***
*** 
11
Обдумывая по пути в Париж свою миссию, я опасался, что она обречена на
неудачу. Теперь, когда вид плачущей миссис Стрикленд не смущал меня, я мог
лучше собраться с мыслями. Меня озадачивали явные противоречия в поведении
миссис Стрикленд. Она была очень несчастна, но, желая вызвать мое
сочувствие, всячески выставляла напоказ свое несчастье. Так, например, не
подлежало сомнению, что она заранее готовилась плакать, ибо под рукой у
нее оказался изрядный запас носовых платков. Я восхищался ее
предусмотрительностью, но, если вдуматься, эта предусмотрительность делала
ее слезы менее трогательными. Я недоумевал: хочет она возвращения мужа
оттого, что любит его, или оттого, что боится злословия? Я подозревал, что
страдания попранной любви сплелись в ее сердце с муками уязвленного
самолюбия, и по молодости лет считал это недостойным. Я еще не знал, как
противоречива человеческая натура, не знал, что самым искренним людям
свойственна поза, не знал, как низок может быть благородный человек и как
добр отверженный.
Но в моей поездке было нечто интригующее, и по мере приближения к
Парижу я воспрянул духом. Я вдруг увидел себя со стороны и очень
понравился себе в роли доверенного, который возвращает заблудшего мужа в
объятия супруги, готовой все простить. Стрикленда я решил повидать не
раньше следующего вечера, ибо чувствовал, что время должно быть выбрано с
сугубой щепетильностью. Взывать, например, к чувствам до завтрака - пустое
занятие. Собственные мои мысли в то время были постоянно заняты любовью,
но семейного блаженства до чая я не мог себе представить.
У себя в гостинице я осведомился, где находится "Отель де Бельж", в
котором остановился Чарлз Стрикленд. К моему удивлению, консьерж никогда
не слыхал о таком. Между тем со слов миссис Стрикленд я понял, что это
большая, роскошная гостиница где-то возле улицы Риволи. Мы заглянули в
справочник, и оказалось, что единственное заведение, так именуемое,
находится на Рю де Муан. Квартал отнюдь не шикарный и даже не вполне
респектабельный. Я покачал головой.
- Нет, это явно не то.
Консьерж пожал плечами. Другого отеля с таким названием в Париже нет.
Мне пришло в голову, что Стрикленд утаил свой настоящий адрес и попросту
надул своего компаньона, назвав ему первый попавшийся отель. Не знаю
почему, мне вдруг показалось, что это вполне в духе Стрикленда - заставить
разъяренного маклера примчаться в Париж и угодить в захолустную гостиницу
с весьма сомнительной репутацией. Тем не менее я решил отправиться на
разведку. На следующий день, часов около шести, я взял кэб и велел кучеру
ехать на Рю де Муан, но отпустил его на углу, так как хотел пешком подойти
к гостинице и для начала хорошенько рассмотреть ее. На улице было полно
мелких лавчонок, торгующих на потребу покупателей-бедняков, в середине ее,
по левую руку от меня, находился "Отель де Бельж". Я остановился в
достаточно скромной гостинице, но по сравнению с этой она могла считаться
великолепной. Вывеска "Отель де Бельж" украшала высокое здание, не
ремонтировавшееся уже годами и до того обшарпанное, что дома по обе его
стороны казались чистыми и нарядными. Грязные окна, по-видимому, никогда
не открывались. Нет, не здесь Чарлз Стрикленд и неведомая очаровательница,
ради которой он позабыл долг и честь, утопали в преступной роскоши. Я был
страшно зол, чувствуя, что попал в дурацкое положение, и уже совсем было
собрался уходить, даже не спросив о Стрикленде. Но под конец я заставил
себя переступить порог этого заведения единственно для того, чтобы сказать
миссис Стрикленд, что сделал для нее все, что мог.
Вход в гостиницу был рядом с какой-то лавчонкой, дверь была открыта, и
рядом с ней виднелась надпись: "Bureau au premier" [контора на втором
этаже (франц.)]. Я поднялся по узкой лестнице и на площадке обнаружил
нечто вроде стеклянной каморки, в которой находился стол и два стула.
Снаружи стояла скамейка, на которой коридорный, по-видимому, проводил свои
беспокойные ночи. Навстречу мне никто не попался, но под электрическим
звонком имелась надпись: "garcon" [коридорный (франц.)]. Я нажал кнопку, и
вскоре появился молодой человек с бегающими глазами и мрачной физиономией.
Он был в жилетке и ковровых шлепанцах.
Не знаю почему, я спросил с самым что ни на есть небрежным видом:
- Не стоит ли здесь случайно некий мистер Стрикленд?
- Номер тридцать два. Шестой этаж, - последовал ответ.
Я так опешил, что в первую минуту не нашелся, что сказать.
- Он дома?
Портье взглянул на доску, висевшую в каморке.
- Ключа он не оставлял. Сходите наверх, посмотрите.
Я счел необходимым задать еще один вопрос:
- Madame est la? [Мадам дома? (франц.)]
- Monsieur est seui! [Мсье живет один (франц.)]
Коридорный окинул меня подозрительным взглядом, когда я и впрямь
отправился наверх. На темной и душной лестнице стоял какой-то
омерзительный кислый запах. На третьем этаже растрепанная женщина в капоте
распахнула дверь и молча уставилась на меня. Наконец я добрался до шестого
этажа и постучал в дверь под номером тридцать два. Внутри что-то грохнуло,
и дверь приоткрылась. Передо мной стоял Чарлз Стрикленд. Он не сказал ни
слова и явно не узнал меня.
