Главная » 2020 » Ноябрь » 21 » Рафаэлло Джованьоли. Роман. СПАРТАК. 034. Глава девятнадцатая. БИТВА ПРИ МУТИНЕ. - МЯТЕЖИ. - МАРК КРАСС ДЕЙСТВУЕТ
19:10
Рафаэлло Джованьоли. Роман. СПАРТАК. 034. Глава девятнадцатая. БИТВА ПРИ МУТИНЕ. - МЯТЕЖИ. - МАРК КРАСС ДЕЙСТВУЕТ
***
***
***
Глава девятнадцатая. БИТВА ПРИ МУТИНЕ. - МЯТЕЖИ. - МАРК КРАСС ДЕЙСТВУЕТ
Исход сражения между Спартаком и Геллием нетрудно было предсказать.
Пробираясь около полудня между трупами на поле битвы, Эвтибида уже издали
увидела, что римляне оказывают слабое сопротивление неукротимому натиску
гладиаторских легионов, уже начавших охватывать справа и слева фронт
консульских войск с явным намерением атаковать неприятеля с флангов.
В то время как храбрая женщина наблюдала за сражением, думая о том, что
поражение римлян лишит ее возможности мести, о которой она так мечтала,
мимо нее промчался белый конь под голубым чепраком и в чудесной сбруе;
ошалев от страха, насторожив уши, с диким взглядом, он мчался, как
бешеный, бросаясь то туда, то сюда, спотыкался о трупы, пятился,
перепрыгивал через убитых и снова наступал нечаянно копытом на другой
труп.
Эвтибида узнала коня: он принадлежал Узильяку, юному контуберналу
Эномая, который на ее глазах пал утром одним из первых в кровавом бою.
Среди ее лошадей одна тоже была белой масти; своим дальновидным умом, от
которого ничто не ускользало, Эвтибида сразу сообразила, какую выгоду для
своих коварных замыслов может она извлечь, завладев этой лошадью.
Она осторожно двинулась в ту сторону, где конь метался в испуге, стала
звать его, прищелкивая языком и пальцами, всячески стараясь его успокоить
и подманить к себе.
Но благородное животное, охваченное страхом, как будто предчувствуя
ожидавшую его судьбу, не только не успокаивалось и не приближалось к
куртизанке, но чем больше та звала его, тем дальше в испуге отбегало от
нее. Вдруг, споткнувшись о труп, конь упал и никак не мог подняться;
Эвтибида подбежала и, схватив его за уздечку, помогла ему встать.
Поднявшись на ноги, конь попытался освободиться из-под власти Эвтибиды;
он бешено тряс головой, дергая уздечку, за которую Эвтибида держала его,
прыгал, становился на дыбы, бешено лягался, но девушка крепко держала его,
старалась успокоить жестами и голосом; наконец разгоряченный конь пришел в
себя, покорился своей судьбе, перестал бояться, разрешил погладить себя по
шее и по спине и отдался на волю гречанки, которая повела его за уздечку.
В это время войска консула Геллия, разбитые и окруженные численно
превосходящими войсками гладиаторов, отступали в беспорядке к тому полю,
где ими были уничтожены войска германцев; солдаты Спартака, оглашая воздух
дикими криками "барра", бросились за отступающими и с ожесточением
накидывались на них с тыла, горя желанием отомстить в кровопролитной
схватке за гибель десяти тысяч своих товарищей. Все ближе раздавался лязг
щитов, звон мечей и страшные крики сражающихся; картина боя, вначале
смутная, становилась все более ясной; Эвтибида, следившая за сражением
ненавидящими, злыми глазами, стиснув в гневе свои белые зубы, мрачно
воскликнула вполголоса, говоря сама с собой:
- Ах, клянусь величием Юпитера Олимпийского! Где же справедливость? Я
столько сделала, чтобы удалить из гладиаторского лагеря германцев, в
надежде, что за ними последуют и галлы, а галлы остались в лагере; я все
сделала для -того, чтобы Геллий уничтожил эти десять тысяч германцев, в
надежде, что два консула сожмут Спартака в железном кольце, а он тут как
тут со всеми войсками и бьет Геллия, после чего нападет на Лентула и
разобьет его, а может быть, уже и разбил. Да что же это! Неужели он
непобедим? О Юпитер Мститель, неужели он непобедим?
