А Феофано пишет письмо властелину, мепет-мепе
[178]
Грузии Давиду, с которым она наладила добрые отношения, когда жила в Армении. От имени своего сына императора Василия и от себя лично Феофано просит Давида помочь Империи в трудный час, дать новому доместику схол в Малой Азии, Варду Фоке, десять тысяч воинов, чтобы он мог разбить самозванца-императора Варда Склира.
Эти два письма Василий и Феофано поручают отвезти на остров Хиос и в город Тбилиси константинопольскому патрикию Торникию, который незадолго до того постригся в монахи на Афоне. Патрикий-монах, сам по происхождению грузин, Торникий вполне подходящий человек для далекой поездки на Хиос и в Грузию.
Пройдет немного времени, и Торникий доберется через пустыни Малой Азии до Тбилиси, падет ниц перед престолом мепет-мепе Давида, от имени императора Василия и матери его Феофано будет просить помощи и солдат.
Пройдет еще некоторое время, и мепет-мепе Давид, посовещавшись со своими визирями,
[179]
пошлет императору Василию целый легион — десять тысяч воинов, а во главе поставит чернеца Торникия.
Пройдет еще время, и в пустынях Малой Азии начнется поединок между Склиром и Фокой, запылают города, кровь хлынет на песок, люди будут умирать — тем жила и живет Византийская империя.
Трижды грудь с грудью будут сходиться в пустыне Вард Фока и Вард Склир, в решительном бою над рекой Галис полководец в монашеской рясе, с крестом на груди и мечом в руке поведет против воинства Варда Склира десять тысяч Всадников-грузин — и вот уже разбитый навсегда Вард Склир оставляет на поле боя свое войско и свой меч, бежит к арабам, а халиф ввергает его в темницу.
С богатой добычей возвращаются на родину грузинские воины, в память об этих битвах они строят на Афоне свой иверский монастырь Портаитиссы.
Печальный возвращается в Константинополь полководец-монах Торникий, на этот раз он везет императору Василию письмо от царя Давида: мепет-мепе требует за свою военную помощь большую дань.
На костях побежденного воинства Склира стоит Вард Фока. Он давно сбросил свою рясу, на нем шитая золотом и серебром бархатная одежда, тугой пояс перехватывает его тонкий стан, храбрый полководец думает о Феофано.
А тем временем в Константинополе твердо сидит на Соломоновом троне император в монашеской рясе, мечтающий покорить и держать в повиновении Малую Азию, собрать силы и двинуться на Болгарию, а победив ее, идти и на Русь!
4
Владимир утвердился, сел на стол своих предков в городе Киеве, стал великим князем Руси.
Русь не была островом среди моря-океана. Со всех сторон ее окружали другие земли, племена, народы. Многих из них, особенно соседей, русы знали, держали и старались держать с ними мир и дружбу — так было с ромеями, болгарами, чехами, поляками; на севере со свионами; с аланами
[180]
и касогами
[181]
на далеком юге; с народами Кавказа.
Но это был не весь мир! Неведомые и грозные народы жили на севере от Руси, за Варяжским морем; словно волны огромного сурового океана, из-за степей за Итиль-рекой накатывали без конца все новые и новые, незнакомые, страшные своей силой орды; таинственные, неизвестные люди жили за Джурджанским и Русским морями.
Далекий и странный мир! Как мало тогда знали люди друг друга и как это было трудно им сделать. Чтобы добраться от Киева до Константинополя, нужно было ехать два-три месяца; путь до Итиль-реки измерялся полугодием; чтобы переплыть Джурджанское море и побывать в Шемахе
[182]
или Ургенче,
[183]
приходилось потратить несколько лет.
И все же люди шли. Что там Шемаха или Ургенч? Русские люди в то время — купцы, послы, часто просто искатели счастья — доходили не только до них, но бывали и в далеком Багдаде, Мерве, Баласагуне, Кашгаре и даже за реками Хуанхэ и Янцзыцзян в государстве Суне,
[184]
на берегу океана, из-за которого встает солнце.
