Около полуночи князь Владимир вышел из своего шатра. Было темно. Вблизи стояла, переговариваясь, старшая дружина, князь узнал голоса воевод Кирсы, Спирки, Чудина. Он подошел к ним.
— Должно быть, скоро начнем.
— Полки готовы, княже. Ждем знака из Киева.
— Кажется, они уже двинулись…
Все прислушались. Где-то в темноте и тишине, окутавших Подол, предградье и Гору, послышался шум.
— Замолчите! — крикнул воевода Кирса на воинов, гомонивших невдалеке на валу.
Все замолчали. И тогда совсем ясно из ночной глубины, сначала глухо, потом все громче, до них донесся шум и многоголосный крик. Еще минута — и они увидели огни, в темноте в разных местах пылали факелы, их становилось все больше и больше, казалось, что вдалеке пылает пожар.
Это была минута, которой ждали все. С нескольких сторон Киев окружили воины князя Владимира, а им на помощь поднималась еще одна сила — перед ними кипел, бурлил, переливался огнями Подол.
И уже через рвы бежали робьи люди, они кричали, что на верхнем валу и по всему Подолу нет Ярополковой рати — все они удрали ночью; вскоре прибежали смерды из предградья. «И на Горе, — говорили они, — нет воинов, на городницах не видно стражи, князь Ярополк с воеводами и мужами удрали ночью к низовьям».
Полки князя Владимира двинулись одновременно от Дорогожичей, с лугов за Оболонью, из Перевесищанского леса вырвались всадники, земля загудела от шагов тысяч ног, от топота конских копыт, шум несся и с той стороны Днепра: воины переплывали на лодиях и на конях через реку.
Город Киев пал.
Князь Владимир въезжал в Киев во главе старшей дружины под знаменем отца своего Святослава, на котором были вышиты два перекрещенных золотых копья. За ним ехали рынды, гридни.
С трепетом смотрел Владимир на город, который покинул много лет назад, и не узнавал его. На Оболони, где когда-то хижины были разбросаны по лугу на расстоянии поприща друг от друга, вся земля была вспахана и раскопана, усеяна домами, хибарками, землянками. На Подоле вокруг торжища и вдоль берега Почайны выросло много новых теремов с клетями и подклетьями, погребами и сараями, эти терема и дворища, отгороженные высокими тынами, тянулись до самых гор, образуя улицы.
Изменилось и в предградье. Владимир помнил, что раньше тут прямо в землянках жили кузнецы, гончары, скудельники и кожемяки, неподалеку от ворот Горы стоял только один каменный терем княгини Ольги и несколько деревянных — боярских. Теперь новые, добротные терема, каменные и деревянные, окружали всю Гору, они, казалось, наступали на землянки кузнецов, ремесленников, давили их.
Повсюду, где проезжали воины Владимира, их радостно приветствовали киевляне. В одном конце Подола новгородские воеводы встречались с земляками — купцами из Новгорода, в другом перепуганные хазары угощали воинов медом и олом, в третьем свион обнимал свиона. Посреди торжища пылал высокий костер перед деревянным Волосом, стоявшим уже без серебряных усов — их ночью, словно тати, вы рубили из дерева воины Ярополка.
А вокруг повсюду, на крутых склонах над Глубочицей, вливавшейся в Почайну, над быстрой Ситомлей, струившейся из Щекавицкого леса, на концах Гончарском, Кожемяцком, толпились люди, раздавались оживленные голоса, крики.
На Подоле князя Владимира встретили и те люди, которые ночью ударили в спину полкам Ярополка.
Они ждали его неподалеку от торжища, на широкой, обсаженной липами площади. Их было несколько сот, одни верхом, с мечами и щитами, другие пешие, с копьями, а то и просто с долбнями
[151]
в руках.
Владимира поразил один из них: старый, уже седой человек, слепой на левый глаз, сидевший на коне впереди всего земского войска.
— Челом тебе бьем, княже Владимир! — произнес он.
— Слава князю Владимиру! — закричали все.
— Кто ты еси? — спросил старика Владимир.
— Я воевода Рубач, — отвечал тот.
— Ты служил у Ярополка?
— Нет, княже Владимир! Я ходил с отцом твоим Святославом на ромеев и привез его меч и щит в Киев… Но я отдал оружие не в те руки, князь Ярополк повернул его против людей русских…
— А мне и русским людям ты будешь служить?
— Уже послужил и служить буду, сколько сил станет, княже! — отвечал воевода Рубач, и из его единственного глаза выкатилась слеза.
Внимание князя Владимира привлек еще один воин, лицо которого пересекал глубокий шрам; он стоял позади воеводы Рубача.
— А ты кто еси? — спросил князь Владимир.
— Тур, — кратко ответил тот.
— Но кто ты — ремесленник, смерд, робичич?
— Гридень…
— Значит, ты служил у князя Ярополка?
