Святослав. 003. Скляренко С.Д. - 4 Ноября 2021

Главная » » Святослав. 003. Скляренко С.Д.

09:49

Святослав. 003. Скляренко С.Д.

***

Совсем не таков был младший сын княгини, Улеб. Белолицый, с румянцем на щеках, с темными волнистыми волосами и такими же темными прямыми бровями с карими ласковыми глазами, младший сын княгини был послушный, услужливый, тихий, и, если бы не мужская одежда, его можно было бы принять за красную девицу.

Она любила обоих сыновей, но сердце ее почему-то больше лежало к младшему сыну, Улебу. Почему? Она не могла бы на это ответить; на самом же деле, должно быть, потому, что старший сын Святослав похож был на отца, мужа княгини Ольги, Игоря, и нравом был в него, а младший сын Улеб напоминал ее, княгиню. А разве может человек не любить себя или хотя бы свое подобие?

Ели молча. Ключница Ярина тоже молча время от времени входила в трапезную, подкладывала еду, принесла, наконец, корчагу с вином.

И тогда случилось то, чего давно не случалось тут, в трапезной, и что очень встревожило княгиню Ольгу, а еще больше ключницу Ярину.

Когда Ярина подняла перед собою корчагу, чтобы сперва налить вина княгине, а потом княжичам, воеводам и боярам, рука ее дрогнула, на лбу выступили густые капли пота. Но она не остановилась, подняла корчагу еще выше, поднесла ее к кубку княгини и стала наливать. Только вино полилось не в кубок, а на скатерть перед княгиней, расплылось кровавым пятном.

— Что ты натворила! — всплеснула руками княгиня.

— Матушка княгиня! — крикнула Ярина. — Я же… я не видела, матушка княгиня…

Она поставила свою корчагу и подняла глаза на княгиню. В эту минуту на старуху было страшно смотреть — седые волосы ее выбились из-под черного платка, на глазах заблестели слезы.

— Матушка княгиня! — молила она. — Прости меня, твою рабу! Век работаю… такого не бывало… Стара я уж стала, немощна! — горевала ключница, пытаясь поймать руку княгини.

У княгини брови гневно сошлись на переносице, глаза сверкали недобрым огнем, но она сдержалась, расправила брови, прищурила глаза.

— Вино пролить… к счастью… А тебе не пора ли уж на покой, Ярина? Вон даже рука дрожит…

Терем киевских князей был выстроен в два яруса. Первый ярус, куда через высокое крыльцо входили прямо со двора, начинался с сеней — большой горницы, в которую сквозь два узких окна с решетками и мелкими стеклами вливался скудный свет. В сенях стояли день и ночь княжьи гридни, сюда ранним утром приходили тиуны, бояре, воеводы, мужи лучшие и нарочитые.

От сеней направо и налево тянулись длинные узкие переходы. Налево — переход в княжью трапезную, направо — еще один переход, по обе стороны которого шли двери множества светлиц: в одной из них ждали своей очереди и дремали по ночам гридни, в другой жил ларник Переног, хранивший княжеские хартии и печать, в самом углу ютился христианский священник Григорий, которого княгиня держала при себе на Горе.

Это был добротный ярус, стены его строились в давние времена, — может быть, первый камень положил сам Кий. Князья более поздних времен достраивали его и расширяли… Но все здесь было как в старину: в сенях и переходах стояли тяжелые подсвечники, под потолком висели светильники, каменный пол был до блеска вытерт тысячами ног; тут пахло землей и плесенью, звуки шагов раздавались глухо, чуть слышно.

Совсем иначе выглядел второй ярус терема, который обычно все называли «верхом». Туда вела широкая лестница, в конце которой находилась Людная палата, — тут обычно собирались те, кто ждал выхода княгини или же готовился войти в Золотую палату. Здесь иногда, сидя в кресле под окном, княгиня чинила суд и расправу.

По другую сторону лестницы начинался самый «верх». Тут были покои князей и Золотая палата, особенно поражавшая тех, кому выпадало счастье попасть на «верх». Золотая палата была по тем временам довольно велика — шагов тридцать в длину, десять — пятнадцать в ширину. Снаружи через узкие, но высокие окна, в оловянные рамы которых были вставлены круглые стекла, сюда вливалось много света; казалось, все в палате сияло и блестело; серебряные подсвечники по стенам, светильники под потолком, высокий помост в конце палаты, где стояло большое, украшенное золотом кресло, два золотых перекрещенных копья над ним — княжеские знамена — и еще два таких же кресла поменьше, без копий — по бокам.

Однако не все сверкало в этой палате. Вдоль стен стояли тяжелые, темные дубовые лавки, а над ними на стенах рядами зисели покрытые прозеленью шлемы, кольчуги, щиты, копья.

