Герберт Уэллс. Мистер Блетсуорси на острове Рэмполь 11 - 23 Марта 2018

Главная » 2018 » Март » 23 » Герберт Уэллс. Мистер Блетсуорси на острове Рэмполь 11

03:35

Герберт Уэллс. Мистер Блетсуорси на острове Рэмполь 11

***

5. МЕГАТЕРИИ

То, что мне удалось узнать из рассказов островитян и на основании
собственных наблюдений об особенностях исполинского ленивца. Megatherium
americanum, может показаться совершенно невероятным. Но любопытно, что два
моих знакомых биолога считают рассказанные мною факты достаточно
правдоподобными, в противоположность людям, не сведущим в этих вопросах.
Однако предупреждаю, что моя книга отнюдь не является научным
исследованием. Это лишь повесть о моих собственных необычайных
переживаниях. Поскольку речь идет обо мне, приводимые здесь факты верны, -
да, для меня они верны, хотя мне пришлось убедиться в иллюзорности многих
моих представлений. Я не могу сообщить необходимых подробностей и,
поверьте, не сумел бы как должно ответить на расспросы даже самого
снисходительного из специалистов. Но я воспринимал некоторые факты
необычайно реально и могу припомнить все до мельчайших подробностей: я
вижу перед собой огромные бока зверя, заросшие длинной грязной жесткой
щетиной серого цвета, в которой запутались клочки моха, сучья, стебли
травы; вижу его страшные когти, которыми он царапает по камням и по
корневищам, слышу исходящий от чудовища своеобразный резкий запах мочи. Я
твердо убежден, что когда-то раньше, хотя, может быть, и при других
обстоятельствах, мне приходилось встречать этих животных; моя несчастная
память несомненно многое исказила.
К сожалению, сейчас я не могу припомнить, как мы готовились к
экспедиции на плоскогорье и как мы выбрались из ущелья. Но я твердо знаю,
что со мной был Чит и жалкий, забитый мальчишка, которого мы взяли с собой
в качестве носильщика.
Вероятно, читателю попадались описания исполинских ленивцев. Они в
огромном количестве обитали на земле еще до появления мамонта и
мастодонта, саблезубого тигра и тому подобных чудовищ; науке известны его
европейские и американские виды. Но еще задолго до появления человека на
земле все эти разновидности вымерли повсюду, исключая Южной Америки, этого
последнего прибежища древесных ленивцев. Один вид гигантского ленивца,
ростом примерно со слона, еще недавно встречался в бесплодных пустынях
южной Патагонии и Огненной Земли, и если можно верить моим наблюдениям,
этот вид встречается и в настоящее время на острове Рэмполь. В каждом
большом геологическом музее вы можете видеть его скелет, которому придана
более или менее выразительная поза. Такие скелеты, строго говоря, нельзя
назвать ископаемыми; они не представляют собою окаменелости в
противоположность скелетам значительно более древних динозавров; это
обыкновенные кости, такие же, как кости лошади или коровы. В самом деле,
останки мегатериев так мало затронуты тлением, что на них еще уцелели
клочки кожи с шерстью и приставшие к костям обрывки хрящевой ткани. Кроме
того, были обнаружены кости, явно обтесанные человеком. Однако, несмотря
на то что в эти пустыни были посланы специальные экспедиции, не удалось
обнаружить ни одного такого животного.
Остров Рэмполь до сих пор еще не исследован, хотя его гористый рельеф
представляет интерес для ученых" На карты нанесен лишь один его контур,
географам известно лишь его название. Вряд ли хоть один белый, кроме меня,
проникал в его ущелья или видел его обитателей. Там до сих пор еще
существует несколько сотен этих неуклюжих выходцев из доисторического
мира, уцелевших благодаря суеверному табу и другим благоприятным
обстоятельствам. Многие из мегатериев, вероятно, чрезвычайно стары, ибо
они, подобно карпу, некоторым видам попугая и кое-каким другим тварям,
могут жить неопределенно долгое время. Им не страшен ни один зверь, люди
на них не охотятся, и Чит сообщил мне, что не только их мясо ядовито, но
даже зловоние, издаваемое их трупами, причиняет смерть. Впрочем, может
быть, дикари преувеличивают. Мне не удалось проверить их слова.
