12:45 Таис Афинская 016 | |
*** *** *** Таис Афинская Три возгласа удивления и неожиданности прозвучали почти одновременно. Три друга безошибочно узнали «четвертую Хариту». Тессалиец замер, рассматривая небольшую, одетую без роскоши женщину, перед которой остановились три могущественных человека – и в их числе сам божественный полководец. – Она, моя мечта – афинянка! – вскричал Птолемей, спрыгнув с коня и хватая под уздцы Салмаах. – Эта уверенность! – насмешливо заметил Гефестион,- Твоя без тебя? – Я сказал – мечта! – упрямо повторил Птолемей, испытующе глядя на Таис. Она положила обе руки на холку лошади, подняв высоко голову, и смотрела только на Александра, словно завороженная его взглядом. Чуть сведя брови, Таис закинула ногу и соскользнула с левого бока лошади на землю. Она казалась совсем небольшой перед тремя гигантами на огромных конях. Александр, Гефестион и Клейтос были выше четырех локтей на целую палесту (ладонь), а рост Таис – три локтя три палесты. Тем не менее гетера не теряла достоинства и чуть дерзкой независимости, удивившей Птолемея ещё в Афинах. Теперь он во все глаза смотрел на нее. В расцвете женской силы, утратившая нечто мальчишеское, гетера вышла из чувственного огня её прежней жизни новой, далекой и ещё более желанной. Лошадь Таис отступила в сторону, и Птолемею пришлось смотреть против солнца. Могучий золотой свет проник сквозь легкое одеяние гетеры и облек всё её тело сияющим огнем, словно сам Гелиос принял в свои объятия прекрасную дочь Эллады и Крита. По взгляду вдаль, видящему нечто неведомое остальным, Таис вдруг напомнила ему Александра. Птолемей нахмурился, озадаченный. Гетера обладала необъяснимой глубиной привлекательности. Изгибы линий её тела как бы мерцали, скользя. Широко расставленные, сводящие с ума глаза Таис таили в себе то огненную силу Гелиоса, то почти тоскующую мечтательность. Тяжёлые чёрные волосы вились с необузданной силой вокруг меднозагорелого лица, подчеркивая правильность его черт, сквозивших таинственным могуществом, огнем божественного дара Анаитис. Птолемей задрожал и опустил взгляд, чтобы не выдать себя. Александр, спешившись и бросив поводья Букефала Клейтосу, подошел к Таис. Его широко расставленные глаза показались гетере очень дальнозоркими. Их зрачки не смотрели прямо в глаза Таис, а как бы раздвигали лучи зрения по сторонам её головы. Александр стал держать голову ещё выше, чем при первой встрече, и прищуривал нижние веки с выражением гордым и проницательным. Таис серьёзно сказала – «хайре», поднимая маленькую ладонь к подбородку полководца. – О чем ты хочешь просить меня? – сказал македонец. – Ни о чем, царь,- ответила Таис, называя Александра титулом владык Персии.- Ты стал так величественен за прошедшие годы, что мы, простые смертные, невольно делаем жест молитвы. Александр прислушался к словам Таис – нет, они не отдавали лестью. – Пусть простит меня мой прародитель Ахиллес, право, ты стала прекраснее Елены Троянской, дочери Тиндара! И царь македонцев ещё раз оглядел гетеру, но как-то по-иному ощутила его любопытство афинянка в сравнении с Птолемеем. Ее глаза кристально чисты, как источник Артемис, подумал Александр,- серые, с проблесками золота и лазури, спокойные и доброжелательные. А гордые губы – будто вырезаны из пурпурного камня, так четок их рисунок, резкий, как и длинный разрез век под узкими бровями. Кожа – светлой меди, прозрачная и шелковистая, будто тонкая нелепа огня, горящая на алтаре в ясный полдень. Её тело, очерченное солнцем, светилось само под прозрачной тканью, но нагота эта была, на взгляд Александра, защищена заклятием богини, останавливавшим силу влечения к её чувственным формам. После некоторого молчания, нарушавшегося лишь бряцанием уздечек и ударами копыт лошадей, Александр сказал: – Помнишь мои слова в Афинах: «Ты будешь моей гостьей, когда захочешь»? Так хочешь ли? – Конечно, хочу! Особенно когда ты удивил меня памятью о короткой встрече с девчонкой-гетерой… – Я давно собирался позвать тебя,- вмешался Птолемей.