Герберт Уэллс. Мистер Блетсуорси на острове Рэмполь 15 - 23 Марта 2018

Главная » 2018 » Март » 23 » Герберт Уэллс. Мистер Блетсуорси на острове Рэмполь 15

04:07

Герберт Уэллс. Мистер Блетсуорси на острове Рэмполь 15

***

3. СНОВА БЬЮТ БАРАБАНЫ ВОЙНЫ

Как это ни странно, я никогда не расспрашивал свою жену о том, какую
жизнь она вела в Нью-Йорке и что привело ее к решению покончить с собой, к
безумному шагу, в результате которого мы с ней сблизились. Меня всякий раз
удерживало какое-то неприятное чувство, да, видно, и ей было тяжело об
этом вспоминать.
В книге жизни, куда занесены все наши хорошие и дурные поступки, есть
страницы, которые никогда не хочется вновь перечитывать. Я думаю, каждый
со мной согласится. Кто из нас, перевалив за тридцать, любит вспоминать
грехи своей юности, всякие безумства и позорные выходки?
Моя жена была прелестная, утонченная и благородная женщина, правда
несколько вспыльчивая, капризная и порой склонная к безрассудству.
Родилась Ровена в маленьком городишке Аллен-Лэй в штате Джорджия. Она
убежала из отцовского дома. Была она отпрыском бедной семьи Эверет, но
отец ее принадлежал к довольно знатному роду Нисбет. Родители воспитывали
дочь в старозаветном протестантском духе, но их убедили отдать ее в
колледж Рейда в Кеппарде. У нее рано развилась ненасытная любознательность
и любовь к чтению. Она проглатывала все книги, какие попадались ей под
руку, и, когда подросла, из нее получился настоящий бунтарь. Она была умна
и очень способна, а интеллектуальный уровень в Кеппарде весьма невысок.
Чувствуя свое превосходство и окруженная преклонением, какое в моде у
галантных южан, она слишком возомнила о себе и вообразила, что призвана
повелевать людьми и ей предстоит великое будущее.
Опасаясь последствий какой-то чересчур смелой шалости и втайне помышляя
о завоевании мира, она бежала в Нью-Йорк; ей помог в этом молодой адвокат
из Манхэттена, заведовавший финансовой стороной дела в колледже Рейда. Он
был весьма передовых взглядов, хотя не находил нужным их высказывать. Он
так увлекся Ровеной, что забыл о всякой осмотрительности - оба ударились в
безудержную романтику. Но в Нью-Йорке осмотрительность снова вернулась к
нему, и он предоставил Ровене одной бороться за жизнь. Она привезла с
собой несколько рукописей, кое-какие рассказы и роман, которые в дружеской
атмосфере Джорджии казались "куда лучше всей этой дребедени, что печатают
у нас в журналах".
Не желая идеализировать Ровену в угоду иным любителям сантиментов, я не
стану превозносить ее моральные достоинства. Как многие из нас, она была
эгоистична, тщеславна и ненасытна в своей жажде удовольствий. На редкость
хорошенькая, живая и темпераментная, она добивалась успеха в жизни,
пользуясь своей живостью и темпераментом, как иные мужчины пробивают себе
дорогу своим умом и энергией. Сомневаюсь, чтобы Ровена по-настоящему
любила своего адвоката, и уж конечно она была слишком горда, чтобы
удерживать его, когда он отвернулся от нее. Мне думается, вероятнее всего
она сама дала повод к разрыву.
Увлекшись своей ролью покорительницы сердец, она попала в неприятную
историю с одним видным чиновником из департамента полиции. Излишне
упоминать его имя для тех, кто знает Нью-Йорк, и совершенно бесполезно для
тех, кто незнаком с этим городом. Какой-то случайный флирт вызвал в нем
ревнивую ярость, и он начал преследовать ее, используя все свое влияние и
власть. На последнем этапе этих преследований она решила, что река -
наименее мучительный способ вырваться из Нью-Йорка.