— Нет! Я гридень князя Святослава, Ярополк отнял у меня меч и щит.
— Спасибо тебе, Тур, что верно служил отцу моему и мне помог… хочу пожаловать тебя.
Тур пожал плечами:
— Меня пожаловать? О нет, княже Владимир, не надо пожалованья… На что оно мне? Да и за что жаловать? Не я один, многие люди помогали тебе.
— Чудной ты человек, Тур! Разве от пожалованья отказываются? Скажи тогда, чего бы ты хотел?
— Верни мне меч и щит, что отобрал у меня Ярополк.
— Дайте гридню Туру меч и щит! — приказал князь.
6
Среди людей, встречавших князя Владимира в предградье, стояла немолодая уже женщина с привлекательным, хотя немного суровым лицом, слегка выцветшими, но еще теплыми карими глазами и тонкими бровями, в темном платне и таком же платке на голове. Сжав губы, она смотрела вперед на Боричев взвоз, по которому двигалось войско князя Владимира.
В огромной толпе никто не знал этой женщины, никто не мог знать ее и среди дружины князя Владимира, а тем более он сам, но беспокойные глаза женщины, тревожное выражение лица, весь ее вид говорили о том, что она очень взволнована, словно боится чего-то.
И женщина эта действительно тревожилась, боялась, чтобы ее кто-нибудь не узнал, ибо когда-то была она ключницей княгини Ольги, тайной любовью покойного князя Святослава, матерью князя Владимира, который ныне с победой вступал в город Киев.
Малуша не видела своего сына много лет, да, впрочем, много ли довелось ей любоваться им и раньше?! Несколько счастливых месяцев в Будутине, где она родила и выкормила его, да еще одно краткое мгновение, когда она не выдержала, босиком пришла из Роси в Киев, чтобы издали попрощаться с сыном, хотя бы взглянуть на него.
Если бы знал кто в Киеве, сколько раз и с какими горючими слезами молилась Малуша за сына своего Владимира-князя, сколько раз выходила на кручу над Днепром, откуда когда-то провожала своего сына, до боли в глазах вглядывалась в туманную даль — не покажутся ли там лодии князя Владимира.
И лодии поплыли по Днепру, только не Владимировы а Ярополковы, княжьи биричи
[152]
кричали над спуском у Почайны, что Ярополк повел брань с Владимиром, чтс киевские воины разбили новгородцев и чуть не убили самого Владимира под Любечем. Позднее они стали кричать, что князь Владимир идет на Киев, где ждет его смерть.
А потом воины Владимира осадили Киев; уже на валах у Глубочицы началась великая сеча, а прошлой ночью мимо Берестовского леса вниз, к Родне, двинулись воины Ярополка, лодии поплыли по Днепру; ночь была темная, но Малуша подошла к самому берегу и все видела. И вот воины князя Владимира вступают в Киев, они все ближе и ближе. О, что творилось с Малушей, как билось ее сердце, как пылало лицо, когда она увидела сына. Еще издали узнала его Малуша — статный, красивый, сидел он в седле, опираясь на стремена, и, держа повод в левой руке, правой приветствовал людей.
Ближе, еще ближе — вот Малуша увидела его лицо, немного утомленное и бледное, непокрытую голову, на которой ветерок играл русым чубом, карие глаза, тонкий нос, усы, улыбающиеся губы…
— Слава князю Владимиру! — гремело вокруг. — Слава, слава!
Одна только Малуша молчала, потому что слезы, горькие, но все же радостные слезы, сдавили ей горло. Она была счастлива, что видит наконец своего сына, в мыслях обнимает, целует его.
Нет, никому она не расскажет о своей радости и счастье, ибо Владимир-князь должен быть князем, ей же судила доля — и она благодарна Богу за это — только стать матерью князя, а самой остаться рабыней навек.
Внезапно Малуша застыла; следом за князем, тоже верхом, с мечом у пояса, ехал Тур. «Что случилось, как он тут очутился?» — подумала она, ужасаясь при мысли, что Тур ее увидит. Но это длилось одно мгновение, гридень не смотрел в ее сторону.
— Слава! Слава Владимиру! — раздавалось вокруг.
Не кричала только мать, любившая его больше, чем все эти люди. Она жадно всматривалась в родное, столь милое ее сердцу лицо сына, следила за каждым его движением, ловила его взгляд, а когда Владимир проезжал мимо, ухватилась за стремя, прошла, не известная никому, рядом, совсем близко, несколько шагов. И это было ей наградой за все слезы и муки.
7
У ворот Горы князь Владимир остановил коня и медленно сошел с седла. Спешились и воеводы, рынды, гридни, вся дружина.
Князь передал уздечку стремянному, медленно прошел вперед, вступил на мост, остановился у ворот, оглядел стены и башни, на которых не видно было стражи.
Он шел через ворота пешком, с непокрытой головой, внимательно оглядываясь вокруг. Все было ему так знакомо, он исходил здесь когда-то каждый камень. За ним шагали воеводы и тысяцкие полунощных земель, гридни.
