Святослав 026. Скляренко С.Д. - 7 Ноября 2021

Главная » 2021 » Ноябрь » 7 » Святослав 026. Скляренко С.Д.

22:14

Святослав 026. Скляренко С.Д.

Но искать убежища где-нибудь еще было уже поздно, и Малуша виновато спросила:

- Не пустите ли, люди добрые, переночевать? Смерд посмотрел на нее исподлобья.

- Откуда идешь?

- Из поля я, роднянская… Погорели… а муж помер от горячки…

«Погорели… помер от горячки»! Ну, эта беда - пожары да моры - ведома на Руси повсюду, и в Диком Поле, и в Киеве. Хорошо еще, путница не назвала третьей беды - печенегов.

- А теперь куда? Малуша вздохнула:

- Куда же идти? В Киеве никого не знаю, передохну, да и дальше. Может, и мои руки где понадобятся…

- Руки всегда дороги, дешевы только головы, - заворчал смерд. - Верно, верно, кому нужны наши головы?! Что голова, что головешка…

Он, вероятно, долго бы еще рассуждал, не вмешайся стоявшая рядом жена:

- Будет уж тебе… Расходился! Зови лучше в дом женщину -видишь, издалека идет.

- А я что ж?! - виновато сказал он, разводя руками. - Заходи, жено, в хижину… Живем мы, как князья: я сижу на дубовом престоле - на пне, у жены корона - седина, есть и бояре - двое сыновей, челядь наша - дочери, а скотина - пес, кошка да мыши…

- Пойдем, полянка, - сказала жена, - этому конца не будет. Вскоре Малуша сидела в хижине у очага, на котором в горнце закипала похлебка, и как бывало в родной хижине далеко над Днепром, так и теперь ждала, пока хозяин возьмет немного хлеба и другой еды и бросит в огонь жертву. Но хозяин жертвы не приносил. Войдя в хижину, он взглянул на очаг и сказал:

— Если бы только боги видели, что мы едим!

Малуша поглядела на него удивленно, но ела молча.

Позже она вышла во двор и долго смотрела на Гору. Там горели огни: один, большой, - на требище перед Перуном, а еще несколько - в окнах княжьих и боярских теремов. Когда с Горы подул ветер, Малуша услыхала однообразное пение.

- Гуляют князья с боярами, - прозвучал голос позади нее. -Одни мрут, другие пьют…

Она узнала голос хозяина-смерда, - он вышел из хижины и стоял в темноте недалеко от нее.

- А что? - спросила она, и холодок пробежал по ее спине. - Неужели кто из князей помер?

- Княгиня Ольга померла, - сказал смерд. - Несколько дней назад похоронили на Воздыхальнице… Вечная ей память…

- А как князь Святослав? - быстро спросила, замирая, Малуша.

- Что Святослав? - угрюмо бросил смерд. - Не видим мы его в Киеве, воюет да воюет. А тут бояре, воеводы да тиуны все уже захватили. Князь добрый - Гора наша зла… Вот и сейчас примчался он в Киев. А видно, не задержится, опять уедет на рать. Посадил уже на Киевский стол Ярополка, к древлянам послал Олега. Трудно нам будет с Ярополком. Дал бы Святослав нам князем Владимира!

- А что княжич Владимир?

- Ой, жено, жено! Здесь, в Киеве, все говорят про княжича Владимира. Наш княжич не от какой-нибудь угорки, а от простой русской девушки, пусть она будет здорова и счастлива.

- Где же эта девушка? - спросила Малуша, не понимая, должно быть, что в эту минуту она подслушивает тайную думу многих людей Руси.

- Того, жено, никто и не ведает, - сказал смерд. - Что была она, то была, что любил ее князь - любил, родила она и княжича Владимира, а вот где сейчас — никто не знает, да, может, и лучше не знать.

- Почему?

— Потому что она — наша княгиня и лучше уж ей не попадаться в боярские лапы… Пусть живет в поле, в хижинах, с нами, пока не возмужает и не придет к нам княжич Владимир.

На этом их беседа и кончилась. Смерд пошел спать. Малуша осталась во дворе одна. Глядя на огонек, который все мерцал и мерцал в княжьем тереме, она представляла себе, что там у окна стоит и думает тяжкую думу князь Святослав. Как много пришлось ему пережить — воюет он и воюет з.а Русь. Только что померла мать, княгиня Ольга, сейчас посадил он Ярополка в Киеве, посылает Олега к древлянам, а сам снова на брань! Трудно князю Святославу, никто не согреет его душу. Вот и не спит по ночам, стоит у окна, смотрит и думает тяжкую думу.