Пожалуй, иные сочтут, что Ровена была просто-напросто наглой, не
слишком удачливой авантюристкой. Но я решительно заявляю, что это не так,
- и уж мне ли не знать собственной жены? Допустим даже, что в юности у нее
был известный вкус к авантюрам, но наряду с этим сколько прекрасных
задатков! Какие богатые возможности, какие сокровища нежности и мужества
таились в ее душе, когда она очертя голову бросилась в быстрые мутные воды
Гудзона!
Я мог бы проследить умственным взором, как складывалась эта яркая
натура. Закрывая глаза на темные похождения романтического периода ее
жизни и мысленно переносясь в ее прошлое, я вижу перед собой смуглого
ребенка, наивного и жизнерадостного, который резвится под ярким солнцем
юга, заливаясь звонким смехом; потом - девочку-подростка, усевшуюся на
подоконник и жадно читающую книжку за книжкой; затем юную девушку,
которая, забравшись с ногами на кресло, в порыве вдохновения поверяет
бумаге смелые идеи и великие замыслы, какие осеняют каждого начинающего
писателя, оттачивая свою первую ядовитую остроту и свой первый
блистательный афоризм.
Я догадываюсь, что она мечтала об успехах в обществе, о
головокружительном триумфе, а также о принце, утонченном и навеки ей
преданном, который разделит с ней ее громкую славу. И что встретила она в
жизни взамен этого? Грубые щелчки, неудачу за неудачей. Она была
ошеломлена и сбита с толку. Ее гордые надежды были растоптаны, смяты, но
воля не сломлена.
Словом, я вытащил из воды потерпевшее неудачу, одинокое и затравленное
существо. Но в этом создании я обнаружил неистощимые богатства любви и
благодарности, нежности и преданности, глубоко запрятанные и совершенно
нетронутые. Она с первого же взгляда показалась мне очаровательной, и я до
сих пор открываю все новую прелесть в ее живом, одухотворенном лице. Как
мне дороги ее выразительные черты!
Она отдалась мне в порыве благодарности и приняла меня в свою жизнь,
когда осознала, насколько я одинок, как далеко ушел в мир бредовых
иллюзий. На каждом из двух любящих всегда лежит обязанность по мере сил
заслонять от любимого существа грубое лицо действительности. Оба мы
нуждались в защите от действительной жизни. Минчит, как тонкий психолог,
понял, что отношения с ней пойдут мне на пользу, и разрешил мне соединить
жизнь с тем существом, которому удалось прорвать густую пелену бреда,
застилавшую мое сознание. Мы с Ровеной спасли друг друга.
Ровена долго не соглашалась выйти за меня замуж. Именовала себя
"черепком разбитой вазы". (Так в одном из романов была названа несчастная
падшая женщина.) Она готова была ухаживать за мной как сиделка, совершенно
бескорыстно, с тем чтобы, когда я вернусь к нормальной жизни, покинуть
меня. Она собиралась незаметно исчезнуть, предоставив мне возможность
жениться на какой-нибудь "хорошей" девушке.
В те военные дни, строго говоря, не могло быть нормальной жизни, и
когда я вернулся из мира фантазий в этот уродливо искаженный реальный мир,
единственной подходящей и нормальной для меня ролью оказалась роль
британского солдата. Барабаны, все громче и громче отбивавшие дробь среди
воображаемых скал и водопадов, еще оглушительнее загрохотали наяву.
Без сомнения, во время болезни я много читал и думал о войне, следил
изо дня в день за ее стремительным развитием, но ничего сейчас не помню;
очевидно, все эти впечатления в искаженном виде отражались в моем бредовом
сознании. Я не испытывал ни малейшего желания идти на войну. Не раз я
бродил в лесу высоко над Гудзоном или в Риверсайд-парке, остро сознавая
свое предельное одиночество и отчужденность от мятущихся, захваченных
войною человеческих масс.
Но теперь, когда вопрос о моем здоровье был решен положительно, передо
мною вставал другой насущный вопрос: о возможной высылке из Соединенных
Штатов и вступлении в британскую армию. Минчит трезво и отчетливо
обрисовал мне создавшееся положение. Однажды он пришел к нам. Ровена
готовила чай, и мы втроем обсуждали вопрос, что мне предпринять, если мое
выздоровление окажется прочным.
