Святослав 009.Скляренко С.Д. - 4 Ноября 2021

Главная » » Святослав 009.Скляренко С.Д.

23:44

Святослав 009.Скляренко С.Д.

***

Императоры Византии владели, правда, одним могучим средством: они вооружали и натравливали народ на народ, сеяли между ними вражду и раздоры, имели многочисленное наемное войско и флот, ужасали своих врагов таинственным греческим огнем, который казался непросвещенным, темным людям небесными молниями, стрелами самого Бога.

Но все же и это крайнее средство не смогло спасти Византию. Да, Восточная Римская империя существовала. Византия долгое время процветала, славилась. Но это был лишь блестящий метеор. Тот, кто смотрел на него, не мог не поражаться, но чем ярче он сверкал, тем скорее должен был сгореть.

Неудивительно, что среди императоров ромеев было так много никчемных, неспособных. Начиная от Юстиниана и до конца империи их было пятьдесят девять. Среди них попадались умелые полководцы, кое-кто занимался и наукой. Но большинство из них — развратники и пьяницы, бездарности или звери в человеческом облике: они убивали друг друга, резали, отравляли, топили, залили Соломонов трон кровью.

И Константинополь был не так богат, как кое-кому казалось. Императоры приходили и уходили, и после каждого из них уменьшались богатства Византии, ее золото и серебро раздавалось, раскрадывалось. Для того чтобы устроить прием в какой-либо из палат, приходилось уже собирать паникадила, ковры, посуду из других палат. Облачения императора, его сановников, чиновников, духовенства давно уже были в весьма плачевном состоянии. Недаром посол франкский Лиутпранд писал своему королю об «убогой пышности» Большого дворца.

И сейчас, в то время как княгиня Ольга странствовала по Константинополю, император Константин не раз призывал к себе эпарха города — Льва, паракимомена Василия, великого папию и советовался с ними, как принимать княгиню Ольгу, через какие залы следует ее проводить, в каких палатах угощать, чтобы она, избави Боже, не узнала правды о дворце императоров.

***

И наконец восьмого сентября 957 года царевы мужи известили княгиню Ольгу, что император Константин на следующий день примет ее с купцами и послами в Большом дворце.

Девятое сентября! В своей келье, загибая палец за пальцем, княгиня Ольга подсчитывала, сколько же дней прошло с того времени, когда она со своими лодиями остановилась на Суде. И не только дни — надо было считать и ночи, которые росли, удлинялись вместе с тревогой, печалью и возмущением княгини Ольги.

Но она молчала, терпела, ждала. Императора Константина, говорят мужи, нет в столице, император приехал, но болен… Солнце вставало над Перу и садилось в голубые воды Пропонтиды; в Суд приходили и опять уходили корабли из разных земель; только лодии русской княгини все стояли там и стояли, а в сердце ее нарастали отчаяние и обида.

Но она ждала не напрасно! Девятого сентября, завтра, княгиня Ольга будет в Большом дворце, увидит императора, будет говорить с ним…

Для приема княгини Ольги была назначена Магнавра — Золотая палата, в которой обычно принимали иноземных царей и послов. За тем, чтобы Магнавра была достойно убрана, следил великий папия, все диэтарии во главе с примикарием, десятки ламповщиков, уборщиков. Несколько дней и ночей они мыли и натирали мраморные полы, наливали масла и оправляли фитили в кадилах на стенах и в паникадилах, висевших под куполом.

В условленный час Магнавра сияла. В углу ее, на высоком, покрытом темно-багряными коврами помосте, стоял большой, отлитый из серебра, позолоченный и украшенный эмалью и инкрустациями Соломонов трон — для императора, пониже — кресло для соцарствующего императора Романа II, еще ниже — золоченые, покрытые пурпурной тканью кресла для семьи императора.

В Магнавре не могли вместиться все приглашенные на прием члены сената и синклита, а потому часть их стояла в приделах, отделенных от палаты высокими арками. В восточном и северном приделах теснились хоры из святой Софии и церкви святых Апостолов, но арки этих двух приделов были завешены — певчим запрещалось видеть василевса.

Час приема близился. В Орологии уже было полным-полно сановников, патрикиев, чинов кувиклия; одни из них, собираясь группами соответственно рангам, беседовали между собою, другие, поважнее, сидели на лавках и незаметно дремали. Они ждали, что вот-вот из-за завесы палаты появится папия, даст знак входить…

Но папия не входил. Уже в его приделе — первом слева от входа — диэтарии приготовили кадило, уже пахучий дымок пробивался из-за завесы в палату, но серебряные двери покоев императора были закрыты, два кувикулария возле них стояли безмолвно, неподвижно.

Императоры Константин и Роман одевались. Это была сложная церемония. Диэтарии принесли из кладовой придела святого Федора большие сундуки с царским одеянием — деви-тиссиями, мантиями и ларцы с венцами. Когда диэтарии вышли, безбородые евнухи начали одевать императоров…

На этот раз император Константин заставил себя долго ждать. Уже все сановники — евнухи, патрикии, высшие чины гвардии — стояли позади и по обеим сторонам трона, жались друг к другу и старались не шевелиться, уже папия — который раз! — в своем приделе раздувал и раздувал кадило, певчие, стоявшие за завесами, обливались седьмым потом, а императора все не было.

