Они сели втроем у маленького столика в зале и молча стали пить пиво. К.
сидел посредине, оба помощника -- справа и слева. В зале, как и вчера
вечером, только еще за одним столом сидели крестьяне. "Трудно мне будет с
вами, -- сказал К., все время сравнивая лица своих помощников, -- ну как мне
вас отличать? Ведь вы только именами и отличаетесь, а вообще похожи, как...
-- Он запнулся и нечаянно добавил: -- Похожи, как две змеи". Помощники
усмехнулись. "Обычно нас легко различают", -- как бы оправдываясь, сказал
один. "Верю, -- сказал К., -- сам был тому свидетелем, но у меня-то глаза
свои, а мне вас никак не различить. Буду обращаться с вами как с одним
человеком и звать обоих буду Артур, одного из вас ведь так и зовут, тебя,
что ли?" "Нет, -- сказал тот, -- меня звать Иеремия". "Не важно, -- сказал
К., -- все равно буду обоих звать Артур. Пошлю куда-нибудь Артура -- вы оба
и пойдете, поручу Артуру работу -- оба за нее возьметесь, конечно, мне очень
невыгодно, что я не могу вас использовать на разных работах, но зато удобно:
за все, что я вам поручу, будете нести ответственность вместе, нераздельно.
Как вы работу поделите -- мне безразлично, только никаких отговорок от
каждого в отдельности я не приму, вы для меня -- один человек". Оба подумали
и сказали: "Нам это будет очень неприятно". "Еще бы! -- сказал К. --
Конечно, вам должно быть неприятно, но так оно и будет". Уже несколько минут
К. наблюдал, как вокруг их столика крадучись бродит один из крестьян, и,
вдруг решившись, он подошел к одному из помощников и хотел что-то шепнуть
ему на ухо. "Простите, -- сказал К. и, хлопнув рукой по столу, встал, -- это
мои помощники, у нас сейчас совещание. Никто не имеет права нам мешать!"
"Ох, виноват, виноват!" -- испуганно проговорил крестьянин и задом попятился
к своим товарищам. "Одно вы должны строго соблюдать, -- сказал К., снова
садясь на место, -- ни с кем без моего позволения вы разговаривать не
должны. Я здесь чужой, а раз вы -- мои старые помощники, то и вы тут чужие.
Поэтому мы, трое чужаков, должны держаться вместе. По рукам, что ли?" Оба с
готовностью протянули ему руки. "Лапы уберите, -- сказал К., -- а мой приказ
остается в силе. Теперь я пойду сосну, да и вам советую лечь. Сегодня у нас
пропал рабочий день, а завтра надо начинать пораньше. Достаньте сани, на них
поедем в Замок, и чтобы к шести утра сани стояли перед домом". "Хорошо", --
сказал один, но второй вмешался: "Ты говоришь "хорошо", а сам знаешь, что
это невозможно". "Тихо! -- сказал К. -- Вы, кажется, затеяли действовать
вразнобой?" Но тут снова заговорил первый: "Он прав, это невозможно, в Замок
посторонним без разрешения доступу нет". -- "А где брать разрешение?" -- "Не
знаю, может, у кастеляна". -- "Что же, будем звонить по телефону. А ну-ка,
вы оба, звоните сейчас же кастеляну". Оба бросились к телефону, вызвали
номер -- как они суетились, всем видом выражая послушание! -- и спросили,
можно ли К. с ними вместе завтра утром явиться в Замок. "Нет!" -- прозвучало
так громко, что донеслось до столика К. Ответ был еще решительнее, там
добавили: "Ни завтра, ни в другой день". "Сам поговорю", -- сказал К.,
вставая. И хотя и К., и его помощники до сих пор особого интереса не
возбуждали -- не считая случая с тем крестьянином, -- его последние слова
вызвали всеобщее внимание. Все встали вместе с К., и, хотя хозяин старался
их оттеснить, все столпились вокруг телефона. Большинство высказывало
мнение, что К. вообще никакого ответа не получит. К. должен был попросить их
замолчать, их мнения он вовсе не спрашивал.