Гора поразила его. Безмолвие и тишина. На требище в конце Горы не пылал огонь. Никого не было видно у теремов бояр и воевод, тянувшихся справа и слева рядами, повсюду стояли брошенные на произвол судьбы возы, бродили волы, лошади…
Но не успели они дойти до ворот княжеского терема, как из дворов, то тут, то там, стали появляться старики бояре, тиуны, огнищане, на требище появился главный жрец Перуна — все эти люди издали с опаской смотрели на князя и его дружину, удивлялись, что на Горе так тихо. Наконец они двинулись вперед, подступили, остановились напротив Владимира.
Владимир смотрел на них. Многих он знал… Однако знал он их давно, в юные годы, с того времени много воды утекло в Днепре, многое свершилось в землях русских и здесь, на Горе. Кто ныне эти люди, с кем они — с Ярополком или с ним? Темна была раньше, темна и ныне Гора.
— Челом тебе, княже! — раздались голоса.
Он поздоровался с ними, перекинулся словом кое с кем из бояр, теплой улыбкой подбодрил главного жреца и, окруженный своими воеводами, прошел в терем.
И сразу ожил, зашумел, загомонил терем. Князь и воеводы пришли наверх, остановились в Золотой палате перед доспехами прежних князей.
Тихо было в палате, князь и вся его старшая дружина стояли молча. Утренний свет вливался в узкие окна, согревал холодные доспехи, тускло играл золотом и серебром щитов, мечей, шлемов.
Тут было оружие не только давних князей, С самого края, почти у выхода, висел меч и щит, которые он сразу узнал, — меч и щит отца его Святослава. Владимир подошел к стене, снял с колышка меч, вынул его из ножен.
Блеснуло лезвие обоюдоострого меча, очень длинного — такие ковали родненские кузнецы; видны были на нем несколько щербинок — память о жестокой сече, может быть, последней битвы на Хортице.
Глубоко взволнованный, Владимир поднял меч обеими руками, прикоснулся губами к холодной стали, вложил меч в ножны, снова повесил на стену. А жизнь продолжалась, брань с Ярополком еще не была закончена! С городских стен было видно, как идут на юг полки, как по Днепру плывут и плывут лодии. На Гору один за другим приезжали гонцы, сообщавшие, что пешее войско и лодии Ярополка уже миновали Витичев, приближаются к Триполью.
Князь Владимир отсылал гонцов обратно, приказывал полкам гнать дальше войско Ярополка, а если оно остановится, окружить его и сообщить в Киев.
У князя Владимира и старшей дружины, оставшихся в Киеве, было много забот: гонцы сообщали, что Ярополк оставил Триполье и двинулся на Родню, полки Владимира шли все ниже и ниже берегом Днепра, туда же торопились и лодии, но в то же время приходилось держать стражу и в поле на восток и на запад от Киева, быть начеку везде: на Подоле, в предградье, на Горе — враг был недалеко.
Лишь под вечер Владимир с несколькими воеводами вошел в трапезную, чтобы поесть. Там уже был накрыт стол, стояли различные яства, вино в корчагах, а встретила их, низко поклонившись, женщина в белом платке.
— Челом тебе, князь, — прозвучал тихий голос.
— Будь здрава, — ответил князь.
Женщина подняла голову, и он узнал ее: то была, теперь уже не молодая, та самая Пракседа, которая когда-то заняла здесь, в трапезной, место его матери, ключницы Мал уши.
Он посмотрел на нее долгим, пристальным взглядом. Больно? Да. Владимиру было очень больно и грустно в эту минуту, женщина-ключница в белом платке напоминала ему многое.
— Есть ли у тебя, ключница, чем покормить нас?
— Есть, княже… Я давно все приготовила.
— Почему же не горит огонь?
Пракседа растерянно взглянула туда, куда смотрел князь, — на жертвенник, застеленный красным греческим ковром.
— Хочу принести жертву, — сурово произнес князь Владимир. — Приготовь все!
Ключница метнулась, сбросила ковер, подбежала к очагу, принесла оттуда жару.
Князь Владимир, не садясь за стол, ждал вместе с воеводами, когда она окончит, потом взял понемногу от разных блюд и бросил на угли. Легкий дымок поднялся над жертвенником, вспыхнул огонь, — молча, склонив голову, князь и воеводы поминали предков.
И ели они тоже молча: ведь тут, в трапезной, витали души предков, они, в это верил князь Владимир и его воеводы, вкушали трапезу вместе с ними.
Когда все вышли из трапезной, ключница Пракседа долго смотрела вслед князю, который шел, окруженный воеводами, по длинным переходам.