Наконец среди напряженной тишины, царившей в Золотой палате, послышались шаги множества ног из южного придела, примикарии диэтариев широко распахнули серебряные двери, и император ромеев Константин, а за ним соцарствующий Роман появились на пороге.

За завесой послышалось мелодичное пение хора Софии:

Многая лета венценосному императору…

А император в багряном, золотом щитом дивитиссии, перехваченном широким поясом, с мантией на плечах, выйдя через серебряные двери, остановился перед иконой Христа, поклонился, поднялся по ступеням и очень медленно опустился на трон.

Тогда папия взял свое кадило, прошел с ним по палате, начиная от дверей на запад, до трона императора, обкурил царя, подгоняя в его сторону струйки ладана и смирны.

— Многая лета богохранимому нашему василевсу! — гремел хор.

Так сидел на троне император Византии, наместник Бога на земле, василевс Нового Рима, властелин миллионов людей.

— Логофета! — начал он церемонию, обращаясь к папии. Далее все пошло очень быстро. Раздвинув завесу, папия вышел в Левзиак, где его уже ждал адмиссионарий. Тот сразу кликнул логофета. И вот логофет появился в западных дверях, упал ниц перед императором, а позади него показалась княгиня Ольга.

***

Княгиня Ольга не напрасно провела так много времени на подворье монастыря св. Мамонта. Среди людей, которых она там встречала, попадались и те, кто побывал в Большом дворце, и от них княгиня Ольга уже знала, какие палаты и чудеса находятся в этом дворце, как и где принимают императоры, слышала, конечно, и про Золотую палату — Магнавру.

И все же княгиня не могла представить себе всего, что ее ждет, и, остановившись на пороге Магнавры, на мгновение растерялась. Перед нею тянулась длинная и широкая, вся залитая огнями палата, вдоль стен ее стояло бесчисленное множество людей, а в конце палаты, где было больше всего света и где все сияло золотом, высился покрытый багряными коврами, украшенный золотыми деревьями, под которыми стояли позолоченные львы, помост, на нем — золотой трон, на троне же, как сразу поняла княгиня Ольга, сидел император Константин.

Тысячи глаз были в эту минуту прикованы к ней. Все знали, кого в этот день принимает император Византии, каждый из этих людей много слыхал о русах и хотел их увидеть, хотел узнать, какова из себя северная княгиня, как она одета, как будет держаться в Большом дворце.

Княгиня стояла на пороге Магнавры. Она была чересчур бледна, слишком сурова, со своими темными глазами, сжатыми устами… Одета была княгиня в белое платно из тонкого шелка с серебряными крестами, с золотой каймой по подолу, подпоясана широким красным поясом; на плечи ее легко было накинуто корзно из алого бархата, отороченное соболями; голову княгини прикрывала белая шелковая повязка, концы которой спускались на плечи. На шее висел знак княжеского рода — золотая гривна с подвесками; от висков спадали большие, украшенные дорогими самоцветами колты.

Жены, стоявшие позади княгини, одеты были проще, но достойно; на них были не пышные золотые или серебряные одеяния, а темные платна; только на двух, принадлежавших к княжескому роду, платна были багряные, с золотой искрой. Пояса у всех, вставки на груди и плечах, головные повязки ткали искусные киевские мастера, бравшие свои узоры с цветов, трав, диковинных зверей.

Еще дальше, за женами, стояли длинноволосые, с большими бородами купцы и послы, своей статью и одеждой напоминавшие воинов. Они были в темных, шитых золотой и серебряной ниткой свитах, подпоясаны высокими кожаными поясами с карманами для ножа, огнива, горсти соли. Не было только у них мечей.

Когда княгиня двинулась с места, случилось чудо. Все в палате стояли неподвижно, никто не произносил ни слова, и внезапно в этой тишине послышались чарующие звуки — это на позолоченных деревьях запели сделанные каким-то умельцем птицы, потом зашевелились, открыли свои пасти и ударили хвостами о землю позолоченные львы, они высовывали длинные языки, рычали.

Но княгиня уже слыхала об этих чудесах и не обращала внимания на позолоченные деревья и львов. Она видела другое — несколько евнухов подставляли ей свои плечи, чтобы она оперлась, но княгиня решительным жестом отказалась. Когда же логофет, шагавший впереди нее, подал ей знак остановиться и пасть ниц, она не остановилась, а продолжала идти вперед, за нею шли жены из ее свиты, послы, купцы, толмачи и слуги — больше ста человек.

И только когда до трона было уже совсем близко, княгиня Ольга остановилась, а за нею встала и вся ее свита. Теперь княгиня ждала, что скажет логофет.