Но позвольте мне описать картину, которая развернулась перед нами,
когда мы выбрались из ущелья, потому что на нее наложили отпечаток
обитающие на плоскогорье первобытные твари. Когда я, бывало, смотрел снизу
на вершины скал, мне казалось, что залитое солнцем плоскогорье поросло
густым лесом. Но уже в первый раз, когда я совсем недолго пробыл на
плоскогорье, я обратил внимание, что деревья поломаны и зелень общипана.
Во время второй экскурсии, длившейся пять-шесть дней, мне стали понятнее
рассказы Чита, и я догадался, что тут произошло.
Оказывается, мегатерии питаются исключительно молодыми побегами и
почками растений; они медленно бродят по плоскогорью, разыскивая почки на
деревьях и уничтожая все бутоны. Вследствие этого там все до одного
деревья и кусты изуродованы и имеют карликовый вид. Трава на полянах
вытоптана, и лишь кое-где под защитой колючих кустарников уцелели редкие
пучки зелени. Мегатерии истребляют все цветы, какие попадаются им на
глаза. Они пожирают и яйца птиц, разрушают гнезда и ведут вялую, но
поразительно успешную охоту на всевозможных мелких животных. Они так
медленно передвигаются, что жертвы зачастую не замечают их приближения и
бывают застигнуты врасплох. К тому же мегатерии обладают способностью
гипнотизировать разных мелких зверьков.
Они не ходят на четырех лапах, как другие млекопитающие, а ползают по
земле подобно пресмыкающимся. Мы довольно долго бродили по плоскогорью, но
нигде не встретили этих чудовищ, хотя нам удалось напасть на след одного
из них; казалось, по земле протащили огромный мешок железного лома. Там,
где прополз зверь, стояло такое страшное зловоние, как если бы тут только
что проехал мусорщик, очистивший выгребную яму. Чит посоветовал мне
держаться подальше от следов, чтобы не набраться клещей и других
отвратительных паразитов. Только к вечеру, на закате солнца, мы наконец
набрели на мегатерия. Располагаться на ночь по соседству с мегатериями
весьма опасно - эти звери свирепы и не боятся огня; но я безумно хотел
увидеть мегатерия вблизи, и, несмотря на приглушенные протесты и жалобное
хныканье нашего носильщика, некоторое время мы шли крадучись по этим
следам.
Читатель, посещавший музеи и видевший на рисунках мегатерия, вероятно
имеет представление об этом звере; он знает, что у мегатерия гигантский
круп, длинный хвост и мощные задние лапы и что едва ли не большую часть
головы составляет нижняя челюсть. Но на всех изображениях, какие мне
приходилось видеть, мегатерий слишком смахивает на заурядного выхоленного
обитателя зверинца. Я ни разу не видел, чтобы живой мегатерий принимал ту
позу, в какой любят изображать его на рисунках, где он обычно стоит на
задних лапах, обхватив дерево когтистыми передними лапами, и величественно
выпрямившись, как оратор, собирающийся произнести спич после обеда. Иногда
это животное садится на корточки, подвернув под себя хвост, причем
передние его лапы болтаются над брюхом.
Некоторые реставраторы вообразили, что мегатерий ступает по земле, как
медведь, но это совершенно неверно. У него такие длинные когти, что он не
мог бы опереться на лапы, - и это совершенно упустили из виду ученые.
Поступь мегатерия вообще не похожа на поступь какого-либо из известных мне
животных. Он ходит, так сказать, опираясь на локтевые суставы и
предплечья, причем когти передних лап, когда он двигается, болтаются в
воздухе и стучат, ударяясь друг о друга; он бредет с опущенной головой,
обычно склонив ее набок, круп его возвышается над туловищем, и можно
подумать, что животное ползет на брюхе. В этой позе он напоминает
мусульманина, совершающего намаз на молитвенном коврике.
