20:04 Таис Афинская 014 | |
Таис Афинская Таис вышла один раз вечером, чтобы дойти до храма Нейт. Там она узнала, что делосский философ и его ученик – поэт уехали в Элладу ещё до новолуния. Спартанцы уехали тоже. Мемфис, взбудораженный было тройным убийством, позабыл о нем в новых событиях и прежде всего – в ожидании Александра. Таис наняла лошадь для Гесионы. Почти каждый день обе женщины ездили на далекие верховые прогулки. Таис дрессировала Салмаах. Гесиона никогда не думала, что возможны такие проделки и такое взаимное понимание всадницы и лошади. Таис спускалась по немыслимой круче на песчаных обрывах нильских берегов. Салмаах сползала, поджав передние ноги, а её всадница запрокидывалась назад, касаясь затылком крупа лошади, колени Таис сходились на высокой холке, а ступни крепко сжимали кобылу под грудью. Казалось, ещё мгновенье, и лошадь перевернется через голову и полетит вниз, ломая кости наездницы. На мольбы Гесионы Таис отвечала лишь полупечальной-полузадорной улыбкой, но в конце концов уступала, принимаясь за танцы. Она выбирала удобную ровную площадку. Гесиона привязывала своего коня, становилась у края площадки и начинала петь протяжную тессалийскую мелодию, сопровождая её ударами в небольшой бубен. Салмаах вначале упрямилась. Вдруг через несколько дней лошадь сразу уразумела, что от неё требуется. Чувство ритма у всех породистых лошадей врожденное, выработанное миллионом лет приспособления к правильному бегу. Без четкого ритма нельзя держать продолжительной рыси. Удары копыт хорошего бегуна должны быть подобны размеренному звону капель в клепсидре – водяных часах. Требование мерного ритма относится и к человеческому бегу, не только к танцу. Везде, где от живого тела требуется длительное напряжение и особенная выносливость. Скоро Салмаах плясала под бубен Гесионы как заправская танцовщица, и немудрено – ведь ею управляла сама «четвертая Харита» Эллады. Возрождался архаический танец женщин на лошади – иппогиннес – по преданию, созданный амазонками. Легендарные женщины Термодонта исполняли этот танец на равнине Темискиры на пафлагонском побережье Эвксинского Понта. Это всегда происходило в полнолуние – в дни эллотий в честь Артемис под ярким светом высокой луны. Ныне лишь изредка отважные тессалийки – профессиональные акробатки на лошадях – исполняют иппогиннес в Аттике или Спарте по особому приглашению богатых устроителей празднеств. В воссоздании иппогиннеса Таис находила забвение и заполняла пустоту жизни, с каждым днем не уменьшавшуюся, а, наоборот, ширившуюся. Для эллина нет веры в радостное загробное существование, каким наполняют скудность жизни народы иных вер, ожидая воздаяния и встреч с утраченными близкими там, по ту сторону смерти. Великолепное достоинство, с каким сыны и дочери Эллады встречают свой конец, основывается на чувстве выпитой полной чашей собственной жизни, горячей любви к земле и морю, телу и страсти, красоте и уму. Необычная доблесть и физическое совершенство спартанцев, удивительная тонкая связь с морем у критян, изобретательность, предприимчивость и вечная жажда нового у афинян вошли в поговорки и прославились по всей ойкумене. А сейчас у Таис не осталось ни полноты, ни радости. Её прежний задор угас, уступив место печали и серьёзным раздумьям о дальнейшем пути. Наступила очередь Гесионы размышлять о способе излечения душевной раны её госпожи и подруги. Она даже стала жалеть об отъезде таинственного учителя Таис, к которому так ревновала. Инстинктивно Гесиона чувствовала, что делосский философ ускорил бы «выздоровление» госпожи, тяжело раненной незримым оружием судьбы и богов. В то же время Гесиона женским чутьем предугадывала неизбежное возрождение Таис. Слишком много сил было в её молодом теле критянки, слишком много живого интереса ко всему на свете она унаследовала от афинских предков. Давно упали воды великой реки. Нил стал прозрачным и медленным, как зимой. Таис делила время между Салмаах и узкой, легкой лодкой. Они катались втроем, все три молодые женщины дома – хозяйка, «рожденная змеей» и Клонария. Ни одному из