14:12 Таис Афинская 005 | |
*** *** *** Таис вскочила и посмотрелась в зеркало из твердой бронзы светло-желтого цвета, которые привозили финикийцы из страны, державшейся ими в секрете. Слегка сдвинув упрямые брови, она постаралась придать себе выражение гордой и грозной лемниянки, не вязавшееся с веселым блеском глаз. Беспечно отмахнувшись от путаных мыслей о том, чего не было, она хотела отослать Гесиону. Но одна мысль, оформившись в вопрос, не могла остаться без объяснения. И Таис принялась расспрашивать новую рабыню о страшных днях осады Фив и плена, стараясь скрыть недоумение, почему эта гордая и воспитанная девушка не убила себя, а предпочла жалкую участь рабыни. Гесиона скоро поняла, что именно интересовало Таис. – Да, я осталась жить, госпожа. Сначала от неожиданности, внезапного падения великого города, когда в наш дом, беззащитный и открытый, ворвались озверелые враги, топча, грабя и убивая. Когда безоружных людей, только что всеми уважаемых граждан, выросших в почете и славе, сгоняют в толпу, как стадо, нещадно колотя отставших или упрямых, оглушая тупыми концами копий, и заталкивают щитами в ограду, подобно овцам, странное оцепенение охватывает всех от такого внезапного поворота судьбы. Ограда в самом деле оказалась скотным рынком города. На глазах Гесионы её мать, ещё молодая и красивая женщина, кое-как обмотавшая себя обрывками одежды, была увлечена двумя щитоносцами и, несмотря на отчаянное сопротивление, навсегда исчезла. Затем кто-то увел младшую сестру, а Гесиона, укрывшаяся под кормушкой, на свою беду, решила пробраться к стенам, чтобы поискать там отца и брата. Она не отошла и двух плетров от ограды, как её схватил какой-то спрыгнувший с коня воин. Он пожелал овладеть ею тут же, у входа в какой-то опустелый дом. Гнев и отчаяние придали Гесионе такие силы, что македонец сначала не смог с ней справиться. Но он, видимо, не раз буйствовал в захваченных городах и вскоре связал и даже взнуздал Гесиону так, что она не смогла кусаться, после чего македонец и один его соратник попеременно насиловали девушку до глубокой ночи. На рассвете, опозоренная, измученная Гесиона была отведена к перекупщикам, которые, как коршуны, следовали за македонской армией. Перекупщик продал её гиппотрофу Бравронского дома, и тот после безуспешных попыток привести её к покорности и боясь, что от истязаний девушка потеряет цену, отправил её на Пирейский рынок. Лихорадочная дрожь пробежала по телу Гесионы во время рассказа, она всхлипнула несколько раз, но огромным усилием воли сдержала себя. – Я была посвящена богине Бирис и не смела знать мужчину раньше 22 лет. – Не знаю этой богини,- сказала Таис,- она владычествует в Беотии? – Везде. Здесь, в Афинах, есть её храм, но мне нет больше доступа туда. Это богиня мира минийцев, наших предков, берегового народа до нашествия дорийцев. Служение ей – против войны, а я уже была женой двух воинов и ни одного не убила. Я убила бы себя ещё раньше, если бы не должна была узнать, что сталось с отцом и братом. Если они живы и в рабстве, я стану портовой блудницей и буду грабить негодяев, пока не наберу денег, чтобы выкупить отца – мудрейшего и добрейшего человека во всей Элладе. Только для этого я и осталась жить… – Сколько тебе лет, Гесиона? – Восемнадцать, скоро девятнадцать, госпожа. – Не зови меня госпожой,- сказала, вставая, Таис, охваченная внезапным порывом,- Ты не будешь моей рабыней, я отпускаю тебя на волю! – Госпожа! – девушка крикнула, и горло её перехватили рыдания.