Освобождение 01 - 29 Октября 2024 - Персональный сайт

Главная » » Освобождение 01

00:39

Освобождение 01

***

Валерий Сегаль.
Освобождение беллетриста Р.

роман

1997 г.

"...Вы мне опять скажете, что человек не может быть так дурен, а я
вам скажу, что, ежели вы верили возможности существования всех трагических и романтических злодеев, отчего же вы не веруете в действительность
Печорина? Если вы любовались вымыслами гораздо более ужасными и уродливыми, отчего же этот характер, даже как вымысел, не находит у вас пощады? Уж не оттого ли, что в нем больше правды, нежели бы вы того желали?..
...Но не думайте, однако, после этого, чтоб автор этой книги имел
когда-нибудь гордую мечту сделаться исправителем людских пороков. Боже
его избави от такого невежества! Ему просто было весело рисовать совре-
менного человека, каким он его понимает и, к его и вашему несчастию,
слишком часто встречал."

Лермонтов "Герой нашего времени"

---

Глава первая. ВЕСНА

Как в каждом камне статуи сокрыты,
Так в чистом поле - тысячи дорог,
Но выбираем мы дорогу крытую,
До нас исхоженную вдоль и поперек.

Кохановер, из сборника "Король галеры"

Из статьи,
помещенной в "Литературном дайджесте" по случаю присуждения беллетристу Р. Виньероновской премии по литературе за ... год
Беллетрист Р. происходит из одной из самых старых и уважаемых фамилий
нашего Севера. Упоминания о его предках встречаются еще в летописях,
восходящих к самому раннему периоду новой истории. Будучи единственным
отпрыском столь благородного рода, он несомненно оправдал возлагавшиеся
на него надежды: с наградами окончил престижную католическую школу, а
затем стал одним лучших выпускников своего курса в Дарси. Его ожидала
блестящая инженерная карьера, но он избрал другой путь и проявил незаурядное дарование в не менее уважаемой и более элитарной области...
"Предзакатный Армангфор",
примерно в те же дни
... Быть может в тот день когда беллетрист Р. впервые взялся за перо,
отечественная промышленность потеряла блестящего инженера. Быть может
даже успех этого человека в любой сфере деятельности был предопределен.
Но скорее всего именно безупречное воспитание и отличное образование
вкупе, разумеется, с недюжинным талантом помогли беллетристу Р. добиться
полного успеха на поприще словесности.
Из пресс-конференции беллетриста Р.,
состоявшейся по случаю вручения ему Виньероновской премии по литера-
туре за ... год
В о п р о с. Стоило ли учиться в Дарси, чтобы стать впоследствии ли-
тератором?
О т в е т. Я счастлив и горд иметь за плечами поистине бесценный ба-
гаж знаний, приобретенный в этом старейшем храме человеческой премудрос-
ти. Даже литературному чемпиону года нелегко передать словами чувства
благодарности, охватывающие его в отдельных случаях. Именно такие
чувства я испытываю по отношению к профессорам Дарси, и я думаю, что в
этом я не одинок.
* * *
В детстве я мечтал стать футболистом.
Я грезил этим во сне и наяву. Видел себя мягко выбегающим на зеленый
газон под нечленораздельное, но мелодически правильное завывание трибун,
когда субботним вечером стадион - словно огромная чаша, освещенная про-
жекторами и медленно остывающая после дневного зноя.
Я учился в одном классе с Тони Мираньей, и мы вместе начинали фут-
больную карьеру на Юниорском стадионе в Сосновом бору. Только его
карьера состоялась, а моя - нет.
Природа одарила Тони щедро. Он быстрее всех в классе бегал, выше всех
прыгал, дальше всех метал мяч. И любил он физические упражнения, особен-
но, конечно, футбол. Не скажу, чтобы он так уж выкладывался на офици-
альных тренировках, но без мяча его видели редко. Даже на переменках -
покурит быстренько, а потом возится с мячом в школьном саду. Он и курить
начал едва ли не раньше всех в классе, но ему это почему-то не вредило.
Тони стал бы великим игроком в любом амплуа, но тренеры еще в детской
лиге сделали его центральным защитником. Статный, рассудительный, он
очень колоритно смотрелся на поле, прямой вытянутой рукой руководил
партнерами, длинным, хорошо выверенным пасом начинал контратаки. Таким
его видели впоследствии на стадионах всего мира.
У меня данные были поскромнее, да и тренироваться я не очень любил.