Но логофет молчал, молчали и все в палате. На их глазах, под торжественное пение хоров, несшееся одновременно с двух сторон, трон Соломона стал подниматься вверх, покачнулся на одном месте, остановился. Теперь император Византии был выше всех в этой палате. Он, казалось, повис в воздухе, а сзади него, на стене, виден был лик Христа.

— Император ждет слова! — прошептал логофет.

— От рода русского и всех князей его прибыли мы сюда, чтобы имать любовь с царем греческим, совершенную на все лета…

В торжественной тишине логофет, рядом с которым стоял толмач, громко повторил слова княгини Ольги.

— А в знак любови нашая принесли мы царю греческому дары наши, просим их принять на многие лета…

Хор в приделе запел:

Многая лета императорам, Многая лета!

Купцы и послы вышли вперед и стали складывать перед троном императора дары…

Тут, в Золотой палате византийских императоров, привыкли уже к подаркам послов разных земель, и чем, казалось, могла удивить императора княгиня из какой-то северной, суровой и холодной земли после послов из Египта, Аравии, Армении и еще более дальних земель? Все ждали, что это будут вполне обычные, а может, и жалкие для Золотой палаты дары.

Но уже с самого начала стало ясно, что Руси есть что показать в Византии и что княгиня Ольга знала, что привезти и чем поразить императора ромеев.

Купцы из Руси положили перед престолом императора меха горностая, такие белые, что от них, казалось, исходило сияние; за ними легли меха лисиц, черных, как небо ночью, ровные, блестящие; вот растянулся мех медведя, страшный, грозный; вот закачались целые связки куниц, тускло засияли шкуры бобров, за ними — соболей и еще какого-то зверя…

В Золотой палате было очень тихо, без знака императора тут никто не смел произнести ни одного слова. Но когда меха устлали мрамор, в этой тишине слышно стало тяжелое, сдерживаемое дыхание множества людей, послышался шум — все переступали с ноги на ногу, чтобы разглядеть дары киевской княгини.

И это было лишь начало. Как только отошли первые купцы, несшие меха, их место заняли другие: на ковры и мрамор начали сыпаться грозди горючего камня, рядом с ними выросла целая гора изукрашенного лучшими новгородскими мастерами рыбьего зуба… В Магнавре раздался стук предметов, падавших на пол, но еще явственней слышалось громкое дыхание людей.

А купцы уже принесли на вытянутых руках и положили перед самым престолом императора, неведомо когда успевшим опуститься на помост, окованные золотом, выложенные жемчугом, украшенные эмалью и самоцветами, излучавшими огни, меч, шлем, золотой щит — изделия золотых дел мастеров из Киева и Родни.

Император Константин смотрел на дары княгини Ольги, и блеск его глаз, руки, вцепившиеся в поручни престола, говорили о том, что он, как и все присутствующие в Золотой палате, весьма поражен тем, что произошло, что он не ждал таких щедрых и драгоценных даров. Однако император, как и приличествовало его особе, старался не выдать своих чувств, а потому сдержанно и холодно велел логофету передать северной княгине, что он благодарит за дары и принимает их как знак любви и дружбы, которые издавна существовали и должны существовать между империей и Русью.

А потом быстро, так быстро, что княгиня и ее послы даже не успели заметить, погас свет в приделе, где стоял трон императора, и сам он исчез, будто здесь, в палате, его и не бывало. Прием в Магнавре закончился…

Но весь прием в Большом дворце еще не был закончен. Как только император Константин покинул Золотую палату, княгиню Ольгу и ее свиту окружили придворные. Они повели ее галереями, переходами в палату Юстиниана, где княгиню должна была принять императрица.

Из Золотой палаты до палаты Юстиниана было совсем близко, какая-нибудь сотня шагов — через Левзиак или еще ближе — через галерею Сорока мучеников и Дафну. Но княгиню Ольгу повели совсем иным, длинным путем — через галерею Триконха, Апсиду, портик Золотой Руки, триклин девятнадцати а'ккувнтов, — бесконечными переходами, галереями и, наконец, через внутренний Ипподром дворца.

Делалось это, конечно, умышленно. Во всех палатах, галереях, переходах, на колоннах и арках, мимо которых они проходили, были развешаны роскошные ткани, стояли золотые, эмалевые и литые из серебра амофоры и вазы, повсюду висело оружие — мечи, кольчуги, щиты, а во многих местах в стеклянных ларцах лежали короны, кресты, царские одежды…

Если бы кто-нибудь из сопровождавших княгиню Ольгу и ее свиту ошибся и повел их не этим путем, а через другие палаты и галереи, гости из Руси удивились бы, увидев бедность и убожество Большого дворца. Но княгиню Ольгу вели через помещения, куда были снесены богатства не только Большого дворца, но и всего Константинополя. Эти богатства поражали княгиню и особенно тех, кто был на приеме вместе с нею.

Так дошла она наконец до палаты Юстиниана, одной из лучших палат Большого дворца. Высокий потолок, откуда через окна потоками вливался свет, поддерживали колонны из зеленого мрамора, а на нем лучшие мастера высекли похожие на кружево тончайшие узоры. Над колоннами были сделаны мозаики, изображавшие покойных императоров и их подвиги.