- К твоим услугам любые лошади, палатка, рабы – всего этого у меня в изобилии.- Птолемей осекся под взглядом Александра. Полководец смотрел на своего соратника без гнева, а с сожалением – так показалось Таис. – Путь мой только ещё начинается,- сказал царь, – но ты можешь сопровождать нас. Не в боях и погонях, а следуя в мирной половине моего войска – с художниками, философами, артистами. Птолемей позаботится о тебе – он умеет это делать.- Лёгкая улыбка рассеяла смущение спутников царя. Таис склонила голову с тяжёлым узлом высоко зачесанных волос и по-детски поджала губы дужкой. – Благодарю тебя, царь! – Зови меня по-прежнему Александром. И приходи на праздник, который я устраиваю для города. Покажи там высокое искусство эллинских женщин. Александр с удивительным для его мощной фигуры проворством вскочил на своего вороного, покрытого по персидскому образцу потником, укрепленным тремя ремнями, и блиставшего золотой персидской уздечкой в виде лежачей буквы хи с золотыми розетками на скрещении ремней и под ушами. Таис взвилась на потертую шкуру пантеры, заставив Салмаах подняться на дыбы и ловко повернуться вслед ускакавшим македонцам. Опомнившись, гетера снова повернула лошадь и медленно поехала к месту, где её ждала Гесиона, расставшаяся на несколько дней с Неархом. Начальник флота обещал вернуться к большому симпосиону, их разлука не могла быть долгой. Мемфис был объят праздничным настроением. Люди приветствовали молодого «фараона» Александра, восхищаясь его красотой, силой, чувством превосходства и власти, исходившими от обожествленного полководца. Как всегда, народ надеялся на большие перемены в своей судьбе, долженствующие изменить печальную жизнь по мановению нового царя, испокон веков надеясь на лучшее и не понимая, что ход истории медлителен и тяжек. Ничего для этих ныне живущих людей измениться к лучшему не могло. Только военные беды, погромы, пожары и наводнения вторгались в неизменно бесцветное существование людских толп с ошеломляющей внезапностью худого. Но опыт истории существовал только у мудрецов. Жители Египта предались продолжительным празднествам, приветствуя победоносных македонцев и эллинов. Среди них было немало подобных Таис веселых крупиц жизни, с телом и мускулами как из бронзы, с твердой душой, мнящих себя хозяевами ойкумены. – Ты поможешь мне, Гесиона? – спросила гетера накануне симпосиона, устраиваемого Александром для знати Мемфиса в так называемых «Южных Садах». – Ты очень храбрая, моя прелесть, если хочешь выступать перед таким скопищем людей. Не испугается ли Салмаах? Афинянка лениво потянулась и достала флакон мутного древнего стекла. Из него она насыпала в маленькую чашку щепотку зеленоватого, неприятно пахнувшего порошка. – Я добавлю в воду и напою завтра Салмаах. Этой азиатской травы надо очень немного, чтобы человек или животное сбросили с себя цепи застенчивости или страха. Чуть больше – и тело выйдет из-под власти сердца, потому я, не имея опыта, дам лишь капельку… Из наполненных смолой каменных сосудов на столбах пламя вырывалось в темное небо дымными крутящимися колоннами. Глубокий навес укрывал собравшихся от северного ветра. На гладких плитах двора музыканты и греческий хор с артистами исполнили «Песнь козлов» – трагедию, отрывок из приключений Диониса в его индийском странствовании. Эту легенду особенно любил Александр. Великий победитель полулежал в окружении своих приближенных, хмельных и заносчивых. Только Неарх и Леонтиск уселись немного в стороне, слушая великолепную тиносскую певицу. Высокая, в чёрном как ночь пеплосе, она походила на Гекату. Только вместо мрачных собак две веселые, обнаженные, как полагалось, флейтистки аккомпанировали её низкому голосу, силе которого могли бы позавидовать военачальники. Широкий разлив печальной песни нес утешение, смывая подобно морю человеческие огорчения, повелевая быть спокойней, внимательней и добрее. Загудели барабаны. Ритм заострила дробь деревянных палок. Рабы раздули курильницы, извилистые ленты тяжёлого ароматного дыма потянулись над плитами импровизированной сцены. Нагие финикийские