- Ты, наверное, ведешь свой род от богов. Кто мог бы ещё в Элладе так поступить?! Но позволь мне остаться в твоем доме и служить тебе. Я много ела и спала, но я не всегда такая. Это после голодных дней и долгих стояний на помосте у торговца рабами… Таис задумалась, не слушая девушку, чья страстная мольба оставила её холодной, как богиню. И снова Гесиона внутренне сжалась – и опять распустилась, словно бутон, поймав внимательный и веселый взгляд гетеры. – Ты сказала, твой отец – знаменитый философ? Достаточно ли он знаменит, чтобы быть известным Элладе, не только в Стовратных Фивах? – Бывших некогда Фивах,- горько сказала Гесиона,- но Астиоха-философа знает Эллада. Как поэта – может быть, и нет, ты не слыхала о нем, госпожа? – Не слыхала. Но я не знаток, оставим это. Вот что придумала я… – И Таис рассказала Гесионе свой план, заставив фиванку задрожать от нетерпения. После убийства Филиппа Македонского приглашенный им Аристотель покинул Пеллу и перебрался в Афины. Александр снабдил его деньгами, и философ из Стагиры обосновал в Ликии – в священной роще Аполлона Волчьего – свою школу, собрание редкостей и обиталище для учеников, исследовавших под его руководством законы природы. По имени рощи учреждение Аристотеля стало называться Ликеем. Пользуясь знакомством с Птолемеем и Александром, Таис могла обратиться к Стагириту. Если отец Гесионы был жив, то где бы он ни оказался, молва о столь известном пленнике должна была достигнуть философов и ученых Ликея. От жилья Таис до Ликея пятнадцать олимпийских стадий – полчаса пешего хода, но Таис решила ехать на колеснице, чтобы произвести нужное впечатление. Она велела Гесионе надеть на левую руку обруч рабыни и нести за ней ящичек с редким камнем – зеленым с желтыми огнями – хризолитом, привезенным с далекого острова на Эритрейском море. Подарили его Таис купцы из Египта. От Птолемея она знала о жадности Стагирита к редкостям из дальних стран и думала этим ключом отомкнуть его сердце. Эгесихора почему-то не появилась к обеду. Таис хотела поесть с Гесионой, но девушка упросила не делать этого, иначе её роль служанки, которую она хотела честно исполнять в доме Таис, стала бы фальшивой и лишила бы её доброго отношения слуг и рабынь гетеры. Священные сосны безмолвно и недвижно уносились вершинами в горячее небо, когда Таис и Гесиона медленно шли к галерее, окруженной высокими старыми колоннами, где занимался с учениками старый мудрец. Стагирит был не в духе и встретил гетеру на широких ступенях из покосившихся плит. Постройка новых зданий ещё только начиналась. – Что привело сюда гордость продажных афинских женщин? – отрывисто спросил Аристотель. Таис сделала знак, Гесиона подала раскрытую шкатулку, и хризолит – символ Короны Крита – засверкал на чёрной ткани, устилавшей дно. Брюзгливый рот философа сложился в беглой усмешке. Он взял камень двумя пальцами и, поворачивая его в разные стороны, стал разглядывать на просвет. – Так ты – подруга Птолемея? Не талантливым он был учеником, слишком занят его ум войной и женщинами. И тебе надо, конечно, что-то узнать от меня? – он бросил на Таис острый, пронизывающий взгляд. Гетера спокойно встретила его, смиренно склонила голову и спросила, известно ли ему что-нибудь об участи фиванского философа. Аристотель думал недолго. – Слышал, что он не то умер от ран, не то попал в рабство. Но почему он тебя интересует, гетера? – А почему не интересует тебя, великий философ? Разве участь собрата, славного в Элладе, тебе безразлична? – вспыхнула Таис. – Девчонка, твоя речь становится дерзкой! – Помилосердствуй, великий Стагирит! Меня по невежеству удивило твоё безразличие к судьбе большого философа и поэта. Разве не драгоценна жизнь такого человека? Может быть, ты мог бы его спасти… – Зачем? Кто смеет пересекать путь судьбы, веление богов? Побежденный беотиец упал до уровня варвара, раба. Можешь считать, что философа Астиоха больше не существует, и забыть о нем. Мне всё равно, брошен ли он в серебряные рудники или мелет зерно у карийских хлебопеков. Каждый человек из свободных выбирает свою участь. Беотиец сделал свой выбор, и даже боги не будут вмешиваться. Знаменитый учитель повернулся к обеим девушкам и, продолжая рассматривать камень на свет, показал, что разговор окончен. – Далеко же тебе до Анаксагора и Антифонта, Стагирит! – вне себя крикнула Гесиона. – Ты просто завистлив к славе Астиоха, певца мира и красоты! Мир и красота – вот что чуждо тебе, философ, и ты знаешь это! Аристотель гневно обернулся. Один из стоявших рядом и прислушивавшихся к разговору учеников с размаху ударил Гесиону по щеке. Та вскрикнула и хотела броситься на кряжистого бородатого оскорбителя, но