И если бы Малуша могла очутиться в этот миг возле князя Святослава, она положила бы руку ему на голову, закрыла ему глаза и сказала:

«Спи, Святослав, отдохни!»

***

В честь мужей новгородских, во славу сыновей Ярополка, Олега и Владимира — каждый из них занимал теперь стол в своей земле — князь Святослав велел устроить большой пир, пригласив на него послов из Новгорода, Искоростеня, а также лучших мужей Горы и нового города.

Пир князь велел начать с утра и кончить до сумерек, чтобы не зажигать на ночь глядя в деревянном городе огней, чтобы люди, выпившие много меда и вина, могли без увечий добраться до дому.

В Золотой палате поставили столы и скамьи, застелили их полотном и коврами, выкатили из медуш бочки с греческим вином, медом, олом, квасом; на столы подали мясо, жаренное на углях, на рожнах, сваренное в горнцах, - все обильно посыпанное пепером и чабром; были тут и свинина, и баранина, и говядина, и конина; подали разную птицу - гусей, уток, лебедей и кур, всякую рыбу, которой богат Днепр, - осетров, карпов, сомов, и, наконец, различные овощи и фрукты - сливы, орехи, виноград.

Чтобы было из чего есть и пить, столы уставили серебряными и глиняными корчагами и горнцами, братинами, мисками, кубками и чарами, положили и ложки.

Но пировали не только в Золотой палате. Там для всех не хватило бы места - ведь на пир мог прийти каждый, кто хотел славить князя. Поэтому повсюду - в Людной палате, в светлицах, сенях, по всему терему и даже во дворе - поставили столы с кушаньями и медами, а под ноги постелили пахучую траву с оболонских лугов.

И спозаранку стали сходиться к княжьему терему бояре, лучшие мужи, тиуны, старосты, купцы. Позднее, когда почти все уже собрались, от Почайны привезли на возах мужей новгородских и древлянских.

Каждый обрядился по этому случаю во все лучшее. Бояре надели платна из фофудии и обояри, тканные золотом и серебром, с кружевами вдоль пол, с золотыми застежками, драгоценными камнями, надели на шеи гривны, золотые цепи.

Воеводы земель были в бархатных жупанах, туго стянутых поясами, в шапках с подцушкой, украшенных драгоценными камнями, с цветными корзнами, ловко перекинутыми через левое плечо, с мечами у поясов, в сапогах из красного и зеленого сафьяна.

Купцы пришли в темных длинных платнах, только некоторые надели гривны и цепи. Но платна были из самого дорогого греческого бархата, гривны и цепи — тонкокованые, витые, из чистого золота с чернью.

Труден и далек был путь мужей новгородских, но они знали, что их ждет в Киеве пир, и привезли с собою богатые наряды из тяжелых франкских и свионских гексамитов, надели тяжелые гривны, цепи.

Один князь Святослав, казалось, не готовился к пиру. Он вошел в палату, когда там собралось полным-полно людей, в белом платне, с накинутым поверх красным, отороченным черной узкой каймою корзном. Никаких украшений, только тяжелая усерязь-тройчатка в левом ухе с двумя жемчужинами и рубином да красные сафьяновые сапоги с загнутыми носами — вот и весь его наряд.

Когда князь с сыновьями вошел в палату, все затихло.

- Что же вы умолкли? - громко спросил князь.

Мужи новгородские нашлись, как ответить князю Святославу.

- Желаю на тя пити! - промолвил Михало.

- Пей! - сказал князь и взял со стола доверху налитую красным вином чару.

Княжьи слуги зазвенели уполовниками, бегая между столами и наполняя чары вином и медом.

- Чего же не пьешь? - спросил князь, видя, что Михало держит в руках свою чару, но не пьет.

- Не могу я из такой посудины пить, - промолвил Михало.

- А из какой хочешь? - засмеялся князь, указывая на столы. - Есть чары, а есть корчаги… Выбирай, тысяцкий…

- Хотел бы, князь, выпить на тя из братины, да с тобою вкупе. - И Михало указал на большую серебряную братину с двумя ручками. — Ты почнешь ее, а я уж докончу, князь?

- Налейте! - сказал князь.

Одному из слуг, чтобы наполнить братину, пришлось набрать уполовников десять. Князь Святослав взял ее в обе руки. Все в палате примолкли, и князь среди этого безмолвия поднес братину к устам, не переводя дух, выпил половину и подал посудину Михалу.

- Пей! - промолвил князь.

Но у Михала был суровый, новгородский нрав.