То были не завоеватели, не поработители других народов, не разбойники, искавшие добычи, подобно свионам, печенегам, половцам, татарам, нет, у русских людей было вдосталь земли, лесов, рек, богатств — они шли прославлять родину, утверждать мир.
Трудно представить себе нашего далекого предка, путешественника того времени, прокладывавшего впервые дорогу среди буйных трав дикого поля, шедшего по нетронутой и бесконечной целине, прорубавшего тропу в лесу. Он спал на земле, питался злаками и мясом птиц и зверей, убитых стрелой из лука, топором, рогатиной, остерегался врага, который мог притаиться за каждым деревом и кустом, шел все вперед, познавал свет, жаждал мира.
Но как узнать этот странный свет, как найти, закрепить свое место в нем, жить в мире с остальными людьми, земляками?
Ночь. В степи под курганом горит костер, возле него сидит бородатый, загорелый, светлоглазый человек. Он жарит на рожне
[185]
на углях кусок ароматного мяса драхвы или сайги, ужинает, ложится спать, положив голову на луку седла. Костер догорает. В поле тишина. Слышно только, как вблизи переступил спутанный на ночь конь, он грызет острыми зубами сочную свежую траву. Вокруг темно; поле напоминает черный ковер; над ним нависло небо, похожее на огромную, перевернутую вверх дном чашу.
Земля и небо! Да, только они существуют на свете, Земля — гладкая равнина, которую пересекают леса, горы, реки, моря, а вся она неподвижно стоит на столбах, и вокруг со всех сторон бушует океан…
Небо, на которое смотрел тысячу лет назад наш далекий пращур, тоже не беспокоило его: этот безбрежный, голубой океан — мир, которого человек не знает и не может узнать, там живут неведомые существа — боги, там есть сады, реки, рай, где летают и порхают, как птицы, души предков. Днем по небу катится солнце, оно ночует в подземных кладовых; по ночам небесная стража зажигает на небе множество звезд; вон они мерцают, переливаются, тускло освещают темную землю. Костер догорел. Путешественник не спит. Он сидит в темноте, опираясь сильными руками о землю, задумчивый, спокойный; земля — твердь среди безбрежного океана, где-то медленно колышутся волны, порой всколыхнется и земля… Далекий и странный мир! Человек, обитавший в нем, — дитя, которое блуждало в темном лесу, пробиралось через буреломы и чащи, неустанно шло вперед.
Князю Владимиру нелегко было жить в незнакомом, таинственном, полном опасностей мире. Но в двадцать лет, когда он сел на отцовский стол в Киеве, он уже хорошо знал Русь, любил ее людей и просто жаждал жить.
Он видел, что над Русью со всех сторон нависли черные тучи: на западе захватила много городов червенских Польша, за спиной которой стоял Оттон Германский, отрезали путь к Джурджанскому морю и становились все более наглыми черные булгары, ниже от них по Итиль-реке копошились недобитые хазары.
Беспокоил князя Владимира и юг, там находился извечный, злой и хищный враг Руси — Византия. Греческие купцы из Константинополя утверждали, что там на престоле твердо сидят императоры Василий и Константин, — русские купцы говорили, что против императоров восстала Малая Азия, что на Константинополь идет Болгария.
В Киев пробирались многие беглецы-болгары, они рассказывали, что в Западной Болгарии, в горах, утвердились и идут против императоров братья-комитопулы Шишманы, а у Дуная и Русского моря засели ромеи.
Были бы силы, князь Владимир поступил бы так, как его отец: двинулся на конях, пешим порядком, на лодиях к Дунаю, поднял бы непокорившихся болгар, поломал бы крылья императорам ромеев.
Но он не мог этого сделать. Ныне не вся Русь покорялась Киеву, Русская земля содрогалась. Когда воины скрещивали мечи и когда лилась кровь под Любечем, в Киеве и Родне, когда Владимир сел на отчий стол, радимичи, вятичи и некоторые другие земли отказались признать его киевским князем и платить дань.
