Главная » 2021 » Февраль » 13 » Поднятая целина.Михаил Шолохов . 002
19:59
Поднятая целина.Михаил Шолохов . 002

3

   В ночь, когда к Якову Лукичу Островному  приехал  его  бывший  сотенный
командир, есаул Половцев, был у них долгий разговор. Считался Яков Лукич в
хуторе человеком большого ума, лисьей повадки и  осторожности,  а  вот  не
удержался в стороне от яростно всполыхавшей по хуторам борьбы,  коловертью
втянуло его в события. С того дня и пошла жизнь Якова Лукича  под  опасный
раскат...
   Тогда, после ужина, Яков Лукич достал кисет, присел на  сундук,  поджав
ногу в толстом шерстяном чулке: заговорил - вылил то,  что  годами  горько
накипало на сердце:
   - О чем толковать-то, Александр Анисимович? Жизня никак не  радует,  не
веселит. Вот энто трошки зачали казачки собираться с хозяйством, богатеть.
Налоги в двадцать шестом али в двадцать седьмом году  были,  ну,  сказать,
относительные. А теперь опять пошло навыворот. У вас в  станице  как,  про
коллективизацию что слыхать ай нет?
- Слыхать, - коротко отвечал гость, -  слюнявя  бумажку  и  внимательно
исподлобья посматривая на хозяина.
- Стало быть, от этой песни везде слезьми плачут? Вот  зараз  про  себя
вам скажу: вернулся я в двадцатом году из отступа. У Черного моря осталось
две пары коней и все добро. Вернулся к голому куреню. С энтих пор  работал
день и ночь. Продразверсткой первый  раз  обидели  товарищи:  забрали  все
зерно под гребло. А потом этим обидам и счет я потерял.  Хоть  счет-то  им
можно произвесть: обидют и квиток выпишут, чтоб  не  забыл  -  Яков  Лукич
встал, полез рукой за зеркало и вытянул,  улыбаясь  в  подстриженные  усы,
связку бумаг. - Вот они тут, квитки об том, что сдавал в  двадцать  первом
году: а сдавал и хлеб, и мясу, и маслу, и  кожи,  и  шерсть,  и  птицу,  и
целыми быками водил в заготконтору. А вот это окладные  листы  по  единому
сельскому налогу, по самооблогу и опять же квитки за страховку... И за дым
из трубы платил, и за то, что скотина живая на базу  стоит...  Скоро  этих
бумажек мешок насбираю. Словом, Александр Анисимович, жил я  -  сам  возля
земли кормился и других возле себя кормил. Хоть и  не  раз  шкуру  с  меня
сымали, а я опять же ею  обрастал.  Нажил  спервоначалу  пару  бычат,  они
подросли. Одного сдал в козну на мясо.  За  швейную  машину  женину  купил
другого. Спустя время, к двадцать пятому году, подошла еще пара  от  своих
коров. Стало у меня две пары быков и две коровы. Голосу меня не лишали,  в
будущие времена зачислили меня крепким середняком.
- А лошади-то у тебя есть? - поинтересовался гость.
- Погодите трошки, скажу и об лошадях. Купил я у соседки  стригунка  от
чистых кровей донской кобылки  (осталася  одна  на  весь  хутор),  выросла
кобыленка - ну, чистое  дите!  Мала ростом, нестроевичка, полвершка [в
дореволюционное  время  строевую  лошадь,  на  которой  казак  должен  был
отбывать военную службу, принимали при условии, если она  ростом  была  не
меньше 2 аршин и 1/2 вершка] нету,  а  уж  резва  -  неподобно!  В  округе
получил я за нее на выставке сельской жизни  награду  и  грамоту,  как  на
племенную. Стал я к агрономам прислухаться, начал за землей ходить, как за
хворой бабой. Кукуруза у меня первая в хуторе,  урожай  лучше  всех.  Я  и
зерно протравливал и снегозадержание делал. Сеял яровые только по зяби без
весновспашки, пары у меня завсегда первые. Словом, стал культурный  хозяин
и об этом имею похвальный лист от окружного  ЗУ,  от  земельного,  словом,
управления. Вот поглядите.
   Гость мельком взглянул по направлению пальца Якова  Лукича  на  лист  с
сургучной печатью, вправленный в деревянную рамку, висевшую возле  образов
рядом с портретом Ворошилова.
   - Да, прислали грамоту, и  агроном  даже  пучок  моей  пшеницы-гарновки
возил в Ростов на показ властям, - с гордостью  продолжал  Яков  Лукич.  -
Первые года сеял я пять десятин, потом, как  оперился,  начал  дюжей  хрип
выгинать: по три, по пять и по семь кругов [круг - четыре  гектара]  сеял,
во как! Работал я и сын с женой. Два раза толечко поднанимал  работника  в
горячую пору. Советская власть энти года диктовала как? - сей как ни  мога
больше! Я и сеял, ажник  кутница  вылазила,  истинный  Христос!  А  зараз,
Александр Анисимович, добродетель мой, верьте слову - боюсь! Боюсь, за эти