Тому, кто никогда раньше не бывал в Золотой палате, сперва казалось, что это встали с лавок и стоят вдоль стен какие-то великаны, богатыри. Но на лавках обычно, когда входил князь, сидели воеводы и бояре, а оружие на стенах принадлежало покойным киевским князьям. Тут висели доспехи первых киевских воевод: железный, клепанный такими же гвоздями шлем без забрала, который когда-то носил Кий, его щит и топор и такие же шлемы и топоры воевод-князей Щека и Хорива. Среди всего остального выделялись шлем и броня князя Олега — каждый мог видеть, что покойный князь был необычайно высок, широк в груди и достиг великой славы, ибо и шлем и броня, как и меч и щит его, сверкали золотом и серебром и были усыпаны драгоценными камнями. Недалеко от этого оружия висели доспехи князя Игоря, его броня и щит были в нескольких местах пробиты мечом.

И тому, кто проходил через Золотую палату, особенно в вечерние часы, когда лучи солнца изменчиво играли на стенах, казалось, что за этими шлемами сквозь щели забрал светятся глаза, что броня эта еще не остыла от тепла человеческих сердец.

В палате было несколько дверей — справа и слева, они вели в светлицы княгини и княжичей, а в стене за помостом — в опочивальню княгини и ее покои. Там, за ними, хотя не все знали об атом, находилась еще одна, черная лестница, по которой можно было пройти в трапезную, выйти во двор, спуститься в сени. Но по этой лестнице ходили только княгиня и ее сыновья.

Княгиня Ольга не сказала Ярине правду. Пятно от красного вина на скатерти в трапезной очень встревожило ее. «Это, -думала она, — недобрый знак, знамение. Если так начинается день, не будет добра и дальше».

Княгиня не ошиблась. Когда они выходили из трапезной, воевода Свенельд, неслышно ступавший вслед за нею по ее левую руку, успел сказать:

— Недобрые вести с поля, княгиня!

— А что, воевода?

— Печенеги прорвались за Нежатою Нивою, дошли до самого Любеча, сотворили великое зло.

— Куда же смотрела стража поля?

— Князь Оскол тут, сам скажет.

Княгиня Ольга замедлила шаги — из сеней долетал шум, там люди ожидали княгиню.

— Опять же воротились купцы наши от Саркела, — успел еще сказать Свенельд, — пограбили их там, двоих убили, а По-луяра ослепили.

А в сенях уже разросся шум, перед княгиней, которая вышла из темного перехода и стоит, освещенная множеством огней, на пороге, низко склоняются воеводы и бояре, до самой земли гнутся тиуны.

— Здрава будь, княгиня!

— Многие лета, княгиня!

Она сурово обводит глазами толпу, смотрит на длиннобородых, вооруженных высокими посохами мужей нарочитых, у которых на темных опашнях висит по две-три золотые гривны; на воевод — поглаживая длинные усы, они держат правые руки на золотых яблоках своих мечей; на старших и младших бояр — они склонились так низко, что не видно их лиц.

— Здравы будьте, воеводы, бояре, мужи! — отвечает княгиня Ольга и, сделав Свенельду знак рукой, начинает подниматься по лестнице.

За нею идут сыновья Святослав и Улеб, воевода Свенельд, тысяцкий полевой стражи Прись, князь черниговский, Ос-кол, мужи нарочитые и ларник Переног.

Все они, громко топая, вслед за княгиней Ольгой поднимаются по лестнице в Людную палату. В этой просторной палате потолок подпирают тесаные дубовые столбы, двери и окна раскрыты, через них долетает свежий ветер с Днепра. Небо там еще темное, на нем горят яркие звезды, выше всех пылает, как камень-самоцвет, денница.

Княгиня Ольга садится в кресло. По сторонам от нее горят два светильника. Ветер с Днепра колышет огни, изменчивые отсветы блуждают по палате. Бояре, воеводы и тиуны уже успели войти, стоят полукругом у стен, и княгиня видит их длиннобородые лица, пронзительные взгляды, цепкие, опущенные, кажется, почти до полу руки. Позади кресла княгини занимают свои места мужи нарочитые и сыновья Святослав и Улеб.

— Слышали вы, бояре и мужи, — начинает княгиня, — говорят, печенеги появились в поле?

— Слыхали. В земле Северской и Переяславской, — раздаются тревожные голоса.

— А где князь черниговский Оскол?

— Я тут, княгиня!

— Подойди ближе…

Князь Оскол выходит вперед и останавливается против княгини. Это не старый еще человек, племянник князя Игоря по сестре Горыне, — ее мужу, Ратомиру, князь Игорь и подарил Чернигов.

Только не похож Оскол на своего отца, который верно служил Киевскому столу, не однажды ходил с князем Игорем на рать и погиб, защищая его на земле Древлянской.

Смотрит княгиня Ольга на Оскола и думает: богат, очень богат князь черниговский, кто знает, у кого больше золота, серебра и всяких сокровищ — у нее на Горе или у него в Чернигове, и не кто— нибудь, а сама княгиня Ольга виновата, что стал таким князь Оскол. Ведь это она, уставляя Русскую землю и задавая погостам уроки, подарила князю Осколу лучшие земли за Черниговом, леса над Десною, пахотные угодья вдоль рек. Думала: богаче будет князь черниговский -сильнее станет стол Киевский.

Вот и ошиблась княгиня. Алчная душа у князя Оскола, не может он насытить свою жадность, загребает золото, серебро, захватывает бобровые гоны, перевесища.