Римляне, окруженные со всех сторон, отбивались от нападающих, все ближе
подходя к полю, где утром шла такая ужасная резня. Эвтибида, бледная от
бешенства, досады и гнева, ушла с того места, откуда она наблюдала за
ходом боя; ведя под уздцы белую лошадь контубернала, покорно следовавшую
за ней, она направилась к тому месту, где лежал холодный, бездыханный
Эномай; остановившись там между телами погибших, она вынула из ножен
короткий меч, который нашла на земле, когда лежала здесь, притворяясь
мертвой, и вдруг дважды всадила его в грудь бедного коня. Раненое
животное, отпрянув назад с громким отчаянным ржанием, попыталось убежать,
но Эвтибида крепко держала его за повод. Сделав два-три прыжка, конь упал
на колени, затем простерся на земле, обагренный кровью, лившейся из двух
широких и глубоких ран, и вскоре, дрожа и дергаясь всем телом, околел.
Тогда гречанка улеглась на земле рядом с мертвым конем, подложив под
его шею свою ногу так, чтобы всякому, кто подойдет, было ясно, что всадник
и конь упали вместе, поверженные рукой врага, - хозяин тяжелораненый, а
лошадь, пораженная насмерть.
Шум битвы все возрастал и приближался к тому месту, где лежала
Эвтибида; все явственнее слышны были проклятия,- которые слали галлы
латинянам, и жалобные вопли латинян. Эвтибида все более убеждалась в том,
что римляне потерпели полное поражение.
Размышляя о столь неожиданном и несвоевременном появлении Спартака и о
своих надеждах, утраченных с поражением Геллия, о неудавшейся мести, о
трудностях и опасностях, связанных с новыми вероломными кознями, которые
она замышляла, чтобы окончательно погубить и Спартака и дело восставших,
Эвтибида чувствовала какую-то растерянность; борьба противоречивых чувств
подтачивала ее душевные и телесные силы, она была в изнеможении, какое-то
непонятное недомогание, овладевшее ею, ослабляло ее ненависть и дерзкую
смелость.
Вдруг ей показалось, будто солнце затуманилось и в глазах у нее
потемнело; она ощущала резкую боль в левой руке. Прикоснувшись к ней
правой рукой, она почувствовала, что левая вся мокрая от крови. Тогда она
приподнялась на левом локте, взглянула на раненую руку: повязка вся
пропиталась кровью. Бледное лицо Эвтибиды стало восковым; взор помутился,
она хотела позвать на помощь, но из побелевших ее уст вырвался только
глухой стон; попробовала приподняться, но не могла этого сделать и,
запрокинув голову, упала навзничь, застыв без единого слова, без единого
движения.
Тем временем римляне обратились в беспорядочное бегство, яростно
преследуемые гладиаторами, которые неистово их истребляли, увидев трупы
павших своих товарищей, жертв убийственной резни. Войско Геллия было
разбито наголову, в страшной сече гладиаторы уничтожили свыше четырнадцати
тысяч римлян. Сам же Геллий, раненный, спасся только благодаря своему
быстроногому коню. Остатки консульского войска бросились бежать во все
стороны. Армия, казавшаяся могучей и грозной, пришла в такое расстройство,
что не уберегла ни обоза, ни знамени, растеряла и воинский порядок и
боевую силу.
Радость этой блестящей победы была омрачена печалью; Спартак приказал
считать этот день не праздником торжества, а, напротив, днем траура по
погибшим.
На следующий день гладиаторы приступили к сожжению трупов павших
собратьев; все окрестные поля покрылись гигантскими кострами, и на них
лежали сложенные сотнями трупы гладиаторов, которых предстояло предать
огню.
Вокруг костра, на котором покоилось тело одного только Эномая,
безмолвно стояли опечаленные вожди и построенные в каре четыре легиона.
На теле доблестного великана-германца было двадцать семь ран. Сперва
его обмыли и умастили благовонными мазями и ароматическими веществами,
присланными по требованию Спартака жителями соседнего города Нурсии,
трепетавшими от страха. Затем труп завернули в белую плащаницу из
тончайшего полотна и, осыпав цветами, возложили на костер; Спартак подошел
к нему и много раз поцеловал; весь бледный, с глубокой печалью в душе, он
произнес речь, прерываемую рыданиями. Он восславил непоколебимую отвагу,
честность, мужество Эномая, затем, взяв факел, первым поджег костер; вслед
за ним подожгли костер сотнями других факелов, и он запылал тысячью
багровых огненных языков, пронизывающих облака ароматного дыма.