В трубке послышалось гудение -- такого К. никогда по телефону не
слышал. Казалось, что гул бесчисленных детских голосов -- впрочем, это
гудение походило не на гул, а, скорее, на пение далеких, очень-очень далеких
голосов, -- казалось, что это гудение каким-то совершенно непостижимым
образом сливалось в единственный высокий и все же мощный голос, он бил в
ухо, словно стараясь проникнуть не только в жалкий слух, но и куда-то
глубже. К. слушал, не говоря ни слова, упершись левым локтем в подставку от
телефона, и слушал, слушал...
Он не знал, как долго это длилось, но тут хозяин, дернув его за куртку,
прошептал, что к нему пришел посыльный. "Уйди!" -- не сдерживаясь, крикнул
К., очевидно прямо в телефонную трубку, потому что ему тут же ответили. И
произошел следующий разговор. "Освальд слушает, кто говорит?" -- крикнул
строгий, надменный голос. К. послышался какой-то дефект речи, который
старались выправить излишней напускной строгостью.
Назвать себя К. не решался, перед телефоном он чувствовал себя
беспомощным, на него могли наорать, бросить трубку; К. закрыл себе
немаловажный путь. Нерешительность К. раздражала его собеседника. "Кто
говорит? -- повторил он и добавил: -- Я был бы очень обязан, если бы оттуда
меньше звонили, только что нас уже вызывали". К. не обратил внимания на эти
слова и, внезапно решившись, доложил: "Говорит помощник господина
землемера". -- "Какой помощник? Какой господин? Какой землемер?" К. вдруг
вспомнил вчерашний разговор по телефону. "Спросите Фрица", -- отчеканил он.
К собственному его удивлению, это помогло. Но еще больше, чем этому,
удивился он единству тамошней службы. Ему сразу ответили: "Знаю. Вечно этот
землемер. Да, да! А дальше что? Какой еще помощник?" "Йозеф", -- сказал ему
К. Ему очень мешало перешептывание крестьян за спиной, они, очевидно, были
против того, что он неправильно доложил о себе. Но ему некогда было с ними
препираться, разговор поглощал все его внимание. "Йозеф? -- переспросили
оттуда. -- Но ведь помощников зовут... -- Маленькая пауза, как видно, там
справлялись у кого-то об именах. -- Артур и Иеремия". "Это новые помощники",
-- сказал К. "Да нет же, это старые". -- "Нет, новые, а вот я старый, я
приехал сегодня вслед за господином землемером". "Нет!" -- крикнули в
трубку. "Так кто же я такой?" -- спросил К. все с тем же спокойствием.
Наступила небольшая пауза, и тот же человек, с тем же недостатком речи, но
совсем другим, глубоким и уважительным голосом проговорил: "Ты старый
помощник".
Вслушиваясь в этот голос, К. чуть не пропустил вопрос: "А что тебе
нужно?" Охотнее всего он положил бы трубку. От этих переговоров он все равно
ничего не ждал. Но тут он был вынужден что-то сказать и торопливо спросил:
"А когда моему хозяину можно будет прийти в Замок?" "Никогда!" -- прозвучал
ответ. "Хорошо", -- сказал К. и повесил трубку.
Крестьяне, стоявшие сзади, придвинулись совсем вплотную. Помощники,
искоса поглядывая на него, были заняты тем, чтобы не подпускать крестьян
слишком близко. Но делалось это явно для виду, да и сами крестьяне,
удовлетворенные исходом разговора, медленно отступали. Вдруг в их толпу
сзади быстрыми шагами врезался какой-то человек и, поклонившись К., передал
ему письмо. Держа письмо в руке, К. оглядел посланца -- ему это показалось
важнее. Между ним и помощниками было большое сходство, он был так же строен,
в таком же облегающем платье, так же быстр и ловок в движениях, как они, и
вместе с тем он был совершенно другой. Лучше бы он достался К. в помощники!