А вот земли Русской не бережет князь Оскол. Сидит в детинце на Черных горах, держит великую дружину, знает, что никто не подступит и не возьмет его там. Да и кому мешают Чернигов и вся Северская земля? Не на Чернигов, а на Киев метят враги: по одну сторону от Оскола сидят древляне, они только и думают, как бы отколоться от Киевского стола, по другую — вятичи, они и поныне не признают главенства Киева.

А на восток от Чернигова — дикое поле, печенеги. Снимет князь Оскол свою стражу по Сейму — вот и открыт печенегам путь на Киев.

Не только черниговский Оскол таков. Три дня назад был в Киеве князь переяславский Добыслав, жаловался, что налетают и налетают печенеги на его землю, просил подмоги и по-жалованья для себя, воевод, бояр, волостелинов. И княгиня Ольга вынуждена была дать пожалованье над Альтой.

— Князь Оскол, — сурово произносит княгиня, — почему не сдержал печенегов на Сейме? Ведь прошли они через всю Се-верскую землю, были под Любечем и Остром, могли добраться и до Киева.

— Матушка княгиня, — медленно, тихо отвечает Оскол, — налетели печенеги с поля внезапно, не сами шли, словно сила какая их несла — щиты хозарские, мечи грецкие, — могу ли я один против Византии, хозар и печенегов стоять?

— Против Византии и хозар стоит Киев, ты стереги в поле печенега.

— Матушка княгиня, — обиженно говорит Оскол, — поле Широко, Сейм глубок, стража стоит на горе, печенег крадется оврагами…

— Так поставь стражу, чтобы печенег не прошел ни горой, ни оврагами, плечом к плечу ставь. Не только меня северян охраняешь.

— Кого поставлю, матушка княгиня?! Тяжко ратают люди в Чернигове, Любече, Остре…

— А ты дай земли людям по Сейму. И над Десною и Днепром дай, пускай каждый себя охраняет…

— Нет у меня вольной земли по Сейму, Десне и Днепру. То твоя земля, княгиня.

Княгиня Ольга посмотрела на мужей и бояр, взглянула на широко открытые двери палаты. Там, за Днепром, под самым небосклоном, словно кто то провел раскаленным железом, после чего остался огненный след — розовая полоска; она стала шириться и расти, а от нее, словно колосья, во все стороны потянулись светлые лучи.

— Что скажем, мужи и бояре? — спросила княгиня.

— Дадим земли князю Осколу, — зазвучали хриплые голоса. — Пусть защищает Русскую землю.

— Согласны?

— Согласны.

Тогда княгиня Ольга велела ларнику Переногу, который сидел неподалеку от нее у стены, где горела свеча, и держал перед собою кожаный свиток и перо:

— Пиши, ларник: «Землю над Сеймом на два поприща к заходу солнца дать князю Осколу и волостелинам, чтобы охраняли межу…».

— И возле Остра, и на Днепре, под Любечем, — вставил князь Оскол.

— И возле Остра на два поприща по Десне, и возле Любеча на два поприща, — согласилась княгиня. — Только береги землю Русскую, Киев береги.

— Берегу, матушка княгиня, — громко ответил Оскол. -Моя стража уже прогнала их далеко в поле. И не допустим, не допустим к Киеву вовек!

Но княгиня все же была неспокойна.

— А может быть, мужи и бояре, — сказала она, — послать за Киев дружину в поле?

— Лучше, княгиня, лучше' — зашумели мужи.

— Пошлем дружину, — сказала княгиня, — а поведет ее княжич Святослав с воеводой Асмусом. Слышишь, сын?

— Слышу, — ответил княжич Святослав и поклонился матери. В это время на лестнице, ведущей в сени, послышались возбужденные голоса, топот многих ног, и в Людную палату вошли несколько человек в темных одеждах, подпоясанных широкими ремнями, с карманами для ножей, огнива, соли и крючками, на которые можно было вешать разные вещи. Пришельцы были в тяжелых, кованных гвоздями сапогах, лица у них были бородатые, почерневшие от солнца и ветра.

Больше всех поражал один из них, старый, седой, которого вели под руки, потому что он ничего не видел — вместо глаз у него зияли две черные впадины.

— Это ты, Полуяр? — строго спросила княгиня, увидев слепого.

— Я, матушка княгиня! — вскрикнул, услыхав ее голос, Полуяр и повалился ей в ноги.

— Встань, Полуяр, — сказала княгиня. Тот встал.

— Говори!

В палате настала такая тишина, что слышно было, как шумит ветер за окнами, как глубоко вздохнул Полуяр.

— Ранней весной, — начал он, — знаешь сама, княгиня, и все вы, люди, помните, вышли мы на лодиях из Киева-города, чтобы добраться до Верхнего волока, спуститься Доном, переволочь лодии к Итиль-реке и плыть в Джурджанское море. Не впервой ездим мы этим путем, как и отцы наши, деды и прадеды: со всяким добром — торговать, с мечом — защищать межи. Так ехали мы, много добра везли — моего, твоего, княгиня, вашего, добрые люди, — чтобы самим продать, а иного добра нам привезти.