Прах германца был собран в несгораемую ткань из волокна горного льна и
пересыпан в бронзовую урну, также доставленную жителями Нурсии. Спартак
взял ее с собой и хранил у себя как самую дорогую ему реликвию.
Из десяти тысяч германцев, сражавшихся с Эномаем, уцелело только
пятьдесят семь человек; их нашли ранеными на поле битвы; девять из них
выжили, и среди них - Эвтибида. Все считали, что она храбро сражалась и
упала тяжело раненная в левую руку; белый конь, придавивший ее своей
тяжестью, несомненно, был убит под ней, когда Эвтибида спешила передать
войскам какие-то приказания Эномая.
В легионах гладиаторов превозносили храбрость столь достойной девушки,
все восхищались ее доблестью; сам Спартак, великодушный и благородный
человек, всегда с уважением относившийся к благородным и высоким
поступкам, оказал гречанке высокую честь: он наградил ее гражданским
венком через двадцать два дня после сражения под Нурсией на том же самом
поле битвы под громкие рукоплескания всего войска гладиаторов.
Эвтибида приняла столь ценный знак отличия с видимым волнением, которое
она всеми силами старалась побороть: она была бледна как полотно и дрожала
всем телом. Гладиаторы сочли это волнение признаком скромности и смущения.
Как знать, может быть оно было вызвано раскаянием!
Получив награду "за самоотверженность и храбрость", Эвтибида, еще не
вполне оправившаяся после раны, - забинтованная рука ее еще висела на
повязке, спускавшейся с шеи, - объявила о своем желании следовать за
армией угнетенных; она просила оказать ей честь, назначив ее контуберналом
Крикса, и получила на это согласие Спартака и Крикса.
Дав воинам восстановить свои силы, Спартак через двадцать пять дней
после сражения под Нурсией двинулся оттуда к Апеннинам и, перейдя через
них, вновь направился по области пицентов к области сеннонов, намереваясь
дойти по Эмилиевой дороге до Пада и, перейдя реку, проникнуть в Галлию.
Совершив двухдневный переход, он дошел до Равенны, где и расположился
лагерем в нескольких милях от города, чтобы составить три новых легиона,
примерно из пятнадцати тысяч рабов и гладиаторов, примкнувших к нему во
время его продвижения по области сеннонов.
Во главе этих новых легионов были поставлены три военачальника:
свободнорожденный гладиатор Гай Канниций, галл Каст и фракиец Идумей,
отличившийся исключительной доблестью в сражениях при Камерине и Нурсии.
Таким образом, у Спартака образовалась армия в семьдесят пять тысяч
человек, с ней он и двинулся в направлении к Паду.
В это время Гай Кассий, который был консулом в прошлом году, а теперь
получил место претора Цизальпинской Галлии, узнав о поражениях, понесенных
консулами Лентулом и Геллием, и о грозном продвижении Спартака, наскоро
собрал, сколько мог, отрядов римской милиции и вспомогательных войск;
вскоре у него оказалось десять тысяч солдат милиции и столько же
вспомогательных сил. С этим двадцатитысячным войском он перешел реку Пад у
Плацентии, желая помешать дальнейшему продвижению гладиаторов.
Последние же в два перехода достигли Бононии и вечером по своему
обыкновению расположились лагерем у города, который они и не собирались
осаждать; Спартак хотел выждать здесь несколько дней, пока посланные им
конные разведчики разузнают о планах и намерениях врага, привезут точные
сведения о его войске и действиях военачальников.
На рассвете следующего дня, когда гладиаторы занимались в лагере
установленными упражнениями (каждый из пятнадцати тысяч новых солдат
обучался у одного из гладиаторов школ Равенны или же Капуи, образовавших
ядро ветеранов в войске Спартака), Эвтибида явилась в палатку верховного
вождя и спросила Мирцу.
Мирца вышла к ней навстречу, приняла ее ласково и радушно, восхищаясь
ею как необыкновенной женщиной, которую все войско почитало за храбрость и
стойкость.
Началась беседа, и среди дружеских, искренних излияний простодушной
сестры Спартака и притворных уверений в любви со стороны коварной гречанки
Эвтибида сказала Мирце, что всегда питала к ней живейшую симпатию, и, так
как во всей армии есть только две женщины, ей представляется вполне
естественным, чтобы их связывала тесная и нежная дружба.