семь  кругов  посеву  протянут  меня  в  игольную  ушку,  обкулачут.   Наш
председатель  Совета,  красный  партизан  товарищ  Разметнов,  а  попросту
сказать Андрюшка, ввел меня в этот грех, крести его мать! "Сей, - говорит,
бывало, - Яков Лукич, максиму, чего осилишь, подсобляй  Советской  власти,
ей хлеб зараз дюже нужен". Сомневался я, а теперь запохаживается, что  мне
эта максима ноги на затылке петлей завяжет, побей бог!
   - В колхоз у вас записываются? - спросил гость. Он стоял возле лежанки,
заложив руки за спину, широкоплечий, большеголовый и плотный, как чувал  с
зерном.
   - В колхоз-то? Дюже пока не докучали, а  вот  завтра  собрание  бедноты
будет. Ходили, перед тем как смеркаться, оповещали. Свои-то галду набили с
самого рождества: "Вступай да вступай". Но люди отказались наотруб,  никто
не вписался. Кто же сам себе лиходей?  Должно,  и  завтра  будут  сватать.
Говорят, нынче на-вечер приехал какой-то рабочий из района  и  будет  всех
сгонять в колхоз. Конец приходит нашей жизни. Наживал,  пригоршни  мозолей
да горб нажил, а теперь добро отдай все в обчий котел, и скотину, и  хлеб,
и птицу, и дом, стало быть? Выходит вроде: жену отдай дяде, а сам иди к...
не иначе. Сами посудите, Александр Анисимович, я  в  колхоз  приведу  пару
быков  (пару-то  успел  продать  Союзмясе),  кобылу  с  жеребенком,   весь
инвентарь, хлеб, а другой - вшей полон гашник. Сложимся мы с ним  и  будем
барыши делить поровну. Да разве же мне-то  не  обидно?..  Он,  может,  всю
жизню на пече лежал да об сладком куске думал, а я... да что там гутарить!
Во! - И Яков Лукич полоснул себя по горлу ребром шершавой ладони. - Ну, об
этом кончим. Как вы проживаете?  Служите  зараз  в  какой  учреждении  или
рукомеслом занимаетесь?
   Гость подошел к Якову Лукичу, присел на  табурет,  снова  стал  вертеть
цигарку. Он сосредоточенно смотрел в кисет,  а  Яков  Лукич  -  на  тесный
воротник его старенькой толстовки, врезавшийся в бурую, туго налитую  шею,
на которой пониже кадыка по обеим сторонам напряженно набухали вены.
   - Ты служил в моей сотне, Лукич...  Помнишь,  как-то  в  Екатеринодаре,
кажется при отступлении, был у меня разговор с казаками  насчет  Советской
власти? Я еще тогда  предупреждал  казаков,  помнишь?  "Горько  ошибетесь,
ребята! Прижмут вас коммунисты, в бараний рог скрутят. Всхомянетесь вы, да
поздно будет". - Помолчал, в  голубоватых  глазах  сузились  крохотные,  с
булавочную головку, зрачки, и тонко улыбнулся. - Не на  мое  вышло?  Я  из
Новороссийска не уехал со своими. Не удалось. Нас тогда  предали,  бросили
добровольцы и союзники. Я вступил в Красную Армию, командовал  эскадроном,
по дороге на польский фронт... Такая у них комиссия была,  фильтрационная,
по проверке бывших офицеров... Меня эта комиссия  от  должности  отрешила,
арестовала и направила в ревтрибунал. Ну, шлепнули бы товарищи, слов  нет,
либо в концентрационный лагерь. Догадываешься за что? Какой-то сукин  сын,
казуня [презрительно-ироническое, казак, казачишка], мой станичник, донес,
что я участвовал в казни Подтелкова. По дороге в трибунал я бежал... Долго
скрывался, жил под чужой фамилией, а в двадцать третьем  году  вернулся  в
свою станицу. Документ о  том,  что  я  когда-то  был  комэском,  я  сумел
сохранить, попались хорошие ребята, - словом, я остался жив. Первое  время
меня таскали в округ, в политбюро [здесь: название  окружных  или  уездных
органов  ЧК  в  1920-1921  годах]   Дончека.   Как-то   отвертелся,   стал
учительствовать. Учительствовал до последнего  времени.  Ну,  а  сейчас...
Сейчас другое дело. Еду вот в Усть-Хоперскую по делам, заехал к тебе как к
старому полчанину.
   - Учителем были?  Та-ак...  Вы  -  человек  начитанный,  книжную  науку
превзошли. Что же оно будет дальше? Куда мы пританцуем с колхозами?
   - К коммунизму, братец. К самому настоящему. Читал я и Карла  Маркса  и
знаменитый  Манифест  коммунистической   партии.   Знаешь,   какой   конец
колхозному делу? Сначала колхоз, потом  коммуна  -  полнейшее  уничтожение
собственности.  Не  только  быков,  но  и  детей   у   тебя   отберут   на
государственное воспитание. Все будет общее: дети, жены, чашки, ложки.  Ты
хотел бы лапши с гусиным потрохом покушать, а тебя квасом  будут  кормить.
Крепостным возле земли будешь.
- А ежели я этак не желаю?
