Герберт Уэллс. Мистер Блетсуорси на острове Рэмполь 18 - 23 Марта 2018

Главная » » Герберт Уэллс. Мистер Блетсуорси на острове Рэмполь 18

04:31

Герберт Уэллс. Мистер Блетсуорси на острове Рэмполь 18

***

14. БОДРАЯ ИНТЕРМЕДИЯ

Недавно мне пришлось провести вечер с Грэвзом. Я получил от него
письмо, в котором он приглашал меня отобедать с ним.
В последнее время он пошел в гору. Он становится видной фигурой в той
среде, какую именуют "послевоенным торговым миром". Он весьма успешно
распространяет модные товары и сделался влиятельным членом прогрессивного
Клуба коммерсантов; он выступает на собраниях дельцов, освещая проблемы
послевоенной экономики и намечая перспективы ее развития. Пишет статьи и
является автором двух глубокомысленных, оригинальных и талантливых книг на
тему о современной экономической и политической ситуации. Книги эти
вызвали серьезное обсуждение и одобрительную оценку критики. Насколько мне
известно, он первый (но, думается, не последний) вошел в литературу, начав
с сочинения реклам. Он порядком пополнел, уже может держать перо правой
рукой, искусственное веко придает его лицу несколько насмешливое
выражение, а шрам на лбу из огненно-красного стал бледно-розовым. Он
подстриг свою каштановую бороду a-la Давид и уверяет меня, что скоро все
мы снова вернемся к бороде.

"Дорогой Блетсуорси, - писал он. - Я давно обещал вам выплатить весь
свой долг. Тогда вы улыбнулись. Но сейчас вам придется еще разок
улыбнуться. В настоящее время мне ничего не стоит выплатить вам две трети
своего основного долга, но пусть эти деньги пока остаются у меня в деле и
помогут мне приобрести недостающую тысячу, чтобы вернуть вам всю сумму с
процентами. По этому случаю разопьем с вами бутылку шампанского. Приходите
пообедать со мной в Национальный клуб либералов. В это время года столики
вынесены на террасу, над которой натянут тент. Сидя на открытом воздухе,
мы будем смотреть, как мимо нас пробегают ярко освещенные трамваи, как
сквозь листву платанов мигают огни города, как они отражаются в реке под
нашим милым старым, почерневшим от времени мостом, который все эти
проклятые художники и прочая публика собираются заменить каким-то
уродливым порождением современного ренессанса, - но у меня есть
собственный план нового моста. Придется уж его снести, но этот уголок
слишком живописен, чтобы позволить этим господам его оберлинивать.
За качество обеда в Н.К.Л. не могу поручиться, сервировку там не
назовешь пышной, но обстановка уютная, а вот за шампанское я отвечаю.
Итак, в четверг, в восемь вечера.
Преданный вам - Лайолф Г."

Выглядел он превосходно и, казалось, был вполне доволен собой.
Здороваясь со мной, он ласково и внимательно вглядывался мне в лицо.
- Вы, я вижу, стряхнули с себя Сакко и Ванцетти, - заметил он и повел
меня на террасу. Я нашел, что это приятное местечко.
- Это очень занятный клуб, - начал он. - Здесь до сих пор еще
господствуют политические традиции восьмидесятых годов, причем эти
политиканы любуются мостом шестидесятых годов и воображают, что они в
авангарде прогресса. Как хороша мглистая симфония летних сумерек, куда
вносят свою приглушенную ноту устарелые трамваи, тихонько пробегающие
мимо. Вы обратили внимание на эти седые головы, на эти смуглые восточные
лица, на этих евреев классического, чисто библейского типа и на этих
неунывающих пижонов? Там в саду, на скамейках, шепчутся молодые парочки.
Понятное дело, они шепчут друг другу старые-престарые слова.
Он заказал к супу херес и откопал в прейскуранте превосходные вина
марки Дейц и Гельдерман 1911 года.
Он заразил меня своей жизнерадостностью. Я приободрился. Уже не в
первый раз общество Грэвза действовало на меня благотворно. Он говорил об
упадке либерализма и ухитрился изобразить эту гибель человеческих иллюзий
не в трагических тонах, а скорей в юмористических и даже с оттенком
оптимизма.