Мне больше нравилось мечтать о футбольной карьере, что может и неплохо -
здоровое честолюбие. Может дело не в усердии; может, просто, кому-то
суждено, а кому-то нет. Раз уж к слову пришлось: каких только грехов не
водилось за Кохановером (тоже, кстати, мой одноклассник), но ведь талан-
тище!
Сосновый бор никогда не слыл кузницей футбольных талантов (Тони Ми-
ранья - яркое исключение), но даже по меркам этого - наиболее аристокра-
тического - района Армангфора моя семья относилась к высшему обществу, и
в глазах тренеров на Юниорском стадионе я был прежде всего сыном госпо-
дина Р. Поэтому смотрелся я на тренировках как аристократ, пришедший на
дерби делать ставки: жокеи ему вежливо кланяются, однако своим не счита-
ют и в тайны профессии посвящают неохотно.
Отец не поощрял мое увлечение футболом. Игрой достойной он находил
лишь теннис и летом почти каждое воскресенье брал меня с собой на Корты,
где я скучал безмерно, всякий раз наблюдая, как отец и его деловые парт-
неры небрежно и неумело разыграв пару мячей, стоят возле сетки, попивают
прохладительные напитки и обсуждают светские новости. С тех пор я нена-
вижу теннис, хотя сама по себе игра не так уж и плоха. Увы, по сей день
мне приходится бывать на Кортах: там мне назначают встречи издатели, ор-
ганизаторы моих выступлений, а порой и просто знакомые. Не скажешь же
им, что ненавидишь теннис!
Я прилично играл в шахматы и несомненно был лучшим игроком в своей
школе. Вследствие этого за мной закрепилась кличка Маэстро, ставшая
впоследствии моим первым литературным псевдонимом.
Учился я хорошо, хотя особого пристрастия к наукам не питал. Проявил-
ся у меня одно время интерес к истории, да и тот быстро заглох, пос-
кольку отец - в ту пору он еще служил для меня авторитетом - рассматри-
вал сию благородную науку в лучшем случае лишь как незначительную сос-
тавную часть "джентльменского набора".
В семье считалось само собой разумеющимся, что по окончании школы я
поступлю в Дарси. Мой отец когда-то и сам закончил этот университет. Ин-
тереса к технике я за ним не замечал никогда; Дарси он рассматривал лишь
как "правильный ход": в некоторых случаях полезно намекнуть, что ког-
да-то и ты был простым инженером, то есть начинал свою карьеру с самых
низов. Подобную показуху часто путают с демократичностью. Диплом Дарси
давал отцу, кроме того, основания пройтись при случае по верхам инженер-
ных проблем, демонстрируя тем самым изысканному обществу, сколь многое
он уже успел позабыть. Эту фатоватость у нас нередко мешают с аристокра-
тичностью.
Ко всему этому я тогда относился как к данности, не считая взгляды
моего отца, равно как и традиции моей семьи в целом, ни объектом возмож-
ной критики, ни даже предметом критического осмысления.
В свете сказанного ясно, что мои мечты о футболе носили лишь отвле-
ченный характер, и даже в детстве я это внутренне осознавал. Все же эти
мечты были живучи, так как шли, по-видимому, из самых глубин моего ес-
тества, и даже повзрослев я с неизменной завистью взирал на Тони Миранью
- теперь уже чаще по телевизору - и гордился тем, что он мой бывший од-
ноклассник.
Еще я любил музыку, чем, впрочем, мало выделялся среди своих
сверстников. Правда, в отличие от них, я понимал не только современную,
но и классическую музыку. Последним я был обязан исключительно дяде Ро.
Здесь необходимо сделать некоторое отступление.
Дядя Ро был младшим братом моего деда по отцу. Таким образом, я при-
ходился ему внучатым племянником. Все наши родственники находили его
странным. Моя мать считала дядю очень одиноким и несчастным человеком и
с детства приучила меня навещать его не реже одного раза каждые две не-
дели. Я всегда ходил к дяде один - он жил недалеко, всего в двух кварта-
лах - и не было случая, чтобы я застал у него кого-то еще. Он и впрямь
был одинок. Мой отец никогда не препятствовал этим визитам, но и не по-
ощрял их; он считал дядю Ро душевнобольным и не скрывал этого. Поначалу
посещать дядю являлось для меня лишь семейной обязанностью, но постепен-
но я привязался к старику и теперь думаю, что многим ему обязан.
Дядя Ро действительно был человеком странным. Насколько мне известно,
он никогда не был женат, и детей у него не было. Я никогда не задавался