«Похож на мать, — подумала она, — те же глаза». Пракседа засмеялась. То был невеселый смех. Она не любила, нет, больше того, ненавидела ключницу Малушу, знала, хорошо помнила юного Владимира и его не любила так же, как его мать; но Малуши давно не было на Горе, сын ее Владимир сидел в Новгороде, прошлое, казалось, ушло навсегда.
А теперь Пракседа неизбежно должна была задуматься над этим. Владимир — киевский князь, она должна поить и кормить его, в ее руках пока что ключи от всех богатств княжеского терема.
Ненавидящими глазами смотрела Пракседа вслед князю, шедшему по переходам… Вот он исчез… Что же будет дальше?
Лишь вечером князь Владимир остался один, обошел терем, где провел свои юные годы, где все было ему так знакомо, близко; он миновал переходы, палаты, остановился в светлице, где жил когда-то и хотел жить теперь. Перед ним лежала молчаливая, темная Гора, за стеной видны были Подол, Оболонь, Днепр. Где-то среди ночной тьмы, на Щекавице и ближе, на берегу Почайны, горело несколько огнищ: Должно быть, воины готовили себе ужин.
Тихо… Да, вокруг было совсем тихо. Сюда, в светлицу, не долетало ни одного звука, тишина великая стояла на Горе, в Киеве, на Днепре. Пройдет немного времени, и мир, князь Владиимир был теперь уверен в этом, придет на всю родную землю.
Но не только радость и гордость близкой победы наполняли душу Владимира. Ему было грустно, что так случилось.
Отправляясь на сечу, он думал об этом: обида, сердечное стремление выполнить завет отца, одолеть своего брата — вот какие чувства владели им в Новгороде и в далеком походе на Киев.
И вот он в Киеве, в княжьем тереме, где только вчера и еще прошлой ночью расхаживал, властвовал Ярополк, которого окружали бояре, воеводы, мужи, за ними стояли полки, земли, сила.
Сейчас в тереме тихо, не слышно человеческих голосов, нет ни Ярополка, ни бояр, ни воевод — сила сломила силу. Князь Владимир представил себе, как в темноте, в холоде плывут все они по Днепру, или бредут в поле, или продираются через лесную чащу. Куда, куда они идут?
Что дальше? Ведь дело идет к неизбежному; его воины настигнут лодии Ярополка, отрежут войску путь в поле, наконец, окружат в Родне, копьем возьмут крепость над Днепром и не пощадят ни князя, ни мужей его… Это — смерть Ярополка.
Но ведь он не виноват в этом, он не раз протягивал Ярополку руку, был не только местником,
[153]
но, прежде всего, братом, даже ныне отправил гонцов — призывает Ярополка прекратить сечу, заключить мир.
Князю Владимиру, как всегда после сечи, было невыразимо больно, что в Русской земле идет усобица, напрасно льются реки крови; долго еще после этого придется Руси залечивать раны, вырывать шипы из наболевшего тела.
Как хотелось ему, чтобы в этот поздний ночной час рядом с ним был родной человек, которому он мог бы высказать свои думы и страдания, который согрел бы его истомленную душу.
Отец! О, как рано он, еще молодой, сильный, пламенный, ушел из жизни. Лишь меч и щит его висят в Золотой палате, холодные, мертвые вещи, а отца нет, не будет.
Мать! Владимир вспомнил и о ней, но что мог он о ней знать, никогда не видев ее, не слыхав ее голоса?! Люди, земля, небо, скажите, какова его мать, где она?!
За окном палаты качаются ветви, ветер дохнул с Днепра, может, мать где-то близко, может, — князь Владимир даже вздрогнул, — она стоит рядом в ночной тьме, смотрит на него.
Нет, матери нет, придет время, окончится сеча, он будет искать ее след, может, она и сама откликнется на его зов, но сейчас нет и ее.
Кто же есть у князя Владимира?
Он думает о Рогнеде, хочет припомнить ее глаза, лоб, лицо, всю, какой видел ее одну единственную ночь. И полоцкая княжна возникает перед ним — неясно, вдалеке, словно в тумане. Это неудивительно, он видел ее так мало, одну ночь, в изменчивом сиянии свечи.
Но все равно ему приятно, радостно, тепло думать о Рогнеде. Она такая хорошая: внешне суровая — ласковая в душе, женщина севера — и такая нежная. «Рогнедь, Рогнеда!» — тихо шепчет Владимир, но ее туманные очертания тают, становятся прозрачными, потом исчезают вовсе. Нет Рогнеды, он в Киеве, она в Полоцке, как далеко-далеко до нее.
***
Глава восьмая
1
О чем думал князь Ярополк во время своего бегства в Родню, понимал ли он, куда ведет его изменчивая судьба?