- Взять, например, вот этот клуб, - это какое-то старое, забытое в углу
знамя прогресса. Ему уже больше нечего сказать, и он торчит здесь, как
некий ветхий годами, но вечно юный мегатерий, просто потому, что не знает,
как ему сойти со сцены и куда деваться.
- Так, по-вашему, либерализм умер?
- О нет. Либерализм бессмертен. Всегда найдутся люди, которые будут
протестовать против господствующего порядка вещей. Но я имею в виду сию
почтенную партию, с ее организациями, традициями, со всеми ее
гладстоновскими замашками и позами a-la Джон Брайт. - Он понизил голос и
покосился на соседний столик. - Дело в том, что либерализм попал в руки
старьевщиков. Они почистили его бензином и преподносят эти жалкие
устарелые лозунги как последнее слово прогресса. Хотите маслин?
- Так, выходит, что либерализм жив?
- У вас в крови. И у меня. В крови каждого мыслящего одаренного
человека.
- Вы умудряетесь все окрашивать в розовый цвет.
- А вы умудряетесь ничего не видеть за окружающими нас вещами.
- Ну, уж остров Рэмполь-то я всегда вижу сквозь окружающие нас
предметы.
- И я тоже. Но я вижу и небо над ним.
- Скажите мне, Грэвз, вы верите, что род человеческий когда-нибудь
выберется из ущелья?
- Конечно, если только наше солнце не погаснет и не вздумает взорваться
и если ничего не случится с нашей планетой.
Я покачал головой. Он наклонился над столом и пристально на меня
поглядел.
- Скажите мне, Блетсуорси, вы серьезно верите, что на нашей земле все
вечно будет так же, как сейчас?
- Не всякую перемену можно назвать прогрессом. Не напоминает ли вам
человеческая жизнь музыкальную тему с кое-какими вариациями?
Грэвз помолчал. Нам снова подали кушанья, и официант вертелся около
стола. Остатки спаржи были убраны, и появилось новое блюдо, сейчас не
припомню какое.
- Есть вещи, о которых не всякому скажешь, - начал Грэвз и снова
замолчал, словно приглашая меня обдумать его замечание. - Вы меня давно
уже раскусили. Я легкомыслен, опрометчив, так ведь? Не слишком-то надежен.
А иногда чуть что не мошенник.
- Нет, вам далеко до мошенника.
- Благодарю вас. Но таков уж я есть. Быть может, несколько безрассуден,
тщеславен, люблю поговорить. Вы сами знаете, что вы куда солиднее меня. Но
все-таки я не совсем уж пропащий человек. Иной раз могу даже дельный совет
дать такому основательному человеку, как вы.
- Вы, пожалуй, назовете меня ретроградом.
- Нет, я считаю, что вы гораздо устойчивее и уравновешеннее меня. Но
вам недостает предприимчивости. Вам недостает предприимчивости, и вы даже
не верите, что она необходима в жизни. А я вам говорю, что в нашем мире
процветает всякого рода предприимчивость. Пусть беспорядочная, сумбурная,
неорганизованная, даже бесцельная, - но все-таки предприимчивость. И она с
каждым днем приобретает все более разумный характер. Становится все менее
сумбурной. Все менее своекорыстной. Культурный уровень повышается, растет
общественная инициатива, накапливаются силы.
- Я вижу, вы все такой же неисправимый фантазер! - прервал его я и тут
же попросил продолжать.
- Вы хорошо знаете библию? - вдруг спросил Грэвз.
- Когда-то знал.
- Больше двух тысяч лет назад ваш остров Рэмполь посетил человек,
которого почитали мудрецом. Он утверждал, что люди живут не в ущелье, а в
темной пещере и нет у них ни надежды, ни выхода, и не заглядывает к ним
даже луч отдаленной звезды. Суета сует и всяческая суета. Но теперь ведь и
вы признаете, что из ущелья видно ясное небо. Вы рассказывали плешивым
старцам о благах цивилизации, а говорить людям о чем-нибудь хорошем,
значит наполовину уже это осуществить.