становившихся всё более настойчивыми ухаживателей не ответила гетера. Гесиона вообще отвергала все мужские покушения, и только Клонария влюбилась в пожилого греческого купца. Он предлагал выкупить её у Таис, но рабыня сама отказалась, из боязни покинуть дом Таис, где она чувствовала себя в безопасности и привыкла к ласковому обращению. Таис призвала купца и заявила, что отдаст Клопарию без выкупа, но с условием заключения брака. Купец обещал подумать. Он был вдов, но между Родосом, откуда была Клонария, и его родной Лидией не было эпигамии. Однако ничто не препятствовало заключить особое соглашение на «взятие» Клонарии, и Таис решила настаивать. С домом приходилось расставаться. Его владелец захотел повысить и без того непосильную для одинокой гетеры плату. Только неопределенность положения в Египте накануне прихода Александра мешала хозяину переменить Таис на более богатых жильцов. Гесиона беспокоилась. Одно за другим исчезали из большой шкатулки украшения госпожи. Даже в самые богатые периоды своей жизни Таис не признавала разгула и непомерного щегольства, однако не хотела и отказывать себе в привычном достатке. Её желания были скромными в сравнении с безудержной расточительностью других выдающихся гетер. Смерть Эгесихоры отняла половину её сердца, а гибель Менедема лишила любви и надежной опоры. Таис, как запнувшаяся на скаку лошадь, потеряла дорогу и вертелась в круге медленных дней, утратив желания, не видя смысла дальше жить в Египте и не зная, куда направиться, чтобы скорее заполнить душевную пустоту. Только скачки и головоломные трюки с Салмаах на время возвращали прежнюю Таис, с горящими щеками и блеском озорных и в то же время серьёзных глаз,- в той самой смеси вдохновенного достоинства и девичьего задора, которая придавала гетере её неотразимую привлекательность. В дни «мертвых» – «тяжёлые дни» пианепсиона Таис впала в меланхолию, остро чувствуя, что прежний мир утрачен навсегда. Никогда более не вернется та безмятежная и спокойная жизнь, пронизанная ожиданием ещё лучшего, ещё более прекрасного, божественной уверенностью в своей красоте, здоровье, счастливой судьбе, какая бывает лишь в расцвете юности. Таис исполнилось двадцать три года – для эллинской женщины и даже для танцовщицы в возраст полного великолепия. И всё же казалось, что вместе с юностью уходит её прежняя красота, она утрачивает свои непобедимые чары без всякого желания испробовать их на ком-нибудь снова. Именно это отсутствие желаний пугало Таис призраком будущей старости. Если бы здесь был мудрец Делоса… она скорее нашла бы себя и ожила для новой жизни. Гаис, оставив дом на попечение Гесионы, снова уединилась в храме Нейт. Жрецы приняли её беспрекословно, очевидно предупрежденные делосцем. Гетера облюбовала комнату – библиотеку в верхнем этаже пилона и среди греческих книг разыскала платоновского «Горгия». Таис помнила ироническую усмешку делосского учителя в ответ на её пренебрежительный отзыв о Платоне. Она почувствовала, что сделала промах, и тогда же решила при случае перечитать великого философа. И действительно, в его диалогах Таис увидела не понятную ею прежде глубину заботы о людях Афин, старание возвысить эллинов Аттики так, чтобы каждый духовно соответствовал бы великолепию города Девы. В её настроении она ощутила печаль мудреца о прошлом Афин, от которого после войны со Спартой остался лишь опустелый сосуд былого великолепия. Там, где прежде ей виделось лишь нудное наставление, оказалась твердая вера в то, что только высокая мораль и душевное отношение людей друг к другу могут создать подлинно архегосударство. Задача улучшения людей, по мнению Платона, была самой главной. Правителям, ввергавшим эллинов в бесправие, учившим подданных злобе и предательству, ничего не удавалось, кроме позора и бесславия. Интересно, к чему стремится Александр? Куда направит он дальше свою сокрушительную армию? К чему приложит он свою великую мудрость и неотступное покровительство богов? Впрочем, что за дело до этого Таис? Куда она направится сама, чем насытится её любовь к приключениям и перемене