танцовщицы, все на подбор тонкие, узкобёдрые, смуглые и низкогрудые, завертелись в дыму курений, извиваясь в позах, симулирующих страсть. Их было шесть. То разъединяясь, то бешено бросаясь навстречу одна другой, они дерзко, грубо и недвусмысленно изображали ярость овладевшего ими желания. Жертвы богини Котитто, одержимые одной целью – быстрее освободиться от её мучительной власти. Хриплые крики одобрения понеслись со всех сторон. Военачальники Александра наперебой выбирали самую лютую, чтобы пригласить за поставленный с восточной стороны навеса длинный стол для избранных артистов. Только сам Александр и угрюмый Чёрный Клейтос не выразили восхищения. Неарх с Леонтиском тоже остались спокойными. Рабы обнесли всех новыми чашами вина. Угасли курильницы, тела танцовщиц заблестели от пота, пронзительная дробь смолкла. Под замирающие удары барабанов финикиянки скрылись. Тотчас же без всякого перерыва перед дворцом-сценой упала завеса тончайшей серебрящейся ткани, протянутая на веревке от одного факельного столба до другого. За ней поставили большие зеркала из посеребренных листов меди, отразившие яркий свет больших масляных лампионов. Зазвенели струны, протяжно запели флейты, и ещё восемь нагих девушек появились в полосе света от зеркал за тканью. Все небольшого роста, крепкие и полногрудые. Их волосы не метались тонкими косами-змеями по плечам, как у финикиянок, а были коротко острижены, как у хмифических амазонок. Маленькие ноги ступали дружно, одним слитным движением. Тессалийки – дочери древней страны колдуний, и танец их казался волшебным действом, тайной мистерией. Слабо колышущаяся серебристая ткань дымкой отделяла танцующих от полутьмы пиршественного навеса. Гибкие тела тессалиек подчинялись иному музыкально-напевному ритму. Танец был широким, как бы несущимся по просторам коннобежных равнин Тессалии, хотя в убыстрявшемся темпе юные танцовщицы бесились не меньше финикиянок. Полёт их стремлений оценили зрители. Они смотрели в молчании, захваченные чувствами тиноэстезиса – ощущения через сердце, для эллинов олицетворяющее душу. Леонтиск наклонился к Неарху чем-то опечаленный и негромко сказал: – Когда-то давно я видел тессалиек, исполнявших танец амазонок. Как это было прекрасно! – И хотел бы увидеть? – загадочно улыбаясь, спросил критянин – он-то знал обо всем через Гесиону. – Мои соотечественницы так раззадорили память, что я готов заплатить талант той, которая сможет исполнить танец амазонок. – Что ж, плати! – невозмутимо сказал Неарх, протягивая сложенную чашечкой ладонь. Начальник тессалийской конницы удивленно рассмеялся. В это время убрали занавес. Красноватые блики смоляных факелов вновь побежали по плитам двора. Девушка в очень короткой эксомиде, открывавшей левые плечо и грудь, с распущенными волосами, появилась у левого факельного столба. Неарх узнал Гесиону. Сначала её почти не заметили. Фиванка подняла над головой бубен и резкими ударами привлекла внимание пирующих. Зазвенели звонки, прикрепленные к ободку инструмента, и в ярко освещенный круг ворвалась Таис верхом на Салмаах. Ничего, кроме уздечки, не было на лошади и, кроме боевого браслета амазонки,- на всаднице. В свете смоляных факелов светлая медь кожи Таис резко выделялась на темно-серой шерсти кобылы. Затихшие зрители могли видеть малейшие движения амазонки и Салмаах. Грациозной переступью лошадь пошла боком от одного столба до другого, поднялась на дыбы, склонив набок маленькую сухую голову и приветственно размахивая передними копытами. Отсюда Салмаах в такт ударам бубна двинулась, поочередно забрасывая в стороны то зад, то перед, а Таис сидела прямо, с неподвижными плечами, крутясь в тонкой талии соответственно виляющему ходу лошади. Протанцевав три круга, афинянка внезапно послала Салмаах вскачь. Гесиона бешено забила в бубен, а македонцы – все отличные наездники – заорали в ритме скачки. Подражая легендарным стиганорам[11], Таис на всем скаку становилась на одно колено, переворачивалась лицом к хвосту, растягивалась на спине, обнимая широкую крутую шею кобылы. Снова подняла