14:35 Дмитрий Панов. Русские на снегу. Страница шестая. В кровавой круговерти. 031 | |
Эта боевая потеря резанула по сердцу. Когда я вывел эскадрилью с поля боя и повел на свой аэродром, по почерку полета летчиков сразу определил, что мы потеряли Власа Куприянчика: смелого, дерзкого парня, человека из храброго десятка. Так и не сумел я уговорить Власа быть поосторожнее. Наши перепалки порой доходили до его намеков, что, мол, комиссар трусит. А я был просто постарше его возрастом, имел китайский боевой опыт, который спасал меня всю войну, и чувствовал, что эта война будет долгой, и горячиться, воюя с немцем — дело бесполезное. Влас Куприянчик был нашей третьей боевой потерей с начала войны. Он был родом из Белоруссии. Перед самой войной Влас женился и у него родился сынишка. Наша дикость проявляется во всем и до сих пор. В середине 80-х годов после одного из моих выступлений по телевидению в 85 киевскую школу, которая организовывала телевизионную передачу и шефствовала над нашим 43 истребительно-авиационным полком, обратился сын Власа Куприянчика. В одном из классов школы мы с ним встретились: зрелым мужчиной, крупным, в очках, солидной наружности. Я рассказал ему об отце — он протирал очки платком. Выяснилось, что жена Власа, Оксана, умерла в эвакуации. Его вырастила бабушка — мать матери. Сейчас он главный инженер крупного научно-исследовательского института, что возле станции метро «Левобережная». Да вот беда, приходится ездить в Киев из Василькова. Уже много лет не может получить хотя бы комнату в Киеве. Заикаться о том, что отец геройски погиб при обороне Киева, как-то не с руки. Да и бесполезно. Мне самому приходилось не раз наблюдать, как упоминание о заслугах ветеранов не вызывает ничего, кроме ворчания и желания от них отмахнуться. Конечно, сделала свое дело и навязчивая официальная пропаганда, вызывавшая у людей буквально аллергию на слово «ветеран», которых кое-кто издевательски называет «ветеринарами». Все навязчивое, чрезмерное, а именно таким было проведение праздничных шоу с толпами солидных одних и тех же людей при орденах, где было совершенно очевидно, что их позвали сегодня для произнесения речей, а завтра о них забудут, вызывает пресыщение. Многих раздражали ничтожные, в общем-то, льготы ветеранов, в нашей истощенной милитаристской горячкой бедной стране. Кое-где ветераны за скромную мзду пристроились без очереди брать железнодорожные билеты, компрометируя нас всех. Кое-где «ветераном» был толстожопый тыловик или отсидевшийся трус, а солдат фронтовик загибался с голода. Не лучшей рекламой был долгие годы и «главный ветеран» страны — маршал Леня Брежнев, из старческого слабоумия увесивший себя наградами, как молодой солдат значками. Все это так. Но, к сожалению, сказывается и дикость нашего народа, привычка не дорожить самоценностью человеческой личности. Привык наш народ, что поколения уходят с лица нашей земли, как морские волны с прибрежного песка, не оставляя воспоминаний. Были люди — совершали подвиги, ну и Бог с ними. Вроде бы так получается. Особенно сейчас, когда под пересмотр исторических доктрин попала и война. Пожалуй, самое грустное не то, что люди забывают и не хотят слышать о славных делах предков, а то, что они внутренне как бы соглашаются, что и их собственные дела будут преданы забвению, а значит, можно вести себя на этой земле как-нибудь. Человек гораздо хуже «причесан» внутренне, морально, когда не оглядывается на предков, не думает о потомках и не смотрятся в зеркало вечности. Помпезными празднествами истинной культуры не заменишь. Итак, Влас погиб, а война катилась дальше. 31 июля 1941 года мы наносили штурмовой удар по колонне живой силы противника в районе Вита Поштовая. Боевую группу снова вел Вася Шишкин. По шоссейной дороге передвигались колонны солдат, и двигались автомашины. Мы появились совершенно внезапно для врага на малой высоте. Сразу же открыли огонь реактивными снарядами и подожгли 14 автомашин. Немецкие солдаты повыскакивали из них и ложились в дорожных кюветах и складках местности. Мы еще долго кружили над полем боя, поливая их пулеметным огнем. В этом бою особенно отличились младший лейтенант Бондарь и лейтенант А. Н. Романов, уничтожившие по две бортовые автомашины немцев. По нашим подсчетам, до двадцати солдат противника оставил навечно на украинской земле Вася Шишкин, летавший буквально над самыми кюветами, посылая на врага струи пулеметного огня. В этом бою мы впервые познакомились с тактикой немецких истребителей, которые, взлетая четверками с нашего васильковского аэродрома, барражировали над своими войсками и подоспели к моменту нашей штурмовки. Как щука на теплом азовском мелководье затесывается в стаю молодого судака и, подобрав момент, хватает рыбеху, так в наш боевой строй затесались «Мессера». Эта тактика — тихонько пристроиться, не будучи сразу обнаруженным в горячке, наметить жертву и внезапно срезать ее пушечным огнем, часто приносила немецким летчикам успех на малой высоте. Когда же мы ходили на большой высоте, то немцы нередко применяли другую тактику: шли над самой землей, почти сливаясь с ней своей пятнистой раскраской, затем, выбрав себе объект и определив маршрут нашего барражирования, атаковали из нижней задней полусферы на большой скорости длинной пушечной очередью — в 20–30 снарядов. А иной раз «Мессер» уходил в сторону, набирал высоту с превышением на 1000 метров над нашей барражировавшей группой, потом подбирался поближе, маскируясь облаками, разгонял машину на полном газу и, как коршун хватает голубя, ударял по нашей машине. Так погибли многие наши летчики. Преимущество в технике диктовало немцам тактику. Но в бою над Витой Поштовой одному «Мессеру» не повезло. Ввязавшись в воздушную кутерьму над дорогой, он утратил свои главные преимущества — в скорости и мощном прицельном огне. Цели мельтешили, как мухи на кухне в жаркий день, и прицелиться было очень сложно. Тем более, что у «Мессера» был один существенный недостаток по сравнению с «Чайкой», из открытой кабины которой был великолепный обзор. Пилота «Мессершмитта» сзади прикрывала прочная глухая бронеспинка, а колпак был сделан из толстого бронестекла. Это хорошо прикрывало кабину от пуль, но и ухудшало обзор, особенно в калейдоскопическом ближнем бою с коренастым коротышкой «И-16». Так вот, «Мессер», летая с нами на малых скоростях, уже совсем было подстроился в хвост одной из «Чаек» для атаки, но здесь его заметили два наших летчика: старший лейтенант К. И. Берая и младший лейтенант Николай Киктенко. Они подловили «Мессер» на развороте и, атаковав по очереди, обрушили на него восемь струй пулеметного огня. Немецкая машина вспыхнула и понеслась к земле. В тот же день я водил группу из восьми самолетов на штурмовку противника в районе Теремков. Немцы без конца подбрасывали силы, штурмуя Киевский оборонительный обвод. Вылетев через Лысую Гору на цель, мы обнаружили в указанном разведкой районе 11 больших бортовых машин, перевозивших груз, укрытый брезентом. Явно боеприпасы. Понятно, немцы придавали немалое значение этому грузу, колонну сопровождали две танкетки со спаренными пулеметами на башнях. Стоило нам развернуться для атаки, как эти спарки открыли по нам бешенный пулеметный огонь. По сценарию боя, подавлением средств ПВО противника в нашей группе занимались старший лейтенант В. И. Шлемин и младший лейтенант Н. Н. Новожилов. Они не участвовали в атаке на автомашины, а барражируя выше, высматривали точки ПВО противника. С первой же атаки огнем реактивных снарядов они вывели из строя пулеметчиков, стрелявших с танкеток, и мы могли атаковать автоколонну спокойно. Две автомашины с боеприпасами взорвались, подняв в воздух большой столб огня и дыма. Шесть раз заходили мы на колонну врага и уничтожили семь автомашин. На этот раз повезло мне и Мише Бубнову. Мы записали на свой боевой счет по две автомашины. Атаковать мешал лишь автоматно-пулеметный огонь с земли, который вели команды сопровождения и водители грузовиков. Все самолеты были здорово им повреждены. После боя я насчитал в своей машине тридцать одну пробоину в фюзеляже и плоскостях. Особенно пострадал наш секретарь партийной организации, адъютант авиаэскадрильи старший лейтенант Шлемин. Видимо, на танкетках были установлены еще и мелкокалиберные пушки «Эрликон», 23-х миллиметровый снаряд которых пробил брюхо самолета и взорвался в кабине, между ногами летчика, исковыряв их осколками. Ясно было, что нужно выходить из боя. Мы уже начали перестраиваться, когда, тут как тут, нас атаковали четыре «Me-109Ф» — с форсированным мотором, базировавшиеся на васильковском аэродроме. Воздушный бой протекал вяло. Видимо, уже уверенные в окончательной победе и мысленно получившие каждый по большому куску украинского чернозема в собственность, как обещал им Гитлер, немецкие летчики рисковать не хотели, норовили атаковать снизу с короткой дистанции. Но мы уже знали эту их манеру и вовремя уворачивались. В конце концов «Мессера» от нас отцепились и потянули на свой аэродром. Как ведущий группы, я пересчитал машины. Одной не хватало. Вскоре выяснил — младшего лейтенанта Бондаря. Это был очень хороший как человек, мягкий по характеру, красивый молодой парень, недавно женившийся и все сокрушавшийся вслух: «Наверное, меня убьют. Кому же моя жена достанется? Она такая хорошая». На что я ему отвечал: «Перестань об этом, брось. Лучше думай, как летать и сбивать немцев». Должен сказать, что предчувствие неизбежной смерти и связанная с этим депрессия накатывала время от времени почти на всех летчиков. Но, увы, у Бондаря это было предчувствие своей судьбы. Он говорил еще: «Для войны я слишком мягкий по характеру». Мне было жалко этого парня и, обнаружив его отсутствие в строю самолетов над Жулянами, я оставил свою группу лететь на наш аэродром, а сам решил возвратиться на поле боя, поискать Бондаря. Вдруг он тягается с «Мессером», и ему нужно помочь. Что здесь скажешь? Разве что помянуть недобрым словом еще раз наших руководящих дебилов, по приказу которых было понастроено огромное количество тихоходных громадных бомбардировщиков, но они так и не позаботились об оснащении типового фронтового истребителя путящей радиостанцией. Нашим техникам и механикам пришлось немало повозиться с нашими побитыми машинами, но они сумели за одну ночь заменить два поврежденных мотора и устранить все мелкие повреждения. Наутро эскадрилья была вновь готова к взлету. Наши «технари» были замечательно трудолюбивые и находчивые ребята. Жаль, что я помню только младшего лейтенанта Соловьева и техника — лейтенанта Яшу Мазуренко. А вот нашему адъютанту эскадрильи и секретарю партийной организации Васе Шлемину, обе ноги которого были полны мелких осколков, предстоял совсем другой ремонт. Конечно, Шлемин мог уехать в госпиталь. Но на фронте бывалые люди не очень-то к этому стремились. Ведь вернешься в другую часть, и без поддержки товарищей, с которыми понимаешь друг друга без слов, погибнуть будет гораздо проще. Кроме того, нарастало озлобление против немцев, азарт от удачных ударов, которые мы им, наконец-то, наносили. А потому Вася Шлемин, никому ничего не говоря, пригласив за землянку медсестру эскадрильи Аню, превратился в Эскулапа. При помощи Ани, вооружившейся ватой, бинтом, йодом и большой иголкой, он принялся выковыривать осколки из своих ног, сразу замазывая ранки йодом, закрывая бинтом и ваткой, которые приклеивал к коже авиационным клеем — эмалитом. Мы с Шишкиным, узнавшие о хирургических опытах Васи, предложили ему отправиться в госпиталь, но он только рукой махнул. Шлемин, так толком и не вылечившись, продолжал летать на боевые задания до самой своей гибели 6 сентября 1941 года. Был он чуть выше среднего роста, крепким парнем, из-под Москвы. Сероглазым, спокойным по характеру, обладателем густой копны белокурых волос, представлявших из себя точную копию жестких негритянских кудряшек, только в славянском варианте. *** Я на всю жизнь запомнил его, ковыряющегося иголкой, предварительно обмакнутой в спирт, в глубокой ране. Обнаружив осколок, он удовлетворенно хмыкал, забирался в прозондированное отверстие пинцетом и извлекал кусочек металла. Вася был бледен и аккуратно складывал извлеченные осколки в кучку, ведя им строгий счет. Нет, немцы явно плохо представляли, с кем они связались. Они торжествовали победу, а наши ребята только входили в боевой азарт. Назову фамилии ребят, которые прибыли к нам в эскадрилью на пополнение в середине июля 1941 года и сразу стали своими. На войне два-три дня, и человек уже старый товарищ. Это уже упоминавшиеся мною Алексей Николаевич Романов, Анатолий Савельевич Коробков, Николай Николаевич Новожилов, Михаил Деркач, Киктенко, и еще один младший лейтенант, черкес по национальности, очень красивый юноша, который погиб во время первого же боевого вылета, фамилия которого не сохранилась у меня в памяти. Знаю, что до авиации он был секретарем райкома комсомола у себя на Кавказе. В этом своем первом и последнем бою он был моим ведомым, мы штурмовали противника на шоссейной дороге Остер-Козелец, куда немцы вырвались с Окуниновского плацдарма. Заходили на атаку вместе, а вышел я один. Пары, атаковавшие сзади нас, видели, как самолет моего ведомого был сбит зенитчиками. 1 августа 1941 года мы получили задание, которое говорило, что люди, руководящие нами, или совершенно не знают возможности самолета-истребителя, или бросают в бой с отчаяния все, что под руку попадется. Наша эскадрилья получила боевой приказ разрушить мостик на речонке у села Вита Поштовая, километров за двадцать южнее Киева. Мостик был длиною в пять метров и метра три-четыре шириной. Наши «Чайки» были совершенно не приспособлены для прицельного бомбометания, а здесь еще цель была крошечной. Мы и до этого ее не раз бомбили, но все безрезультатно. Проще всего было нашей пехоте сжечь этот мостик при отступлении. Впрочем, немцам с их отлично налаженной инженерной службой не составило бы труда навести его вновь за пару часов. Но вот затесался какому-то руководящему болвану в голову этот ничего не значащий мостик через ручей, и мы всей эскадрильей полетели его бомбить. Противник, заметивший повышенный интерес нашей авиации к этому «грандиозному» инженерному сооружению, сразу же спрятал в лесу около него две батареи мелкокалиберной зенитной артиллерии. И потому, когда мы, перестроившись в правый пеленг, принялись бросать на этот мостик бомбы ФАБ-50, нас сразу встретил густой зенитный огонь. Мостик оказался злосчастным и невезучим. Мы изрыли воронками все вокруг него, причем попадали порой на расстоянии до пяти метров, а сам мостик был цел и невредим. Стоит он и до сих пор, как заколдованный, пережив все катаклизмы, во всяком случае, стоял до 1980 года, когда я бывал в тех местах последний раз. Такова уж, видно, его судьба. А судьба одного из наших летчиков, грузина Константина Берая, сражавшегося еще в Китае, завершилась гибелью над этим проклятым мостиком. По приказу какого-то руководящего шута горохового, в похмельном мозгу которого, видимо, затесался этот мостик в числе важнейших задач текущей войны, мы выполняли самоубийственный маневр: сгрудили над крошечной целью целую кучу деревянных истребителей. Мелкокалиберные зенитные пушки открыли по нам убийственный огонь. Константин Берая атаковал их, подавляя пулеметным огнем, и наскочил прямо на струю снарядов. Его самолет врезался в землю, не выходя из пикирования, метрах в пяти от зенитных пушек противника, превратившись в большой огненный шар. Всем нам было очень жаль Костю, которого любили все в эскадрилье. А еще горше было, что погиб он на никому не нужном, пустом деле, бомбя, как говорили наши летчики, «три кубометра дров». До сих пор там остались воронки от наших авиабомб, заросшие травой. На аэродроме мы провели траурный митинг, на котором поклялись отомстить врагу за гибель наших товарищей. Враги-то враги, а как быть с собственными преступными идиотами? И в наших головах, как говорят, пробила искра. Мы поняли, что далеко не во все задания, которые получаем, нужно вкладывать всю душу. Нужно больше полагаться на собственный котелок, который существует отнюдь не только для того, чтобы пилотку носить. Иначе нас скоро всех перещелкают, как охотник фазанов. Боевая обстановка и угроза гибели быстро вернули нас к здравому смыслу. Должен сказать, что дня за три до этого, при вылете на штурмовку противника в район села Хатунок, у меня состоялся разговор с Костей Берая, который ясно показывает, что он чувствовал предстоящую гибель всем существом и даже инстинктивно пытался спастись от нее. Я его за это не осуждаю. Начавшаяся воздушная мясорубка была так ужасна, нас так безжалостно бросали на верную гибель, заставляя выполнять несвойственные нам задачи, что спастись было естественным человеческим желанием. Тем более, что мы прекрасно знали, как в штабах веселятся многочисленные разъевшиеся полупьяные начальнички, прятавшиеся за нашей спиной и толкавшие нас в огонь, под бодрый пьяный смех «войны без потерь не бывает». Так вот, дня за три до гибели Кости ему со своим звеном предстояло лететь в составе моей группы штурмовать противника возле Хатунка. Звоню Косте, звено которого находилось на другом краю аэродрома, и сообщаю, что завтра вылет. И вдруг Костя совершенно неожиданно отказывается. Сажусь на аэродромный «козлик» и еду к Косте. Берая заявляет, что воевать будет лишь за Грузию, а здесь, где ему обязательно «отдерут копыта» в борьбе за Украину и Россию, ему делать нечего. Он лучше поедет на Кавказ к деду в горы и будет кушать там барашка. А если враг сунется туда, то уж тогда он ему покажет. Конечно Костя перепсиховал и полетел в бой. Деваться ему было некуда, Кавказ далеко, а особисты близко. Впрочем, грузины чувствовали себя увереннее других и позволяли себе многое из того, что другим запрещалось. Сталин и Берия, на которых они нередко намекали, казалось, незримо стоят за ними. Впрочем, как сейчас понимаю, в Косте просто заговорила предсмертная тоска. Недаром он вспомнил места своего детства, горы, виноград, деда с баранами. Могилой Кости стал огненный шар, поднявшийся над украинской землей недалеко от села Вита Поштовая. Следующим на прицел немецким стрелкам, у которых явно хватало пуль на всех, попал наш командир Вася Шишкин. Недалеко от села Глеваха, во время штурмовки войск противника, он получил пулевое ранение в левую ногу. Пуля по касательной к кости вошла в районе таза и, пробив мякоть навылет, вышла почти под коленом. После посадки Вася позвал ту же неизменную санитарку Аню и с ее помощью обработал рану. После перевязки Шишкин не пошел в госпиталь, а прихрамывая на левую ногу, продолжал водить эскадрилью на боевые задания. А санитарка Аня каждый вечер обрабатывала рану и меняла повязку. Так поступали многие наши ребята, полные желания не отступить ни на шаг и не отдать врагу Киев. Однако, к концу штурмовки немцы опомнились и поставили перед нашими самолетами огневую завесу из пуль и мелкокалиберных снарядов. Пора было выходить из боя. Когда я собрал всю группу, то обнаружил, что не хватает машины Ивана Фадеева. Еще одна боевая потеря? Нет, Ивану повезло, да и он сам уверенно шел навстречу удаче. Как потом рассказывал он сам, мотор его самолета заклинило попавшим мелкокалиберным снарядом. Пришлось производить вынужденную посадку на территории, занятой противником, между лесом и Днепром, на северной оконечности киевской обороны. Площадка была не из удобных и Иван сел на брюхо самолета. Сначала он спрятался в близлежащем лесу, а ночью добрался до деревни на самом берегу Днепра. Здесь почти у каждого местного жителя была лодка. Дядька, с которым Фадеев договаривался о переправе на левый берег Днепра, занятый нашими войсками, оказался глубочайшим материалистом. Прекрасное качество это очень свойственно украинским крестьянам из поколения в поколение, привыкшим к тому, что по их земле передвигаются армии разных государств и, если всем помогать бесплатно, то не хватит ресурсов даже такой богатой страны, как Украина. Перевозчик ободрал Ивана в полном смысле слова догола. В качестве гонорара за переправу забрал кожаный реглан, сапоги, белье, деньги и наручные часы. Взамен Ивану из дядькиного цейхгауза было выдано гнилое тряпье, на котором долгие годы спала его дворовая собака. Двое суток Иван переждал в укрытии, которое хозяин соорудил ему на огороде, почесываясь от собачьих блох. Наконец наступила темная ночь, и хозяин на маленькой лодочке, под самым носом у немецких солдат доставил Ивана на левый берег Днепра. Как водить за нос всех и всяческих пришельцев, украинцев учить не надо. Какова же была наша радость, когда в расположение эскадрильи появился наш Иван Васильевич Фадеев: грязный, небритый, голодный как волк, в мундире из собачьего логова. Мы принялись его обнимать, но ему было не до нежностей. «Жрать хочу!», — были первыми словами, которые мы услыхали от Ивана, хорошо усвоившего, что война войной, а обед по расписанию. Хорошая еда для летчика, это просто такая же необходимость, как теплый комбинезон или исправно работающий двигатель. Иван наелся, отоспался и уже утром полетел в бой, в тот же самый район, где до этого был сбит врагом. Вообще Иван Фадеев, подобно гоголевскому Ноздреву, был человек исторический — с ним нередко происходили разные истории. В 1942 году под Сталинградом немцы снова его сбили. Иван попал в плен к румынам, которые не отличались особенной отвагой на поле боя, но с пленными обращались свирепо, сводя счеты за Бессарабию и Северную Буковину. Видимо пострадал за эти территориальные притязания Сталина и наш ни в чем не повинный Иван — румынский генерал бил его сапогами. Из плена Ивану удалось удрать и наши направили его, как человека бывалого, заместителем командира полка по летной части в тыловой полк. Мать Ивана получила сообщение о гибели сына. Сразу явиться домой Иван не решился, рискуя вызвать у матери жесточайший стресс. Пришлось уговорить соседей сочинить матери о каком-то письме, якобы указывавшем, что Иван жив. А здесь заявился и он сам. Но, пожалуй, самой любопытной историей из всех приключившихся с Иваном, была история его нечаянного отцовства и дедовства. Дело в том, что перед самой войной одна из васильковских девушек, работавших в нашем гарнизоне, махнула рукой на заветы Тараса Шевченко, категорически запрещавшего чернобровым украинкам кохаться с москалями и закрутила любовь с Иваном. Как клянется сам Иван, он собирался на ней жениться. Девушка забеременела, а полк в зареве пожаров перелетел на левый берег Днепра. Эта любовная история за четыре военных года подзабылась, и Иван не стал разыскивать свою бывшую невесту: женился на другой и жил в Москве, произведя двух детей. Каково же было его удивление, когда в середине 60-х годов в его московскую квартиру явилась молодая женщина с мужем, здоровенным трактористом-украинцем и к полному ошеломлению Ивановой жены сообщила, что она его дочь, и, сразу же произведя Фадеева в деды, добавила, что есть уже и внук. Поскольку об алиментах речь не шла, то жена Ивана несколько успокоилась, и дело закончилось шумным застольем, во время которого Иван, любивший выпить, опустошил со своим зятем трехлитровую банку самогонки, привезенную из Василькова, закусывая украинским салом. Как все москвичи, Иван обожал потреблять все привозное, особенно украинское и особенно на дурняк. Дочь долго разыскивала Ивана по разным справочным каналам Министерства Обороны и в конце концов преодолела бюрократическую рутину наших архивов и отыскала. Именно того Ивана Фадеева из огромного числа таких же, служивших в 1941 году, на Украине. Затем Иван написал мне в Киев, что его жена умерла. Я посоветовал ему вернуться к первоначальному варианту. Иван, работавший тогда военруком в школе, был у меня в Киеве проездом в Васильков и говорил, что едет посмотреть на свою бывшую невесту и слегка кутнуть-развеяться с зятем, познакомиться с внучкой. По-моему, из всего комплекса задач его больше всего волновала встреча с зятем. Не знаю, чем закончилась эта история, вряд ли веселой свадьбой через тридцать лет — слишком далеко развела людей жизнь за это время. В конце июля 1941 года жаркие бои вспыхнули в южной части Киевского оборонительного обвода, в районе нынешней Выставки Достижений Народного Хозяйства. Однако ворваться на территорию Сталинского района Киева, знаменитого извозческими и босяцкими традициями — Димеевку, а тогда Сталинку, описанную в повести Куприна «Яма», немцам не удалось. Пехота врага несла значительные потери. Именно во время одной из таких немецких атак, двадцать первого июля 1941 года, наша эскадрилья получила боевой приказ нанести бомбовый удар по наступающим войскам противника в районе линии фронта в Голосеевском лесу. Отдельной задачей стояло подавление наблюдательного пункта, расположившегося на крыше Ветеринарного Института, откуда корректировался артиллерийский огонь немцев. Все двенадцать самолетов эскадрильи вышли в район нанесения бомбового удара, который был нам прекрасно знаком. Многие из летчиков нашей эскадрильи еще недавно гуляли с девушками в том самом Голосеевском лесу, на который сейчас готовились сбрасывать бомбы. За полкилометра до цели нам открылась картина сражения. Немецкие солдаты, используя малейшие складки местности, активно передвигая к переднему краю артиллерийские и минометные батареи, все ближе подступали к отрытым на возвышенностях яров, поросших лесом окопам полного профиля, откуда вела огонь довольно густая цепь наших красноармейцев и ополченцев. Если немцы нажимали на организацию и артиллерийско-минометный огонь, то наши на плотность стрелковой цепи и самоотверженность бойцов. Наши позиции густо покрывала сеть разрывов мин и снарядов. Мы перестроились в правый пеленг и пикируя с высоты 800 метров сбросили бомбы ФАБ-50, которые удачно легли по скоплениям противника. Затем, опустившись до 300 метров, принялись штурмовать живую силу противника из пулеметов. Кроме того, передо мной с Бубновым была поставлена задача: отыскать наблюдательный пункт немцев и уничтожить его ракетным ударом. Сам наблюдательный пункт нам обнаружить не удалось, но было прекрасно видно, как немецкие солдаты бегают по крыше здания. Мы установили серию пуска ракет по две сразу и сделали четыре захода на цель. Все шестнадцать реактивных снарядов легли по крыше института, которая разлетелась в клочья вместе с наблюдателями и загорелась. Пламя пылало весь день — тушить было некому. Да, дорогой ценой приходилось нам платить за то, что пустили врага в самую глубину своей территории. Пусть кто угодно рассуждает о скифской тактике заманивания врага вглубь своей территории. Скифы гуляли по степям, а мы оставляли древние города и десятки миллионов людей. Стоило нам уйти с поля боя, как на этот же участок фронта обрушила огонь наша дальнобойная артиллерия калибра более 300 миллиметров, которая базировалась в одном-двух километрах в лесу возле нынешнего Дарницкого мясокомбината. Эти огромные орудия, видимо снятые с батарей береговой обороны, били так, что колебалась земля на нашем аэродроме в Броварах, песок сыпался между бревен наката моей землянки. Немецкие позиции покрывались воронками глубиной в 3–4 метра, и после работы этой артиллерии мне самому приходилось видеть, как убитые немцы валяются по всему периметру разрыва, буквально как дрова. Осколочные снаряды большого калибра перепахивали землю в радиусе 50 метров. За штурмовой атакой в тот день наблюдали с командного пункта нашей 36-ой истребительно-авиационной дивизии, который тогда находился на крыше, позже, ресторана «Киев», на улице Короленко, ныне Владимирской. Нашей эскадрилье была объявлена благодарность. Тогда еще эта самая дешевая из валют имела хождение, и мы ходили гордые. Словом, оборона Киева становилась достаточно эффективной, а немцы несли большие потери. Войска генерала Власова отступать не собирались. Эх, сюда бы наших ребят, попавших в плен и погибших на границе из-за идиотских приказов «великого стратега». В то же время следовало ожидать, что немцы будут следовать принципу: умный в гору не пойдет, умный гору обойдет. На следующий день, 22 июля, эпицентр воздушных сражений переместился в район днепровских мостов. Почин сделало звено, которое я, согласно очереди, водил на барражирование в течение всего светового дня. «Попхем» сообщил нам о приближении противника. Мы развернулись на юг и пошли навстречу врагу. Как обычно, во рту пересохло, все тело сжалось в комок, отчаянно колотилось сердце. В воздухе все делается быстро, и секунд через сорок я увидел на горизонте боевой строй бомбардировщиков противника. Шли три девятки «Ю-88» в боевом построении — одна за другой. 22 июля 1941 года солнце палило вовсю. Был полдень, и нам, летящим на юг, солнечные лучи били прямо в глаза, мешая определить дистанцию ракетного пуска. А немцы удачно расположились спиной к солнцу. Я подал команду рукой для включения тумблера электросети и установил сбрасыватель ракет попарно. С трех тысяч метров я принялся нажимать кнопки пуска с интервалом в полторы секунды. Ведомые, Деркач и Киктенко, повторяли все мои действия. Как обычно, первый залп получился пристрелочным, а последующие снаряды рвались вблизи самолетов противника. Должен сказать, что и ракетное оружие, прекрасное мощное боевое средство, было здорово недоработано нашими конструкторами. Ракеты пускались на глазок, без всякого прицела. А если еще оперение стабилизатора было слегка погнуто во время транспортировки, то ракета начинала вилять в воздухе, и было совершенно непонятно, где же ей суждено разорваться. На 2000 метров дистанции стрельбы, даже в случае удачи, ракета давала до 10 метров отклонения от прицельной линии, что очень снижало боевой эффект этого грозного оружия. Страдали этим же недостатком и наземные «Катюши». Немцы, большие мастера зарываться в землю, скоро научились вовремя прятаться от их огня. И выходило так, что на поверхности бушует море огня от ракетных снарядов, а противник спокойно пересиживает в укрытиях. И после пуска наших ракет боевой строй немецких бомбардировщиков упорно шел к цели — мостам через Днепр, хотя две машины и потянули за собой черные шлейфы дыма. Буквально через несколько секунд после нашей атаки зенитная артиллерия открыла заградительный огонь. Мы не имели права входить в эту зону, но, увлекшись погоней за немецкими бомбардировщиками, которые, сбросив бомбы, не долетев до цели, возле села Теличка, сделали правый разворот и пошли на запад, вскочили в охраняемую зенитчиками зону. Нашим артиллеристам прекрасно было видно с земли, что это «Чайки» — кроме того, мы раскачивали самолеты с борта на борт и с крыла на крыло, показывая, что «свои». Да и они не могли нас не узнать, мы обычно взлетали над их батареей, набирая высоту, и тем не менее, очевидно, руководствуясь дурацким принципом: «Бей своих, чтоб чужие боялись», артиллерийская браха дала по нам четыре залпа. Как у нас водится, огонь по своим, в отличие от противника, получился чрезвычайно эффективным. Один из снарядов разорвался среди строя нашего звена, и осколок снаряда, угодив по моему самолету, пробил масляный бак. Горячее моторное масло хлынуло в кабину, обливая меня самого и, что хуже всего, летные очки. Нужно было срочно добираться до своего аэродрома. Да не тут-то было, за какие-нибудь 20 секунд масло полностью вытекло из бака. Естественно, мотор стал стремительно нагреваться и термопара головок цилиндров поднялась до предела — 280 градусов плюс. Мотор сразу же заклинило и я из летчика-истребителя превратился в планериста. Не самый лучший вариант, особенно если учесть, что по маршруту нигде не было специально подготовленного аэродрома, а местность под Киевом: то гора, то сосна. Тем не менее, выбирать не приходилось и я, стащив с головы залитые маслом летные очки, начал планировать с высоты 3000 метров под прикрытием своих ведомых Деркача и Киктенко, на случай появления немецкого истребителя, легкой жертвой которого я бы стал. Впрочем, дело и без этого было достаточно скверное. Как ни выбирал я самую выгодную глиссаду планирования, но становилось ясно, что до аэродрома не дотянуть. К моим глазам приближались сосны, кустарники и песчаные дюны южнее нашего Броварского аэродрома. Перспектива благополучной посадки была туманной. Перед мысленным взором ясно представали множество пней и стволов валежного леса, которым усеяна вырубка, где предстояло садиться: в лесном хозяйстве порядки были, как и всюду. Высоты оставалась какая-нибудь сотня метров, а до аэродрома примерно 2,5 километра. Нужно было садиться хоть к черту на рога. В эти, возможно, последние минуты своей жизни, мне многое вспомнилось. Все, что написано в книжках о мгновениях всей жизни, которые разум прокручивает, как в кино, перед глазами в критической обстановке — правда. Мне вспомнилась прабабушка Татьяна, а также мои летные инструктора, которые в один голос учили: «Главное, не робей». Верный путь к гибели — неправильное решение, диктуемое малодушием. Да и азовские рыбаки, попадавшие в штормы, советовали: в любой ситуации не паникуй, сохраняй хладнокровие и расчетливость, мужайся и дерзай, только тогда ты будешь непобедим. А еще у меня был талисман. Была тогда неплохая традиция: фронтовикам получать подарки из тыла. Из посылок брали, что кому под руку попадется. Мне попался неказистый, но очень дорогой подарок: письмо, в которое был вложен маленький носовой платочек из белого полотна, с вышитым наискось красными нитками пожеланием: «Будь непобедим». Как-то так получилось, что после того, как я несколько раз выходил живым из разных переделок с совершенно случайно оказавшимся у меня платочком в кармане, я переложил его в левый боковой карман и всю войну хранил вместе с партийным билетом. И, видимо, крепко пожелала мне добра эта неизвестная мне киевлянка, если до самого конца войны в самых разных ситуациях ни одному немцу не удалось по-настоящему, как говорят на Кубани, наломать мне хвоста. Тем временем, земля стремительно приближалась. Выходило, что мне придется приземляться на песчаные дюны, покрытые гибкой лозой, метров до двух высотой. Я выровнял самолет над землей и выдержав его в планировании до потери скорости, добором ручки пилотирования приземлился на длинную песчаную дюну, поросшую кустарником и молодым лесом. Самолет принялся скользить с ужасным скрежетом, продираясь брюхом по кустарникам, видимо, сыгравшим роль своеобразной катапульты. Во всяком случае, моя машина снова подпрыгнула в воздух и пролетела метров 25. Потом снова приземлилась и со скрежетом поехала по песку и кустарнику. Наконец, «Чайка» зацепилась за старый пень левой нижней плоскостью и стала вращаться вокруг него, поднимая тучи пыли и песка. Окажись пень на метр ближе к центру моего самолета, и моя песня была бы спета. Впрочем, и без того мне досталось. Во время всего этого вращения меня с бешеной силой бросало по кабине самолета, ударяя головой то о приборную доску, то о защитный козырек кабины. Легко могло бы сломать при такой болтанке шею или, по крайней мене, ребра. Но Бог миловал. Яростно хрустели молодые деревья и кустарник под моим самолетом. Это вращение притормозило скорость, и самолет, оторвавшись от этого пенька, прополз по песку и кустарникам еще метров 50 хвостом вперед и остановился, задымившись. Я вылез из кабины и, отбежав в сторону, сбросил с себя парашют. Вот каких дел наделали идиоты-зенитчики, которым, похоже, было, все равно, по кому стрелять. Вообще то должен сказать, что если бы можно было учесть цифры наших потерь в этой войне от своего огня по причинам плохой связи, дикости, тупости и разгильдяйства, то, думаю, многие бы схватились за головы. Например, у нас в авиации, в системе ПВО наша зенитная артиллерия то и дело стреляла по своим самолетам, нередко сбивая их. Много раз били по своей пехоте артиллерия, пикирующие бомбардировщики и штурмовики. Было множество жертв от своего огня. Но мне повезло, и я, можно считать, что второй раз родился. Удивительная штука жизнь! Неисповедимы круги судьбы, которые она замыкает во времени. Именно недалеко от тех мест, где я тогда спасся, похоронена сейчас на Лесном кладбище моя жена Вера. А умерла она в больнице, расположенной в сотнях метров от той квартиры в военном городке, где мы начинали свою семейную жизнь в Киеве. А тогда, в 1941-м, приехала грузовая машина с нашего аэродрома и примерно через полчаса увезла меня восвояси. На второй день я поехал к зенитчикам «поблагодарить» их за подарок. Были среди них и серьезные люди, которые переживали случившееся, но как всегда в нашей армии было немало «дубов», которым вроде бы даже доставляло удовольствие, что они мне так здорово всыпали и, вроде бы, не считавшие нужным разбираться, кто свой, а кто чужой — на дороге не стой. Эта старая рассейская дурь. Вот и разберись, кто у нас дурней: народ или правительство? Я закончил свою воспитательную беседу с зенитчиками тем, что предупредил: в случае еще одного обстрела прекрасно различимых в воздухе «Чаек», которые невозможно спутать с противником, поскольку у немцев таких самолетов нет, я позабочусь, чтобы наши летчики «перепутали» и положили по зенитным орудиям серию реактивных снарядов. До самого конца обороны Киева — 19 сентября, зенитчики не обстреливали самолеты нашей эскадрильи. А потом немцы нас помирили. Ну и денек, 22 июля 1941 года выдался! К вечеру, перед самым заходом солнца, будто отмечая месяц со дня начала войны, над Киевом появились до 25 «Мессершмиттов», бросивших нам вызов. Они явно прилетели для воздушного боя — другой цели не было. И вот над Киевом закружились истребители, завывая и визжа моторами, как будто хоровод мух, залетевший в жаркую комнату кубанской хаты, дверь в которую забыла прикрыть хозяйка. Первый удар приняла на себя наша вторая эскадрилья под командованием Алексея Филиппова, которая в составе девяти «И-16» барражировала над Киевом. Завыли двигатели на форсаже, и истребители закрутились в стремительной карусели, хлопая пушечными очередями. Нашим приходилось туго. Но уже через 20 минут наш командир, полковник Шипитов привел на поле боя еще две эскадрильи: первую, под командованием капитана Сергея Зубарева и четвертую, под командованием капитана Зинкина. Силы стали равными Всего в бою участвовало до 50 самолетов с обеих сторон. Подобного я не видел со времени сражения с японскими истребителями над аэродромом Гуйлинь в Китае. Около сорока минут наши «курносые» на вертикалях и горизонталях тягались с «Мессерами» над западной окраиной Киева, в районе Святошино. На фоне пылающего на все небо заката, самолеты напоминали сбесившийся вороний грай или пчелиный рой, растревоженный медведем. В классическом воздушном бою истребители ведут воздушный бой пара против пары, а здесь, в горизонтальном вираже участвовало сразу по четыре самолета, а вертикальные фигуры выполняли по пять-шесть машин. Они извергая огонь, гонялись друг за другом, по принципу слоеного пирога. Постепенно из этой карусели стали отделяться горящими факелами подбитые машины и, как метеориты в августовском небе, неслись к земле, падая в районе Святошинского леса и болотистой поймы речки Ирпень. Немцы потеряли шесть машин, а наши четыре. Боевой задор и самоотверженность летчиков, да и неплохая маневренность наших истребителей в бою делали свое дело. Из числа погибших запомнился командир второй эскадрильи капитан Алексей Филиппов и комиссар второй авиаэскадрильи, фамилию которого я забыл, лейтенант, татарин по национальности, красивый, небольшой, ладный парень. Алексей Филиппов неважно жил со своей женой. Эта добрая женщина отказывала мало кому из холостяков. Теперь сама жизнь поставила точку в их неладной семейной истории. Шесть самолетов нашего 43-го истребительного полка получили в этом бою большие повреждения и были поставлены на капитальный ремонт, проводимый под руководством старшего инженера полка капитана Наума Семеновича Шустермана и инженера по ремонту самолетов, капитана технической службы Александра Ивановича Томаха. Ремонт был выполнен быстро и качественно. Все это воздушное сражение летчики нашей эскадрильи наблюдали с земли. Нашим устаревшим «Чайкам» не было места в этой стремительной карусели, да и мы только что прилетели с задания. Техники все равно не успели бы заправить самолеты горючим и возобновить боезапас. А война продолжалась, и свои били нас не менее больно, чем враг. Но врага можно было попытаться достать ответным огнем, а вот что делать с неисчислимым полчищем хамов, дураков и тупиц на руководящих должностях, расплодившихся в Красной Армии и связанных круговой порукой, было неясно. В ожесточенном воздушном бою мы потеряли четырех пилотов, а еще двух, сразу после этого, угробил кривоногий кавалерийский дегенерат, начальник штаба нашего полка, неизвестно как оказавшийся на этой должности, скорее всего при помощи собутыльников, майор Тишкин. Этот деятель не только ничего не понимал в авиации, но и не стремился научиться. Зато рвал задницу, желая отличиться перед вышестоящим начальством. Именно этот болван запланировал для командира первой эскадрильи капитана Сергея Зубарева и его ведомого маршрут свехдальней воздушной разведки — Иванково — Радомышль — Житомир — Казатин — Калиновка — Гайсин — Белая Церковь — Васильков с посадкой на свой аэродром в селе Савинцы, где базировался наш полк. Этот маршрут явно превосходил возможности самолета И-16. Но никто его не прорабатывал. Никто не выяснил: хватит ли горючего, каковы возможности встречи с истребителями противника, и есть ли вообще шансы на успех такой сверхдальней разведки. Закончилась она печально: Сергей Зубарев с напарником в середине дня взлетели с аэродрома Савинцы, перелетели через Днепр и канули в неизвестность. Когда подошло расчетное время возвращения экипажей на свой аэродром в Савинцах, то их напрасно высматривали в небесном океане. Когда мы промеряли на своих летных картах длину их маршрута, то выяснили, что у них не было не только принятого в авиации 20 процентного запаса горючего после выполнения боевого задания, который было принято оставлять, но, и не хватало горючего в баке для возвращения на свой аэродром. Воистину дураков в Красной Армии не сеяли, но они вырастали сами. А механика этой трагедии была проста. Сережа Зубарев доверился приказу Тишкина, ничего не понимавшего в технических деталях боевого задания, а Шипитов, как обычно, расслабил нервы ударной дозой и спал в землянке. Все это раздолбайство стоило полку двух прекрасных летчиков и двух неплохих самолетов. По поводу их гибели никто и ухом не повел. Все списали на войну, которая была доброй только для бесчисленной оравы пригревшихся проходимцев, разгильдяев и болванов. А честные люди, стремившиеся выполнять боевые приказы, гибли без счета. Читать дальше
Источник : https://coollib.com/b/161230/read#t1
О произведении. Русские на снегу. Дмитрий Панов Дмитрий Панов. Русские на снегу. Страница первая. Кубань. 001 Дмитрий Панов. Русские на снегу. Страница первая. Кубань. 002 Дмитрий Панов. Русские на снегу. Страница первая. Кубань. 003 Дмитрий Панов. Русские на снегу. Страница первая. Кубань. 004 Дмитрий Панов. Русские на снегу. Страница первая. Кубань. 005 Дмитрий Панов. Русские на снегу. Страница первая. Кубань. 006 Дмитрий Панов. Русские на снегу. Страница первая. Кубань. 007 Дмитрий Панов. Русские на снегу. Страница первая. Кубань. 008 Дмитрий Панов. Русские на снегу. Страница первая. Кубань. 009 Дмитрий Панов. Русские на снегу. Страница первая. Кубань. 010 Дмитрий Панов. Русские на снегу. Страница вторая. Язык до Киева доведет. 011 Дмитрий Панов. Русские на снегу. Страница вторая. Язык до Киева доведет. 012 Дмитрий Панов. Русские на снегу. Страница вторая. Язык до Киева доведет. 013 Дмитрий Панов. Русские на снегу. Страница вторая. Язык до Киева доведет. 014 Дмитрий Панов. Русские на снегу. Страница третья. Маршрут Киев-Чунцин. 015 Дмитрий Панов. Русские на снегу. Страница третья. Маршрут Киев-Чунцин. 016 Дмитрий Панов. Русские на снегу. Страница третья. Маршрут Киев-Чунцин. 017 Дмитрий Панов. Русские на снегу. Страница третья. Маршрут Киев-Чунцин. 018 Дмитрий Панов. Русские на снегу. Страница четвёртая. В небе Китая. 019 Дмитрий Панов. Русские на снегу. Страница четвёртая. В небе Китая. 20 Дмитрий Панов. Русские на снегу. Страница четвёртая. В небе Китая. 021 Дмитрий Панов. Русские на снегу. Страница четвёртая. В небе Китая. 022 Дмитрий Панов. Русские на снегу. Страница четвёртая. В небе Китая. 023 Русские на снегу. Страница четвёртая. В небе Китая. 024 Дмитрий Панов. Русские на снегу. Страница четвёртая. В небе Китая. 025 Русские на снегу. Страница четвёртая. В небе Китая. 026 Русские на снегу. Страница четвёртая. В небе Китая. 027 Русские на снегу. Страница пятая. Перед грозой. 028 Русские на снегу. Страница шестая. В кровавой круговерти. 029 Русские на снегу. Страница шестая. В кровавой круговерти. 034 Русские на снегу. Страница седьмая. От Харькова до Сталинграда. 035 Русские на снегу. Страница седьмая. От Харькова до Сталинграда. 039 Русские на снегу. Страница восьмая. Над волжской твердыней. 040 Русские на снегу. Страница девятая. Битва на юге. 047 Русские на снегу. Страница десятая. Заграничный поход. 061 ПОДЕЛИТЬСЯ
| |
|
| |
| Всего комментариев: 0 | |