мест? Пора покинуть Мемфис, хотя бы для того, чтобы сгладилась утрата Эгесихоры и Менедема… Неужели придется всё же принять предложение Стемлоса? Едва вышедший из возраста эфеба, он едва ли старше самой Таис. Чувствует себя мальчиком перед богиней. Но ведь могучий Менедем тоже зачастую был как мальчик! Он – добрый, доверчивый, бесстрашный… О нет, никого не надо! В седьмом письме Платона Таис нашла преклонение мудреца перед древней и святой, по его словам, религией орфиков. Всё же прежняя неприязнь к учению Платона осталась. То, что выражалось в унижении физического облика человека, древние узы ума и чувств закоренелого рабовладельца,- отвращало гетеру, обладавшую более широким взглядом на мир и людей. Таис предавалась размышлениям и читала, не покидая храма несколько дней, пока не пресытилась попытками предугадать своё будущее. С облегчением и почти прежним озорным интересом она услышала зов служителя, возвещавшего о том, что прекрасная девушка в розовом хитоне просит Таис выйти к воротам внутреннего двора. «Прекрасной девушкой» оказалась Гесиона, в ярком наряде, не свойственном суровой фиванке. Гесиона очень похорошела с тех пор, как, избитая и замученная, она попала с рынка рабов в дом Таис. Гесиона заметила удивление «госпожи» и залилась румянцем. – Всем жителям Мемфиса велено нарядиться в лучшее платье. – Как? Александр? – Да! – шепнула взволнованная фиванка. Таис хлопнула в ладоши, подзывая мальчика-служку. – Скажи почтенным жрецам, что я должна уйти и благодарю их за гостеприимство. Я скоро вернусь… Гетера ошиблась. Переступив порог храма Нейт, она смогла посетить его снова лишь через девять лет, царицей Египта… Давно уже улицы Мемфиса не были столь оживленными. Таис с Гесионой с трудом пробивались к дому через взбудораженные толпы. Египтян, обычно сдержанных и учтивых, порядком на улицах похожих на спартанцев, сегодня нельзя было узнать. Они не уступали дороги старшим и женщинам, толкались, как афиняне на агоре. Афинянка даже подверглась оскорбительным замечаниям за свой не новый и не яркий наряд, но не отвечала, склонив голову и прикрыв лицо шарфом. Мемфисцы восторженно встретили Александра и хотели учредить всеобщий праздник в его честь. Великий победитель исчез так же внезапно, как и появился, едва только принял знаки покорности от сатрапа и жрецов, представителей фараона, объявивших того низложенным… Таис не хотела видеться с Александром затерянной в толпе, и судьба пошла ей навстречу. Поздно вечером, на второй день возвращения Таис, пришел Неарх. Афинянка сразу узнала морехода, хотя он стал повелительнее и резче в разговоре. Его борода, вопреки моде полководцев Александра, вызывающе торчала. Критянин будто и не удивился давней приятельнице. Он шагнул к выбежавшей навстречу Таис, крепко взял её за руку и промолвил единственное слово: «Эгесихора?» Губы гетеры задрожали, и налились слезами глаза. Задержав дыхание, она склонила голову. Так они стояли молча друг перед другом. Руки Неарха сминали браслеты из мягкого золота на запястьях гетеры. Таис опомнилась, вздернула голову, позвала Гесиону. – Сядь, выпей вина… Неарх послушно, с несвойственной ему медлительностью, опустился в кресло, машинально налил неразбавленного вина. Гесиона, смущенная, с опущенным взглядом, принесла ларец с драгоценностями Эгесихоры, так и оставшийся у Таис. Критянин вздрогнул, увидев свои дары. Таис схватила хотевшую удалиться фиванку и толкнула её к Неарху. – Вот свидетельница последнего часа Эгесихоры. Рассказывай! – повелительно прикрикнула она на задрожавшую Гесиону. Та залилась слезами, скользнув на ковер к ногам гостя, овладела собой и связно поведала Неарху все, что он хотел или не хотел знать. – Теперь я,- отрывисто сказала Таис, едва умолкла Гесиона. Из-нод опущенных век молодого начальника скатилось несколько слезинок. Критянин оставался недвижимым, только опущенная на боковину кресла рука вздрагивала и тонкие пальцы как бы скручивали шею резному льву. Повинуясь внезапному порыву, Гесиона приподнялась с ковра и прильнула щекой к этой руке. Неарх не отнял ее, а, протянув другую руку, стал гладить волосы фиванке, вполоборота следя за Таис. Она рассказала все, начиная со встречи с окровавленной Гесионой до последнего прощания с подругой на костре. – И мой Менедем ушел сопровождать Эгесихору в подземелья Аида…- Таис расплакалась. – И проклятый Эоситей тоже там! О спартанцы! – глухо, с ненавистью и угрозой воскликнул Неарх, вставая. – Эгесихора – лакедемонянка тоже! – тихо возразила Таис, и критянин не нашел ответа. – Завтра на рассвете принесу жертву в память ее. Я приглашаю тебя,- сказал Неарх после некоторого молчания,- и тебя,- обратился он к Гесионе.