Святослав 023. Скляренко С.Д. - 7 Ноября 2021

Главная » 2021 » Ноябрь » 7 » Святослав 023. Скляренко С.Д.

10:45

Святослав 023. Скляренко С.Д.

***

Потом мысли Ольги перенеслись в далекую Болгарию, где князь Святослав со своими воями борется с ромеями. Он — далеко от родной земли, ему и его воям и днем и ночью угрожает смерть. А теперь смерть нависла и над отчизной, над Киевом.

Она вспомнила, что произошло только что в палате, голос одного из бояр: «Чужой земли ищеши, а свою ся лишив», — и кровь снова ударила ей в лицо. Нет, не понимают они, чего добивается Святослав со своими воями в Болгарии.

Даже она, его мать, долго не понимала сына и лишь потом убедилась: есть только два пути — либо быть рабами василев-сов, либо жить, как надлежит людям. Поняла и благословила как княгиня и мать, перекрестила его, язычника.

Ну а если?… Кровь сразу отхлынула от ее лица, когда она подумала, что будет, если Святослав не победит на брани ромеев. Видимо, — она об этом боялась даже думать, но эта мысль все всплывала и всплывала, — видимо, печенеги именно потому и появились под Киевом, что со Святославом на Дунае стряслась беда? Ведь будь он в Киеве, печенеги никогда не осмелились бы двинуться в Полянские земли.

И что теперь делать? За стенами и валами Горы — княгиня была уверена в этом — они продержатся день, два, неделю. А что дальше? Дружина их невелика, харчей немного, воды мало…

Но тут княгине Ольге пришлось прервать ход своих мыслей. В постели заворочался и что-то пробормотал спросонья княжич Владимир. Потом он медленно раскрыл глаза, протер их кулаком и поднял голову.

Сначала, казалось, княжич не понимал, где он очутился, почему на полу горит светильник, потом взгляд его упал на княгиню.

— Ты почему не спишь? — спросил он.

Вопрос был до того простым и обыденным, что она улыбнулась.

— Сидела и думала, — ответила княгиня. — А сейчас лягу. Спи, Владимир, спи спокойно…

Она склонилась к внуку и поцеловала его в голову. Владимир тотчас уснул… В ночной тиши на стене города ударили в била.

Поднявшись на южную башню стены и перегнувшись через забороло, Добрыня долго вглядывался в темноту.

Перед ним лежала глубокая черная пропасть, небо затягивало тучами, не видно было ни одной звезды. Но глаза Добрыни уже привыкли к темноте: среди полного мрака он увидел за стеной глубокий ров, вал с частоколом, а дальше — деревья на самом склоне горы, черное предградье на серых кручах, Днепр. Все как обычно, врага, казалось, не было нигде.

Однако у Добрыни было не только острое зрение, но и тонкий слух. И хотя за городом, в темноте, было тихо, он уловил множество звуков, которые обеспокоили его: на далеком левом берегу ржали лошади, слышались всплески на Днепре, топот коней и людские голоса на берегах Почайны и Лыбеди. Потом голоса послышались в предградье и даже за частоколом вала…

Теперь Добрыня знал, что враг подкрался, стоит у самых стен города и может напасть каждую минуту. Он обошел все городницы, поговорил с мужами, гриднями, ремесленниками предградья и Подола, которые стояли у заборол, хотел уже спуститься со стены, чтобы рассказать обо всем княгине.

Но он не успел этого сделать — в предградье и на Подоле вспыхнули огни: печенеги поджигали дома, чтобы при зареве пожара лезть на стены города.

— Печенеги! — послышались голоса. — Враг на валу!

И тогда сразу ударили била. Била стонали, будили, призывали: все на Горе должны были знать, что враг под стенами; пусть не думают печенеги, что подкрались, как тати, — город Киев и люди его готовы встретить их грудью.

Добрыня быстро обошел южную стену. Пожар в предградье и на Подоле ширился, багряные зарева освещали стены, и Добрыня видел подле заборол воев с луками. Некоторые из них готовили камни, чтобы бросать на врагов, кое-где на сродницах раздували огонь под казанами со смолой, готовили воду и песок. Немало воев стояло с копьями и топорами, чтобы колоть и рубить тех, кто будет взбираться на стены.

Наконец била умолкли. Внизу и на городницах наступила тишина. Тихо было вокруг, за стенами, на кручах, на Почай-не, на Днепре. В предградье и на Подоле бушевал такой пожар, что тучи над Горой стали кроваво-красными, на городницах стало светло, как днем, на валах за стеной отчетливо виднелся острый частокол.

И тогда на стенах увидели, как в переменчивом отсвете пожара из темноты за валами появились печенеги и принялись валить частокол. Их было много, они кишели у частокола, как черви.

В тот же миг в воздухе послышался тонкий, пронзительный свист стрел. Ударяясь о заборола, они падали на городницах, летели дальше, на Гору.

