Герберт Уэллс. Мистер Блетсуорси на острове Рэмполь 16 - 23 Марта 2018

Главная » » Герберт Уэллс. Мистер Блетсуорси на острове Рэмполь 16

04:14

Герберт Уэллс. Мистер Блетсуорси на острове Рэмполь 16

***

6. ВОЙНА НАД ПИМЛИКО

"Я все еще на острове Рэмполь, - говорил я себе, - и нет надежды на
спасение. Прекрасный, доброжелательный цивилизованный мир, о котором я
мечтал в дни моей юности, на поверку оказался лишь волшебной страной из
детской сказки. Мы обречены жить в этом ненавистном ущелье, испытывая
тяжкий гнет, и в этом ущелье мы вскоре умрем".
Порою Ровена была почти готова согласиться со мною, но потом из любви
ко мне и отчасти из самозащиты начинала бороться с овладевшим нами
отчаянием. Ведь были же у нас в жизни минуты ослепительного счастья,
уверяла она, и это залог лучшего будущего; окружающий нас мирок озаряют
проблески надежды, и она любит меня больше себя самой! Не может быть
мертвым мир, в котором живет любовь!
Любила" ли она меня больше себя самой? Было время, когда моя душа
всецело зависела от нее, и если бы эта женщина, слабая, раздражительная,
подверженная приступам тоски и по глупости великодушная, оказалась явно не
на высоте, я окончательно бы погиб. Если я вел жалкое существование в
каторжном труде, испытывая унижение и бессильный гнев, то на ее долю
выпали нестерпимые муки одиночества, ожидания и страха. У нее не было
друзей в Европе, и она не слишком сблизилась с моими малообщительными
родственниками. Она наняла квартирку вблизи от казарм, где я проходил
военную муштру, но встречались мы очень редко и урывками, ибо я не хотел
стать убийцей, что легко могло бы случиться, если бы я ввел ее в круг
галантных наглецов - капралов и сержантов, моих повелителей.
Когда наконец меня перевели в запасный батальон и я поселился в
казармах в Лондоне, Ровена переехала в Пимлико. В Лондоне дисциплина была
менее строгая, и нам удавалось видеться чаще. Мне страстно хотелось лишь
одного: чтобы меня не отправили во Францию прежде, чем она станет матерью.
Теперь, когда прошло столько лет, эти ночи в Пимлико кажутся мне
прекрасными. В то время из-за угрозы немецких налетов улицы Лондона по
ночам были погружены во мрак, дома казались странно высокими, все предметы
теряли свои привычные очертания и пропорции, а на темной синеве неба
непрерывно разыгрывалась какая-то странная, беззвучная трагедия, где
действующими лицами были прожекторы и таинственно мигающие звезды. Мрачно
стояли ряды темных домов с колоннами и портиками, и лишь кое-где сквозь
занавески и ставни пробивались тоненькие полоски золотого света.
Набережная над поблескивавшей во мраке рекой была безмолвна и, казалось,
терпеливо ждала, чем кончатся магические заклинания прожекторов, и вверх и
вниз по реке ползли крохотные красные точки - фонари на почти невидимых
судах. Изредка попадался прохожий или раздавалось глухое гудение
автомобиля.
Мы бродили по улицам, перешептываясь. Она прижималась ко мне, такая
теплая и мягкая, ее милое лицо прикасалось к моему, и сердце мое было
переполнено любовью.
- Эта война, видно, никогда не кончится, - шептала она.
- Она не может продолжаться вечно, - утешал я ее.
Хлопанье сигнальных ракет предупреждало нас о налете врага, и мы
спешили домой, в ее квартиру; мы сидели обнявшись, слушая грохот зенитных
орудий и разрывы падающих бомб. Я старался оттянуть до последней минуты
возвращение в казармы. А иногда, ценой унижений и подкупов, я устраивался
так, чтобы провести с ней ночь. Пока я находился с нею, она была
счастлива; и далеко не сразу мне стало ясно, как она томится от
одиночества и какие переживает страхи в те дни, когда я не прихожу.