гетера лошадь на дыбы, Салмаах завертелась быстро и красиво, делая по два оборота в разные стороны. Крики восторга делались всё громче. Поощренная ими, Таис пустила лошадь равномерной рысью и встала во весь рост на её спине, придерживаясь за прядь длинной гривы и безукоризненно балансируя. Рабы незаметно настелили на дворе тяжёлые пальмовые доски. Таис снова села верхом, перестала улыбаться, лицо её посерьёзнело. Бубен Гесионы повел перекличку звоном с ударами, рассыпаясь в ритме горделивого танца. И Салмаах, подчиняясь коленям гетеры, отстукивала всеми четырьмя копытами по гулкому дереву. Два, четыре удара передними ногами, затем шаги назад, снова гулкая дробь передних… Два, четыре, восемь, двенадцать – спаренные удары учащались, лошадь то устремлялась вперёд, то приседала назад. Таис откидывалась, выгибаясь дугой и устремляя груди к темному небу. Гесиона уже не могла стоять спокойно, танцевала на месте, изо всех сил потрясая бубном! Лошадь тоже начала подпрыгивать как в галопе, ударяя сразу тремя ногами, подбрасывая круп и снова задирая голову. Внезапно Таис спрыгнула со спины Салмаах. Опираясь на лошадь правой рукой, она исполняла странный обрядовый танец. Поднимаясь на пальцы правой ноги, гетера высоко поднимала левую, обхватывала её щиколотку протянутой вперёд левой рукой. Перед бьющими в доски копытами тело Таис обрисовывало треугольник изогнутым луком тела, как бы замкнутую вверху букву гамма. Затем обе руки простерлись на уровне плеч в такт сильному изгибу назад, а правая йога перешла в положение левой. И снова на миг обрисовался треугольник, пока Салмаах продвигалась по кругу, готовая повернуться другим боком. Тогда Таис взлетела на спину лошади и соскользнула с другого её бока, повторяя треугольники странного танца. Сплошной рев стоял под навесом. Леонтиск ринулся было вперёд. Его остановил Неарх… Птолемей казался внешне спокойным. Крепко сцепив руки, он прижимал их к груди, бросая взгляды на тессалийца. Даже Александр поднялся и чуть не столкнулся с Лисиппом, опершимся о колонну перед столом. Знаменитый скульптор следил так, как будто от этого зависела вся его жизнь, за переменчивой игрой мышц лошади и всадницы, то сливавшихся в едином усилии, то сочетавших ритмы движения человека и четвероногого. Последний прыжок Салмаах – и Таис на спине, и поднятая на дыбы лошадь поклонилась на обе стороны. Затем Таис поставила кобылу на колени головой к Александру и сама, спрыгнув на землю, приветствовала его. Рев восторга усилился до такой степени, что Салмаах вскочила, заложила уши и, кося глазом, стала пятиться к низкорослым деревьям позади «сцены». Её подхватила под уздцы Гесиона. Александр поманил Таис. Гетера накрылась бахромчатым египетским плащом и убежала. Едкий конский пот необходимо было смыть как можно скорее и одеться для пира. Конюх ещё проваживал разгоряченную Салмаах за кустарниковой оградой сада, а Таис уже появилась под навесом в оранжевом хитоне с тремя лентами – синей, белой и красной, вплетенными в чёрную чащу её волнистых волос. Прежде чем Птолемей или Леонтиск успели что-либо сказать, гетера подошла к Александру. Царь македонцев взял её за обе руки, поцеловал и усадил за трехногий греческий столик между собой и широкоплечим сутуловатым человеком с короткой бородой, обегавшей худое лицо, с умным и усталым взглядом. – Посмотри на неё хорошенько, Лисипп! Таис вздрогнула и повернулась к знаменитому ваятелю, покинувшему Элладу, чтобы сопровождать юного победителя персов. Скульптор обнял Таис за плечи, заглядывая в лицо с бесцеремонностью художника или врача. Гетера увидела, что он вовсе не сутул, а лишь кажется таким из-за привычки наклоняться вперёд, всматриваясь пристально. – Зачем, царь? – Таис не смогла назвать македонца по имени, хотя и знала, что Александру всего двадцать четыре года, всего на год старше ее. Такую властную силу приобрел молодой полководец, что даже дерзкая афинянка смирялась перед ним. Вообще фамильярность была не в её характере. – Александр хочет, чтобы я когда-нибудь сделал твою статую в образе царицы