Франц Кафка. Замок 011 - 4 Декабря 2018

Главная » » Франц Кафка. Замок 011

17:23

Франц Кафка. Замок 011

***

10. На дороге

К. вышел на крыльцо под пронзительным ветром и вгляделся в темноту.
Злая, злая непогода. И почему-то в связи с этим он снова вспомнил, как
хозяйка настойчиво пыталась заставить его подчиниться протоколу и как он
устоял. Правда, пыталась она исподтишка и тут же отваживала его от
протокола; в конце концов трудно было разобраться, устоял ли он или же,
напротив, поддался ей. Интриганка она по натуре и действует, по-видимому,
бессмысленно и слепо, как ветер, по каким-то дальним, чужим указаниям, в
которые никак проникнуть нельзя.
Только он прошел несколько шагов по дороге, как вдали замерцали два
дрожащих огонька; К. обрадовался этим признакам жизни и заторопился к ним, а
они тоже плыли ему навстречу. Он сам не понял, почему он так разочаровался,
узнав своих помощников. Ведь они шли встречать его, как видно, их послала
Фрида, и фонари, высвободившие его из темноты, гудевшей вокруг него, были
его собственные, и все же он был разочарован, потому что ждал чужих, а не
этих старых знакомцев, ставших для него обузой. Но не одни помощники шли ему
навстречу, из темноты появился Варнава. "Варнава! -- крикнул К. и протянул
ему руку. -- Ты ко мне?" Обрадованный встречей, К. совсем позабыл
неприятности, которые ему причинил Варнава. "К тебе, -- как прежде, с
неизменной любезностью сказал Варнава. -- С письмом от Кламма". "С письмом
от Кламма! -- крикнул К., вскинув голову, и торопливо схватил письмо из рук
Варнавы. -- Посветите!" -- бросил он помощникам, и они прижались к нему
справа и слева, высоко подняв фонари. К. пришлось сложить письмо в несколько
раз -- ветер рвал большой лист из рук. Вот что он прочел: "Господину
землемеру. Постоялый двор "У моста". Землемерные работы, проведенные вами до
настоящего времени, я одобряю полностью. Также и работа ваших помощников
заслуживает похвалы. Вы умело приучаете их к работе. Продолжайте трудиться с
тем же усердием! Успешно завершите начатое дело. Перебои вызовут мое
недовольство. Об остальном не беспокойтесь -- вопрос об оплате будет решен в
ближайшее время. Вы всегда под моим контролем". К. не отрывал глаз от
письма, пока помощники, читавшие гораздо медленнее, трижды негромко не
крикнули "ура!", размахивая фонарями в честь радостных известий. "Спокойно!
-- сказал К. и обратился к Варнаве. -- Вышло недоразумение! -- сказал он, но
Варнава его не понял. -- Вышло недоразумение", -- повторил он, и снова на
него напала прежняя усталость, дорога к школе показалась далекой, за
Варнавой вставала вся его семья, а помощники все еще так напирали, что
пришлось оттолкнуть их локтями; и как это Фрида могла послать их ему
навстречу, когда он велел им остаться у нее. Дорогу домой он и сам нашел бы,
даже легче, чем в их обществе. А тут еще у одного из них на шее размотался
шарф, и концы развевались по ветру и уже несколько раз попали К. по лицу,
правда, второй помощник тут же отводил их от лица К. своими длинными,
острыми, беспрестанно шевелящимися пальцами, но это не помогало. Видно, им
обоим даже нравилась эта игра, да и вообще ветер и тревожная ночь привели их
в возбуждение. "Прочь! -- крикнул К. -- Почему же вы не захватили мою палку,
раз вы все равно вышли меня встречать? Чем же мне теперь гнать вас домой?"