- У тебя и спрашивать не будут.
- Это как же так?
- Да все так же.
- Ловко!
- Ну, еще бы! Теперь я у тебя спрошу: дальше можно так жить?
- Некуда дальше.
- А раз некуда, надо действовать, надо бороться.
- Что вы, Александр Анисимович!Пробовали мы, боролись... Никак
невозможно. И помыслить не могу!
- А ты попробуй. - Гость придвинулся к собеседнику вплотную, оглянулся
на плотно притворенную дверь в кухню и, вдруг побледнев, заговорил
полушепотом: - Я тебе прямо скажу: надеюсь на тебя. В нашей станице казаки
собираются восставать. И ты не думай, что это так просто, набалмошь. Мы
связаны с Москвой, с генералами, которые сейчас служат в Красной Армии, с
инженерами, которые работают на фабриках и заводах, и даже дальше:  с
заграницей. Да, да! Если мы дружно сорганизуемся и выступим именно сейчас,
то к весне при помощи иностранных держав Дон уже  будет  чистым.  Зябь  ты
будешь засевать своим  зерном  и  для  себя  одного...  Постой,  ты  потом
скажешь. В нашем районе много сочувствующих  нам.  Их  надо  объединить  и
собрать. По этому же делу я еду в  Усть-Хоперскую.  Ты  присоединяешься  к
нам? В нашей организации  есть  уже  более  трехсот  служивых  казаков.  В
Дубровском, в Войсковом, в Тубянском, в  Малом  Ольховатском  и  в  других
хуторах есть наши боевые группы. Надо такую же группу сколотить и у вас  в
Гремячем... Ну, говори.
- Люди роптают против колхозов и против сдачи хлеба...
- Погоди! Не о людях, а о тебе речь. Я тебя спрашиваю. Ну?
- Такие дела разве зараз решают?.. Тут голову под топор кладешь.
Подумай... По приказу одновременно выступаем со всех  хуторов.  Заберем
вашу районную станицу,  милицию  и  коммунистов  по  одному  переберем  на
квартирах, а дальше пойдет полыхать и без ветра.
- А с чем?
- Найдется! И у тебя, небось, осталось?
- Кто его  знает...  Кажись,  где-то  валялась,  какой-то  ошкамелок...
австрийского никак образца...
   - Нам только начать, и через неделю  иностранные  пароходы  привезут  и
орудия и винтовки. Аэропланы и те будут. Ну?..
- Дайте подумать, господин есаул! Не невольте сразу...
Гость со все еще не сошедшей с лица бледностью прислонился  к  лежанке,
сказал глуховато:
- Мы не в колхоз зовем и никого не неволим. Твоя добрая воля, но за
язык... гляди, Лукич! Шесть тебе, а уж седьмую... - и  легонько  покрутил
пальцем застрекотавший в кармане нагановский барабан.
   - За язык могете не сомневаться. Но ваше дело  рисковое.  И  не  потаю:
страшно на такое дело идтить. Но и жизни ход отрезанный. - Помолчал. -  Не
будь гонения на богатых, я бы, может, теперь, по  моему  старанию,  первым
человеком в хуторе  был.  При  вольной  жизни  я  бы  зараз,  может,  свой
автомобиль держал! - с горечью заговорил после минутного молчания  хозяин.
- Опять же одному идтить на такие... Вязы [шею] враз скрутят.
- Зачем же одному? - с досадой перебил его гость.
- Ну, да это я так, к слову, а вот -  как  другие?  Мир  то  есть  как?
Народ-то пойдет?
- Народ - как табун овец. Его вести надо. Так ты решил?
- Я сказал, Александр Анисимыч...
- Мне твердо надо знать: решил ли?
- Некуда деваться, потому и  решаю.  Вы  все-таки  дайте  кинуть  умом.
Завтра утром скажу остатнее слово.
   - Ты, кроме этого, должен уговорить надежных казаков. Ищи таких,  какие
имели бы зуб на Советскую власть, - уже приказывал Половцев.
- При этой жизни его всякий имеет.
- А сын твой как?
- Куда же палец от руки? Куда я, туда и он.
- Ничего он парень, твердый?
- Хороший казак, - с лихой гордостью отозвался хозяин.
Гостю постелили серую тавреную полсть и шубу в горнице, возле  лежанки.
Он снял сапоги, но раздеваться не стал и уснул сразу, едва  лишь  коснулся
щекой прохладной, пахнущей пером подушки.
   ...Перед светом Яков Лукич разбудил спавшую в боковой  комнатушке  свою
восьмидесятилетнюю старуху мать. Коротко  рассказал  ей  о  целях  приезда
бывшего сотенного командира. Старуха слушала, свесив с лежанки черножилые,
простудой изуродованные в суставах ноги, ладонью оттопыривала желтую ушную
раковину.
- Благословите, мамаша? - Яков Лукич стал на колени.
- Ступай, ступай на них, супостатов,  чадунюшка!  Господь  благословит!
Церква закрывают... Попам житья нету... Ступай!..
Наутро Яков Лукич разбудил гостя:
- Решился! Приказывайте.
- Почитай и подпиши. - Половцев достал из грудного кармана бумагу.