Тут, в Родне, в небольшой деревянной крепости на высокой горе над Днепром, обычно сидело несколько сот воинов. Полевая стража следила, не выплывают ли с низовьев чужие лодии, не поднимается ли пыль под копытами какой-нибудь орды на левом берегу. Если же это случалось, воины зажигали огни, пускали дымы в небо, подавая знак в Триполье и дальше, что на Полянскую землю надвигается враг, и, приняв на себя первый удар, либо погибали с копьями в руках, либо, отбиваясь мечами и истекая кровью, отступали к Киеву. Кроме этих воинов в Родне и в землянках, выкопанных в склонах гор по Днепру, жило еще множество умельцев, которые, собирая руду на берегах и болотах Днепра и Роси, варили сталь, лили золото и серебро, ковали добрые мечи, щиты, клепали шлемы и Кольчуги, украшали их чудесной сканью,
[154]
чернью,
[155]
— изделия родненских кузнецов знали не только на Руси, но и в Других, далеких землях.
Жизнь этих людей была очень тяжкой: работая на князя и переливая золото да серебро, они не имели не только золота и серебра, но даже хлеба насущного. Поэтому они выжигали леса, пахали землю, сеяли разные злаки, сажали сады, а когда с поля налетали орды, убегали в овраги и леса и, бывало, погибали там, надеясь, что, может быть, их дети возвратятся в родные землянки, будут мирно жить там, соберут урожай в поле, плоды в садах.
Здесь, возле крепости над Днепром, и остановилась дружина Ярополка, отступавшая из Киева. Сюда на лодиях прибыл князь с женой своей Юлией и Блюдом, сюда на возах и верхом добрались, обливаясь потом, почерневшие от пыли бояре, мужи лучшие и нарочитые, которые удрали с Горы.
Вся эта киевская знать, имевшая свои терема на Горе, пожалованья во многих землях и даже здесь, у Днепра и Роси, толком раньше не знала, что за город Родня.
[156]
Теперь они ужаснулись: ведь это городище, а не крепость! Где, как, какие силы будут здесь за них сражаться?…
— Княже! — окружили они у ворот Родни Ярополка. — Страшно, погибнем, аки мыши!
Князь молчал. Да и что мог он теперь сказать? От ворот Родни им были видны необозримые дали, голубые воды Днепра, неустанно катившиеся к морю, на полях Роси поспевали хлеба, низовой ветерок доносил манящие, сладковатые запахи овощей древесных.
[157]
Но им было видно и другое: вот на Днепре из-за устья показались северные шнеки, бусы, учаны, они растянулись полукругом вдоль берега, бросали якоря — путь по Днепру был отрезан.
С горы им было видно, как по правому берегу Днепра движутся под знаменами Владимира пешие воины, с юга и запада по желтым песчаным холмам летят конные отряды.
— Скорее в крепость! Запирайте ворота! — приказал князь Ярополк.
И бояре, мужи лучшие и нарочитые, видя вокруг только смерть, бросились к воротам, за ними воины, сторожившие до сих пор крепость. Заскрипели блоки, черный мост, как крышка гроба, поднялся и прилип к деревянному срубу городницы.
Во дворе крепости началась страшная давка — бояре и мужи торопились занять под стенами лучшие уголки, ставили там свои возы, распрягали коней, воеводы и тысяцкие гнали воинов на стены.
Князь Ярополк с женой Юлией, окруженные гриднями, прошли по узким ступенькам в одну из башен, напоминавшую глубокий колодец, стали подниматься на верх крепости.
…День, два, три — все эти дни, а особенно по ночам, родненские беглецы ждали, что воины князя Владимира пойдут на приступ, попытаются копьем взять Родню.
Но воины Владимира медлили; шнеки и бусы его, остановившись на Днепре, отрезали Ярополка от Днепра, всадники остановились на холмах и в долине у Роси — так был отрезан путь на юг, в поле, еще множество полков на берегу Днепра и повсюду в оврагах и на горах замыкали круг. Не копьем думал Владимир взять Родню, а осадой.
Это начинало пугать беглецов. Открыть ворота, выйти на равнину и там принять бой с войском Владимира дружина Ярополка не могла, сидеть в Родне — как долго? И где взять для этого силы? Особенно беспокоились бояре. Удирая из Киева, они, как видно, не все взвесили, слишком положились на слова Ярополка. Ныне он был здесь, день и ночь сидел на верху терема. Бояре хотели и должны были с ним говорить. Осанистые, крутые на словах и на деле бояре и мужи лучшие Горы вечером пошли к князю в большую светлицу на верху крепости. Здесь одно узкое окно выходило на Днепр, другое, немного пошире, на Рось. Князь Ярополк стоял у окна, выходившего на Днепр, тревожным взглядом смотрел на лодии, застывшие, словно сонные цапли, на водной глади. Юлия сидела в углу на простой деревянной лавке.
— Добрый вечер тебе и жене твоей, княже, — начал боярин Коницар, — пришли мы тебя проведать…
— Спасибо, — вяло отвечал Ярополк. — Садитесь, бояре и мужи.
— А мы и постоим, — зашумели бояре, которые наполнили светлицу и стояли ниже, на полутемной лестнице. — Дело у нас к тебе, княже.