Помощники спрятались за спину Варнавы, но, как видно, не очень испугались,
потому что ухитрились опереть свои фонари на правое и левое плечо своего
начальника, правда, он сразу их стряхнул. "Варнава", -- сказал К., и у него
стало тяжело на душе оттого, что Варнава явно его не понимал и что хотя в
спокойные часы его куртка приветливо поблескивала, но, когда дело шло о
серьезных вещах, помощи от него не было -- только немое сопротивление, то
сопротивление, с которым нельзя было бороться, потому что и сам Варнава был
беззащитен, и хоть он весь светился улыбкой, помощи от него было не больше,
чем от света звезда вышине против бури тут, на земле. "Взгляни, что мне
пишет этот господин, -- сказал К. и сунул письмо ему под нос. -- Его
неправильно информировали. Я никаких землемерных работ не производил, и ты
сам видишь, чего стоят мои помощники. Правда, перебои в работе, которая не
производится, никак не возможны, значит, даже неудовольствия этого господина
я вызвать не могу, а уж об одобрении и говорить нечего. Но и успокоиться я
тоже никак не могу". "Я все передам", -- сказал Варнава, который все время
глядел поверх письма, прочесть его он все равно не мог, так как листок был
слишком близко к его лицу. "Эх, -- сказал К. -- Ты все время мне обещаешь,
что все передашь, но разве я могу тебе действительно поверить? А мне так
нужен надежный посланец, сейчас больше, чем когда-либо". К. в нетерпении
закусил губу. "Господин, -- сказал Варнава и ласково наклонил голову, так
что К. чуть было снова не поддался соблазну поверить ему. -- Конечно, я все
передам, и то, что ты мне поручил в прошлый раз, я тоже обязательно
передам". "Как? -- воскликнул К. -- Ты еще ничего не передал? Разве ты не
был в Замке на следующий день?" "Нет, -- сказал Варнава, -- мой отец стар,
ты ведь сам его видел, а работы там как раз было много, пришлось мне
помогать ему, но теперь я скоро опять пойду в Замок". "Да что же ты наделал,
нелепый ты человек! -- крикнул К. и хлопнул себя по лбу. -- Не знаешь, что
дела Кламма важнее всех других дел? Занимаешь высокую должность посланца и
так безобразно выполняешь свои обязанности? Кому есть дело до работы твоего
отца? Кламм ждет сведений, а ты, вместо того чтобы лететь со всех ног,
предпочитаешь выгребать навоз из хлева". "Нет, мой отец -- сапожник, --
невозмутимо сказал Варнава, -- у него заказ от Брунсвика, а я ведь у отца
подмастерьем". "Сапожник, заказ, Брунсвик! -- с ненавистью повторил К.,
словно навеки изничтожая каждое это слово. -- Да кому нужны сапоги на ваших
пустых дорогах? Все вы тут сапожники, но мне-то какое дело? Я тебе доверил
важное поручение не затем, чтобы ты, сидя за починкой сапог, все позабыл и
перепутал, а чтобы ты немедленно передал все своему господину". Тут К.
немного стих, вспомнив, что Кламм, вероятно, все это время находился не в
Замке, а в гостинице, но Варнава, желая доказать, как он хорошо помнит
первое поручение К., стал повторять его наизусть, и К. снова рассердился.
"Хватит, я ничего знать не желаю", -- сказал он. "Не сердись на меня,
господин", -- сказал Варнава и, словно желая бессознательно наказать К.,
отвел от него взгляд и опустил глаза в землю -- впрочем, может быть, он
просто растерялся от крика. "Я на тебя вовсе не сержусь, -- сказал К., уже
пеняя на себя за весь этот шум. -- Не на тебя я сержусь, но уж очень мне не
повезло, что у меня такой посланец для самых важных дел".
"Слушай! -- сказал Варнава, и казалось, что, защищая свою честь, он
говорит больше, чем следует. -- Ведь Кламм не ждет никаких известий и даже
сердится, когда я прихожу. "Опять известия!" -- сказал он как-то, а по
большей части он как увидит издали, что я подхожу, так встает и уходит в
соседнюю комнату и меня не принимает. И вообще нигде не сказано, чтобы я
сейчас же являлся с каждым новым поручением; если бы было сказано, я бы уж
непременно являлся, но об этом ничего не сказано; если бы я даже совсем не
явился, мне бы и замечания не сделали. Если я и передаю поручения, то только
по своей доброй воле".