вопросами, - на что он жил, или чем он занимался в молодости. Скорее
всего, он всегда был рантье. Во всяком случае, коммерция его абсолютно
не интересовала.
Мы мало беседовали; обыкновенно дядя не приставал ко мне с расспроса-
ми, но если он интересовался чем-то, глаза его выражали участие, стран-
ным образом сочетавшееся с его всегдашней отрешенностью. Однако, чаще
всего мы общались молча; сидели друг против друга и слушали классическую
музыку. Таким дядя Ро мне всегда и представляется - молчаливым, отрешен-
ным, сидящим в низком глубоком кресле, в окружении старой мебели из ка-
рельской березы и богатств, стоимость которых взялся бы определить разве
что мой отец. Дядя Ро располагал, как я теперь понимаю, уникальным соб-
ранием редких музыкальных записей, интереснейшей библиотекой, коллекцией
полотен старых мастеров...
Над его креслом висел холст Рубенса.
- Рубенс - это хорошо, - веско произнес мой отец, когда я рассказал
ему об этом. - Рубенс - это бизнес.
Мне тогда было лет двенадцать-тринадцать, и я с умным видом повторил
фразу отца в свой следующий визит к дяде Ро. Старик ничего не сказал,
только явственно поморщился. Лишь с годами я до конца разобрался в этой
заочной перепалке между моими родственниками, но интуитивно высоту дяди
ощутил уже в тот вечер. Мы никогда с ним больше не обсуждали этот воп-
рос; он вообще не говорил впредь со мной о живописи. Быть может, помнил
тот эпизод.
Зато мы всегда слушали музыку, и с тех пор я люблю Шуберта...
И еще я всегда любил книги. Родители меня в этом не поощряли, хотя
книги в нашем доме имелись. Я читал дома, посещал библиотеку, изредка
трепетно листал книги у дяди Ро. К его коллекции я испытывал особое поч-
тение, но уносить книги из своего "святилища" дядя не разрешал. Я часто
посещал магазин "Букинист" и любил ездить в "Дом книги". Мне нравилось
не читать книги и не владеть ими, меня просто радовало, что они сущест-
вуют. Гораздо позже, уже взрослым, я обнаружил такую же мысль в дневни-
ках Кафки.
Можно за всю жизнь не написать ни одной книги, но быть писателем.
Ведь существуют же на свете ничего не создавшие инженеры, или програм-
мисты, не написавшие ни одной программы. Теперь мне кажется, что я был
писателем чуть ли не с рождения. Читая любую книгу, я всегда мысленно
представлял самого себя в роли ее автора, как бы примеривался к мас-
терству. Так постепенно возникло и оформилось желание писать. Это случи-
лось еще в студенческие годы, но тогда многое отвлекало. Мне еще предс-
тояло созреть, дождаться момента, когда желание писать перерастет в пот-
ребность.
Еще в школьные годы я обладал ладно подвешенным языком, а также раз-
витым логическим мышлением несколько нигилистического характера, что по-
рой приводило в ярость учителей, зато придавало мне вес в глазах товари-
щей. И долго еще, вплоть до моего литературного становления, этот авто-
ритет, завоеванный в среде школьных приятелей, оставался моим единствен-
ным объективным достижением, никак не зависевшим от происхождения.
Но и при этом нельзя сказать, что в школе я был окружен закадычными
друзьями. Сегодня многие интересуются моими школьными взаимоотношениями
с Кохановером. Могу припомнить, что в те годы он часто оказывался моим
собеседником, и мы оба получали от этого известное удовольствие. Не бо-
лее того.
Школу я закончил весьма успешно, хотя - ничего грандиозного (что бы
там сейчас ни писали!), и в ... году - то есть, как и положено, восем-
надцати лет от роду - очутился в Дарси.
Этот старейший и благороднейший оплот учености и практической пользы
на самом деле много хуже своей репутации и давно уже стал типичным привилегированным заведением, выродившимся именно вследствие своей привилегированности. Там учатся отпрыски богатых семейств, реже - особо одаренные юноши и девушки, фактически пожертвовавшие своими способностями в угоду престижу, хотя, пожалуй, поистине талантливый человек выплывает
даже в самом прогнившем болоте. Плата за образование велика чрезмерно, однако для многих богатых родителей престиж как раз в том и заключается, чтобы выложить кругленькую сумму за обучение своих чад.