- Не могу, - решительно сказал он.

- Почему не можешь? - грозно нахмурясь, спросил князь, и в палате, где до сих пор было шумно, наступила напряженная тишина.

- Ежели ты, князь, - промолвил Михало, - выпил на нас, новгородцев, половину, то мы хотим выпить на тя всю братину.

- Смелый ты человек, - громко засмеялся князь Святослав, - люблю таких! Пей, Михало, полную братину… И чтобы так пили вовек!

Тысяцкий Михало подождал, пока ему долили в братину несколько уполовников, поднес ее к устам и с трудом, правда, с передышками, но выпил до дна.

И тогда зазвенели кубки и чары. Воеводы, бояре, купцы киевские, мужи новгородские, выпив за князя, налили снова, пили без здравниц, потому что пить еще за кого-нибудь после князя было негоже. В сенях заиграла музыка — несколько медных труб, свирели, цимбалы и бубны.

Загомонила, зашумела многими голосами палата, казалось, сюда со двора ворвался свежий, теплый ветер. Хвала богам и князю — после долгих страдных дней тихо в городе Киеве, в землях мир, враги далеко, можно вволю есть и пить, можно не опасаться за свою жизнь и за жизнь детей, — слава, слава князю Святославу, князю киевскому Ярополку, древлянскому князю Олегу, новгородскому князю Владимиру!

Князь Святослав, сидя с сыновьями за столом, слышит эти крики, но хмель не берет его. Чуткий, точно охотник в засаде, сидит, задумавшись, князь Олег. Ярополк смотрит на мужей в палате, словно кого-то ищет, искоса поглядывает на брата Владимира — и до крови закусывает губу.

Князь Святослав чувствует, что не все ладно между его сыновьями, но утешает себя мыслью, что причина тому одна -молодость. Покуда молод, в жилах бурлит кровь, и разве не был когда-то он сам таким же? А минует молодость — и братья почувствуют, что они одного рода, мир и согласие воцарятся между ними.

В палате запели. На помост, где обычно сидел князь, выходили юноши и девушки, пробовали, кто дальше вытянет, выходили вдвоем, втроем, вчетвером и пели, чтобы звучало на один голос, становились по углам палаты и перекликались на разные голоса.

Но это были не те песни, которых жаждала услышать душа князя Святослава.

— Позовите Баяна! — попросил князь.

А тот уже шел из Людной палаты между рядами расступившихся перед ним бояр, седой, все еще статный, мужественный Баян, в белой одежде, с гуслями' в руках.

— Спой нам, Баян! — попросил князь.

Баян остановился, низко поклонился князьям, но с места не тронулся.

— Знаю, Баян, — молвил, улыбаясь, Святослав. Баяну налили кубок, он выпил его до дна, вытер усы.

— Спасибо, князь, а дружине слава!

Он сел перед князем на помосте. В палате стало тихо, точно на Днепре перед рассветом. Баян коснулся рукой струн — и, казалось, зарокотала волна прибоя…

— Гей, поведаю я, братья, простыми словами про землю Русскую, трех братьев — Кия, Щека, Хорива — и сестру их Лыбедь и о многих князьях наших да о всех людях Руси, гей, гей!!

И под эти слова, под тихий рокот звонких струн князь Святослав задумался, вспоминая далекое прошлое, представляя будущее…

Но почему так грустно сейчас князю Святославу, почему так бьется его сердце, так болит душа?

Позади недолгая, но трудная жизнь, да иной жизни он не хотел и вряд ли принял бы. Впереди большой ратный труд, может быть, и смерть, но и этого он не боялся: так должно быть, он не отступит от него вовеки.

И все— таки ему хотелось среди трудов и брани, среди жизненных невзгод стать свободным, как ветер, человеком, пожить хотя бы недолго, но так, как все, и любить, как все, -об этом он мечтал всю жизнь…

И когда Баян пел, а все в палате подхватывали его слова, князь понял, что должен он сделать и чего дольше откладывать никак нельзя.

— В великих трудах жили люди наши, на многие брани ходили, костями своирли землю засевали, кровью-рудою поливали, гей-гей…

Князь Святослав слушал, как пел Баян, слова его западали глубоко в сердце. И тихо, чтобы никто не заметил, он встал из-за стола и вышел из палаты.

Только к вечеру разошлись из княжьих теремов новгородские гости, бояре киевские и воеводы. Кое-кто из них так упился, что пришлось выводить под руки, кое-кто держался на ногах, но лепетал неведомо что и хватался за оружие. Однако все были живы-здоровы, и никто не нанес увечий ни себе, ни другому.