Таис ухватила её за руку. – Дрянь, рабыня, как смеешь ты… – вскричал ученик,- пошли отсюда, порнодионки! – Философы заговорили без притворства,- озорно сказала Таис,- бежим скорее из обители мудрости! С этими словами Таис ловко выхватила хризолит у растерявшегося Аристотеля, подобрала химатион и пустилась бежать по широкой тропе между сосен к дороге. Гесиона, не теряя мгновения, последовала за ней, а вслед девушкам кинулось несколько мужчин – не то усердных учеников, не то слуг. Таис и Гесиона успели вскочить на колесницу, поджидавшую их, но мальчик-возница не успел тронуть лошадей, как их схватили под уздцы, а трое здоровенных пожилых мужчин кинулись к открытому сзади входу на колесницу, чтобы стащить с неё обеих женщин. Один схватил Таис за подол и рванул к себе, но гибкая и сильная гетера устояла, вцепившись в борт повозки. Дело принимало серьёзный оборот. Никого из спутников не было на дороге, и злобные философы могли легко справиться с беззащитными девушками. Мальчик-возница, которого Таис взяла вместо пожилого конюха, лишь озирался вокруг, не зная, что делать с загородившими путь людьми. – Не уйдете, блудницы! Попались, развратницы! – заорал человек с широкой неподстриженной бородой, протягивая вторую руку к упиравшейся Таис. В этот миг Гесиона, вырвав бич у возницы, изо всей силы ткнула его в раззявленный кричащий рот. Нападавший подавился, закашлялся, отступил и грохнулся наземь. Освобожденная Таис раскрыла сумку, подвешенную к стенке колесницы, и, выхватив коробку с пудрой, засыпала ей глаза второго мужчины. Короткая отсрочка ни к чему не привела. Колесница не могла сдвинуться с места, а выход из неё был закрыт, но Афродита была милостива к Таис. С востока, на поднимавшейся туда каменистой дороге, послышался гром колес и копыт. Из-за поворота вылетела четверка бешеных коней в ристалищной колеснице. Управляла ими женщина! Золотистые волосы плащом развевались по ветру – Эгесихора. – Таис, малакион (дружочек), держись! Зная, что спартанка сделает что-то необычайное, Таис схватилась за борт колесницы, крикнув Гесионе держаться изо всех сил. Эгесихора резко повернула, не сбавляя хода, объехала колесницу Таис слева и вдруг бросила лошадей направо, зацепившись выступающей осью за её ось. Толчок опрокинул бородатых, державших лошадей, и те с воплями покатились в пыли, стараясь избежать копыт и колес. Лошади Таис понесли, а Эгесихора, сдержав четверку с неженской силой, расцепила неповрежденные колесницы. – Гони, не медли! – крикнула Таис, давая мальчишке крепкий подзатыльник. Возница опомнился, и гнедая пара помчалась во весь опор, преследуемая по пятам четверкой Эгесихоры. Позади из клубов пыли неслись вопли, проклятия, угрозы. Гесиона не выдержала и принялась истерически хохотать, пока Таис не прикрикнула на девушку, чувства которой были ещё не в порядке после перенесенных испытаний. Не успели они опомниться, как пролетели перекресток Ахарнской дороги. Сдерживая разбежавшихся коней, они повернули назад и направо, спустились к Илиссу и поехали вдоль речки к Садам. Только въехав под сень огромных кипарисов, Эгесихора остановилась и спрыгнула с колесницы. Таис, подбежав к ней, крепко поцеловала подругу. – Хорошо вышла аматрохия? В ристалище очень опасно такое сцепление колес. – Ты действительно наследница Киниски, Эгесихора. Но как случилось тебе оказаться на дороге? Слава богам! – Я заезжала за тобой кататься, а ты поехала в Ликей. Не стоило труда понять, что ищешь отца Гесионы, и это встревожило меня. Мы не умеем говорить с мудрецами, а они недолюбливают гетер, если те и красивы и умны. По их мнению, сочетание этих свойств в женщине противоестественно и опасно… – спартанка звонко рассмеялась. – И как ты сообразила явиться вовремя? – Я проехала от Ликейской рощи к горам, осталась там ждать с лошадьми и послала конюха стоять на повороте и следить, когда ты поедешь. Он прибежал с известием, что вас бьют философы, но, видимо, промедлил. Я едва успела, бросив его на дороге. – Что будем делать? Надо скрыться, чтобы избежать наказания – ты покалечила моих врагов. – Я проеду к