- Я пришлю колесницу или носилки. – Хорошо,- ответила Таис за обеих.- Но ты забыл про это,- протянула она ларец Эгесихоры. Неарх отступил на шаг, отстраняя ящичек рукой. – Нет, не надо. Отдаю той, которая увезла Эгесихору от убийц,- твоей подруге. Потрясенная Гесиона покраснела до грудей и воскликнула: – Что с тобою, наварх? Разве можно дарить столь дорогие вещи нищей девушке, не рабыне только по доброте госпожи? Я не могу взять! – Возьми – на память об ужасном часе, пережитом вместе с моей золотой милой. А о своих достоинствах предоставь судить мне. Гесиона неуверенно взглянула на Таис. Гетера повела бровями – надо взять, и фиванка низко склонилась принимая ларец из её рук под угрюмым взглядом критянина. Неарх остановился у порога. – Еще есть у меня слова Птолемея к тебе. Он искал тебя в первый же день, а теперь уплыл с Александром к морю. Он не забыл тебя. Если ты хочешь увидеть его, Александра и Гефестиона, то поплывем вместе. Я жду посланного из залива Героев и должен присоединиться к Александру. Наш божественный полководец и друг хочет основать новый город – может быть, будущую столицу своего царства. Есть подходящее место, там, где был тысячелетие тому назад критский порт. – Где же это? – воскликнула заинтересованная Таис – На побережье. Отсюда плыть на Навкратис и дальше на Канопус, потом вдоль берега моря на запад. Впрочем, ты знаешь об этом месте из Гомера обитель морского старца Протея. – «На море в шумном прибое находится остров, лежащий против Египта. Его называют там жители Фарос»,- речитативом напела Таис. – Да, Фарос. И это гомеровское место особенно нравится Александру. Знаешь, как он любит Гомера? Так едем? Таис взволнованно переплела пальцы. – Большой ли у тебя корабль? Неарх впервые за всё время усмехнулся, видимо наивность знаменитой гетеры позабавила его. – Самый большой мой корабль стоит на площади главного храма в Тире в знак победы, так же как осадная машина Деиада – начальника всех механиков Алекса'йд Александра – водружена внутри храма в Газе. Таис всплеснула руками в восхищении. – Зачем тебе знать размеры моего корабля? – продолжал критянин.- Я дам тебе отдельный, два, три, сколько захочешь. Пожалуй, впервые афинянка ощутила могущество молодого македонского царя и его не менее молодых сподвижников. – Так ты согласна плыть к Фаросу? Но зачем тебе большой корабль? Здесь меньше имущества, чем в Афинах.- И Неарх окинул взором небогатую обстановку скромного дома Таис. – Мне нужно взять с собой мою лошадь,- стесняясь ответила Таис.- Я не могу с ней расстаться надолго… – Понимаю. Только-то? А еще? – Кроме меня, конюха и двух женщин. Неарх гордо сказал: – В твоем распоряжении будет целый корабль с опытными пловцами. Я ожидаю своего посланца через два дня. Тогда мы поплывем на Эшмун и Малый Гермополь, мимо Невкратиса. Ты ведь была там? В воспоминании Таис пронеслись унылые равнины с бесчисленными засоленными озерами, песчаными грядами, необъятными зарослями тростников – весь тот угрюмый барьер Дельты, который отделял Египет от сияющей синевы моря. Приняв молчание афинянки за нерешительность, Неарх сказал: – Птолемей просил меня дать тебе столько дариков, сколько ты захочешь. Я пришлю завтра. Таис задумчиво покачала головой: – Нет, не надо. Я ещё не видела Птолемея, и он – меня. Неарх усмехнулся. – Напрасно ты в чем-то сомневаешься. Птолемей будет у твоих колен в тот же час, как увидит тебя. – Я сомневаюсь в себе… Но я возьму у тебя в долг три сотни дариков. – Конечно, я