С большим почетом вынесли из палаты новгородского тысяцкого Михала, — он долго пел и даже пытался показывать, как русские люди воюют с варягами, а потом мирно уснул. Тогда его положили на греческий ковер, восьмеро новгородцев взялись за концы, подняли Михала и тихонько понесли. Он спал спокойно, положив на грудь жилистые руки.

Еще некоторое время на Горе слышались крики и шум, то тут, то там бряцало оружие; кто-то пытался петь, да не хватало уже голоса. А там зашло солнце, сумерки окутали Подол и предградье, поползли по крутым склонам на Гору. Киев засыпал.

Не спалось только князю Святославу. Он пил вино, мед и ол, но оставался трезвым, сидел в палате на веселом пиру, но не смог превозмочь тоски. Когда все на Горе утихло, он еще долго оставался в покоях. Наконец он велел позвать Добрыню.

Добрыня выпил, верно, не одну братину, но на ногах держался. Впрочем, сколько надо было выпить этому богатырю, чтобы пошатнуться?! Добрыня, правда, и сам не давал себе воли — он знал, что вскоре предстоит ехать с князем Владимиром в Новгород.

— Как гуляют наши гости? — спросил Святослав.

— Начали не худо, — ответил Добрыня, — дня три теперь будут опохмеляться.

— Пускай погуляют, — улыбаясь, промолвил Святослав. — У нас найдется чем угостить и повеселить гостей. А впереди великая честь перед тобою, Добрыня.

— Знаю, князь, я все сделаю.

— Ты едешь с князем Владимиром в Новгород, — глядя на Днепр, который среди темных круч и узких кос стелился серебристой дорожкой вверх, продолжал князь, — и там будешь ему вместо меня — правой рукой, отцом. Гляди, Добрыня, большие дела перед вами, только великим трудом вы добьетесь победы. Сидя в Новгороде, прислушивайтесь к Киеву, нужно будет — спешите на подмогу.

— Слушаю. И все сделаю, княже!

— И еще об одном прошу тебя, Добрыня: если в чем станет сомневаться Владимир, дай совет, трудно будет — помоги, опасно — защити! Он — князь, но разве князьям не нужна помощь?! Паче всего помоги, если кто посмеет упрекнуть, что он не князь, а рабичич! Блюди его. Я уже сказал ему, что он сын рабыни Малуши. Хотел порадовать, привезти в Киев мать. Но сам видишь, не судьба.

Князь Святослав зажмурил глаза, словно хотел припомнить что-то из далекого прошлого, а потом поглядел на Добрыню.— Княже! — промолвил Добрыня. — А ежели я найду и привезу Малушу?

— Добро. Три дня тебе хватит?

— Хватит, князь! — воскликнул, вскакивая, Добрыня.

— Поезжай, воевода!

Темной ночью два всадника проехали через ворота на Горе, где начиналась дорога на Перевесище и к Роси. Стражи на воротах не задержали всадников: они узнали Добрыню и пропустили его. Не задержала всадников и стража за городом: она следила за тем, чтобы никто не подкрался с поля, а кого выпустили стражи с Горы, тому счастливый путь!

Всадники ударили по коням. На дороге зазвучал громкий, ровный перестук копыт: отзвук его катился и катился, точно волна, среди черной ночи, пролетел поле, хижины смердов и ворвался в леса Перевесища.

Два всадника мчались по дороге — впереди Добрыня, за ним гридень Тур. Кони неслись все быстрей и быстрей. Увлеченные скачкой, всадники низко склонялись к лукам, словно приросли к шеям коней.

Они ехали Перевесищем: по обе стороны дороги стояли высокие вековые деревья, ветви которых сливались в сплошной шатер. Топот конских копыт бился о стены этого леса, а где-то в его чаще отзывались потревоженные звери и вспугнутые ночные птицы.

Потом лес закончился, и путь им преградила речка. Всадники не искали брода, а, рассекая воду — только брызги полетели, -кинулись в реку, быстро переплыли ее и выбрались на берег.

Дальше они помчались по безмолвному, тихому полю, где не светилось ни одного огонька. Только большие звезды мерцали над ним да еще, точно жар под пеплом, теплился Перунов путь.

На рассвете всадники были уже далеко от Киева. Остановившись в дубраве, они пустили попастись коней, сами поели, напились воды из источника и чуть передохнули. Но не успел Добрыня смежить глаза, как Тур разбудил его. Они поднялись, поймали лошадей; подтянули подпруги и помчались дальше в потоках розовых лучей, заливавших поле.