- Если бы я только мог этому поверить!
- Я согласен, что вы тяжело пострадали на войне. Это ваша личная
трагедия. Но... - Он остановился, обдумывая, как бы точнее выразить свою
мысль. - Следует ли в наше время измерять ценность вещей и событий с точки
зрения своего личного благополучия?
Он опять задумался. Потом заметил как бы вскользь:
- Вот я сейчас высказал вам свои заветные мысли и чувства, но боюсь,
как бы мне не оказаться своего рода валаамовой ослицей.
- А почему бы нам с вами не высказывать откровенно свои мысли, даже
если у нас и не такие бороды и чело, какие полагаются мудрецам?
Продолжайте, Грэвз.
- У нас с вами, - сказал Грэвз, - могут зародиться идеи, которые мы не
в силах будем осуществить. Но явятся другие люди, лучше и сильнее нас,
они-то и проведут в жизнь наши идеи. Лиха беда начало!
- Но, к сожалению, я что-то не вижу людей сильнее и лучше нас.
- Пусть так. Но если, кроме нас, Блетсуорси, еще сотни тысяч людей
будут действовать с нами в одном направлении, то они сотворят великие
дела, которые под стать гениям.
- Вот с этим я совершенно не согласен. Нет. Если человек опускается
ниже известного уровня, его практически уже нельзя принимать в расчет. Это
попросту нуль. Например... - Постойте минутку, Грэвз, дайте мне сказать! -
хотя бы эта самая война. Но сперва мне хочется вам напомнить о нашем
жалком маленьком начинании в Оксфорде: небесно-голубой фасад, сеть
магазинов, которые должны были распространять знания, передовые идеи и
культуру по всему земному шару.
- Я и по сей день уверен, - веско сказал Грэвз, - что идея была
превосходная.
- Но ведь мы потерпели неудачу.
- У нас не хватило ресурсов. Денежных и моральных. Что я был такое?
Жадный негодяй, глупый расточитель! Отвратительная личность. И все-таки я
убежден, что придет день, когда кто-нибудь другой, не такой алчный и
неустойчивый, каким был я, подхватит нашу старую идею и осуществит эту
великую задачу.
- К сожалению, - сказал я, - я не верю, что у наших современников
найдутся и денежные и моральные ресурсы, необходимые для совершения того
великого сдвига, о котором вы так мечтаете. Вот, например, война. Наше
поколение, без сомнения, давно раскусило, что такое Ардам. А что,
спрашивается, были предпринято и что мы сейчас делаем, чтобы его обуздать?
Строим легковесные проекты.
- Для борьбы с ним у нас нет еще нужных средств. Делаем попытки, правда
довольно вялые.
- А где вы найдете необходимые средства? Человек по природе труслив и
склонен сам себя дурачить. Где вы видите хоть искру надежды? Вот мы сидим
с вами здесь на террасе и кейфуем среди развалин викторианского
либерализма. А за соседними столиками всякие совы и филины потчуют своих
друзей. А ведь в свое время викторианский либерализм вдохновлял передовых
люден. Он освобождал рабов, он в некотором роде повышал культурный уровень
масс, он славословил свободу. Назовите-ка мне какое-нибудь новое течение,
которое было бы лучше и убедительнее его? Мы приходим с вами, Грэвз, все к
тому же вопросу: где найти нужный капитал? Мне вспоминаются все пережитые
мной несчастья и разочарования. Некоторые из них я приписываю слепому
случаю, равнодушию природы, которая обращает на человека не больше
внимания, чем на какого-нибудь солитера или на падающий камень. Природа
дала мне много хорошего и много дурного...
- "Звезды, горы, море, цветы", - тихонько продекламировал Грэвз.
- Но гораздо в большей степени, чем природу, я склонен винить в своих
несчастьях человека, его неискоренимые пороки.
- Почему неискоренимые? - пробормотал Грэвз.
- Он только и делает, что заблуждается, и так всю свою жизнь. Он
жесток, любит разрушать, безжалостен, туп, безрассуден, при малейшей
панике теряет голову и становится опасным, вечно завидует всем и каждому.