Мирца с радостью, свойственной ее благородной душе, приняла слова
Эвтибиды за чистую монету, и они поклялись во взаимной и вечной дружбе,
скрепив этот союз на жизнь и на смерть горячим поцелуем. Они провели в
задушевной беседе больше двух часов, поверяли друг другу свои тайны и
всякие пустяки; эта милая болтовня женщин, целиком состоящая из безделиц,
напоминала собой щебетание птиц, такое ласковое, красноречивое, хоть и
непонятное.
Наконец Эвтибида решилась расстаться с Мирцей и, обняв и поцеловав ее
на прощанье, пообещала опять прийти, если войско не отправится в поход;
она ушла, развеселив и очаровав свою новую приятельницу, ловко пустив в
ход все свои чары, чтобы подчинить себе ничего не подозревавшую сестру
фракийца.
Что за планы созрели в голове куртизанки, для осуществления каких целей
ей понадобилась дружба Мирцы, мы увидим из дальнейшего, а пока последуем
за Эвтибидой в ту сторону лагеря, где стояли палатки галлов.
В уличках, отделявших один ряд палаток от другого, обучались военному
строю пять тысяч гладиаторов, из которых состоял сформированный в области
сеннонов четырнадцатый легион: к десяти легионам, которые первоначально
составляли войско гладиаторов в Кампанье, добавлены были еще два в Апулии,
а недавно, под Равенной, еще три; таким образом, в данный момент под
Бононией у гладиаторов было тринадцать легионов, ибо первые два,
состоявшие целиком из германцев, были уничтожены консулом Геллием.
Итак, в лагере шли занятия; против каждого солдата-новичка стоял
ветеран, вооруженный деревянным мечом, и обучал его ударам и парированию
по всем правилам фехтования. От возгласов команды этих пяти тысяч
преподавателей, раздававшихся одновременно в этой обширной части лагеря, в
воздухе стоял непрерывный гул.
- В позицию!
- Выше щит!
- Ниже острие меча!
- Смотри мне в глаза!
- Голову выше!
- Смотри смелее!
- Отбей щитом удар в голову! Рази мечом!
- Побыстрее, именем Тарана!.. В руках у тебя меч, а не прялка!
- Шаг вперед!.. Шаг назад!.. Быстро! Живей, ради Геза!
- В позицию!
- Колю в голову, отведи удар!
- Прыжок направо!
- Бей!
- Полкруга мечом налево!
- В позицию!
- Прыжок назад!
- Живо! Вперед! Нападай на меня! Вперед!..
Пять тысяч решительных воинственных голосов энергично выкрикивали слова
команды, десять тысяч человек одновременно двигали двадцатью тысячами рук,
- это придавало лагерю галлов весьма оживленный вид; глазам того, кто
наблюдал издали, представлялось удивительное и внушительное зрелище.
Эвтибида дошла до Квинтанской улицы, которая отделяла палатки третьего
и четвертого легионов от палаток пятого и шестого; она остановилась
посмотреть на эту необыкновенную картину, как вдруг ее внимание привлекли
голоса, доносившиеся из соседней палатки, которая, судя по знамени пятого
легиона, находившемуся около нее, принадлежала начальнику этого легиона,
галлу Арвинию.
В палатке шла оживленная беседа, вернее спор, насколько могла понять
Эвтибида: несколько голосов раздавалось одновременно, затем смолкали, и
один голос, более сильный, заглушал остальные каскадом убедительных слов.
Почти все эти голоса были знакомы Эвтибиде; постепенно она все яснее и
отчетливее различала их. Притворяясь увлеченной интересным зрелищем
военных упражнений галлов, она с самым невинным видом все ближе подходила
к палатке.
- В конце концов, - кричал кто-то хриплым голосом (Эвтибида узнала
голос Орцила, начальника одиннадцатого легиона, состоявшего из нумидийцев
и африканцев), - в конце концов мы не стадо баранов, которое гонит пастух!
- А кем бы он был без нас? - послышался другой знакомый Эвтибиде голос
(говорил свободнорожденный Гай Канниций, начальник тринадцатого легиона).
Кем бы он был?