Вперед вышел Коницар:
— Хотим спросить тебя, княже, долго ли будем тут сидеть?
Ярополк рассердился. Бояре спрашивают его, своего князя, словно он повинен в том, что произошло. Да разве не они виноваты во всем, они, на которых он опирался, которые год за годом заставляли его делать то, что им было Угодно?!
Он стоял — истинный князь, каким и должен быть, — в затканном золотом и серебром платне, с мечом у пояса, напряженный, затаившийся, хищный; бояре, крепкие, высокие, жилистые, в темных опашнях, со смуглыми лицами и сверкающими глазами, пристально смотрели на него.
— Я поступил так, как говорилось об этом в Киеве, — резко ответил боярам князь, — и все будет так, как должно быть…
— Значит, погибать будем, княже?
— Нет! — крикнул он. — Погибать никто из нас не станет. Мы с вами сила, одолеем Владимира.
Бояре помолчали.
— Но, княже, — опять начал Коницар, — где наша подмога — печенеги?
— Придут!
— А ромеи?
— Будут и ромеи.
— Княже! — раздалось сразу несколько голосов. — А ты послал гонцов к императорам?
— Гонцы поехали, они в Константинополе, сами знаете. На этом и кончилась беседа бояр с князем. Молча они спустились во двор, принялись поднимать оглобли на своих возах, чтобы отгородиться друг от друга.
День приходит после ночи, ночь завершает день. Уже тонкий, похожий на серебряный серп молодой месяц прорезался в голубых туманах над Росью.
Стражи на городницах всматривались в далекое поле и в низовье реки, за ними следили со двора сотни глаз. Каждому казалось, что он слышит топот коней в поле, всем чудились ветрила на дальнем плесе Днепра, таинственные огни на ночном небосклоне.
Но им только казалось: то не ветрила, а марево висело над далеким плесом Днепра, то не огни загорались на небосклоне — звезды.
А в самой Родне была беда. В двух колодцах, выкопанных у южной стены, за ночь набиралось на один-два локтя воды, за день — и того меньше. О, как мало было этого для нескольких тысяч воинов, запертых в крепости.
Не было в Родне и харчей. Запасы, которые были у стражи, и те, что привезли воинские обозы, быстро исчезали. Князь велел резать лошадей, но и этого было мало.
Трудно приходилось здоровым воинам и намного труднее — раненым. Голод бродил по Родне, болезни валили людей с ног. А тут еще жара — с утра до ночи в небе висело раскаленное солнце, с поля несся и все высушивал жгучий ветер; месяц в небе становился все больше, смотрел желтым ликом, словно издевался над людьми.
Разумеется, не все в Родне страдали от голода: на возах своих бояре и мужи привезли из Киева много соленой веприны, вяленой рыбы, — тайком от воинов они ели это сами, вдосталь кормили и князя с женой. Ходил слух, что знают воеводы и бояре к тому же и родник, который журчит где-то в крепостных подземельях.
А воины мечтали об одном: вырваться из Родни, напиться воды из Днепра, раздобыть плодов, зелени, кус хлеба в селах, где жили родичи. И по ночам воины спускались со стен, чтобы пробиться через стан Владимира, достать для себя и больных хлеба, воды. Эти попытки ничего не дали: многие воины смежили глаза в долине, многие с тяжкими ранами приползли обратно к стенам. И уже начало брать их сомнение — зачем они сидят в Родне, кого защищают, не лучше ли сдаться Владимиру на милость и суд праведный, чем умирать здесь, в Родне? В одну из ночей несколько воинов спустились со стен и ушли в стан Владимира, через день опять исчезли ночью несколько человек.
Но была еще в Родне сила, державшая в повиновении тысячи воинов. Этой силой были воеводы, бояре, мужи, вместе с Ярополком бежавшие из Киева.
2
Темной ночью у ворот Горы остановился порядочный отряд всадников. Стража вынесла из тайника огонь, осветила лица прибывших.
То был тысяцкий Ивор, приехавший с небольшой дружиной и несколькими неизвестными людьми. Он хотел тотчас же говорить с князем Владимиром.
Стража пропустила тысяцкого. Вместе с дружиной и неизвестными Ивор подъехал к княжескому терему, поговорил и там со стражей.
Князь вышел в одну из верхних палат, позвал туда тысяцкого.
— Будь здоров, княже Владимир, я приехал к тебе из Родни, — низко поклонился Ивор.
— Будь здоров и ты. Что случилось в Родне?
— Стоим твердо, мышь не проскользнет из города, уже, говорят, пояса свои грызут люди Ярополка. Беда будто в Родне…
— Не мы повинны в том: копьем города брать не стану, не хочу проливать напрасно кровь.
— Крови, видать, и не будет, княже! Позапрошлой ночью пробился из Родни к нашему стану, как посол Ярополка, воевода Блюд, спросил тебя и только с тобой хочет говорить.