- Я хотел бы оставить вас здесь, и в любой миг я могу дать вам
свидетельство о болезни. Но мы, американцы, народ горячий, и если Америка
ввяжется в войну, отношение к вам может измениться.
- Одно я знаю твердо: как только это будет можно - я женюсь на Ровене!
- Нет, - сказала она, останавливаясь с чайником в руке на полпути между
печкой и столом.
- Ты отказываешься, значит ты хочешь меня бросить! - воскликнул я.
- Мы ее переубедим, - вмешался Минчит.
- Интересно знать, как это вам удастся? - спросила Ровена.
- Я напишу рецепт! И превращу вас из хорошенькой девушки в лекарство.
Пропишу ему для лечения жену!
- Я сойду с ума, как только ты меня бросишь, - заявил я.
- Какой смысл жениться, если тебя заберут в армию?
- Мне не страшен фронт, если ты будешь меня ждать.
- Ждать тебя... - проговорила она и замерла на месте с чайником в руке,
о чем-то напряженно раздумывая. Но вот она поставила чайник на плиту.
Потом медленно, как во сне, подошла к столу и остановилась около нас.
Только теперь ей стало ясно, что произошло в этот вечер. Она тихо
опустилась на колени между мной и доктором. Схватив мою руку, заговорила,
обращаясь к Минчиту:
- Какой-нибудь час я была счастлива, доктор. Только один час! Потому
что он пришел в себя. А теперь я вижу, как глупо быть счастливой! А как я
была счастлива! Эта война призывает всех мужчин во всем мире. О!.. Лучше
не выздоравливай, любимый! Это единственный для нас выход. Пусть он
остается ненормальным, доктор! Я не пойду за него замуж. Я не хочу, чтобы
он выздоровел и имел право вступить в брак. Пусть лучше все будет
по-прежнему. Неужели я выходила его с таким трудом только для того, чтобы
его убили? Я не хочу, чтобы он уезжал... Вернись в мир своих фантазий,
Арнольд. Ведь это же наша пещера на острове Рэмполь!.. Честное слово, это
она! Вот погляди сюда! Клянусь тебе, что это утесы и скалы! Они
удивительно похожи на дома, но это самые настоящие скалы. Мы спрячемся в
пещере от этой военщины и будем жить на острове до тех пор, пока не
кончится война, а потом вместе вернемся в тот мир цивилизации, на те
широкие просторы, о которых ты, бывало, часами говорил. Неужели ты позабыл
эти широкие просторы? Там, под солнцем? Мы будем ждать этой радостной
минуты... вместе... Здесь... Терпеливо... Нам некуда спешить...

4. БАРАБАНЫ БЬЮТ ВСЕ ГРОМЧЕ

Не знаю, разумно или глупо, правильно или большой ошибкой было
возвращаться в Европу и идти на фронт. Но я рассказываю здесь историю
своей души и вовсе не собираюсь судить ни себя самого, ни весь наш мир.
Так сложились обстоятельства, и я не мог иначе поступить. И та самая
Ровена, которая умоляла меня не идти в армию, сама совершила чудо, которое
естественно и неизбежно повлекло за собой мое возвращение в Европу и
участие в войне.
Я еще находился "под наблюдением как выздоравливающий", по выражению
доктора Минчита, когда в Нью-Йорке появился старый Ферндайк, поверенный
нашей семьи и мой дальний родственник со стороны его матери. Он приехал в
Америку по делам комиссии, рассматривавшей вопросы взаимной финансовой
помощи между союзниками. Как мой опекун он счел своим долгом навестить
меня. Минчит сам привез Ферндайка в Бруклин, чтобы тот своими глазами
убедился в моем выздоровлении. Старик отнесся ко мне необычайно сердечно,
был изысканно вежлив с Ровеной и если и касался в разговоре войны, то лишь
в связи с вызванными ею финансовыми трудностями. Как видно, он считал, что
боевые действия слишком грубое и жестокое дело, чтобы о них говорить. Ему
очень понравился вид из нашего окна.