Княжьи вой на заборолах тоже натянули свои луки, и их стрелы роями полетели в темноту — за городницы, за валы, за частокол…

На валах поднялся крик; видно было, как печенеги, падая, корчатся среди острых кольев. И все-таки некоторые из них повалили частокол, спустились в ров, рыли и насыпали землю, другие тащили и ставили лестницы, чтобы лезть на городницы, третьи пытались поджечь ворота.

Со стен сыпались камни. Не боясь стрел, которые летели с валов, многие вой повисали у края заборол, над рвом, и сверху кидали в печенегов копья, стреляли из своих луков.

Крики, вопли, лязг на городницах, под стенами во рву и на валах сливались в один сплошной, непрерывный гул — угрожающий, страшный, беспощадный шум битвы. Озверелые, обезумевшие печенеги, еще до боя пьяные от вина, а теперь от крови, сбились во рву, присыпая землю к стенам. Когда землю покрывали трупы, на них сыпали новую. Лестницы печенегов уже доходили до заборол. Цепляясь за них, печенеги взбирались на стены.

Вот бой завязался на самой стене, на южной ее стороне. Несколько десятков печенегов, карабкаясь по лестнице, становясь друг другу на плечи, обливаясь кровью, выскочили на заборола. Они стояли, размахивая кривыми саблями, вытаскивали длинные ножи. А за ними по лестницам лезли, карабкались, выдирались новые враги.

Это был страшный бой. У заборол стояли печенеги, против них, во главе с Добрыней, лавой сгрудились вой, С мечами в руках, обливаясь кровью, они рубили печенегов, которых все больше и больше, взбиралось на заборола.

И вдруг, заглушая окружающий шум, огромный кусок заборола затрещал, покачнулся, оторвался и рухнул вместе с цепляющимися за него печенегами вниз, в бездну. Он летел среди ночи с треском — ломая лестницы, калеча людей. Бой на южной стороне стены утих…

Но тут поднялся страшный шум и крик на стене у Подольских ворот. Добрыня похолодел — ведь большинство воев находилось с ним, на стене, выходившей к Днепру. Он увидел, что стало светлее, и уж не от зарева пожара: за Днепром заалело небо, скоро взойдет солнце.

В зареве нового дня он бежал по городницам впереди других вое-в к Подольским воротам, откуда доносились шум и крики, где снова шел лютый бой, где печенеги уже карабкались на стены.

Но Добрыня не успел добежать до ворот, как прозвучал победный крик: вой, сбросив взобравшихся на стену печенегов, заливали водой начавшие гореть ворота.

И там, на городницах близ Подольских ворот, Добрыня увидел княгиню Ольгу. Опираясь на посох, она стояла у забо-рола и, глядя на Днепр, говорила:

— Теперь они не скоро полезут. Киев стоит!

***

Точно пущенные из тугого лука стрелы, летели на юг от Киева три гридня — три брата: Горяй, Баян и Орель…

Горяй — старший — был белокур, как и мать, да и лицом походил на нее: голубые глаза, тонкий нос, небольшой рот. Правда, мать была невысокой, тоненькой, а Горяй — дюжий великан. Такому только и сидеть на коне.

Баян, напротив, пошел в отца, кожемяку Супруна: невысокий, но жилистый, с загорелым, смуглым лицом, руки -только шкуры мять, ногой топнет — земля гудит!

Орель был не похож ни на одного из братьев: волосы русые, глаза карие, сам статный, а голос — запоет на городской стене, за Днепром слышно.

Получив приказ княгини, они сразу же вышли из Киева. Затемно спустились со стены, над Лыбедью ползком пробрались через стан печенегов, видели, как вспыхнул пожар, слыхали, как печенеги ринулись на Гору… Но как ни болели у них сердца, они не вернулись, да и не могли вернуться в Киев, а побежали в зареве пожара лесом к Берестовому, оседлали'на княжьем дворе коней и поскакали в темную, непроглядную ночь на юг…

Рано утром они были уже далеко от Киева, вечером очутились на краю Полянской земли, над Росью, ночью, немного отдохнув, миновали селение, где жили черные клобуки, а к рассвету углубились в дикое поле.

Здесь, в диком поле, братьям следовало остерегаться.

Сколько видел глаз — тянулось оно, ровное, кое-где изрезанное оврагами, в которых текли речки. Радостно было здесь весной и летом, когда буйно рос, зеленел, волнами переливался под ветром ковыль, когда зацветали голубые колокольчики, желтый шалфей, синие васильки, белые ромашки.

Но сейчас поле было мрачным, выгоревшим за долгое лето под лучами яркого солнца, почерневшим, травы и цветы завяли, засох на корню ковыль. Только сухие будяки, точно сединой, окутывали поле. Казалось, здесь бушевал пожар, даже пахло гарью.