В конце палаты, как и в Магнавре, на высоком, покрытом пурпурными коврами помосте стояли два позолоченных кресла; в одном из них, посередине, сидела императрица Елена, а справа от нее — ее невестка, жена императора Романа, Феофано.

И царица Елена, и ее невестка оделись ради приема как можно богаче. На императрице была пурпурная мантия с золотой каймою, на Феофано — лиловая мантия с серебряной каймою. На обеих августах сияли золотом и самоцветами диадемы, а на грудь спадали ожерелья из драгоценных камней. Феофано вплела в волосы еще несколько нитей жемчуга.

Императрица и ее невестка были не одни в зале. Перед их помостом и вдоль стен стояли знатные придворные дамы с высокими, похожими на башни прополомами на головах. Каждая дама имела свой ряд и свое место. А впереди всех стояла высокая женщина — так называемая опоясанная патрикия, правая рука императрицы, главное лицо в гинекее, от одного слова которой зависели успех, почести, слава, а порой и жизнь каждой дамы из свиты императрицы.

Но сейчас в палате Юстиниана руководила приемом не опоясанная патрикия, а препозит двора со своими слугами. Он первый поспешил в зал, за ним вошла княгиня Ольга. В зале было необычайно тихо, слышался только шелест шелка на женщинах.

Среди этой тишины препозит торжественно провозгласил:

— Княгиня русов Ольга.

Императрица Елена склонила голову, подавая знак, что она согласна принять русскую княгиню.

Княгиня Ольга пошла вперед. За нею одна за другой шли княгини и боярыни. По знаку препозита княгиня остановилась.

Обычно на этом месте послы и гости, которых принимала царица, также должны были падать ниц. Но княгиня Ольга и перед императрицей не опустилась на колени, она только поклонилась; вслед за нею склонились все русские жены.

И снова, как и в Золотой палате, княгиня Ольга приветствовала императрицу; снова жены киевские положили перед троном дары — эмали, чудесные ожерелья, шкатулки из рыбьего зуба, а императрица благодарила княгиню.

Тогда за завесами заиграли два органа, и под их мелодичные звуки императрица Елена и ее невестка Феофано вышли из палаты, а опоясанная патрикия еще с несколькими женщинами в прополомах повели русскую княгиню в Кентургий -большой высокий зал, потолок которого поддерживали шестнадцать мраморных колонн.

Княгиня Ольга была уже очень утомлена, ходить ей пришлось немало, за все это время никто из них не присел — их водили, либо же они вынуждены были стоять. Очевидно, и сами хозяева понимали, что их гости устали. Опоясанная патрикия предложила княгине Ольге сесть в Кентургий и отдохнуть, пока их не позовут в китон императоров.

Княгиня Ольга села и сразу же забыла об усталости. «Вот теперь, — думала она, — будет случай поговорить с императором».

В покое, стены которого были обиты пурпурным бархатом, у небольшого позолоченного стола сидела вся семья императора — он сам, его жена Елена, сын Роман с женой Феофано и несколько дочерей.

Тут все было гораздо проще и, должно быть, лучше, чем в больших залах, где только что побывала княгиня Ольга. Там не утихал шум человеческих голосов, музыка, пение; там глаза болели от яркого света и нечем было дышать. А в этой палате было тихо: несколько светильников, горевших по углам, успокаивали глаз; за широко распахнутыми на балкон дверями видна была аллея пышного парка, ряды стройных кипарисов, залитые лунным сиянием серебристые воды Пропонтиды.

Когда княгиню Ольгу ввели в покой, император Константин, успевший уже переодеться в легкий коловий, встретил ее просто, приветливо.

— Я думаю, — сказал он, — что в наших палатах княгиня Ольга вкусила достаточно горького, и поэтому пригласил сюда — отведать сладкого.

На блюдах и мисках, стоявших на столе, горою лежали финики, виноград, цареградские рожки, прекрасные вазы были наполнены фруктами, а кувшины — вином.

За столом здесь прислуживали лишь знатные придворные дамы, они неслышно появлялись из-за завес, ставили на стол Новые и новые плоды, наливали вино и незаметно исчезали.

Так в этом укромном уголке Большого дворца началась беседа княгини киевской с семьей императора Константина. Княгиня Ольга еще в Киеве от своих священников неплохо узнала греческий язык. За время вынужденного ожидания в Золотом Роге она уже выучилась говорить бегло и теперь довольно свободно отвечала на вопросы императора и членов его семьи.

А вопросов этих было много. Княгиня Ольга понимала, что они ничего, вовсе ничего не знают о Руси и даже не представляют себе той далекой страны, откуда она приехала. Смакуя вино и закусывая нежными плодами юга, они спрашивали: правда ли, что люди ее страны ходят голые, а когда холодно, залезают в норы и укрываются мехами; правда ли, что в Киеве приносят в жертву богам много людей; живут ли за Рифейскими горами одноглазые люди?