амазонок. С детства он мечтал повторить историю Тесея и Ипполиты, но с огорчением узнал, что всадницы Термодонта давно исчезли, оставив лишь легенду. Однако ты сегодня явилась истинной их наследницей. Смотри, как пожирает тебя глазами наш герой Леонтиск! Таис склонилась перед Александром в преувеличенной мольбе: – Пощади, о царь! Тысячи рисунков на вазах, лютрофорах, левкифах, на фресках и барельефах храмов уже триста лет изображают, как доблестные эллинские воины расправляются, убивая амазонок, тащат их в плен. Примечал ли ты, что амазонки по большей части даже пешие, чтобы никак не возвышаться над мужчинами. – Что ты подразумеваешь? – с любопытством спросил Лисипп. – Любые сосуды, краснофигурные, чёрнофигурные времен первой олимпиады и даже до того. Художники всякие – знаменитые и не знаменитые – Евфроний, Евхаридес, Андокидес, Архесилай, да разве их упомнишь?! И везде герои Тесей, Геракл, Ахиллес тащат за волосы несчастных амазонок, бьют дубинами упавших на колени, вонзают им в грудь мечи и копья. Мало я видела рисунков, где амазонки верхом на лошадях, как им и следует быть, ещё меньше – где они поражают мужчин в бою. – Ну это на сосудах, да ещё старинных! – возразил Лисипп. – Отнюдь нет! Вспомни похищение Антиопы в барельефах храма Аполлона! А наш Парфенон!! Да неужели ты забыл огромную картину Микона в пинакотеке Афин, в левом крыле Пропилей, где эллинские воины беспощадно избивают амазонок. Она написана столетие назад или больше. – Что же ты хочешь этим сказать? – нахмурился Александр. – Когда мужская гордость уязвлена, вы начинаете выдумывать для своего оправдания небылицы. А художники стараются изобразить эту ложь как можно правдивее. – Зачем это художникам? – сказал Лисипп. – Так ведь они – мужчины тоже! И им тоже нестерпима даже мысль о женском превосходстве. Незаметно подошедший Леонтиск захлопал в ладоши. – Чем ты восторгаешься? – недобро спросил Птолемей. – Умом амазонки. И правдой. – Ты видишь правду? – Хотя бы в том, что только у амазонок все эти поражения, которые с такой охотой изображали афиняне, не отняли мужества, как у беотийцев и афинян. Темискиру, их столицу, взял Геракл, часть амазонок погибла под Афинами, и всё же они пришли к стенам Трои сражаться против эллинов. Им не могут простить этого потомки тех, кого амазонки били, вселяя страх своей нечувствительностью к ранам! Александр весело рассмеялся, а Птолемей не смог возразить тессалийцу. Лисипп спросил Таис: – Скажи, почему тебе пришло в голову выступать в иппогиннесе нагой? – Прежде всего – соответствие легендам. Истинные амазонки – посвященные Артемис девушки Термодонта, жившие тысячу лет до нас, всегда сражались и ездили нагими на лошадях без потников. Нелепая небылица о том, что они будто выжигали себе одну грудь для стрельбы из лука неверна хотя бы потому, что нет ни одного древнего изображения безгрудой амазонки. Стиганоры стреляли или прямо перед собой над ушами лошади или, проскакивая врага, переворачивались лицом к хвосту и били с крупа коня. Настоящих амазонок вы можете видеть на старых клазоменских вазах и кратерах. Это крепкие, даже очень плотные нагие девушки, едущие верхом на сильных лошадях в сопровождении бородатых конюхов и собак. Ионийские, карийские женщины, привыкшие к свободе, не могли согласиться с грубым захватом дорийскими завоевателями. Самые смелые, сильные, юные уходили на север, к Эвксинскому Понту, где образовали полис Темискиры. Это не народность, а священные девы Артемис, потом Гекаты. Невежественные историки и художники спутали их со скифками, которые также прекрасные воительницы и наездницы… Поэтому очень часто амазонок изображают одетыми с ног до головы, в скифской одежде, или каппадокийками с их короткими эксомидами. – Ты должна учить истории в Ликее или Академии,- воскликнул удивленный Лисипп. Веселые огоньки заиграли в глазах Таис: – Из Ликея я едва унесла ноги, познакомившись с Аристотелем… – Мне он ничего об этом не рассказывал,- прервал её Александр. – И не расскажет – по той же причине, по какой рисуют избиения амазонок. Но скажи, о