В диком поле, по которому они мчались, куда ни глянь, высились курганы с каменными изваяниями на вершинах, которые, словно вечные часовые, смотрели вокруг. Всюду виднелись городища и за ними валы; кое-какие из этих городищ уже обвалились, размытые дождями и разрушенные ветрами. Но во многих еще жили люди, — в этот ранний час над городищами вставали и вились по полю дымки. А еще дальше от дороги виднелись села и веси — княжьи, боярские и с вольными людьми.

Славно было ехать поутру в поле, любоваться городищами и селами, смотреть, как землепашцы собирают жатву, суетятся на нивах. Но и позднее, когда солнце поднялось высоко в небе, припекло, высушило землю, согрело воздух, всадники не останавливались и весь день мчались по дороге, все дальше и дальше на юг.

К вечеру в раскаленной мгле на небосводе обозначились невысокие горы, леса, село.

— Будутин! — воскликнул Добрыня.

В ответ на это гридень Тур ударил коня, вырвался вперед, они помчались еще быстрее, но все-таки добрались до села, когда уже стемнело. Молча проехали из конца в конец и остановились на скале у Роси, где стояла старая, черная хижина.

Первым соскочил с коня Добрыня, подбежал к двери, ударил кулаком раз и другой.

— Малуша! — позвал он. Никто не откликался.

— Малуша! Малуша! — крикнул громче Добрыня и еще сильнее, обоими кулаками, заколотил в дверь. Из хижины никто не ответил, никто не'вышел. Темная ночь лежала вокруг, черная хижина стояла среди этой ночи, нигде ни огонька, всюду безмолвие. Только близко, за скалой, шумела и звенела, переливаясь среди камней, Рось.

Тогда Добрыня налег всем телом, выломал дверь и ввалился в хижину. Вслед за ним вошел и Тур. Там пахло тленом, прелой соломой, листом… $

И все же они обошли всю хижину. Добрыня и Тур касались холодных, влажных стен, наткнулись на колоду, на которой, видимо, сидели когда-то люди, нащупали руками ложе, на котором зашелестело пересохшее сено.

— Ее нет, Тур…

— Слышу, Добрыня! Но мы должны ее разыскать, она где-нибудь здесь, в селе.

Дза всадника на вороных конях поехали вдоль села, зашли и разбудили тиуна, спросили его, куда делась женщина, которая жила много лет в хижине над Росью.

Тиун узнал, что за муж разбудил его ночью.

— О, это ты, Добрыня?! Чего тебе надо?

— Куда девалась Малуша? — крикнул Добрыня. — Мы с ней жили в землянке у Желани.

— Помню, помню, Добрыня. Хорошая была женщина Малка, но ушла из села, а куда — не ведаю…

Добрыня и Тур кинулись искать Малушу по селам вокруг Будутина.

Малуша! Что могло сказать это имя людям?! Много городищ и сел в поле, много в них и Малуш. Которую из них ищут мужи? Простую — так они все простые, красивую — так сколько их, красавиц, среди русских женщин! Самую красивую, - а которая из них самая красивая?

Всадники мчались все дальше и дальше в поле, где на высоких курганах лаяли лисы, а над лесами и оврагами реяли хищные птицы.

Много раз Добрыне казалось, что гридень Тур, погоняя коня, стонет, как измученный, тяжко раненный несчастнейший человек… Но кто знает, может, это стонал ветер, бешено ударявший им в грудь.

На рассвете Добрыня и Тур еще раз выехали к Днепру и остановились на высокой горе за Родней, откуда открывались голубой плес, зеленая полоска лесов, желто-синее поле с рядами курганов на левом берегу.

Добрыня долго глядел на Днепр, леса, поле и вдруг, бросив поводья на луку седла, приложил руки ко рту и крикнул:

— Ма-а-лу-у-ша! Гей, Малуша!

Эхо прокатилось над плесом, достигло поля, отозвалось, прошумело там. Но никто не ответил Добрыне, не прозвучал голос Малуши.

Тогда и Тур, у которого больно щемило сердце, напрягаясь, крикнул:

— Малуша! Ге-е-ей! Малуша! Далеко за Днепром прозвучало: - Ге-е-й…

Всадники натянули поводья, и кони пошли по искрящейся росою траве, все выше и выше, вверх вдоль Днепра.

***

Торжественно провожал город Киев послов новгородских, а вместе с ними Владимира, сына Святослава, князя Новгородского стола. До самого Днепра шли с послами князь Святослав, воевода его и бояре, мужи лучшие и нарочитые, всюду их встречали и валом валили за ними подоляне.