Помимо взимания упомянутой платы ректорат Дарси озабочен лишь внешними атрибутами - такими как правительственные отличия, спортивные регалии, возведение новых корпусов, видимость грандиозных факультативных занятий. Известное внимание уделяется также религиозности студентов, хотя,
конечно, лишь показное. В целом, питомец Дарси предоставлен самому себе
и волен делать все, что ему заблагорассудится. В определенные часы чита-
ются определенные лекции, которые он может посещать, если хочет. Требу-
ется лишь сдавать в конце семестра оговоренные программой экзамены, хотя
и их расписание весьма размыто и, уж во всяком случае, обязательно не
для всех.
Как известно, университет Дарси расположен в маленьком одноименном
городке в центре страны. Городок этот живописен, но довольно скучен, хо-
тя в условиях описанного выше вольного существования молодые люди в
большинстве своем находят себе развлечения и посреди этой скуки. При
этом, наиболее колоритным в Дарси увеселительным заведением зарекомендо-
вал себя огромный пивной бар "У Аталика", разместившийся в трехстах ша-
гах от инженерного корпуса. Я провел "У Аталика" множество дней и теперь
вспоминаю их не без удовольствия, а если те дни были беспутны, то такова
была плата за пребывание в Дарси, совершенно не соответствовавшее моим
наклонностям и способностям.
На последнем замечании стоит, пожалуй, остановиться поподробнее.
Еще в школьные годы при желании можно было заметить отсутствие у меня
какой бы то ни было расположенности к техническим дисциплинам. Повторяю:
при желании. Другое дело, что этого желания никто не проявлял. А жаль.
Теперь я полагаю совершенно необходимым для каждого юноши максимально
серьезно анализировать свои способности и наклонности и в соответствии с
этим выбирать себе дорогу в жизни. Пренебрежение столь естественным пра-
вилом закономерно оборачивается пьяной беспутной жизнью, потерянными го-
дами и даже длительным интеллектуальным застоем. Такое к сожалению слу-
чилось со мной. Избрав ложный путь, я незаметно для самого себя потерял
самоуважение, вследствие чего бездарно распоряжался как своим временем,
так и отпущенным мне природой интеллектуальным потенциалом. Понял я это
лишь значительно позже, а ведь тысячи людей не реализуют себя из-за нес-
пособности понять это вовсе. Набив немало шишек, я в конце концов сумел
разобраться в самом себе и кое-чего добиться. Известную пословицу - луч-
ше поздно, чем никогда - трудно проиллюстрировать убедительнее.
Все сказанное еще отнюдь не означает, что плохо было "У Аталика". Я
до сих пор питаю нежные чувства к сарделькам с кислой капустой, причем
именно в том виде, как их подавали "У Аталика", да и "то" пиво по сей
день остается в моей памяти самым вкусным.
"У Аталика" нередко случались шумные застолья с участием сотни и бо-
лее студентов - с пылкими юношескими словоизлияниями, с "дуэлями на кан-
делябрах"; и я почти неизменно становился участником подобных пиршеств.
Но еще чаще я приходил "к Аталику" один, что, по правде сказать, мне
нравилось гораздо больше; с юности я ощущал тягу к одиночеству и любил
помечтать.
Особое место в моих воспоминаниях занимает один старик, подлинного
имени которого я так никогда и не узнал; "У Аталика" его все называли
Гамбринусом.
Не было случая, чтобы, придя "к Аталику", я не застал там Гамбринуса.
Старик словно слился с баром, стал частью его интерьера, причем колорит-
ной частью колоритного интерьера. Как правило, он сидел в одиночестве за
одним и тем же маленьким столиком в углу зала. Лишь изредка он подсажи-
вался к молодежи; еще реже звал кого-нибудь за свой столик. Пожалуй, я
чаще других "гостил" за этим столиком; старик относился ко мне с неиз-
менной теплотой.
Он был мудр - теперь я осознаю это отчетливей, чем прежде. Мне кажет-
ся, он угадывал мое истинное предназначение. Во всяком случае, со мной
он часто заводил разговоры об искусстве. Его любимыми писателями были
Лермонтов и Кафка. Из просветителей он особо ценил Дарвина. Маркса он
находил интересным, но неубедительным. "Люди никогда не смогут быть
счастливы в единении, потому что в большинстве своем они ненавидят друг
друга," - эту мысль я слышал от Гамбринуса неоднократно. Мудрый был ста-
рик.
Он никогда не посвящал меня в подробности своей биографии. Я до сих