До последних дней беременности Ровена работала в одной женской
организации под руководством леди Блетсуорси из Эпингминстера, изготовляя
бинты в галереях Королевской академии. Ее квартирная хозяйка, смуглая,
добродушная женщина, очень к ней привязалась.
Время от времени я совершал тяжкий грех против дисциплины, прибегал
пораньше к ней на квартиру, принимал ванну и переодевался в запретное
штатское платье. После этого мы не решались ходить по улицам, но она
нанимала такси, и мы отправлялись в укромный и уютный ресторан на
Уилтон-стрит, - хозяина его звали Ринальдо. Не знаю, существует ли
ресторан сейчас. Насколько мне известно, вся эта часть Лондона
перестраивается. В ресторанчике мы занимали вдвоем маленький столик в
углу; лампа с красным абажуром, цветы и вся эта шаблонная, но приятная
роскошь позволяли мне на время забыть казарменный плац, а Ровене - войну.
Ребенок наш появился на свет до моего отъезда в армию. Но уже через три
дня после его рождения мне нашили на плечо красную полоску, означавшую,
что я отправляюсь на фронт. Роды у Ровены были довольно легкие, но она
очень ослабела, и только на третий день я решился сказать, что меня
отправляют. Я повидался с Ферндайком и сделал все необходимые
распоряжения, чтобы обеспечить ее. Медицинская комиссия признала меня
годным для фронтовой службы, и я получил новенькое обмундирование.
Откинувшись на подушки, Ровена мужественно приняла это известие и только
крепче стиснула мне руку.
- Дорогая моя, - говорил я, - я уверен, что вернусь!
- Я тоже в этом уверена, любимый мой, - отвечала она, - но не могу не
плакать, потому что я сейчас такая слабая и так тебя люблю, мой дорогой.
Было бы безумием оставлять ее одну с младенцем в мрачном и туманном
Пимлико, которому постоянно грозили воздушные налеты и бомбардировки с
моря. Я выхлопотал себе отпуск и отвез Ровену за город, в здоровую
местность, где жена моего кузена Ромера, обычно проживавшего в Чолфтоне,
подыскала ей домик. Сам Ромер в это время находился в Египте; у его жены
тоже был маленький ребенок, и женщины сразу же почувствовали друг к другу
симпатию. Меня утешала мысль, что в мое отсутствие Ровена будет жить в
близком соседстве с этой женщиной.
Меня подвело железнодорожное расписание, и я приехал в Лондон за
полтора часа до возвращения в клетку. Меня неудержимо потянуло в ресторан
Ринальдо, и я тихонько направился в свой уголок. Там уже сидел какой-то
мужчина, поглощенный едой; ресторан был битком набит, и я, извинившись,
занял свое обычное место. Я раньше не бывал здесь в военной форме, но
Ринальдо узнал меня, приветствовал ласковой улыбкой и ни слова не сказал
по поводу моего внезапного превращения в рядового.
Я заказал точно такой же обед, какой мы как-то раз ели с Ровеной.
Только тогда я взглянул на субъекта, сидевшего против меня, который уже
приступил к закуске.

7. ВСТРЕЧА НЕ КО ВРЕМЕНИ

Я не сразу его узнал. Где я видел эту коренастую фигуру, эту квадратную
желтоволосую голову, и почему его вид так странно взволновал меня?
Он был в морской форме, но не с прямыми золотыми нашивками, как у
кадровых моряков, а с волнистыми. Видимо, он был офицером какой-нибудь
запасной эскадры.
И вдруг я весь задрожал! На мгновение я даже позабыл о Ровене, - на
меня нахлынули воспоминания, и вновь проснулась та мысль, которая когда-то
- сколько веков тому назад? - всецело захватывала меня. В этом месте, в
час, предназначенный для самых нежных моих воспоминаний, мне неожиданно
подвернулся случай для мести! Передо мною на стуле Ровены сидел капитан
"Золотого льва"! Все завертелось у меня перед глазами. И пока это
состояние не прошло, я не в силах был вымолвить ни слова.
Капитан, по-видимому, не замечал меня. Все его внимание поглощали
редиска и маслины. Потом он принялся за картофельный салат.