- Неужели Арнольда заберут? - спросила его Ровена, стоя рядом с ним у
окна.
- О нет, нет, нет! - воскликнул мистер Ферндайк. - Как его могут
_забрать_? И даже если бы он сам захотел...
- Он не захочет, - заявила Ровена.
- Если бы даже он _захотел_, - повторил мистер Ферндайк, с кротким
упреком глядя на нее поверх очков, - прежде чем его успеют обучить,
обмундировать и отправить на фронт, я полагаю, вся эта история кончится.
- Он не пойдет, - сказала Ровена.
- О чем тут спорить? В иных случаях бывает неплохо сделать красивый
жест.
- Я не хочу его потерять.
- Да вы его вовсе не потеряете, - возразил мистер Ферндайк.
Перед уходом он повернулся ко мне как бы невзначай и предложил поехать
к нему в отель. Ему нужно обсудить со мной кое-какие мелочи, я должен
подписать две-три бумаги; мы покончим со всем этим в какой-нибудь час, а
потом, если мисс... мисс...
- Будем называть ее миссис Блетсуорси, потому что она будет моей женой,
- заявил я.
- Поздравляю моего клиента! - сказал мистер Ферндайк и пожал руку
Ровене.
- Это _он_ так решил, - словно извиняясь, проговорила она.
- Если будущая миссис Блетсуорси пожелает отобедать с нами... Простой
обед в смокингах, миссис Блетсуорси! Без всяких там церемоний.
И он повез меня к себе, высадив по дороге доктора Минчита на
Уильям-стрит.
- Очень рад видеть вас в добром здоровье, - проговорил мистер Ферндайк.
- Когда я вас видел в последний раз... ну... - деликатность не позволила
ему договорить. - Вы величали меня плешивым старцем и говорили, что не
позволите поработить свою душу. Неужели уж я так плешив? - Он ласково
поглядел на меня сквозь очки. - Теперь, я полагаю, все это можно предать
забвению...
В гостиной отеля он снова выразил мне свое удовольствие:
- В последний раз я имел возможность по-настоящему беседовать с вами в
Лондоне перед вашим отъездом; путешествие ваше было хорошо задумано, но
кончилось весьма печально. Какое несчастье, что вас оставили на разбитом
корабле...
- А что, команда и капитан спаслись?
Он поведал мне, что после тяжелых испытаний им удалось добраться до
Байя, а я в свою очередь рассказал ему о том, как капитан покушался на мою
жизнь.
- Ай-ай-ай! - промолвил мистер Ферндайк и принялся по своей
профессиональной привычке прикидывать, нельзя ли привлечь к
ответственности виновника за преступление, совершенное пять лет тому
назад. Он отметил отсутствие прямых улик, вдобавок команда рассеялась по
всему свету, да и подробности этого дела уже изгладились из памяти
свидетелей.
- Ничего не поделаешь, - заключил он, покачав головой. - А теперь, -
сказал он отрывисто, - я подхожу к главному вопросу: что вы намерены
делать?
- Война! - вырвалось у меня.
- Война, - отозвался он. - В конце концов вы не должны забывать, что
принадлежите к славному английскому роду!
- Я хочу жениться для того, чтобы и Ровена пользовалась этими
преимуществами.
Мистер Ферндайк откинулся на спинку кресла и пустился в рассуждения о
моем и о своем "блетсуорсизме".
- Я считаю и всегда считал, и война не изменила моего убеждения, что
британцы, так сказать, соль земли и что несколько родовитых семей, таких,
как ваша, в Англии и в Шотландии из поколения в поколение скромно и
доблестно выполняют свой скромный и доблестный долг перед родиной, -
они-то и являются солью нашей земли. Союзникам мы этого не скажем, но мы с
вами свои люди и можем позволить себе эту откровенность. Без всякого
сомнения, и здесь можно встретить потомков наших знатных родов - Америку я
не исключаю... Ну, а эта молодая леди?
- Из хорошей семьи, с юга.
- Ее прошлое было как будто... не совсем безупречно.