"С нами бог! Я, казак Всевеликого  войска  Донского,  вступаю  в  "Союз
освобождения родного Дона", обязуюсь до последней капли крови всеми силами
и    средствами    сражаться    по    приказу    моих    начальников     с
коммунистами-большевиками,   заклятыми   врагами   христианской   веры   и
угнетателями российского народа. Обязуюсь беспрекословно  слушаться  своих
начальников и командиров. Обязуюсь все свое достояние принести  на  алтарь
православного отечества. В чем и подписуюсь".

4

   Тридцать два человека - гремяченский актив и  беднота  -  дышали  одним
дыхом. Давыдов не был мастером говорить речи, но слушали его вначале  так,
как не слушают и самого искусного сказочника.
   - Я, товарищи, сам - рабочий Краснопутиловского завода. Меня послала  к
вам наша  Коммунистическая  партия  и  рабочий  класс,  чтобы  помочь  вам
организовать колхоз и уничтожить кулака как  общего  нашего  кровососа.  Я
буду говорить коротко. Вы должны все соединиться  в  колхоз,  обобществить
землю, весь свой инструмент и скот. А зачем в колхоз? Затем, что жить  так
дальше, ну, невозможно же! С хлебом трудности оттого, что кулак его  гноит
в земле, у него с боем хлеб приходится брать! А вы и рады бы сдать,  да  у
самих маловато. Середняцко-бедняцким хлебом Советский Союз не  прокормишь.
Надо больше сеять. А  как  ты  с  сохой  или  однолемешным  плугом  больше
посеешь? Только трактор и может выручить. Факт! Я не знаю, сколько  у  вас
на Дону вспахивают одним плугом за осень под зябь...
   - С ночи до ночи держись за чапиги  -  и  десятин  двенадцать  до  зимы
подымешь.
- Хо! Двенадцать? А ежели крепкая земля?
- Чего вы там толкуете? - пронзительный бабий голос. - В плуг надо три,
а то и четыре пары добрых быков, а откель они у нас? Есть, да и  то  не  у
каждого, какая-то пара зас... а то все больше на быках,  у  каких  сиськи.
Это у богатых, им и ветер в спину...
- Не об этом речь! Взяла  бы  подол  в  зубы  да  помолчала,  -  чей-то
хриповатый басок.
- Ты с понятием! Жену учи, а меня нечего.
- А трактором?..
Давыдов выждал тишины, ответил:
-  А  трактором,  хотя  бы  нашим  путиловцем,  при  хороших,   знающих
трактористах можно за сутки в две смены вспахать тоже двенадцать десятин.
Собрание ахнуло. Кто-то потерянно проронил:
- Эх... мать!
- Вот это - да! На таком  жеребце  бы  попахаться...  -  завистливый  с
высвистом вздох.
Давыдов вытер ладонью пересохшие от волнения губы, продолжал:
- Вот  мы   на   заводе   делаем   трактора   для   вас.   Бедняку   и
середняку-одиночке  купить  трактор  слабо:  кишка  тонка!  Значит,  чтобы
купить, нужно коллективно соединиться  батракам,  беднякам  и  середнякам.
Трактор такая машина, вам известная, что гонять его на малом куске земли -
дело убыточное, ему большой гон надо. Небольшие артели -  тоже  пользы  от
них, как от козла молока.
- Ажник того меньше! - веско бухнул чей-то бас из задних рядов.
- Значит, как  быть?  -  продолжал  Давыдов,  не  обращая  внимания  на
реплику.  -  Партия  предусматривает   сплошную   коллективизацию,   чтобы
трактором зацепить и вывести вас из нужды. Товарищ Ленин перед смертью что
говорил? Только в колхозе трудящемуся крестьянину  спасение  от  бедности.
Иначе ему - труба. Кулак-вампир его засосет в доску... И вы  должны  пойти
по указанному пути совершенно твердо. В союзе с рабочими колхозники  будут
намахивать всех кулаков и врагов. Я правильно говорю. А затем  перехожу  к
вашему товариществу. Калибра оно мелкого, слабосильное, и дела  его  через
это очень даже плачевные. А тем самым и льется вода на мельницу... Словом,
никакая не вода, а один убыток от него!  Но  мы  должны  это  товарищество
переключить в колхоз и оставить  костью,  а  вокруг  этой  кости  нарастет
середняцкое...
   - Погоди, перебью трошки! - Поднялся конопатый и неправый глазами Демка
Ушаков, бывший одно время членом товарищества.
   - Проси слово, тогда и гутарь, - строго внушал ему Нагульнов,  сидевший
за столом рядом с Давыдовым и Андреем Разметновым.
   - Я и без просьбов скажу, - отмахнулся Демка и скосил  глаза  так,  что
казалось, будто он одновременно смотрит и на президиум и на собравшихся. -
А через что, извиняюся, превзошли в убыток и Советской власти  в  тягость.
Черезо  что,  спрашиваю  вас,  жили   вроде   нахлебников   у   кредитного
товарищества? Через любушку-председателя ТОЗа! Через Аркашку Менка!
   - Брешешь, как элемент! - петушиный тенорок из задних рядов. И Аркашка,
работая локтями, погребся к столу президиума.
   - Я докажу! - У побледневшего Демки глаза  съехались  к  переносью.  Не
обращая внимания на то, что  Разметнов  стучит  мослаковатым  кулаком,  он
повернулся к Аркашке. -  Не  открутишься!  Не  через  то  превзошли  мы  в
бедность своим колхозом, что мало нас, а через свою мену. А за "элемент" я
тебя припрягу по всей строгости.  Бугая  на  моциклетку,  не  спрошаючись,
сменял? Сменял! Яйцеватых курей кто выдумал менять на...
   - Опять же брешешь! - на ходу оборонялся Аркашка.
   - Трех валухов и нетелю за тачанку не ты уговорил сбыть? Купец, в  с...
носом! То-то! - торжествовал Демка.
   - Остепенитесь! Что вы, как кочета, сходитесь! - уговаривал  Нагульнов,
а мускул щеки уже заходил у него ходуном под покрасневшей кожей.
   - Дайте мне слово по порядку, - просил пробившийся к столу Аркашка.
   Он уже было забрал в  горсть  русую  бородку,  собираясь  говорить,  но
Давыдов отстранил его:
   - Кончу я, а  сейчас,  пожалуйста,  не  мешай...  Так  вот,  я  говорю,
товарищи: только через колхоз можно...
   - Да ты нас не агитируй! Мы с потрохами в колхоз пойдем, - перебил  его