ваятель, слышал ли ты, чтобы женщина чему-нибудь учила взрослых людей, кроме любви? Разве Сапфо, но как с ней разделались мужчины! А мы, гетеры-подруги, не только развлекаем, утешаем,- но также учим мужчин, чтобы они умели видеть в жизни прекрасное… Таис умолкла, переводя дыхание после длинной тирады, а окружавшие мужчины смотрели на нее, каждый по-своему осмысливая сказанное. – И еще,- снова заговорила Таис, обращаясь к скульптору,- ты, чье имя неспроста «освобождающий лошадей», поймешь меня, как и все они,- гетера сделала жест в сторону Леонтиска и македонцев,- властители коней. Когда ты едешь верхом по опасной дороге или мчишься в буйной скачке, разве не мешают тебе персидский потник или иная подстилка? А если между тобой и телом коня нет ничего, разве не сливаются в одном движении твои жилы и мышцы с конскими, работающими в согласии с твоими? Ты откликаешься на малейшее изменение ритма скачки, ощущаешь нерешительность или отвагу лошади, понимаешь, что она может… и как прочно держит тебя шерсть при внезапном толчке или заминке коня, как чутко отвечает он приказу пальцев твоих ног или повороту колен! – Хвала подлинной амазонке! – вскричал Леонтиск.- Эй, вина за её здоровье и красоту! – И он поднял Таис на сгибе руки, а другой поднес к её губам чашу с драгоценным розовым вином. Гетера пригубила, погрузив пальцы в его коротко остриженные волосы. Птолемей насильственно рассмеялся, сдерживая готовую прорваться ревность. – Ты хорошо говоришь, я знаю,- сказал он,- но слишком увлекаешься, чтобы быть правдивой. Хотел бы я знать, как можно заставить яростного коня почувствовать эти маленькие пальцы,- он небрежно коснулся ноги гетеры в легкой сандалии. – Сними сандалию! – потребовала Таис. Птолемей повиновался, недоумевая. – А теперь опусти меня на пол, Леонтиск! И Таис напрягла ступню так, что, опершись на большой палец ноги, она завертелась на гладком полу. – Понял теперь? – бросила она Птолемею. – Таким пальчиком, если метко ударить, можно лишить потомства,- засмеялся Леонтиск, допивая вино. Симпосион продолжался до утра. Македонцы становились всё хмельнее и развязнее. Александр сидел неподвижно в драгоценном кресле фараона из чёрного дерева с золотом и слоновой кости. Казалось, он мечтал о чем-то, глядя поверх голов пирующих. Птолемей тянулся к Таис жадными руками. Гетера отодвигалась по скамье к креслу Александра, пока великий повелитель не опустил на её плечо свою тяжёлую и надежную руку. – Ты устала. Можешь идти домой. Лисипп проводит тебя. – А ты? – внезапно спросила Таис. – Я должен быть здесь, как должен ещё многое, независимо от того, люблю я это или нет,- тихо и, как показалось, досадливо ответил Александр.- Я хотел бы иного… – Царицу амазонок, например! – сказал невесть откуда взявшийся Лисипп. – Я думаю, что амазонки, посвятившие себя Артемис и единственной цели войны за свою самостоятельность, были никуда не годными возлюбленными. И ты, о царь, не узнал бы ничего, кроме горя,- сказала гетера. – Не то что с тобой? – Александр склонился к Таис, вспыхнувшей как девочка. – Я тоже не для тебя. Тебе нужна царица, повелительница, если вообще может женщина быть рядом с тобой. Победитель персов пристально посмотрел на Таис и, ничего не сказав, отпустил её движением руки. Вместе со скульптором они выбрались в сад, улучив момент сердитого спора между захмелевшими приближенными. Едва они очутились в тени деревьев, как Лисипп негромко спросил – ты посвященная орфиков? как твоё имя в посвящении? много ли открыто тебе? – Мало,- откровенно призналась гетера.