Полуяр на минутку умолк, вспоминая, должно быть, как ранней весной выходили они из Киева, долго боролись с быстрым течением Десны и Сейма, волокли лодии от Сейма до Дона, как плыли Доном до Саркела, где в белых шатрах стоят хозары и берут десятину.

Но про этот долгий и тяжкий путь купец Полуяр не сказал, ибо кто же тут, в Киеве, не знал всего этого, а закончил так:

— Только когда добрались до Саркела, то увидели там не белые шатры, а большой каменный город, а заплатили за волок не десятиной, а головою. Темной ночью налетели и окружили нас вой. Двух купцов — Греха и Стогуда — убили, многих покалечили, все добро, наше и твое, забрали, а мне за то, что не выпустил меча из рук, выкололи глаза.

— Что же это за город?

— Хозарский, только храмина в нем поганская, грецкая.

— А головников видел?

— Видел, княгиня.

— Кто они?

— Греки…

На востоке появился сверкающий луч солнца. В палату сразу ворвался свет, фигуры бояр, воевод и тиунов-стали четко видны, на их лицах можно было прочесть тревогу и отчаяние.

— Матушка княгиня! — раздалось сразу множество голосов. — Что делается! На Итиль-реке убивают, в Царьграде раздевают, а печенегов кто насылает на нас? Греки, только греки…

— Худо творят хоэары и греки, — сказала княгиня Ольга, -но имеем с ними ряд, хозарам платим дань, грекам в Царьгра-' де даем и все берем у них по укладу.

— В Царьграде, — шумели купцы, которые не раз за свою жизнь измерили путь до Константинополя, — с нами не торгуют, а глумятся над нами. И доколе будем платить дань хозарам? За что? За то, что убивают людей наших? Нет, княгиня, надобно нам ехать к императорам и кагану, стать на суд с ними.

Княгиня Ольга встала с кресла. Она знала, что кричат не только те, кто стоит тут, в палате, кричит, взывает к ней вся земля. Да разве можно нарушать ряд с хозарами, уложенный еще Игорем? Разве можно утопить в Днепре хартии с греками, подписанные прежними князьями?

— Я слышу вас, бояре и воеводы, — проговорила она, — и наряжу послов в Итиль и Царьград.

— Что могут сделать послы? — закричали воеводы. — Не со словом надобно к ним идти, а с мечом!

— Как идти с мечом? — горестно сказала княгиня. — Идти на хозар, чтобы тут на нас напали греки, либо идти на греков, чтобы под Киевом встали хозары? А в поле бродят еще и печенеги — они служат и хозарам и ромеям…

— Не бойся, княгиня! — кричали воеводы. — Пойдем на хозар, а там и на греков!

Княгиня Ольга, очень бледная, с горящими глазами, несколько мгновений молчала.

— Не за себя боюсь, за Русь. Ряда нарушать не стану, послов слать не буду. Сама в Царьград поеду.

— Доброе дело сделаешь, княгиня! — зашумели многие из бояр.

— А с тобой, Полуяр, будет так, — сказала княгиня, обращаясь к слепому купцу. — Пиши, ларник: «Купцу Полуяру воздать все, что потерял, а еще дарую ему боярскую гривну, три поприща поля за Днепром…»

Боярин Полуяр упал ниц, прополз на коленях несколько шагов, словно хотел найти руку великой княгини.

Вот, казалось бы, и решены все дела, которые тревожат землю, не дают спать людям на Руси.

Но нет, есть еще Гора, у нее также много своих дел. Это она требует от княгини Ольги суда и правды.

По лестнице гремят шаги — идет тиун дворов княжьих Талец, а за ним несколько гридней ведут связанного, окровавленного человека.

— Что приключилось? — спрашивает княгиня.

Тогда Талец кланяется княгине, вытягивает голову так далеко вперед, что она, кажется, вот-вот оторвется от шеи.

— Татьба и убийство! — говорит он. — Минувшей ночью этот вот смерд Векша подкрался в Вышнем городе к житнице боярина Драча, утнул княжьего мужа.

— Татьба и убийство! — шумят бояре. — Доколе это будет?! Суди, княгиня, по правде!

Смерд Векша — здоровый, молодой еще, широкоплечий человек, с копной волос, напоминающей спелую рожь, — босой, в одной сорочке и ноговицах, стоит посреди палаты, смотрит на бояр, воевод и, должно быть, не понимает, где он очутился и что произошло.

А потом видит княгиню, и на его окровавленном лице проявляется не то страх, не то надежда, — он валится ей в ноги.

Княгиня молчит. Тут есть кому допросить смерда, будет надобность — мужи и бояре, стоящие в палате, не только расспросят и допросят, а учинят еще и Божий суд: бросят человека в воду и будут следить, утонет ли он, заставят человека взять голой рукой раскаленное железо и станут смотреть, сгорела или не сгорела на руках кожа, — мужи нарочитые и лучшие бояре сделают все, что нужно, княгиня же скажет последнее слово, учинит суд по закону, по правде…

— Зачем полез в житницу боярскую? Пошто убил княжьего мужа? — допрашивают бояре.