Надо также отметить, что у мегатерия мясистая морда и отвислая нижняя
губа, голова его гораздо более массивна, чем воображают художники;
огромная, длинная розоватая слюнявая пасть с выступающей нижней челюстью;
нос и приросшая к нему верхняя губа покрыты щетиной; у него крохотные
глазки, обведенные розовым ободком. Нижнюю губу он складывает так, что
пасть напоминает совок для угля. Я знаю, что он хорошо слышит, но я не
видел и не могу описать его ушей. Кожа у него противного розового цвета и
почти сплошь покрыта длинной щетиной цвета гнилой соломы и жесткой, как
иглы дикобраза; эта щетина кишит всевозможными паразитами, включая
огромных черных клещей; к тому же она вся проросла зеленоватым мхом и
лишаями, которые густыми пучками свешиваются с боков и с хвоста. На
туловище и хвосте животного наросли слои земли; я своими глазами видел,
как там пробивалась трава, а один раз заметил даже белый цветок. От
мегатерия пахнет гнильем и тухлыми отбросами, а дыхание его, которое я
имел несчастье однажды вдохнуть, зловонно и отдает тлением.
Зверь обычно передвигается внезапными рывками, как ревматик, причем
издает тревожное хрюканье; он приподнимает и вытягивает передние
конечности, затем с забавным усердием подтягивает зад, продвигаясь дальше,
- и так все время. Но как я впоследствии убедился, он может двигаться и
значительно быстрее. Этот способ передвижения можно было бы сравнить с
прыжками лягушки. Животное постоянно озирается кругом, сопит и
поворачивает морду во все стороны, а иногда разевает пасть и издает рев,
похожий на мычанье теленка, жалобно призывающего мать, но звук этот
гораздо громче и продолжительнее.
Вот такого-то зверюгу увидел я в сумерках; он медленно продирался
сквозь искалеченные кусты и деревья, покрывающие плоскогорье. По-видимому,
чудовище даже не подозревало, что люди так близко. Пораженный этим
фантастическим произведением природы, я, наверное, простоял бы до сумерек,
наблюдая, как мегатерий бродит и пасется, если бы мальчик не дергал меня
настойчиво за руку, а Чит не напомнил, что надо искать место для ночлега,
пока нас еще не застигла темнота.
В то время мне было еще невдомек, почему мои спутники находят нужным
располагаться бивуаком на почтительном расстоянии от этих зверей. Тот,
которого мы наблюдали, казалось ничего не замечал и был как-то трогательно
безобиден. Но тут мы наткнулись на новые следы, и Чит заставил нас пройти
еще довольно далеко, пока совсем не стемнело, только тогда он согласился
сделать привал.
Мы выбрали песчаную прогалинку у ручья, берега которого поросли мхом, и
приготовили себе мягкое ложе. Я расстелил свою шкуру вместо ковра, свой
священный головной убор я оставил у подножия скал. Мы разожгли костер из
сухих ветвей и приготовили на ужин коренья. Мальчишка, захвативший с собой
горшок, поставил его на горячую золу. Мне удалось сохранить несколько
коробков спичек, которые я унес с корабля и прятал от дикарей, и теперь, к
великому ужасу и удивлению мальчика, я пустил в ход это сокровище. Мы
поужинали. Взошла луна, ночь была довольно теплая, и некоторое время мы
беседовали, сидя у костра на корточках, а мальчишка, широко раскрыв глаза,
с благоговением глядел на меня.
Разумеется, разговор зашел о мегатериях.
- Какой вред они могут причинить человеку? - спросил я.
Чит ответил, что зверь может подняться на задние лапы и, навалившись
всей своей тяжестью, раздавить человека и растерзать когтями его тело.
Раздражать их весьма опасно. Мегатерии очень злы. К тому же они
очень-очень стары и ужасно лукавы и ядовиты.
- Почему нигде не видно их детенышей? - поинтересовался я.
- Теперь у них редко рождаются детеныши. Да и те умирают.
Это меня удивило. Он стал уверять меня, что ни один из детенышей
мегатериев не выживает. Вот почему мы постоянно находим их шкуры и кости.
Я продолжал задавать вопросы, и ответы Чита были так невероятны, что я
заставлял его повторять их несколько раз. Если все детеныши умирают, в
таком случае скоро не останется в живых ни одного мегатерия? Но дикарь не
привык задумываться над такими вопросами. Почему детеныши умирают? Потому
что мегатерии теперь не кормят своих детенышей: они слишком стары и,
видно, утратили материнский инстинкт. Они ненавидят все молодое. В наше
время мегатерии рождаются очень редко, а может, и вовсе не рождаются.
