этого же дня мы уже висели над Ишуньскими позициями, где немцы с правого фланга, с запада, пошли в сильную контратаку на наши войска, входящие в Крым. Это была безнадежная затея, ведь в немецком тылу все рушилось, но они с яростью наступали, прокладывая себе дорогу интенсивным артиллерийским и минометным огнем. Против этой наступающей группировки наше командование подтягивало силы, откуда могло, без конца накрывая ее добрыми порциями бомб и снарядов, но противник, буквально устилая землю своими трупами, рвался вперед. Зная рациональных немцев, мы были удивлены такой их тактикой в явно безнадежной ситуации. Тем не менее, во второй половине дня 11-го апреля 24 «Горбатых» под командованием Ляховского и под прикрытием двух эскадрилий нашего полка, с которыми была моя очередь лететь, оказались примерно на три километра южнее Ишуньских позиций, где штурмовики с воздуха добротно проутюжили наступающие немецкие батальоны. Мы заходили на штурмовку несколько раз. Не обнаружив истребителей, принялись помогать «Горбатым» и наши «Яки». Внизу все кипело от разрывов, но ярость боя не стихала. Что это за бешенные огурцы, которые наступают, когда вокруг них все рушится? — думали мы с удивлением. По степи к району яростного боя подтягивались наши резервы: колонны пехоты и танков. К обеду следующего дня все было кончено. Земля была вся в рваных разрывах, возле которых часто-густо лежали убитые люди в немецкой форме, оказавшиеся крымскими татарами. Справиться с ними было непросто: зенитным огнем они подбили наш штурмовик и два истребителя. И если во время боев в районе Перекопа и Сиваша мы потеряли всего более полутысячи бойцов убитыми, то четыреста из них полегли именно в сражении с крымскими татарами.

Сколько всего всколыхнула наверх в нашей жизни эта жестокая война. Вышло наверх и древнее, грозное русско-татарское соперничество, казалось, оставшееся лишь в былинах и учебниках истории. Но этнос самое крепкое сообщество людей, единственный коллективный корабль, который способен выдержать удары волн истории. И вот на новом витке русские и татары снова встретились, убивая друг друга с не меньшей яростью, чем на Куликовом поле. И вопрос этот и до сих пор не решен для России. Хотя, казалось бы, особых причин обижаться на русских у народов, вошедших в их государство, гораздо меньше, чем у других, которых постигла та же судьба — войти в более мощное государство соседнего народа. Германцы просто истребили кельтов и пруссов, англичане валлонцев, французы бретонцев и провансальцев. Эти народы действовали безжалостно и рационально, а более добродушные славяне постоянно обрекают себя на нож в спину при неудачном для них стечении обстоятельств. Я ни к чему не призываю, а просто констатирую факты. Сейчас, когда по самым разным причинам и самыми разными силами и людьми крымских татар превратили в безвинно пострадавших ангелочков, я просто рассказал о том, какими видел их в 1944. А нельзя сказать, чтобы им плохо жилось в Крыму до войны. Впрочем, все относительно.

14 апреля наш полк перелетел на тот самый аэродром возле поселка Веселый, который штурмовал еще несколько дней до этого. К тому времени 19 танковый корпус уже захватил Симферополь, а Отдельная Приморская армия генерала Еременко пошла вперед вдоль берега с Керченского полуострова. На аэродроме в Веселом мы могли посмотреть наши достижения с земли. С воздуха они всегда кажутся несколько преувеличенными. Пулями и осколками реактивных снарядов было разбито 18 немецких самолетов. Аэродром был так стремительно захвачен нашими танкистами, что немецкие авиаторы едва не попали в плен, впопыхах бросив 2800 тонн искусственного бензина голубого цвета в подземных резервуарах и десяток совершенно исправных самолетов: пять «Фоккевульфов» и пять «Ю-87». Среди другого имущества заслуживает упоминание сотня больших аккумуляторов для танков, весом килограммов по 80 каждый.

Наши души просили весны, и они ее получили. Казалось, мы рассчитываемся с немцами за все, бьем их, недавно неуязвимых, часто и помногу. Здесь, в Крыму, мы будто бы загладили все наши неудачи и поражения: «Даешь Советский Крым! Слава товарищу Сталину!». Мы будто забыли о половине страны, лежащей в руинах и многих миллионах наших погибших. Крым был в цвету, и перед нами был враг, бить которого стало нашей профессией. С прочим разберемся позже. Разбираться предстояло долго.