Я назвал свое имя. И далее постарался быть грациозно-небрежным:
- Вы меня, видимо, не помните. Я имел удовольствие обедать у вас
прошлым летом.
- Входите, - приветливо отвечал он. - Очень рад вас видеть. Садитесь.
Я вошел. Это была тесная комнатка, битком набитая мебелью в стиле,
который французы называют стилем Луи-Филиппа. Широкая деревянная кровать,
прикрытая красным стеганым одеялом, большой гардероб, круглый стол,
крохотный умывальник и два стула, обитых красным репсом. Все грязное и
обтрепанное. Ни малейших следов греховного великолепия, которое живописал
мне полковник Мак-Эндрю. Стрикленд сбросил на пол одежду, валявшуюся на
одном из стульев, и предложил мне сесть.
- Чем могу служить? - спросил он.
В этой комнатушке он казался еще крупнее, чем в первый вечер нашего
знакомства. Он, видимо, не брился уже несколько дней, на нем была
поношенная куртка. Тогда, у себя дома, в элегантном костюме Стрикленд явно
был не в своей тарелке; теперь, неопрятный и непричесанный, он, видимо,
чувствовал себя превосходно. Я не знал, как он отнесется к заготовленной
мною фразе.
- Я пришел по поручению вашей супруги.
- А я как раз собирался глотнуть абсента перед обедом. Пойдемте-ка
вместе. Вы любите абсент?
- Более или менее.
- Тогда пошли.
Он надел котелок, очень и очень нуждавшийся в щетке.
- Мы можем и пообедать вместе. Вы ведь, собственно, должны мне обед.
- Разумеется. Вы один?
Я льстил себе, воображая, что весьма ловко задал щекотливый вопрос.
- О да! По правде говоря, я уже три дня рта не раскрывал. Французский
язык мне что-то не дается.
Спускаясь с ним по лестнице, я недоумевал, что сталось с девицей из
кафе. Успели они поссориться, или его увлечение уже прошло? Впрочем,
последнее казалось мне сомнительным, ведь он чуть ли не целый год
готовился к бегству. Дойдя до кафе на улице Клиши, мы уселись за одним из
столиков, стоявших прямо на мостовой.
12
Улица Клиши в этот час была особенно многолюдна, и, обладая
мало-мальски живым воображением, здесь едва ли не любого прохожего можно
было наделить романтической биографией. По тротуару сновали клерки и
продавщицы; старики, словно сошедшие со страниц Бальзака; мужчины и
женщины, извлекающие свой доход из слабостей рода человеческого. Оживление
и сутолока бедных кварталов Парижа волнуют кровь и подготавливают к
всевозможным неожиданностям.
- Вы хорошо знаете Париж? - спросил я.
- Нет. Мы провели в Париже медовый месяц. С тех пор я здесь не бывал.
- Но как, скажите на милость, вы попали в этот отель?
- Мне его рекомендовали. Я искал что-нибудь подешевле.
Принесли абсент, и мы с подобающей важностью стали капать воду на
тающий сахар.
- Думается, мне лучше сразу сказать вам, зачем я вас разыскал, - начал
я не без смущения.
Его глаза блеснули.
- Я знал, что рано или поздно кто-нибудь разыщет меня. Эми прислала мне
кучу писем.
- В таком случае вы отлично знаете, что я намерен вам сказать.
- Я их не читал.
Чтобы собраться с мыслями, я закурил сигарету. Как приступить к
возложенной на меня миссии? Красноречивые фразы, заготовленные мною,
трогательные, равно как и негодующие, здесь были неуместны. Вдруг он
фыркнул.
- Чертовски трудная задача, а?
- Пожалуй.
- Ладно, выкладывайте поживее, а потом мы премило проведем вечер.
Я задумался.
- Неужели вы не понимаете, что ваша жена мучительно страдает?
- Ничего, пройдет!
Не могу описать, до чего бессердечно это было сказано. Я растерялся, но
сделал все, чтобы не показать этого, и заговорил тоном моего дядюшки
Генри, священника, когда тот уговаривал кого-нибудь из родственников
принять участие в благотворительной подписке.
- Вы не рассердитесь, если я буду говорить откровенно?
Он улыбнулся и покачал головой.
- Чем она заслужила такое отношение?
- Ничем.
- Вы что-нибудь против нее имеете?
- Ровно ничего.
- В таком случае разве не чудовищно оставить ее после семнадцати лет
брака?
- Чудовищно.
Я с удивлением взглянул на него. Столь чистосердечное признание моей
правоты выбило у меня почву из-под ног. Положение мое было не только
затруднительно, но и смехотворно. Я собирался увещевать и уговаривать,
грозить и взывать к его сердцу, предостерегать, негодовать, язвить,
убивать сарказмом. Но что, черт возьми, прикажете делать исповеднику, если
грешник давно раскаялся? Опыта у меня не было ни малейшего, ибо сам я
всегда упорно отрицал все обвинения, которые мне предъявлялись.
- Ну и что же дальше? - спросил Стрикленд.
Я постарался презрительно скривить губы.
- Что ж, если вы все признаете, мне, пожалуй, не стоит больше
распространяться.
- Не стоит.
Мне стало очевидным, что я не слишком ловко выполнил свою миссию, и я
разозлился.
- Черт подери, но нельзя же оставлять женщину без гроша.