- А орфическое имя моё – Тию. Узнав о делосском философе, Лисипп утратил свою недоверчивость и посоветовал Таис носить трехцветные ленты в глубине Персии. Лисипп был убежден, что окончательная победа над персами – дело скорое и Александр непреклонен в достижении этой гигантской цели. Зороастрийцы в Персии поклоняются доброте в мужском божестве Ормузде, вечно борющемся со злом – Ариманом. Одежда Ормузда – те же три цвета Музы – белый, красный и синий. – Я должен встретиться с тобой, как только Дарий будет окончательно побежден, и я устрою себе в Персид постоянную мастерскую. Ты – нелегкая модель для художника. В тебе есть что-то редкое,- закончил скульптор. – А не состарюсь я до той поры? – рассмеялась Таис. – Глупая, ты не знаешь Александра! – ответил Лисипп. Дома ждала Гесиона вместе с Неархом, удравшая с симпосиона пораньше. Критянин, восторгаясь, поздравил Таис с небывалым успехом, а фиванка радостно плясала по комнате вокруг обоих. – Этот предводитель конницы – он совсем, совсем поражен Эросом! – хохоча вспоминала Гесиона.- Ты покорила знаменитого героя подобно Ипполите! Таис попросила Неарха рассказать, чем прославился Леонтиск. В битве при Иссе Александр оказался зажатым в прибрежной долине огромными силами персов. Их конница, в несколько раз превосходившая числом конницу македонцев, бросилась с холмов на берег, перешла речку и атаковала правое крыло армии Александра, состоявшее из тессалийской конницы. Александр бросил на помощь фракийских всадников и великолепных критских лучников под командой очень опытного полководца Пармения. Тессалийская конница сумела удержать берег моря до тех пор, пока гвардия Александра – тяжёлая конница «товарищеи»-гетаиров и щитоносцы не подготовили страшный удар в центр персидских сил, обрати в бегство Дария и обеспечив победу. За геройство в битве на морском берегу тессалийские конники удостоились права первыми грабить Дамаск под начальством Пармения. В Дамаске оказалось собранным всё снаряжение персидской армии: повозки, рабы, деньги и сокровища. Поэтому Леонтиск сейчас владеет немалыми богатствами. Его наградил и Александр среди других, отличившихся в битве, разделив между ними три тысячи талантов, захваченных на поле битвы в лагере персов. – Правда, наверное, у Птолемея богатство ещё большее. Этот военачальник мудр и терпелив, умеет собирать и выжидать. Я полагаю, что он' будет владеть тобой, а не пламенный, подобно Александру, Леонтиск,- заключил свой рассказ критянин. Таис только вздернула голову под лукавым и любящим взглядом Гесионы. Еще не наступил первый месяц весны – мунихион, а Таис снова оказалась на корабле Неарха вместе со своей подругой и Салмаах. Они плыли по восточному рукаву Нила через Бубаститс до прорытого по указу Дария Первого канала, соединяющего Египет с Эритрейским морем и Персией. Триста лет назад канал приказал рыть египетский фараон Нехо, тот самый, по чьему указу финикияне совершили беспримерный подвиг мореходства, обойдя кругом через юг всю Либию, от Египта до Геркулесовых Столбов, и прибыли снова в Египет. Однако труд египетских рабов остался незавершенным. Лишь через два столетия Дарий Первый, располагая огромным числом военнопленных, закончил путь от рукава Нила до Суккота, лежащего на Горьких озерах в преддверии залива Героев – узкого ответвления моря между Аравийской и Синайской пустынями. В Суккоте Таис покидала судно Неарха и впервые расставалась с Гесионой надолго, может быть навсегда. Неарх отправлялся на Евфрат строить флот, чтобы двинуться на Вавилон после приказа Александра. В глубоко продуманных планах великий полководец всё же учитывал возможность поражения. В этом случае он не хотел повторять тяжкого Анабазиса[12] – похода греков к морю через горы и степи Каппадокии и Армении. Греческих наемников тогда никто не преследовал. Если же уходить, имея на плечах армию персов, то не будет возможности сохранить своих воинов и собственную жизнь. Александр считал исходом отступать к Евфрату, посадить войско на суда и уплыть от преследователей… Если победа, Неарх должен был явиться в Вавилон. Там-то и рассчитывали встретиться обе подруги. Последнюю ночь перед Суккотом они провели без сна в помещении Таис. Холодноватый синайский ветер проникал сквозь плотные занавеси, колебля тусклое пламя светильника и заставляя подруг теснее прижиматься одна к другой. Гесиона вспоминала годы, проведенные у Таис, смешную ревность Клонарии к «рожденной змеей», веселое озорство знаменитой гетеры – тогда почти девчонки, а теперь столь великолепной в царственной своей красоте. Таис