Он понимал и знал, почему это произошло. За свою недолгую жизнь князь Владимир видел, как быстро меняется Русская земля и люди ее. Русь, какой он видел и изучил ее в юные годы в Киеве, позднее в Новгороде, Полоцке, повсюду, куда ни кинь глазом, — эта Русь была уже не та, что прежде.
Если бы кто-либо спросил его, что же изменилось и что меняется на Руси, князь Владимир, должно быть, не смог бы, не сумел объяснить, потому что сам не знал, а если знал — не соглашался, не соглашаясь — размышлял, как поступить.
— Он верил в исконную, древнюю и вечную Русь, раскинувшуюся от Русского до Ледового моря, от Карпатских гор до Итиль-реки и Урала. Он бесконечно любил эту Русь с ее законами и обычаями, с деревянными богами, с людьми, охранявшими все это и готовыми умереть за свою землю.
Но князь Владимир видел и чувствовал, что на этой земле, по всей Руси, возникает нечто новое, непонятное, порой странное, но вместе с тем неизбежное, неуловимое, нужное. У Древней Руси были свои закон и обычай, но ведь не по одному руслу течет Днепр, он каждой весной срезает кручи, размывает и насыпает новые берега; над землей ежедневно проплывают без конца облака, облако, плывущее сегодня, уже не то, что было вчера; вечно бьется о скалистые берега Русское море, но и оно меняется, и его берега…
Было время, когда Киев почитался градом всех городов и земель Руси, когда киевский князь, как старейшина большого рода, как могучий дуб, стоял на днепровских холмах, а племена Руси, как члены одной семьи, поддерживали его. Князь киевский знал, что должен охранять земли всей Руси, у него была дружина, воеводы, тысяцкие, сотенные — своя Гора, а чтобы их одевать, поить, кормить, брал дань от земель Руси.
Теперь киевская Гора была не та, что раньше. Не только дружина с воеводами, тысяцкими, сотенными поддерживала князя. Еще живы были воеводы, тысяцкие, которых водили на брань Игорь, Святослав, они назывались боярами, мужами лучшими и нарочитыми, а самые преклонные годами — градскими старцами.
Волостелины, воеводы, тысяцкие, старшая дружина, поддерживающая ныне князя, бояре, мужи, старцы, когда-то державшие в руках мечи, теперь владели гораздо большим: на груди и шее гривны и цепи, в домах скотницы с золотом и серебром, вокруг пожалованные им земли, леса, реки… О, князей теперь не поддерживала, возле них сидела, как пиявка, страшная, неумолимая, ненасытная сила — Гора.
Так было не только в Киеве. Поросль, которая когда-то росла и развивалась под защитой могучего дуба — Киева, уже сама становилась дубами: Новгород, Полоцк, Смоленск, Туров, Муром, Ростов, Тмутаракань — эти города, как богатыри, стоят по всей Руси.
И в каждом из этих городов, в землях, им принадлежавших, была своя Гора, свои волостелины, воеводы, бояре, мужи, старцы, сами вершившие дела своей земли. И хорошо, что там сидят волостелины, воеводы, бояре, у них должны быть свои дружины, они должны беречь и множить богатства земель, никогда не забывая о Киеве, о киевском князе.
Однако земли забывают о Киеве. Могучее когда-то дерево словно стареет, становится дуплистым, трухлявым, — никогда еще не бывало, чтобы дети одного князя-отца шли друг против друга. Что ж, он пойдет, как отец его Святослав, в эти земли бороться за старые законы и обычаи, за старых богов.