Не только члены его семьи — сам император Константин, писавший трактаты о Руси, не представлял себе по-настоящему, что это за земля, какие там люди. Он почему-то думал, что Русь расположена по правому берегу Днепра, да и то лишь в его верховьях, а на левом берегу живут какие-то усы да еще хозары; он считал, что печенеги владеют всем берегом Понта Евксинского, до самого Херсонеса с Климатами, и всеми землями от Дуная до Дона.

— Нет, император, — отвечала княгиня Ольга, — Русь живет и на правом и на левом берегах Днепра, а печенеги — это лишь туча, что бродит по землям русским.

— Четыре колена печенегов, — начал император, — Халовои, Явдергим…

Княгиня Ольга усмехнулась.

— Я знаю эти четыре колена, и они знают Русь… Но у Руси гораздо больше колен, племен, земель. Русь спокон веку сидит над Днепром и дальше, до самого Студеного моря, а печенеги только приходят и уходят.

И княгиня Ольга терпеливо рассказывала, какова на самом деле Русь, как живут люди над Русским и Студеным морями, рассказывала кратко и об обычаях, вере, быте русских людей.

Все очень внимательно слушали рассказ княгини Ольги, и было заметно, что они следят не только за ее словами, но и за каждым движением, взглядом, жестом…

Особенно же внимательно следила, не отрывая от нее глаз, невестка императора Феофано. От своих послов и от многих людей уже здесь, в Константинополе, княгиня Ольга слыхала историю этой девушки, которая была гулящей дочерью кабатчика, а стала женой молодого императора Романа. Послы говорили княгине и о том, что Феофано считается самой красивой женщиной в мире.

Княгиня Ольга пристально смотрела на Романа и Феофано. Они безусловно были друг другу под стать: у Романа, стройного, как кипарис, были прекрасные глаза, светлое лицо, говорил он тихо, вдумчиво, а Феофано напоминала очаровательный южный цветок — она была сильной и в то же время нежной, волосы у нее были темные, а кожа на лице и теле напоминала мрамор, в глубине темных глаз играли неуловимые огоньки. Она могла смеяться, но вдруг в ее лице появлялось что-то хищное, злое.

Но не только это увидела в тот вечер наблюдательная княгиня Ольга в глазах Феофоно. Несколько раз, когда император Константин обращался к сыну Роману, княгиня Ольга перехватывала взгляд Феофано, которым она впивалась в императора. И почему-то ей казалось, что это не невестка смотрит на свекра, а хищная, дикая кошка, змея — что-то зловещее и страшное появлялось в эти минуты в глазах Феофано.

Император и все члены его семьи удовлетворили свое любопытство, кое-кто уже начинал расходиться. Сославшись на усталость, простилась и ушла императрица Елена, попрощавшись с княгиней, удалились Феофано и Роман. Заметно было, что и сам император хотел бы уже закончить прием. Он сделал знак, и опоясанная патрикия подала блюдо, на котором горкой были насыпаны золотники. Это было добротное золотое блюдо, выложенное драгоценными камнями и эмалью с изображением Христа на дне.

Император Константин, подавая это блюдо княгине Ольге, сказал:

— Я дарю это блюдо с образом Христа в знак нашей любви, и да живет она, пока светит солнце.

Княгиня Ольга встала, приняла блюдо и поцеловала образ Христа. Она понимала — на этом заканчивается прием, — но она не могла допустить мысли, что не сделает того, ради чего шла в Большой дворец: ведь она еще ничего не успела сказать императору.

И, воспользовавшись этой последней минутой, она задержала блюдо в своих руках и произнесла:

— От земли Русской принимаю я в дар это блюдо, благодарю императора за щедрость и ласку, но хочу спросить о том, зачем ехала сюда…

Император выслушал княгиню, и облачко недовольства появилось на его лице. После дара императора, согласно церемониалу двора, гостям надлежало только поблагодарить и прощаться…

Она видела, что император недоволен и не хотел бы ее слушать, но не знала, увидит ли его еще раз, и потому вынуждена была продолжать:

— Я, великий василевс, хочу сказать немного… Приехала я сюда и все ждала, чтобы договориться о нашей торговле, говорить хотела о городах греческих на Русской земле и про город Саркел, построенный на нашем пути к Джурджанскому морю, да еще про Климаты и о том, чтобы императоры, а паче молодые, да и дщери царского рода приехали как-нибудь в Киев-град, где я живу и княжу с сынами моими Святославом и Улебом…

Император Константин внимательно выслушал княгиню, улыбнулся и ответил:

— Много вопросов задала мне княгиня русская, и много пришлось бы мне говорить, чтобы ответить на них. Но сейчас уже поздно, княгиня Эльга, к тому же я нездоров… Что ж, мы встретимся еще раз и тогда поговорим обо всем подробно… Сегодня прощай, княгиня Эльга!

Он едва наклонил голову и вышел из китона.