- Самым обыкновенным человеком... и даже меньше... всеми презираемым
низким гладиатором, - со злостью произнес Брезовир.
- Я и мои африканцы в Галлию не пойдем, клянусь величием бога Ваала!..
Клянусь, не пойдем! - добавил Орцил.
- Прав был Эномай... - кричал Каст, начальник четырнадцатого легиона,
того самого, в котором состояли пять тысяч юных галлов, как раз в это
время обучавшихся военному делу.
- Бедный Эномай!.. Жертва явного предательства Спартака. Теперь мы в
этом убедились, - сказал самнит Онаций, назначенный после смерти Рутилия
начальником восьмого легиона.
- О, во имя всемогущей силы естества! - гневно воскликнул мощным
голосом эпирот Фессалоний, начальник седьмого легиона. - Спартак
предатель?.. Ну, это уж чересчур, чересчур!..
- Да, предатель, а заодно с ним Крикс и Граник; они предают нас
римскому сенату.
- Все вы предатели и изменники, все, кто хочет вести нас за реку Пад,
подальше от Рима.
- В Рим! Мы хотим идти на Рим!
Семь или восемь голосов единодушно воскликнули:
- На Рим!.. На Рим!..
- Я верю Спартаку - он самый благородный, самый честный из всех людей.
Я верю Криксу и Гранику - это люди благородной души, самые лучшие после
Спартака в нашем лагере. И со своим легионом, который верит мне, я
последую за ними, а не за вами!
- И я! - восклинул Борторикс.
- Ну и ступайте с ними. А мы с нашими семью легионами, - произнес
решительно Гай Канниций, - завтра утром выйдем на Равеннскую дорогу и
двинемся к Риму.
- О, без мудрости и опыта Спартака, который ведет нас, вы свершите
великие, достойные деяния! - насмешливо произнес Борторикс.
- Вас изрубит в куски первый же претор, который наткнется на вас, -
добавил Фессалоний.
- Восстали и взялись за оружие, чтобы получить свободу, - насмешливо
воскликнул Гай Канниций, - а теперь стали рабами такого же раба, как и вы
сами, да еще этот ваш кумир Спартак, может быть, даже ниже вас.
- Если свободой вы считаете беспорядок, анархию, смуту, такой свободы
нам действительно не нужно! - крикнул Фессалоний. - Мы предпочитаем
дисциплину и порядок и останемся с тем, кто за два с лишним года показал
себя мудрым и доблестным полководцем.
В эту минуту резкий звук труб, призывавший к оружию гладиаторов
третьего легиона, прервал спор и разрушил радость Эвтибиды, воспрянувшей
духом от этих изъявлений ненависти к Спартаку и недовольства многих
начальников легионов.
Гречанка, вздрогнув, повернулась в ту сторону лагеря, откуда доносился
сигнал тревоги, и направилась туда в ту самую минуту, когда начальники
легионов, собравшиеся в палатке Арвиния, заслышав неожиданный сигнал,
вышли все вместе и поспешно отправились к стоянкам своих легионов.
Вскоре сигнал тревоги был повторен букцинами четвертого, затем пятого и
вскоре всеми фанфарами лагеря гладиаторов.
Солдаты побежали в свои палатки, надели панцири и шлемы, захватили
оружие и распределились по манипулам и когортам.
Затем прозвучал новый сигнал, данный фанфарой третьего легиона и
повторенный всеми остальными, сигнал, означавший приказ сниматься с
лагеря.
Два часа спустя гладиаторы снялись с лагеря, и все легионы, в полном
порядке, соблюдая дисциплину, приготовились к походу. Тогда новый сигнал
созвал начальников легионов к верховному вождю.
Пришпоривая лошадей, все поспешили на преторий, где Спартак сообщил им,
что претор Гай Кассий идет на них и прибудет в Мутину к вечеру этого дня,
а поэтому надо сейчас же выступить с целью напасть на него завтра, пока к
нему еще не подошли остальные части его войска и не помешали переходу
через реку Пад.
Когда Спартак закончил свою речь, никто не отозвался на нее. Гай
Канниций, помявшись немного, нарушил молчание и, опустив глаза, в явном
смущении сказал вполголоса:
- Против Кассия мы будем сражаться, а через Пад переходить не станем.
- Что такое? - воскликнул пораженный Спартак. И, словно бы не уразумев
того, что сказал Гай Канниций, переспросил, вперив в самнита глаза,
блестевшие из-под насупленных бровей: - Что ты сказал?