- Я хочу создать ей безупречное будущее.
Мистер Ферндайк благодушно поглядел на меня.
- Должен сказать, что в некоторых случаях Блетсуорси заключали браки,
требовавшие известной смелости. Род Блетсуорси никогда нельзя было
упрекнуть в недостатке смелости. Иногда они проявляли своеобразную
смелость в самых деликатных вопросах, но смелость всегда была
отличительной чертой нашей семьи.
- Раза два, сэр, я позорно струсил. И стыжусь этого до сих пор!
Он поправил на носу очки совсем так, как раньше.
- Однажды при мне зверски истязали юнгу. И я не заступился!
- Вы, вероятно, не нашли, что сказать. Конечно, так оно и было. Но мне
известно, что вы не раздумывая бросились в воду спасать эту девушку. Вы
поступили, как истинный Блетсуорси! Хвалю вашу отвагу! У этой девушки,
по-видимому, утонченная натура. Голос у нее мягкий, как у настоящей леди.
Вы обратили внимание, что у американок в большинстве случаев несколько
резкие голоса? Быть может, ей и приходилось быть в дурном обществе, но
грязь к ней не пристала. У нее прелестные манеры. Мне думается, что иной
раз манера двигаться и говорить даже глубже характеризует женщину, чем ее
поступки. Мне кажется, у нее горячее сердце и, - поверьте опыту старика, -
она не лишена характера.
- Да, - отвечал я после краткого раздумья. - Вы правы.
- Привлекательные женщины, как правило, бывают с характером. Весьма
многие из них. Но почему бы ей не переехать в Англию, когда кончится
война, и не занять подобающее ей место в вашем кругу? Разумеется, при том
условии, что вы поступите так, как в данном случае должен поступить
Блетсуорси. Не только ради себя самого, но прежде всего ради нее вы должны
показать себя подлинным Блетсуорси!
Тут он остановился, и в его глазах, увеличенных стеклами очков, я
прочел вопрос.
- Эта война, - начал я размышлять вслух вместо ответа, - сущая
бессмыслица. Она чудовищна и омерзительна.
- Я тоже склонен так думать. Но все-таки...
Минуту-другую мистер Ферндайк молчал, словно совещаясь с каким-то
невидимым компаньоном.
- Я позволю себе, - начал он, - коснуться этого вопроса, так сказать, с
философской стороны. Вы говорите, что война бессмысленна? Согласен.
По-вашему, ее можно было предвидеть и предотвратить. Возможно, что она и
не разразилась бы, если бы обстоятельства сложились по-другому. Но при
данных обстоятельствах она оказалась неизбежной. Глупости всюду хоть
отбавляй; и у нас и у них она накапливалась из года в год. Она разлита
повсюду, и, мне думается, все в большей или меньшей степени отдали ей
долг. Мы с вами тоже были втянуты в эту бессмыслицу, подчинились ей и,
наверное, внесли свою лепту. Или не сумели сделать нужный шаг, чтобы
предотвратить взрыв. Но ведь этот самый мир, весь опутанный сетью
глупости, произвел нас на свет, в некотором роде вскормил нас, воспитал и
поставил на ноги. Британская империя защищала нас, внушила нам чувство
уверенности в себе и гордости. И внезапно Англия и вся Европа были
ввергнуты в эту ужасную войну. Но разве мы можем бежать с корабля?
Разумеется, в мире царит хаос, но разве мы можем равнодушно смотреть, как
под ударами рушится наша старая, империя? Мы, Блетсуорси, всегда
придерживались такого принципа: быть снисходительным ко всяким
недостаткам, надеяться на лучшее будущее, принимать активное участие в
жизни - и всегда идти вперед!
- Но война?..
- Мы и наши союзники, - а нас миллионы, - твердо верим, что эта война
положит конец войнам.
- Ну, а наши противники?
- У них, пожалуй, далеко не все в это верят. В общем же я думаю, что
раз уж буря разразилась, то можно надеяться, что она покончит с германским
империализмом.
- И ради этих общих целей я вместе с миллионами других людей должен
пожертвовать всеми своими способностями, всеми надеждами, всем, что было
прекрасного у меня в жизни?