Как мне с ним обойтись?
К своему удивлению, я обнаружил, что мне вовсе не хочется с ним
расправляться. Мне хотелось думать о Ровене, а не об этой старой-престарой
истории. Проклятый урод! Принесла же его нелегкая в такой момент! Да и что
мог я с ним сделать? Не мог же я его вдруг укокошить, да еще на том самом
месте, где всего месяц назад сидела Ровена и ее темные глаза с любовью
смотрели на меня! Но все-таки нельзя же так изменить своему прошлому и
оставить эту встречу без последствий.
Мой обед должен был начаться с консоме. Мне подали его как раз в тот
момент, когда официант пришел убирать закуску капитана. Я неторопливо
налил суп себе в тарелку. Ему тоже подали суп, оказавшийся каким-то густым
пюре. Я смотрел, как капитан знакомым мне движением заткнул за ворот
салфетку и схватил веснушчатой рукой ложку. Тут мне ударила в голову
мысль. Неужели же он ничему не научился за все эти годы после плавания на
"Золотом льве"?
Нет! Он все так же громко прихлебывал суп. Я взял ложку и в точности
воспроизвел его манеру. Призраки старшего помощника и механика как наяву
встали передо мной. Капитан положил ложку и уставился на меня точно так
же, как пять лет тому назад. Присмотревшись, он как будто начал меня
узнавать.
- Странное место для встречи, - произнес я, с трудом подавляя смех.
- Чертовски странное, - согласился он.
- Вы меня узнаете?
Он задумался. Память его, как видно, все еще не прояснилась.
- Как будто я вас где-то встречал, - признался он, хмуро глядя на меня.
- Как же вам меня не знать? - сказал я, постукивая пальцем по столу. -
Ведь вы же в свое время чуть было не отправили меня на тот свет.
- А! - вырвалось у него. Он поднес было ложку ко рту, но тут же опустил
ее на стол, расплескивая суп по скатерти. - Да. _Теперь_ я вас узнал. Вот
уж не думал, что когда-нибудь вас увижу.
- Вот как! - сказал я.
- Так вы тот самый молодчик, а?
Я отвечал, насколько мог, холодным, суровым и зловещим тоном:
- Да, тот самый, которого вы утопили!
Закусив губы, он медленно покачивал головой.
- Ну уж нет, - проговорил он. - Я не верю в привидения. Да еще такие,
что передразнивают старших. Но _как_ это вам удалось выбраться из каюты?
Вы попали в другую лодку, так, что ли?
Я покачал головой.
По всем правилам игры, он должен был бы смутиться и прийти в
недоумение, но ничего такого не случилось.
- Есть такие люди, - сказал он, - которых ни за что на свете не
утопишь. Уж этому-то меня научила война.
- Вы старались изо всех сил.
- Бывают, знаете ли, такие антипатии, - сказал он, как бы извиняясь.
Он мрачно усмехнулся и принялся доканчивать суп.
- Господи боже мой! - снова заговорил он. - До чего тошно мне было
видеть вашу физиономию за столом! Да что там тошно! Осточертела мне она!
Я был окончательно сбит с толку.
Он приветливо помахал мне ложкой, приглашая и меня заняться едой.
- Ну, уж на этот раз как-нибудь вытерплю, - добавил он и преспокойно
доел суп.
- Ах вы старый негодяй! - вырвалось вдруг у меня, и мне тут же стало
стыдно своей несдержанности.
- Будет вам, - сказал он, явно смакуя последний глоток.
Он отодвинул тарелку и несколько раз старательно вытер рот и все лицо
салфеткой. Покончив с этим, он обратился ко мне как-то непривычно ласково.
- Вы в хаки, как и все, - сказал он. - Стало быть, с барством
покончено? Почему же это вас не сделали офицером, мистер Блетсуорси?
- Я сам не захотел.
- Ну, о вкусах не спорят. Да у вас, я вижу, красная нашивка.
- Я отправляюсь на фронт на будущей неделе.
- Я не мог бы выдержать окопов, - заявил он. - И рад, что туда не
попал.