- Почему нельзя?
- Как прикажете ей жить?
- Я содержал ее семнадцать лет. Почему бы ей для разнообразия теперь не
содержать себя самой?
- Она не может.
- Пусть попытается.
Конечно, у меня нашлось бы, что на это ответить. Я мог бы заговорить об
экономическом положении женщины, об обязательствах, которые мужчина,
гласно и негласно, берет на себя, вступая в брак, но вдруг я понял, что в
конце концов важно только одно.
- Вы больше не любите ее?
- Ни капли.
Все это были очень серьезные вопросы в человеческой жизни, но манера, с
которой он отвечал, была такой задорной и наглой, что я кусал себе губы,
лишь бы не расхохотаться. Я твердил себе, что его поведение отвратительно,
и изо всех сил старался возгореться благородным негодованием.
- Но, черт вас возьми, вы же обязаны подумать о детях. Они вам ничего
худого не сделали. И они не просили вас произвести их на свет. Если вы о
них не позаботитесь, они будут выброшены на улицу.
- Они много лет прожили в холе и неге. Не все дети живут так. Кроме
того, о них кто-нибудь да позаботится. Я уверен, что Мак-Эндрю станет
платить за их учение.
- Но разве вы не любите их? Они такие славные. Неужели вы хотите совсем
от них отказаться?
- Я любил их, когда они были маленькие, а теперь, когда они подросли,
я, по правде говоря, никаких чувств к ним не питаю.
- Это бесчеловечно!
- Очень может быть.
- И вам нисколько не стыдно?
- Нет.
Я попытался изменить курс.
- Вас будут считать просто свиньей.
- Пускай!
- Неужели вам приятно, когда вас клянут на всех перекрестках?
- Мне все равно.
Его ответ звучал так презрительно, что мой вполне естественный вопрос
показался мне верхом глупости. Я подумал минуту-другую.
- Не понимаю, как может человек жить спокойно, зная, что все вокруг
осуждают его? Рано или поздно это начнет вас тяготить. У каждого из нас
имеется совесть, и когда-нибудь она непременно проснется. К примеру, вдруг
ваша жена умрет, разве вы не будете мучиться угрызениями совести?
Он молчал, и я терпеливо дожидался, пока он заговорит. Но в конце
концов мне пришлось прервать молчание.
- Что вы на это скажете?
- То, что вы идиот.
- Вас ведь могут заставить содержать жену и детей, - возразил я,
несколько уязвленный. - Я не сомневаюсь, что закон возьмет их под свою
защиту.
- А может закон снять луну с неба? У меня ничего нет. Я приехал сюда с
сотней фунтов.
Если я и раньше недоумевал, то теперь уж окончательно встал в тупик.
Ведь жизнь в "Отеле де Бельж" и вправду свидетельствовала о крайне
стесненных обстоятельствах.
- А что вы будете делать, когда эти деньги выйдут?
- Как-нибудь подработаю.
Он был совершенно спокоен, и в глазах его по-прежнему мелькала
насмешливая улыбка, от которой все мои речи становились дурацкими. Я
замолчал, соображая, что мне еще сказать. Но на этот раз первым заговорил
он.
- Почему бы Эми не выйти опять замуж? Она еще не старуха и собой
недурна. Я могу рекомендовать ее как превосходную жену. Если она пожелает
развестись со мной, пожалуйста, я возьму вину на себя.
Теперь пришел мой черед улыбаться. Как он ни хитер, но мне ясно, что за
цель он преследует. Он скрывает, что приехал сюда с женщиной, и пускается
на всевозможные уловки, чтобы замести следы. Я отвечал очень решительно.
- Ваша жена ни за что не согласится на развод. Это ее бесповоротное
решение. Оставьте всякую надежду.
Он посмотрел на меня с непритворным удивлением. Улыбка сбежала с его
губ, и он очень серьезно сказал:
- Да ведь мне, голубчик, все едино, что в лоб, что по лбу.
Я рассмеялся.
- Полно, не считайте нас такими уж дураками. Мы знаем, что вы уехали с
некоей особой.
Он даже привскочил на месте и разразился громким хохотом. Смеялся он
так заразительно, что сидевшие поблизости обернулись к нему, а потом и
сами начали смеяться.
- Не вижу тут ничего смешного.
- Бедняжка Эми, - осклабился он.
Затем его лицо приняло презрительное выражение.
- Убогий народ эти женщины. Любовь! Везде любовь! Они думают, что
мужчина уходит от них, только польстившись на другую. Не такой я болван,
чтоб проделать все, что я проделал, ради женщины.
- Вы хотите сказать, что ушли от жены не из-за другой женщины?
- Конечно!
- Вы даете мне честное слово?
Не знаю, зачем я потребовал от него честного слова, верно, по простоте
душевной.
- Честное слово.
- Тогда объясните мне, бога ради, зачем вы оставили ее?
- Я хочу заниматься живописью.
Я смотрел на него, вытаращив глаза. Я ничего не понял и на минуту
подумал, что передо мной сумасшедший. Вспомните, я был очень молод, а его
считал человеком уже пожилым. От удивления у меня все на свете вылетело из
головы.
- Но вам уже сорок лет.
- Поэтому-то я и решил, что пора начать.
- Вы когда-нибудь занимались живописью?
- В детстве я мечтал стать художником, но отец принудил меня заниматься
коммерцией, он считал, что искусством ничего не заработаешь. Я начал
писать с год назад. И даже посещал вечернюю художественную школу.
- А миссис Стрикленд думала, что вы проводите это время в клубе за
бриджем?
- Да.
- Почему вы не рассказали ей?
- Я предпочитал держать язык за зубами.
- И живопись вам дается?
- Еще не вполне. Но я научусь. Для этого я и приехал сюда. В Лондоне
нет того, что мне нужно. Посмотрим, что будет здесь.
- Неужели вы надеетесь чего-нибудь добиться, начав в этом возрасте?
Люди начинают писать лет в восемнадцать.
- Я теперь научусь быстрее, чем научился бы в "восемнадцать лет.
- С чего вы взяли, что у вас есть талант?
Он ответил не сразу. Взгляд его был устремлен на снующую мимо нас
толпу, но вряд ли он видел ее. То, что он ответил, собственно, не было
ответом.
- Я должен писать.
- Но ведь это более чем рискованная затея!
Он посмотрел на меня. В глазах его появилось такое странное выражение,
что мне стало не по себе.
- Сколько вам лет? Двадцать три?
Вопрос показался мне бестактным. Да, в моем возрасте можно было
пускаться на поиски приключений; но его молодость уже отошла, он был
биржевой маклер с известным положением в обществе, с женой и детьми. То,
что было бы естественно для меня, - для него непозволительно. Я хотел быть
беспристрастным.
- Конечно, может случиться чудо, и вы станете великим художником, но вы
же должны понять, что тут один шанс против миллиона. Ведь это трагедия,
если в конце концов вы убедитесь, что совершили ложный шаг.
- Я должен писать, - повторил он.
- Ну, а что, если вы навсегда останетесь третьесортным художником,
стоит ли всем для этого жертвовать? Не во всяком деле важно быть первым.
Можно жить припеваючи, даже если ты и посредственность. Но посредственным
художником быть нельзя.
- Вы просто олух, - сказал он.
- Не знаю, почему так уж глупы очевидные истины.
- Говорят вам, я должен писать. Я ничего не могу с собой поделать.
Когда человек упал в реку, неважно, хорошо он плавает или плохо. Он должен
выбраться из воды, иначе он потонет.
В голосе его слышалась подлинная страсть; вопреки моему желанию она
захватила меня. Я почувствовал, что внутри его клокочет могучая сила, и
мне стало казаться, что нечто жестокое и непреодолимое помимо его воли
владеет им. Я ничего не понимал. Точно дьявол вселился в этого человека,
дьявол, который каждую минуту мог растерзать, погубить его. А с виду
Стрикленд казался таким заурядным. Я не сводил с него глаз, но это его не
смущало. Интересно, за кого можно принять его, думал я, когда он вот так
сидит здесь в своей старой куртке и давно не чищенном котелке; брюки на
нем мешковатые, руки нечисты; лицо его, с небритой рыжей щетиной на
подбородке, с маленькими глазками и большим задорным носом, грубо и
неотесанно. Рот у него крупный, губы толстые и чувственные. Нет, мне не
подобрать для него определения.
- Так, значит, вы не вернетесь к жене? - сказал я наконец.
- Никогда.
- Она готова все забыть и начать жизнь сначала. И никогда она ни в чем
не упрекнет вас.
- Пусть убирается ко всем чертям.
- Вам все равно, если вас будут считать отъявленным мерзавцем? И все
равно, если она и ваши дети вынуждены будут просить подаяния?
- Плевать мне.
Я помолчал, чтобы придать больше веса следующему моему замечанию, и
сказал со всей решительностью, на которую был способен:
- Вы хам и больше ничего.
- Ну, теперь, когда вы облегчили душу, пойдемте-ка обедать.
13
Я понимаю, что было бы достойнее пренебречь этим предложением. Наверно,
мне следовало бы выказать негодование, которое я на самом деле ощущал, и
заслужить похвалу полковника Мак-Эндрю, рассказав ему о своем горделивом
отказе сесть за один стол с таким человеком. Но беда в том, что страх не
справиться со своей ролью никогда не позволял мне разыгрывать из себя
моралиста. И на этот раз уверенность, что все мои благородные чувства для
Стрикленда - что горох об стену, заставила меня держать их при себе.
Только поэт или святой способен поливать асфальтовую мостовую в наивной
вере, что за ней зацветут лилии и вознаградят его труды.
Я заплатил за выпитый им абсент, и мы отправились в дешевенький
ресторан; там было полно народу, очень оживленно, и обед нам подали
отличный. У меня был аппетит юноши, у него - человека с окостенелой
совестью. Из ресторана мы пошли в кабачок выпить кофе с ликером.
Я уже сказал ему все, что мог, относительно причины моего приезда в
Париж, и хотя мне казалось, что, прекратив этот разговор, я стану
предателем в отношении миссис Стрикленд, но продолжать борьбу с его
безразличием я был уже не в силах. Только женщина может с неослабной
горячностью десять раз подряд твердить одно и то же. Я успокаивал себя
мыслью, что теперь смогу получше разобраться в душевном состоянии
Стрикленда. Это было куда интересней. Но сделать это было не так-то
просто, ибо Стрикленд отнюдь не отличался разговорчивостью. Он с трудом
выжимал из себя слова, так что, казалось, для него они не были средством
общения с миром; о движениях его души оставалось догадываться по избитым
фразам, вульгарным восклицаниям и отрывистым жестам. Но, хотя ничего
сколько-нибудь значительного он не говорил, никто бы не посмел назвать
этого человека скучным. Может быть, из-за его искренности. Он, видимо,
мало интересовался Парижем, который видел впервые (его краткое пребывание
здесь с женой в счет не шло), и на все новое, открывавшееся ему, смотрел
без малейшего удивления. Я бывал в Париже бесчисленное множество раз и
всегда заново испытывал трепет восторга. Проходя по его улицам, я
чувствовал себя счастливым искателем приключений. Стрикленд оставался
хладнокровным. Оглядываясь назад, я думаю, что он был слеп ко всему, кроме
тревожных видений своей души.
В кабачке, где было множество проституток, произошел нелепый инцидент.
Некоторые из этих девиц сидели с мужчинами, некоторые Друг с дружкой;
вскоре я заметил, что одна из них смотрит на нас. Встретившись взглядом со
Стриклендом, она улыбнулась. Он, по-моему, ее просто не заметил. Она
поднялась и вышла из зала, но тотчас же воротилась и, проходя мимо нас,
весьма учтиво попросила угостить ее чем-нибудь спиртным. Она подсела к
нашему столику, и я начал болтать с нею, отлично, впрочем, понимая, что
она интересуется Стриклендом, а не мной. Я пояснил, что он знает
по-французски лишь несколько слов. Она пыталась говорить с ним то знаками,
то на ломаном французском языке; ей казалось, что так он лучше поймет ее.
У нее в запасе было с десяток английских фраз. Она заставила меня
перевести ему то, что умела выразить только на своем родном языке, и
настойчиво потребовала, чтобы я перевел ей смысл его ответов. Он был в
хорошем расположении духа, его это немножко забавляло, но, в общем, он
явно оставался равнодушным.
- Вы, кажется, одержали победу, - засмеялся я.
- Польщенным себя не чувствую.
На его месте я был бы больше смущен и не так уж спокоен. У нее были
смеющиеся глаза и очаровательный рот. Она была молода. Я удивлялся: чем ее
пленил Стрикленд? Она не таила своих желаний, и мне пришлось перевести:
- Она хочет, чтобы вы пошли с нею.
- Я с ними не якшаюсь, - буркнул он.
Я постарался по мере сил смягчить его ответ. И так как мне казалось,
что нелюбезно с его стороны отклонять такое приглашение, то я объяснил его
отказ неимением денег.
- Но он мне нравится, - возразила она. - Скажите ему, что я пойду с ним
задаром.
Когда я это перевел, Стрикленд нетерпеливо пожал плечами.
- Скажите, пусть убирается к черту.
Вид Стрикленда был красноречивее слов, и девушка вдруг гордо вскинула
голову. Возможно, что она покраснела под своими румянами.
- Monsieur n'est pas poli [мсье неучтив (франц.)], - проговорила она,
вставая, и вышла из залы.
Я даже рассердился.
- Не понимаю, зачем вам понадобилось оскорблять ее. В конце концов она
отличила вас из многих.
- Меня тошнит от этих особ, - отрезал Стрикленд.
Я с любопытством посмотрел на него. Непритворное отвращение выражалось
на его лице, и тем не менее это было лицо грубого, чувственного человека.
Наверно, последнее и привлекло девушку.
- В Лондоне я мог иметь любую женщину, стоило мне только захотеть. Не
за этим я сюда приехал.
14
На обратном пути в Англию я много думал о Стрикленде и честно старался
упорядочить то, что мне предстояло сказать его жене. Я знал, что мой ответ
не удовлетворит ее, я и сам был недоволен собою. Стрикленд меня озадачил.
Я не понимал мотивов его поведения. На мой вопрос, когда у него впервые
зародилась мысль стать художником, он не мог или не пожелал ответить. Сам
же я тут ни до чего не мог додуматься. Правда, я пытался убедить себя, что
в его неповоротливом уме мало-помалу нарастало смутное чувство возмущения,
но эти домыслы разбивались о неопровержимый факт - он никогда не
высказывал недовольства однообразием своей жизни. Если Стрикленду до того
все опостылело, что он решил сделаться художником, лишь бы порвать с
докучными узами, - это было постижимо и довольно банально; но самое слово
"банальность" никак не вязалось со Стриклендом. Романтик в душе, я наконец
придумал версию, которая, правда, мне самому казалась притянутой за
волосы, но все же хоть что-то объясняла. В глубинах его души, говорил я
себе, заложен инстинкт творчества; приглушенный житейскими
обстоятельствами, он тем не менее неуклонно разрастался наподобие того,
как разрастается злокачественная опухоль в живой ткани, покуда не завладел
всем его существом и не принудил его к действию. Так кукушка кладет свое
яйцо в гнездо другой птицы, когда же та выкормит кукушонка, он выпихивает
своих сводных братьев, а под конец еще и разрушает гнездо, его приютившее.
Странно, что инстинкт творчества завладел этим скучным маклером, быть
может, на погибель ему и на горе его близким; но разве не более странно
то, как дух божий нисходил на людей богатых и могущественных, преследуя их
с неотступным упорством, покуда они, побежденные им, не отступались от
радостей жизни и женской любви во имя сурового монашества. Откровение
приходит под разными личинами, и по-разному люди на него отзываются.
Некоторым нужна жестокая встряска: так камень разлетается на куски от
ярости потока; с другими все совершается постепенно: так вода точит
камень. Стрикленда отличали прямота фанатика и свирепость апостола.
Но я хотел еще дознаться, возможно ли, чтобы страсть, которою он
одержим, была оправдана его произведениями. Когда я спросил, что думали
его сотоварищи по вечерней школе живописи в Лондоне о его работах, он
улыбнулся:
- Они думали, что я дурачусь.
- Вы и здесь посещаете какую-нибудь студию?
- Да. Этот зануда - я имею в виду нашего маэстро - сегодня утром, как
увидел мой рисунок, только брови поднял и прошествовал дальше.
Стрикленд фыркнул. Он отнюдь не был обескуражен. Мнение других его не
интересовало.
Из-за этого-то я всякий раз и становился в тупик, общаясь со
Стриклендом. Когда люди уверяют, будто они безразличны к тому, что о них
думают, они по большей части себя обманывают. Обычно они поступают, как им
вздумается, в надежде, что никто не прознает об их чудачествах, иногда же
они поступают вопреки мнению большинства, ибо их поддерживает признание
близких. Право же, нетрудно пренебрегать условностями света, если это
пренебрежение - условность, принятая в компании ваших приятелей. В таком
случае человек проникается преувеличенным уважением к своей особе. Он
удовлетворен собственной храбростью, не испытывая при этом малоприятного
чувства опасности. Но жажда признания - пожалуй, самый неистребимый
инстинкт цивилизованного человека. Никто так не спешит набросить на себя
покров респектабельности, как непотребная женщина, преследуемая злобой
оскорбленной добродетели. Я не верю людям, которые уверяют, что в грош не
ставят мнения окружающих. Это пустая бравада. По сути дела, они только не
страшатся упреков в мелких прегрешениях, убежденные, что никто о таковых
не прознает. Но здесь передо мною был человек, которого действительно
нимало не тревожило, что о нем думают: условности не имели над ним власти.
Он походил на борца, намазавшего тело жиром - никак его не ухватишь, - и
это давало ему свободу, граничившую со святотатством. Помнится, я сказал
ему:
- Если бы все поступали, как вы, мир не мог бы существовать.
- Чушь! Не всякий хочет поступать, как я. Большинству нравится все
делать, как люди.
Я пытался съязвить:
- Вы, видимо, отрицаете максиму: "Поступайте так, чтобы любой ваш
поступок мог быть возведен во всеобщее правило".
- Первый раз в жизни слышу! Чушь какая-то.
- Между тем это сказал Кант.
- А мне что. Чушь, и ничего больше.
Ну стоило ли взывать к совести такого человека? Все равно что стараться
увидеть свое изображение, не имея зеркала. Я полагаю, что совесть - это
страж, в каждом отдельном человеке охраняющий правила, которые общество
выработало для своей безопасности. Она - полицейский в наших сердцах,
поставленный, чтобы не дать нам нарушить закон. Шпион, засевший в главной
цитадели нашего "я". Человек так алчет признания, так безумно страшится,
что собратья осудят его, что сам торопится открыть ворота своему злейшему
врагу; и вот враг уже неотступно следит за ним, преданно отстаивая
интересы своего господина, в корне пресекает малейшее поползновение
человека отбиться от стада. И человек начинает верить, что благо общества
выше личного блага. Узы, привязывающие человека к человечеству, - очень
крепкие узы. Однажды уверовав, что есть интересы, которые выше его
собственных, он становится рабом этого своего убеждения, он возводит его
на престол и под конец, подобно царедворцу, раболепно склонившемуся под
королевским жезлом, что опустился на его плечо, еще гордится
чувствительностью своей совести. Он уже клеймит самыми жесткими словами
тех, что не признают этой власти, ибо теперь, будучи членом общества, он
сознает, что бессилен против них. Когда я понял, что Стрикленду и вправду
безразлично отношение, которое должны возбудить в людях его поступки, я с
ужасом отшатнулся от этого чудовища, утратившего человеческий облик.
На прощание он сказал мне следующее:
- Передайте Эми, чтобы она сюда не приезжала. Впрочем, я все равно
съеду с квартиры, и ей не удастся меня разыскать.
- Мне лично кажется, что ей следует бога благодарить за то, что она от
вас избавилась, - сказал я.
- Милый мой, я очень надеюсь, что вы ее заставите это понять. Впрочем,
женщины - народ бестолковый.
15
В Лондоне меня ожидала записка с настойчивым требованием явиться
вечером к миссис Стрикленд. У нее сидел полковник Мак-Эндрю с супругой,
старшей сестрой миссис Стрикленд. Сестры походили друг на друга, хотя у
миссис Мак-Эндрю, уже изрядно поблекшей, был такой воинственный вид,
словно она засунула себе в карман всю Британскую империю; вид, кстати
сказать, характерный для жен старших офицеров и обусловленный горделивым
сознанием принадлежности к высшей касте. Манеры у этой дамы были бойкие, а
ее благовоспитанности едва-едва хватало на то, чтобы вслух не высказывать
убеждения, что любой штатский - приказчик. Гвардейцев она тоже ненавидела,
считая зазнайками, а об их женах, забывающих отдавать визиты, даже и
говорить не желала. Платье на ней было дорогое и безвкусное.
Миссис Стрикленд явно нервничала.
- Итак, какие вести вы нам привезли? - спросила она.
- Я видел вашего мужа. Увы, он твердо решил не возвращаться. - Я
помолчал. - Он намерен заниматься живописью.
- Что вы хотите этим сказать? - вне себя от удивления крикнула миссис
Стрикленд.
- Неужели вы никогда не замечали этой его страсти?
- Он окончательно рехнулся! - воскликнул полковник.
Миссис Стрикленд нахмурила брови. Она рылась в своих воспоминаниях.
- Еще до того, как мы поженились, он иногда баловался красками. Но, бог
мой, что это была за мазня! Мы смеялись над ним. Такие люди, как он, не
созданы для искусства.
- Ах! Это же просто предлог! - вмешалась миссис Мак-Эндрю.
Миссис Стрикленд некоторое время сидела погруженная в свои мысли. Она
не знала, как понять мое сообщение. В гостиной уже был наведен порядок;
домовитость, видимо, возобладала в миссис Стрикленд над горем, и гостиная
больше не производила унылого впечатления меблированной комнаты, ожидающей
нового жильца, как в первый мой визит после катастрофы. Но, лучше узнав
Стрикленда в Париже, я уже не мог представить его себе в этой обстановке.
"Неужели им ни разу не бросилось в глаза, как все здесь ему не
соответствует?" - думал я.
- Но если он хотел стать художником, почему он молчал? - спросила
наконец миссис Стрикленд. - Кто-кто, а я бы уж сочувственно отнеслась к
такому влечению.
Миссис Мак-Эндрю поджала губы. Она, вероятно, всегда порицала сестру за
пристрастие к людям искусства и насмехалась над ее "культурными" друзьями.
Миссис Стрикленд продолжала:
- Ведь окажись у него хоть какой-то талант, я первая стала бы поощрять
его, пошла бы на любые жертвы. Вполне понятно, что я бы предпочла быть
женой художника, нежели биржевого маклера. Если бы не дети, я бы ничего не
боялась и в какой-нибудь жалкой студии в Челси жила бы не менее счастливо,
чем в этой квартире.
- Нет, милочка, ты выводишь меня из терпения! - воскликнула миссис
Мак-Эндрю. - Не хочешь же ты сказать, что поверила этой вздорной выдумке?
- Но я уверен, что это правда, - робко вставил я.
Она взглянула на меня с добродушным презрением.
- Мужчина в сорок лет не бросает своего дела, жену и детей для того,
чтобы стать художником, если тут не замешана женщина. Уж я-то знаю, что
какая-нибудь особа из вашего "артистического круга" вскружила ему голову.
Бледное лицо миссис Стрикленд внезапно залилось краской:
- Какова она из себя?
Я помедлил. Это будет как взрыв бомбы.
- С ним нет женщины.
Полковник Мак-Эндрю и его жена заявили, что они в это не верят, а
миссис Стрикленд вскочила с места.
- Вы хотите сказать, что ни разу не видели ее?
- Мне некого было видеть. Он там один.
- Что за вздор! - вскричала миссис Мак-Эндрю.
- Надо было мне ехать самому, - буркнул полковник. - Уж я-то бы живо о
ней разузнал.
- Жалею, что вы не взяли на себя труд съездить в Париж, - отвечал я не
без язвительности, - вы бы живо убедились, что все ваши предположения
ошибочны. Он не снимает апартаментов в шикарном отеле. Он живет в
крошечной, убогой комнатушке. И ушел он из дому не затем, чтобы вести
легкую жизнь. У него гроша нет за душой.
- Вы полагаете, что он совершил какой-нибудь проступок, о котором мы
ничего не знаем, и скрывается от полиции?
Такое предположение заронило луч надежды в их души, но я решительно
отверг его.
- Если бы это было так, зачем бы он стал давать адрес своему
компаньону, - колко возразил я. - Так или иначе, а в одном я уверен:
никакой женщины с ним нет. Он не влюблен и ни о чем подобном даже не
помышляет.
Настало молчание. Они обдумывали мои слова.
- Что ж, - прервала наконец молчание миссис Мак-Эндрю, - если то, что
вы говорите, правда, дело обстоит еще не так скверно, как я думала.
Миссис Стрикленд взглянула на нее, но ничего не сказала. Она была очень
бледна, и ее тонкие брови хмурились. Выражения ее лица я не понимал.
Миссис Мак-Эндрю продолжала:
- Значит, это просто каприз, который скоро пройдет.
- Вы должны поехать к нему, Эми, - заявил полковник. - Почему бы вам не
провести год в Париже? За детьми мы присмотрим. Я уверен, ему просто
наскучила однообразная жизнь, он быстро одумается, с удовольствием
вернется в Лондон, и все это будет предано забвению.
- Я бы не поехала, - вмешалась миссис Мак-Эндрю. - Лучше предоставить
ему полную свободу действий. Он вернется с поджатым хвостом и заживет
прежней жизнью. - Миссис Мак-Эндрю холодно взглянула на сестру. - Может
быть, ты не всегда умно вела себя с ним, Эми. Мужчины - фокусники, и с
ними надо уметь обходиться.
Миссис Мак-Эндрю, как и большинство женщин, считала, что мужчина -
негодяй, если он оставляет преданную и любящую жену, но что вина за его
поступок все же падает на нее. Le coeur a ses raisons que la raison ne
connait pas [сердце рассуждает по-своему, рассудком этого не понять
(франц.)].
Миссис Стрикленд медленно переводила взгляд с одного на другого.
- Он не вернется, - объявила она.
- Ах, милочка, вспомни, что тебе о нем сказали. Он привык к комфорту и
к тому, чтобы за ним ухаживали. Неужели ты думаешь, что он долго будет
довольствоваться убогой комнатушкой в захудалом отеле? Вдобавок у него нет
денег. Он должен вернуться.
- Покуда я считала, что он сбежал с какой-то женщиной, у меня еще
оставалась надежда. Я была уверена, что долго это не продлится. Она бы
смертельно надоела ему через три месяца. Но если он уехал не из-за
женщины, всему конец.
- Ну, это уж что-то слишком тонко, - заметил полковник, вкладывая в
последнее слово все свое презрение к столь штатским понятиям. - Он,
конечно, вернется, и Дороти совершенно права, от этой эскапады его не
убудет.
- Но я не хочу, чтобы он вернулся, - сказала миссис Стрикленд.
- Эми!
Приступ холодной злобы нашел на миссис Стрикленд. Она мертвенно
побледнела и заговорила быстро, с придыханием:
- Я могла бы простить, если бы он вдруг отчаянно влюбился в какую-то
женщину и бежал с нею. Это было бы естественно. Я бы его не винила. Я
считала бы, что его заставили бежать. Мужчины слабы, а женщины назойливы.
Но это - это совсем другое. Я его ненавижу. И уж теперь никогда не прощу.
Полковник Мак-Эндрю и его супруга принялись наперебой уговаривать ее.
Они были потрясены. Уверяли, что она сумасшедшая, отказывались понимать
ее. Миссис Стрикленд в отчаянии обратилась ко мне:
- Вы-то хоть меня понимаете?
- Не совсем. Вы хотите сказать, что могли бы простить его, если бы он
оставил вас ради другой женщины, но не ради отвлеченной идеи? Видимо, вы
полагаете, что в первом случае у вас есть возможность бороться, а во
втором вы бессильны?
Миссис Стрикленд бросила на меня не слишком дружелюбный взгляд, но
ничего не ответила. Возможно, что я попал в точку. Затем она продолжала
сиплым, дрожащим голосом:
- Я никогда не думала, что можно так ненавидеть человека, как я
ненавижу его. Я ведь тешила себя мыслью, что сколько бы это ни продлилось,
в конце концов он все же ко мне вернется. Я знала, что на смертном одре он
пошлет за мной, и была готова к этому; я бы ходила за ним как мать, и в
последнюю минуту сказала бы, что я всегда любила его и все-все ему
простила.
Я часто с недоумением замечал в женщинах страсть эффектно вести себя у
смертного одра тех, кого они любят. Временами мне даже казалось, что они
досадуют на долговечность близких, не позволяющую им разыграть красивую
сцену.
- Но теперь - теперь все кончено. Для меня он чужой человек. Пусть
умирает с голоду, одинокий, заброшенный, без единого друга, - меня это не
касается. Надеюсь, что его постигнет какая-нибудь страшная болезнь. Для
меня он больше не существует.
Тут я счел уместным передать ей слова Стрикленда.
- Если вы желаете развестись с ним, он готов сделать все, что для этого
потребуется.
- Зачем мне давать ему свободу?
- По-моему, он к ней и не стремится. Просто он думает, что вам так
будет удобнее.
Миссис Стрикленд нетерпеливо пожала плечами. Я был несколько
разочарован. В ту пору я предполагал в людях больше цельности, и
кровожадные инстинкты этого прелестного создания меня опечалили. Я не
понимал, сколь различны свойства, составляющие человеческий характер.
Теперь-то я знаю, что мелочность и широта, злоба и милосердие, ненависть и
любовь легко уживаются в душе человека.
"Сумею ли я найти слова, которые смягчили бы горькое чувство унижения,
терзающее миссис Стрикленд?" - думал я и решил попытаться.
- Мне временами кажется, что ваш муж не вполне отвечает за свои
поступки. По-моему, он уже не тот человек. Он одержим страстью, которая
помыкает им. Безраздельно предавшийся ей, он беспомощен, как муха в
паутине. Его точно околдовали. Тут поневоле вспомнишь загадочные рассказы
о том, как второе "я" вступает в человека и вытесняет первое. Душа -
непостоянная жительница тела и способна на таинственные превращения. В
старину сказали бы, что в Чарлза Стрикленда вселился дьявол.
Миссис Мак-Эндрю разгладила ладонью платье на коленях, золотые браслеты
скользнули вниз по ее руке.
- Все это, по-моему, пустые измышления, - заметила она кислым тоном. -
Я не отрицаю, что Эми чересчур полагалась на своего мужа. Будь она меньше
занята собственными делами, она бы уже сообразила, что происходит. Я
уверена, что Алек не мог бы годами носиться с каким-нибудь замыслом втайне
от меня.
Полковник уставился в пространство с видом самого добродетельного
человека на свете.
- Но Чарлз Стрикленд все равно бессердечное животное.
Миссис Мак-Эндрю бросила на меня строгий взгляд.
- Я могу вам точно сказать, почему он оставил жену: из эгоизма, и
только из эгоизма.
- Это, конечно, самое простое объяснение, - ответил я, про себя
подумав, что оно ничего не объясняет. Потом я поднялся, сославшись на
усталость, откланялся, и миссис Стрикленд не сделала попытки задержать
меня. Читать далее ...
***. Глава 1 Главы 2 - 5
http://lib.ru/INPROZ/MOEM/moon.txt Главы 11-15 Главы 16 - 20 Главы 21 - 25 Главы 26 - 30 Главы 31 - 35 Главы 36 - 40 Главы 41 - 45 ; Главы 46 - 49 Главы 50 - 54 Главы 55 - 58
***  *** 
***
***
***
|