Семи Бронзам, где живет Диорей, отдам ему колесницу, а потом поедем купаться на излюбленное тобой место. Пусть твой эфеб едет за мной до поворота, а там ждите! И отважная спартанка понеслась на своей бешеной четверке. Она вскоре вернулась пешком, и все три девушки, включая Гесиону, резвились, плавали и ныряли до вечера в уединенной бухточке, той самой, куда два года назад выплыл Птолемей. Утомившись, Таис и Эгесихора растянулись рядом на песке, гудевшем под ударами волн, как бронзовый лист в полу храма. С визгом и скрежетом катилась галька с уходившего под воду откоса, и благодатный ветер нежно касался усталых от зноя тел. Гесиона сидела у самых заплесков. Обхватив колени и положив на них подбородок, она напевала что-то неслышное в шуме волн. – Разгневанный Стагирит подаст на тебя жалобу гинекономам,- сказала Таис,- он не простит нам. – Меня он не знает,- поддразнила спартанка,- а ты назвалась ему. Скорее всего он пришлет десяток своих учеников разгромить твой дом и изнасиловать тебя! – Придется просить друзей ночевать у меня в саду. Может быть, нанять двух-трех вооруженных сторожей – это будет проще, только подобрать людей похрабрее,- задумчиво сказала Таис,- они мне надоели, мои афинские друзья. – Я не боюсь Стагирита, даже если дознаются, кто наехал на философов,- твердо молвила Эгесихора.- Ведь я уже решила плыть со спартанцами в Египет. Об этом я и хотела сказать тебе на прогулке. – Так что же ты молчала? – Таис поднялась и уселась на коленях, сообразила нелепость своего упрека, рассмеялась и снова озабоченно нахмурилась.- И ты бросаешь меня одну, без тебя, в Афинах? – Нет, зачем же,- невозмутимо парировала Эгесихора,- ты едешь со мной. – Я не обещала этого ни тебе, ни себе самой! – Так решили боги. Я была у прорицателя, того, чье имя не произносят, как и богини, которой он служит. Таис вздрогнула и побледнела, зябко согнув гибкие пальцы на ногах. – Зачем, зачем ты сделала это? – Мне трудно расстаться с тобой, а я должна была дать ответ Эоситею Эврипонтиду. – Он из древнего рода лаконских царей? И что ты сказала ему? – Да! – А что сказал тот, кто видит вдаль? – Что тебе будет дорога кольцом на много лет. И мне, но мой путь – короток, хотя буду вместе с тобой до его конца… Таис молча смотрела перед собой в каменистую осыпь склона на трепещущие под ветром былинки. Эгесихора следила за ней, и странная печаль углубила уголки полного, чувственного рта спартанки. – Когда они плывут? – вдруг спросила Таис. – В двадцатый день боэдромиона из Гития. – А туда? – За неделю до того надо плыть из Пирея. Его собственный корабль возьмет нас со всем имуществом. – Осталось не много времени,- молвила Таис, поднимаясь и отряхивая песок с живота, бедер и локтей. Встала и Эгесихора, разделяя ладонью вьющиеся пряди тяжёлых волос. Гесиона подбежала к Таис с куском ткани, служившим для стирания соли, обтерла и лакедемонянку. Почти не разговаривая, подруги доехали до дома Таис. Эгесихора, скрыв лицо под покрывалом, в сопровождении сильного конюха пошла домой уже в сумерках. На следующий день вся агора возбужденно обсуждала приключение у Ликейской рощи. Афиняне – большие любители судачить и сплетничать, изощрялись в описании ужасной катастрофы. Число покалеченных неуклонно возрастало, к полудню достигнув пятнадцати. Имя Таис повторялось то с восхищением, то с негодованием в зависимости от возраста и пола говоривших. Но все почтенные женщины сходились на том, что надобно проучить «та метротеп Кресса» (критянку по матери), в своей наглости не постеснявшуюся нарушить покой обители великого мудреца. Гинекономы уже послали своего представителя к Таис, чтобы вызвать её в суд для дачи показаний. И хотя сама Таис не обвинялась в серьёзном преступлении и, кроме денежной пени, ей ничего не грозило даже при несправедливом обороте дела, её подруга могла понести суровое наказание. Свидетели видели женщину, несущуюся на колеснице, а весь город знал, что тетриппой – четверкой лошадей – могла управлять только гетера Эгесихора. Её покровители задержали дело, но вскоре выяснилось, что один из сыновей влиятельного