Среди этих людей была женщина в темной одежде и таком же темном убрусе. Она долго стоял в толпе, собравшейся там, где дорога из предградья сворачивает к Подолу, и ждала, пока с Горы сойдет князь с боярами своими и воеводами да гостями новгородскими. •

Никто бы не узнал в ней юной, красивой девушки, которая когда-то жила здесь, на Горе, и была ключницей у княгини Ольги. И совсем не потому, что она изменилась, постарела.

Нет, Малуша все еще была красива, миловидна, ей было не так уж много лет. Изменил ее строгий, темный наряд, да еще очень утомленным, измученным было лицо. Печать глубокого горя лежала на нем. Только глаза, большие, карие, глубокие, не изменились.

Она все еще жила у смерда Давилы, который дал ей приют. Человек этот, как скоро убедилась Малуша, был вовсе не злой, как ей показалось сначала, а добрый, трудолюбивый, тихий, и только бедность, голод, нужда озлобили его, сделали непримиримым к князьям, боярам. И жена его была добрая, сердечная, простая. Оба они так радушно отнеслись к Малуше.

И она отвечала им тем же. У смерда было много работы во дворе, Малуша, как только могла, помогала. И жене его не приходилось просить — Малуша сама видела, когда может быть ей полезна.

Однажды вечером, у семейного очага, Малуша рассказала, как они садились с отцом Микулой у очага в своей землянке и как он приносил богам жертву.

— Какую жертву?! — спросил Давило. — Кому должны мы теперь приносить жертву? Веками сидели наши пращуры на Горе, там был очаг моего рода. Потом Гору захватили князья, и нам пришлось переносить его за валы. Но бояре захватили землю и за валами, и мы перенесли очаг еще дальше. А я уже перенес его сюда, к лесу.

Он помолчал, отломил себе хлеба, взял кусок мяса, съел и закончил так:

— Нас всех они принесли в жертву, и здесь, на земле, никуда от них не уйдешь. Вон в Киеве христиан уже немало, счастливую жизнь обещают, только не здесь, а в раю, а где он, этот рай?

Таким был смерд Давило. Сам изведав немало горя, он сочувствовал горю других. Потому и он, и его жена уговаривали Малушу не спешить, пожить у них.

Но, говоря по правде, смерд сомневался, в самом ли деле Малуша такая простая, как о себе говорит. Полянка, женщина с Дикого Поля?! Нет, там словно бы женщины не такие. Но кто она, зачем пришла в Киев? Однако смерд молчал. Женщину Малушу постигло большое горе — зачем ее расспрашивать?! Откуда свалилось оно на ее голову — не все ли ему равно. Женщина несчастна, ее надо поддержать.

А Малуша, помогая смерду, понимала, что этому бедному человеку трудно ее прокормить, что скоро ей придется идти дальше, куда глаза глядят, и жадно ловила каждое слово, долетавшее оттуда, с Горы, из княжьих теремов.

Так она узнала, что в Киев прибыли гости из Новгорода, позже услышала, что гости эти попросили Владимира к себе на княжение, далее смерд сказал ей, что Владимир вот-вот уплывет в Новгород, а князь Святослав собрал дружину и, как только проводит сына, двинется на брань к Дунаю.

Теперь она хотела только одного: увидеть, как Киев будет провожать в Новгород ее сына, князя Владимира, да еще посмотреть, как князь Святослав пойдет на брань.

И Малуша дождалась. Однажды вечером стало известно, что на следующий день утром из Киева уезжают мужи новгородские, а вместе с ними и князь Владимир.

Всю ночь Малуша не спала, выходила из хижины во двор, стояла возле молодых, терпко пахнущих сосенок, глядела на небо, в котором теплились, как далекие зажженные свечи, звезды.

А когда на Горе, в предградье и на Подоле запели петухи и 4 когда проснулись Давило и его жена, Малуша уже с первыми лучами рассвета заспешила к Горе, обошла слева стену и стала там, где путь из предградья сворачивает к Подолу.

Людям пришлось стоять долго, и Малуша услышала немало нового о князе, его детях и боярах.Вскоре здесь собралось много людей. По обочинам дороги стояли гончары, жившие на склонах гор, кожемяки, разные мастера вместе со своими женами и детьми. Малуша могла не опасаться, что ее кто-нибудь увидит и узнает в этой большой толпе.

— Доброе дело делает князь, посылая сына в Новгород, — говорил один ремесленник, стоявший рядом с Малушей, — что Новгород, что Киев — одна земля.