На украинах Руси — повсюду над Русью и Стугной, над Пселом и Сулой — в два-три ряда высятся валы, они извиваются в поле, как гигантские змеи, поэтому люди и называют их Змиевыми валами. Между ними зияют глубокие черные рвы, через каждые двадцать, пятьдесят, сто поприщ посреди степи стоят деревянные города с высокими стенами, башнями, заборолами — Русская земля отгородилась от юга. Ни печенег, ни половец, ни какой-либо другой ордынец не подкрадется теперь к Киеву.
Князь Владимир смотрит на запад — туда направит он свой первый удар. Уже в городе, на Подоле и Оболони, стоит многочисленная дружина, всю зиму из Чернигова, Переяслава и других ближних земель стекается в Киев земское войско.
5
Князь Владимир знал, что Рогнеда выедет из Полоцка, как только вскроется Двина, а потому еще в конце апреля двинулся вверх по Днепру в Вышгород — ему хотелось встретить ее после долгой разлуки не на Горе, а в ином, безлюдном, тихом уголке.
Княжий двор в Вышгороде был для этого очень удобен. Здесь, на высоких холмах, круто обрывавшихся над Днепром, с давних времен стояла построенная на каменном основании деревянная крепость, обнесенная стеной, рвом и валами. Прекрасен был Днепр, протекавший под самыми кручами; повсюду на горах и вдоль берегов чернели густые леса; вдали переливались голубые воды Десны; далеко на юге виднелся Киев.
Владимир выехал из Киева не один. Полоцкую княжну надо было встретить достойно, воздать ей честь как жене. Он берет с собой в Вышгород многих мужей лучших и нарочитых, воевод и бояр, их жен. Еще раньше туда выехали тиуны и дворяне, которым надлежало всех поить и кормить. Вышгородская крепость, десятки лет стоявшая в безмолвии над Днепром, охраняя северные украины Киева, ожила, по вечерам в ее окнах заблестели манящие огоньки.
Недолго пришлось князю Владимиру ждать княгиню. В первый день он отправился на ловы в перевесища, наутро переплыл Днепр и до захода солнца травил в поле сайгаков, а на третий день ранним утром в голубом мареве в верховье Днепра показалась лодия. Полноводный Днепр катил свои воды быстро, вскоре стали видны черные, украшенные резными птицами, морскими чудовищами и пучеглазыми водяными остроносые учаны. На одном из них развевалось знамя земли Полоцкой.
Как только учаны пристали к кручам, на них перекинули доски. На берегу стояли и ожидали княгиню одетые в наилучшие платна и шитые золотом и серебром корзна мужи, бояре и воеводы; их жены, обвешанные украшениями, с тяжелыми сверкающими серьгами в ушах, золотыми обручами на руках и ногах, перешептывались.
Княгиня Рогнеда стояла в учане с младенцем на руках, рядом с нею — воевода Путята, за ними — несколько женщин и темноглазая суровая свионка Амма — кормилица княгини. Рогнеда была одета очень просто: в белом платне и темно-синем опашне, с черной повязкой на голове; лицо ее было очень бледно-лицо матери, много ночей не спавшей у колыбели, уставшей в далеком пути.
— Волосы светлые! Шу-шу-шу! — шептались жены.
— Глаза голубые! Шу-шу-шу!
— Молчите! Замолчите же! Вон она идет! — сердились бояре.
Держа ребенка на руках, княгиня Рогнеда сошла по шаткой доске на берег. Князь Владимир шагнул вперед, поцеловал жену, взял у нее ребенка.
К Рогнеде тут же бросились жены, окружили ее, обнимали и целовали, одна из жен, по старинному обычаю, посыпала путь княгини зерном.
— О, какой красивый княжич! — поднимаясь на цыпочки, разглядывали младенца жены.
— Светлый!
— На отца похож!
— Жены! Боярыни! Тише, тише! — сдерживали их мужи. Рогнеда улыбнулась Владимиру.
— То Ярл… Так мы называли его в Полоцке… — промолвила она.
Владимир не желал обидеть жену, которая решила назвать сына по свионски, Ярлом, и ответил:
— Пусть будет и по-твоему и по-моему… Ярл — от тебя, слава — от меня. Назовем наше дитя Ярославом.