- Он сказал, что мы не последуем за тобой на ту сторону Пада, - ответил
нумидиец Орцил, дерзко глядя на Спартака.
- Семь легионов, - сказал Гай Канниций, - отказываются возвратиться в
свои родные страны, они требуют, чтобы мы шли на Рим.
- Ах, так? - гневно и вместе с тем с грустью воскликнул Спартак. -
Снова мятеж? Несчастные, вам недостаточно печального примера бедного
Эномая?
Раздался ропот, но никто ничего не ответил.
- Клянусь всеми богами, - после минутного молчания твердо сказал
Спартак, - вы или безумцы, или предатели!
Мятежные начальники молчали; после краткой паузы фракиец сказал:
- Сейчас на нас подымается враг, и вы все будете мне повиноваться, пока
мы не разгромим Кассия. После этого мы устроим совещание и решим, что
лучше для нашего блага. А теперь ступайте.
И повелительным жестом он отпустил начальников легионов. Но в то время
как они уже собирались пришпорить своих коней, он добавил своим мощным
голосом:
- Смотрите же, чтобы не было ни малейшего неповиновения во время
перехода и в бою, или, клянусь всевышним Юпитером, первый, кто позволит
себе хотя бы слово или движение ослушания, погибнет от моего меча, никогда
еще не дававшего промаха.
И снова он жестом отпустил начальников. Покорясь превосходству
Спартака, они молча отправились к своим легионам.
Войско гладиаторов выступило в направлении Мутины и после ночного
перехода прибыло туда за час до рассвета. Кассий расположился здесь
лагерем на двух высоких холмах, укрепив его крепким частоколом и широкими
рвами.
Около полудня Спартак двинул свои шесть легионов против войска претора
Цизальпинской Галлии, который, выведя свои легионы из лагеря, расположил
их у подошвы холмов, на довольно выгодной для себя позиции. Но численное
превосходство гладиаторов и пыл, с которым они бросились в атаку, вскоре
пересилили мужество двадцати тысяч римлян: хотя в большинстве своем войско
претора состояло из ветеранов Мария и Суллы, сражавшихся весьма отважно,
немногим более чем за два часа оно было разбито и окружено со всех сторон,
обращено в бегство и уничтожено все возраставшим натиском гладиаторов.
В этом бою, длившемся несколько часов, полегло почти десять тысяч
римлян, остальные были рассеяны и разбежались по окрестностям; под
претором была убита лошадь, сам он спасся каким-то чудом. Палатки и обоз
римлян попали в руки победителей, потери которых в этом сражении были
невелики.
На следующий день после этой победы, третьей победы, одержанной
Спартаком над римлянами в течение какого-нибудь месяца, легионы
гладиаторов были собраны на равнине у берега реки Скультенны и построены
там четырехугольником: их призвали для того, чтобы решить, идти ли вперед
к переправе через Пад и возвратиться каждому в родную страну или же
повернуть назад, если будет решено идти на Рим.
Спартак говорил горячо, живо описывая гладиато-рам пользу и
преимущества первого предложения и гибельные последствия, неминуемые при
втором реше-нии; он напомнил об услугах, оказанных им святому делу
угнетенных, которому он беззаветно служит уже десять лет. Спартак напомнил
об этом не из тщеславия, но для того, чтобы лучше убедить своих братьев по
несчастью, сотоварищей по войне, по горестям, радостям и победам, убедить
их, что если он ратует за оставление Италии, то лишь потому, что считает
эту страну могилой для гладиаторов, как была она могилой для галлов
Бренна, греков Пирра, для карфагенян, тевтонов и кимвров, для стольких
чужестранцев, вторгавшихся в нее и желавших воевать на ее земле. Он дал
торжественную клятву в том, что только благо гладиаторов заставило и
заставляет его защищать этот план: пускай они решают сами, он подчинится
воле большинства. Военачальником ли, простым ли солдатом, но всегда он
будет биться бок о бок с ними и будет счастлив, если судьбой предначертано
ему пасть и умереть вместе с ними.