"Хорошо", -- сказал К., пристально наблюдая за Варнавой и стараясь не
обращать внимания на помощников: те по очереди, медленно, словно подымаясь
откуда-то снизу, высовывались из-за плеча Варнавы и с коротким свистом,
подражая ветру, быстро ныряли за его спину, словно испугавшись К., -- так
они развлекались все время. "Не знаю, как там полагается у Кламма,
сомневаюсь, что ты все точно понимаешь, и даже если бы понимал, то мы вряд
ли могли бы что-нибудь изменить. Но передать поручение ты можешь, об этом я
тебя и прошу. Совсем короткое поручение. Можешь ты его передать завтра, с
утра, и сразу, завтра же, принести мне ответ или по крайней мере сообщить,
как тебя там приняли? Можешь ли и хочешь ли ты сделать это? Ты мне окажешь
огромную услугу. А может быть, и у меня будет случай отблагодарить тебя как
следует, может быть, я и сейчас могу выполнить какое-нибудь твое желание?"
"Конечно, я выполню твое поручение", -- сказал Варнава. "И постараешься
выполнить его как можно лучше; передай все самому Кламму, получи ответ от
него самого, и все это поскорее, завтра, с самого утра. Скажи,
постараешься?"
"Постараюсь, как могу, -- сказал Варнава, -- но ведь я всегда
стараюсь". "Давай не будем сейчас спорить, -- сказал К. -- Вот мое
поручение: Землемер К. просит у господина начальника разрешения явиться к
нему лично и заранее принимает все условия, связанные с таким разрешением.
Он вынужден обратиться с этой просьбой, потому что до сих пор все посредники
оказались несостоятельными; в доказательство достаточно привести то, что он
до сих пор не выполнил ни малейшей землемерной работы и, судя по заявлению
старосты, никогда выполнить ее не сможет, потому он со стыдом и отчаянием
прочел последнее письмо господина начальника, и только личное свидание с
господином начальником тут поможет. Землемер понимает, насколько велика его
просьба, но он приложит все усилия, чтобы как можно меньше обеспокоить
господина начальника, и согласен подчиниться любому ограничению во времени,
а если сочтут необходимым, то пусть установят то количество слов, которое
ему будет разрешено произнести при переговорах, он полагает, что сможет
обойтись всего десятью словами. С глубоким почтением и чрезвычайным
нетерпением он ожидает ответа. -- В забывчивости К. говорил так, будто стоит
перед дверью Кламма и обращается к дежурному у дверей. -- Вышло куда
длиннее, чем я думал, -- сказал он, -- но ты должен все передать устно,
писать письмо я не хочу, оно опять пойдет по бесконечным канцеляриям".
И К. только нацарапал все на листке бумаги, положив его на спину одного
из помощников, пока другой светил фонарем, но писал он уже под диктовку
Варнавы -- тот все запомнил и по-школярски точно все повторил, не обращая
внимания на неверные подсказки помощников. "Память у тебя великолепная, --
сказал К. и отдал ему листок. -- Пожалуйста, прояви себя так же великолепно
и во всем остальном. А чего ты пожелаешь? Неужели у тебя никаких желаний
нет? Скажу откровенно: я был бы спокойнее за судьбу своего поручения, если
бы ты высказал какие-нибудь пожелания". Сначала Варнава молчал, потом
сказал: "Мои сестры тебе кланяются". "Твои сестры? -- сказал К. -- Ага,
помню, такие крепкие, высокие девушки". "Обе тебе кланяются, -- сказал
Варнава, -- но особенно Амалия, это она мне принесла сегодня письмо для тебя
из Замка". Ухватившись за эти слова -- остальное ему было не важно, -- К.
спросил: "А она не могла бы передать мое поручение в Замок? Может быть, вы
пойдете вдвоем, попытаете счастья по очереди?" "Амалии не разрешается
входить в канцелярию, -- сказал Варнава, -- а то она с удовольствием бы все
сделала".
"Может быть, я завтра к вам зайду, -- сказал К. -- Только раньше ты
приходи с ответом. Буду ждать тебя в школе. Кланяйся и ты от меня своим
сестрицам". Казалось, Варнава был просто осчастливлен обещанием К., и после
прощального рукопожатия он еще мельком погладил К. по плечу. И словно стало
все как прежде, когда Варнава во всем блеске появился среди крестьян на
постоялом дворе; К., хотя и с улыбкой, принял этот жест как награду. И,
смягчившись, он уже на обратном пути не мешал помощникам делать все, что им
заблагорассудится.