[186]
— Ярослав! Ярослав! — зашумели мужи и жены. — Челом княгине Рогнеде, кланяемся такожде и княжичу Ярославу.
Княгиня Рогнеда была рада, что ее так тепло и радушно встретили. Она, разумеется, согласилась назвать сына Ярославом: это имя напоминает ей и далекую родину, и славу киевского стола.
А дитя спало. Мог ли тогда кто-либо подумать, что пройдет семьдесят пять лет — и дряхлый, немощный Ярослав убежит сюда, в Вышгород, и умрет здесь, в мрачной темной крепости, где так радостно начиналась ныне его жизнь?
[187]
Загомонил, зашумел Вышгород, начался пир. Много зверей и птиц завезли сюда тиуны, три ночи не спали, готовя яства, дворяне; немало медов, вина и ола было выпито во славу Владимира, в честь Рогнеды, за здоровье сына их Ярослава.
Только вечером остались они вдвоем в палате, окнами выходившей на Днепр.
— Неужели я тут? — говорила Рогнеда, глядя на Владимира. — Сколько времени прошло, как долго я ждала весточки от тебя, а как только она пришла, ласточкой полетела…
— Знаю, что тебе пришлось трудно, Рогнеда! Но путь мой в Киев был залит кровью, и тут много крови пролилось, долго длилась осада Родни, немало мук испытал я сам…
— Не говори, не говори о своих муках, Владимир, — перебила его Рогнеда. — Ведь все это уже миновало. — Помолчав, она добавила: — Я рада, что ты встретил меня не в Киеве, а здесь, в Вышгороде. Я боюсь Киева.
— Боишься Киева? — Князь Владимир улыбнулся. — Послушай, Рогнеда, я не узнаю тебя. В Полоцке я знавал тебя смелой.
— Да, я была смелой, — задумалась она, — потому что родилась и жила в Полоцке, в лесах, в семье отца-воина, сама боролась за жизнь и не боялась даже смерти. — Она на мгновение запнулась и заговорила опять: — Так было до тех пор, пока я не встретила тебя, да и тогда, после встречи, не боялась… Ты оказался справедливым, добрым, самым лучшим. А теперь у нас есть сын, Ярослав. Ведь я люблю тебя, как сына, а сына своего, как тебя… Не смейся, не смейся, Владимир! Как я рвалась сюда, как хотела тебя увидеть… Боялась, не знала, как живешь ты в Киеве, позовешь ли меня. А теперь все думаю о том, что меня здесь ждет!
Обвив руками шею князя, Рогнеда стояла перед ним, заглядывала ему в глаза, в самую их глубину.
Он смотрел на нее таким же ласковым взглядом, но в этом взгляде было то, чего не было в глазах Рогнеды, — какая-то грусть, печаль.
— Чего же ты боялась? Ведь я сказал тебе еще в Полоцке, что позову тебя, там нарек своей женой, а теперь вот и позвал в Киев, рад, что вижу тебя…
— Княже мой, Владимир! — ответила на это Рогнеда. — Я тебя видела в Полоцке, знала — княжьего слова не нарушишь, верила — позовешь меня… Боялась я только за сердце твое, ибо люблю тебя всей душой.
Он понимал, о чем говорит Рогнеда. О, если бы она знала, что творилось в эту минуту в его душе! Он собирался, едучи в Вышгород, открыто сказать Рогнеде, что совершил в Киеве грех, который теперь искупает и, должно быть, еще долго будет искупать. Если бы он сделал это, сказал бы все Рогнеде, тогда истинная любовь, наверное, озарила их души.
Но она смотрела на него такими чистыми глазами, любовь ее была так безгрешна, что он не мог, не находил в себе сил замутить ее.
— Моя дорогая, родная, — ласково проговорил Владимир. — Ты меня видела и знала в Полоцке, ныне я такой же, как был; верь мне, я счастлив, что ты приехала, благодарю тебя за то, что родила мне сына.