- Но ведь есть же у него и положительные черты.
- Может быть, но общий баланс не в его пользу, Таким он всегда был.
Таким и останется.
- Нет, - сказал Грэвз.
- Вся история человечества это доказывает.
- История - это то, что некогда было и прошло.
Он прервал свои рассуждения, чтобы распорядиться насчет кофе. Мы
закурили сигары и отодвинули свои стулья подальше от стола, где
красовались великолепные остатки десерта и серебряные чашки для
ополаскивания пальцев. Сквозь ветви старых кленов, раскинувшихся сложным
узором, мы смотрели в бездонную синеву июльской лондонской ночи; в
просветах между деревьями был виден мост, где не смолкал грохот и
беспрестанно сновали взад и вперед яркие огоньки, сливаясь в широкий
ослепительный поток.
Некоторое время мы сидели, не говоря ни слова.
- Блетсуорси, - прервал молчание Грэвз, - вы и представить себе не
можете, какое великое будущее ожидает человечество.
- Ну, а вы можете?
- Я предвосхищаю его, чувствую его приближение... Мы с вами,
Блетсуорси, самые заурядные люди. То, что мы думаем, думают и тысячи
других людей. Не вы один побывали на этом самом острове Рэмполь. Его
посетили тысячи, пожалуй даже миллионы людей. Мы с вами размышляем о том,
как бы это выбраться из ущелья, но от наших образных построений нет
никакого толку. Движение это пока что едва намечается, и такие, как мы,
средние люди, топчутся на месте, испугавшись выводов, к которым логически
пришли. Но ведь сотни и тысячи должны мыслить и чувствовать, как мы с
вами. Сущая нелепица думать, будто на свете нет людей, более решительных,
чем мы, - я уверен, что их даже очень много. Они нащупывают путь, строят
новые планы. Нужно, чтобы как можно больше людей пришли к такому сознанию,
- и тогда все пойдет на лад!
- За малым дело стало, - не без иронии бросил я.
С минуту Грэвз колебался, стоит ли отвечать на это замечание, и,
видимо, решил, что не стоит.
- Это была война, - продолжал он, - за прекращение войн, и я уверен,
что она положит им конец. Уже больше никогда не будет таких страшных и
бессмысленных войн, как эта последняя бойня. До поры до времени мы еще
будем терпеть старое правительство, старые порядки. Война разоблачила их и
осудила, но мы все еще их терпим. Ведь наспех невозможно радикально
перестроить человеческое общество. Не стоит огорчаться из-за отдельных
неудачных опытов, это лишь временные срывы. Настоящая перестройка,
_радикальная_ перестройка не за горами, поверьте мне, Блетсуорси. Великое
обновление зарождается в наши дни, подобно тому, как позитивная,
экспериментальная наука зарождалась в семнадцатом веке. Прежде всего надо
учредить ряд небольших компаний на новых началах, они будут своего рода
застрельщиками. И это естественно. Ведь всякое предприятие начинается с
набросков, с планов, составленных в общих чертах. Спешить незачем, но не
надо и медлить. Чтобы все в корне изменить, потребуются колоссальные
затраты, это обойдется в несколько раз дороже, чем обошлась человечеству
мировая война. Широкие агитационные кампании. Широкие просветительные
кампании. Они будут организованы и проведены. Теперь смотрите, что
последует дальше. Прежде всего наши правители должны сделать решительный
шаг - потребовать, чтобы война была признана преступлением. Бы скажете,
громкая фраза, - но так ли это? Когда правители освоятся с этой мыслью и
когда она станет достоянием всего народа, тогда, Блетсуорси, тогда, сперва
робко, потом все смелее и смелее, они примутся обсуждать следующее
мероприятие, новый шаг на пути к установлению международного контроля над
мировой политикой и экономикой, без которого не будет иметь силы закон,
объявляющий войну преступлением. И такого рода шаги уже начинают
предпринимать.
- Но подумайте о том, что представляют собой современные люди, по плечу
ли им такая гигантская задача? Ведь они вечно ссорятся, мошенничают,
терпят крах и попусту растрачивают свою жизнь.
- Плешивые старцы, которые деспотически правят племенем, уже на краю
могилы. Слава богу, существует смерть. Ведь мегатерии _могут_ умереть. А
если им в этом помочь, они могут очень скоро умереть.
- Ну а что придет им на смену? - спросил я. - Новая поросль все тех же
самых сорных трав. Еще одна вариация на тему человеческого бессилия.
Я взглянул на своего собеседника. Он смотрел на старый железнодорожный
мост, и лицо его выражало спокойную уверенность, - как видно, на него не
произвели впечатления мои слова. Несколько минут он молчал, углубившись в
свои мысли. Потом повернулся ко мне.
- Блетсуорси, - начал он, - в наши дни уже можно составить себе
представление, правда пока еще смутное, о том, что может сделать человек в
окружающем его физическом мире, - авиация, подводные лодки, радио,
уничтожение расстояний, чудеса современной хирургии, борьба с
эпидемиями... Но вряд ли кто из нас задумывался о том, какие меры надо
предпринять, чтобы в корне перестроить человеческое сознание. А ведь это
надо будет сделать в несколько лет. Просвещение до сих пор еще в
допотопном состоянии. Догматы нашей религии и принципы нашей морали
вызывают улыбку даже у четырнадцатилетнего мальчишки. И что же вы думаете,
так все и будет продолжаться?
Я молчал, продолжая упрямо стоять на своем.
- Возьмем, например, нашу с вами жизнь. Разве удалось нам использовать
хотя бы десятую долю наших способностей? При господствующей системе
образования едва ли один процент всех получаемых знаний идет впрок. Все
остальное - ерунда, рутина, ложное направление умов. Каким примитивным,
глупым, жадным, разболтанным ротозеем был я в те оксфордские дни, когда
втянул вас в эту историю! А ведь я получил первоклассное по тем временам
образование. Редко с кем так возились, как со мной. А вы...
- Я тоже был изрядным ротозеем, - признался я.
- А что могло бы получиться даже из такого второсортного материала, как
мы с вами, если бы дать нам настоящее рациональное образование и если бы
мы выросли в мире подлинной цивилизации, а не среди всеобщей грызни,
лицемерно прикрытой пышными фразами? Но просвещение как-никак
распространяется. И надо сказать, наши современники - самые обыкновенные
люди - гораздо лучше разбираются в себе, чем их отцы и деды: они умеют
вовремя сдержать порыв неразумного гнева, отдают себе отчет в своих
симпатиях и антипатиях, умеют выйти из самого затруднительного положения и
стали гораздо откровеннее. Это только первые проблески новой духовной
культуры, основанной на самоконтроле, а не на догмате и дисциплине.
Распространение новых идей вызвало к жизни и новый уклад жизни, более
широкий взгляд на вещи. Многие до сих пор воображают, будто любовь
осталась той же, какой была сто лет назад. Ничего подобного! Точно так же
обстоит дело и с ненавистью. В деловом мире теперь меньше алчности,
взаимного недоверия и конкуренции. На долю каждого человека сейчас
выпадает раза в четыре меньше всяких каверз и неприятностей, чем во
времена Диккенса и Теккерея. Если вы мне не верите, перечитайте их.
Достаньте старый номер "Панча", выпущенный лет пятьдесят назад, сколько
там пошлости и снобизма, - после этого вам покажутся прямо-таки невинными
политические остроты в современных журналах. А ведь все это только начало
длительного процесса, который приведет к духовному возрождению
человечества. Только первые шаги. Движение это еще не приняло массового
характера. Вы знаете не хуже меня, что по крайней мере семь восьмых всех
злых и жестоких поступков вызваны страхом, подозрительностью, невежеством,
опрометчивостью и дурными навыками. Но ведь от всех этих недостатков можно
излечиться, если не совсем, то хотя бы отчасти. Неужели же вы думаете, что
когда люди узнают, что можно излечиться от этих недостатков, они не
постараются с ними разделаться? А чтобы излечить людей, нужно только
показать им, что их ожидает в будущем. Если бы мы с вами могли перенестись
лет на сто вперед, неужели мы увидели бы ту же самую толпу, что мозолит
нам глаза сегодня? Не думаю. Мы увидали бы людей более воспитанных, лучше
одетых, с хорошими манерами, которые не слоняются бесцельно по улицам, а
идут куда им надо. Вот я смотрю на нынешних горожан, и они в своей
беспокойной суете напоминают мне насекомых, муравьев или мух, которые
попали на кухню в поисках еды и питья. Дорогой мой Блетсуорси, неужели вы
думаете, что все это, - он указал на Лондон размашистым жестом руки, -
так-таки и будет продолжаться до скончания веков? Неужели вы думаете, что
еще долго будет так продолжаться?
- Но где и когда начнется эта ваша новая эра?
- Да в какой-нибудь миле от нас, - она озаряет уже тысячи умов. И скоро
охватит весь мир.
- Слушайте, Грэвз, - заявил я, - вы должны написать еще одну книгу под
заглавием: "Безграничные перспективы развития всечеловеческой культуры".
Он потушил сигару, ткнув ее в пепельницу. Казалось, он серьезно
обдумывал мое предложение.
- Пожалуй, что и так, - проговорил он.
- Ну а что остается на долю отдельных личностей? - спросил я.
- Стоицизм, творческий стоицизм. Чего же вам еще? Не думайте, что
стоицизм непременно должен быть суровым. Согласитесь, Блетсуорси, что в
жизни бесконечно много прекрасного и увлекательного, и несмотря на все
ваши разочарования, если бы вам предложили на выбор - жить или умереть, вы
все-таки выбрали бы жизнь.
- Я не хочу быть неблагодарным. Ради одной такой чудесной летней ночи -
и то стоит жить. Но до сих пор я по-настоящему не жил, и хотелось бы мне,
чтобы в моей жизни было больше смысла.
- Уже ваше недовольство собой имеет большой смысл. И вдобавок,
Блетсуорси, вам еще нет и сорока. Перед вами еще много лет жизни. Может
быть, мы с вами еще увидим серьезные перемены... Личная наша жизнь - еще
далеко не все. До сих пор люди переоценивали свою индивидуальную жизнь и
слишком мало думали о себе подобных. Вовсе не требуется, чтобы в корне
изменилась природа, достаточно, если изменится направление... О, я знаю,
вы сейчас думаете, что я хочу ускользнуть от решения своих личных задач,
разглагольствуя о прогрессе человечества. Я догадался по вашей улыбке, она
такая недоверчивая. Быть может, вы думаете, что для меня не имеет большого
значения, как я веду свои дела и каким путем добьюсь своей цели, ведь если
я даже и не буду на высоте, общий поток все равно понесет меня к новым
берегам. Нет, мне чужды такие мысли. Я далек от таких чувств. Напротив,
занимаясь этими великими проблемами, я стараюсь подавлять в себе все
мелкие, своекорыстные побуждения. Я стал честным, во всяком случае куда
более честным, чем раньше. И не так давно в двух-трех случаях я проявил
даже что-то вроде великодушия. А помимо всего прочего, я намерен выплатить
вам весь свой долг и в знак этого пригласил вас сегодня на обед.
- А нужно ли это? К чему отягощать свое будущее расплатой за ошибки
прошлого? Я с радостью спишу со счета весь ваш долг. Позвольте мне сделать
это во имя нашей дружбы, которая так много дала нам обоим.
- Я не успокоюсь, пока не заплачу вам.
Я взглянул на него, и он прочел в моих глазах вопрос.
- Чтобы доставить вам удовольствие, скажу точнее. Я не успокоюсь, пока
не приму твердого решения заплатить вам.
Я улыбнулся этой характерной для него оговорке, и лицо у него просияло
ответной улыбкой.
- А все-таки я вам заплачу, - сказал он. - Вы всегда во всем
сомневаетесь. Но поверьте моему слову: этот ваш остров Рэмполь исчезнет, и
восторжествует все, о чем я говорил.
*** Читать сначала...
***