— Отдаем доброе, а себе оставляем негожее, — возразил другой.

— Ты про Ярополка?

— Про Ярополка с боярами. Не сам князь вокняжается, бояре ему на голову шапку кладут. Худо нам будет с Ярополком.

Ремесленники, понизив голоса, заговорили между собой шепотам.

А тем временем послышалось:

— Идут! Идут! И все умолкли.

Малуша замерла, поднявшись на цыпочки, чтобы все видеть и запомнить на всю жизнь.

Стояло чудесное утро месяца зарева, когда над Днепром пахнет хлебами и медом, все' вокруг утопает в цветах, на землю капает сок из гроздей винограда.

По широкой извилистой дороге, которая вела с Горы к предградью и далее, к Подолу, медленно двинулось, поднимая пыль, большое шествие, над которым реяли знамена различных цветов — Киева, Новгорода, земель Руси.

Впереди всех шли княжьи музыканты — молодые, одетые в белые одежды юноши дули в волынки, гудели в рога, свистели в свирели, били в огромные накры.

За ними шагали со знаменами рынды. Первым несли знамя Святослава — два перекрещенных копья на сверкающем голубом бархате.

Сразу же за знаменами шел князь Святослав, по обе руки от него — Ярополк, который оставался в Киеве, и Владимир, уезжавший в это утро в далекий Новгород. Князя Олега с ними не было, он еще раньше выехал в Искоростень. За князем и сыновьями следовали воеводы, бояре, мужи нарочитые и лучшие, старшая дружина и вой князя Святослава. Шествие замыкали прочие мужи Горы вместе с женами и детьми.

Все они облеклись в лучшие одежды из греческого красного бархата, темных шелков — адамашки, цветных альтабасов, на шеи надели золотые и серебряные гривны и цепи.

Проще всех, пожалуй, был одет князь Святослав. Слегка склонив бритую голову, на которой с левой стороны темнел знак княжеского достоинства — прядь волос, — с длинными, свисающими на грудь усами, с серьгой в левом ухе, в белой одежде, в расстегнутой сорочке и широких шароварах, он медленно шел по дороге, погруженный в свои думы. И только на плечи его было накинуто алое корзно да еще у пояса в позолоченных ножнах висел тяжелый меч.

«До чего же изменился мой князь! — подумала Малуша, увидав Святослава, когда шествие стало сворачивать к Подолу. — Какой он стал… что с ним случилось?! О боги, боги!»

Она видела лицо князя Святослава, и сердце ее охватила невыразимая скорбь. Это был не тот княжич Святослав, которого она когда-то знала, ласкала, любила.

Суровое и задумчивое лицо, прищуренные глаза, на лбу и в уголках рта залегли глубокие морщины, — казалось, князь давно-давно уже думает какую-то тяжкую думу и никак не может ее разрешить.

Увидела Малуша и сына своего Владимира — в белом плат-не, с красным корзном на плечах, в отороченной собольим мехом темной шапке, в красных сапожках из сафьяна. Он шел статный, веселый, глядя на людей, стоявших вдоль дороги.

Малуша поймала на себе его взгляд. Да, князь Владимир, смотрел на нее, и, как ей показалось, смотрел долго, дольше, чем на других. Малуша даже испугалась: почему он смотрит на нее?

Но Владимир уже перевел взгляд на других людей, которые приветствовали князя Святослава, молодых княжичей, гостей из Новгорода.

Рядом с князем Владимиром шел Добрыня. Малуша увидела его и сначала не узнала. Неужели это ее брат Добрыня? Он был в богатом, темном, золотом шитом наряде, с двумя гривнами На шее, цепью на груди, подпоясанный широким кожаным поясом, на плечах колыхался опашень из зеленого бархата с черной оборкой, у пояса висел меч.

Малуша обрадовалась, что брат ее идет рядом с князем Владимиром. Только Добрыня был почему-то невеселый, задумчивый; он шагал насупившись, — видимо, о чем-то упорно размышлял.

«Это он, верно, о Владимире беспокоится, — подумала Малуша. — Идут рядом — значит, и поедут вместе».

Но смотрела она на Добрыню один миг — взгляд ее был прикован к Владимиру, к сыну.

И единственное, что осталось в душе Малуши, — это радостная улыбка Владимира, тепло его карих глаз. Если бы он знал, какой бесценный подарок сделал он в тот день, и не кому-нибудь — своей матери Малуше…

Когда шествие повернуло к Днепру, Малуша тоже двинулась за людьми. Теперь она шла уже без того волнения, с каким встречала князя Святослава и сына. Дивный покой воцарился в эти минуты в ее измученной душе.