— Погляди, — сказал он, — как прекрасен мир, как хорошо здесь!
И действительно, было чудесно. Буйствовала весна; под самой стеной Вышгорода зеленел, звенел молодой листвой лес; повсюду цвели травы; могучие воды Днепра катились на юг, слева голубела Десна; за нею расстилалось без края широкое поле — с курганами на небосклоне, с каменными богатырями на них — они, казалось, стояли на страже, охраняли землю. Вдалеке виднелся Киев.
— Разве не счастье, — говорил князь Владимир, — что мы с тобой вдвоем? Я тебе говорил, что много трудных дел уже содеял, а еще более предстоит совершить, но я верю, знаю — свершу их, ибо так велит Русь… В этой жизни, во всех моих трудах ты поможешь мне, Рогнеда, и я никогда, слышишь, никогда не забуду тебя…
Князь Владимир говорил так уверенно, потому что думал, что грозовая туча, нависшая над ними, прошла и развеялась, верил, что они будут счастливы. Людям, в том числе и князьям, часто кажется, что для счастья нужно так мало…
6
В Полоцке, в суровой крепости, рано потеряв мать, Рогнеда с юных лет стала хозяйкой двора. Ей подчинялись и выполняли все ее приказания дворяне, она хранила ключи от клетей, медуш, от всего добра. Так и должно было быть: отец и братья Рогнеды — воины, ей, по обычаю и праву, как единственной женщине в семье, надлежало вести хозяйство, поить и кормить их.
Разумеется, богатство киевских князей трудно было сравнивать с достатком Регволда в Полоцке. Князю Владимиру принадлежал большой терем на Горе, новый терем, построенный княгиней Ольгой в предградье; киевские князья владели Вышгородом, Белгородом, дворами у берегов Роси, Стугны, Лыбеди; множество земель, лесов, перевесищ, бобровых гонов, пчелиных ухожеев по обоим берегам Днепра и Десны принадлежали им.
Как и на Горе, повсюду там властвовал старый обычай. Княгиня Ольга, устрояя землю, устрояла и свои владения: на своих землях, в лесах и над реками она велела поставить знамена, посылала туда волостелинов, посадников, тиунов, которые ее именем назначали уроки и уставы,
[188]
собирали и отвозили в Киев оброк.
Тут, на Горе, княгиня Ольга сама принимала дань из земель, оброки от собственных дворов, под ее недремлющим оком в засеки засыпалось зерно, в бретяницы
[189]
складывались борты, в медуши — кади с воском и медом, в клети — меха, горючий камень, рыбий зуб,
[190]
бобровые благовония.
Лишь в старости, став немощной, княгиня доверила ключи от княжеского добра Ярине, потом Малуше, а после нее Пракседе. Как было при Ольге, так велось и теперь — в городах и весях сидели волостелины, посадники, тиуны или их сыновья, за княжьим теремом досматривала и хранила у себя ключи от всего добра на Горе Пракседа.
Прибыв в Киев, Рогнеда несколько дней принимала в тереме боярских и воеводских жен, которые приходили без устали поглядеть на северную княгиню; вместе с Владимиром объехала она Подол, предградье, побывала в Белгороде на Ирпене, заезжала на некоторые дворы.
Осмотрела она и терема на Горе и в предградье, клети, медуши, бретяницы — отныне княгиня Рогнеда становилась хозяйкой княжеского двора, должна была бережливо расходовать все по надобности.
Княгиню водила по всему хозяйству ключница Пракседа, она открывала одну за другой двери в клетях, подробно поясняла, где и сколько у нее лежит зерна, мехов, где и какие стоят в меду шах вина и меды.
Вместе с княгиней в Киев приехали и жены-дворянки, служившие ей в Полоцке; кормилица Амма, когда-то кормившая Рогнеду, несколько полочанок — Кумба, Эрна.