Гром рукоплесканий раздался в ответ на слова Спартака. Возможно, если
бы тотчас же перешли к голосованию, его предложение было бы принято
большинством. Но многочисленные блестящие победы, которые гладиаторы на
протяжении двух лет одерживали над римлянами, главным образом благодаря
Спартаку, внушили им дерзкую самонадеянность: многие из них, хотя и были в
глубине души приверженцами фракийца, противились железной дисциплине,
которую он ввел в войсках, - дисциплина не допускала мародерства и
хищений. Возникло недовольство и ропот, вначале у отдельных лиц, втайне,
но мало-помалу, словно зараза, оно распространилось, проникло в массы
легионов и Эвтибиде уже казалось, что для нее пробил час мести и
торжества: теперь можно будет извлечь пользу из этого недовольства,
свившего себе гнездо в стольких душах, и поднять легионы против Спартака.
Мы видели, как для этой цели она искусно подчинила себе Эномая, которого
восставшие могли бы признать достойным преемником Спартака, по крайней
мере по храбрости и мужеству. Но благодаря своей беспредельной энергии
Крикс удержал легионы галлов, они не последовали за германцами, и поэтому
планы гречанки рухнули.
Пример германцев, разбитых наголову, отнюдь не подействовал на других
отрезвляюще, у многих он только разжег желание идти на Рим: одним хотелось
отомстить за уничтоженные легионы, другие мечтали о грабежах, которые
принесут им богатую добычу, и наконец, многие думали, что, одобряя тот
план, за который ратовал и погиб со своими германцами любимый всеми
Эномай, они выражают ему свою любовь совершают что-то приятное его душе и
достойное его памяти.
Из всех этих бурливших в легионах страстей и мимолетных настроений Гай
Канниций сумел извлечь выгоду. До того как продаться в гладиаторы, он
шатался по Форуму, заводя всевозможные знакомства, был краснобаем и умел
говорить убедительно. Теперь он выступил с речью после Спартака, и, чтобы
отвести от себя подозрения в недоброжелательном отношении к фракийцу, что
снизило бы действие его слов, он сначала воздал хвалу его
предусмотрительности и мужеству, затем яркими красками живописал печальное
положение римлян, невозможность для них в данную минуту оказать должное
сопротивление грозному войску гладиаторов, состоявшему из семидесяти тысяч
доблестных меченосцев; он призывал легионы не терять счастливого случая,
который, может быть, никогда больше не представится, и овладеть Римом; в
заключение он предложил завтра же двинуть к Тибру всю армию угнетенных.
- На Рим! На Рим!.. - раздался, словно раскаты грома, рев пятидесяти
тысяч голосов, когда Канниций закончил свою речь.
- На Рим! На Рим!
Голосование дало следующие результаты: семь легионов единогласно
поддержали предложение Канниция, остальные шесть отклонили его
незначительным большинством, и только кавалерия почти единогласно
высказалась за предложение Спартака: следовательно, свыше пятидесяти тысяч
гладиаторов выразили желание идти на Рим, а за предложение фракийца
голосовало менее двадцати тысяч.
Легко понять, как был опечален Спартак непредвиденным исходом
голосования, которое разрушало все его планы и, вместо того чтобы
приблизить, отдаляло Цель восстания - сокрушить тираническую власть Рима.
Долгое время он стоял мрачный, подавленный, безмолвный, наконец поднял
голову и обратил побледневшее лицо к Криксу, Гранику и Арториксу, молча
стоявшим возле него и потрясенным не менее своего вождя:
- О, клянусь богами Олимпа, - с горькой усмешкой произнес он, - немного
же я завоевал сторонников среди гладиаторов после стольких трудов,
опасностей, забот и испытаний, перенесенных мною ради них!.. Правду
сказать, если бы меня не удерживало чувство долга и голос совести, мне
следовало бы сейчас пожалеть, что я отказался от предложений консула Марка
Теренция Варрона Лукулла! Так, хорошо... Отлично! Клянусь Геркулесом!
Он снова задумался, потом, встрепенувшись, обвел глазами легионы, в
молчании ожидавшие исхода совещания, и громко произнес:
- Пусть так, я подчиняюсь вашему решению: вы пойдете на Рим, но под
руководством другого. Я отказываюсь от звания вашего верховного вождя,
отказываюсь от чести, оказанной вами мне: изберите себе другого, более
достойного.
- Нет... во имя богов! - крикнул самнит Ливии Грандений, начальник
двенадцатого легиона. - Ты всегда будешь нашим верховным вождем, ведь
среди нас нет никого равного тебе.