и знатного Аристодема изувечен копытами и колесами. Ещё три ученика Стагирита требовали удовлетворения за поломанные рёбра, руку и ногу. И в «тяжёлые дни» Метагитниона – три последние дня каждого месяца, посвященные умершим и подземным богам,- Эгесихора ночью внезапно явилась к подруге в сопровождении своих рабов и целого отряда молодых людей, нагруженных узлами с наиболее ценным имуществом. – Все кончено,- объявила спартанка,- я продала остальное! – А лошади?! – испуганно воскликнула Таис. Хмурое лицо подруги вдруг просияло. – Они уже на корабле, в Мунихионе. И я сама буду там ещё до рассвета. Что же, прорицатель оказался неправ, и воля богов разлучает нас. – Нет! – пылко сказала Таис.- Я решила тоже… – Когда решила? – Сейчас. Лакедемонянка сжала подругу в сильных объятиях и вытерла слезы радости о её волосы. – Но мне нужно время, чтобы собраться. Я не буду продавать дом, а оставлю его верному Акесию. И садовник с женой тоже останутся. Других – Клонарию, Гесиону и конюха – я возьму с собой. Нужно дня три… – Пусть будет так: мы плывем в Эгину, а через три дня вернемся за тобой. – Нет, лучше не возвращайся, а жди меня в Гераклее. Я найду моряков, которые охотно и не привлекая ничьего внимания перевезут меня. Поспешим, мы всё решили. – Таис, милая! – Эгесихора ещё раз обняла ее.- Ты сняла камень с моей печени! И спартанка, напевая, стала спускаться на Пирейскую дорогу во главе своего импровизированного отряда. «Я сняла, а ты положила»,- подумала Таис, глядя вслед бодрой лакедемонянке. Она перевела взгляд вверх на свои любимые высокие созвездия над чёрными остриями кипарисов, столько раз выслушивавших её немые мольбы к Афродите Урании. Гетера почувствовала небывалую тоску, будто она прощалась навсегда с великим городом, наполненным могущественной красотой, сотворенной множеством эллинских художников в десятках поколений. Она послала Клонарию, взбудораженную таинственным ночным посещением, за Талмидом – могучим атлетом, жившим по соседству. Вооруженный кинжалом и медной дубинкой, он не раз сопровождал гетеру, любившую иногда побродить ночью. Таис хорошо платила, и Талмид неслышно крался позади, не мешая девушке чувствовать себя наедине с ночью, звёздами, статуями богов и героев. В эту ночь Таис медленно пошла к Пеласгикону – стене из громадных камней, воздвигнутой далекими предками у основания Акрополиса. Может быть, то был могущественный народ, чья кровь текла в жилах полукритянки? Эти камни всегда привлекали Таис. И сейчас она коснулась рукой глыбы и вдруг прижалась всем телом к камню, ощущая сквозь тонкий хитон его неиссякаемую теплоту и твердость. Темнота безлунной яркозвёздной ночи была подобна просвечивающей чёрной ткани. Только в прозрачном и светоносном воздухе Эллады можно было испытать такое ощущение. Ночь одевала всё вокруг, как тончайшее покрывало на статуе нагой Анахиты, в Коринфе, скрывая и одновременно открывая неведомые глубины тайных чувств. Таис тихо взошла по истертым ступеням к храму Победы. Из-за плеча Пникса блеснул далекий огонек – лампада над Баратроном – страшной расселиной, напоминавшей афинянам про гнев Земледержца – Посейдона. Туда низвергали жертвы грозным подземным богам и эриниям. Юной гетере ещё не думалось об Аиде, и она не совершила ничего, чтобы опасаться богинь мести. Правда, боги завистливы… Яркая красота, веселье, успех и поклонение – все, чем была избалована Таис с пятнадцати лет, могут навлечь их гнев, и тогда последуют несчастья. Мудрые люди даже нарочно хотят, чтобы удачи перемежались с неудачами, счастье – с несчастьями, считая, что этим они предохраняют себя от более сокрушительных ударов судьбы. Таис это казалось нелепым. Разве можно купить себе счастье, склоняясь перед богами и моля о ниспослании несчастья? Коварные женщины-богини сумеют нанести удар настолько болезненный, что после него любое счастье покажется горьким. Нет, лучше подобно Нике подниматься на вершину утеса и если уж падать с него, то навсегда… Таис оторвалась от созерцаиия огонька над Баратроном и подумала, что завтра надо испечь магис – жертвенный пирог Гекате – богине перекрестков, далеко разящей и не пропускающей запоздалых путников. И ещё жертву Афине Калевтии – богине дорог. А там не забыть Афродиту Эвплою – благоприятного плавания, об этом позаботится Эгесихора. Легкие быстрые шаги Таис четко отдавались под колоннадой её любимого храма Нике Антерос, на ступенях которого она посидела, глядя на крохотные огоньки, кое-где разбросанные ветром как светлячки, мерцавшие на улицах милого города; на маяк в Пирее и два низких фонаря Мунихии. Там, наверное, корабль с Эгесихорой уже вышел в Саровский залив, держит путь на юг, в недалекую Эгину. Когда Таис спустилась к Агоре, прошла мимо старого запустелого храма Ночи – Никтоона, сразу два «ночных ворона» (ушастые совы) пролетели с правой стороны – двойное счастливое предзнаменование. Хотя и вокруг Афин и в самом городе водилось множество этих священных птиц Афины, такое совпадение случилось с Таис впервые. Облегченно вздохнув, она ускорила шаги к угрюмым и массивным стенам древнего святилища Матери Богов. С упадком древней минийской религии святилище стало государственным архивом Афин, но те, кто продолжали верить во всемогущество Реи и женского начала в мире, приходили сюда ночью, чтобы, приложив лоб к угловому камню, получить предупреждение о грозящей опасности. Таис долго прижималась то лбом, то висками к отполированному веками камню, но не услышала ни легкого гула, ни чуть ощутимого дрожания стены. Рея-Кибела не знала ничего, и следовательно, в ближайшее время гетере ничего не угрожало. Таис почти побежала на запад, к Керамику и своему дому так быстро, что Талмид недовольно заворчал позади. Гетера подождала атлета, обняла его за шею и наградила поцелуем. Слегка ошеломленный, богатырь вскинул её на руки и, несмотря на смешливый протест, понес домой, как лучшую для каждого эллина драгоценность. В день отплытия, назначенный Таис, погода изменилась. Серые облака громоздились в горах, принизили высокое небо над городом, припудрили пеплом золотистый мрамор статуй, стен и колонн. Эвриклидион – сильный северо-восточный ветер, оправдал своё название «вздымающего широкие волны» и быстро гнал маленький корабль к острову Эгине. Таис, стоя на корме, повернулась спиной к уходящему назад берегу Аттики и отдалась успокаивающей качке на крупной зыби. Из памяти не выходила вчерашняя встреча с незнакомым ей человеком, воином, со следами ран на обнаженной руке и полускрытым бородой шрамом на лице. Незнакомец остановил её на улице Треножников, у статуи Сатира Перибоэтона («всемирно известного»), изваянного Праксителем. В упор на неё смотрели проницательные глаукопидные глаза, и гетера почувствовала, что этому человеку нельзя сказать неправду. – Ты – Таис,- сказал он тяжёлым низким голосом,- и ты покидаешь наши Афины следом за Хризокомой – спартанкой. Таис, дивясь, утвердительно склонила голову. – Плохо идут дела в афинском государстве, если его покидает красота. Красота женщин, искусства, ремесел. Прежде сюда стекалось прекрасное, теперь оно бежит от нас. – Мне кажется, о незнакомец, что мои сограждане- куда больше заняты старанием перехитрить соперников в войне и торговле, чем любуются тем, что создали их предки и их земля. – Ты права, юная. Запомни – я друг Лисиппа, скульптора, и сам скульптор. Скоро мы отправимся в Азию, к Александру. Тебе не миновать той же цели – раньше или позже мы встретимся там. – Не знаю. Навряд ли. Судьба влечет меня в другую сторону. – Нет, так будет. Тогда явится Лисипп – он давно хочет повидаться с тобой, и я – тоже. Но у него свои желания, у меня – другие… – Поздно,- сказала гетера, искренне сожалея. Внимание одного из величайших художников Эллады льстило ей. Красивые легенды ходили о любви Праксителя к Фрине, Фидия – к Аспазии. – Я и не говорю – сейчас! Ты слишком юна. Для наших целей нужна зрелость тела, а не слава. Но время придет, и тогда – не отказывай. Гелиайне! Незнакомец, так и не назвав себя, удалился широким, полным достоинства шагом, а гетера поспешила домой… Читать дальше ... *** *** *** Про Таис... *** *** *** *** *** *** | |
|
| |
| Всего комментариев: 0 | |