Среди темного поля, по сухой земле, всадники мчались и мчались вперед, время от времени останавливаясь в овраге, чтобы дать отдых лошадям, напоить и покормить их, передохнуть самим. Потом осторожно выбирались из оврагов и внимательно оглядывали поле.

Братья оглядывались не напрасно. Перед самым закатом солнца, передохнув у речки и поднявшись на берег, чтобы двинуться в поле, Горяй, задержавшийся на пригорке, долго смотрел, приложив правую руку к челу, на далекий небосвод и вдруг сказал:

— Свернем направо и поспешим…

Кони полетели. Братья слышали, как гудит под копытами земля, чувствовали, как в грудь и лицо бьет горячий воздух: они скакали прямо к солнцу, чтобы его яркие лучи слепили врагов и не позволяли их заметить. Долгое время, оглядываясь назад, они видели на горизонте черные точки — гнавшихся за ними печенегов.

Это была бешеная скачка. Солнце склонялось к западу, за солнцем мчались три всадника, за ними — печенеги… И солнце спасло братьев: когда, словно прощаясь с землей, оно-вспыхнуло нестерпимым, ослепительным блеском, черные точки на западе исчезли, будто растаяли во мгле. Но три всадника по-прежнему долго еще летели за солнцем. Они не остановились и тогда, когда поле в вечернем сумраке слилось с небом, и, только когда молодой месяц стал на страже среди звезд, наконец свернули на юг.

Братья остановились у берега речки. Кони долго стояли на месте, и по ним пробегала дрожь. Братья упали на траву.

— Много ли их было? — спросил Орель.

— Много, — ответил Горяй. — Но они далеко отстали.

— Добро, что мы поскакали посолонь, — задумчиво произнес Баян. — Спасибо солнцу, оно нас спасло.

В темноте стреножили коней. Поели хлеба с вяленой рыбой, запили речной водой, которая показалась им слаще вина.

— Теперь заснем, — сказал Горяй. — Но спать будем по очереди. Ложитесь, братья, я отдохну позже.

Когда братья улеглись на траве и заснули, Горяй долго стоял на берегу речки, потом вышел в поле, лег там, приложив ухо к земле, и стал слушать. Но он не уловил в поле конского топота, земля была холодная и немая.

И долго— долго среди темной ночи неподалеку от крепко спящих братьев сидел Горяй. Он сидел, видимо, дольше, чем следовало, потому что проснулся Орель.

— Ты почему нас не будишь, Горяй?

— Словно бы еще рано.

— Нет, давно пора. Видишь, месяц заходит. Ложись, Горяй.

Горяй лег на землю и сразу уснул. Теперь на страже стоял Орель.

Перед самым рассветом он тихо разбудил Баяна. Но проснулся и Горяй. Они поглядели на небо, на траву…

— Росы нет, трава сухая, — промолвили они. — Следа нашего не будет видно. Пожалуй, поедем…

Лошади тоже отдохнули, да и попаслись за ночь. Услыхав шаги братьев, они весело заржали. Братья оседлали их.

Еще один день ехали спокойно. Все ближе и ближе был Буг; путь им порой преграждали леса, и в них приходилось ехать медленнее. Зато здесь они не боялись печенегов, которые со своими кибитками кочевали только в поле.

И все— таки к вечеру они наскочили на печенегов. Это был, видимо, дозор какой-нибудь орды в десять -пятнадцать всадников. Братья столкнулись с ними, выезжая из оврага.

И снова братья помчались в поле, за ними устремились печенеги. Но теперь их гиканье звучало совсем близко. Братья слышали, как то и дело мимо их ушей свистели стрелы, однако чувствовали, что смогут убежать. Печенеги отставали, крики их отдалялись. И вдруг на полном скаку один из братьев — Баян — выронил поводья, откинулся в седле, и, обливаясь кровью, свалился на землю. Крики печенегов слышались все дальше.

В эту ночь два брата не спали. Они тихо сидели на высоком кургане, возле высеченного из камня изваяния древнего богатыря. Перед ними раскинулось поле, с кургана все было слышно, но поле оставалось безмолвным.

— Брат Горяй, — с горечью промолвил Орель, — нам нужно было, видно, остаться и умереть с Баяном.

— А князь Святослав? — вместо ответа спросил Горяй. — Кто отвезет ему весть?

И, хотя оба были храбрыми мужами, они заплакали, -очень уж щемило сердце по брату. Им казалось, что Баян ходит близко, что ему будет легче, если он услышит их печаль. А когда Горяй вытащил из-под седла узелок с хлебом, то отломил кусок себе, кусок Орелю и еще один положил рядом на траву.

— Это тебе, Баян, — сказал он, и только тогда братья принялись за еду.