Тут мистер Ферндайк перешел на официальный тон и задал мне вопрос с
наигранной наивностью профессионала.
- А что, собственно, такого уж прекрасного было у вас в жизни? - сказал
он, глядя куда-то в сторону.
Я не мог сразу ответить ему, но почувствовал, что мистер Ферндайк ведет
со мной нечестную игру.
- Если все больше и больше людей, - продолжал мистер Ферндайк, - пойдут
на фронт, утверждая, веря и убеждая других, что эта война положит конец
войнам, - она, быть может, и станет последней войной.
- Значит, мы своими телами должны заполнить ухабы на пути к вечному
миру?
- Если они будут заполнены... - сказал он, предоставляя мне докончить
фразу. - Во всех странах света Блетсуорси умирали за дело цивилизации. Мы
щедро полили землю своею кровью. Пусть мы умрем, - наша раса, цивилизация,
породившая и воспитавшая нас, будет продолжать жить. Будет продолжать жить
за счет нашей смерти. Почему бы и _вам_ в свою очередь не умереть? К тому
же, - продолжал он, снова переходя на нарочито деловой тон, - ведь нигде
не сказано, что вы должны непременно умереть.
Что мне было отвечать хитрому старику?
- Я только высказал свою точку зрения, - добавил он, заметив, что
молчание затягивается.
- Так вы думаете, что от этой войны зависят судьбы цивилизации?.. -
начал я допытываться.
- Несомненно, хотя, быть может, результаты скажутся и не сразу. После
этой войны, вероятно, мир надолго выйдет из равновесия. Не могу отрицать,
что наши потери весьма велики. Война коснулась всех. Мой компаньон потерял
своего единственного сына. Мой единственный племянник тяжело ранен. Мой
сосед, за три дома от меня, тоже потерял сына. Все это ужасно. Но у нас
нет другого пути. И когда придет время подводить итоги, мы увидим, что
человечество значительно приблизилось ко всеобщему миру и единению. Когда
уляжется поднятая пыль. Благодаря этой войне, и только благодаря ей, мы
сделали шаг, огромный шаг вперед. Уверяю вас, что это так! Если бы я не
верил в это, как бы я мог жить? Итак, нам необходимо продолжать войну.
Он поднялся.
- Какой же может быть еще выход? - сказал он. - Остаться в стороне от
жизни? Стать отщепенцем? Разве есть другой путь? - бросил он мне.
Появившийся в дверях слуга прервал нашу беседу.
- Миссис Блетсуорси! - объявил он.
Ровена вошла в комнату и остановилась, молча вглядываясь в наши лица.
Глаза наши встретились. Она кивнула головой, как человек, догадки которого
подтвердились, и медленно повернулась к Ферндайку.
- Ах вы старый черт! - крикнула она. - Я вижу по его глазам! Арнольд
идет на войну!

5. МИСТЕР БЛЕТСУОРСИ ЗНАКОМИТСЯ С ДИСЦИПЛИНОЙ

Я пошел на войну, далеко не убежденный, что это мой священный долг. Я
чувствовал себя несчастным и терзался сомнениями; но если бы я отказался
идти, я не чувствовал бы себя счастливей и не избавился бы от сомнений. Я
далеко не был так уверен, как мистер Ферндайк, что война принесет
человечеству благо, но твердо знал, что не смогу жить, не пройдя сквозь
горнило войны.
В те грозовые дни невозможно было игнорировать войну. Она наложила свою
печать решительно на все явления жизни. Она поглотила весь мир.
Отказываясь сражаться, вы становились лицом к лицу с миллионами людей,
"вносивших свою лепту", как тогда говорили. Я не мог выдержать такого
морального давления. Не мог противостоять такой лавине. Ведь это было бы
все равно что пытаться изменить вращение земли, толкая ее руками и даже не
имея под ногами твердой почвы.
Во всяком случае, у меня не было друзей, которые могли бы меня идейно
поддержать, и мне ничего не оставалось, как записаться в армию или же
стать убежденным дезертиром и прятаться от эмиссаров Ардама, которые все
равно в конце концов меня разыщут и сцапают.
Положение мое еще усложнялось тем, что Ровена страстно восстала против
моего решения идти на фронт. От прежней ее мягкости и покорности не
осталось и следа, - передо мной была другая женщина, властная и
решительная. Она проклинала войну, ругала Ферндайка, но пуще всего бранила
меня. Она приводила самые разнообразные, весьма убедительные доводы. Она
считала, что я благодаря ей вернулся к жизни и всецело ей принадлежу и
никто не имеет права отнимать меня у нее. Это сущий грабеж! Меня приводили
в отчаяние ее горе и ее гнев, но я не мог противодействовать силам,
увлекавшим меня на восток. Я настоял, чтобы она вышла за меня замуж до
моего отъезда и чтобы Ферндайк как-нибудь переправил ее в Англию, что было
нелегко в те годы, когда свирепствовали подводные лодки. В Англии она
могла пройти курсы сестер милосердия, работать в госпитале и находиться
поближе ко мне. Я могу время от времени видеться с ней, пока буду
обучаться, а потом проводить с ней отпуск. Я написал завещание, по
которому все мое имущество в случае моей смерти должно было достаться ей.
Я пошел в армию рядовым. Попал в славный полк с очень старыми
традициями. Мистер Ферндайк хотел было достать для меня офицерский патент,
но мне казалось, что это значило бы стать открытым сторонником войны, к
тому же мне думалось, что звание офицера все равно не дадут человеку,
перенесшему душевное заболевание. Ферндайку казалось ни с чем не
сообразным, что я иду на фронт простым солдатом. Это было не в наших
традициях. Вероятно, большинство представителей рода Блетсуорси принимали
участие в войне, украшенные звездочками или нашивками. Но если уж идти на
войну, думалось мне, то пусть я увижу ее с самой грубой стороны. Я
предпочитал пройти основательное обучение и стать рядовым.
Начало войны с его бурным взрывом энтузиазма было уже позади. Около
миллиона англичан пошли добровольцами, когда все еще верили, что это
"война за прекращение войн". Но когда я вступил в армию, всего этого уже
не было и в помине. Всеобщая воинская повинность была введена в Англии, в
стране, где раньше не знали, что значит принудительно идти на фронт. Мой
английский мир вступил в новую, далеко не героическую фазу. Старой армии
уже не существовало, новая армия из добровольцев была сильно потрепана.
Англичане - народ изобретательный и храбрый, но изобретательность и
храбрость не помогли им сбросить клику Ардама. Британские генералы, тупые
и упрямые профессионалы, и не думали прибегать к танкам, которые более
умные люди давали им в руки, и в начале войны загубили сотни тысяч молодых
жизней, послали их на бойню только потому, что считали для себя
унизительным заново обучаться военному искусству у людей, не принадлежащих
к военной касте. Они вели новую войну по старинке. Послушная масса
повиновалась их глупым приказам и слишком поздно увидала, к чему привело
это слепое повиновение.
1916 год вообще был годом неудач для всех союзников. На протяжении
многих миль фронта грудами лежали непогребенные тела французских и
английских солдат в небесно-голубых и цвета хаки саванах, лежали там, где
их скосил огонь германских пулеметов. Позже и мне пришлось побывать на
этих полях сражений и видеть тысячи непогребенных трупов англичан, лежащих
рядами там, где их застигла смерть, или в ямах, куда они заползли, чтобы
умереть, - трупы, изуродованные снарядами, разложившиеся, чудовищно
скрюченные, гниющие, обглоданные крысами, ограбленные, в рваных мундирах с
вывороченными карманами; лица их превратились в черную кишащую массу мух,
а кругом - остатки амуниции, неразорвавшиеся снаряды, проволока,
расщепленные деревья. Никто никогда не сможет передать словами весь ужас
этих полей смерти! Я видел мертвецов, повисших на колючей проволоке,
словно изодранное белье бродяги. Я дышал воздухом гнилого британского
патриотизма. Боже мой! Неужели наших краснощеких интриганов-генералов не
душат по ночам кошмары? Неужели они даже не подозревают, что их мелкие
интриги и зависть, их тупой профессионализм и узаконенное невежество
обрекли тысячи благородных юношей на неслыханные страдания и ужасную
смерть?
Но после этих поражений Ардам добился всеобщей воинской повинности, все
человечество теперь поставляло ему рабов.
А какое это было гнусное рабство!
Мне так живо вспоминается хмурое, холодное утро; я вижу себя в своей
роте, во дворе казарм, лицом к лицу со своим недругом - обучающим меня
сержантом. Воздух содрогается от яростных криков, рычанья, ругани,
проклятий, "лихого" похлопывания руками по ляжкам и топота, топота ног.
Сержант находит, что я плохо ем глазами начальство, орет истошным
голосом, что я грязный ублюдок, позорное пятно на чести армии и так далее
и тому подобное; он повышает свой пронзительный голос до визга,
замахивается на меня и в любой миг может ударить меня.
Приблизив ко мне свою мерзкую красную рожу, он орет на меня так, что в
пору оглохнуть. Я ни в чем не провинился, - просто он с утра в скверном
настроении.
Если я дам ему сдачи, меня отведут на гауптвахту и подвергнут пыткам,
которые сломят меня и физически и нравственно. Так уже было с одним моим
товарищем по взводу. Над этим гнусным грубияном нет никакой власти, даже
некому пожаловаться. Меня отдали целиком в его распоряжение. И вот он
ударил меня, срывая на мне злобу, а я с трудом удерживаюсь на ногах.
В этом позорном воспоминании, от которого до сих пор закипает в сердце
гнев и пылают стыдом щеки, нет ни тени фантазии.
А завтра он будет выклянчивать у меня полкроны, и в его просьбе будет
звучать плохо скрытая угроза. Будь я проклят, если он получит у меня эти
полкроны, - а там будь что будет!
Я проходил эту муштровку, затаив в сердце лютую горечь.
Я могу допустить, что образ Ардама возник у меня в результате всех
пережитых в это время оскорблений и унижений. Надо сказать, что память у
меня на редкость капризная, гибкая и пластичная, воображение неустанно
работает, видоизменяя действительность, перестраивая и приукрашивая, в
бессознательном стремлении как-то упорядочить и оптимистически истолковать
все происходящее в жизни, - и вполне возможно, что, припоминая
впоследствии свои бредовые видения, я окрасил их впечатлениями от
солдатчины, так что тут имела место просто аберрация памяти.
Я стал презренным рабом. Я должен был смиренно выслушивать оскорбления,
грубые окрики, непристойную брань, обливавшую грязью не только меня, но и
мою мать и жену. Меня принуждали делать самую тяжелую и унизительную
работу, чтобы я откупился от нее взяткой. Меня всячески мучили и изводили.
И все это делалось для того, чтобы окончательно сломить во мне волю,
превратить меня в бессловесную пешку, которая покорно пойдет навстречу
бессмысленной гибели, когда какой-нибудь тупица генерал, ведущий свою
устарелую и бесплодную игру, вздумает бросить в бой несколько батальонов,
приказав им совершить невозможное.
Все это мне предстояло еще испытать!
В эти дни жестокой солдатчины у меня в мозгу словно разыгрывалась фуга
- две мысли непрестанно звучали, перемежаясь, вытесняя друг друга: "Ну и
дурак же я, что пошел на это!" и: "Что же мне оставалось делать?" Я и
раньше знал, что мне придется солоно, но не представлял себе и половины
мерзостей и унижений, с которыми связано обучение солдата. Теперешнее
поколение штатских людей не имеет об этом понятия. Старые вояки не любят
говорить об этом: это слишком позорно. Многим эти воспоминания невыносимы,
и они изгоняют их из памяти.
Но должен признаться, что, по мере того как перемалывали в порошок мою
душу, моя чересчур утонченная чувствительность эгоцентрика все
притуплялась. Я рассказываю историю своего сознания. Я не собираюсь ничего
объяснять и вдаваться в сентиментальность. Так это было.