отрицала своё мнимое величие. Напомнила об истинно божественной Эгесихоре. Обе вдоволь поплакали, горюя и о спартанке и о собственной разлуке. Из-за низких и унылых восточных холмов встало слепящее солнце, когда на пристань были брошены причальные канаты. Тут же появился Птолемей в шитом серебром финикийском плаще, с целой толпой своих товарищей. Они приветствовали прибывших громкими криками, напугавшими Салмаах, как на мемфисском симпосионе Храпевшую, бьющую передом и задом кобылу сама Таис перевела на пристань и передала опытным конюхам. Таис и Гесиона не увидели грязных извилистых улочек недавно ещё опустелого из-за войны городка. Их повезли на колеснице по северному берегу небольшого соленого озера, на восток, где на уступе долины расположился стан высших начальников Александра. Неизбежный симпосион окончился рано – Неарх спешил. К полуночи Таис с припухшими от слез глазами вернулась с проводов в приготовленную ей роскошную палатку персидского вельможи. Никогда не думала гетера, что таким сильным станет горе разлуки со своей бывшей рабыней. Ещё не залечилась рана от потери Эгесихоры и Менедема. Афинянка чувствовала себя особенно одинокой здесь, на пустынном склоне, перед походом в неизвестность. Как бы угадав её состояние, несмотря на поздний час, явился Птолемей. Он развлек Таис рассказами, и она снова подпала под обаяние его ума, искусной речи, удивительной наблюдательности. С начала похода македонец вел путевой дневник, скупыми, точными записями запечатлевая удивительные события. Если критянин Неарх замечал главным образом природу морских побережий, то Птолемей оказался на высоте не только как военный, но и как исследователь обычаев и жизни народов покоренных стран. И конечно, большую долю внимания Птолемей уделял женщинам, обычаям любви и брака, что так же сильно интересовало и Таис. Он рассказывал о жутких народах, обитавших в глубине Сирии и Аравии. Они очень низко ставят женщин, считают Афродиту Пандемос – богиней разврата, не понимая её высокого дара людям. Не понимают потому, что боятся любви, перед которой чувствуют себя неполноценными и, очевидно, уродливыми, так как странно боятся обнаженности тела. Именно у них женщина не смеет даже мужу показаться нагою. Неполноценные в Эросе, они жадны до пищи и драгоценностей и очень страшатся смерти, хотя их жизнь глуха и некрасива. Подумать только, они не понимают рисунков и картин, не в силах распознать изображения. Бесполезно толковать им о красоте, созданной художником. Так и живут они на окраинах пустынь, без радости, в войнах и раздорах. – Что ж, они совсем отвергают женщин? – удивилась Таис. – Отнюдь нет! Они жаждут иметь их как можно больше. Огонь желания жжет их беспрерывно, потому что они пытаются подавить его извращениями и хитростью. Их грубость в делах любви нам кажется скотской. Даже песни их, долженствующие воспеть Эрос,- грязные. Например, для эллина дурной запах человека отвратителен. Эти же варвары смакуют запах пота своих возлюбленных. Их привлекает также необычный изъян тела или характера. – Мне жаль их,- грустно сказала Таис,- но может быть, они храбры в бою, не отдавая своих чувств женщине, красоте и любви? – Наоборот, они трусливы в делах охоты, скачек и сражений! Их жены – рабыни, они могут воспитывать только рабов. Такова расплата за темных и запуганных их женщин. – Ты прав! – загорелась Таис.- Очень свободны лакедемонянки, а храбрее спартанцев, как народа, нет на свете. Героизм их легендарен, как и слава женщин. – Может быть,- с неохотой согласился Птолемей и, заметив золотую цепочку на шее гетеры, спросил сурово: – Прибавилось ли звёздочек после моей? – Конечно. Но мало – всего одна. Я постарела. – Хорошо бы все так старели,- буркнул Птолемей.- Покажи! – И, не дожидаясь, сам вытащил цепочку наружу. – Двенадцать лучей! И «мю» в центре – тоже двенадцать или это имя? – Имя и цифра. Но не пора ли – за холмами начинает светать? Читать дальше ... *** *** *** Про Таис... *** ... О других произведениях литературы *** *** *** *** *** *** | |
|
| |
| Всего комментариев: 0 | |