Бог знает куда девалась наша вражда. Она рассеялась, как дым. Мы
беседовали теперь, как старые знакомые, которые случайно встретились. Ему,
видимо, не хотелось касаться прошлого, и я шел ему навстречу.
- А чем вы сейчас занимаетесь? - спросил я.
- Выполняю секретные задания, - сказал он. - Топим немецкие подводные
лодки; да еще мины вылавливаем. Ничего себе, дело идет.
- И вам это нравится?
- Еще бы не нравится. Ведь мне столько лет приходилось быть каким-то
разносчиком, развозить посылки по всему свету. Еще как нравится! Мне бы
хотелось, чтобы война никогда не кончалась, а уж если меня взорвут, так
черт с ними... Я бы вам мог кое-что порассказать... Да только запрещено.
Поколебавшись с минуту, он решил мне довериться. Наклонился над столом
и, близко придвинувшись, хрипло прошептал:
- Прикончил одну на прошлой неделе!
Откинувшись назад, он улыбнулся и кивнул головой. От него так и веяло
добродушием.
- Вынырнула ярдах в пятидесяти от нас. Битый час она гналась за нами,
поднимала перископ, давала сигналы. Мы, словно с перепугу, дали по ней
выстрел из старой винтовки и спустили флаг. Она два раза обошла вокруг
нашего судна, разглядывая нас, а потом подошла к самому борту. Вот уж
молокососы! Правда, вид у нас был самый невинный. У нас, понятно, есть
орудие, но оно замаскировано брезентом, который выкрашен под цвет борта -
мы не снимаем чехол и стреляем сквозь него, а потом надеваем новый. Они и
охнуть не успеют, как уже пробиты! Маленькие тяжелые стальные снарядики. И
как здорово пробивают обшивку лодки, бог ты мой! У командира - глаза на
лоб! Только было он с победоносным видом взялся за рупор, собирался что-то
нам по-свойски скомандовать, а через миг лодка под ним камнем пошла ко
дну, и он забарахтался в воде. Наш брезентовый чехол, как всегда,
загорелся, едва мы пальнули, и этот огонь, видимо, совсем сбил его с
толку, никак не мог он сообразить, что произошло. Должно быть, подумал,
что у нас на борту случился взрыв и мы горим. Совсем уж тонет, а все пучит
на нас глаза. Вода уже ему по горло, воздух пузырями выходит из его
проклятой лодки, и море вокруг так и кипит! Ну и потеха! Давно я так не
смеялся.
Сейчас, положим, он не смеялся, но видно было, что он чрезвычайно
доволен собой.
- Я бы многое еще мог вам порассказать, - прибавил он. И начались новые
рассказы. Видно было, что я нужен ему только как слушатель.
Он рассказывал о мелких хитростях и ловушках, к которым сводилась
подводная война. Облокотившись на стол, он размахивал ножом и вилкой,
переживая увлекательные эпизоды войны с субмаринами. И, слушая его, я
приходил к выводу, что остров Рэмполь расползся по всему земному шару и
поглотил его. Я был так подавлен этим потоком братоубийственных речей, что
не находил ни одного слова в защиту цивилизации. Я молча сидел, стараясь
постигнуть психологию человека, способного испытывать лишь радость победы,
- грубой победы самца над покорившейся, купленной им женщиной или же
торжество над обманутым им противником, погибающим у него на глазах. Кто
же из нас человек - он или я? Кто из нас ненормален - я или он?
Выйдя из ресторана, мы попрощались с напускной сердечностью.
- До свидания! - проговорил он.
- До свидания! - сказал и я.
- Желаю вам удачи! - прибавил он.
- Желаю удачи, - откликнулся я, не углубляясь в вопрос, желаю ли я
удачи ему, или первой мине, на которую он наткнется.