У Рогнеды даже и в мыслях не было доверять богатства Горы этим женам — у них будет своя работа, они станут помогать ей в палатах, пестовать княжича Ярослава.
Поэтому княгиня Рогнеда осталась очень довольна, осмотрев добро с Пракседой. Возвратившись в терем, она сказала ей:
— Ты зорко стерегла княжье добро, ключница, после такой брани даже удивительно, что у нас всего вдосталь. Спасибо тебе, Пракседа!
Ключница в пояс поклонилась княгине.
— Теперь ступай, — сказала Рогнеда, устав после долгого осмотра. — А ключи, — она ничего плохого не хотела сказать, а просто считала, что отныне должна сама заботиться о княжьем добре, — ключи положи сюда. — И она указала на скамью у двери.
Ключница сердито посмотрела на молодую княгиню. И при княгине Ольге, и при жене Ярополка Юлии ключи всегда доверялись только ей, Пракседе. Неужто же полунощная княгиня думает сразу все взять в свои руки, а Пракседу сделать простой дворянкой?
Но Рогнеда ничего этого не подозревала, она заботилась только о князе и его добре.
— Ключи, Пракседа, — сказала она, — будут лежать здесь вот, на лавке. Когда понадобится, я отопру клети и выдам тебе все, что ты скажешь, для дома и двора.
— Добро, княгиня, — пересохшими губами прошептала Пракседа, дрожащими пальцами отцепила связку ключей от пояса, швырнула их на лавку так, что они зазвенели.
После этого Пракседа, пряча глаза, еще раз поклонилась княгине, попятилась к дверям и вышла из покоев.
В переходе она остановилась. Там было темно, фигура ключницы сливалась с бревенчатой стеной, высокое узкое окно освещало одно лишь ее лицо. Оно было очень бледно, глаза прищурены, губы сжаты.
— Проклятая полочанка, — прошептала Пракседа, но тут же спохватилась, испуганно осмотрелась, нет ли кого-нибудь в переходах, и лишь после этого двинулась Дальше.
История нашей Древней Руси может показаться кому-то скучной и не интересной – что, дескать, там лапти да кокошники какие-то. Я и сама раньше так думала, но чем больше погружаешься в ту эпоху, тем больше находишь там подлинно библейский размах и настоящие античные страсти. Даже если рассматривать только официальную версию истории, то под религиозным и идеологическим глянцем просматриваются события эпического масштаба. Таким поистине судьбоносным событием явилось Крещение Руси в 988 году, причем вовсе не только с религиозной точки зрения, которую мы вообще постараемся не затрагивать. Это был, в первую очередь, исторический выбор пути развития, выбор политического курса и выбор цивилизационной модели. И результаты этого выбора актуальны по сей день.
Главное действующее лицо – князь Владимир I Святославич.
Если не вдаваться в подробности его биографии, с которой каждый может ознакомиться сам, а только описать ее главные моменты, то они, увы, будут больше отрицательными. ... Читать дальше »
...Совсем не таков был младший сын княгини, Улеб. Белолицый, с румянцем на щеках, с темными волнистыми волосами и такими же темными прямыми бровями с карими ласковыми глазами, младший сын княгини был послушный, услужливый, тихий, и, если бы не мужская одежда, его можно было бы принять за красную девицу.
Она любила обоих сыновей, но сердце ее почему-то больше лежало к младшему сыну, Улебу. Почему? Она не могла бы на это ответить; на самом же деле, должно быть, потому, что старший сын Святослав похож был на отца, мужа княгини Ольги, Игоря, и нравом был в него, а младший сын Улеб напоминал ее, княгиню.
Семён Дмитриевич Скляренко (укр. Скляренко Семен Дмитрович) — украинский советский писатель, автор исторических романов.
Окончил Прохоровскую сельскую школу, а в 1919 г. гимназию в городе Золотоноша. В начале своей трудовой деятельности работал в родном селе, затем заведовал районным отделом народного просвещения.