На этом все и кончилось в тот вечер в Большом дворце. Императоры удалились, ушла и опоясанная патрикия со своими помощниками; остался только паракимомен Василий, он и проводил княгиню Ольгу из Большого дворца.

Идя площадками и темными переходами, минуя залы, где тускло поблескивали фонари, паракимомен спрашивал, довольна ли княгиня приемом, не устала ли она.

Княгиню Ольгу удивило, что это знатное лицо в империи, правая рука императора, первый его боярин и воевода, разговаривает с нею по-русски так, словно он долго жил на Руси. Но она не осмелилась ни о чем спросить его и ответила, что очень довольна приемом и что в самом деле немного устала… Но под конец, когда до ворот было уже совсем близко, она остановилась и прямо сказала паракимомену:

— Я хотела ныне поговорить с императором, но он почему-то не смог.

— О, — отвечал паракимомен, — император Константин просто болен и через силу вел прием.

— Но когда же я теперь смогу с ним поговорить?

— Когда? — задумался паракимомен. — Думаю, что скоро. Мы известим княгиню Ольгу, когда император сможет ее принять и говорить с нею… Ведь княгиня остановилась там, где и все послы, — на подворье Мамонта?

Стоя под фонарем у ворот Большого дворца, княгиня посмотрела на безбородое лицо улыбавшегося паракимомена и направилась к колеснице.

***

Василеве Константин, хоть и говорил о своей болезни, на самом деле был вполне здоров. И когда русская княгиня покинула китон, он вышел из покоев в сад над морем.

Там и нашел его паракимомен Василий, который, проводив княгиню, вернулся в китон убедиться, что император уже спит, и, не найдя его там, поспешно прошел в сад.

— Я вижу, императора сильно встревожила беседа с русской княгиней, — тихо произнес паракимомен, приблизившись к императору и кланяясь ему.

Константин оторвал взгляд от сверкающей поверхности моря, над которым, склоняясь к горизонту, плыла большая красноватая луна.

— Ты прав, — ответил император, — зто беседа с княгиней очень меня встревожила. Я думал, что княгиня Ольга простая, непросвещенная женщина, а она умна и хитра.

— Неужели княгиня может настолько подняться над своим диким народом?

— Боюсь, — оглянувшись по сторонам, прошептал император, — что мы не знаем этого народа. Русь, как мы думаем и утверждаем повсюду, — многоплеменный варварский народ, рабы, убогие эллины, не знающие военного строя. Но почему же они уже не раз заставляли содрогаться нашу империю? Ведь их князья Олег и Игорь стояли вон там, — он простер правую руку и указал в темноте на Перу и Галату, — под самыми стенами Константинополя. Откуда сей гиперборейский ветер?

Паракимомен посмотрел в ту сторону, куда указывал император, и плотнее укутался от холодного ветра в свой плащ.

— Но теперь там сидят не Олег с Игорем, а женщина… княгиня Ольга, — смеясь, сказал паракимомен Василий.

— Женщина эта не лучше своих князей. Те шли с мечом и копьем, она же хочет воевать словом.

— Разве княгиня сказала нечто неприятное или обидное императору?

— Она ничего не сказала, но спросила меня о наших городах над Понтом и еще про Саркел, который будто мешает Руси на пути к Джурджанскому морю, она завела речь о торговле в Константинополе и о Климатах. Еще она приглашала меня и молодых императоров вместе с дочерями моими приехать в Киев, где у нее есть два сына… Сфендослав, Гузлеб…

— Княгиня и в самом деле хитрая и дерзкая женщина, — согласился паракимомен. — Но на такие дерзкие речи у нас найдутся и ответные слова.

— Я, как мы уговорились, ничего ей сегодня не сказал. Нужно знать, что думает твой враг, но не спешить, выбрать подходящее время.

— Что ж, — хищно засмеялся паракимомен, — княгиня получила сполна все, что ей полагалось. Надеюсь, сегодня она не будет спать — ей есть о чем поразмыслить и над чем призадуматься. А чтобы она и впредь не спала много дней и ночей, я сказал ей, что мой император еще встретится с нею.

— Она просила меня об этом.

— Она просила, император, и будет ждать. Это очень упрямая женщина… Но уже близка осень, в Понте и сейчас страшно, а что там будет через месяц?

— Ты сделал все, как мы условились?

— Конечно, император, — ответил паракимомен. — Все сделано, как мы условились. Василики наши давно выехали к печенегам с дарами, а те уж встретят княгиню у моря или у Борисфена.

Император вздрогнул, почувствовав, как дохнул со стороны моря свежий ветер.

— Я хочу отдохнуть, — сказал он.

— Пора, император, пора, — взял его под руку паракимомен.

***

Паракимомен Василий проводил императора в опочивальню, побыл там, пока Константин раздевался и ложился, после этого постоял у дверей опочивальни, прошел по коридорам Большого дворца, где на всех поворотах стояли вооруженные этериоты, и возвратился в парк, где только что был с императором.