Я был так потрясен этой нелепой встречей, обманувшей все мои ожидания,
что шел в казармы как во сне, - с новой силой пробудилась во мне мысль о
жестокости жизни. Этот человек много лет назад отнял у меня веру в жизнь,
вызвал у меня помрачение рассудка и чудовищный бред об острове Рэмполь,
научил меня повсюду видеть только зло - и вот он появляется передо мною в
момент, когда я, под впечатлением разлуки с дорогими существами,
преисполнен самых нежных, высоких чувств, появляется словно для того,
чтобы показать мне, что остров Рэмполь - всего лишь жалкая карикатура на
жестокую действительность! И где тот "бог", которого создал дядя, чтобы
утешить меня и поддержать мою юную душу!
В тот вечер, когда я возвращался в казармы, мне казалось, что в далеком
синем небе, где тускло мерцают звезды над туманным силуэтом Букингемского
дворца и других зданий, царит бог с ликом, столь же неумолимым, как лицо
старого капитана, бог жестоких, бессмысленных побед, упорный и
беспощадный. Насмерть изувечить безответного юнгу - такой поступок
пришелся бы по вкусу этому богу. И на произвол этого не знающего жалости
бога, этого бога ненависти, я вынужден был бросить свою любимую и нашего
слабенького, плачущего младенца и принять участие в свирепой резне,
которую там, во Франции, называют войной.
Пока я нехотя плелся к своей тюрьме, вдруг захлопали ракеты,
предупреждая о налете, и где-то на востоке раздался грохот зенитных
орудий. Гул и грохот все нарастали, охватывали меня со всех сторон,
оглушали, отдавались в мозгу, и казалось, чудовищные взрывы сотрясают
землю и небо.
Прохожих словно смело с тротуаров, а я продолжал идти не спеша, не
останавливаясь, не прячась и разговаривая с каким-то воображаемым
противником.
- Придется уж тебе убить меня, - говорил я. - Ведь я не хочу умирать.
Назло тебе я буду держаться, зверюга ты этакий! Я буду держаться до конца!
А если ты посмеешь дотронуться до моей Ровены, - ты ведь уже один раз чуть
не довел ее до смерти, - если ты причинишь хоть малейшее зло ей или нашему
ребенку...
Я остановился, так и не придумав кары, и только погрозил кулаком
туманным звездам.
Всего три часа назад Ровена обнимала меня и мы вполголоса разговаривали
друг с другом. И мне казалось прямо невероятным, что где-то в этом
грохочущем, содрогающемся, свирепом мире спит моя кроткая, но мужественная
Ровена; ресницы у нее, верно, еще влажны от слез, какие она пролила,
прощаясь со мной, и, припав к ее теплой груди, безмятежно спит наш
младенец.

8. МИСТЕР БЛЕТСУОРСИ В БОЮ

Наступил день, когда я написал Ровене последнее не подлежащее цензуре
письмо, и наш отряд замаршировал по улицам к вокзалу Виктория. Мы шли под
звуки духового оркестра; девушки и женщины то и дело врывались в наши
ряды, прощаясь со своими близкими. Меня никто не провожал, но всеобщее
волнение захватило меня" я махал рукой незнакомым людям, меня неожиданно
поцеловала какая-то женщина, и я орал: "До свидания!", не отставая от
товарищей. Вот набережная, мол, пароход, набитый, как банка с сардинами,
гремящие сходни, медленно ползущие поезда, лагерь в тылу и долгий переход
пешком на фронт.
Нас возили вдоль передовой линии во мраке блиндированных вагонов, где
окна были заделаны листовым железом, и наконец, как горох, высыпали под
моросящим дождем на голой равнине, - там глухо ревели пушки, которым мы
теперь были отданы в жертву. Ардам добрался-таки до меня! Я был побежден,
и Ардам мог теперь передвигать меня, как пешку, в сумасшедшей шахматной
партии современной войны.
Медленно, неуклонно меня перебрасывали все дальше, в глубь опустошенной
страны, которая становилась все более безлюдной и разрушенной. Мы
останавливались, отдыхали и двигались дальше.
Деревья, дома, церкви, заводы в этой стране, совсем недавно жившей
интенсивной умственной жизнью, превратились в расщепленные пни и груды
развалин. Время от времени мы принимались лихорадочно рыть новые окопы,
возводить проволочные заграждения. Земля была вся исковеркана снарядами,
усеяна ржавым и негодным оружием. Среди этого разрушения тянулись обозы
грузовиков и повозок с продовольствием, и беспрерывным потоком в разных
направлениях шли войска. Мы видели полевые лазареты, носилки, тащившихся
пешком раненых солдат, группы военнопленных.