- Утвердим еще раз Спартака нашим верховным вождем! - крикнул Борторикс
что было мочи.
- Спартак - наш верховный вождь! Спартак - верховный вождь! - кричали
вокруг семьдесят тысяч гладиаторов, потрясая в воздухе щитами.
Когда возгласы наконец утихли, Спартак крикнул во всю силу своего
голоса:
- Нет... никогда!.. Я против похода на Рим и не поведу вас туда!..
Изберите того, кто уверен в победе.
- Ты вождь!.. Ты вождь... Спартак!.. Ты вождь! - повторяли тридцать -
сорок тысяч голосов.
Чтобы прекратить шум, Крикс подал знак, что хочет говорить. Настала
тишина, и он сказал:
- Пусть нас будет сто тысяч гладиаторов с оружием в руках... пусть нас
будет только сто... но лишь один должен быть нашим вождем... Победитель
под Аквином, под Фунди, Камерином, Нурсией и Мутиной, только он может и
должен быть нашим вождем!.. Да здравствует император Спартак!
По всей долине Панара, на краю которой собрались гладиаторы, разнесся
оглушительный крик:
- Да здравствует Спартак, император!
Возмущенный фракиец отказывался, протестовал, не желал принимать
предлагаемого звания, делал все возможное, чтобы избавиться от настойчивых
просьб друзей, но его уговаривали, понуждали, осаждали все начальники
легионов, и в первую очередь Арвиний, Орцил и Гай Канниций, все шестьдесят
пять военных трибунов, центурионы и деканы, которых манипулы и отряды
послали к нему, чтобы они настаивали и просили его оставить за собой
верховное командование гладиаторскими легионами. Наконец Спартак,
растроганный этим бурным проявлением любви и уважения к нему со стороны
товарищей, хотя и не согласных с ним и воспротивившихся его планам,
сказал:
- Вы этого хотите?.. Пусть будет по-вашему. Я принимаю командование,
так как понимаю, что избрание кого-либо другого неизбежно повело бы к
внутренним раздорам; я согласен бороться бок о бок с вами и умереть,
возглавляя вас.
И в то время как его благодарили, целовали его одежду и руки,
восхваляли мужество и заслуги, он добавил с грустной улыбкой:
- Я не обещаю, что приведу вас к победе, в этой необдуманной войне я не
очень-то надеюсь на победу. Но, как бы то ни было, пойдем на Рим. Завтра
выступим в направлении Бононии.
Спартак был принужден взяться за дело, которое считал неосуществимым.
На следующий день гладиаторы оставили лагерь и двинулись через Бононию к
Аримину.
Однако в рядах войска гладиаторов все чаще стали проявляться
неповиновение и нарушение дисциплины. Грозное войско, одержавшее под
руководством прозорливого полководца Спартака столько побед над армиями
первого народа мира, начало разлагаться и ослабевать, поддавшись страсти к
грабежам.
Как ни старался Спартак воспрепятствовать этому, ничто не помогало: то
один, то другой легион, а иногда даже несколько нападали на города
сеннонов, через страну которых они шли, и грабили их. Вред был двоякий:
необузданная страсть к грабежам лишила легионы гладиаторов заслуженной
славы хорошо организованного войска, на них смотрели теперь как на банду
разбойников, они возбуждали ненависть и проклятия обиженного ими
населения, а постоянные остановки замедляли быстроту переходов, которая до
тех пор была главным залогом побед Спартака.
Как сильно огорчал Спартака этот упадок дисциплины, легче себе
представить, чем рассказать. Сначала он сердился и осыпал бранью
тринадцатый легион, которым командовал Гай Канниций, потому что они первые
подали пример грабежа; он кричал на них, проклинал их; ему правда удалось
немного утихомирить их, но не уничтожить зло в корне; через два дня, когда
Спартак шел в Фавенцию, пятый и шестой легионы, двигавшиеся в хвосте
колонны, вошли в Форум Корнелия и разграбили его; Спартаку и Криксу с
тремя легионами фракийцев пришлось вернуться назад, чтобы призвать
грабителей к порядку. А в то время как он исполнял эту печальную
обязанность, одиннадцатый легион (африканский) выступил из лагеря под
Фавенцией, ворвался в Бертинор, небольшой городок сеннонов, и разграбил
его. Спартаку пришлось пойти и туда и там учинить расправу над
распущенными солдатами.