— Где же он?
— Я привез его с собой, княже.
— Ступай приведи. Буду с ним говорить.
Когда тысяцкий Ивор с несколькими гриднями ввели воеводу Блюда в светлицу, он упал на колени, низко поклонился.
— Встань, воевода! — крикнул на него князь. Блюд поднялся.
— Что ты хочешь мне сказать?
— Хочу говорить с глазу на глаз, — прошептал Блюд.
— Добро, — согласился Владимир и знаком руки велел тысяцкому и гридням покинуть светлицу.
— Спасибо тебе, княже, — сказал тогда Блюд, — челом тебе бью не токмо я, но и брат твой князь Ярополк.
— За поклон благодарю, — усмехнулся Владимир, — но, если ты только ради этого добивался видеть меня, не стоило трудиться. Киев — не Любеч…
— Знаю, княже. — Блюд понял, на что намекает князь Владимир. — О Любече, и я, и князь Ярополк, оба сожалеем… Я тогда уговаривал князя, он было соглашался, но не один князь: воеводы и бояре наседали на него, надеялись на помощь печенегов и ромеев…
— А ныне где же ваши печенеги и ромеи?
— Они предали князя Ярополка, и он проклинает их.
— Так кто же тогда не предал Ярополка?
— Я приехал, княже, сказать, что Ярополк протягивает тебе руку, как брату, согласен на твой суд и правду.
Князь Владимир долго молчал, глядя, как трепетно горят на столе свечи.
— Много зла содеял, — сурово произнес он наконец, — и много людской крови пролил князь Ярополк, ибо не его кто-то предал, а сам он предал людей русских, попрал закон и покон отцов своих, стал убийцей братьев своих, забыл о Руси, а за все это должно ему воздаться, как головнику и татю.
Князь Владимир умолк, и только глубокие морщины, прорезавшие его лоб, крепко сжатые губы, блеск глаз говорили, как ему тяжело в эти минуты.
— Но он брат мой, и кровь отца не велит мне его карать. Прощаю ему то, что он содеял против людей моих и против меня как князя.
Блюд шагнул вперед, поймал руку Владимира, хотел ее поцеловать.
— Ты великодушен, княже Владимир, ты ни с кем несравним, и князь Ярополк будет служить тебе душой и сердцем.
Владимир раздраженно выдернул свою руку и произнес:
— Не мне должен служить брат Ярополк, а людям русским… Наша земля велика и обильна, не токмо двоим, а многим князьям найдется в ней дело.
— О княже, — выпрямился Блюд, — князь Ярополк будет служить людям денно и нощно, будет тебе верным сподвижником, я же обещаю быть твоим слугой.
Князю Владимиру хотелось, как видно, окончить разговор.
— Так и будет, — сказал он. — Поезжай в Родню и возвращайся в Киев с братом моим. Привезешь его — честь примешь от меня, аки другу воздам.
— Все сделаю, как велишь, только вот еще одно… Не я, бояре, что сидят с князем Ярополком в Родне, велели спросить: как им быть?
— Прощаю брата, прощаю и бояр. Даю грамоту, чтобы Ярополка пустили в Киев. С тобой пошлю дружину.
— Ты знаешь, княже, что многие бояре и воеводы Ярополка — христиане.
— Русские люди молятся разным богам, вон они стоят на требище за Горой. Аще христиане хотят поставить рядом с ним идолище Христа, не спорю. Не боги воюют на земле, а люди!
— Великий князь! — воскликнул Блюд. — Все сделаю, как велишь, скоро брат твой предстанет перед тобой, а за ним пойдет и все боярство. Прощай, княже!
Низко поклонившись, Блюд вышел, пятясь, из палаты. В переходах послышались шаги множества ног: там Блюда ожидал тысяцкий Ивор. Потом все затихло. В наступившей тишине Владимир подошел к окну, распахнул его сильным толчком.
Начинался рассвет, таяла ночная тьма, внизу, под Горой, выступили берега Почайны, серебристо-серая, похожая на гигантский изогнутый меч полоса Днепра, а на небосклоне, за лесами и полем, уже затрепетали розовые нити.
«Так кончается брань, — думал князь Владимир. — Умолкнут мечи, я приму Ярополка, покой настанет в землях».
Однако в душе Владимира не было покоя, после краткой беседы с воеводой Блюдом он почувствовал, что тот говорил не только о Ярополке, а и об иных, грозных, непонятных силах, которые зреют, бушуют в Русской земле.
История нашей Древней Руси может показаться кому-то скучной и не интересной – что, дескать, там лапти да кокошники какие-то. Я и сама раньше так думала, но чем больше погружаешься в ту эпоху, тем больше находишь там подлинно библейский размах и настоящие античные страсти. Даже если рассматривать только официальную версию истории, то под религиозным и идеологическим глянцем просматриваются события эпического масштаба. Таким поистине судьбоносным событием явилось Крещение Руси в 988 году, причем вовсе не только с религиозной точки зрения, которую мы вообще постараемся не затрагивать. Это был, в первую очередь, исторический выбор пути развития, выбор политического курса и выбор цивилизационной модели. И результаты этого выбора актуальны по сей день.