Смерд Векша поднимает голову:

— Голодно… Жена, дети… Куда пойду? Купу у боярина имею — нечем отдавать, заставу у купца взял — нечем платить…

— Слыхали! Знаем! Все они одно и то же! — возмущенно кричат мужи и бояре.

— Бояре мои и мужи! — прерывает княгиня эти голоса и обводит взглядом бородатых людей, которые ждут княжеского суда. — Как будем судить за убийство?

— За смерть — смерть! — решительно произносит кто-то в толпе. — Как велит обычай.

Княгиня Ольга смотрит туда, откуда донесся этот голос, но не знает, кто это сказал: воевода Сморщ или боярин Ратша? Впрочем, не все ли равно, кто сказал? Смерть за смерть — так велит обычай, так думают все бояре, воеводы и мужи, так думает и сама княгиня.

Она поднимает руку:

— Аще убил смерд княжьего мужа, головнику — смерть. Но в это время выступает вперед боярин Драч, в темном опашне, с посохом в руках.

— А моя житница взломана, княгиня, — говорит он. — И не токмо раз был там смерд Векша. Урон несу, княгиня.

— Правда, княгиня! — гомонят бояре и воеводы, у которых то там, то здесь во дворах все чаще случаются разбой и татьба.

— Векшу на смерть, — заканчивает княгиня, — а двор его с женой и детьми на поток и разграбление.

— Вот это по правде, — разносится в гриднице.

***

Торной дорогой за Днепром едет с дружиной своей княжич Святослав. Ольга повелела им проехать далеко за Днепр, искать печенегов, а коли найдут — брать мечи, гнать их с поля.

Княжич Святослав едет впереди дружины, рядом с ним -Асмус. С детских лет воспитывал Асмус княжича, куда княжич, туда и он. Только все труднее и труднее становится Асмусу сопровождать Святослава в далеких походах. Пусти княжича — и помчится он за Итиль-реку, за Джурджанское море. А куда уж лететь старому воеводе? Не те лета!

Но Асмус никогда не жаловался и не пожалуется на то, что ему тяжко сидеть на коне и что подчас хочется подняться на высокий курган, лечь, растянуться на траве, отдохнуть. Нет, воеводе, который прошел из края в край эту землю, побывал за многими морями, стоял под стенами Константинополя, негоже сидеть на земле, должен он быть верхом на коне, с мечом в руках до самой смерти.

Да и не только это заставляет Асмуса сопровождать княжича. Ему выпала счастливая доля. С детских лет пестует он Святослава, передает ему все, что знает, учит тому, что сам умеет, готовит его к вокняжению.

Вот и сейчас едут они впереди дружины, широко открытыми глазами смотрит молодой княжич вдаль, любуется небом и землей, упивается запахами трав, да и начинает расспрашивать Асмуса.

Вокруг них широко расстилается поле. Над ним, как волна, пробегает свежий ветер, отряхивает росу с трав, раскачивает, гнет к земле белые цветы ромашки, желтые сережки шалфея, только ковыль противится, поднимает кверху свои упругие стебли, и изменчивая дымка, как седина, затягивает поле из края в край.

Княжич Святослав с дружиной своей едет дорогой, она вьется среди курганов, на вершинах которых стоят серые, вытесанные из камня изваяния богатырей, оборонявших с давних времен эту землю. Это Залозный шлях, гостинец, по которому ездят купцы — гости. Он тянется от города Киева до Итиль-реки, по нему можно ехать день, два, неделю, не повстречав человека, — только в траве будут стрекотать кузнечики, высоко в небе петь жаворонки, на склоне кургана порой засвистит сурок, а далеко-далеко, на горизонте, промчится, как туча, табун диких лошадей.

Но и княжич Святослав, и его дружина знают, что вокруг не безлюдная земля. Стоит свернуть с дороги, проехать с десяток поприщ — и глазам откроются села, городища, нивы, сады, колодцы. С незапамятных времен живут здесь люди: они пашут землю, пасут стада, бьют зверя в лесах, пересекающих поле, ловят рыбу в реках, что тихо несут свои воды в Днепр.

Про эту вот землю, про поле, по которому они едут, про даль, подернутую маревом, и расспрашивает княжич Святослав дядьку своего Асмуса.

— А там что? — указывает он рукою на север.

— Тут, княжич, поля и поля, а там леса, большие реки, озера. Если ехать все выше и выше, будет Оковский лес, далее — Волок, Заволочье, еще дальше— Верхние земли, Новгород и Ледяной океан. А за океаном уж варяги по морю, далее — ляхи, немцы, франки, а на острове в море — англяне…

— И повсюду до океана живут наши языки?

— Так, княжич, до самого океана живут языки наши. Иные из них жили тут, в поле, и над морем, а потом ушли в Верхние земли, иные вышли из-за Итиль-реки и породнились с нашими племенами.

— И все они тянутся к Киеву?

— Так, княжич, все они слушают Киев, ибо без него погибнут. Вот только вятичи, — он показал рукой на юго-восток, -дань платят не нам, а хозарам, да еще булгары по Итилю — они тоже вкупе с хозарами.

— Откуда же взялись хозары? — спрашивает княжич. Асмус задумывается.