привез много денег, думая…- Критянин снова помрачнел, буркнул «хайре» и вышел. Начальник флота скрылся в ночной тьме. Едва стихло бряцание оружия его охраны, Гесиона стремительно бросилась к Таис и по своей привычке скользнула на пол, обняв её колени. – Госпожа, если ты любишь меня, то возьмешь этот царский дар. – Она показала на ларец Эгесихоры. – Я люблю тебя, рожденная змеей,- с нежностью ответила Таис,- но не возьму того, что отдано. По воле судьбы и богов оно принадлежит тебе., – Мне негде хранить драгоценности! – Спрячь пока у меня. Кстати, пора тебе обзавестись своей комнатой. Хочешь маленькую, что выходит дверью в проход позади моей? – О госпожа… я хотела бы спать на ковре перед твоей постелью, – Я буду тебя бить всякий раз за это обращение. – И Таис в самом деле крепко шлепнула фиванку.- Спать нам в одной комнате не годится. Чувствую, что ты скоро проснешься. – О гос…- Звонкий шлепок оборвал Гесиону, и она убежала. Печальный обряд памятного жертвоприношения под скорбные греческие песни длился недолго. Неарх остался на месте сожжения Эгесихоры после того, как ушли все и даже стоявшая в глубокой задумчивости Таис. Критянин вновь явился к афинянке только через два дня. – Прибыл гонец от Александра,- сразу заговорил Неарх,- и мы можем не спешить к Фаросу. Там уже основана Александрия, а сам великий стратег с Птолемеем, Гефестионом и другими приближенными отправляется в Ливийскую пустыню, к оазису, где находится знаменитый оракул Аммона и его священный дуб. – Это далеко? – Больше трёх тысяч стадий по пустыне. – И три тысячи назад? Так это месяц пути! – Для Александра меньше. – Тогда зачем плыть к Фаросу вообще? – Тебе не нужно. Мне же Александр велит осмотреть место для гавани, и я поеду. Ненадолго. – Возьмешь меня с собой? На свой корабль? Без лошади, только меня и Гесиону? – Охотно. Только зачем тебе. И как же лошадь? – Посмотреть Фарос. Я хотела повидаться с морем, а вовсе не с Птолемеем. Лошадь останется здесь, и рабыня также. Клонария рассказала своему купцу про скорый отъезд, и он заторопился взять Клонарию в свой дом и подписать брачное условие. В хозяйстве купца найдется место для Салмаах, и гетера решила разлучиться с кобылой на короткое время. Теперь поездка к Фаросу не могла быть долгой. Быстроходный корабль начальника флота понес Таис и Гесиону вниз по западному из трёх главных рукавов Нила. Неарх плыл с военной поспешностью, не задерживаясь нигде, делая остановки только для пополнения свежей провизии. Большую часть пути Таис проводила на палубе, сидя под кормовым навесом рядом с критянином и кутаясь от резковатого ветра в персидский голубой плащ тонкой шерсти, привезенный Неархом для Эгесихоры. Ресиона сидела тут же, в излюбленной своей позе, поджав ноги, на мягких коврах в три слоя – роскошь, невиданная в Афинах того времени, да и в Египте доступная разве вельможам и жрецам самого высшего круга. Трое рабов – два рослых мизийца и худощавая злая финикиянка – держались поодаль, готовые исполнить любое повеление Неарх рассказывал о приключениях в походе Александра. Не столько военный по душе, сколько исследователь и мореплаватель, он больше вспоминал о разных местах ионийского и финикийского побережья, чем о боях. Столь похожие на Крит и Элладу горы и бухты, однако более просторные и более безлюдные, с нетронутыми обширными лесами гигантских сосен и кедров, светлые и чистые, продуваемые ветрами гор. На холмах пониже, будто сады богов, простирались рощи смоковниц с клубящимися, как зеленые облака, пузатыми кронами; посаженные титанами ряды каштанов, могучих орехов и гранатных деревьев. Ещё ниже к самому побережью подходили заросли миндаля, гигантские как дома кусты съедобного орешника, ароматного мирта и лавра, фисташек, рожкового дерева с чёрными стручками, равными по сладости финикам. Всё это богатство пищи, мало тронутое человеком, даже в небольшом удалении от городов помогало людям жить в привольном уединении. Если бы не постоянные нападения пиратов, то жизнь была бы там куда более легкой, чем на родных берегах Пелопоннеса или Крита. Но