Жмурясь от едкого дыма костра, я всматривался в уродливое серьезное
лицо моего спутника, осененное причудливым головным убором. На его широкой
физиономии, освещенной красными отблесками огня, я не приметил и тени
улыбки. Я попросил его рассказать мне побольше о жизни этих тварей. По его
словам, пол мегатерия очень трудно определить. Никто не видел, чтобы они
спаривались. Он лично думал, что теперь остались одни самки и зачинают они
лишь в том случае, если нарушен обычный порядок их жизни или если их
сильно напугать. Они зачинают, сказал он, а потом сами тому не рады.
Некогда, очень давно, возможно существовало несколько самцов. Он не знает
наверное. Да и знать не желает.
- Но в таком случае?.. - спросил я в недоумении.
- Ведь они хозяева этой земли. Они кормятся. Греются на солнце. Для них
хватает еды, а если их будет больше, то уже не хватит. Зачем же им
умирать? Никто не охотится за ними. Никто не станет на них охотиться и
есть их мясо, потому что кровь их ядовита. Вот и все. Ты в своем безумии
вечно толкуешь о каких-то ваших достижениях. Разве в твоем мире, который
идет все вперед и вперед, нет мегатериев? Разве нет в твоем мире существ,
которые отказываются рождать потомство и умирать?
- Нет, - ответил я. - Ни одного животного, - поправился я, немного
подумав.
С минуту он смотрел на меня с недоверчивой улыбкой. Не будь он
отъявленным дикарем, я мог бы подумать, что он разгадал причину моей
оговорки.
Чит сидел сгорбившись, склонив голову немного набок, и его огромные
руки лежали на коленях. Мальчик поочередно заглядывал в лицо то мне, то
Читу, - видимо, его привели в ужас наши непонятные речи.
- Спать! - проговорил наконец Чит, встал, потянулся и зевнул, собираясь
укладываться.
Мальчик по его знаку подбросил дров в огонь. Я сидел у дымного костра и
смотрел, как языки пламени, извиваясь, пробираются сквозь сухие ветви и
сучья. Чит наблюдал за мной некоторое время, потом, очевидно сделав
какие-то свои выводы, повернулся на бок и сразу уснул.
Меня взволновало сознание, что я только теперь начинаю постигать тайны
Жизни и Природы. То, что я узнал о жизни мегатериев, по-новому осветило
мне некоторые биологические факты, которые до поры до времени таились
где-то за порогом сознания, словно выжидая, чтобы я вспомнил о них. Теперь
они властно нахлынули на меня. Я с детства усвоил учение о жестокой борьбе
за существование, в которой каждое живое существо и каждый вид животных
упорно отстаивают свое право на жизнь, участвуя во всеобщей беспощадной
конкуренции. Но если хорошенько вдуматься, то станет ясно, что лишь очень
немногие существа действительно ведут борьбу за существование и среди них
уже совсем мало стойких, жизнеспособных и совершенных.
Таким образом, рухнула одна из моих ранних иллюзий. Раньше я думал, что
когда какой-нибудь вид попадает в новые условия, он начинает изменяться
сам и приспосабливаться к этим новым условиям, выживает и размножается и
что никто не в состоянии его истребить, разве только другой конкурирующий
с ним вид, который еще лучше приспособился к среде и размножается еще
быстрее. А в действительности то или иное существо, попав в новые условия,
ведет себя нелепо и бестолково, совсем как растерявшийся идиот, которому
задали непосильную задачу; быстрое и успешное размножение является лишь
одним из множества способов самозащиты. Со временем я узнал, что многие
виды чудесных цветов, которым предназначено оплодотворяться особым видом
мотыльков, на самом деле этим способом никогда не оплодотворяются. Птицы
давно уничтожили этих мотыльков.
Впоследствии я убедился, что неспособность быстро приспособляться к
среде - еще более поразительный факт, чем успешное приспособление. Мне
пришлось узнать, что на севере Англии все лесные анемоны, расцветающие
весною, пустоцветы. Они не дают семян, но и на юге Англии семена у анемон
появляются редко. Можно было бы привести бесчисленное множество примеров
такой "бесплодной эволюции". И еще мне предстояло узнать, что даже такое
жизнеспособное существо, как человек, побеждает лишь для того, чтобы
превратить все окружающее в пустыню. Он сжигает и рубит деревья, под
кровом которых живет, разводит коз, опустошивших Аравию, а теперь начал
добывать из содержащегося в воздухе азота удобрения и взрывчатые вещества,
так что воздух может стать когда-нибудь совершенно непригодным для
дыхания. Раньше мне не приходилось размышлять на эту тему, и неуклюжие
чудовища, царящие на нагорьях острова Рэмполь, показались мне каким-то
парадоксом природы.
Сидя у пылающего костра в ярком лунном сиянии, я обдумывал новые
вопросы, вторгавшиеся в мое сознание, загибая палец за пальцем.
Я пришел к следующим выводам.
Во-первых, далеко не всегда выживают самые сильные, умные и проворные.
Существо, которое ползает по земле, истребляя почки деревьев и молодые
побеги, тем самым лишает пищи более разумных и жизнеспособных особей,
делает их существование невозможным. Некоторые животные выживают,
опустошая все кругом. Но, выживая, они часто оказываются носителями
болезней, губительных для других организмов. Не обязательно истреблять или
побеждать в борьбе более энергичную породу. Ее можно вытеснить незаметно,
постепенно доконать.
Во-вторых, для того чтобы выжить, данному виду совершенно необязательно
усиленно размножаться. Достаточно просто очень долго жить. Вот, например,
мегатерии не тратят энергии на потомство. Все силы отданы индивидуальному
росту, и процесс истощения тканей и одряхления, укорачивающий жизнь
большинства высших животных, не подтачивает их организма. Они уже давно
существуют без воспроизведения своего вида. Они отнимают еду у своих
детенышей, подобно Сатурну уничтожают свое потомство и одиноко царят в
своем мрачном мире. Природа поставила меня лицом к лицу с этими
бесплодными гигантами с таким же равнодушием, с каким показала бы мне
малиновку, розу или смеющегося младенца.
И, наконец, в-третьих: животное может пережить всех других тварей и
затем погибнуть. Борьба за жизнь может кончиться торжеством видов, не
слишком приспособленных к жизни, но чрезвычайно зловредных. Случается, что
выживают малоприспособленные, вымирающие животные. И эти мегатерии,
превратившие огромные пространства Южной Америки в бесплодную пустыню,
мало-помалу вымирают. На острове Рэмполь время от времени какой-нибудь
мегатерий вдруг перестает двигаться, валится на землю, вздувается и
начинает разлагаться. Таким образом, эволюция далеко не всегда является
напряженным стремлением к прогрессу, ко все большему распространению
жизни; напротив, она может превратиться, как например, в этом случае, в
мрачное стремление к смертельному концу.
Так вот каков оказался на поверку процесс эволюции, который
представлялся мне таким энергичным, интенсивным, неуклонным, может быть и
суровым, но по существу всегда благотворным, - во все это я твердо
уверовал, слушая бодрые проповеди моего дяди и беседы, какие велись у него
за столом. А теперь мне вдруг блеснула истина. Я созерцал ее с тою
обостренной ясностью, какая приходит после ужина на свежем воздухе, ужина,
состоявшего из полусырых кореньев каких-то неизвестных, безымянных
растений.
И вот, сидя среди освещенных луною кустов у дымного костра и
прислушиваясь к храпу дикарей и плеску ручья, я смотрел на мир новыми
глазами, и новые мысли приходили мне в голову.
Кажется, я упомянул, что, когда я восхвалял блага цивилизации,
противопоставляя ее жалкому прозябанию дикарей в этом затхлом ущелье, Чит
спросил меня, есть ли в цивилизованном мире хоть одно живое существо,
которое отказывалось бы рождать потомство и умирать; сперва я ответил
"нет", а потом поправился: "ни одного животного". В тот момент я вдруг
понял, - и теперь эта мысль овладела моим сознанием, - что все
человеческие законы и установления совершенно так же подчинены основным
законам биологии, как и жизнь любого животного. Сделав головокружительный
скачок, на какие порой отваживается наша мысль, я пришел к выводу, что
государства, учреждения и организации, точь-в-точь как мегатерии, не
рождают потомства, не умирают естественной смертью и упорно цепляются за
своз существование. Это был как бы удар по скале, вслед за которым хлынул
целый поток ассоциаций. Все они были окрашены в мрачные тона, ибо на меня
угнетающе действовала эта бледная ночь. Цивилизованный мир, который я при
ярком дневном свете изображал Читу таким победоносным и процветающим,
теперь, когда Чит храпел возле меня, показался мне обреченным и бесконечно
далеким от покоя, единения и безопасности.
Я мысленно воззвал к духу моего дяди. "Человек, - убеждал я себя, - не
животное; это неудачная аналогия, и судьба этого вымирающего вида животных
не является предвестием судьбы, ожидающей человечество. Остров Рэмполь -
это одно, а мой великий мир - совсем другое. Ведь у моего мира есть душа,
воля".
И как бы подчеркивая всю важность этой мысли, я тихонько поднялся, взял
охапку хвороста и подбросил в костер.
Увлекаясь новой проблемой, мы склонны заново: перестраивать свое
мировоззрение.
Я начал воображаемый спор с мирно спящим Читом, развивая свои идеи.
Разумеется, здесь, на острове, всякая борьба безнадежна. Перспективы
здесь, без сомнения, самые мрачные и зловещие. В конце концов даже эти
звери должны будут погибнуть в результате вызванного ими опустошения.
Здесь, по-видимому, победит не самый сильный и не самый ловкий. Битву
выиграет тот, кто сумеет преградить дорогу другим и удержать свои позиции.
В этом отношении я был согласен с Читом. Правда, мегатерии медленно
вымирают, но они уже сделали свое ужасное дело, - и теперь не вернуть всех
уничтоженных ими бутонов и почек, всех загубленных надежд, обещаний,
молодых жизней! Можно допустить, что эти твари переживут жалкое племя,
гнездящееся в ущелье, которое не имеет мужества подняться на плоскогорье,
истребить чудовищ, отнять у них землю и солнце. Пусть так. Но ведь остров
Рэмполь - это еще не весь мир. Человек, настоящий человек (каким я его
себе представляю), отважно решает проблемы и перестраивает мир. А ведь он
может прийти на этот остров. Тогда он все переделает на свой лад, - где уж
вам до него, жалкие вы дикари!
Я, кажется, задремал. Я находился в каком-то полузабытьи, на грани
между сном и бодрствованием, когда представления, тесно связанные между
собой, вдруг становятся безмерно чуждыми друг другу и, наоборот, идеи,
крайне разобщенные, неожиданно сближаются и логически соединяются. Меня
удивляет, как могли мне запомниться эти смутные тени мыслей. Быть может,
все эти бессвязные размышления потому удержались у меня в памяти, что были
прерваны внезапным происшествием. В моем воображении все институты нашей
цивилизации как-то странно перепутались с мегатериями и мегатерии с
институтами. Кажется, я занимался подготовкой грандиозной охоты с целью
избавить мир от этого громоздкого наследия прошлого. Мир должен
возродиться. Ибо человек, настоящий человек, всегда учится на своих
ошибках. Прошлое надо упразднить, как ликвидируется предприятие, которому
предстоит реорганизация и слияние с другими. Я думаю, все эти мысли были
вызваны свежими впечатлениями от огромных, заживо разлагающихся тварей, не
желающих ни рождать потомство, ни умирать.
Мне мерещилось, что происходит какое-то совещание цивилизованных людей,
а возлежащий на куче мха Чит - наш единственный слушатель; мы обсуждали
проект самоликвидации христианских церквей. Это послужит началом некоего
грандиозного переустройства мира, всеобщего религиозного возрождения, и
все живущие на земле будут призваны к счастливой деятельности и
деятельному счастью.
- Всеобщее доброжелательство, - бормотал я себе под нос, - вера,
надежда, милосердие, все духовные блага...
Раздавшееся где-то совсем близко глухое мычание и треск сучьев оборвали
мои бредовые рацеи.
Я вскочил на ноги и, вглядевшись в темные заросли, увидел, что на меня
надвигается какая-то огромная туша. Крохотные глазки чудовища отражали
пламя костра и горели, как два красных огонька, среди черной движущейся
массы. Животное приближалось быстрыми прыжками. Ничего не оставалось, как
только спасаться в кусты. Я мигом разбудил своих спутников. Мальчик не
спал и с криком вскочил, едва я прикоснулся к нему. Должно быть, он раньше
меня заметил надвигающуюся опасность и притаился в смертельном ужасе. Он
юркнул в кусты, точно спугнутая крыса. Я растолкал храпевшего Чита.
- Беги! - крикнул я. - Беги! - И сам помчался со всех ног.
Я бежал без оглядки. К счастью для Чита, зверь направлялся прямо на
меня. Я перепрыгнул через ручей и бросился в ту сторону, где заросли
казались не такими густыми. Я спотыкался о корни, перескакивал через
кочки; острые сучья и шипы немилосердно царапали меня. На своей обнаженной
спине я чувствовал горячее дыхание преследовавшего меня зверя. Огромное
прыгающее чудовище нагоняло меня; и я ускорил бег. Тут я убедился, как
быстро может передвигаться мегатерий, охваченный жаждой разрушения. Можно
было подумать, что какой-то другой, невидимый во мраке исполинский зверь
то и дело рывком бросает эту тушу на меня. Я бежал и все время
прислушивался к раздававшемуся позади меня треску. Пробежав более двухсот
ярдов, я вряд ли хотя бы на ярд опередил своего врага во время этой
бешеной гонки. То и дело казалось, что я убегаю от него, но стоило зверю
сделать прыжок, как он снова начинал меня настигать.
Вначале я мчался напропалую, обезумев от страха. Потом, когда кусты и
травы начали редеть и я увидел свою собственную тень, бежавшую передо мной
по изломанным стволам и искривленным сучьям, я понял, что поднявшаяся луна
светит мне в спину и чудовище видит меня. Я решил круто свернуть в
сторону, сообразив, что такая громоздкая туша сможет развернуться лишь по
очень широкой дуге. Впереди я увидел какое-то прикрытие, решил обогнуть
его и побежать в другом направлении, против света. Но не успел я
оглядеться, как вдруг оступился и, почувствовав у себя под ногами пустоту,
покатился вниз.
Я свалился в глубокую лощину, которой не заметил впопыхах. Я лежал,
оглушенный падением, испытывая боль в подбородке, который расшиб о выступ
скалы. Затем небо закрыла темная громада - на меня валился мегатерий. Если
он на меня обрушится - я пропал! Но, к счастью, мегатерий не мог до меня
добраться, так как расселина была слишком узка. Неожиданно он тоже
оказался как бы в ловушке.
- Постой, я тебя перехитрю! - прошептал я и стал быстро выкарабкиваться
из расселины. Не знаю, намеревался ли зверь преследовать меня; скорее
всего он попросту застрял в лощине, куда мы оба попали, и старался из нее
выбраться.
Я прополз по ровной земле ярдов двадцать, спрятался в спасительную тень
и замер на месте. Но и сюда до меня доносилось омерзительное зловоние.
Чудовище пыхтело, хрюкало, свирепо ворчало. Я слышал, как зверь
ворочается, вылезая из лощины, и напряженно следил за каждым его
движением.
Взбешенный мегатерий храпел и царапал камни когтями. Видимо, расселина
пришлась ему не по вкусу. Он поспешил выбраться из нее на более надежную
почву. Потом сел на задние лапы и стал поворачивать свою неуклюжую голову
из стороны в сторону; казалось, он ищет меня. В лунном свете передо мною
маячила огромная черно-серая туша, куда больше слона.
Я нащупал рукой камень и сгоряча чуть было не швырнул его в своего
врага, но вовремя спохватился.
- Лучше подождать, - сказал я себе.
И хорошо, что я этого не сделал. Потеряв меня из виду, глупая тварь
начала успокаиваться. Она победила меня, загнала в яму, следовательно
честь ее не пострадала. Минуту-другую до меня доносилось злобное мычание,
потом зверь затих, словно о чем-то размышляя; затем грузно припал брюхом к
земле, прополз несколько ярдов, вновь остановился, прислушиваясь,
приподнялся, заревел и начал удаляться тяжелыми прыжками, то и дело
замирая на месте, поднимая голову и снова продолжая свой путь.
Что происходило в этом крохотном мозгу, - ибо мозг мегатерия едва ли
больше кроличьего, - я даже не могу себе представить. Возможно, он уже
позабыл обо мне. Шум стал затихать, наконец совершенно замер, и ничего
больше не было слышно, кроме шелеста кустов.
Но из осторожности я еще долго просидел в тени.
Когда я наконец отважился выйти на свет, мне уже было не до моих
фантазий, они рассеялись, как дым; я уже больше не мечтал о добровольном
преобразовании церкви и всех государственных учреждений, о переустройстве
всего цивилизованного мира, - так я был подавлен жестокой
действительностью.