Главная » » Бои 009

03:11

Бои 009

***

Первый этаж избранного Лихаревым здания занимал роскошный
нэпманский магазин, на втором и третьем обитали люди, имевшие постоянный
и твердый доход, - модные писатели, театральные режиссеры и актеры,
популярные гинекологи и адвокаты. В этой, под номером "4" на белой
эмалевой табличке, прикрепленной к стеганной ромбами, блестящей, как
паюсная икра, обивке двери, проживал профессор международного права,
которому чем дальше, тем меньше нравилась советская жизнь.
Пусть и зарабатывал он более чем прилично, и авторитетом
пользовался, и лекции читать его приглашали в Институт красной
профессуры и в ЦК ВКП(б), знание закономерностей исторического развития
(не по Марксу, а вообще) подсказывало профессору, что из царства
большевиков надо бежать.
И чем скорее, тем лучше. Звоночков, извещающих о начавшемся
похолодании, было достаточно - высылка Троцкого, шахтинское дело,
процесс Промпартии, понятные для посвященных намеки на грядущее
свертывание нэпа и желательность сплошной коллективизации и
индустриализации.
Профессор заторопился.
Вначале он выхлопотал себе и семейству заграничные паспорта для
поездки на лечение в Германию, а потом исподволь начал распродавать
верным людям кое- какие ценности, которые невозможно было легально
вывезти из СССР.
Тогда он и попал в поле зрения Лихарева.
Валентин, как сказано, был человек гуманный и ничего не имел против
профессора. Он ему даже сочувствовал. Но и свои интересы ценил
достаточно высоко. Раз уж квартиросъемщик все равно съезжает, что
называется, "с концами", так зачем же допускать, чтобы комфортабельно
обставленное помещение с любовно подобранной коллекционной мебелью XIX и
даже XVIII веков, подлинными картинами известных мастеров, китайским
фарфором и нефритом досталось неизвестно кому. Впрочем - известно.
В первых числах августа 1928 года Лихарев узнал, что профессор
получил наконец загранпаспорта и выкупил билеты на берлинский экспресс.
Но еще не успел продать мебель, библиотеку и большую часть коллекции.
Время пришло.
Дождавшись, когда хозяева по последним неотложным делам покинули
квартиру (домработницу и кухарку рассчитали еще раньше), Валентин
взбежал - вверх по широкой чугунной лестнице. После уличной жары в
подъезде было сумрачно и тихо. Сквозь высокие витражи на пол падали
пятна разноцветного света.
Оглядевшись на всякий случай, прислушавшись, сто спускается ли кто
сверху, Лихарев меньше чем за минуту открыл универсальной отмычкой оба
достаточно хитрых, рассчитанных на нынешние неспокойные времена замка.
Вошел.
Толстое, в четыре пальца, полотнище, обитое вдобавок войлоком и
кожей, бесшумно затворялось, надежно отсекая от превратностей и
треволнений внешнего мира.
Приятные запахи богатого и культурного жилья, мозаичный паркет,
лепнина потолков, стены, обтянутые штофной тканью, а не бумажными
обоями, - все сейчас радовало сердце Валентина. Жить здесь будет
наверняка приятно.
Он обошел все помещения квартиры, тщательно их осматривая. Если
называть происходящее своими словами - попросту грамотно обыскал.
Кроме четырех уже упакованных хозяевами чемоданов, он нашел еще два
пустых и сложил в них то, что никому, кроме членов семьи, было
неинтересно, а для них представляло ценность, большую, может быть, чем
обычное имущество, - альбомы фотографий, дневники, письма, детские
игрушки и тому подобное. Если они намеревались собрать все это позже -
Лихарев им помог. Если решили оставить за ненадобностью - пусть сами и
выбрасывают. Его совесть будет чиста,
Все шесть чемоданов он вынес в прихожую и рядком поставил у боковой
стенки. Внимательно на них посмотрел и, будто это имело какое- то
значение, передвинул на полметра в сторону.
Теперь оставалось совершить простую, хотя достаточно необычную для
этого места и времени процедуру.
Из принесенного с собой саквояжа Лихарев извлек не на Земле
изготовленный шарообразный предмет или скорее прибор в темно-оливковый,
слегка поблескивающей оболочке. Штепсельным шнуром подключил его к
электророзетке. Сдвинув потайную защелку в районе экватора, разнял на
две половины и начал колдовать над рядом серебристых сенсорных полей,
посматривая то на свои наручные часы, тона мигающие разноцветные секторы
нескольких овальных циферблатов.
Очевидно, добившись желаемого сочетания параметров, саде раз
взглянул на золотой лонжиновский хронометр, словно проверяя, пришло ли
время, и нажал наконец длинную, испещренную значками неизвестного
алфавита, тангету в середине "шара".
На первый взгляд ничего не произошло. На второй и на третий - тоже.
Все та же приятная тишина царила комнатах, так же падали на паркет лучи
солнца сквозь щели в задернутых по случаю августовской жары портьерах.
Только, если быть уж очень внимательным, исчезли хозяйские чемоданы
из прихожей. Это, очевидно, и было для Валентина самым главным.
Он уселся в глубокое кожаное кресло в гостиной, напротив
прекрасного кабинетного рояля, без которого немыслим был до революции
более-менее приличный дом, вытянул ноги в надраенных уличным
чистильщиком до синих искр сапогах, уже слегка подернутых летней пылью,
закурил взятую из коробки на столе профессорскую папиросу.
"Нет, - подумал он, и далеко уже не в первый раз, - жить ив
эсэсэсэрии можно, если знаешь - как. Люди - они умеют устроить для себя
индивидуальный комфорта самых нечеловеческих обстоятельствах". И даже
ему самому не совсем понятно было, гордится ли товарищ Лихарев своей
принадлежностью к человеческому роду или дает беспристрастную оценку
тем, среди кого вынужден работать.
Потом он свернул "шар" и спрятал его в резной и громадный, как
Кельнский собор, платяной шкаф. Вышел в прихожую, извлек из кармана
портсигар, надавил кнопку замка... Доля секунды, а может, и меньше, и
теперь уже вся обстановка квартиры пропала, лишь чемоданы сиротливо
стояли на сверкающем, без единой пылинки полу.
Даже пыль осталась там, в ином пространстве. Аппаратура работала
пусть немного формально, но четко.
Валентин удовлетворенно кивнул, вновь щелкнул густо-синей,
наверняка - сапфировой кнопкой портсигара и вышел на лестницу,
переместившись из параллельной реальности в исходную, отличающуюся всего
на один квант времени и на одно- единственное значащее событие.
Хозяин же, вернувшись домой, с глубочайшим изумлением увидел, что
его квартира совершенно, абсолютно пуста. Если не считать стоящих
посреди прихожей чемоданов. Четырех собранных лично и еще двух -
неизвестно кем. Но больше - ничего. Ни мебели, ни ковров, ни библиотеки
в десять тысяч томов. Даже штор на дверях и окнах, посуды на кухне, мыла
в ванной комнате - и того не было. Немыслимо! Невероятно!
Однако и ограблением посчитать случившееся было невозможно. Как раз
все наиболее ценные и портативные вещи, включая палисандровый ларец с
бриллиантами жены, коллекцию золотых часов с дарственными надписями,
фамильное серебро с монограммами, заблаговременно уложенные в кофр,
остались на месте. И не слишком ценные в рыночном смысле, но важные для
фамильной памяти - тоже!
Нормальные воры взяли бы как раз чемоданы. А прочее имущество - его
жена пяти грузовиках нужно было вывозить.
Профессор, естественно, немедленно помчался на извозчике в ГПУ -
благо недалеко, поднял там ужасный скандал, метнулся в ЦК, в МГК - у
него везде были друзья и покровители (иначе черта с два он получил бы
загранпаспорта на всю семью в такое время).
Ну и что? Конечно, прислали бригаду следователей, те опрашивали
соседей, снимали отпечатки пальцев. Но как невозможно было представить,
чтобы за четыре часа, пока отсутствовали дома профессор и его домочадцы,
кто-то вывез пять комнат обстановки (как? на чем? и без шума? А сколько
шума способны произвести грузчики и ломовики, таскающие по лестницам
тяжеленные шкафы, столы и диваны, каждый знает), так и доказать обратное
- ничего не украдено, и вам это только померещилось, товарищ профессор,
- тоже оказалось невозможным, поэтому стороны постепенно пришли к
консенсусу.
Из специальных фондов потерпевшему выплатили недурную компенсацию,
заручившись словом джентльмена, что он об этом на Западе трепаться не
станет, а если станет, то способы прекратить провокационную болтовню
имеются в изобилии. Во избежание дальнейших недоразумений чекисты
проводили профессора с семьей на вокзал казенным транспортом, снабдили
бумажкой, гарантирующей от таможенного досмотра в Негорелом, и дружно
постарались забыть о случившемся. Словно о стыдной неловкости,
приключившейся с уважаемым человеком в приличном обществе.
А на другой или третий день странную квартиру заселили двумя
дюжинами жильцов. По нормальному советскому стандарту - комнату на
семью. А сколько вас там, как вы обойдетесь одним унитазом годной ванной
на всех - ваши проблемы. В Центральные бани вон ходите, в ванне же
огурцы хорошо солить. И никому не обидно.
Однако и Лихарев устроился жить в ней же, не испытывая ни малейшего
неудобства от такого малоприятного, по любым меркам, соседства. Он
просто жил чуть-чуть впереди своих соседей.
Совершенно так, как пассажир мягкого купе тронувшегося от станции
поезда.
Пусть еще три человека имели билеты на остальные места, но они
подбежали к перрону чуть позже прощального гудка и увидели лишь красный
фонарь последнего вагона.
И все! Если угодно - садитесь в дрезину и догоняйте. По рельсам.
Упретесь, если довезет, в буфера последнего вагона, но и не более. Ни
слева ни справа вы его не обгоните. Так и будете ехать до бесконечности
след в след.
Не до бесконечности, а до первой остановки, только вот когда она
будет - решать не вам!
Если очень нужно, можно даже попытаться проникнуть в оплаченный
вагон. Но тут требуется особое умение, или, выражаясь научным языком,
способность преодолевать границы гомологичных, но не аналогичных
пространств. А также ключ.
У Валентина он был. Внутри золотого портсигара.
Имелось лишь одно, незначительное, впрочем, неудобство. Пересекая
дверной проем, а вместе с ним и границу синхронных реальностей, он
рисковал столкнуться с кем-то одновременно выходящим из квартиры или
входящим в нее.
Не опасно, но зачем же привлекать излишнее внимание даже в таких
мелочах? На этот случай он оборудовал над дверью чувствительный
масс-детектор и выходил, когда ни на площадке, ни на лестницах не было
никого. За минувшие десять лет ни одного прокола, слава Богу, не
случилось.

***

===

ГЛАВА 11

Что-то мешало Шестакову окончательно и просто принять, очевидное
вроде бы решение. С одной стороны, мысль пришла в голову легко и просто,
никаких разумных доводов "против" он привести не мог. Более того - эта
идея вызывала у него нечто вроде радости и веселой злобы - мол еще раз,
и как следует, отомщу ненавистному сталинскому режиму.
Но с другой - вся его советская, большевистская сущность
протестовала. Не так просто было избавиться не от убеждений даже, а от
проникшего до мозга костей инстинкт единомыслия.
Нельзя, никак позволить себе даже думать о чем-то, расходящемся с
партий, а уж тем более - действовать во вред ей. Даже. убийство
сотрудников - НКВД казалось меньшим грехом. Это - дело привычное.
Человек - винтик. Сегодня он нужен, завтра - нет. Можно
экспроприировать, отправить в ссылку, приговорить к десяти годам ил
расстрелу, как потребуется. Еще Ленин говорил - нравственно только то,
что полезно делу партии. Соответственно - все остальное безнравственно.
А сейчас ой собрался посягнуть на самое святое. На "народные
деньги". Хотя никакими народными в буквальном смысле этого слова, они
давно ужи не были, поскольку народ никакого влияния на них не имел и
пользы ему, народу, от них тоже не было никакой.
Предназначались они для финансирования, республиканского
правительства Испании, еще конкретнее - для закупок во Франции и других
европейских странах оружия и снаряжения интербригад. Не все возможно
доставлять на Иберийский полуостров пароходами из Одессы, прорывая
блокаду, дай в пропагандистском плане гораздо приличнее было вооружать
прибывающих со всех концов света добровольцев винтовками, пулеметами и
прочей техникой производства нейтральных стран, а еще лучше - немецкой и
итальянской.
В отличие от Гитлера и Муссолини, Сталин отчего-то стеснялся
открыто признать свое участие в чужой гражданской войне.
А Шестакову в числе прочих, ему неизвестных, лиц, было поручено
данную акцию обеспечивать. То есть наладить целую сеть по материальному
обеспечению войны. Для чего нарком и получил приказ открыть на свое имя
в специальном доверенном банке особый счет, распоряжаться которым мог
исключительно он сам по особым каналам.
И если бы он смог сейчас попасть в Европу...
Но в ближайшие дни и даже недели это невозможно, а позже... Нарком
испытывал обоснованное опасение, что каким-то образом НКВД, НКИД,
Наркомфин, еще какое-нибудь ведомство сумеет эти счета блокировать,
способы у них наверняка есть. Должны быть. Невозможно же допустить, что
он действовал на самом деле бесконтрольно и все его связи не
отслеживались.
Тогда возникает вопрос: каким образом можно своих нынешних врагов
опередить?
Хорошо, что Власьев не настаивал, не добивался ответа, какой такой
способ решить финансовую проблему известен бывшему юнкеру и теперь уже
бывшему наркому.

Шестаков выбрал момент, уединился с женой, когда уложили спать
сыновей после обеда.
Поделился с ней своими сомнениями. Зоя рассмеялась даже не зло, а
издевательски. Как, кажется, смеялась в одной из своих театральных
ролей.
И напомнила ему заголовок одной из глав романа Новикова-Прибоя
"Цусима", которую не так давно оба прочли.
- "Перед врагами герой, а на свободе растерялся". Помнишь, о чем
сказано? Так что не надо передо мной нюни распускать. Все равно не
поверю и не посочувствую. Или ты думаешь когда-нибудь где-то оправдаться
этими вот словами? Простите, дорогие товарищи, ошибся немного, а
вообще-то я ваш верный слуга до гроба.
Брось, Гриша, не заставляй в себе разочаровываться. Пошли - так до
конца. За границу - значит, заграницу. Не выйдет - не выйдет. А назад
возврата нет, хоть ты сейчас на ближайшей осине повесишься. Как
правоверный китаец, чтобы посильнее унизить своего врага...
И повернула разговор совсем на другое. Что она думала, он совсем
уже перестал быть мужчиной не только в нравственном, но и в известном
смысле. Но лишь за сутки ему удалось опровергнуть сразу оба ее мнения. И
это радует. Она надеется, события минувшей ночи отнюдь не случайный
эксцесс, а лишь начало новой жизни.
Наркому тоже так казалось, он только не сказал, что ночью с ним
была совсем другая женщина.
Еще - он не сказал и ей о совершенно авантюрном, невероятном для
любого здравомыслящего субъекта, но при здравом размышлении вполне
осуществимом плане.
Но заодно Шестаков понимал - реализовать возникший замысел возможно
только в том качестве, что проявилось у него всего лишь вчера. Лишь бы
эти неожиданные черты личности в нем сохранились, а не исчезли так же
внезапно, как пришли, сменившись жестокой депрессией и вытекающей из нее
потерей упругой и жесткой воли.
Темнело в конце января в этих широтах и вообще-то рано, а уж под
покровом низких, цепляющихся за верхушки деревьев туч и плотно
заполнившего пространство между землей и тучами, горизонтально летящего
снега серые сумерки стали сгущаться вскоре после полудня.
Они втроем сидели в рабочем кабинете Власьева перед полуоткрытой
дверцей голландки, а ребята в соседней комнате увлеченно листали толстые
книги. Старший - "Землю и людей" Элизы Реклю" а младший - Брема с
цветными литографическими картинками.
- Я уже говорил, что за годы своего уединенного житья подумал все
возножные варианты будущей судьбы. Вы даже не представляете, как хорошо
думается в одиночестве, которое длится второй десяток лет подряд. Мне
даже как-то неприятно сознавать, что оно, похоже, закончилось" Ожидание
вообще лучше исполнения желаний, вы замечали?
Шестаков заметил другое: Власов был все-таки слишком, утомительно
разговорчив.
Что, впрочем, не удивительно. По причине того же уединения. Нарком
мог представить, как, бродя по лесу или занимаясь научными изысканиями,
старый приятель разговаривает вслух с собой.
- И я не сомневался отчего-то, что подобный день когда-нибудь
придет. Вот он и пришел. Я ведь непрерывно изобретал, нет, точнее -
строил грядущей войны с Советской властью. До деталей продумывая
собственное поведение, самые невероятные повороты судьбы и политические
коллизии... Нет-нет, не думайте, что я повредился в уме. Я не пикейный
жилет и не... Я скорее уподобился отставному полководцу, который
переигрывает в уме минувшие кампании и пытается подготовиться к
грядущим. В надежде, что его, как Суворова, вдруг вызовут из Тульчина. А
ему, заметьте, тогда было уже шестьдесят восемь лет, на двадцать больше,
чем мне сейчас...
- Значит, ваш Сен-Готард еще впереди, - усмехнулся Шестаков.
- На что и надеюсь, - без тени иронии ответил Власьев.- Остается
реализовать один из подходящих сценариев. У вас какие документы при себе
имеются?
- Как какие? Все положенные нормальному советскому человеку. Дома
ничего не оставили. Паспорта, профсоюзные книжки, у меня еще партбилет,
удостоверения наркома, члена ЦК, депутата Верховного Совета, орденские
книжки... - ответил Шестаков.
- Можете бросить их прямо сюда, - указал Власьев на бьющееся за
чугунной створкой алое пламя. - Только вы, Григорий. Зоя может свои
оставить...
- Тем более что паспорт у меня на девичью фамилию, я ее не
меняла... - сказала жена.
- Очень хорошо. Как фамилия-то, если не секрет?
- Какой секрет? Пашкова... - 3оя похоже, слегка даже обиделась.
Нашелся человек, который ее не знает. Ее, чьи фотооткрытки продаются в
любом киоске.
Власьев прикрыл глаза, задумался о чем-то, шевеля губами.
- Неплохо. Даже вполне удачно. Я, видите ли, на эту тему тоже
размышлял. А поскольку и химией достаточно занимался с времен военной
службы - минеры все химики, как вам известно, -то безукоризненный
способ спецчернила из документов вытравлять изыскал. Не целиком, чтобы в
глаза не бросалось, а местами. Из вашей фамилии, например, без всяких
усилий можно несколько сделать. Непохожих и вполне благозвучных. Вот,
например: Танукович. Или - Гвацикадзе.
У нескольких букв одни штришки убрать, другие подрисовать - и все.
Вы, Григорий Петрович, инженер, черчение изучали, вам труда не составит
аккуратненько дорисовать в смытых местах, а остальное я на себя беру...

Шестаков прикинул - да, из выписанной щеголеватым писарским
почерком фамилии жены те, что назвал Власьев, сделать можно вполне. И
еще кое-какие.
Это ему понравилось. Авантюра начинала приобретать черты
реальности.
- А мой паспорт почему не годится?
- По ряду причин. Первая - фамилия для переделки менее удачная.
Второе - уж на вас-то установка будет дана в полной мере. Искать будут
не только по фамилии, но и по номерам документов, и еще по каким-то
тонкостям, мне неизвестным. Уверен, что, вводя паспортную систему,
большевики все предусмотрели. Для членов правительства и надежных
партийцев - одни номера и серии, для простых обывателей - другие, для
классово чуждых, лишенцев и освобожденных из тюрем - третьи...
Возможно, и еще какие-то фокусы имеются. Зачем же лишний раз
рисковать? Вот чекистские удостоверения мы время от времени использовать
можем, но отнюдь не систематически. А пока попробуем мою методику...
Шестаков с интересом наблюдал за манипуляциями своего командира.
Власьев выставил из шкафчика на стол несколько пузырьков с
жидкостями разного цвета, с помощью пипетки создал в чашке Петри некую
смесь, распространившую в комнате запахи аммиака, хлора, чего-то еще, не
менее резкого и противного. Вдел под правую бровь часовую лупу, протянул
руку уверенным движением, и Зоя, успевшая убегать в соседнюю комнату,
вложила в нее свой паспорт.
Власьев обмакнул в чашку заостренную спичку, обмотанную тщательно
расправленным клочком ваты, и приступил...
Не более чем через десять минут он помахал паспортом в воздухе,
подул на него и показал наркому:
- Прошу. Теперь ваша очередь. Вот тушь, вот бумага, попрактикуйтесь
на черновике - и вперед. Только постарайтесь, чтобы с одного раза
получилось. Второй раз бумага не выдержит, разводы пойдут, и сетка
нарушится...
Вырисовывая штрихи и линии на зеленовато-серой странице паспорта,
Шестаков думал, что, судя по уверенности действий Власьева, он далеко не
первый раз занимается подобным делом.
Отчего бы и нет? Начиная с двадцать восьмого года спрос на такого
рода услуги постоянно рос. Спасающимся от коллективизации "кулакам",
"лишенцам", беглецам из мест ссылок и высылок, многим другим категориям
граждан страны, "где так вольно дышит человек", грамотно подправленные
документы были если и не дороже жизни, то равноценны с нею. Удивительно
только, что до сих пор его никто не выдал.
Значит, скорее всего ни один из владельцев выправленных им
документов до сих пор не попался. Это обнадеживало...
- Ну вот, пожалуйста... - Он с облегчением выдохнул воздух, который
непроизвольно задерживал в груди во время работы. - Теперь ты у нас
чистокровная полька, Танукович Зося Стефановна. Не уверен, что такие
фамилии есть на самом деле, но при проверке на вокзале, думаю, сойдет.
Главное - даже отдаленно исходную не напоминает. Вы гений, Николай
Александрович!
- Чего там, - заулыбался довольный похвалой Власьев. - Не самый
сложный вариант. Еще над вашими чекистскими документами помозгуем. Там
тоже интересные решения просматриваются... Исключительно в рассуждении
чистого искусства.
- Постойте, - сказала вдруг Зоя. - А прописка? Тут тоже нужно
что-то сделать. Наш адрес слишком известен. Какая-то провинциальная
племянница и прописана в правительственном доме в Москве. Любой
милиционер этот адрес наизусть знает.
- Столичный милиционер, - уточнил Власьев. - А уездные и в
областном центре, как главная улица называется, вряд ли помнят, -
пренебрежительно махнул рукой Власьев. - Можем просто номер дома
изменить одним штришком, а можем и улицу, чтобы даже отдаленных
ассоциаций у поверяльщиков не возникло. А хотите, из Москвы разом Минск
сделаем? Тоже не слишком сложно. Но это все пустяки. Думать нужно о
моментах стратегического значения...
- Что вы имеете в виду? - искренне не понял хода мыслей товарища
Шестаков.
- Как же? Мы ведь условились, что объявляем войну совдепии.
Поэтому, э-э, должна быть стратегическая цель, пусть не войны, пусть
хотя бы кампании. Можете таковую назвать?
- Нет, - честно признался Шестаков. Отчетливо потянуло бредом.
Возможно, Власьев на самом деле повредился от одиночества и навязчивых
пятнадцатилетних мыслей.
А что? Вполне вероятно. Капитан Гаттерас, например... Иные
известные в истории параноики и маньяки. Все поначалу, как правило,
производят наилучшее впечатление глубиной знания предмета и
целеустремленностью и лишь потом...

Его мысли прервал добродушный и вполне нормальный, без надрыва и
повизгивания, смех.
- Вот-вот. У вас все прямо на лице написано. А я ведь далеко не
псих, прошу заметить. И о нашей стратегической цели пока что понятие
имею ничуть не большее, чем вы. Но она ведь должна быть, согласитесь,
иначе... Ну, кто мы тогда, если иначе?
Либо и вправду сумасшедшие, замахнувшиеся на колосса - Советскую
державу, либо - банальные бандиты, начавшие с убийства сотрудников
государственной тайной полиции и замышляющие новые, не менее гнусные
преступления. Разве не так? Деньги раздобыть, за границу сбежать, это
что, цель, ради которой жить и умирать стоит? Беглец он и есть беглец,
тварь дрожащая...
Шестаков не нашелся что ответить: Ему требовалось какое-то время,
чтобы обдумать слова Власьева. Рациональное зерно в них было,
безусловно, но как его вылущить? Слава богу, спешить пока некуда.
Поужинать как следует, выпить, разумеется, поговорить - не всерьез, а на
какие-нибудь отвлеченные темы... Потом поспать, долго-долго,
компенсировать бессонные годы. Завтра видно будет. Утро вечера... и так
далее.

***

Поспать... Утренние мысли опять вернулись. Спать ведь придется не
одному. Он посмотрел на жену, стараясь вернуть ночное впечатление. Как
бы совершенно свежим взглядом. Да, очаровательная женщина, от которой
пол-Москвы без ума, которая в роли принцессы Турандот, говорят,
превзошла саму...
Или тут другое? Ему опять начало казаться, что с ним происходит
странное. Что он - не совсем он, а во многом другой человек. Он получил
способность видеть Зою с тем же чувством, что испытывал, глядя на
посторонних красивых женщин.
В принципе известно, что у Них там находится под платьем и прочим,
но мысль увидеть наяву обнаженной именно ее - волнует.

***

Источники :

https://topreading.net/bookread/107021-vasilii-zvyagincev-boi-mestnogo-znacheniya

https://mybook.ru/author/vasilij-zvyagincev/boi-mestnogo-znacheniya/read/

https://fb2.top/boi-mestnogo-znacheniya-237468/read

https://4italka.site/fantastika/alternativnaya_istoriya/306297/fulltext.htm

https://fantlab.ru/work9779

https://fantlab.ru/autor251

***

Василий Звягинцев

Страна:	Россия
Родился:	21 ноября 1944 г.
Умер:	30 апреля 2016 г.

Жанры:

Фантастика

100%

Родился Василий Дмитриевич Звягинцев в Грозном (21 ноября 1944), окончил Ставропольский медицинский институт, работал врачом «Скорой помощи», служил военным врачом на Сахалине. По возвращению в Ставрополь 10 лет провёл на комсомольской и профсоюзной работе, в политорганах МВД. Печататься начал с 1987 г. Первая публикация — «Уик-энд на берегу» (1987). Лауреат премий «Интерпресскон» и «Аэлита» за роман «Одиссей покидает Итаку». Жил в Ставрополе.

Василий Звягинцев, по мнению многих любителей научной фантастики, является одним из лучших российских писателей этого жанра. Самым большим (и в принципе единственным) трудом В. Звягинцева стал роман-эпопея «Одиссей покидает Итаку», который по достоинству оценили не только читатели, но и критики. Роман состоит из двадцати одной книги, каждая из которых по-своему связана с остальными. При этом можно читать любую книгу, как отдельное произведение (роман), хотя, безусловно, лучше соблюдать хронологическую последовательность, чтобы ориентироваться в героях и в том, что ими движет.

В 1993 г. за эпопею «Одиссей покидает Итаку» Василий Звягинцев был удостоен сразу 4-х престижных литературных премий — «Аэлита», «Интерпресскон», и специальной международной

Примечание к биографии:

Интервью с читателями на сайте Лаборатории Фантастики в 2012 году.

Сайты и ссылки:

itaka.n43.pw (официальный сайт)

===

***

Слушать - https://ae-books.online/istoriya/istoricheskaya-fantastika/18963-book/

https://ae-books.online/istoriya/istoricheskaya-fantastika/18963-book/

***

---

***

Словарь Батлерианского джихада

ПРИЛОЖЕНИЕ - Крестовый поход...

ПОСЛЕСЛОВИЕ. Дом Атрейдесов.

Краткая хронология «Дюны»

***

---

Фотоистория в папках № 1

002 ВРЕМЕНА ГОДА

003 Шахматы

004 ФОТОГРАФИИ МОИХ ДРУЗЕЙ

005 ПРИРОДА

006 ЖИВОПИСЬ

007 ТЕКСТЫ. КНИГИ

008 Фото из ИНТЕРНЕТА

009 На Я.Ру с... 10 августа 2009 года

Страницы на Яндекс Фотках от Сергея 001

---

***

РОМАН В ПИСЬМАХ. А.С. Пушкин

...

Вообрази мое изумление, когда узнала я про <?> твой отъезд в деревню. Увидев княжну Ольгу одну, я думала, что ты нездорова, и не хотела поверить ее словам. На другой день получаю твое письмо. Поздравляю тебя, мой ангел, с новым образом жизни. Радуюсь, что он тебе понравился. Твои жалобы о прежнем твоем положении меня тронули до слез, но показались мне слишком горькими. Как можешь ты сравнивать себя с воспитанницами и demois<elles> de c<ompag>nie? Все знают, что Ольгин отец был всем обязан твоему и что дружба их была столь же священна, как самое близкое родство. Ты казалось была довольна своей судьбою. Никогда не предполагала я в тебе столько раздражительности. Признайся: нет ли другой, тайной причины твоему поспешному отъезду. Я подозреваю... но ты со мною скромничаешь, - и я боюсь рассердить тебя заочно своими догадками.
Что сказать тебе про Петербург? Мы еще на даче, но почти все уже разъехались. Балы начнутся недели через две. Погода прекрасная. Я гуляю очень много. На днях обедал<и> у нас гости, - один из них спрашивал, имею ли о тебе известия. Он сказал, что твое отсутствие на балах заметно, как порванная струна в форте-piano - и я совершенно с ним согласна. Я вс° надеюсь, что этот припадок мизантропии будет не продолжителен. Возвратись, мой ангел; а то нынешней зимою мне не с кем будет разделять моих невинных наблюдений, и некому будет передавать эпиграмм моего сердца. Прости, моя милая, - подумай и одумайся.

Крестовский остров.

***

ПИР ВО ВРЕМЯ ЧУМЫ. А.С. Пушкин

***