Мы сделали привал, и нас освободили от излишней амуниции. Мы
приближались к передовой линии.
И вот мы очутились в зоне огня и теперь могли вволю изучать
разнообразные оттенки свиста и воя снарядов и строить догадки, попадут ли
они в нас. Вокруг рвались снаряды, выбрасывая к небу огромные столбы
черно-красного дыма, который долго стоял на месте, клубясь и шипя, и
мало-помалу расплывался в воздухе. Мы ощутили сладковатый запах газа и
надели противогазы, и наши головы в раскрашенных жестяных шлемах стали
похожи на свиные рыла. Потом над нами зажужжал самолет и стал поливать нас
из пулеметов; двое солдат рядом со мною были убиты наповал и трое тяжело
ранены. Один из них корчился и дико кричал, и я вдруг почувствовал к нему
слепую острую ненависть. Ибо жестокость вселенной была не только вокруг
меня, но и проникла в мою душу, и каждый мой нерв был болезненно натянут.
Дождавшись сумерек, мы двинулись дальше к передовым позициям. Все
громче бухали тяжелые орудия, мы спотыкались, сыпали проклятиями и шли
вперед по неровной, изрытой местности. Раз мы наткнулись на
замаскированную батарею и едва не оглохли, когда залп грянул у нас над
самым ухом. Снаряды летели на нас, прямо на нас, - они так же легко
находили нас в темноте, как и при дневном свете. Красные вспышки
осветительных ракет зловеще озаряли эту пустыню, показывая вражеским
пулеметчикам кучки наших солдат, и можно было разглядеть валявшиеся кругом
скорченные трупы.
Мы приближались к месту самых ожесточенных боев. Все чаще ударял в нос
смрад разлагающихся трупов. Потом мы пробирались среди наваленных грудами
тел неприятельских и наших солдат. Почти все они были полураздеты.
Я споткнулся и упал на труп, в котором так и кишели черви; мое колено
погрузилось в эту мягкую ужасную массу. В одном месте всем нам пришлось
шагать по трупам наших солдат. Таким образом я добрался наконец до окопа,
где мне дали ручную гранату и приказали дожидаться рассвета, когда наш
капитан подаст сигнал к атаке. А покамест мы сидели скрючившись в грязи
окопа, через силу ели говядину и варенье, курили папиросы, вздрагивали,
когда мимо нас пролетал снаряд, и размышляли о жизни.
- Остров Рэмполь, - говорил я себе, - по сравнению с _этим_ адом, был
прямо-таки благополучной страной, - далеко ему до этого ужаса!
И вдруг меня пронзила мысль, что я непременно буду убит и Ровена
останется на свете одна, брошенная на произвол человеческой жестокости и
гнусности. Штука в этом роде пришлась бы по вкусу Старику-капитану! Как
глупо было верить, что я вернусь цел и невредим из этой бойни!
Я вскочил на ноги.
- Боже мой! - вырвалось вдруг у меня. - Что я тут делаю? Я сейчас же
ухожу домой, подальше от этого проклятого сумасшедшего дома! У меня дома
дела посерьезнее.
Наш капитан смахивал на лавочника, "джентльмен на час", как мы называли
таких офицеров; он был примерно одного со мной возраста и такого же
сложения. В руке у него был зажат револьвер, но он и не думал мне
угрожать. Он нашел ко мне подход.
- Правильно, старина, тут сущий сумасшедший дом, - проговорил он, - но
покамест лучше уж оставаться здесь. Для всех нас дорога домой лежит вот
туда - на восток! Вы и минуты не проживете, если вздумаете удрать из этой
траншеи. Это все равно что кончать жизнь самоубийством.
- Ну если так, то ведите нас вперед, на восток, - сказал я и
утихомирился.
Казалось, конца не будет этому ожиданию.
- И зачем только я уехал из Америки? - твердил я.