Точно во сне, видела Малуша все, что произошло позже, на берегу Почайны. Вот шествие спустилось к Почайне и остановилось пред священным огнем, который развели на песке жрецы.

— Князь Святослав принес жертву — черного петуха, — услышала рядом с собой тихий голос Малуша.

Загудели рожки и свирели, ударили накры, — мужи новгородские с князем Владимиром сели в лодии, лодии отчалили от берега и Почайной вышли в Днепр. Там поставили паруса, и ветер с низовья погнал лодии вверх…

Малуша видела, как князь Святослав и его воеводы сели на поданных им коней, быстро поскакали на Гору. Они проехали так близко от Малуши! Следом за князем от Почайны пошел весь люд — кто на Подол, кто в предградье.

Но Малуша не покинула берега Почайны. Одна-одинешенька сидела она у высокой кручи и все смотрела, смотрела, как в голубой дали колышутся белые ветрила новгородских лодий. Ей хотелось, чтобы эти ветрила не исчезали долго-долго.

И в мыслях своих эти минуты женщина в темной одежде, сидевшая на круче над Почайной, желала сыну счастья, силы, здоровья.

Но вот ветрила стали таять в голубой дымке. Она видела их -и не видела. Вот ей показалось, что ветрила снова замаячили вдали, но, вглядевшись пристальнее, до боли в глазах, поняла, что это уже не ветрила, а крылья белых птиц, которые то застывают на месте, то падают вниз.

И Малуша позавидовала птицам: они могут догнать лодии, с легким криком кружиться над ними и лететь, лететь за князем…

Так и растаяли лодии в голубой дымке.

Но не только лодии скрыла даль в своей дымке. Ночь шла с востока, охватив поле за Днепром, надвигалась на Почайну, неторопливо покрывала Подол, Гору. В сумерках этой ночи исчезла у Днепра, на белых песках над Почайной, и одинокая женщина.

Наконец она оторвала взгляд от далекого небосклона, где так внезапно все потемнело, и растерянно, боязливо огляделась.

Ночь. О, как боялась теперь Малуша надвигавшейся с востока ночи! Ей казалось, что эта ночь угрожает ей.

Много лет жила она в Будутине. Будь она там сейчас — могла бы жить и дальше. Но думать об этом было поздно.

Впрочем, Малуша не жалела, что покинула Будутин. То, что она увидела в Киеве, стоило того, чтобы его покинуть. Ради этого стоило не только оставить Будутин. Если бы понадобилось отдать жизнь — Малуша и ее не пожалела бы.

Теперь она была счастлива. Как порой мало нужно человеку, чтобы он почувствовал себя счастливым! Одному для этого нужно золото, другому — земля, третьему — любовь… После многих лет, после бесконечных мечтаний, после такого трудного и опасного пути, после всего того, что, казалось, не в силах был выдержать даже мужчина, Малуша на мгновение (это и в самом деле было лишь мгновение!) увидела свою мечту — Святослава, увидела свою надежду — Владимира. И это было вершиной счастья, о котором она мечтала, ради которого страдала, к которому так долго стремилась.

Но вечного счастья нет. Тело Малуши еще вздрагивало от радостного волнения, сердце еще усиленно билось после желанной, но тяжелой встречи, в глазах еще стояли Святослав и Владимир, и она уже чувствовала, что счастье ее теперь кончилось навсегда, навеки.

И Малуша задумалась: как же быть дальше, куда идти, где искать пристанище?

Идти к Давиле? И смерд и его жена охотно примут ее, она переночует еще ночь, останется на день, на другую ночь… Но спасет ли это Малушу? Что делать дальше? Придет осень, зима. Если кусок хлеба так дорог для Давиды сейчас, то потом он станет еще дороже. X него просто не будет этого куска. Нет, к бедному смерду лучше не возвращаться.

Может быть, направиться в Любеч? Ведь там, наверное, еще живы отец с матерью, они примут ее в родной дом, дадут кусок хлеба. Да Малуша и не станет просить этот кусок, она сможет добыть его собственными руками.

«Нет! — подумала Малуша. — Если уже столько лет я не была там, то теперь и подавно идти туда поздно. С чем я приду к отцу-матери, что принесу им — срам да позор? Ведь, упаси Боже, если кто узнает, что со мною случилось, кто поверит, что я — мать князя Владимира?!»

***

КНИГА ПЕРВАЯ

КНЯГИНЯ И РАБЫНЯ

002. Семен Скляренко. Святослав.

003. Скляренко С.Д. Святослав.