--------

11. В школе

Он подошел к дому, промерзнув насквозь; везде было темно, свечи в
фонарях догорели, и он ощупью пробрался в школьный класс, следуя за
помощниками, которые тут уже хорошо ориентировались. "Теперь вас впервые
можно похвалить", -- сказал он им, вспомнив о письме Кламма. Из угла
раздался сонный голос Фриды: "Дайте К. выспаться! Не мешайте ему!" Значит,
К. был у нее в мыслях все время, хотя ее одолел сон и ждать его она не
стала. Зажегся свет; однако лампа горела слабо, керосину в ней было мало. У
молодой пары вообще многого не хватало. Правда, печь была вытоплена, но
большая комната, служившая также гимнастическим классом -- гимнастические
снаряды стояли по стенам и спускались с потолка, -- поглотила весь запас
дров, и хотя все уверяли К., что тут было очень тепло, но сейчас, к
сожалению, все уже выстыло. В сарае лежал большой запас дров, но сарай был
заперт, а ключ унес учитель, разрешив брать дрова только на топку во время
занятий. Все было бы терпимо, будь тут кровати, куда можно было бы
забраться. Но ничего тут не было, кроме единственного соломенного тюфяка,
правда, очень чистого, накрытого Фридиным шерстяным платком, без пуховой
перины, только с двумя грубыми, жесткими одеялами, которые почти не грели. И
даже на этот жалкий тюфяк помощники зарились с вожделением, хотя, конечно, и
не надеялись улечься на него. Фрида смотрела на К. испуганными глазами: она
ведь доказала, что может навести уют даже в такой жалкой комнатенке, как
там, на постоялом дворе "У моста", но здесь без денег ничего не могла
устроить. "Одно у нас украшение в комнате -- гимнастические снаряды", --
сказала она с вымученной улыбкой. Но Фрида обещала, что завтра же найдет
выход и наверняка устранит главные недостатки -- плохую постель и нехватку
топлива, и потому просит К. потерпеть. Ни одним словом, ни одним намеком или
жестом она не показала, что испытывает в душе хоть малейшую горечь против
К., несмотря на то что он, по собственному признанию, увел ее сначала из
господской гостиницы, а теперь и с постоялого двора. Потому К. и старался со
всем примириться, кстати, ему это было не так уж трудно; он мысленно шел по
следам Варнавы и слово в слово повторял свое поручение, но не так, как он
твердил эти слова Варнаве, а так, как, по его мнению, их воспримет Кламм. Но
при этом он искренне обрадовался, когда Фрида сварила ему кофе на спиртовке,
и, прислонясь к остывающей печке, внимательно следил, как она ловкими,
умелыми движениями постлала на учительскую кафедру обязательную белую
скатерть, поставила цветастую чашку и рядом с ней -- хлеб, сало и даже
баночку сардин. Все было готово -- оказывается, Фрида сама еще не ела и
ждала К. Нашлось два стула, К. с Фридой сели к столу, а помощники -- у их
ног на подмостках кафедры, но они никак не могли усидеть спокойно и даже
мешали есть. Хотя им всего уделили вполне достаточно и они еще не справились
со своей порцией, но то и дело привставали и заглядывали на стол -- много ли
там еще осталось и дадут ли им еще чего-нибудь. К. совершенно их не замечал,
и только Фридин смех заставил его обратить на них внимание. Он ласково
прикрыл рукой ее руку на столе и тихо спросил, почему она им все спускает и
даже к их выходкам относится снисходительно. Так никогда нельзя будет от них
избавиться, а вот если бы отнестись к их поведению по заслугам, то они либо
приутихнут, либо -- и это еще вероятнее и еще бы лучше -- так невзлюбят свою
службу, что наконец сбегут. Очевидно, ничего приятного жизнь в школе не
обещает, впрочем, долго это не протянется, но все недочеты были бы едва
заметны, если бы только убрались помощники и они с Фридой бы остались вдвоем
в тихом доме. Неужто она не замечает, что они становятся день ото дня
нахальнее, выходит так, будто их подбодряет присутствие Фриды, видно, они
надеются, что при ней К. не станет обходиться с ними так круто, как
следовало бы. Должно быть, все-таки есть какие-то совсем простые средства,
чтобы избавиться от них сию минуту, при любых обстоятельствах. Может быть,
даже Фрида знает, как это осуществить, -- ведь ей хорошо знакомы здешние
условия. Да и самим помощникам будет лучше, если их прогонят: жизнь тут у
них не особенно обеспечена, а лениться, как они привыкли, им во всяком
случае тут не придется, надо будет работать, потому что Фриде после всех
волнений предыдущих дней нужно себя щадить, а он, К., будет занят поисками
выхода из этого скверного положения. И все же, если помощники уйдут, у него
на душе станет настолько легче, что он без труда сможет выполнять всю работу
по школе наравне с другими делами.
Фрида, выслушав все очень внимательно, тихонько погладила его руку и
сказала, что она того же мнения, но что он, по-видимому, принимает выходки
помощников слишком всерьез: ребята они молодые, веселые и простоватые,
впервые попали на службу к приезжему, вырвавшись из строгой дисциплины
Замка, поэтому они и возбуждены и слегка огорошены и в этом состоянии делают
много глупостей, и хотя вполне понятно, что они вызывают раздражение, но
лучше бы над ними просто посмеяться. Она сама иногда не может удержаться от
смеха. Однако она вполне согласна с К., что лучше всего было бы их отправить
и остаться вдвоем, наедине. Она придвинулась к К. поближе и спрятала лицо у
него на плече. И пробормотала так неразборчиво, что К. пришлось наклониться
к ней, что, к сожалению, она никакого средства избавиться от помощников не
знает и боится, что все предложения К. будут бесполезны. Насколько ей
известно, К. сам попросил их прислать, теперь он их получил и должен
держать. Лучше всего принимать их не всерьез, а такими, какие они есть, --
легкомысленные ребята.
Но К. был недоволен таким ответом; полушутливо, полусерьезно он сказал,
что Фрида, как видно, с ними в сговоре или, во всяком случае, очень к ним
благоволит, конечно, они красавчики, но нет таких людей, от которых при
желании немыслимо избавиться, и он ей это докажет именно на помощниках.
Фрида сказала, что будет ему очень благодарна, если это удастся.
Кстати, теперь она больше над ними смеяться не будет и ни одного лишнего
слова им не скажет. Да и ничего смешного нет, и действительно, это не
пустяк, когда за тобой все время наблюдают двое мужчин; теперь она все
поняла и смотрит на них глазами К. И она вправду вздрогнула, когда один из
помощников высунулся из-под стола, отчасти -- проверить, есть ли в запасе
еда, отчасти -- чтобы понять, о чем они все время шепчутся.
К. воспользовался этим, чтобы отвлечь Фриду от помощников; он привлек
ее к себе, и они окончили ужин, тесно прижавшись друг к другу. Теперь надо
было ложиться спать, все очень устали, один из помощников уже заснул над
куском, что очень рассмешило второго, он все пытался заставить своих господ
полюбоваться на дурацкую физиономию спящего, но ему это не удавалось: К. и
Фрида безучастно сидели за столом. Лечь они не решались -- холод в комнате
становился все невыносимее; наконец К. заявил, что необходимо протопить,
иначе спать невозможно. Он спросил, нет ли топора, помощники знали, где его
найти, тут же принесли топор, и все отправились к сараю. В скором времени
легкая дверь была взломана, и помощники пришли в такой восторг, будто они
никогда в жизни ничего лучшего не видели, и стали таскать дрова в комнату,
толкаясь и обгоняя друг друга. Скоро там выросла целая груда, печку
затопили, все расположились вокруг нее, помощникам было выдано одеяло, в
него можно было завернуться, этого вполне хватало, потому что, по уговору,
один из них должен был дежурить, поддерживая огонь, и скоро у печки стало
так жарко, что и одеяло не понадобилось, лампу потушили, и, радуясь теплу и
тишине, Фрида и К. уснули.
Но когда К. проснулся ночью от какого-то шума и сонным, нерешительным
движением потянулся к Фриде, он почувствовал, что вместо Фриды рядом с ним
лежит один из его помощников. Вероятно, от волнения, которое возникает, если
человека внезапно разбудят, К. испытал такой ужас, какого он не испытывал с
самого своего прихода в Деревню. С криком он приподнялся и бессознательно
так двинул помощника кулаком, что тот заплакал. Но все быстро разъяснилось.
Оказывается, Фриду разбудило ощущение -- а может быть, ей показалось, -- что
какое-то животное, наверно кошка, прыгнуло к ней на грудь. Она встала и со
свечой к руке обыскала всю комнату. Этим воспользовался один из помощников,
чтобы хоть немножко полежать на удобном тюфяке, в чем он теперь горько
раскаивался. Фрида так ничего и не нашла, возможно, ей все померещилось, она
вернулась к К. и по дороге, словно забыв вечерний разговор, ласково
погладила по голове плачущего помощника, прикорнувшего в углу. К. ничего на
это не сказал, он только велел помощникам больше не топить -- уже вышли
почти все дрова, и в комнате стало слишком жарко.
Утром все они проснулись, только когда прибежали первые школьники и с
любопытством обступили их постели. Это было очень неприятно, потому что к
утру в комнате стало так жарко, что все разделись до белья, и как раз в ту
минуту, когда они стали одеваться, появилась Гиза -- учительница, белокурая,
высокая и красивая, но немного чопорная девица. Очевидно, она уже знала о
новом школьном служителе и, должно быть, получила от учителя указания, как
себя с ним вести, потому что уже с порога сказала: "Это я не потерплю.
Хорошие дела тут творятся. Вам разрешили ночевать в классе, но я-то не
обязана вести занятия в вашей спальне. Фу, безобразие -- семейство школьного
сторожа до полудня валяется в кровати". Конечно, ей можно было возразить,
особенно насчет семейства и кроватей, подумал К., и так как от помощников
никакого толку не было -- те, лежа на полу, с любопытством глазели на
учительницу и ребят, -- К. с Фридой торопливо пододвинули брусья к коню и,
завесив их одеялами, отгородили уголок, где, спрятавшись от взглядов
школьников, можно было по крайней мере одеться. Но и теперь у них не было ни
минуты покоя; сначала учительница бранилась, почему в умывальнике нет свежей
воды, -- К. только что собирался принести воды для себя и для Фриды, но
решил обождать, чтобы не очень раздражать учительницу; однако и это не
помогло: вдруг раздался страшный грохот -- к несчастью, они забыли убрать с
кафедры остатки ужина, учительница размахнулась линейкой, и все полетело на
пол; ей и дела не было, что масло из-под сардинок и остатки кофе разлились
лужей, а кофейник разбился вдребезги, -- на это ведь был сторож, уборка --
его дело. Но К. и Фрида, еще полураздетые, прислонясь к коню, смотрели, как
гибнет их имущество; помощники, которые, очевидно, и не думали одеваться,
выглядывали из-под одеял, к великому удовольствию ребятишек. Больше всего,
конечно, Фрида горевала над кофейником, и только когда К., ей в утешение,
уверил ее, что немедленно пойдет к старосте и потребует замены и, конечно,
получит ее, она взяла себя в руки и в одной рубашке и нижней юбке выскочила
из-за загородки, чтобы хотя бы подобрать одеяло и не дать ему запачкаться.
Это ей удалось, хотя учительница, желая ее отпугнуть, непрестанно колотила
линейкой по кафедре, подымая оглушительный грохот. Фрида и К. оделись и
взялись за помощников -- те совсем обалдели от шума; пришлось не только
угрозами и толчками заставить их одеться, но и самим их одевать. Когда все
были готовы, К. распределил обязанности. Первым делом он поручил помощникам
принести дров и затопить в соседнем классе, оттуда грозила главная
опасность, потому что там, вероятно, уже ждал сам учитель. Фрида должна была
вымыть пол, а К. -- принести воду и сделать общую уборку. О завтраке пока
что и думать было нечего. Чтобы проверить настроение учительницы, К. решил
выйти первым, а остальные должны были пойти за ним, когда он их позовет.
Поступить так он решил, во-первых, потому, что не хотел ухудшать положение
из-за глупости помощников, а во-вторых, он хотел как можно больше щадить
Фриду: она была самолюбива, он -- ничуть, она обижалась, он -- нет, она
думала только о тех мелких гадостях, которые сейчас происходили, а он был
весь в мыслях о Варнаве и своем будущем. Фрида точно выполнила все его
указания, не спуская с него глаз. Но как только он вышел из-за загородки,
учительница под смех детей, который уже не прекращался, крикнула: "Что, все
наконец выспались?" -- и когда К., ничего не ответив -- в сущности, к нему
прямо и не обращались, -- пошел к умывальнику, учительница спросила: "Что вы
сделали с моей киской?" Огромная старая жирная кошка лениво растянулась на
столе, и учительница осматривала ее слегка ушибленную лапу. Значит, Фрида
была права, и хотя кошка на нее не прыгала -- куда ей было прыгать! -- но,
видно, наткнувшись ночью на людей в обычно пустом доме-, с перепугу
повредила себе лапу. К. попытался спокойно объяснить все это учительнице, но
ее интересовал лишь результат, и она сказала: "Ну конечно, вы ее искалечили,
вот с чего вы тут начали. Смотрите!" Подозвав К. на кафедру, она показала
ему лапу, и не успел он опомниться, как она провела кошачьей лапой по его
руке, и хотя когти у кошки были тупые, но учительница, не щадя на этот раз и
кошку, надавила так сильно на ее лапу, что у К. выступили кровавые царапины.