Главное действующее лицо – князь Владимир I Святославич.
Если не вдаваться в подробности его биографии, с которой каждый может ознакомиться сам, а только описать ее главные моменты, то они, увы, будут больше отрицательными. ... Читать дальше »
...Совсем не таков был младший сын княгини, Улеб. Белолицый, с румянцем на щеках, с темными волнистыми волосами и такими же темными прямыми бровями с карими ласковыми глазами, младший сын княгини был послушный, услужливый, тихий, и, если бы не мужская одежда, его можно было бы принять за красную девицу.
Она любила обоих сыновей, но сердце ее почему-то больше лежало к младшему сыну, Улебу. Почему? Она не могла бы на это ответить; на самом же деле, должно быть, потому, что старший сын Святослав похож был на отца, мужа княгини Ольги, Игоря, и нравом был в него, а младший сын Улеб напоминал ее, княгиню. А разве может человек не любить себя или хотя бы свое подобие?
Семён Дмитриевич Скляренко (укр. Скляренко Семен Дмитрович) — украинский советский писатель, автор исторических романов.
Окончил Прохоровскую сельскую школу, а в 1919 г. гимназию в городе Золотоноша. В начале своей трудовой деятельности работал в родном селе, затем заведовал районным отделом народного просвещения.
В начале 1920-х учительствовал. С 1923 служил в Красной армии. Впоследствии на редакционной работе.
С конца 1924 г. поселился в г. Егорьевск Московской области, где заведовал клубом, культотделом совета профсоюзов.
Литературную деятельность начал в 1918 г. В первых прозаических произведениях («Тихая пристань», 1929; «Матрос Исай», 1930) воссоздал события гражданской войны на…
Семён Дмитриевич Скляренко (укр. Скляренко Семен Дмитрович) — украинский советский писатель, автор исторических романов.
Окончил Прохоровскую сельскую школу, а в 1919 г. гимназию в городе Золотоноша. В начале своей трудовой деятельности работал в родном селе, затем заведовал районным отделом народного просвещения.
В начале 1920-х учительствовал. С 1923 служил в Красной армии. Впоследствии на редакционной работе.
С конца 1924 г. поселился в г. Егорьевск Московской области, где заведовал клубом, культотделом совета профсоюзов.
Литературную деятельность начал в 1918 г. В первых прозаических произведениях («Тихая пристань», 1929; «Матрос Исай», 1930) воссоздал события гражданской войны на украинской земле. В книгах очерков «Три республики» (1930), «Водники-ударники» (1931), романах и повестях «Бурун» (1932), «Ошибка» (1933), «Страх» (1935), «Пролог» (1936) писатель обратился к решению сложных нравственно-психологических проблем того времени. В трилогии о гражданской войне «Путь на Киев» (романы «Путь на Киев», 1937; «Николай Щорс», 1939, «Польский фронт», 1940) писатель, руководствуясь постулатами соцреализма, создал широкое эпическое полотно исторических событий на Украине.
В военные и послевоенные годы работал в армейской и фронтовой печати, печатал очерки и рассказы на военную тематику («Украина зовет», 1943; «Рапорт», 1945; «Орлиные крылья», 1948).
В 1954 году вышел роман С. Скляренко «Карпаты».
Намерение написать трилогию о становлении древнерусского Киевского государства в X—XI вв. был реализован частично: написаны и изданы только две книги — «Святослав» (1959) и «Владимир» (1962). В двух книгах романа «Святослав» — «Княгиня и рабыня» и «Над морем Русским» — писатель на основе летописных материалов и фольклорных материалов изобразил князя Святослава Игоревича и его окружение на фоне тогдашней эпохи. Смерть не позволила автору закончить начатое дело — написать роман про Ярослава Мудрого.
Умер С. Скляренков в г. Киеве, в котором жил с 1927 г. Похоронен на Байковом кладбище. Источник :https://audiokrai.com/authors/129982
***
***
***
Коллекции Яндекс.Избранноеhttps://yandex.ru/collections/bro/ Мои картинкиhttps://yandex.ru/collections/user/d33t3ytg6qpxdm8mj7ny19ac5g/moi_kartinki/ Инстаграм https://www.instagram.com/ ***
СУЛЛАЕВА НИНА АЛЕКСАНДРОВНА
Очень краткая история моей семьи
ГОЛОВЫ: КТО МЫ? ОТКУДА МЫ? КТО БУДЕТ ПОСЛЕ НАС?
2017, г. Георгиевск. Посвящается всем моим родным, которых я очень люблю и благословляю на счастье и здоровье.
В полной тишине и абсолютной ... Читать дальше »