— Там, над Итилем, — медленно отвечает он, — жили раньше наши люди, наши племена, а уж потом из земель полуденных пришли хозары. Не нашей они веры, чужого рода…

— Так нужно было их не пускать, бить.

— Не пускали, били, — отвечает Асмус, касаясь перебитой руки и вспоминая, должно быть, о давних ранах. — Да в землях наших было неспокойно, приходилось бороться с варягами. Сколько уж веков боремся против Византии, а хозары тем временем сели над Итилем, перерезали нам путь к морю, породнились, хотя сами иудеи, с императорами Византии — христианами, вот и должны мы платить им дань…

Святослав останавливает коня. Серыми своими глазами долго смотрит на восток, на синюю тучу, что плывет и плывет над горизонтом.

— И далеко до этих хозар? — спрашивает он. Останавливает коня и Асмус, смотрит на тучу.

— Вот этим полем, — медленно говорит он, — нужно ехать полный круг месяца, и тогда будет Итиль-река.

— А дальше, дальше?

— За Итиль-рекою, — продолжает Асмус, — будет Джурд-жанское, а по-нашему — Хвалынское море, за ним живут разные языки, — Вирменея, Персида, Ватр, Сирия, Мидия, Вавилон, Аравия, Индия, а там д'алеко-далеко, — хинцы…

Асмус прищуривает глаза, припоминает.

— А в полуденных землях, вон там, — указывает он рукой, -за нашим Русским морем, суть Ливия, Нумидия, Масурия, там Еюпет, Фива…

— А ты везде там бывал, дядька Асмус? Асмус глубоко вздыхает.

— Мир велик, княжич мой, — говорит он, — и одному человеку его не обойти. Да и что мир? Своя земля, свои языки и роды — их я, княжич, знаю и люблю.

Вечером они остановились в широком поле под высоким курганом, спутали коней, на склоне кургана положили седла и разостлали попоны, собрали хворосту, высекли огонь, разожгли костер.

Кто— то из дружинников достал из мешка кусок конины, нарезал ее тонкими ломтями, поджарил на кончике копья над костром и первый кусок подал княжичу.

Это была добрая трапеза — мясо пахло дымком и хрустело на зубах, пахнул дымком и хлеб, взятый с собою из Киева, а глоток крепкого меда из меха будил воспоминания и нес на своих крыльях в далекое прошлое и туманное будущее.

В степи было необычайно тихо, только где-то изредка бил перепел, порой издалека доносился отзвук топота диких коней, а потом приходила и стыла тишина — вечная, казалось, и все же неповторимая.

Все легли спать. Прямо на земле, среди душистых трав, положив головы на седла. А несколько дружинников пошли далеко в поле — следить, чтобы кто-нибудь ночью не подкрался к кургану.

Княжич Святослав лег рядом со своими дружинниками, как и они, положил голову на твердое седло, вытянулся на попоне, раскинув широко руки, засмотрелся на небо, на звезды.

***

Дядька Асмус не ложился, а долго еще сидел, прислонившись спиной к каменному изваянию богатыря на могиле.

— Вот и стемнело, — тихо говорил он. — Ночь… Чуешь, княжич, как плывет земля?

— Куда?

— Земля плывет в океане на четырех рыбах-китах.

— А вверху что, над нами?

Асмус закинул голову и долго смотрел на небо, на котором тут и там вспыхивали, пока не усыпали всю синеву, звезды.

— Небо — такожде океан, звезды — светила богов, — доносился его голос. — Там, далеко-далеко, есть остров Буян из алатырь-камня, где живут Перун и богиня Лада, лежит громовой змей, гнездится птица-буря, роятся пчелы-молнии, стоят закрома дождей… Там, — он указал в темноте на восточную часть неба, — рай, где живут боги наби и текут реки из молока и меда, гам, — указал он на запад, — черныш океан, куда на ночь уходит солнце, а днем прячутся звезды…

— А люди?

— У каждого человека своя судьба, назначенная Перуном. Суть судьбы счастливые, суть и несчастливые. У нас с тобою, княжич, счастливые судьбы.

— Почему?

— Мы — вой, княжич, защищаем родную землю, оставим ее, когда позовет Перун, и нам уже уготовано место в его садах. Разве это не счастье?

Костер на склоне кургана то разгорался, то угасал, голос Асмуса звучал то громче, то тише; и Святославу временами казалось, что слышит он голос не Асмуса, а каменного богатыря, который, опустив руки вниз, стоит на кургане, смотрит широко раскрытыми глазами в темную даль-

— Свет широк, княжич Святослав, и зря вокруг — много земли в нем занимает Русь. Но есть на свете! злые силы, злые языки, а среди них хозары и ромеи, они ненавидят нас и хотят уничтожить. Много зла уже видела от них Русь, а еще больше увидит, ибо они аки шашель, что дерево точит, черная туча, что застилает солнце.

Святослав приподнимается на локте, придвигает голову к Асмусу:

— Так почему же не идем супротив них? Везде я слышу эти слова.

Асмус отвечает не сразу.