Большой дворец теперь спал; спал весь Константинополь; красноватая громадная луна медленно опускалась в море, словно тоже хотела уснуть; тихо шелестели, навевая сон, ветки; сонные волны устало бились о берег.

Только Василий не имел права спать. Он был паракимоменом — постельничим императора. Когда император просыпался, постельничий уже его ждал; когда император входил в Золотую палату, паракимомен шел впереди него; когда император спал, постельничий охранял его покой. Он, и только он, обязан был быть первым другом и помощником василевса.

И в то же время не было, должно быть, во всей Римской империи человека, который ненавидел бы императора Константина так, как его паракимомен Василий. Именно об этом он и думал, оставшись в полном одиночестве в саду над Пропонтидою.

Постельничий Василий считал себя не менее достойным быть императором, чем Константин, у них был один отец — Роман I, Константин был братом Василия.

Но Константин был императором, его называли Порфирородным, ибо он родился в Большом дворце, в Порфирной палате, матерью его была императрица, жена Романа I.

Мать же Василия была рабыней-славянкой, она прислуживала императору Роману, когда он был в походе в Болгарии, отдала ему душу и тело, родила сына Василия.

Император Роман, возмущенный тем, что рабыня-славянка родила сына, велел оторвать его от материнской груди, привезти в Константинополь, сделать так, чтобы он никогда не узнал, кто его отец, да еще повелел оскопить его, чтобы он оставался в живых, но не имел потомства.

Однако спустя много лет после смерти императора Романа Василий узнал, кто был его отец, узнал правду и о своей матери — она не смогла жить без сына и бросилась в море.

Ни одной слезы не проронил Василий, услыхав страшную историю о жизни и смерти своей матери. В то время он жил в Большом дворце, где на рабов смотрели как на скотину. И хотя рабыня, о которой ему рассказали, была его матерью, он навсегда забыл о ней, ибо не хотел быть сыном рабыни.

Но он хотел быть сыном императора, почему и хвалился своим происхождением, пробивался вверх по ступеням иерархии Большого дворца, втерся в царские покои, как безбородый долго работал в гинекее императрицы Елены, потом стал куропалатом, а еще позже — паракимоменом императора Константина.

Так Василий, сын императора Романа от рабыни-славянки, достиг своего. Он был правой рукою, ближайшим другом, помощником императора Константина, его допустили туда, куда не смел входить никто из смертных, — к царскому ложу.

Но постельничему Василию этого было мало. Он завидовал императору Константину, потому что тот был порфирородным; он ненавидел его, ибо считал, что тот захватил его место; он ждал часа, когда сможет отобрать это место для себя: он готов был ускорить смерть Константина, но не знал, на чью руку ему опереться.

Сейчас постельничий Василий был неспокоен. Княгиня Ольга почему-то напомнила ему мать, которую он не знал и боялся, которую забыл и проклял. Сын рабыни ненавидел славян, ибо, как ему казалось, они были повинны в его униженном положении. В саду над Пропонтидой постельничий Василий размышлял о мести и убийстве.

***

В одну и ту же ночь может произойти множество событий, которые, на первый взгляд, ничего общего между собой не имеют, но которые, однако, связаны, как листья на одной ветке.

Паракимомен и постельничий Василий считал, сидя в парке над морем, что только он один не спит в Большом дворце и что, безусловно, он один думает об императоре Константине.

Но совсем недалеко от него, в том же Большом дворце, в царских покоях, находился человек, который тоже не мог уснуть и тоже думал об императоре Константине. Это была Фео-фано.

Спал ее муж, наследник престола Роман, который и в этот вечер, как обычно, выпил много вина. А Феофано лежала, смотрела на луну, все ниже спускавшуюся к морю, и мечтала.

Перед нею проходила вся ее жизнь. Жизнь эта была коротка — Феофано было лишь восемнадцать лет. Но какой кипучей, полной неожиданностей, бурной была эта жизнь!

Феофано закрывала глаза и видела старый, наполовину ушедший в землю кабак ее отца, до ее ушей, казалось, долетал шум голосов его постоянных и случайных посетителей. Она, казалось, слышала песенку, постоянно звучавшую под сводом кабака:

Мы нищие люди, но мы богаче всех на свете… У нас есть вино, музыка и женская ласка!

А отец ее, старый толстый Кротир, расхаживал и подливал людям вина, чтобы громче звучала песня, чтобы веселее было гостям, чтобы деньги сыпались в его сундук. В углу кабака, на помосте, играет музыка:

Мы нищие люди, но мы богаче всех на свете…

И впереди музыкантов — девушка в короткой юбке, в сорочке без рукавов, готовая полюбить каждого, кто подарит ей золотую или серебряную монету.

Это была она, Феофано, называвшаяся тогда иначе — Анастасией, или еще проще, как кричали пьяные, обнаглевшие мужчины, обнимая ее стан: «Анастасе! Наша Анастасе!»