города-полисы требовали новых и новых рабов для построек и ведения хозяйства, и азиатские побережья обезлюдели, опустошенные охотниками за «живыми орудиями». Неарх вспоминал бухты в белых известняковых обрывах, точно мраморные чаши налитые синей, хрустально-прозрачной водой; глубокие заливы среди красных гор, с таинственно черневшими подводными скалами, поросшими огромными губками или кроваво-красными кораллами. Окаймленные кустарниками тимьяна, лаванды и ладанника, в безветренные и жаркие дни берега источали резкий аромат, умерявшийся свежим запахом моря. Дальше на юг, в Киликии, узкие горные долины, осененные исполинскими платанами, во время цветения были пропитаны ядовитыми испарениями олеандров и магнолий. Горе тем, кто задерживался для отдохновения в журчащих речках, бежавших по дну долин. Па выходах к морю погребальными колоннами высились кипарисы по шестидесяти локтей высоты, невиданной в Элладе. Целые острова серебристо-серой листвы маслин раскидывались вокруг городов и больших поселений. На финикийских побережьях, более сухих и бедных, много дубов и кустарников, но в горах теснились такие же титаны – кедры и пихты,- как в Киликии или Карии. Неарх рассказывал о городах. Одни радостно открывали ворота победителям – македонцам. Другие отчаянно оборонялись и за это были разграблены и вырезаны до последнего мужчины: Милет,- Галикарнас,- Тир, тем более Газа. Всякий раз, как заходила речь о взятых городах и сражениях, Неарх говорил об Александре. Товарищ детских игр, юношеских приключений, опальный царевич, на глазах своих близких друзей, не говоря уже о преданных гетайросах – «товарищах»,- цвете македонской конницы из знатных родов, превратился из неопытного яростного воина в божественного полководца. Александр свершил такое, о чем не мог мечтать никто из эллинов, ни даже его отец Филипп, давно думавший о войне с Персией. Вопреки предсказаниям опытных в политике мужей Александр не следовал изощренной хитрости своего отца, а действовал всегда прямо, держал своё слово, точно исполнял обещания. Его способность к молниеносным решениям превосходила даже Фемистокла. Раз приняв решение, он не отступал от него с такой уверенностью в успехе, что это казалось его полководцам божественной проницательностью. В первой большой битве при Гранике старшие военачальники могли порицать его за неосторожность. Но после гигантской битвы при Иссе, когда Александр с тридцатью пятью тысячами македонцев и тессалийских всадников разгромил сотни тысяч воинов Дария с ничтожными для себя потерями, его приближенные стали относиться к Александру с благоговейным страхом. Прежняя фамильярность отношений заменялась преклонением. Манера Александра внезапно бросаться в самые опасные места битвы делала его похожим на Ахиллеса, которого он числил в своих предках. И бился он с той же яростью, что и мифический герой. Зато за короткий срок победного похода он получил уже две тяжёлые раны – в бедро и в плечо, от которых оправился нечеловечески быстро. – Наверное, он окружил себя множеством женщин,- сказала Таис,- к столь прекрасному герою сбежались лучшие красавицы Ионии, Сирии, Египта? Неарх расхохотался своим дробным смешком. – Ты удивишься! Александр не имеет женщин, если не считать какой-то невзрачной вдовы, которую он взял к себе в палатку после того, как старшие полководцы посоветовали ему не возбуждать недоумения среди воинов и обзавестись любовницей. Сам Александр негодовал на торговцев невольниками, назойливо предлагавших ему красивых мальчиков. «Почему вы считаете меня мужелюбцем?» – восклицал гневно Александр, выгоняя торговцев. – Действительно, почему? – спросила Таис. – Десятки тысяч молодых женщин проданы в рабство. Любую из них с первым выбором или даже всех мог взять Александр. В битве при Иссе он захватил всё имущество Дария и его семью, включая мать, жену и двух дочерей. Жена Дария Статира считалась первой красавицей Азии, да и царевны красивы. – И он не взял ее? – Нет. И не позволил никому из приближенных, сказав, что эти женщины будут заложницами. Таис взяла с глиняного блюда горсть карийского миндаля – обычной в Элладе еды, по которой соскучилась в Египте. – Так он совсем не любит женщин? – спросила она. – Я бы не сказал. Когда Птолемей намекнул ему, что персиянки царской семьи прекрасны, Александр почти с ожесточением ответил: «Да, и это мученье для моих глаз!» Нет, он чувствует женскую красоту и любит ее! – Тогда почему же он избегает женщин? – Мне думается – Александр не совсем человек. Он безразличен к еде и питыопитью. Я видел, как ему претит обжорство товарищей на пирах после каждой победы. Он не зажигается алчностью при виде богатства, хотя пи ни один человек в Элладе не владел ещё такими сокровищами. Любимое занятие у него – читать по ночам, а днем общаться с крипитосами – разведчиками пути – и беседовать с философами. – А вдова? – Она не любит Александра и боится его, укрываясь в заднем отделении шатра, будто мышь. Наступила очередь засмеяться Таис. – Ты сам как понимаешь его, близкий друг? Или есть ещё ближе? Птолемей? Гефестион? – Гефестион, пожалуй, но как раз потому, что полностью противоположен Александру, Птолемей себе на уме, хотя сообразительность и быстроту его решений Александр ценит высоко. А я знаю море, от него он далек. Мы его друзья, вместе взятые, как-то отошли от него. Соображения Александра, как и решения, непредсказуемы, поступки часто необъяснимы. – Например? – Иногда Александр ведет себя как мудрый правитель, милостивый к побежденным, уважающий чужие обычаи и храмы, исполненный добрых намерений к жителям завоеванных городов. А иногда – подобен дикому необузданному варвару. Разрушает города до основания, устраивая кровавую резню и разграбление. Македонцы уже давно показали, ни на что они способны в Фивах… – О да! – вырвалось у Гесионы. Неарх пристально взглянул на неё и продолжал: – Той же участи подверглись Милет и Галикарнасс, не говоря уже о Газе. Сопротивление повергает Александра в бешенство, и он расправляется с противником как дикарь, забывая все свои прекрасные слова о равенстве людей Азии и Эллады. Мне кажется, враг, мужественно сопротивляющийся, заслуживает хотя бы уважения и сохранения жизни. Ведь мужество живет в лучших людях. Как же можно избивать их, оставляя жить и давать потомство лишь слабых душой и телом. Ни один хороший хозяин-скотовод не поступит так с животными, не то что с людьми. – Есть в этой дикости ещё худшая сторона,- внезапно сказала Гесиона. Таис удивилась, но фиванка, густо покраснев, продолжала: – Среди избиваемых и продаваемых подобно скоту людей есть совсем неповторимые – художники, врачи, философы, певцы, артисты. Каждый город-государство славен своими мастерами, достижениями в создании прекрасного, в знаниях и ремеслах. Надо ли тебе говорить, что эти достижения не случаются сразу, а требуют веков, постепенного совершенствования, даже тысячелетий, как Египет, Эллада-, погибший Крит. Уничтожая город-островок со всеми носителями искусства и знания, мы обкрадываем сами себя и всю ойкумену, лишаемся создававшейся веками мудрости и красоты… Читать далее ... *** *** *** Про Таис... *** *** *** *** *** ПОДЕЛИТЬСЯ
***
*** *** *** ***
Час Быка Ученый-палеонтолог, мыслитель, путешественник Иван Антонович Ефремов в литературу вошел стремительно и сразу стал заметной фигурой в отечественной научной фантастике. Социально-философский роман «Час Быка» – самое значительное произведение писателя, ставшее потрясением для поклонников его творчества. Этот роман – своеобразная антиутопия, предупреждающая мир об опасностях, таящихся в стремительном прогрессе бездуховной цивилизации. Обесчеловеченный разум рождает чудовищ – так возникает мир инферно – непрерывного и бесконечного, безысходного страдания. *** *** Источник : http://booksonline.com.ua/view.php?book=16347&page=83 *** *** *** *** *** *** *** *** *** *** *** *** *** *** *** *** *** *** *** *** *** *** *** Антиутопия Джордж Оруэлл. 1984. 018
***
Антиутопия 001. Джордж Оруэлл. 1984 *** *** ... О других произведениях литературы *** *** *** *** *** *** *** *** *** *** *** *** *** *** *** Прикрепления: Картинка 1 | |
|
| |
| Всего комментариев: 0 | |