В начале 1920-х учительствовал. С 1923 служил в Красной армии. Впоследствии на редакционной работе.
С конца 1924 г. поселился в г. Егорьевск Московской области, где заведовал клубом, культотделом совета профсоюзов.
Литературную деятельность начал в 1918 г. В первых прозаических произведениях («Тихая пристань», 1929; «Матрос Исай», 1930) воссоздал события гражданской войны на…
Семён Дмитриевич Скляренко (укр. Скляренко Семен Дмитрович) — украинский советский писатель, автор исторических романов.
Окончил Прохоровскую сельскую школу, а в 1919 г. гимназию в городе Золотоноша. В начале своей трудовой деятельности работал в родном селе, затем заведовал районным отделом народного просвещения.
В начале 1920-х учительствовал. С 1923 служил в Красной армии. Впоследствии на редакционной работе.
С конца 1924 г. поселился в г. Егорьевск Московской области, где заведовал клубом, культотделом совета профсоюзов.
Литературную деятельность начал в 1918 г. В первых прозаических произведениях («Тихая пристань», 1929; «Матрос Исай», 1930) воссоздал события гражданской войны на украинской земле. В книгах очерков «Три республики» (1930), «Водники-ударники» (1931), романах и повестях «Бурун» (1932), «Ошибка» (1933), «Страх» (1935), «Пролог» (1936) писатель обратился к решению сложных нравственно-психологических проблем того времени. В трилогии о гражданской войне «Путь на Киев» (романы «Путь на Киев», 1937; «Николай Щорс», 1939, «Польский фронт», 1940) писатель, руководствуясь постулатами соцреализма, создал широкое эпическое полотно исторических событий на Украине.
В военные и послевоенные годы работал в армейской и фронтовой печати, печатал очерки и рассказы на военную тематику («Украина зовет», 1943; «Рапорт», 1945; «Орлиные крылья», 1948).
В 1954 году вышел роман С. Скляренко «Карпаты».
Намерение написать трилогию о становлении древнерусского Киевского государства в X—XI вв. был реализован частично: написаны и изданы только две книги — «Святослав» (1959) и «Владимир» (1962). В двух книгах романа «Святослав» — «Княгиня и рабыня» и «Над морем Русским» — писатель на основе летописных материалов и фольклорных материалов изобразил князя Святослава Игоревича и его окружение на фоне тогдашней эпохи. Смерть не позволила автору закончить начатое дело — написать роман про Ярослава Мудрого.
Умер С. Скляренков в г. Киеве, в котором жил с 1927 г. Похоронен на Байковом кладбище. Источник :https://audiokrai.com/authors/129982
***
***
***
***
***
***
***
***
Коллекции Яндекс.Избранноеhttps://yandex.ru/collections/bro/ Мои картинкиhttps://yandex.ru/collections/user/d33t3ytg6qpxdm8mj7ny19ac5g/moi_kartinki/ Инстаграм https://www.instagram.com/ ***
Древние числа дарят слова
Знаки лесов на опушке…
Мир понимает седая глава,
Строчки, что создал нам Пушкин.
Коля, Валя, и Ганс любили Природу, и ещё – они уважали Пушкина.
Коля, Валя, и Ганс, возраст имели солидный – пенсионный.
И дожили они до 6-го июня, когда у Пушкина, Александра Сергеевича, как известно – день рождения, а в нынешнем году аж… 221 год ему.
И назначили старички точку встречи – на берегу великой реки...
Жил-был Король,
На шахматной доске.
Познал потери боль,
В ударах по судьбе…
Трудно живётся одинокому белому королю, особенно если ты изношенный пенсионер 63 лет, тем более, если именуют тебя Белая Ворона.
Дружба – это хорошо. Но с кем дружить? Дружить можно только с королём, и только с чёрным. С его свитой дружбы нет. Общение белых королей на реальной доске жизни невозможно – нонсенс, сюрреализм.