Однажды темной ночью, когда на дворе лил дождь, в кабак зашел и подсел к столу молодой человек с бледным лицом, прекрасными темными глазами, стройной фигурой. На его плаще сверкали капли дождя. И случилось так, что в эту ночь молодой человек остался у Анастасо…

Утром Анастасо узнала, кто ласкал ее всю ночь, называя новым именем — Феофано. Она отдавала пыл своего растленного тела, страсть и ласки сыну императора Константина -Роману…

Он ее полюбил. Любила ли она его — кто знает? Но она любила Романа как сына императора, как свою безумную мечту, которая могла родиться только в хмельном чаду кабака, среди падения и разврата, среди денег и крови.

И должно быть, самое большое значение имело то, что Анастасо-Феофано, какова бы ни была ее душа, была одной из самый красивых женщин Византии, а возможно, и всего мира, была той великой грешницей, которой все прощается за ее чары.

Под властью этих чар, в то время как отец, император Константин, сидел на троне и писал трактаты «О церемониях византийского двора» и «Об управлении империей», сын его Роман пил вино в грязном кабаке Кротира, обнимал Феофано и был убежден, что вся его империя целиком может вместиться в кабаке и что для счастья такого императора достаточно одной Феофано.

Но если наследнику престола императора Константина было просторно в кабаке Кротира, то вскоре этот кабак стал тесен для Феофано. Она сказала об этом Роману шепотом между Двумя поцелуями, она стала говорить об этом громче, когда Роман страстно вымаливал у нее все новых и новых ласк, она во весь голос закричала об этом, когда почувствовала, что станет матерью.

Император Константин, всю свою жизнь посвятивший установлению церемониала византийского двора, сильно разгневался, просто рассвирепел, услыхав то, что не укладывалось ни в одну из изученных им и вписанных в книгу церемоний: сын его Роман заявил, что хочет жениться на дочери кабатчика Кротира из Лакедемонии. Это известие вначале лишь рассердило императора ромеев. Когда же Роман добавил к этому, что у Анастасо-Феофано скоро будет к тому же ребенок, император схватился за голову.

Дело уладила сама Феофано. Она добилась того, что Роман провел ее в Большой дворец, а там сумела найти путь в царские покои. Прекрасная лакедемонянка упала ниц перед императором Византии, потом встала, посмотрела на него, и он увидел ее стан, который мог служить образцом совершенства, ее темные глаза с живыми огоньками — таких, должно быть, не было больше во всем мире, — ее уста, на которых, казалось, запекся сок граната, ее лицо, нежное, как лепесток розы, ее тонкий нос, свидетельствовавший о необычайной чувствительности, ее грудь, руки, ноги… «Прекрасная лакедемонянка!» — подумал император Константин.

И вскоре, ибо приходилось уже спешить, поздним вечером, во Влахернской церкви на окраине Константинополя был освящен брак Романа и Феофано, а еще через несколько месяцев, уже в Порфирной палате, она родила сына Василия.

Казалось теперь, в эту чудесную ночь, после всего, что случилось с нею, Феофано должна была спокойно отдыхать. Но сон не приходил, она не хотела и не могла уснуть.

Глядя на большую красную луну, краем своим касавшуюся воды, так что казалось, на самом горизонте висят две одинаковые луны, Феофано чувствовала, как безудержно бьется ее сердце, как горит тело, разрывается грудь. Все то, что она имела, — хотя имела она много, — казалось теперь ей будничным, слишком простым. Простой казалась ей опочивальня, выложенная мрамором, с дверями из слоновой кости, с позолоченными кадилами, широким ложем. У нее уже не было никакого чувства к Роману, который совсем близко, рядом, что-то шептал во сне… Возможно и даже наверное, отцовский кабак, песня «Мы нищие люди…», кубок вина и поцелуй незнакомого легионера дали бы ей в эту минуту больше, чем Большой дворец, тишина его палат, царское ложе.

Но возврата к прошлому уже не было, где-то далеко-далеко затихала песня:

Мы нищие люди, но мы богаче всех,

У нас есть музыка, вино и женская ласка.

Теперь на горизонте оставалась только одна луна, состоявшая из двух половинок: одной — настоящей и другой — отраженной в воде. Эти половины быстро уменьшались — луна заходила. И Феофано непременно хотела, прежде чем зайдет луна, решить, что ей нужно делать.

Она напряженно думала. И когда на горизонте осталась только тоненькая полоска, Феофано решила: император Константин должен умереть, императором станет Роман, она будет императрицею. Читать дальше ...

---

КНИГА ВТОРАЯ

НАД МОРЕМ РУССКИМ

---

038. СВЯТОСЛАВ. СКЛЯРЕНКО СЕМЕН ДМИТРИЕВИЧ. КРАТКИЙ ПОЯСНИТЕЛЬНЫЙ СЛОВАРЬ, КОММЕНТАРИИ, ХРОНОЛОГИЧЕСКАЯ ТАБЛИЦА

---

В начало, читать

. Святослав. Скляренко С.Д.

Источник : https://www.litmir.me/br/?b=24988&p=11

Слушать - https://knigavuhe.org/book/svjatoslav-1/

***