Уже совсем поздно в поле послышался шум, и далеко у самого небосвода раз и другой блеснул огонек. Стоя на кургане, они долго вглядывались в темноту и напряженно слушали. Огней в поле больше не было видно, но шум слышался еще долго; среди шума они улавливали ржанье, топот коней и стук колес. Потом шум в поле стал утихать и наконец прекратился.

Тогда Горяй снова сел на траву и сказал:

— Спешат к Киеву. Надо торопиться и нам, но давай условимся, брат… Если я погибну в поле, ты не останавливайся -скачи дальше.

— А если погибну я, Горяй, торопись ты!

— Добро, брат!

Ночью они тронулись дальше. На рассвете наткнулись на следы орды — пепел, конский навоз. Так по следу и поехали -ведь печенег никогда вторично не поедет по своему следу.

Утром они вплавь, держась за гривы коней, переплыли Буг. Здесь, на правом берегу, вся земля была утоптана конскими копытами, чуть повыше, над лугом, был насыпан высокий курган. Повсюду вокруг кургана темнели в поле следы огнищ, валялись кости коней и овец, — печенеги, видно, стояли тут долго и хоронили кагана или кого-нибудь из его родни, свершали по нем всей ордой тризну.

А вечером братья были уже у самого Днестра и по земле тиверцев поскакали вдоль берега, от селища к селищу. Тут им нечего было бояться — тиверцы приветливо принимали гонцов из Киева.

Так доехали Горяй и Орель до города Пересеченова, среди лесов на правом берегу Днестра, взяли у тиверцев свежих коней и, не отдыхая, помчались дальше, на юг.

Два дня скакали они по земле тиверцев, потом уличей. На третий день к вечеру далеко по левую руку заголубели воды Русского моря. Спускаясь с гор, преграждавших им путь, братья увидели Дунай и очутились в широкой долине, где, как и под Киевом, купами стояли вербы. И вдруг из-за верб вырвались и полетели в них стрелы…

Братья ударили по коням. Но одна стрела впилась в глаз лошади Горяя. Лошадь стала на дыбы и упала. Орель хотел взять Горяя на своего коня. Но пал конь и Ореля.

Тогда братья от вербы к вербе побежали к Дунаю. Они видели, как несколько печенегов, прячась за вербами, гонятся следом за ними, время от времени пуская стрелы.

До реки оставалось несколько десятков шагов, когда стрела попала в Горяя. Он успел только крикнуть:

— Беги, беги в Дунай! И упал мертвый.

Орель побежал к Дунаю. У самой воды он еще раз обернулся и, увидев недалеко печенега, натянул свой лук и пустил стрелу. В тот же миг Орель почувствовал боль возле сердца и даже увидел стрелу, которая впилась ему в грудь.

Но у Ореля были еще силы, он знал, что перед ним Дунай, и, сделав прыжок, кинулся в воду…

Он не сознавал, что произошло потом, не знал, сколько прошло времени, не помнил, долго ли плыл, но вдруг увидел себя в лодии, над ним было голубое небо и чьи-то на диво знакомые лица. Это были вой князя Святослава.

И он крикнул им:

— Скажите князю… меня послала княгиня… Киев окружили печенеги… Княгиня Ольга… Киев зовет князя на помощь…

И в тот же миг у Ореля нестерпимо заболело сердце. Он повернул голову, — стрела все торчала у него в груди, она жгла, разрывала сердце. Он схватил ее обеими руками и вырвал…

***

Фар за Большим дворцом работал теперь каждую ночь, с раннего вечера до рассвета. Его холодный зеленоватый луч пронизывал темноту, ложился над Золотым Рогом, тянулся к

Галате, к горам, и угасал — это вдаль посылались тайные световые сигналы.

И там, вдали, в ночной мгле, где днем на горизонте синела полоса гор, всю ночь также вспыхивали таинственные сигналы, которых никто из жителей Константинополя не понимал.

Однако эти сигналы отлично разгадывали в Большом дворце, император Иоанн знал, что происходит в Болгарии: фары извещали, что вой князя Святослава продолжают двигаться вперед, кесарь Борис умолял императора Никифора прислать ему подмогу.

Но на Соломоновом троне в Большом дворце сидел уже не Никифор, а Иоанн Цимисхий, это он должен был дать кесарю Борису немедленный ответ: ведь Святослав угрожает не столько Борису, сколько ему самому, Цимисхию.

Новый император ни на минуту не сомневался, что ему придется столкнуться со Святославом. Пути империи давно вели и теперь привели к решительной битве Константинополя с Киевом. Цимисхий одобрял прежних императоров Византии, которые неуклонно вели к этому.

Понимал Цимисхий и то, что битва будет жестокой. То, что должно было произойти на востоке, никак нельзя сравнить с тем, что происходило в Азии, Египте. Там покорялись земли и народы, здесь сталкивалось два мира: блестящая, богатая Византия, опиравшаяся на свои легионы и миллионы рабов, и неизвестный, неведомый, таинственный и весьма опасный мир тавроскифов, или русов, как они сами себя называли.

Иоанн Цимисхий — вчерашний и, надо сказать, неплохой полководец — рвался в этот бой. Однако он — трехдневный император — еще не знал своих сил, не знал, на кого может положиться; он, наконец, боялся, как и его предшественник Никифор, столкнуться в бою со Святославом; страх охватывал его, когда он думал о неведомых русских воях.

Поэтому он действовал так же, как и Никифор. Сначала уведомил кесаря Бориса, что он, Иоанн Цимисхий, сидит на императорском троне, и в ответ получил от Бориса искреннее, верноподданническое приветствие. После этого, узнав, что в гинекее Феофано еще ждут решения своей судьбы две дочери болгарского кесаря, приехавшие сюда, чтобы повенчаться с особами царской крови, Иоанн Цимисхий пошел к ним и сказал, что не прочь породниться с ними. Наконец, он послал к кесарю Борису своих доверенных василиков с грамотой, в которой писал о любви и дружбе к болгарам и с дарами — немного золота и много вина — и одновременно поручил василикам разузнать, что же происходит в Болгарии, в Преславе. Новый император боялся князя Святослава, который преодолел восточную стену Юстиниана, взял за короткое время восемьдесят городов на Дунае и ведет своих воев к Преславе.

Боялся не только император, а и весь Константинополь; все соседние фемы были охвачены неистовой тревогой, страхом перед тавроскифами. В большом городе тайком, из рук в руки, передавали письмо патриарха Фотия, написанное им в давние еще времена против тавроскифов:

«…Этот неведомый народ, подобный рабам, не имел до сих пор значения, но его узнали и он прославился после похода на нас; народ ничтожный и бедный, но такой, что достиг высоты и стал богатым; варварский, кочевой народ, который живет где-то далеко от нас, гордится своим оружием, беззаботный, упрямый, не признающий военной дисциплины; этот народ быстро, в один миг, подобно морской волне, сметет наши границы».

Проэдр Василий, который теперь словно тень сопровождал нового императора, показал Иоанну это письмо. Цимисхий хотел порвать его, швырнуть в море, но сдержался — разве можно уничтожить документ, который носится, подобно осенним листьям, по всему Константинополю?

В один из этих дней император узнал еще об одном ужасном случае, происшедшем в Константинополе. На гробнице Никифора Фоки появилась эпитафия, в которой намекают на него и Феофано:

«Тот, кто раньше был сильнее всех мужей и ничего не боялся, стал легкой добычей женщины и меча. Тот, кто держал раньше в руках власть над всей землей, покоится теперь на маленьком клочке земли. Того, кто раньше был особой священной, убила жена, член, казалось бы, единого тела.

Так встань же, царь! Подними свое пешее и конное воинство, фаланги и полки! На нас идут дикие скифские орды, в безумном порыве стремятся к убийству, разные языки разрушают твои города…»

— Уничтожить! Уничтожить эти проклятые стихи! — приказал император Иоанн проэдру Василию, узнав о надписи на гробнице своего предшественника.

Проэдр Василий усмехнулся, услышав эти слова императора, и ответил:

— Я немедленно сделал бы это, василевс, но стихи высечены на мраморе склепа, где покоится и Константин, их можно уничтожить только вместе со склепом…

— Тогда нужно уничтожить… — начал было, но не кончил император. Он не боялся и убил живого императора Никифора, но теперь стал бояться его трупа: Иоанну казалось, что мертвый император начинает мстить.

Мстил не только Никифор, — за тенью императора стояли его родственники, сторонники, Феофано…

Феофано! Он думал о ней, ему не хватало ее, хотелось, чтобы она пришла к нему из покоев гинекея, он мечтал о встрече с Феофано.

Да, она великая грешница, эта женщина, которая попала прямо из кабака на трон в Большом дворце. Это она влюбила в себя и доводила до безумия императора Романа, Никифора Фоку, а потом их убила. Иоанн также был близок с ней и все же сейчас, будучи уже императором, завидовал всем, кто обладал коварной, безжалостной Феофано, содрогался от одной мысли, что кто-то в эту минуту касается ее мраморного лба, упругой груди, горячих губ, смотрит в ее бездонные глаза, гладит волосы.

А кроме того, император Иоанн, на щеках которого еще не остыл след от ее поцелуев, знал, что руки Феофано способны дать и яд…

Как и новый император Византии, новый кесарь Болгарии напрягал все силы. Мог ли он знать, что уподобился кроту, который роет и роет над обрывом, пока не сорвется в бездну?! Император Иоанн пишет, что поможет ему, — когда же придет эта помощь? Василики привезли золото, правда, мало, но зато много чудесного вина. Сестры-кесаревны пишут, что их со всеми почестями принимают в Большом дворце и что вскоре они выйдут замуж, — будет заключена тройная связь с троном Соломона. Жена его, дочь императора Романа, подтверждает все это своими поцелуями и ласками. Болгария победит, да здравствует Византия!