красный партизан Павел Любишкин, сидевший ближе всех к двери.
   - Согласны с колхозом!
   - Артелем и батьку хорошо бить.
   - Только хозяйствовать умно надо.
   Крики заглушил  тот  же  Любишкин:  он  встал  со  стула,  снял  черную
угрюмейшую папаху и - высокий, кряж в плечах - заслонил дверь.
   - Чего ты, чудак, нас за Советскую власть агитируешь?  Мы  ее  в  войну
сами на ноги тут становили, сами и подпирали плечом, чтоб не хитнулась. Мы
знаем, что такое колхоз, и пойдем в него.  Дайте  машины!  -  он  протянул
порепавшуюся ладонь. - Трактор - штука, слов нет, но мало вы, рабочие,  их
наделали, вот за это мы вас поругиваем! Не за что нам  ухватиться,  вот  в
чем беда. А на быках - одной рукой погонять, другой слезы утирать -  можно
и без колхоза. Я  сам  до  колхозного  переворота  думал  Калинину  письмо
написать, чтобы помогли хлеборобам начинать какую-то  новую  жизнь.  А  то
первые годы, как при старом режиме, - плати налоги, живи как знаешь. А РКП
для чего? Ну, завоевали, а потом что? Опять за старое, ходи за  плугом,  у
кого есть что в плуг запрягать. А у  кого  нечего?  С  длинной  рукой  под
церкву? Либо с деревянной иглой под мост портняжить,  воротники  советским
купцам да кооперативщикам пристрачивать? Землю дозволили богатым в  аренду
сымать, работников им дозволили нанимать. Это так  революция  диктовала  в
восемнадцатом году? Глаза вы ей закрыли!  И  когда  говоришь:  "За  что  ж
боролись?", - то  служащие,  какие  пороху  не  нюхали,  над  этим  словом
надсмехаются, а за ними строит хаханьки всякая белая сволочь! Нет, ты  нам
зубы не лечи! Много мы красных слов слыхали. Ты нам машину  давай  в  долг
или под хлеб, да не букарь там али запашник, а добрую машину! Трактор, про
какой рассказывал, давай! Это я за что получил? - Он  прямо  через  колени
сидевших на лавках зашагал к  столу,  на  ходу  расстегивая  рваную  мотню
шаровар. А подойдя, заголил подол рубахи, прижал его подбородком к  груди.
На смуглом животе и  бедре  покорно  обнажились  стянувшие  кожу  страшные
рубцы. - За что получил ошкамелки кадетского гостинца?
   - Черт бессовестный! Ты бы уж вовсе штаны-то спустил!  -  возмущенно  и
тонко крикнула сидевшая рядом с Демкой Ушаковым вдовая Анисья.
   - А ты бы хотела? - Демка презрительно скосил на нее глаза.
   - Молчи, тетка  Анисья!  Мне  тут  стыду  нету  свои  ранения  рабочему
человеку показать. Пущай глядит! Затем, что ежели дальше  так  жить,  мне,
один черт, нечем будет всю эту музыку прикрывать! Они  уж  и  зараз  такие
штаны, что одно звание. Мимо девок днем уж не ходи, напужаешь до смерти.
   Позади  заигогокали,  загомонили,  но  Любишкин  повел  кругом  суровым
глазом, и опять стало слышно, как с тихим треском горит в лампе фитиль.
   - Видно, воевал я с кадетами за то,  чтобы  опять  богатые  лучше  меня
жили? Чтобы они ели сладкий кусок, а я хлеб с луком? Так, товарищ рабочий?
Ты, Макар, мне не мигай! Я раз в году говорю, мне можно.
   - Продолжай. - Давыдов кивнул головой.
   - Продолжаю. Я сеял нонешний год три  десятины  пшеницы.  У  меня  трое
детишков, сестра калека и хворая жена. Сдал я свой план хлеба, Разметнов?
   - Сдал. Да ты не шуми.
   - Нет, буду шуметь! А кулак Фрол Рваный, за... его душу!..
   - Но-но! - Нагульнов застучал кулаком.
   - Фрол Рваный свой план сдал? Нету?
   - Так его суд оштраховал, и хлеб взяли,  -  вставил  Разметнов,  блестя
отчаянными глазами и с видимым наслаждением слушая Любишкина.
   "Тебя бы сюда, тихохода!" - вспомнил Давыдов секретаря райкома.
   - Он опять на энтот год будет Фролом Игнатичем! А весной  опять  придет
меня наймать! - и кинул под ноги Давыдову черную папаху.  -  Чего  ты  мне
говоришь о колхозе?! Жилы кулаку перережьте, тогда пойдем! Отдайте нам его
машины, его быков, силу его отдайте, тогда будет наше равенство! А то  все
разговоры да разговоры "кулака унистожить", а он растет из года в год, как
лопух, и солнце нам застит.
   - Отдай  нам  Фролове  имущество,  а  Аркашка  Менок  на  него  ероплан
выменяет, - ввернул Демка.
   - Ох-ха-ха-ха!..
   - Это он враз.
   - Будьте свидетелями на оскорбление!
   - Тю! Слухать не даешь, цыц!
   - Что на вас, черти, чуру нету?
   - А ну, тише!..
   Давыдову насилу удалось прекратить поднявшийся шум.
   - В этом и есть  политика  нашей  партии!  Что  же  ты  стучишь,  ежели
открыто? Уничтожить кулака как класс, имущество его отдать колхозам, факт!
И ты, товарищ партизан, напрасно шапку под стол  бросил,  она  еще  голове
будет нужна. Аренды земли и найма батраков теперь не  может  быть!  Кулака
терпели мы из нужды: он хлеба больше,  чем  колхозы,  давал.  А  теперь  -
наоборот. Товарищ Сталин точно подсчитал эту арифметику и сказал:  уволить
кулака из жизни! Отдать его имущество колхозам... О машинах ты все плакал.
Пятьсот миллионов целковых дают колхозам на поправку, это как?  Слыхал  ты
об этом? Так чего же ты бузу трешь? Сначала надо колхоз родить, а потом уж
о машинах беспокоиться. А ты хочешь вперед хомут купить, а  по  хомуту  уж
коня покупать. Чего же ты смеешься? Так, так!
   - Пошел Любишкин задом наперед!
   - Хо-хо...
   - Так мы же с дорогой душой в колхоз!
   - Это он насчет хомута... подъехал...
   - Хоть нынче ночью!
   - Записывай зараз!
   - Кулаков громить ведите.
   - Кто записывается в колхоз, подымай руки, - предложил Нагульнов.
   При подсчете поднятых рук оказалось тридцать три. Кто-то,  обеспамятев,
поднял лишнюю.
   Духота выжила Давыдова из пальто и пиджака. Он расстегнул ворот рубахи,
улыбаясь, выжидал тихомирья.
   - Сознательность у вас хорошая, факт! Но  вы  думаете,  что  войдете  в