пор не понимаю, что он делал в Дарси.
- Я давно знаю это заведение, - сказал он мне однажды, указывая рукой
в сторону высотных университетских корпусов. - Должен заметить, что ни-
когда от него не было ни малейшего толку.
Трудно сказать, что понимал под "толком" Гамбринус, но если своим за-
мечанием он пытался указать мне, что в Дарси я лишь напрасно теряю вре-
мя, то он был абсолютно прав. Пожалуй, из всех студентов Дарси один лишь
несчастный Робби Розенталь был еще меньше способен к инженерному мышле-
нию, нежели я. Но о Робби мне сейчас не хочется вспоминать. Может в дру-
гой раз...
Невзирая на сказанное, учился я совсем недурно. Благодаря хорошей
"моторной" памяти я успешно сдавал экзамены и - столь же успешно - в тот
же вечер напрочь забывал все "У Аталика", что, вероятно, и к лучшему,
поскольку всерьез осваивать инженерное ремесло было бы делом для меня
совершенно безнадежным.
Вспоминая студенческие годы, стоит еще, наверное, упомянуть о моей
женитьбе. Произошло это, правда, в самом конце, уже на шестом курсе, а
потому на моих впечатлениях о студенческой жизни почти не отразилось.
Женился я на известной в Дарси красавице по имени Лиса Денвер. (Теперь
меня часто спрашивают, не приходится ли она родственницей популярному
композитору. Увы!)
Упомяну еще о появлении в Дарси уже набиравшего поэтическую славу Ко-
хановера. Он приезжал на несколько дней и выступал в университете, в
студенческом общежитии и в городском клубе. В Дарси его ждал подлинный
триумф "по непрофессиональной линии": он и в школьные годы слыл порядоч-
ным казановой, познав же вкус славы стал и вовсе неотразим. Студентки,
словно спелые яблоки, валились к нему в постель, сраженные раскатами его
красноречия. Мы только диву давались, слушая "У Аталика" его рассказы:
за четыре-пять дней Кохановер достиг большего успеха, чем едва ли не лю-
бой из нас за всю свою студенческую карьеру. Завтракал он ежедневно "У
Аталика", затем где-нибудь выступал, потом обедал "У Аталика", после че-
го заезжал в студенческое общежитие и вскоре возвращался оттуда в свой
отель с очередной жертвой; при этом пару часов спустя его уже снова ви-
дели в студенческом общежитии.
Закончив университет, я вернулся в Армангфор, где получил престижное
для выпускника - хотя, конечно, скромное для сына господина Р. - место
начальника технологического отдела на крупной судостроительной компании
"Корабел". Папаша, конечно, постарался: я уже упоминал, что он считает
полезным начинать карьеру с самых низов. Теперь мне полагалось отслужить
для виду пару лет, затем с божьей - или с отцовской - помощью получить
небольшое продвижение, а еще чуть позже - быть введенным, наконец, в
круг деловых людей и блистательной карьерой продолжить славные семейные
традиции.
Первый день службы - знакомства, ноги опытных, давно покинувших сту-
денческую скамью сотрудниц, легкий запах канцелярской утвари, незнакомый
вид из окна кабинета. Первый день пролетел мигом; скука началась со вто-
рого. А через месяц скука переросла в отвращение, и раздражало уже все -
и вид из окна, и запах канцелярской утвари, и собственная подпись на
"деловых" бумагах, и даже преданный взгляд толстенькой, чуть перезрелой
инженерши, назойливо напоминающий, что я - ее непосредственный на-
чальник, сын известного в городе босса, а может быть даже - и скорее
всего, как мне во всяком случае тогда казалось - просто интересный моло-
дой человек.
Время от времени подчиненные клали на мой стол какие-то проекты, пап-
ки с чертежами. Требовалась моя подпись, чтобы дать этому хламу путевку
в жизнь. Обычно я подписывал не глядя, а если и имел неосторожность
взглянуть мельком на чертежи, то испытывал при этом гадливое чувство и
нередко думал о том, что на инженерных работах в силу их невыносимости
следует использовать заключенных.
Мне все трудней становилось проводить полный день на службе, и почти
ежедневно после полудня я скрывался на пару часиков в уютном "д`Арманта-
ле" (благо, недалеко), где лиловый кельнер Флоризель, едва завидев меня,
уже спешил к моему столику с дюжиной устриц и большой запотевшей рюмкой
сильно охлажденной русской водки. Такое времяпрепровождение я называл