И кесарь Борис поднимает всех боляр, сажает на коней своих кметов; он зол и безжалостен, но многие принимают это за смелость. Есть, правда, один человек в Преславском дворце, который знает, что кесарь Борис, как и его отец, трус, что им руководят страх, отчаяние, безумие. Этот человек — Сурсувул, но теперь он уже не старший болярин, он — только тень в покоях кесаря Симеона. И Сурсувул сам выпивает наконец из кубка Симеона… но не вино, а яд.

Кесаря Бориса это нисколько не удивляет. Нет Сурсувула, но есть другие — молодые боляре, которые учились в Константинополе, знают церемониал императорского двора, умеют пить, петь, веселиться. Гуляй, Болгария!

***

Князь Святослав знал, что произошло в Константинополе; доходили к нему вести и из Преславы.

Не только русских воев вел теперь князь Святослав. Где бы он ни появлялся, к нему примыкало множество болгарских свободников, смердов и все парики. Они знали здесь каждый камешек, каждый куст и бились плечом к плечу с русскими воями.

И когда князь Святослав шел с этим войском вдоль Дуная и далее Планиной, он видел, какая великая угроза готовилась с давних пор для Руси: здесь, вдоль Дуная, была выстроена стена и стояли города-крепости, восемьдесят — над Дунаем, несколько сот — в горах, возведенные руками рабов, и не для того, чтобы от кого-нибудь отбиваться, а чтобы отсюда идти на Русь, на Русь. Теперь эти крепости были позади русского войска, жестокая сеча между воями князя Святослава и нового кесаря Бориса шла на длинной, широкой полосе земли — от берегов Русского моря до реки Колубары…

Однако вой князя Святослава одолевали, они безудержно, подобно огромному морскому валу, катились вперед. Пресла-ва была уже недалеко.

Микула шагал в эту пору со своим приятелем, болгарином Ангелом. В ту ночь, когда Микула развязал ему руки, что-то словно бы развязалось и в душе Ангела, — оказался он смелым Мужем, шел впереди воев, туда, куда влекло наболевшее сердце.

Однажды утром они приблизились к какому-то селению.

— То Росава, мое село, — сказал Ангел.

Микула остановился, широко расставив усталые ноги, долго стоял, приложив к глазам правую руку, прищурив глаза, и дышалось ему легко-легко.

— Чего же ты, другарь мой, остановился? — спросил Ангел. -Может, недоброе мое село?

— Нет, — поспешно возразил Микула, — не потому я остановился, что твое село плохое, а потому, что похоже на мое… У нас — Днепр, здесь — Дунай! и тут и там вербы, птицы. И хижины такие же… Ну, пойдем!

Но Микуле пришлось еще раз остановиться. Приблизившись к одной из землянок над самой кручей Дуная, они увидели женщину: та стояла и пристально смотрела, что за люди направляются к землянке, и вдруг, протянув руки, кинулась им навстречу.

— Ангел! Ангел! — услышали они отчаянный крик. Ангел остановился, стал и Микула.

— Жона, Цвитано! — промолвил Ангел, и Микула увидел, как у болгарина побледнело лицо и задрожала челюсть.

Но он пересилил себя и обнял жену.

— Ангел! — говорила она. — Чула всички, аще убиен есть на войне то… Горе, плакала тяжко.

— Аз бях там, — ответил он, указав на долину, — и мнози бя-ше убиты, но сам здрав…

И он рассказал Цвитане, что было с ним и что произошло у Дуная, и указал на Микулу.

Цвитана обернулась к Микуле и согрела его приветливым взглядом. Это была еще молодая, красивая женщина в белой сорочке и юбке, состоявшей из двух кусков красно-зеленой ткани, стянутых поясом, и, как ему показалось, похожая на Висту. Цвитана, окинув Микулу внимательным взглядом, низко, в пояс, поклонилась ему. Так же поступил он: «Иная земля — иные обычаи…»

И только тогда они двинулись к землянке Ангела. Сам Ангел, правда, называл ее колибой. Как напоминала она Микуле их землянку над Днепром! Колиба была выкопана у самой горы, благодаря чему ее сделанная из хвороста, с земляной насыпью, лежавшая на бревнах покровина сливалась со склоном горы и поросла травой. На покровине среди травы краснели цветы.

Даже приблизившись к колибе, Микула не понял, где они очутились.

В колибу вело несколько выкопанных прямо в земле ступеней. Когда Ангел отворил дверь, они сразу очутились в гриви-Це, где стоял ткацкий станок. За гривицей находилась просторная землянка с выложенными досками стенами, с очагом посередине, от которого к покровине. вел плетенный из лозы и обмазанный красной глиной дымоход.

— Клянусь Перуном, — сказал Микула, — как у меня дома! И все время, пока они сидели у очага, на котором варилась еда, и, запивая вином, ели, Микула оглядывал землянку: в одном углу — сундук и ларь для муки, в другом — деревянный помост-ложе, в третьем — дверка, ведущая в тесную клеть.

— А что это за кушанье? — спросил Микула, когда Цвитана поставила перед ним еще одну миску.

— Каша, — ответил Ангел.

— Что каша, вижу, — засмеялся Микула, — кашу едят повсюду, а вот из чего она?

Ангел подошел к клети, захватил пригоршню зерна. Микула взял одно на зуб.

— Доброе жито! — промолвил он.

— Аще много беден чловек, то суть его жито, — пояснил, как мог, Ангел. — Орну землю имам малко, тоя жито сею дваж всяко лето. Грецка жито суть, гречка…

— Гречка! — Микула громко рассмеялся. — Другарь Ангел, дани я нигде не брал и не возьму, а эту дань — гречку — дай мне.

Всадники, которые примчались из долины, привезли с собой и подали князю Святославу стрелу.

— Что это за стрела? — спросил он.

Ему рассказали о воине, который погиб на берегу Дуная от этой стрелы и, умирая, сказал, что под Киевом стали печенеги, а княгиня Ольга просит помощи у князя…

Князь Святослав, задумавшись, глядел на Дунай и горы. Уже близко, казалось, была победа над ромеями, казалось, за Преславой и горами станет он купно с болгарами против Иоанна и одолеет его. Но хитры, вероломны, коварны императоры ромеев! В то время, когда воям его предстоит еще один, возможно, последний бой, когда он идет против врага честно, с поднятым забралом, императоры действуют как и всегда - заходят со спины, загоняют нож под лопатку.

Не по своей воле стали печенеги под Киевом. О, князь Святослав знал их каганов! Они бродят, как псы, над Днепром, боятся русских людей и никогда бы не пошли на Киев и Русь. А если пошли, то, значит, их подкупили своими кентинариями императоры ромеев…

Невыразимая обида наполняла сердце князя Святослава. Но на вероломство императоров он мог ответить только одним -силой против силы.

— Сохраните эту стрелу для того, кто послал ее в сердце моего воя, — сказал Святослав. — Я слышу твой голос, Русская земля, слышу тебя, мать-княгиня! — закончил он.

И тогда Святослав повелел позвать к себе брата Улеба, воевод, тысяцких и всю старшую дружину.

В глубоком раздумье стоял он с ними на берегу Дуная, долго смотрел, как волны набегают и набегают на песок. А рядом с ним стояли князь Улеб, Свенельд, Икмор и еще немало воевод и тысяцких земель Руси.

— Дружина моя! — начал князь Святослав и поднял глаза на своих соратников. — Много нашей крови пролилось здесь, дерзко боролись вой русские, ворог уже кажет нам спины, рукой подать теперь и до Византии, да справедливого суда на брани. Но императоры ромеев, по своему христианскому обычаю, совершили великую гнесь, позади нас вред сотворили. Получил я весть, что печенеги стали под Киевом-городом, княгиня Ольга кличет спасать землю Русскую, дать помощь Киеву…

Воеводы молчали, но их сверкающие взгляды, положенные на мечи руки, стиснутые губы говорили об их обиде и ненависти.

— Полагаю так, — продолжал князь Святослав. — Откладывать брани с императорами мы не можем. Станем здесь и будем стоять. Я же с малой дружиной поспешу к Киеву. Будем бороться обапол — вы тут, я там. Знаю, будет вам ослаба, дру-жино, но ведаю — станете насмерть, и супостат вас не одолеет. Не нам, а императорам ромеев пагуба будет.

— Делай, княже! — ответили все.

В ту же ночь, переплыв Дунай, князь Святослав с дружиной поспешил к Киеву.

***

Печенеги несколько раз пытались взять копьем Гору. Они рвались к стенам днем, подползали и лезли на городницы ночью, подтаскивали дрова и старались поджечь ворота.

В то же время они рыскали на своих конях по всей округе, грабили княжьи дворы в Берестовом и на Оболони, жгли боярские вотчины на Щекавице и Хоревице.

У Лыбеди, где сбилось печенегов столько, что негде было и коня напоить, на Подоле, а также и в предградье звучали зловещие, пронзительные голоса печенегов: напившись медов в княжьих и боярских медушах, они ходили пьяные.

От Лыбеди и Подола порой долетали и другие крики, от которых содрогнулись люди на Горе: печенеги мучили и убивали тех, кто не успел убежать на Гору и прятался в лесах и оврагах.

Так протекло много дней. Сначала у людей на Горе была надежда, что печенеги постоят под Киевом и вернутся в поле. Но те и не помышляли покидать Киев. И чем дольше они стояли, тем, казалось, их становилось все больше, — видимо, с поля подходили новые орды.