колхоз, и все? Нет, этого мало! Вы, беднота, - опора Советской власти. Вы,
едрена зелена, и сами в колхоз должны идти и тянуть  за  собой  качающуюся
фигуру середняка.
   - А как ты его потянешь, ежели он  не  хочет?  Что  он,  бык,  что  ли,
взналыгал и веди? - спросил Аркашка Менок.
   - Убеди! Какой же ты боец за  нашу  правду,  ежели  не  можешь  другого
заразить? Вот собрание завтра будет. Сам голосуй "за"  и  соседа-середняка
уговори.  Сейчас  мы  приступаем  к   обсуждению   кулаков.   Вынесем   мы
постановление к высылке их из пределов Северо-Кавказского края или как?
   - Подписуемся!
   - Под корень их!
   - Нет, уж лучше с корнем, а не под корень,  -  поправил  Давыдов.  И  к
Разметнову:  -  Огласи  список  кулаков.  Сейчас  будем  утверждать  их  к
раскулачиванию.
   Андрей достал из папки лист, передал Давыдову.
   - Фрол Дамасков. Достоин он такой пролетарской кары?
   Руки поднялись дружно. Но при подсчете голосов Давыдов обнаружил одного
воздержавшегося.
   - Не согласен? - Он поднял покрытые потной испариной брови.
   - Воздерживаюсь, - коротко отвечал не  голосовавший,  тихий  с  виду  и
неприметного обличья казак.
   - Почему такое? - выпытывал Давыдов.
   - Потому как он - мой сосед, и я от него много добра видал.  Вот  и  не
могу на него руки подымать.
   - Выйди  с  собрания  зараз  же!  -  приказал  Нагульнов  вздрагивающим
голосом, приподнимаясь словно на стременах.
   - Нет, так нельзя, товарищ Нагульнов! - строго прервал его  Давыдов.  -
Не уходи, гражданин! Объясни свою линию. Кулак  Дамасков,  по-твоему,  или
нет?
   - Я этого не понимаю. Я неграмотный и прошу уволить меня с собрания.
   - Нет, ты уж нам объясни, пожалуйста: какие милости от него получил?
   - Все время он мне пособлял, быков давал, семена ссужал...  мало  ли...
Но я не изменяю власти. Я - за власть...
   - Просил он тебя за него стоять?  Деньгами  магарычил,  хлебом?  Да  ты
признайся, не боись! - вступил в разговор Разметнов. - Ну, говори: что  он
тебе сулил? - и неловко от стыда за человека и за свои  оголенные  вопросы
улыбнулся.
   - А может, и ничего. Ты почем знаешь?
   - Брешешь, Тимофей! Купленный ты человек  и,  выходит,  подкулачник!  -
крикнул кто-то из рядов.
   - Обзывайте как хотите, воля ваша...
   Давыдов спросил, будто нож к горлу приставил:
   - Ты за Советскую власть  или  за  кулака?  Ты,  гражданин,  не  позорь
бедняцкий класс, прямо говори собранию: за кого ты стоишь?
   - Чего с ним вожжаться! - возмущенно перебил Любишкин. - Его за бутылку
водки совсем с гуньями можно  купить.  На  тебя,  Тимофей,  ажник  глазами
больно глядеть!
   Не голосовавший Тимофей Борщев под конец с деланным смирением ответил:
   - Я - за власть. Чего привязались? Темность моя попутала... -  но  руку
при вторичном голосовании поднимал с видимой неохотой.
   Давыдов коротко  черканул  в  блокноте:  "Тимофей  Борщев  затуманенный
классовым врагом. Обработать".
   Собрание единогласно утвердило еще четыре кулацких хозяйства.
   Но когда Давыдов сказал:
   - Тит Бородин. Кто "за"?  -  собрание  тягостно  промолчало.  Нагульнов
смущенно переглянулся  с  Размет-новым.  Любишкин  папахой  стал  вытирать
мокрый лоб.
   - Почему тишина? В  чем  дело?  -  Давыдов,  недоумевая,  оглядел  ряды
сидевших людей и, не встретившись ни с  кем  глазами,  перевел  взгляд  на
Нагульнова.
   - Вот в чем, - начал тот  нерешительно.  -  Этот  Бородин,  по-улишному
Титок мы его зовем, вместе с нами в восемнадцатом году добровольно ушел  в
Красную гвардию. Будучи бедняцкого рода, сражался  стойко.  Имеет  раны  и
отличие - серебряные  часы  за  революционное  прохождение.  Служил  он  в
Думенковом отряде. И ты понимаешь, товарищ  рабочий,  как  он  нам  сердце
полоснул? Зубами, как кобель в падлу, вцепился в хозяйство,  возвернувшись
домой... И начал богатеть, несмотря на наши предупреждения. Работал день и
ночь, оброс весь дикой шерстью, в одних  холстинных  штанах  зиму  и  лето
исхаживал. Нажил три  пары  быков  и  грызь  от  тяжелого  подъема  разных
тяжестев, и все ему было мало! Начал нанимать работников, по два, по  три.
Нажил мельницу-ветрянку, а потом купил  пятисильный  паровой  двигатель  и
начал ладить маслобойку, скотиной переторговывать. Сам, бывало, плохо жрет
и работников голодом морит, хоть и работают они двадцать часов в сутки  да
за ночь встают раз по пять коням подмешивать, скотине метать. Мы  вызывали
его неоднократно на ячейку и в Совет, стыдили страшным  стыдом,  говорили:
"Брось, Тит, не становись нашей дорогой Советской власти поперек путя!  Ты
же за нее, страдалец, на фронтах против белых был..." - Нагульнов вздохнул
и развел руками. - Что можно сделать, раз человек осатанел? Видим, поедает
его собственность!  Опять  его  призовем,  вспоминаем  бои  и  наши  обчие
страдания,  уговариваем,  грозим,  что  в  землю  затопчем  его,  раз   он
становится поперек путя, делается буржуем и не  хочет  дожидаться  мировой
революции.
   - Ты короче, - нетерпеливо попросил Давыдов.
   Голос Нагульнова дрогнул и стал тише.
   - Об этом нельзя короче. Эта боль такая, что с  кровью...  Ну,  он,  то
есть Титок, нам отвечает: "Я сполняю приказ Советской  власти,  увеличиваю
посев. А работников имею по закону: у меня баба в женских болезнях. Я  был
ничем и стал всем, все у меня есть, за это я  и  воевал.  Да  и  Советская
власть не на вас, мол, держится. Я своими руками даю ей что жевать, а вы -
портфельщики, я вас в  упор  не  вижу".  Когда  о  войне  и  наших  вместе
перенесенных трудностях мы ему  говорим,  у  него  иной  раз  промеж  глаз