"северной сиестой" и находил его приятным, однако грустные мысли о бе-
зысходности моего существования одолевали меня все чаще и сильнее.
Отец, в присутствии которого я однажды проявил свою неудовлетворен-
ность, принялся убеждать меня, что вскорости я займу подобающее положе-
ние, вследствие чего горизонты моего видения значительно расширятся, и
появится - не может не появиться - интерес к "настоящей" работе. Я слу-
шал отца рассеянно и жалел, что вообще завел с ним этот бесполезный раз-
говор, поскольку уже знал о своей органической неспособности оценить
прелести "настоящей" работы и понять разницу между "подобающим" и "непо-
добающим" положением.
Выходные я теперь нередко проводил за покером у Квачевского, чему Ли-
са не противилась, - возможно она находила для себя удобным мое от-
сутствие, а быть может наивно полагала, что у Квачевского я встречаюсь с
"нужными" людьми. На самом деле у Квачевского собирались разные люди, но
наибольшее восхищение у меня вызывал стиль жизни самого Квачевского -
веселого старого холостяка, рантье, превратившего собственный особняк в
некое подобие игорного дома для знакомых.
У возможного читателя этих моих записок (хотя я не планирую их к пуб-
ликации) может сложиться впечатление, что в ту пору я стремился к без-
делью. Не совсем так. Во-первых, я не был уверен, что бездельником можно
считать Квачевского, как никак организовавшего приятный досуг для своих
многочисленных знакомых. Во-вторых, я считал отнюдь не бесспорными
представления моего отца о "настоящей" работе. Иные, чем он, понятия на
сей счет имели, скажем, "левые", которых я находил во многом правыми
(забавный каламбур!). Думаю, что именно те мои искания и сомнения и при-
вели меня в конце концов к серьезному литературному труду.
Пока же, почти ежедневно посиживая в "д`Армантале", постоянно угнета-
емый необходимостью вернуться оттуда в опостылевшее здание "Корабела", я
невольно возвращался мыслями "к Аталику", где можно было беззаботно про-
сидеть весь день, попивая пиво и ни о чем особо не беспокоясь. Я часто
думал так, хотя понимал, что первопричину моих теперешних затруднений
следует искать именно в моей беспринципности студенческих лет. Я стал
одной из многочисленных жертв широко распространенного в век научно-тех-
нической революции стереотипа, когда молодые люди, часто под влиянием
родителей, не задумываясь избирают дорожку, сулящую им техническое обра-
зование, и лишь позже начинают понимать, что путь этот совершенно не со-
ответствует их способностям и внутренним потребностям. И страдают от
этого все - и люди, разменявшие свою юность на медяки, и искусство, не-
добравшее талантов, и даже сами технические науки, структуры которых пе-
регружены никчемными кадрами. Портной, кроивший мне брюки, парикмахер,
услугами которого я пользовался еженедельно, казались мне куда более по-
лезными членами общества, нежели я и мое непосредственное окружение; да
так оно и было на самом деле.
При всем при том, я прекрасно понимал, что мое положение - "подобаю-
щее" или "неподобающее" - было отнюдь не самым худшим из возможных. Я не
нуждался материально, а потому мучился на ненавистной службе лишь по
причине собственного безволия, находясь в плену условностей, свойствен-
ных моему сословию. А сколько людей вокруг вынуждены - действительно вы-
нуждены - мучительно тянуть свою лямку, мечтать о том, как лет через де-
сять-двенадцать они хоть как-то обеспечат себя, подойдут к своему хозяи-
ну и выложат ему все, что о нем думают. Но под давлением непредвиденных
обстоятельств этот желанный миг все отодвигается, а на пути уже поджида-
ют болезни и немощи...
Теперь меня часто спрашивают, какое из своих литературных достижений
я считаю наиболее значимым. Этим интересуются читатели, журналисты, кри-
тики, и не припомню случая, чтобы я ответил искренне. Я называл Ланком и
Виньерон, я вспоминал "Зеро созидания"; однако на самом деле важнейшим в
своей биографии я считаю сам факт того, что я стал литератором.
Время, между тем, шло, а я все не решался что-либо менять в своей
жизни. Год спустя я уже не ограничивался одной рюмкой в "д`Армантале", а
заказывал себе дополнительно - в зависимости от настроения - либо кофе с
двойным шартрезом в качестве десерта, либо просто два бокала пива с но-
вой дюжиной устриц. Иногда я не останавливался и на этом, и тогда после
"сиесты" подчиненные подозрительно поглядывали на меня - так мне, во
всяком случае, казалось - и перешептывались у меня за спиной.
В тот же год, летом, я как-то встретил в метро Кохановера. Он был
пьян, выглядел распутно и приставал к ярко раскрашенной девице старшего
школьного возраста. Он с жаром декламировал стихи, и флирт явно удавал-
ся, покуда он не заприметил меня. Тут он сразу забыл про девицу и устре-
мился ко мне ("Старик! Уж столько выпито с последней нашей встречи!.."
Как быстро летит время - ныне это уже почти классика!). Он размахивал
руками, орал на весь вагон, утверждал, что искусство требует жертв, а
потому необходимо выпить. Я куда-то спешил (кажется, к Квачевскому), и
мы расстались, договорившись созвониться позже, но так никогда и не соз-
вонились.
И эта встреча навела меня на размышления. Нет, Кохановер не служил
искусству; он в нем естественно существовал и, очевидно, был счастлив.
Так, во всяком случае, казалось со стороны. И я отлично понимал его
счастье; и успех Тони Мираньи понимал и продолжал ему завидовать; и
только собственная стезя казалась мне убогой и недостойной. Мне даже
приходила в голову мысль получить гуманитарное образование, однако
всерьез я ее не анализировал.
Прошло еще полгода, и я окончательно созрел, чтобы оставить службу,
так ничего и не придумав взамен. Отец, конечно будет недоволен, думал я,
но надо, в конце концов, позаботиться и о себе; не могу же я всю жизнь
заниматься делом, которое не уважаю. Преодолев рутину, я вздохну свобод-
нее, обрету самоуважение и найду, чему себя посвятить. Так - или пример-
но так - я рассуждал и был, в общем-то, прав.
Придя к предварительному решению, я осторожно поведал Лисе, что соби-
раюсь покинуть "Корабел" и вообще поставить крест на инженерной карьере
ввиду отсутствия соответствующих наклонностей. Я добавил, что в настоя-
щее время меня одолевают сомнения и искания, а потому я еще не решил,
чему себя посвятить в дальнейшем. Любопытно, что все это была истинная
правда, и я не могу припомнить другого случая, когда я был бы столь же
искренен со своей женой. Против моего ожидания, Лиса отнеслась к моему
сообщению довольно спокойно и даже с пониманием.
Теперь предстоял трудный разговор с отцом. Мне нельзя было уходить с
"Корабела", не подготовив отца: его имя пользовалось широкой извест-
ностью в армангфорских промышленных кругах, и не считаться с этим я не
мог. Я долго настраивался, прежде чем разговор наконец состоялся. Мой
старик был предельно расстроен, хотя внешне - неестественно корректен и
доброжелателен, и во мне шевельнулись теплые к нему чувства, поскольку я
прекрасно понимал, каких мук ему стоили эти минуты.
Примерно в то же время мне довелось впервые посетить одно на редкость
уютное питейное заведение на Зеленой аллее и увидеть за стойкой прехоро-
шенькую, как мне тогда показалось, и очень улыбчивую девушку по имени
Кора Франк. Потом мне захотелось придти туда вновь и вновь получить из
ее пальчиков рюмку холодной и чистой, как вода из горного ключа, водки,
а к ней впридачу - изящную аппетитную закуску и неизменную улыбку. Скоро
меня уже тянуло в эту рюмочную и утром, и вечером, а потому моя "эвакуа-
ция" с "Корабела", на которую я так долго настраивался, в конце концов
совершилась чуть ли не в "пожарном" порядке.
С уходом с "Корабела" - после двух лет "беспорочной службы" - я при-
вык связывать окончание своей юности. Мне было двадцать шесть лет, и я
впервые совершил неодобряемый родителями ответственный поступок. Не пра-
вильнее ли назвать это окончанием детства?.. Карьера Тони Мираньи была
уже в самом разгаре.
Я упомянул об окончании юности; символично в этой связи, что именно
тогда я снова, и в последний, пока, раз, посетил Дарси. Я побывал "У
Аталика". Пиво мне показалось обыкновенным, а сардельки с кислой капустой в тот день в меню почему-то отсутствовали. Но особенно грустно и
непривычно было видеть пустующим столик, за которым прежде неизменно сидел Гамбринус. Оказалось, что старик умер прямо "У Аталика" за несколько
месяцев до моего приезда.

***

Источники :

https://fb2.top/osvoboghdenie-belletrista-r-80459/read

https://readli.net/chitat-online/?b=62165&pg=1

http://read.newlibrary.ru/read/segal_valerii/page0/osvobozhdenie_belletrista_r_.html

https://iknigi.net/avtor-valeriy-segal/39077-osvobozhdenie-belletrista-r-valeriy-segal/read/page-1.html

https://4italka.site/proza-main/sovremennaya_proza/80459/fulltext.htm

https://litmir.club/br/?b=38522

https://lib.ru/SEGAL/r.txt

http://chesspsh.ru/index.php?topic=5468.0

Валерий Сегаль

« : 01. 02. 2021, 06:27:38 »

Меня зовут Валерий Сегаль. Я родился 12 марта 1960 года в Ленинграде.
Не блистая талантами, да и ввысь особо не стремясь, я прожил до 35 лет и вдруг сделался писателем-хулиганом. Или контркультурщиком, как меня порой величали, и мне это льстило.
Мои первые произведения были написаны небрежно, пестрели реминесценциями, изобиловали грубой ненормативной лексикой. Дорог в издательства я не знал, Интернет еще только зарождался, и я не предполагал, что у меня будет много читателей.
Все же я имел определенный успех, а в 1997 году очень уважаемый мною Борис Натанович Стругацкий даже присудил мне личный приз за лучший роман конкурса "Тенета". Меня в те годы много хвалили и много ругали. Такой разброс читательских мнений мне казался перспективным.
Я прилично играю в шахматы и отлично знаю шахматную историю. Это предопределило мои поползновения в различных жанрах шахматной литературы. В 2001 году я основал журнал "Шахматный сатирикон". Просуществовало это скандальное издание недолго, поскольку мне самому быстро надоело им заниматься. Однако именно в рамках этого издания родился великолепный персонаж Пьер Собаккин, сенсационно ставший чемпионом мира по шахматам и остающийся им до сих пор.

Знаменитая в шахматном мире "Атака маршала" недавно приведена в культурный вид и опубликована в "Альманахе Пьера Собаккина" №2:

В настоящее время я пытаюсь дописать третий роман про Владимира Ульянова, и когда мне это удастся, приведу в приличный вид два предыдущих. Все это будет опубликовано в предстоящих выпусках "Альманаха Пьера Собаккина".
Конечно, я повзрослел и пишу теперь иначе, чем прежде. Трудно сказать, хорошо это или плохо...

---

***

---

***

Словарь Батлерианского джихада

ПРИЛОЖЕНИЕ - Крестовый поход...

ПОСЛЕСЛОВИЕ. Дом Атрейдесов.

Краткая хронология «Дюны»

***

---

Фотоистория в папках № 1

002 ВРЕМЕНА ГОДА

003 Шахматы

004 ФОТОГРАФИИ МОИХ ДРУЗЕЙ

005 ПРИРОДА

006 ЖИВОПИСЬ

007 ТЕКСТЫ. КНИГИ

008 Фото из ИНТЕРНЕТА

009 На Я.Ру с... 10 августа 2009 года

Страницы на Яндекс Фотках от Сергея 001

---

***

РОМАН В ПИСЬМАХ. А.С. Пушкин

...

Вообрази мое изумление, когда узнала я про <?> твой отъезд в деревню. Увидев княжну Ольгу одну, я думала, что ты нездорова, и не хотела поверить ее словам. На другой день получаю твое письмо. Поздравляю тебя, мой ангел, с новым образом жизни. Радуюсь, что он тебе понравился. Твои жалобы о прежнем твоем положении меня тронули до слез, но показались мне слишком горькими. Как можешь ты сравнивать себя с воспитанницами и demois<elles> de c<ompag>nie? Все знают, что Ольгин отец был всем обязан твоему и что дружба их была столь же священна, как самое близкое родство. Ты казалось была довольна своей судьбою. Никогда не предполагала я в тебе столько раздражительности. Признайся: нет ли другой, тайной причины твоему поспешному отъезду. Я подозреваю... но ты со мною скромничаешь, - и я боюсь рассердить тебя заочно своими догадками.
Что сказать тебе про Петербург? Мы еще на даче, но почти все уже разъехались. Балы начнутся недели через две. Погода прекрасная. Я гуляю очень много. На днях обедал<и> у нас гости, - один из них спрашивал, имею ли о тебе известия. Он сказал, что твое отсутствие на балах заметно, как порванная струна в форте-piano - и я совершенно с ним согласна. Я вс° надеюсь, что этот припадок мизантропии будет не продолжителен. Возвратись, мой ангел; а то нынешней зимою мне не с кем будет разделять моих невинных наблюдений, и некому будет передавать эпиграмм моего сердца. Прости, моя милая, - подумай и одумайся.

Крестовский остров.

***

ПИР ВО ВРЕМЯ ЧУМЫ. А.С. Пушкин

***