На Горе было трудно. Гридни день и ночь стояли на стенах, отбивали врага, укрепляли городницы. Уже многие были изранены, немало их лежало в земле подле ворот на Перевесище.

Гридням помогали ремесленники из предградья, смерды из Подола, — стоя на городницах у стен, они подавали камни, носили песок, готовили стрелы.

Не отставали и Полянские жены — их руки тоже пригодились, у многих из них был острый глаз, и они метко стреляли из лука.

А позлее люди стали страдать от голода и недостатка воды. Княжьи и воеводские клети все больше пустели. Чем жарче становилось, тем слабее струилась вода из источников у бере-стянских стен.

Немощна, больна была княгиня Ольга. Правда, она старалась, чтобы никто об этом не знал, и потому часто после бессонной ночи княгиня вставала, как и всю жизнь, до восхода солнца, спускалась в сени, беседовала с боярами и тиунами, советовалась с ними, как сделать, чтобы людям было легче.

Заботилась княгиня и о внуках, оберегала их в трудные часы. Когда печенеги бились под самыми стенами, оставалась с княжичами — боялась за них.

Особенно беспокоилась она о Владимире. Он становился все более похожим на Малушу — те же глаза, нос, рот. Но княгине Ольге внук напоминал еще и молодого Святослава — такой же молчаливый, упрямый, отважный, дерзкий. Впрочем, он напоминал княгине не только молодого Святослава, — а разве его дед Игорь не был таким же?

Ярополк и Олег жили как княжичи, много времени проводили с княгиней, с Пракседой выходили в сад за теремом, со своими пестунами учились ратному делу, хоть это им и не нравилось.

Княжич Владимир был безотлучно с Добрыней. Только тогда, когда Добрыня сражался на стене, Владимир оставался в тереме.

Впрочем, разве поймешь, что в голове у зтого юноши? Однажды на рассвете, когда на стенах было очень трудно, княгиня кинулась в опочивальню и увидела, что княжичи Ярополк и Олег спят в своих постелях, а княжича Владимира и след простыл. Княгиня Ольга обошла терем, — княжича никто не видел, выбежала во двор, но не нашла его и там. Тогда она поднялась на Подолянскую башню и там увидела, как Владимир, прижавшись к заборолу, целится и пускает стрелы в лезущих на стены печенегов.

— Владимир! — сказала она потом внуку. — Почему ты не бережешь своей жизни?

— А разве жизнь у князя не такая же, как и у его воев? -дерзко возразил Владимир.

Княгиня Ольга покачала головой. «Такой, такой же точно, как и Святослав! А впрочем, — подумала она, — может, именно такими и должны быть они? Ведь такова и Русь!»

Княгиня просила Добрыню беречь Владимира, ведь ему поручил князь Святослав своего сына.

И не только об этом, а обо всех делах советовалась княгиня с Добрыней. Он был хорошим воеводой, смело стоял на стене, умел вести за собой людей, да и люди ему верили.

Поэтому каждое утро княгиня расспрашивала Добрыню обо всем, что делалось на Горе.

— Трудно, очень трудно на Горе, княгиня, — говорил Добрыня. — Люди уже начинают жаловаться, будто их Перун покарал, против христиан говорят… Кое-кто сказывает, что надо принести…

— Чего же ты умолк, Добрыня?

— Надо принести человека в жертву…

Воспаленными глазами смотрела княгиня на Днепр, ее запекшиеся губы шептали молитву.

— Ты погляди, погляди, Добрыня: не видно ли лодий из Чернигова?

— Не видно, княгиня.

— Так что же делать? — шептала она. — Господи, вразуми, вразуми!

Добрыня, подумав, сказал:

— Надо послать, княгиня, в Чернигов, в земли наши, звать на помощь.

— Но как, Добрыня, кого?

— Дай подумать. Все будет сделано как надо, княгиня.

---

002. Семен Скляренко. Святослав.

003. Скляренко С.Д. Святослав.

---

КНИГА ВТОРАЯ

НАД МОРЕМ РУССКИМ

017. СВЯТОСЛАВ. С. Скляренко.

---

037. Святослав. Скляренко С.Д.

038. СВЯТОСЛАВ. СКЛЯРЕНКО СЕМЕН ДМИТРИЕВИЧ. КРАТКИЙ ПОЯСНИТЕЛЬНЫЙ СЛОВАРЬ, КОММЕНТАРИИ, ХРОНОЛОГИЧЕСКАЯ ТАБЛИЦА

---

В начало, читать

. Святослав. Скляренко С.Д.

Источник : https://www.litmir.me/br/?b=24988&p=11

Слушать - https://knigavuhe.org/book/svjatoslav-1/

***

Визитка дуэта...

***

О Святославе
О рождении Святослава нам известно только то, что в год казни его отца древлянами в 945 году, ему было три года. Стало быть, родился он в 942 году.

***