сверканет слеза, но он не дает ей  законного  ходу,  отвернется,  насталит
сердце и говорит: "Что было, то быльем поросло!" И мы  его  лишили  голосу
гражданства. Он было помыкнулся туда и сюда, бумажки  писал  в  край  и  в
Москву. Но я так понимаю, что в центральных учреждениях сидят  на  главных
постах старые революционеры и они понимают: раз предал - значит,  враг,  и
никакой к тебе пощады!
   - А ты все же покороче...
   - Зараз кончаю. Его и там не восстановили, и он до  се  в  таком  виде,
работников, правда, расчел...
   - Ну, так  в  чем  дело?  -  Давыдов  пристально  всматривался  в  лицо
Нагульнова.
   Но тот прикрыл глаза короткими сожженными солнцем ресницами, отвечал:
   - Потому собрание и молчит. Я только  объяснил,  какой  был  в  прошлом
дорогом времени Тит Бородин, нынешний кулак.
   Давыдов сжал губы, потемнел:
   - Чего ты нам жалостные рассказы преподносишь? Был партизан - честь ему
за это, кулаком стал, врагом сделался - раздавить! Какие  тут  могут  быть
разговоры?
   - Я не из жалости к нему. Ты, товарищ, на меня напраслину не взводи!
   - Кто за то, чтобы Бородина раскулачить? - Давыдов обвел глазами ряды.
   Руки не сразу, вразнобой, но поднялись.
   После собрания Нагульнов позвал Давыдова к себе ночевать.
   - А завтра уж квартиру вам найдем, - сказал он, ощупью выходя из темных
сеней Совета.
   Они шли рядом  по  хрусткому  снегу.  Нагульнов,  распахнув  полушубок,
негромко заговорил:
   - Я, дорогой товарищ рабочий, легче дышу, как услыхал, что сплошь  надо
стянуть в колхоз хлеборобскую собственность.  У  меня  к  ней  с  мальства
ненависть. Все зло через нее, правильно писали  ученые  товарищи  Маркс  и
Энгельс. А то и при Советской власти люди, как свиньи у  корыта,  дерутся,
южат, пихаются из-за этой проклятой заразы. А раньше что было, при  старом
режиме? Страшно вздумать! Мой отец был  зажиточным  казаком,  имел  четыре
пары быков и пять лошадей. Посев у нас был огромный, шестьдесят, семьдесят
и до ста десятин. Семья была большая, рабочая. Сами управлялись.  Да  ведь
вздумать: трое женатых братов у меня было. И вот  вонзился  в  память  мне
такой  случай,  через  чего  я  и  восстал  против  собственности.  Как-то
соседская свинья залезла к нам в  огород  и  потравила  несколько  гнездов
картошки. Мать увидала ее, ухвати в кружку вару из чугуна и  говорит  мне:
"Гони ее, Макарка, а я стану за калиткой". Мне тогда было лет  двенадцать.
Ну, конечно, погнал я эту несчастную свинью. Мать на нее и плескани варом.
Так у ней щетина и задымилась. Время  летняя,  завелись  у  свиньи  черви,
дальше - больше, издохла свинья. Сосед злобу затаил. А через неделю у  нас
в степи сгорело двадцать три копны пшеницы. Отец уж  знал,  чьих  это  рук
дело, не стерпел, подал в суд. Да такая  промеж  них  завелась  вражда,  -
зрить один одного не могут! Чуть подопьют - и драка. Лет пять сутяжились и
дошли до смертного случая... Соседского сына на масленую нашли  на  гумнах
убитого. Кто-то вилами пронзил ему грудь в скольких местах. И кой по чем я
догадался, что это моих братов дело. Следствие было, убийцев  не  нашли...
Составили акт, что погиб по пьяной лавочке... А я с той поры ушел от  отца
в работники. Попал на войну. И вот лежишь,  бывало,  бьет  по  тебе  немец
чижелыми снарядами, дым черный с землей к небу летит. Лежишь, думаешь: "За
кого же, за чью собственность я тут страх и смерть принимаю?" А самому  от
обстрела хочется в гвоздь оборотиться: залез бы в землю по  самую  шляпку!
Эх, ты, родная мамунюшка! Газы нюхал, был отравленный. Теперь,  как  чудок
на гору идтить, - опышка берет, кровь в голову шибнет, - не  сойду.  Умные
люди ишо на фронте подсказали, большевиком вернулся. А в гражданскую,  ох,
и рубил гадов, беспощадно! Контузило  меня  под  Касторной,  потом  зачало
припадками бить. А теперь вот этот знак,  -  Нагульнов  положил  на  орден
огромную ладонь, и в голосе его странной теплотой зазвучали новые нотки: -
От него мне зараз теплее становится. Я зараз, дорогой товарищ, как во  дни
гражданской войны, как на позиции. В землю надо зарыться, а всех завлечь в
колхоз. Все ближе к мировой революции.
   - Тита Бородина ты близко знаешь? - шагая, раздумчиво спросил Давыдов.
   - Как же, мы с ним друзья были, но через то  и  разошлись,  что  он  до
крайности приверженный к собственности. В двадцатом году мы с ним были  на
подавлении восстания в одной из волостей Донецкого округа. Два эскадрона и
ЧОН [части особого  назначения,  организованные  для  борьбы  с  остатками
контрреволюции и бандитизмом] ходили в атаку. Много за слободой  оказалось
порубанных хохлов. Титок ночью заявился на квартиру, вносит вьюки в  хату.
Тряхнул их и высыпал на пол восемь  отрубленных  ног.  "Сдурел  ты,  такую
твою?! - говорит ему товарищ. - Удались зараз же с этим!" А Титок  говорит
ему: "Не будут восставать, б...! А мне четыре пары сапог сгодятся.  Я  всю
семью обую". Оттаял их на печке и начал с  ног  сапоги  сдирать.  Распорет
шашкой шов на голенище, стянет Голые ноги  отнес,  зарыл  в  стог  соломы.
"Похоронил", - говорит. Ежели б тогда мы узнали - расстреляли бы как гада!
Но товарищи его не выдали. А после  я  пытал:  верно  ли  это?  "Верно,  -
говорит, - так снять не мог, на морозе одубели ноги-то, я их  и  пооттяпал
шашкой. Мне, как чеботарю, прискорбно, что добрые сапоги в  земле  сгниют.
Но теперь, - говорит, - самому ужасно. Иной раз даже ночью проснусь, прошу
бабу, чтобы к стенке пустила, а то с краю  страшно..."  ...Ну,  вот  мы  и
пришли на мою квартиру.  -  Нагульнов  вошел  во  двор,  звякнул  щеколдой
дверей. 
   Читать  дальше  ... 