Чем-то он ему напоминал женщину с грудным младенцем, которую он видел у
дубильщика. Одет он был почти что во все белое, и хотя платье было не из
шелка -- как и все другие, он был в зимнем, -- но по мягкости, по
праздничности это платье напоминало шелк. Лицо у него было светлое,
открытое, глаза сверхъестественно большие. Улыбался он необыкновенно
приветливо; он провел рукой по лицу, словно пытаясь стереть эту улыбку, но
ничего не вышло. "Кто ты такой?" -- спросил К. "Зовут меня Варнава, --
сказал тот. -- Я посыльный".
Мужественно и вместе с тем нежно раскрывались и смыкались его губы,
складывая слова. "Тебе здесь нравится?" -- спросил К. и показал на крестьян,
он еще не потерял интереса к ним с их словно нарочно исковерканными
физиономиями -- казалось, их били по черепу сверху, до уплощения, и черты
лица формировались под влиянием боли от этого битья, -- теперь они,
приоткрыв отекшие губы, то смотрели на него, то не смотрели, иногда их
взгляды блуждали по сторонам и останавливались где попало, уставившись на
какой-нибудь предмет; и еще К. показал Варнаве на своих помощников -- те
стояли обнявшись, щекой к щеке, и посмеивались, то ли застенчиво, то ли с
издевкой, и К. обвел всех их рукой, словно представляя свою свиту,
навязанную ему обстоятельствами, и ожидая -- этого доверия и добивался К.,
-- чтобы Варнава раз и навсегда увидел разницу между ними и самим К. Но
Варнава с полнейшим простодушием -- это сразу было видно -- совсем не понял,
что хотел сказать К.; он лишь воспринял жест К. как благовоспитанный слуга
воспринимает каждое слово хозяина, даже непосредственно его не касающееся, и
в ответ только послушно оглядел всех вокруг, помахал рукой знакомым
крестьянам, обменялся несколькими словами с помощниками -- и все это
свободно, непринужденно, не держась ото всех особняком. И К., как бы
поставленный на место, но не пристыженный, вспомнил о письме, которое он все
еще держал в руках, и распечатал его. В письме стояло: "Многоуважаемый
господин! Как вам известно, вы приняты на службу к владельцу Замка. Вашим
непосредственным начальником является сельский староста, который сообщит вам
все ближайшие подробности о вашей работе и об условиях оплаты, перед ним же
вы должны будете отчитываться. Вместе с тем и я постараюсь не терять вас из
виду. Податель сего письма, Варнава, будет время от времени справляться о
ваших пожеланиях и докладывать об этом мне. Вы встретите с моей стороны
постоянную готовность по возможности идти вам навстречу. Я заинтересован,
чтобы мои работники были довольны". Дальше шла неразборчивая подпись, но
рядом печатными буквами стояло: "Начальник Н-ской канцелярии". "Погоди!" --
сказал К. склонившемуся в поклоне Варнаве и кликнул хозяина, чтобы ему
отвели комнату, -- ему хотелось наедине разобраться в письме. При этом он
вспомнил, что при всей симпатии, какую он почувствовал к Варнаве, тот был
всего лишь посыльным, и велел подать ему пива. К. проследил, как он это
примет, но тот взял пиво с явным удовольствием и сразу выпил. К. пошел за
хозяином. В этом домишке для К. не нашлось ничего, кроме чердачной каморки,
да и это вызвало осложнения, потому что пришлось куда-то переселять двух
служанок, спавших там до сих пор. Собственно говоря, там больше ничего не
сделали, только выселили служанок; комната была не убрана, даже единственная
кровать не постлана, на ней лежали лишь пара одеял да попона, оставшиеся с
прошлой ночи. На стенах висело несколько религиозных картинок и фотографий
солдат. Даже проветривать каморку не стали -- видно, понадеялись, что новый
постоялец надолго не задержится, и ничего не сделали, чтобы его удержать. Но
К. был на все готов, он завернулся в одеяло, сел к столу и при свече стал
перечитывать письмо.
Письмо было неодинаковое, в некоторых фразах к нему обращались как к
свободному человеку, чью личную волю признают, -- это выражалось в обращении
и в той фразе, где говорилось о его пожеланиях. Но были такие выражения, в
которых к нему скрыто или явно относились как к ничтожному, почти
незаметному с высокого поста работнику, будто высокому начальству
приходилось делать усилие, чтобы "не терять его из виду", а непосредственным
его начальником оказался сельский староста, ему надо было даже отчитываться
перед ним. И, чего доброго, его единственным сослуживцем станет сельский
полицейский! Тут, безусловно, крылись противоречия настолько явные, что их,
без сомнения, внесли в письмо нарочно. К. сразу отбросил безумную по
отношению к столь высокой инстанции мысль, что у них были какие-то
колебания. Скорее, он видел тут открыто предложенный ему выбор -- ему
представлялось сделать свои выводы из содержания письма: желает ли он стать
работником в Деревне, с постоянно подчеркиваемой, но на самом деле только
кажущейся связью с Замком, или же он хочет только внешне считаться
работником Деревни, а на самом деле всю свою работу согласовывать с
указаниями из Замка, передаваемыми Варнавой. К. не задумывался -- выбор был
ясен, он бы сразу решился, даже если бы за это время ничего не узнал. Только
работая в Деревне, возможно дальше от чиновников Замка, сможет он хоть
чего-то добиться в Замке, да и те жители Деревни, которые пока еще так
недоверчиво к нему относились, заговорят с ним иначе, когда он станет если
не их другом, то хотя бы их односельчанином, и когда он перестанет
отличаться от Герстекера или Лаземана -- а такая перемена должна наступить
как можно скорее, от этого все зависело, -- тогда перед ним сразу откроются
все пути, которые были для него не только заказаны, но и незримы, если бы он
рассчитывал на господ оттуда, сверху, и на их милость. Правда, тут таилась
одна опасность, и в письме она была достаточно подчеркнута, даже с некоторым
злорадством, словно избежать ее было невозможно. Это -- положение рабочего.
Служба, начальник, условия заработной платы, отчетность, работник -- этими
словами так и пестрело письмо, и даже когда речь шла о чем-то более личном,
все равно и об этом говорилось с той же точки зрения. Если К. захочет стать
рабочим, он может им стать, но уж тогда бесповоротно и всерьез, без всяких
других перспектив. К. понимал, что никакой прямой угрозы тут нет, этого он
не боялся, но, конечно, его удручала обстановка, привычка к постоянным
разочарованиям, тяжелое, хоть и незаметное влияние каждой прожитой так
минуты, и с этой опасностью он должен был вступить в борьбу. Письмо не
обходило молчанием, что если этой борьбе суждено начаться, то К. уже имел
смелость в нее вступить: сказано об этом было с тонкостью, и только человек
с беспокойной совестью -- именно беспокойной, а не нечистой! -- мог это
вычитать в трех словах, касавшихся его приема на работу: "как вам известно".
К. доложил о себе, и с этого момента, говорилось в письме, он, как ему
известно, был принят.
Сняв одну из картинок со стены, К. повесил письмо на гвоздик; в этой
каморке ему жить, тут пусть и висит письмо.
Затем он спустился в зал. Варнава сидел с помощниками за столиком.
"Ага, вот ты где", -- сказал К. без всякого повода -- он просто обрадовался,
увидев Варнаву. Тот сразу вскочил. И все крестьяне тоже вскочили с мест при
входе К. и стеснились вокруг него, видно, у них уже вошло в привычку ходить
за ним по пятам. "Чего вам от меня нужно?" -- крикнул К. Они не рассердились
и медленно вернулись на свои места. Отходя, один из них сказал, как бы в
объяснение, мимоходом, с непонятной усмешкой, отразившейся и на других
лицах: "Того и гляди, услышишь какую-нибудь новость", -- и облизнулся, как
будто новость можно было съесть. К. воздержался от дружеского слова, ему
нравилось, что он внушал к себе уважение, но стоило ему сесть рядом с
Варнавой, как он почувствовал, что кто-то дышит ему в затылок: крестьянин
сказал, что пришел взять соль. Но К. так на него топнул, что тот убежал без
солонки. Было действительно нетрудно вывести К. из себя, стоило только
напустить на него этих крестьян, их упрямое участие казалось еще хуже, чем
замкнутость других, а кроме того, они были достаточно замкнуты: если бы К.
сел к их столу, они бы немедленно поднялись и ушли бы. Только присутствие
Варнавы мешало ему учинить скандал. Все же он угрожающе повернулся к ним, да
и все они повернулись к нему. Но когда он увидел, как они все сидят, каждый
на своем месте, не разговаривая друг с другом, без всякого видимого общения,
связанные только тем, что все они не спускали с него глаз, ему показалось,
что они преследуют его вовсе не из злого умысла; может быть, они и вправду
хотели от него чего-то добиться, только сказать не умели, а может быть, все
это было простым ребячеством, которое тут как будто всем было свойственно:
разве не ребячливо вел себя сам хозяин -- держа обеими руками стакан пива,
предназначенный одному из посетителей, он уставился на К. и не слышал оклика
хозяйки, высунувшейся из кухонного окошечка.
Уже спокойнее обратился К. к Варнаве. Он охотно удалил бы своих
помощников, но не мог найти предлог. Впрочем, они молча уткнули глаза в свое
пиво. "Насчет письма, -- сказал К. -- Я его прочел. Ты знаешь содержание?"
"Нет", -- сказал Варнава, и его взгляд говорил больше, чем его ответ. Может
быть, К. ошибочно видел в нем слишком много хорошего, как в крестьянах --
плохое, но ему было приятно его присутствие.
"Там и о тебе идет речь -- тебе придется время от времени передавать
сведения от меня начальству и обратно, потому я и решил, что ты знаешь
содержание письма". "Мне только поручили передать письмо, -- сказал Варнава,
-- и дождаться, пока его прочтут; если тебе понадобится, отнести устный или
письменный ответ". "Отлично, -- сказал К., -- в письменном ответе нужды нет,
передай господину начальнику -- кстати, как его звать? Подпись я не
разобрал". "Кламм", -- ответил Варнава. "Так вот, передай господину Кламму
мою благодарность за прием, а также за его исключительную любезность. Как
человек, еще ничем себя не зарекомендовавший, я особенно это ценю. Я готов
безоговорочно подчиниться его указаниям. Никаких особых желаний у меня нет".
Варнава выслушал все внимательно и попросил разрешения повторить поручение.
К. разрешил, Варнава все повторил слово в слово. Потом он встал и хотел
попрощаться.
К. все время всматривался в его лицо, а тут он посмотрел на него еще
пристальней. Ростом Варнава был не выше К., и все же казалось, что смотрел
он на него сверху, хотя и очень смиренно, -- немыслимо было представить
себе, чтобы этот человек хотел кого-нибудь унизить. Правда, он был только
посыльным, не знал даже содержания письма, порученного ему, но в его
взгляде, в улыбке, в походке крылась тоже какая-то весть, хоть он о ней и не
подозревал. И К. протянул ему руку, что его явно удивило -- он хотел
ограничиться простым поклоном.
И как только он вышел -- а прежде чем открыть двери, он еще на миг
прислонился плечом к косяку и обвел комнату взглядом, ни к кому в
отдельности не относившимся, -- К. сказал помощникам: "Сейчас принесу из
комнаты свои записи, и обсудим план работы". Они хотели было пойти с ним, но
К. сказал им: "Останьтесь". А когда они все же собрались идти за ним, он
повторил приказ еще строже. В прихожей Варнавы уже не было. А ведь он только
что вышел. Но и перед домом -- снова пошел снег -- К. его не увидел. Он
крикнул: "Варнава!" Никакого ответа. Может быть, он еще в доме? Это казалось
единственной возможностью. Но все-таки К. изо всех сил окликнул его по
имени. Имя громом прокатилось в темноте. И уже издалека послышался слабый
отклик -- так далеко ушел Варнава. К. снова позвал его к себе и сам пошел
ему навстречу; когда они встретились, постоялый двор уже не был виден.
"Варнава, -- сказал К. и не мог сдержать дрожь в голосе. -- Я хотел
тебе еще кое-что сказать. По-моему, очень неудачно придумано, что моя связь
с Замком зависит только от твоих случайных приходов. И если бы я сейчас тебя
не догнал -- а ты просто летаешь, я думал, что ты еще в доме, -- то кто его
знает, сколько мне пришлось бы ждать, пока ты снова появишься". "Но ведь ты
можешь попросить начальника, чтобы я приходил в определенное время, когда ты
назначишь", -- сказал Варнава. "И этого недостаточно, -- сказал К. -- Может
быть, мне целый год нечего будет передать, а потом вдруг через четверть часа
после твоего ухода возникнет что-нибудь неотложное". "Так что же, -- сказал
Варнава, -- доложить начальнику, чтобы он наладил с тобой другую связь, не
через меня?" "Нет-нет, -- сказал К., -- вовсе нет, это я так, мимоходом,
ведь сейчас, к счастью, я тебя догнал". "Не вернуться ли нам на постоялый
двор, -- сказал Варнава, -- чтобы ты мне там дал новое поручение?" И он уже
шагнул обратно ко двору. "Не стоит, Варнава, -- сказал К., -- лучше я
провожу тебя немного". "Почему ты не хочешь вернуться туда?" -- спросил
Варнава. "Мне там народ мешает, -- сказал К. -- Ты сам видел, какие они
назойливые, эти крестьяне". "Можно пройти к тебе в комнату", -- сказал
Варнава. "Да это каморка для прислуги, -- сказал К., -- там грязно, душно,
для того я и пошел за тобой, чтобы там не сидеть. Только разреши мне, --
продолжал К., стараясь побороть смущение, -- разреши взять тебя под руку, ты
идешь уверенней". И К. взял его под руку. Было совсем темно, его лица К. не
видел, вся его фигура неясно вырисовывалась в темноте, но К. постарался
ощупью найти его руку.
Варнава не противился, и они пошли прочь от постоялого двора. Правда,
К. чувствовал, что, несмотря на величайшие усилия, он не мог идти в ногу с
Варнавой и задерживал его и что в обычной обстановке это незначительное
обстоятельство могло бы все погубить, особенно если бы они попали в те
проулки, где днем плутал в снегу К. и откуда теперь Варнаве пришлось бы
выносить его на руках. Но К. старался не думать об этом, утешенный, кстати,
и тем, что Варнава молчал, а раз они не разговаривали, значит, и для Варнавы
оставалась только одна цель -- идти вместе вперед.
Так они шли, но куда именно -- К, не понимал: он ничего не мог узнать.
Он даже не знал, прошли они церковь или нет. Приходилось затрачивать столько
усилий на ходьбу, что своими мыслями он уже не владел. Вместо того чтобы
сосредоточиться на одном, мысли путались в голове. Непрестанно всплывали
родные места, воспоминания переполняли его. И там на главной площади тоже
стояла церковь, к ней с одной стороны примыкало кладбище, окруженное высокой
оградой. Мало кто из мальчишек побывал на этой ограде, и К. еще не удалось
туда забраться. Не любопытство гнало туда ребят -- никакой тайны для них на
кладбище не было. Не раз они туда заходили сквозь решетчатую дверцу, но им
очень хотелось одолеть высокую гладкую ограду. И однажды днем -- затихшая
пустая площадь была залита солнцем, К. никогда ни раньше, ни позже не видел
ее такой -- ему неожиданно повезло: в том месте, где он так часто срывался,
он с первой попытки залез наверх, держа в зубах флажок. Еще не осыпались
камушки из-под ног, а он уже сидел наверху. Он воткнул флажок, ветер натянул
материю, он поглядел вниз, и вокруг, и даже через плечо, на ушедшие в землю
кресты, и не было на свете никого храбрее, чем он.
Случайно проходивший мимо учитель сердитым взглядом согнал К. с ограды.
Соскакивая вниз, К. повредил себе колено, с трудом доковылял до дому, но на
ограду он все-таки взобрался. Ощущение этой победы, как ему тогда казалось,
будет всю жизнь служить ему поддержкой, и это было не так глупо: даже
сейчас, через много лет, в снежную ночь, об руку с Варнавой, пришло оно на
память.
Он крепче оперся на Варнаву -- тот почти тащил его, оба не прерывали
молчания. О пройденном пути К. мог судить только по состоянию дороги; ни в
какие переулки они не сворачивали. Он решил про себя, что любые трудности,
даже страх обратного пути, не заставят его остановиться. Пусть его хоть
волоком тащат -- у него хватит сил выдержать и это. Неужели дороге нет
конца? Днем Замок казался ему легко доступной целью, а посыльный, наверно,
знает самый короткий путь туда.
Вдруг Варнава остановился. Где они? Разве дальше ходу нет? Может быть,
Варнава хочет распрощаться с К.? Нет, это ему не удастся. К. так крепко
вцепился в руку Варнавы, что ему самому стало больно. Или, может быть,
случилось самое невероятное, и они уже пришли в Замок или стоят у его ворот!
Но насколько К. понимал, они совсем не подымались в гору. Или Варнава провел
его по другой, пологой дороге? "Где мы?" -- спросил К. больше про себя, чем
вслух. "Дома", -- сказал Варнава так же тихо. "Дома?" -- "Смотри не
поскользнись, сударь, тут спуск". -- "Спуск?" "Тут всего два-три шага", --
добавил Варнава и уже стучал в дверь.
Им открыла девушка, и они очутились на пороге большой комнаты, почти в
темноте -- только над столом, слева в углу, висела крошечная керосиновая
лампочка. "Кто это с тобой, Варнава?" -- спросила девушка. "Землемер", --
ответил тот. "Землемер", -- громче повторила девушка, обращаясь к сидевшим
за столом. Оттуда поднялись двое стариков -- мужчина и женщина -- и еще одна
девушка. Они поздоровались с К. Варнава представил ему всех -- это были его
родители и его сестры, Ольга и Амалия. К. едва взглянул в их сторону. С него
сняли мокрое пальто и повесили сушить у печки; К. не сопротивлялся.
Значит, они вовсе не к цели пришли, просто Варнава вернулся к себе
домой. Но зачем они зашли к нему? К. отвел Варнаву в сторону и спросил:
"Зачем ты пришел домой? Или вы живете в пределах Замка?" "В пределах Замка",
-- повторил Варнава, словно не понимая, что говорит К. "Варнава, -- сказал
К. -- ты же хотел из постоялого двора идти прямо в Замок". "Нет, сударь, --
сказал Варнава, -- я хотел идти домой, я только утром хожу в Замок, я там
никогда не ночую". "Вот оно что, -- сказал К., -- значит, ты не собирался
идти в Замок, ты шел сюда?" Улыбка Варнавы показалась ему бледнее, сам он --
незначительней. "Почему же ты меня не предупредил?" "Да ты меня и не
спрашивал, -- сказал Варнава, -- ты только хотел дать мне еще поручение, но
не в общей комнате и не в своей каморке, вот я и подумал, что тут, у моих
родителей, тебе никто не помешает передать мне все что надо. Сейчас они все
выйдут, если ты прикажешь, а если тебе у нас больше нравится, ты и
переночевать можешь тут. Разве я что-нибудь сделал не так?" К. ничего
ответить не мог. Значит, все это обман, подлый, низкий обман, а К. так ему
поддался. Околдовала его узкая, шелковистая куртка Варнавы, а сейчас тот
расстегнул пуговицы, и снизу вылезла грубая, грязно-серая, латаная и
перелатанная рубаха, обтягивавшая мощную, угловатую, костистую грудь
батрака. И вся обстановка не только ничему не противоречила, но еще ухудшала
впечатление, и старый подагрик-отец, передвигавшийся скорее ощупью, при
помощи рук, медленно шаркая окостеневшими ногами, и мать со сложенными на
груди руками, еле-еле семенившая мелкими шажками из-за невероятной своей