"А теперь ступайте работать!" -- нетерпеливо бросила учительница и снова
наклонилась над кошкой. Фрида, выглядывавшая вместе с помощниками из-за
загородки, вскрикнула, увидев кровь. К. показал свою руку ребятам.
"Смотрите, что со мной сделала злая, хитрая кошка!" -- сказал он это,
конечно, не для ребят, они и без того кричали и смеялись вовсю и все равно
ничего не слушали и ни на какие слова внимания не обращали. Но так как и
учительница в ответ на оскорбление только искоса взглянула на К. и снова
занялась кошкой, очевидно утолив гнев кровавым наказанием, то К. позвал
Фриду и помощников, и работа началась.
К. уже вынес ведро с помоями, принес чистой воды и стал подметать пол,
но тут встал из-за парты и подошел к нему мальчик лет двенадцати, коснулся
его руки и сказал что-то, чего К. из-за страшного шума понять не мог. Вдруг
шум прекратился, и К. -- обернулся. То, чего он все утро боялся, наконец
случилось. В дверях стоял учитель, двумя руками он, этот маленький
человечек, держал за шиворот обоих помощников, как видно, он поймал их у
дровяного сарая, потому что мощным голосом, отчеканивая каждое слово,
прогремел: "Кто посмел взломать сарай? Подайте сюда этого негодяя, я его
сотру в порошок!"
Тут Фрида привстала с колен -- она старательно мыла пол у ног
учительницы, -- бросила взгляд на К., словно ища поддержки, и сказала с
оттенком прежней уверенности во взгляде и манере держаться: "Это я сделала,
господин учитель. У меня другого выхода не было. Раз надо было с утра топить
классы, значит, пришлось открыть сарай; брать у вас ночью ключ и беспокоить
вас я не осмелилась, мой жених в это время был в гостинице, он мог бы там и
остаться переночевать, вот мне и пришлось самой решиться. Если я неправильно
поступила, то лишь по неопытности, поэтому простите меня, мой жених меня уже
бранил, когда увидел, что я наделала. Он мне запретил затапливать с утра, он
подумал: раз вы заперли сарай, значит, хотели показать, что не надо топить,
пока вы сами не явитесь. Стало быть, его вина, что тут не топлено, а в том,
что взломали сарай, вина моя".
"Кто взломал дверь?" -- спросил учитель у помощников, которые тщетно
пытались вырваться у него из рук. "Этот господин", -- сказали оба и ткнули
пальцем в К., чтобы никаких сомнений не было. Фрида рассмеялась -- этот смех
говорил больше, чем все ее объяснения, и тут же стала выкручивать половую
тряпку -- над ведром, как будто она уже разрешила все недоразумения и
помощники только добавили что-то в шутку. Опустившись снова на колени, чтобы
продолжать мытье пола, она сказала: "Наши помощники -- просто дети, им бы
еще сидеть за партой. Ведь я сама вечером открыла дверь топором, дело это
простое, помощники мне не понадобились, они только мешали бы. А потом,
ночью, когда вернулся мой жених и вышел посмотреть, что я наделала, и
починить дверь, помощники тоже увязались за ним, видно боялись остаться тут
одни, и, увидев, как мой жених возится со взломанной дверью, теперь винят
его, но ведь они еще дети..." Во время Фридиных объяснений помощники качали
головой, и тыкали пальцем в К., и всячески старались мимикой показать Фриде,
что она не права, но, так как им это не удавалось, они наконец сдались,
приняли слова Фриды как приказ и на все вопросы учителя уже ничего не
отвечали. "Дra, -- сказал учитель, -- значит, вы мне лгали? Или обвиняли
сторожа из легкомыслия?" Они промолчали, но по их боязливым взглядам и по
тому, как они задрожали, учитель решил, что они и вправду виноваты. "Вот я
сейчас вас выпорю!" -- сказал он и послал одного из мальчиков в соседнюю
комнату за розгой. Но когда учитель поднял розгу, Фрида вдруг крикнула: "Но
ведь они говорили правду!" -- и в отчаянии швырнула тряпку в ведро, так что
полетели брызги; она убежала за брусья и спряталась в угол. "Все они
изолгались!" -- сказала учительница. Она уже кончила перевязывать лапу кошке
и держала ее на коленях, где та еле-еле помещалась.
"Значит, остается господин сторож, -- сказал учитель, оттолкнув
помощников и обращаясь к К. Тот стоял, опершись на метлу, и молча слушал. --
Тот самый сторож, который из трусости спокойно слушает, как за его мерзости
несправедливо обвиняют других". "Знаете что, -- сказал К., заметив, что
благодаря Фридиному вмешательству безудержный гнев учителя немного поостыл,
-- если бы моих помощников малость выпороли, я бы ничуть не пожалел, их раз
десять прощали, когда они по справедливости того не заслуживали, а на этот
раз, хоть и не по справедливости, пусть они получат свое. И кроме того,
господин учитель, я был бы рад избежать непосредственного столкновения между
мной и вами, полагаю, что и вам это будет весьма кстати. А так как сейчас
Фрида ради помощников пожертвовала мной, -- тут К. сделал паузу, и слышно
было, как за одеялами рыдает Фрида, -- то, конечно, надо всех вывести на
чистую воду". "Неслыханно!" -- сказала учительница. "Вполне с вами согласен,
фройляйн Гиза, -- сказал учитель. -- Вас, сторож, я, разумеется, немедленно
увольняю за возмутительное нарушение служебных обязанностей, наказание для
вас еще впереди, а сейчас немедленно убирайтесь отсюда со всем вашим
скарбом. Для нас будет большим облегчением избавиться от вас и наконец
начать занятия. Убирайтесь, и поскорее!" "А я с места не сдвинусь! -- сказал
К. -- Вы мой начальник, но место это предоставлено не вами, а господином
старостой, и увольнение я приму только от него. Но он предоставил мне это
место вовсе не для того, чтобы я тут замерзал со всеми моими людьми, а для
того, чтобы я в отчаянии не натворил необдуманно бог знает что. И уволить
меня так, вдруг, ни с того ни с сего, совершенно не входит в его намерения.
И я никому не поверю, пока не услышу от него самого. Впрочем, вероятно, и
вам пойдет на пользу, если я не послушаюсь ваших легкомысленных
распоряжений". "Значит, не послушаетесь?" -- спросил учитель, и К. только
покачал головой. "Вы подумайте как следует, -- продолжал учитель, -- ведь вы
не всегда удачно принимаете решения; вспомните хотя бы, как вчера вечером вы
отказались от допроса". "А почему вы именно сейчас об этом упоминаете?" --
спросил К. "Потому, что мне так угодно! -- сказал учитель. -- А теперь я в
последний раз повторяю: вон отсюда!"
Но так как и эти слова никакого действия не возымели, учитель подошел к
кафедре и стал вполголоса советоваться с учительницей, та что-то сказала про
полицию, но учитель это отклонил. В конце концов они договорились, и учитель
позвал детей из этого класса в свой класс на совместные занятия с его
учениками. Ребята обрадовались перемене, со смехом и криком освободили
комнату, учитель с учительницей вышли вслед за ними. Учительница несла
классный журнал, а на нем во всей своей красе разлеглась совершенно
безучастная кошка. Учитель охотно оставил бы кошку тут, но, когда он
намекнул на это учительнице, она решительно отказалась, сославшись на
жестокость К., и вышло так, что из-за К. учителю еще пришлось терпеть кошку.
Очевидно, под влиянием этого учитель на прощанье сказал: "Барышня вынуждена
покинуть этот класс вместе с учениками, так как вы беспардонно не
подчинились моему приказу об увольнении и так как никто не может требовать,
чтобы молодая особа проводила занятия в вашей грязной семейной обстановке.
Вы остаетесь в одиночестве и можете тут вести себя как угодно, ни один
порядочный человек не будет вам мешать. Но ручаюсь вам, что долго это
продолжаться не будет". С этими словами он громко хлопнул дверью.