Капитан стоял около меня, поглядывая на ручные часы.
- Готовы? - спросил он наконец.
Я возился, наводя порядок в патронташе.
- Пора! - сказал он, и мы вместе выбрались из окопа. Уже совсем
рассвело; небо на востоке было залито красным сиянием. Казалось, там
развертывается безбрежный простор. При нашем появлении небесная лазурь
вдруг взорвалась от вспышек ракет и залпов орудий. Вдалеке, в голубом
тумане, взлетели вихрем столбы дыма и пыли, поднятые нашими снарядами.
Атака состояла в том, что, сгибаясь под тяжестью амуниции, мы с трудом
пробирались по изрытой земле к невидимому неприятелю. Солдаты были так
перегружены, что вовсе не походили на атакующих. С унылым видом,
сгорбившись, они брели вперед и, казалось, отступали под натиском врага, а
вовсе не шли в атаку.
В холодном, мертвенном свете зари эти цепочки фигурок цвета хаки
образовывали какой-то движущийся, вечно повторяющийся узор. Обходя ямы и
лужи, солдаты то и дело нарушали строй и порой даже сбивались в кучки.
Мой маленький лавочник в капитанском чине, сперва шагавший бок о бок со
мной, вдруг побежал вперед и остановил группу солдат. По его жестам я
понял, что он приказывает им развернуться. С минуту пятеро солдат
двигались вперед, и рядом с ними, размахивая рукой, шел офицер. Потом
неизвестно откуда на них что-то упало, ослепительно вспыхнуло, и раздался
оглушительный грохот.
Меня ударило чем-то мокрым. Пяти человек как не бывало. Только бешено
кружился черный столб дыма и пыли. Но вокруг меня уже валялись
окровавленные клочки одежды, обрывки амуниции, трепещущие куски
человеческого мяса, которые несколько секунд еще шевелились, как живые. Я
остановился в ужасе. Ноги у меня подкашивались, я зашатался, и меня
стошнило.
Я стоял на поле битвы ошеломленный, растерянный, меня мутило, к горлу
подступали рыдания. Потом в мозгу у меня всплыли слова капитана, что
единственный путь отсюда - на восток, через неприятельские позиции. Я
побрел вперед. Не знаю, сколько времени я шел. Кажется, я всхлипывал, как
обиженный ребенок.
Вдруг меня чем-то подшибло, и я рухнул на землю. Словно хватило по
ногам железным ломом.
- Проклятием - вскрикнул я. - Я убит! - И почувствовал, что все мои
надежды погибли.
Мое детское отчаяние сменилось яростью. Я покатился вниз по откосу,
проклиная бога и судьбу, и очутился на дне похожей на чан впадины; наверху
мелькали каски, но самих людей не было видно. Это была рота "Д" - наша
вторая штурмовая волна. Они прошли мимо и скрылись. Подозреваю, что на
некоторое время я потерял сознание, потом очнулся. В этой яме я находился
вне сферы огня, хотя бой шел где-то совсем близко, в нескольких футах над
моей головой. Время от времени земля по краям впадины клубами взлетала
кверху. Я перевернулся на спину, осмотрел свое убежище и, убедившись, что
оно достаточно надежно, сел и принялся осматривать свои раны. Из одной
ноги слегка сочилась кровь, но кость другой ноги была раздроблена. Итак, я
остался в живых.
Я стал обдумывать свое положение. Я обдумывал всю свою жизнь.
Так вот для чего я пошел в армию! Служба моя кончилась. Вот для чего
меня привезли сюда из Америки, муштровали и обмундировывали! Какая
бессмыслица! А там в вышине, над полем битвы, розовело утреннее небо и
ровная полоска облаков сверкала, как отполированное червонное золото.
Сперва я почти не чувствовал боли, только сильно резануло под коленкой,
когда я шевельнул перебитой ногой. Меня охватило острое возмущение. И ради
этого родиться на свет! И ради этого жить!
Я обратился ко всей вселенной:
- Ах ты, воплощенная бессмыслица! Ну, что еще ты мне преподнесешь,
прежде чем уничтожишь меня навсегда?