толщины. Оба они -- и отец и мать -- сразу, как только К. вошел, двинулись
ему навстречу, но все еще никак не могли подойти поближе. Обе сестры --
блондинки, похожие друг на друга и на Варнаву, только грубее чертами лица,
высокие плотные девки -- обступили пришедших, дожидаясь хоть какого-нибудь
приветствия от К. Но он ничего не мог выговорить: ему казалось, что тут, в
Деревне, каждый человек что-то для него значил, да, наверно, так оно и было,
и только эти люди никак его не касались. И если бы он мог самостоятельно
найти дорогу на постоялый двор, он тотчас же ушел бы отсюда. Его никак не
привлекала возможность пойти в Замок с Варнавой утром. Он хотел бы
проникнуть туда вместе с Варнавой незаметно, ночью, да и с тем Варнавой,
каким он ему раньше казался, с человеком, который был ему ближе всех, кого
он до сих пор здесь встречал, и о котором он, кроме того, думал, будто он,
вопреки своей скромной с виду должности, тесно связан с Замком. Но с членом
подобного семейства, с которым он так неотъемлемо был связан -- он уже сидел
с ним за столом, -- с человеком, которому явно не разрешалось даже ночевать
в Замке, с ним об руку, среди бела дня явиться в Замок было немыслимо --
смешное, безнадежное предприятие.
К. присел на подоконник, решив провести так всю ночь и вообще никаких
услуг от этого семейства не принимать. Жители Деревни, которые его прогоняли
или испытывали перед ним страх, казались ему гораздо менее опасными: они, в
сущности, предоставляли его самому себе и тем помогали внутренне собрать все
свои силы, но такие мнимые помощники, которые, вместо того чтобы отвести его
в Замок, слегка замаскировавшись, вели к себе домой, такие люди его сбивали
с пути, волей или неволей подтачивали его силы. На приглашение сесть к
семейному столу К. не обратил внимания и, опустив голову, остался на своем
подоконнике.
Тогда Ольга, более мягкая из сестер, даже с некоторой девичьей
робостью, встала и, подойдя к К., попросила его к столу. Хлеб и сало уже
нарезаны, пиво она сейчас принесет. "Откуда?" -- спросил К. "Из трактира",
-- сказала она. К. обрадовался случаю. Он попросил ее не приносить пива, а
просто проводить его до постоялого двора, у него там осталась важная работа.
Однако выяснилось, что она собирается идти не так далеко, не на его
постоялый двор, а в другую, гораздо более близкую гостиницу "Господский
двор". Но К. все же попросился проводить ее, быть может, подумал он, там
найдется место переночевать: какое бы оно ни было, он предпочел бы его самой
лучшей кровати в этом доме. Ольга ответила не сразу и оглянулась на стол. Ее
брат встал, кивнул с готовностью и сказал: "Что же, если господину так
угодно!" Это согласие едва не заставило К. отказаться от своей просьбы: если
Варнава соглашается, значит, это бесполезно. Но когда начали обсуждать,
впустят ли К. вообще в гостиницу, и все высказали сомнение, К. стал
настойчиво просить взять его с собой, даже не стараясь выдумать благовидный
предлог для такой просьбы, -- пусть это семейство принимает его таким, какой
он есть, он почему-то их совсем не стеснялся. Немного сбивала его только
Амалия своим серьезным, прямым, неуступчивым, даже чуть туповатым взглядом.
Во время недолгой дороги к гостинице -- К. вцепился в Ольгу, иначе он не
мог, и она его почти тащила, как раньше тянул ее брат, -- он узнал, что эта
гостиница, в сущности, предназначена только для господ из Замка, когда дела
приводят их в Деревню, они там обедают, а иногда и ночуют. Ольга говорила с
К. тихо и как бы доверительно, было приятно идти с ней, почти как раньше с
ее братом. И хотя К. не хотел поддаваться этому радостному ощущению, но
отделаться от него не мог.