За боями в Крыму следил весь мир, и дядя Джо, покуривая трубку, рассказывал Черчиллю, как он браво воюет, хотя сроду на фронте не был. Такова была в Крыму весна 1944-го года. Уже 16 апреля два наших братских полка — штурмовой и истребительный, сидели на отличном стационарном аэродроме морской авиации — Сарабузы, что недалеко от Симферополя. Бой еще шел, а на этот аэродром уже прибыл хозяин, командующий авиацией Черноморского флота, в которой я так мечтал служить когда-то.

Но за все приходится платить, и счет, выставленный судьбой к оплате, находился на подступах к Севастополю, в районе Сапун Горы, где проходила и линия обороны наших войск, почти год удерживавших немцев под Севастополем. И опять была гора, на этот раз Сапун, вечный памятник многим героям. Не чета тому обелиску, скромной пирамидке из металла, который я установил на могиле Иван Павловича Залесского, насыпанной украинскими крестьянками. Собственно, Сапун Гора даже не гора, а возвышенная складка местности, длиною до двадцати километров, прикрывающая Севастополь со стороны Балаклавской бухты, господствующая над округой. Здесь и остановились наши войска. Сюда мы без конца летали, долбя вражескую оборону попеременно с артиллеристами. Казалось, каждый сантиметр Сапун Горы и близлежащего мыса Херсонес уже покрыты раскаленным металлом. Но стоило нашим войскам пойти вперед, как оживали пулеметы и по порядкам наступающих начинал гулять артиллерийский смерч. Более восьми тысяч боевых вылетов совершили наши полки и бомбардировщики флотской авиации на Сапун Гору и мыс Херсонес, на которых и над которыми, казалось, круглые сутки бушует раскаленный металл. Мы воспользовались тем, что немцы, в ходе поспешного отступления, бросили на своем аэродроме в Сарабузах более пяти тысяч крупнокалиберных бомб без взрывателей. И головные, и донные, и боковые взрыватели привезли самолетом из Москвы, и скоро эти бомбы, весом в одну тонну, полтонны и двести пятьдесят килограммов, уже летели на головы немцам с бомбардировщиков «ПЕ-2» и «Бостон» — английского производства, о которых наши летчики отзывались неплохо. С 14-го апреля по 7-го мая Сапун Гора и ее окрестности сотрясались адским грохотом, которого, казалось, не выдержит ничто живое, но немцы, вгрызшиеся в фундаментально укрепленный район и опиравшиеся на разрушенный Севастополь, не думали об отступлении. Если кто-нибудь считает, что к 1944-му году мы сломили немецкий дух и немецкие амбиции, то он ошибается.

Но было ясно, что с Сапун Горой надо было кончать, даже дорогой ценой. Седьмого мая 1944-го года в воздухе над Севастополем, казалось, уже не оставалось места для самолетов. Сапун Гору бомбила дальняя авиация с кубанского плацдарма и пикирующие бомбардировщики — более трехсот машин из нашей восьмой воздушной армии, очень точно клавшие бомбы по дотам и дзотам. В промежутках между бомбометанием немецкие позиции «шуровали», как любили говорить пилоты штурмовики и истребители. Я висел над Сапун Горой на своем истребителе в составе полка. Была устроена адская карусель: уже несколько часов одна группа самолетов сменяла другую. «Пэшки» опускались почти до земли и укладывали бомбы в амбразуры дзотов, как яйца в лукошко. И, наконец, мы увидели, что немцы начинают покидать свои позиции, отходя в сторону Севастополя. Наши штурмовики били по отступавшим немцам, ускоряя их движение в сторону мыса Херсонес. Думаю, что бегство немцев ускорило еще и то, что восточные склоны Сапун Горы состоят из обрывистых скальных складок. Когда в эти скалы попадала бомба, то камень разлетался огромными веерами осколков. Но даже когда немцы отходили, то их пулеметчики не покидали передовые траншеи и засыпали пулями наших солдат, взбирающихся по скалистым обрывам. Мы со штурмовиками опустились до высоты ста метров, и огнем своих пушек пытались подавить немецких пулеметчиков. Над вершиной Сапун Горы стояла мгла, хотя день был солнечный. Мы видели, как в атакующих пехотных цепях падают под пулеметным огнем наши солдаты. Но вот, наконец-то, они уже на вершине.

Но немцы еще оставались в Севастополе и занимали единственный аэродром, под названием «Седьмой километр» — в семи километрах от города. Этот аэродром, да и сам город, стал объектом беспрерывных налетов 75-го штурмового и 85-го истребительного полков. Восьмого мая мы потеряли один штурмовик и один истребитель во время налета на мыс Херсонес. В нашем полку погиб летчик Коля, недавно приехавший из летной школы. Пилотов гибло так много, что даже я, замполит, не успевал запоминать их фамилии. Колюня был тщедушный паренек лет девятнадцати, из-под Москвы, невзрачный на вид, белобрысый и хилый. За день до его гибели я разговаривал с Колюней, как назвали паренька в полку, и, между прочим, спросил, была ли у него девушка? «Нет, я никому не нравлюсь», — беззаботно ответил Колюня. А уже утром мы пошли прикрывать штурмовиков, которые с высоты двух тысяч метров должны были сбрасывать бомбы «ФАБ-100» на каменистый мыс Херсонес, где накапливалось все больше немецких войск, видимо, надеявшихся, что их попробуют вывезти морем. Эта группировка была прикрыта мощными зенитными средствами, особенно опасными для наших деревянных истребителей. В принципе, можно было и не сопровождать штурмовиков, но по их маршруту находился аэродром «Седьмой километр», занятый немцами. Мы сделали на него несколько утренних налетов и расковыряли всю взлетно-посадочную полосу, но к обеду с нее уже взлетали немецкие истребители, как мы позже поняли — прилетавшие из Румынии и гонявшиеся за нашими штурмовиками. «Седьмой километр» превратился для немцев в аэродром подскока и потому в тот день мы висели рядом с нашими «летающими танками». Штурмовики благополучно вывалили свой груз, и мы развернулись вправо — курсом на Качу. Над сияющими волнами моря самолет Колюни вдруг резко пошел вниз. Еще некоторое время Колюня удерживал свою машину в горизонтальном полете, а потом она сорвалась в штопор и со всплеском рухнула в море. Уж не знаю, то ли был тяжело ранен сам Колюня, так и не успевший сходить к девушке на свидание, то ли была серьезно повреждена машина, но был Колюня, и нет Колюни.
Девятого мая 1944-го года, сразу с нескольких сторон, наши ворвались в Севастополь. Немцы отошли на мыс Херсонес, длина которого до четырех, а ширина до двух с половиной километров. Именно на том участке нашей планеты сгрудилось до ста пятидесяти тысяч германских солдат: умелых ремесленников и трудолюбивых крестьян, расторопных коммерсантов и знающих механиков. Много всяких людей, которых черт и Гитлер занес в Россию, и которых нам предстояло превратить в кровавое месиво. Как водится, им предложили сдаться, но немецкое командование, видимо, еще рассчитывало на эвакуацию по морю, в сторону Румынии. И действительно, такие планы были. Потому переговоры сорвались. Немцы даже убили нашего парламентера. В ответ, 10-го апреля на боевое задание вылетела бомбардировочная авиадивизия полковника Чучева, входящая в состав нашей восьмой воздушной армии: два полка «Пешек» и полк «Бостонов». Всю эту армаду вел полковник Федя Белый, о котором я уже рассказывал. Истребителей противника к тому времени в Крыму уже не было, и вся наша армада, наш полк сопровождал бомбардировщиков, совершенно спокойно зашла для удара по мысу Херсонес с юга, со стороны моря, в которое мы углубились на пятьдесят километров. Еще на подходе к морю, летчики весело галдели, переговариваясь друг с другом по радиосвязи, порой о разной ерунде. Мой самолет шел в строю слева в первой девятке первого полка, недалеко от машины Феди Белого. Но вот под нами перестали мелькать каменистые берега Крыма и вся армада вышла на морской простор, переливающийся внизу подсвеченной сиянием солнца голубизной. Херсонес оставался справа и нам предстояло сделать большой круг для захода на бомбежку. Воздушный радиохор сразу смолк. Величественное зрелище морских волн и бесконечных далей сделало кощунственной и неприличной пустую болтовню. В воздухе воцарилось молчание. Впрочем, были и материальные причины. Кто-то в раздумье сказал по радиосвязи осипшим голосом: «Моряра. Кокнут, концы в воду». Колонна бомбардировщиков развернулась на 150 градусов вправо и легла на боевой курс. Над самой целью бомбардировщики несколько оторвались от нас, и мне, летевшему в паре с «Блондином» — Константиновым, было хорошо видно, что бомбы ложатся точно. Внизу бушевал ад. Всякий осколок находил живую мишень. Нет, недаром после войны немецкий народ проникся духом глубокого миролюбия.

Во второй половине этого же дня, 10-го апреля, вторая эскадрилья, под командованием Константинова, вылетела сопровождать восьмерку «Горбатых», собирающихся штурмовать Херсонес. Над самым мысом их внезапно атаковала четверка «Мессеров». Константинов и Уразалиев совместными усилиями сбили одного из них. И здесь судьба дала понять Константинову, да и всем нам, что возлагает на Анатолия определенные надежды и имеет планы. Самолет Константинова получил опаснейшую пробоину, и его спасение, по моему, нельзя объяснить даже чудом. Снаряды «Эрликона» разодрали левую плоскость над самым бензобаком и вспороли сам бензобак, проделав в нем здоровенную круглую дыру. Естественно, горючее в баке вспыхнуло, но потом огненную шапку оторвало струей воздуха, и Константинов благополучно приземлился на нашем аэродроме Сарабузы. Мы, озадаченные, стояли кружком возле пробитого бензобака, который по каким-то таинственным причинам, не вспыхнул сразу и не сгорел полностью. Это чудо, что голубой немецкий трофейный бензин, который плескался в баке и красиво подсвечивал в лучах солнца, не вспыхнул. Подобного случая никто из нас не видел, и даже об этом не слыхал никогда. «Блондин» стоял белый, с осунувшимся лицом.

После падения Сапун Горы и взятия Севастополя наступила пауза. Немцев, время от времени, бомбила авиация на мысе Херсонес, а сухопутные войска перегруппировывались. Недаром говорят, что ни бросишь в реку времени, она все принесет тебе обратно. Немцы оказались практически в таком же положении, как наши войска летом 1942-го года. Почему они не бежали? Ответ на этот вопрос связан с ответом на другой, которым многие сейчас мучаются: как мы могли десятилетиями терпеть дикую деспотию? Не стану вдаваться в исторические корни явления. Отмечу лишь, что ужас довлеющего над нами гнета был в его дикости и непредсказуемости. Будто какой-то злой коварный дух парил над нами, и никто никогда не знал, за что будет принесен ему в жертву. Не было ни секунды покоя или ощущения безопасности. Причем, было неважно: против ты, или всей душой предан. Никакие объяснения и доводы рассудка не принимались во внимание. В любой момент могли совпасть обстоятельства, и твои же вчерашние товарищи, прекрасно зная, что ты невиновен, отправят тебя на смерть или позор. Все мы были во власти огромной дьявольской машины, которая работала по одним ей ведомым законам, которые без конца менялись. Неизменным оставалась жажда крови. Вот во что превратились неплохие, в общем-то, идеи социалистов. Не удивительно, что, заглянув в прошлое, бедняга Горбачев просто не знал, в какую сторону податься. К чему эти рассуждения? Да к тому, что одиннадцатого мая поступил приказ, чтобы все заместители командиров по политической части нашей восьмой воздушной армии выехали на Сапун Гору во главе похоронных команд и предали земле тела погибших товарищей. Над Сапун Горой погибло два наших молодых пилота, фамилии которых я не запомнил — молодежь была наиболее любимым лакомством свирепого Молоха войны. В старенькую полуторку погрузились я, Тимоха Лобок, к тому времени уже майор, старший лейтенант Миша Мазан, два техника и три солдата. И безответная труженица фронтовых дорог, старая полуторка, потащила нас по пыльной дороге с аэродрома Сарабузы через Симферополь на Сапун Гору…

Дело явно шло к тому, что нам предстоит освободить аэродром «Седьмой километр», а немцам река времени принесет зеркальное отражение той трагедии, которую пережили наши войска летом 1942-го года. Все возвращалось на круги своя, и немцы так же ждали своей участи, как и наши в 1942-ом. А теперь отвечу еще и на вопрос: почему они не пробовали спастись.

Отвечу, рассказав об одной истории, случившейся у нас в 1942-ом. Наши системы похожи, так что только меняй немецкие фамилии на русские, и будет та же история. Еще в Качинской школе, на курсах командиров звеньев в 1934-ом году, я учился с красивым высоким парнем по фамилии Кукушка. Отличный летчик и спортсмен, стройный и сильный парень, с мужественным лицом, именно его брали для лепки с натуры обобщенной статуи летчика в Доме Офицеров в Киеве, он был всеобщим любимцем. Летом 1942-го он командовал эскадрильей «И-16», которая едва ли не одна выдерживала на протяжении нескольких месяцев все атаки немецкой авиации на Севастополь. В туго завязанном мешке ребята дрались, как львы. Когда севастопольская оборона рухнула, и немецкие автоматчики уже ворвались на окраину аэродрома, Кукушка принял единственно правильное решение: перелететь на аэродром в районе Керчи, чтобы спасти людей и боевую технику. Так он и сделал.

Но не знал Кукушка, что, уйдя от тысячи смертей в севастопольском небе, он получит пулю от своих. Обалдевшие от страха особисты, ведь фронт рушился, и того гляди, неумолимые немцы могли взять их за яйца, искали спасения в том, чтобы заставить фронтовиков воевать и умирать еще рьянее, пришили ему трусость, бегство с фронта и оставление боевой позиции без приказа. Оказывается, Кукушке гораздо полезнее было застрелиться на месте, оставив немцам эскадрилью и самолеты. Из Кремля как раз поступило указание о том, что все наши неудачи объясняются неорганизованностью и трусостью в войсках, которые располагают всем необходимым. Нужна была цифра расстрелянных трусов, паникеров и дезертиров, и никакие объяснения не принимались. Кукушку расстреляли. Судя по всему, в 1944-ом то же самое происходило у немцев, и потому более ста тысяч их солдат и офицеров, сгрудившись на каменистом мысе Херсонес, месте, пропитанном кровью, откуда в 1942-ом пытались спасаться наши, покорно и бессмысленно ждали своей участи. Воистину наши народы оказались в руках дьяволов. И потому, когда я сегодня слышу от совсем молодых ребят обвинение в трусости, бросаемое предыдущим поколениям, я не советую спешить с выводами.

Через несколько часов мы были уже на Сапун Горе. Однако, был уже вечер, и мы решили заночевать в Балаклаве.

Так сложилась жизнь, что Крым для меня — земля не чужая. Мало того, что она неподалеку от Ахтарей, но и жизнь не раз приводила меня сюда в решительные моменты. Здесь я учился летному делу, сюда приехала ко мне молодая жена, сразу направившаяся на трамвае с какими-то моряками смотреть Балаклаву, и я стоял на остановке трамвая, в раздумье почесывая затылок, будучи еще не знакомым с переменчивыми веяниями семейной жизни, а здесь и она появилась — голубушка. К Крыму был крепко привязан мой старший брат Иван, воевавший здесь на суше и на море. Да и вообще, разве мог я, выросший у Азовского моря, хотя и больше смахивающего на озеро, быть равнодушным к Севастополю, улицы которого украшены распластавшимися орлами и крючковатыми якорями. Здесь я отдыхал после войны. Да и что скрывать, в душе каждого человека, побывавшего здесь хоть раз, есть место для Крыма.
Судя по бешенному сопротивлению немцев, им тоже нравился Крымский полуостров, а если бы они еще докопались до замурованных нами перед отступлением Массандровских подвалов с их искрящимся в продолговатых пыльных бутылках, украшенных царскими орлами, жидким золотом, то, думаю, что выгнать их из Крыма нам было бы еще труднее. Но, к счастью, они не отыскали эти подземные хранилища.

В Балаклаве мы выбрали дом почище, и попросились к хозяйке на ночлег. Она предложила нам дощатые нары, на которых еще вчера спали немцы, и попросила хлеба. Мы дали ей половину черного кирпича из захваченного с собой сухого пайка, набросали на дощатые нары соломы и улеглись. Под утро я вышел на улицу по своим делам и долго стоял, очарованный красотой, которую уже заливали потоки поднимающегося весеннего солнца. Не буду еще раз описывать каменистые горы и голубое море. Что я могу добавить к уже сказанному классиками русской литературы? Прямо передо мной карабкались в небо возвышенности Сапун Горы, где дважды за эту войну лились потоки крови, а справа, за большой горой, где был мыс Херсонес, каменистый клюв, воткнувшийся в Черное море, не утихал бой. Положение немцев было, хуже не придумаешь. Мыс Херсонес уходит в море со значительным уклоном к маяку на своей оконечности. Немцы были, как на ладони, у наших, все более теснивших их, загоняя в море. Были и у нас на этой войне кровавые праздники. А солнце, заливавшее окрестности утром 12-го мая 1944-го года, обещало сделать нас свидетелями отменного кровавого пира. Наскоро перекусив консервами, мы погрузились на нашу полуторку и она, завывая мотором, потащила нас на Сапун Гору.

Все ее склоны были изрыты глубокими воронками, обожжены огнем, усыпаны пустыми патронными гильзами, рваным кровавым тряпьем, кусками колючей проволоки, какими-то бумагами на нашем и немецком языках, видимо письмами из дому, артиллерийскими гильзами и ломаным оружием. Среди всего этого поля смерти бродили по парам пожилые солдаты похоронных команд, которые подбирали наших убитых бойцов и укладывали их на телеги, запряженные лошадьми, добрыми животными, которые одни, казалось, вносили умиротворение в это поле смерти. На склонах Сапун Горы вечным сном уснули более десяти тысяч наших бойцов. Я их видел. Это были молодые пареньки и солидные пожилые люди с усами, славяне и среднеазиаты, кавказцы и якуты. Солдаты похоронных команд работали с хозяйской основательностью. Снимали с убитых шинели поновее, обязательно сапоги. Но большинство наших пехотинцев было обуто в уродливые ботинки с обмотками, которые делали ноги особенно тонкими. Выработалось уже циничное отношение к нашей пехоте: зачем выдавать сапоги, если все равно скоро в землю. Многие солдаты, особенно молодые, были очень истощены и пострижены налысо. Ветер трепал разметавшиеся обмотки. Валялись выгоревшие, стиранные пилотки, которые видимо уже не раз служили последний раз в жизни ребятам, идущим в бой. Нагрузив телегу покойниками, солдаты похоронной команды дергали вожжи, чмокали губами, и послушные лошади тащили скрипевшие телеги на вершину Сапун Горы. ***

Здесь работала настоящая похоронная фабрика: отрывались братские могилы — ямы длиной в 20, шириной 4 и глубиной в 3 метра. На глубину этих ям были опущены свежесколоченные лесенки и солдаты, принимавшие у ямы покойников с телег, укладывали их на дне могил длинными рядами, присыпая каждый ряд землей. Предварительно из нагрудного кармана гимнастерки доставалась пластмассовая, продолговатая коричневая капсула, состоящая из двух половинок, соединенных резьбою, где сам солдат записывал все свои домашние координаты: фамилию, имя, отчество, адрес. Все то, что безвозвратно оборвалось здесь, на Сапун Горе, и в тысячах других мест по всему огромному фронту, где наши войска наносили «десять сталинских ударов», Крым был третьим в операциях, сроки начала которых, увеличивая число наших жертв, неизменно сокращал «дядя Джо». Здесь же у братских могил, над которыми сейчас сооружены памятники, сидела многочисленная походная канцелярия. Кто-то развинчивал капсулы, кто-то читал и регистрировал указанные в них сведения, а кто-то уже строчил ручкой, заполняя стандартные похоронки, гласившие, что ваш сын, отец или брат пал за Родину. Вечная ему слава! Ничего более ценного и материального Родина не обещала. Слишком узок был круг людей, привыкших жить хорошо, и они не допускали лишних к кормушке. Сколько планов, сколько надежд, сколько трагедий оказывалось на дне этих ям. Да и великое будущее России, собственно, по-моему, оказалось там же. Эта была последняя кровавая баня, после которой наш народ так и не оправился, как мы ни бодрились и ни старались забыть о том страшном, что было, выпячивая лишь гром побед, блеск орденов, да скрип начищенных сапог наших маршалов на парадах..

Своих ребят на Сапун Горе мы не отыскали. Правда в нескольких местах видели обломки сгоревших самолетов: «Мессеров» и «ЯКов», «Пешек» и «Юнкерсов». Пробовали было пробраться к одному из упавших «Яков», но это чуть не закончилось для нас печально. Склоны Сапун-Горы были покрыты минными полями, карта которых оставалась для нас загадкой. Саперы лишь наскоро успели обозначить некоторые из них невысокими колышками, с протянутыми между ними разноцветными нитками, увешанными кусочками красной материи. Мы на нашей полуторке пытались пробраться по разведанным саперами проходам, но потом так запутались, что уже не могли разобрать, где проход, а где минное поле. Выбирались задним ходом по своей же колее. Оставаться дальше на Сапун Горе было делом бесполезным, да и очень тягостным.

С высоты нам хорошо был виден аэродром «Седьмой километр», уже почти освобожденный нашими войсками. Торчали хвосты немецких самолетов, уткнувшихся носом в землю, что-то догорало.

Было очень вероятным, что нам придется использовать эту взлетно-посадочную полосу, и мы решили детально осмотреть аэродром, чтобы доложить в полку и дивизии о его состоянии. В сторону аэродрома, за который еще вели бой наши войска, ездили трехтонки с боеприпасами, и мы поехали за ними, колея в колею. Конечно, и такая манера движения не исключала минного сюрприза. Не так давно на аэродроме в Сарабузах приземлился новенький американский самолет «СИ-47», на котором прилетел со своей свитой главный координатор Крымской операции маршал Василевский. Аэродром Сарабузы был за две недели истоптан нами вдоль и поперек, но когда самолет Василевского уже заруливал на стоянку, именно в тот момент, когда маршал выглядывал из открытой дверцы, спеша выйти из самолета, под задним колесом — «дутиком» раздался сильный взрыв. Видимо сработала немецкая мина, рассчитанная на определенное количество нажимов. Никто, за исключением маршала, не пострадал. Именно Василевскому осколок продрал лоб наискосок до кости, к счастью, не расколов череп, таивший здравый мозг, уверенно просчитывающий варианты сражений. Должен сказать, что Василевский вел себя молодцом, всех успокаивал и убеждал не обращать внимания на эту царапину. Вскоре ему сделали перевязку и укол, и вместе с ранее прилетевшим к нам авиационным генерал-полковником Фалалеевым, заставшим нас: меня, Смолякова и Соина, греющимися, раздетыми до пояса у командного пункта на солнышке, укатил в сторону фронта. Фалалеев координировал действия военно-воздушных сил.

Итак, мы спускались с Сапун Горы в сторону аэродрома «Седьмой километр». Вдруг шофер резко затормозил. Сначала я даже не понял, в чем дело, перед нами в небольшой ложбине были заросли цветущего терна. Потом, присмотревшись, я увидел огромное, площадью примерно с гектар, поле трупов. Нередко они лежали под цветущими кустами и их осыпали белые лепестки. Судя по изрытой взрывами земле, немецкий пехотный полк сконцентрировался, чтобы контратаковать наших, карабкающихся на Сапун Гору. Наша авиационная или наземная разведка вовремя сообщила, куда надо, и район сосредоточения был накрыт мощнейшим артиллерийско-авиационным ударом. Если на самой Сапун-Горе я почти не видел немецких трупов, то здесь насмотрелся их в достатке: сотни немцев лежали, скрючившись в самых разнообразных позах, порой один на другом. Это терновое поле смерти выглядело так ужасно, что я попросил водителя сдать назад и поискать окружную дорогу.

Впрочем, был человек, очевидно погибший здесь же, на Сапун Горе, о котором у нас в полку не очень сожалели. Дело в том, что на аэродроме в Сарабузах стали твориться странные вещи. Стоит погибнуть летчику, и сразу его барахлишко: летнее и зимнее обмундирование, унты, летный шлем, кое-какие дорогие и памятные вещи, исчезают, неизвестно куда. Тогда еще не искали нематериальных, таинственных причин, и я, вызвав старшину полка, честного и пунктуального немца Шмедера, спросил его по поводу происходящего: только что на Сапун Горе погибло двое пилотов, а когда я приказал отправить родным, как память, их пожитки, то оказалось — их и след простыл. Алексей Шмедер немного помялся, а потом сообщил, что по его мнению, это работа старшины третьей эскадрильи сержанта Беляева. Я пригласил нашего особиста Лобощука, без конца клянчившего у меня водку из трехлитровой банки, которую мы с командиром на всякий случай хранили в своей землянке, и сообщил ему, что хватит бухать, нужно немножко поработать по специальности.

Лобощук попросил двух автоматчиков, вместе с которыми и устроил засаду. Вечером из расположения полка, с мешком за плечами, в сторону села Сарабузы, отправился мародер сержант Беляев. Лобощук с автоматчиками проводил его до одного из домов, и немного подождав, последовал за ним.

Беляев успел спрятать мешок в кладовке и забиться под кровать. Хозяйка от всего открещивалась. Но Лобощук без труда обнаружил и Беляева, и вещи погибших летчиков. Что было делать с этим подлецом? Перед строем полка, в присутствии Беляева, мы раздали часть вещей. Беляев воровал не только вещи погибших, но и у живых. Мы поинтересовались у личного состава, как быть с вором. «Расстрелять!», — это мнение было единодушным. Мы посадили Беляева в отрытую на случай бомбометания щель, привалив ее сверху деревянными щитами, и выставили часового. На следующее утро нам предложили выделить солдат, подлежащих наказанию, для штурма Сапун Горы. На самую вершину должны были ворваться штрафные батальоны. Туда и отправили Беляева. Больше мы его не видели.
Оказавшись на аэродроме «Седьмой километр», мы обнаружили, что левее него расположился командный пункт 51-ой наземной армии, где был и ее командующий генерал Крейзер, энергичный еврей, с прекрасной военной выправкой и властным голосом, уверенно руководивший боем. Дальше нас не пустили и велели подождать, пока наши войска еще немного продвинутся вперед. Нам было очень интересно наблюдать управление сухопутным сражением, да и небесполезно это для летчика, взаимодействующего с пехотой, танками и артиллерией. Мы устроились в траншее, метрах в двадцати от командного пункта армии, облокотившись на бруствер. Обзор был прекрасным: прямо перед нами, как на ладони, лежал мыс Херсонес, буквально кишевший немцами, которые и зарыться не могли в каменистую почву. Люди шевелились, как живая плазма, переливаясь черно-серыми массами по поверхности мыса. Крейзер внимательно наблюдал за этими передвижениями и переговаривался о чем-то с начальником артиллерии. Генерал был зол. Только что немцы убили парламентера штаба армии, который ходил убеждать их сдаваться, и теперь к линии фронта американские трехосные «Студебеккеры» подтягивали артиллерию разных калибров, а трехтонки подвозили боеприпасы. Артиллеристы быстро ориентировались на местности и обустраивали свои позиции. Подходили «Катюши» и еще невиданные мною до сих пор «Ванюши», ракетные снаряды со здоровой головой, которые выпускались прямо с земли из специальных одноразовых приспособлений. Чувствовалось, что немцев не ожидает ничего хорошего. Читать дальше ...

***

Источник : https://coollib.com/b/161230/read#t1

***

О произведении. Русские на снегу. Дмитрий Панов

Дмитрий Панов. Русские на снегу. Страница первая. Кубань. 001

Дмитрий Панов. Русские на снегу. Страница первая. Кубань. 002

Дмитрий Панов. Русские на снегу. Страница первая. Кубань. 003

Дмитрий Панов. Русские на снегу. Страница первая. Кубань. 004

Дмитрий Панов. Русские на снегу. Страница первая. Кубань. 005

Дмитрий Панов. Русские на снегу. Страница первая. Кубань. 006

Дмитрий Панов. Русские на снегу. Страница первая. Кубань. 007

Дмитрий Панов. Русские на снегу. Страница первая. Кубань. 008