— Было время, — говорит он тихо, задумчиво, часто останавливаясь, — и мы, русские люди, били врага, аще он показывал меч. Варяги к нам шли — били их нещадно, теперь они духа нашего боятся, служат верно.

— Воевода Свенельд тоже варяг, Асмус!

— Так, княжич, Свенельд — варяг, но не о нем говорю. Были другие, иные варяги. Киев-град и вся эта земля, — он обводит рукою вокруг, — как остров в океане — со всех сторон набегают волны. Разные ходили на нас племена и орды: были тор-ки — разбили, черные клобуки — рассеялись они по всей нашей земле, шли булгары — показали им меч, пробовали напиться воды из Днепра обры — погибоша, а те, что остались, побежали за горы, на запад… Многих врагов видела Русь и всех поби-ваша. Били их Гостомысл, Кий, Щек, Хорю!, князья Олег и Игорь и великое множество людей наших.

Святослав видит, что Асмус встает, смотрит вдаль. Вскакивает и он, становится рядом с дядькой, смотрит на восток… А еще замечает Святослав, что Асмус ищет его руку и сжимает ее своей горячей десницей.

— Вечная память князьям нашим и всем людям, аще полегли за Русь! — вдохновенно говорит Асмус.

— Вечная память! — повторяет за ним Святослав.

И странное, большое чувство охватывает душу княжича. Он стоят, сжимая руку старого своего дядьки, и кажется ему, что оба они и дружина, отдыхающая вокруг, как травы, цветы, как все живое, вырастают из этой теплой, пахучей земли, касаясь неба, что лишь продолжает твердь…

— Так почему же не бьем мы хозар и печенегов? — снова спрашивает Святослав и сам крепко, сколько есть у него сил, сжимает руку Асмуса.

— У тебя сильная рука, — слышит он в ответ и видит перед собою освещенное багрянцем костра лицо Асмуса и замечает, что лицо это сурово, задумчиво. — Хозар и печенегов мы должны остерегаться, должны бороться с ними, чтобы жить… Так говорю я, Асмус, так говорит дружина, многие люди. Но есть враги и кроме них, а этих врагов должны мы беречься пуще хозар и печенегов.

— Кто же они, дядька, скажи?

— Враги эти среди нас, княжич. Они обокрали землю нашу, взяли поля и леса, реки и озера, они собирают злато и серебро, и это они мирятся с хозарами и греками.

— Значит, это христиане? — вырывается у Святослава.

— Нет, это не токмо поганцы христиане, много их есть и среди людей нашей, истинной веры. Кто забывает про Русь, а думает только о себе, — тот наш враг.

— Значит, И мать моя, княгиня… — наклоняется к самому его уху княжич Святослав.

— Нет! — громко отвечает Асмус. — Наша мать-княгиня мудра, справедлива, она первая среди людей русских и перед Богом и перед всем светом.

— Кто же тогда? — спрашивает Святослав.

— Пройдет время, — медленно отвечает Асмус, — и ты увидишь, кто, не призывая всуе Бога, хочет добра и счастья Русской земле, а кто, хотя и клянется всеми богами, приносит Руси только зло. Я не скажу тебе, княжич, кто эти люди, ибо врага познаешь, только когда встречаешь с глазу на глаз. В своей жизни ты встретишь их и сразу узнаешь. Будь тогда безжалостным, борись с ними.

— Я их уничтожу, покараю… Асмус, казалось, не слышал его слов.

— А если, княжич, увидишь, что не сможешь выстоять против них, дай им то, чего они жаждут, — злато и серебро, но не -отдавай Руси, сам борись за нее… Ты — Игорев сын, будь как отец твой!

— Дядька Асмус! Я буду поступать, как отец Игорь, я никогда не забуду своей земли, моих людей…

— Да будет так, княжич! А теперь ложись, спи…

***

Ключница Ярина жила в каморке, пристроенной к стене терема со двора, где были конюшни, клети, погреба, стояла кухня, а в клетях и таких же каморках ютилась многочисленная дворня. Но каморка Ярины отличалась от остальных — одна дверь ее выходила во двор, другая же, невысокая и узенькая, через которую могла протиснуться только Ярина, вела в княжеский терем. Часто ключница ходила туда сама; днем и ночью могла ее туда позвать, да и частенько звала княгиня Ольга.

Поздней ночью ключница Ярина не спала. Но не потому, что ждала зова из терема. Распахнув наружную дверь, она сидела на пороге и все думала и думала о минувшем дне, о красном пятне на скатерти в трапезной.

На глаза ее набегали слезы, но она сдерживала их. На дворе было совсем тихо, вокруг все спало, отдыхало; слышно было только, как где-то поблизости, в конюшнях, лошади бьют землю копытами; порой долетали со стен приглушенные голоса ночных сторожей, да еще ветер из-за Днепра тихо шевелил ветвями дерева, росшего неподалеку. Зачем плакать, если никто не увидит слез, к кому взывать, если никто не услышит?

А Ярине так хотелось, чтобы кто-нибудь увидел и унял ее слезы, чтобы кто-нибудь выслушал ее горькую жалобу и успокоил бы теплым, ласковым словом, — ведь такого слова, ласки, тепла ждала она всю жизнь…

Всю жизнь! Кажется, как легко и просто вымолвить эти слова, но как много за ними кроется дней и ночей, долгих и тяжких лет горя, муки, обид и отчаяния…

Впрочем, горе, мука, обиды и отчаяние бывали не всегда. Вспомни, Ярина, как когда-то, в давно минувшие годы, после смерти отца и матери, погибших в поле, привела тебя нужда в город Киев, как работала ты молодой еще девушкой у купца Ратши на Подоле, перешла с ним, когда он разбогател, на Гору. Не сама ты хотела — купец подарил тебя княгине Ольге, так и стала ты княжьей дворовой.

Нет, Ярина, ты была тогда молода, радовалась, когда попала к Ратше, не помнила себя от счастья, очутившись на княжьем дворе, мечтала, молилась Перуну и всем другим богам, все чего-то ждала.

И ты, Ярина, дождалась! Должно быть, была ты очень красива, раз на тебе остановился взгляд княгини, наверное, была ты приветливой и ласковой, раз допустили тебя в трапезную, и, уж конечно, ты не щадила своих сил, не знала устали, была честна, раз именно тебя среди множества дворовых женщин сделала княгиня Ольга своей ключницей.

Долго сидела ключница Ярина на пороге и припоминала, как все это случилось и как на самом деле были у нее в те давние годы и красота, и тепло, и приветливость, и, самое главное, жила надежда в сердце.

На что же она надеялась? Вряд ли могла бы теперь Ярина ответить, но ведь у каждого есть своя надежда, нет на свете человека, который бы не надеялся, хоть мало таких, у кого надежды свершились.

Когда— то была Ярина молода, любила сама, да и ее любили. У отрока князя Игоря, Роксая, были голубые глаза, волосы напоминали лен. Они не раз встречались в княжеском саду, но так ни в чем друг другу и не признались, только чувствовали, что полюбили друг друга навеки. А потом поехал Роксай с князем в Искоростень -и не вернулся. Так появилась и исчезла надежда. Вот теперь и покатилась из глаз Яри-ны слеза.

А жизнь шла, рождались новые надежды. Это было давно, когда, как хорошо помнит Ярина, тут, на Горе, жить было трудно, князья и дружины их спали чутко. Случались ночи, когда они и вовсе не снимали брони, а стояли на городских стенах, потому что над Днепром, а часто и под самыми стенами города бродил, звеня копьями, враг… То были трудные годы, тяжкая жизнь, много воев полегло тогда на городских валах. Как и все, Ярина помогала воям, обмывала и перевязывала раны. А когда не стало Роксая, остались все же другие люди, был князь с княгиней, были их дети.

И она отдавала им все свои силы. Несколько детей княгини Ольги умерли, сыновья Святослав и Улеб выросли, ключница Ярина вынянчила их на своих руках: не свое, чужое, но все-таки дитя — кто же ему поможет?

Теперь Гора не та! Стены ее продвинулись ближе к Подолу, глубоко врезались в Перевесите, протянулись и вниз вдоль Днепра, до варяжских пещер… А сколько теперь здесь стало люда! Были когда-то князь со своей дружиной, а теперь и бояре, и воеводы, и купцы, и послы, да у каждого свой двор и холопы, да у всех еще гридни. На всех них работают кузнецы, ремесленники. Как улей, гудит Гора, а в улье том, словно матка, — княгиня; пчелы чосят мед, а сколько же тут трутней!

Когда— то Ярина не думала так и не сказала бы, с чего она стала бы такое говорить! Но ведь сколько уже лет видит она и слышит, как идут к князьям все эти бояре, воеводы, купцы и послы, что живут на Горе, как облепляют их тиуны и ябедьники и как каждый из них просит себе пожалованья -землей, лесами, водами, а то и просто золотом и серебром из княжьей казны.

Только Ярина никогда не просила у князей пожалованья, сами же они про нее забыли. Просить, а чего просить? У нее в руках ключи от теремов княжьих, от всех покоев, кладовых клетей. Хотела бы Ярина — и оделась бы, и обулась, накопила бы полный сундук всякого добра…

Почему же у Яриньг так пусто в ее каморке; в сундуке, у постели, лежат только два куска полотна, что напряла и выткала она своими руками? Из добра у Ярины есть несколько сорочек, сапожки и платно носит она, пока не износятся, еще есть у нее платно — подарок княгини, в котором служит она князьям в трапезной.

И не о том горевала теперь ключница Ярина, не о том жалела, что ничего у нее нет. Ей, старой и немощной, показалось в этот вечер, что отняли у нее душу. Читать дальше ...

***

КНИГА ВТОРАЯ

НАД МОРЕМ РУССКИМ

017. СВЯТОСЛАВ. С. Скляренко.

---

038. СВЯТОСЛАВ. СКЛЯРЕНКО СЕМЕН ДМИТРИЕВИЧ. КРАТКИЙ ПОЯСНИТЕЛЬНЫЙ СЛОВАРЬ, КОММЕНТАРИИ, ХРОНОЛОГИЧЕСКАЯ ТАБЛИЦА

***

В начало, читать

Источник : https://www.litmir.me/br/?b=24988&p=11

***