Источник : https://www.litmir.me/bd/?b=72986

***

Поднятая целина.Михаил Шолохов . 001

Поднятая целина.Михаил Шолохов . 002

Поднятая целина.Михаил Шолохов . 003

Поднятая целина.Михаил Шолохов . 004

Поднятая целина.Михаил Шолохов . 005

Поднятая целина.Михаил Шолохов . 006

Поднятая целина.Михаил Шолохов . 007

Поднятая целина.Михаил Шолохов .008

Поднятая целина.Михаил Шолохов . 009

Поднятая целина.Михаил Шолохов .010

Поднятая целина.Михаил Шолохов .011

Поднятая целина.Михаил Шолохов . 012

Поднятая целина.Михаил Шолохов . 013

Поднятая целина.Михаил Шолохов .014

Поднятая целина.Михаил Шолохов . 015

Поднятая целина.Михаил Шолохов . 016

Поднятая целина.Михаил Шолохов .017

Поднятая целина.Михаил Шолохов . 018

Поднятая целина.Михаил Шолохов . 019

Поднятая целина.Михаил Шолохов . 020

Поднятая целина.Михаил Шолохов . 021

Поднятая целина.Михаил Шолохов . 022 

Поднятая целина.Михаил Шолохов . 023

Поднятая целина.Михаил Шолохов. 024

Поднятая целина.Михаил Шолохов . 025

Поднятая целина.Михаил Шолохов . 026

Поднятая целина.Михаил Шолохов . 027

Поднятая целина.Михаил Шолохов. 028

Поднятая целина.Михаил Шолохов. 029

Поднятая целина.Михаил Шолохов. 030

Поднятая целина.Михаил Шолохов. 031

Поднятая целина.Михаил Шолохов. 032

Поднятая целина.Михаил Шолохов . 033

Поднятая целина.Михаил Шолохов. 034

Поднятая целина.Михаил Шолохов. 035

Поднятая целина.Михаил Шолохов . 036

Поднятая целина.Михаил Шолохов. 037

Поднятая целина.Михаил Шолохов. 038

Поднятая целина.Михаил Шолохов. 039

Поднятая целина.Михаил Шолохов. 040

Поднятая целина.Михаил Шолохов. 041

Поднятая целина.Михаил Шолохов. 042

Поднятая целина.Михаил Шолохов. 043

Поднятая целина.Михаил Шолохов. 044

Поднятая целина.Михаил Шолохов. 045

Поднятая целина.Михаил Шолохов. 046

***

ПОДЕЛИТЬСЯ

 

 

***

Яндекс.Метрика

***

Алёшкино сердце. Михаил Шолохов

Два лета подряд засуха дочерна вылизывала мужицкие поля...Читать дальше »

---

О писателе Шолохове...

Как писатель, Михаил Шолохов погиб в январе 1942 года

... взял этого образованного офицерика-гениуса в плен, поселил у себя в баньке, каждый день поил самогонкой и заставлял писатьЧитать дальше »

---

Жизнь и творчество Шолохова. 

...В 1910 году семья покинула хутор Кружилин и переехала в хутор Каргин: Александр Михайлович поступил на службу к каргинскому купцу. Отец пригласил местного учителя Тимофея Тимофеевича Мрыхина для обучения мальчика грамоте. В 1912 году Михаил поступил сразу во второй класс Каргинской министерской (а не церковно-приходской, как утверждают некоторые биографы писателя) начальной школы. Сидел за одной партой с Константином Ивановичем Каргиным — будущим писателем, написавшим весной 1930 повесть «Бахчевник». В 1918—1919 годах Михаил Шолохов окончил четвёртый класс Вёшенской гимназии... Читать дальше »

 

 

No 44, таинственный незнакомец. Марк Твен...

Из живописи фантастической

Шахматист Волков

Шахматы в...

Обучение

О книге 

На празднике

Поэт 

Художник

Песнь

Из НОВОСТЕЙ

Новости

 Из свежих новостей - АРХИВ...

Аудиокниги

Новость 2

Семашхо

***

***

Просмотров: 324 | Добавил: iwanserencky | Теги: 20 век, Михаил Шолохов, классика, проза, Поднятая целина, Поднятая целина. Михаил Шолохов, история, Роман, текст, слово | Рейтинг: 5.0/1
Всего комментариев: 0
Имя *:
Email *:
Код *: