Главная » » Одиссей 035

06:21

Одиссей 035

***

===

Часть четвертая. Как кончаются звездные войны

От битв отрекаясь, ты жаждал спасенья,
Но сильного слезы пред Богом неправы,
И Бог не слыхал твоего отреченья,
Ты встанешь заутра, и встанешь для славы.
Н. Гумилев

Глава 1

Воронцову не хотелось дожидаться рассвета в броневике. Там и удобнее, чем снаружи, и дождь не достает, а все же – не совсем приятно. Глухая темнота вокруг, и все время кажется, что враг может подобраться по лесу вплотную. Пусть и неоткуда взяться немцам за десяток километров от фронта, а все же… Снаружи как-то спокойнее.
Он включил фары, прикрытые светомаскировочными щитками. Натянул брезентовый тент между двумя елями, закрепил оттяжки, бросил под тент на толстый слой спавшей хвои подушку сиденья.
Мелкий, но частый дождь успокоительно зашелестел по брезенту.
Дмитрий разжег крошечный костерок – не для тепла, а так, для уюта. Выключил фары. Светящиеся стрелки часов показывали половину третьего.
Есть во всей этой истории с пришельцами какая-то непонятная система, думал Воронцов, глядя на огонь. Все события словно удваиваются, повторяют сами себя, пусть и на другом уровне. Вернее, каждый из нас, ввязавшись, обречен на повторение похожих событий. Как в болезненном сне. Просыпаешься, стряхиваешь с себя утомительный и липкий кошмар, таращишь глаза в потолок, успокаиваешься, начинаешь задремывать – и все начинается снова. Чуть-чуть иначе, но то же самое… Думал, с чем уж там, а с войной кончено. И пожалуйста – снова тот же броневик, тот же год и та же война… И Берестин опять в прошлом, только поглубже, чем пришлось в первый раз, а Новиков продолжает разыгрывать гамбиты, будто других комбинаций не существует. Как в болоте. Чем сильнее барахтаешься, тем глубже засасывает.
Воронцов был совершенно прав. Он только не думал сейчас о том, что выбор был сделан им совершенно добровольно, еще при первой встрече с Антоном. А потом вступила в свои права неумолимая логика событий…
Сцепление обстоятельств, приведших его опять в прифронтовой лес осени сорок первого года, было логически обоснованно и даже неизбежно при данном раскладе карт (каких угодно – и военно-стратегических, и пасьянсных, если предположить, что судьба имеет обыкновение раскладывать пасьянсы).
После серьезного, моментами весьма напряженного разговора, состоявшегося с Антоном в Замке, стало наконец ясно, в чем заключался его замысел и какая роль отводилась каждому из землян. Антон, конечно, получил по морде за дело, Воронцов и сам с удовольствием повторил бы Сашкин демарш. Однако, отвлекаясь от эмоций, нельзя было не признать, что операцию Антон задумал и провел красиво.
В ней нашлось место каждому человеку и каждому ранее происшедшему событию, вроде бы не имевшему вообще никакого отношения к конечной цели. Антон просчитал, предвосхитил и упредил все самые потаенные планы и замыслы противника, нашел контрходы, которые до последнего момента не могли ему внушить и тени беспокойства. В общем, партия выглядела выигранной безусловно, если бы… Если бы ее завершение снова не ложилось бы целиком на плечи Воронцова, Шульгина и иже с ними.
Разумеется, Антон заверил, что риска практически нет. На больших трехмерных экранах анализаторов он продемонстрировал варианты, доказывая безопасность предстоящих действий для их участников.
– Вы же понимаете, – говорил он, – никакой аналогии с вашими мушкетерско-ковбойскими эскападами нет и быть не может. У нас не тот уровень. Стрельба, мордобой… – он выразительно глянул на Шульгина, – гонки на мотоциклах и прыжки с вертолета на плохо натянутый канат совершенно исключаются. Одно дело, когда инициатива исходила от вас. А если я беру руководство в свои руки, все будет нормально. Вам и делать-то почти ничего не придется…
– Ну и сделал бы все сам, – желчно заметил Шульгин. – И никакого испорченного телефона. Не нужно трудиться, нас дураков учить. Я вот за себя не ручаюсь. Могу забыть что-нибудь в ответственный момент, перепутать.
Шульгин говорил это вполне серьезно, якобы болея за дело. Мол, смелости нам не занимать, а вот ума и сообразительности… Антон тоже, не поймешь – всерьез или подыгрывая Сашке, ответил успокаивающе:
– Не бойся. Я так объясню, что и захочешь, не перепутаешь. А насчет чтобы самому, я уже объяснял. Вот Дмитрию, кстати. Земля – ваша, Валгалла – тоже выходит, что ваша, раз вы ее открыли и застолбили. Пришельцы на вашу историю посягают, чтобы своих целей добиться, я здесь совсем как бы и ни при чем. Меня физически не существует. Я могу и уйти, если настаиваете. Сами во всем разбирайтесь. Когда Дмитрий мне Книгу отдавать не захотел – я разве спорил? Сейчас тоже не стану. Между прочим, Книга еще свою роль сыграет. Когда аггры протест заявят, что мы конвенцию нарушаем и землян против них вооружили, как раз и выяснится, кто ее первый нарушил, когда и как. Факты там неопровержимые.
Воронцов тогда согласился, что Антон в принципе прав. Да ведь и нельзя было не согласиться, раз Новиков с Берестиным, вернее их тела оставались на Валгалле в руках пришельцев и без помощи Антона спасти их шансов не просматривалось. Дмитрий сам вызвался еще раз сходить в сорок первый год. Кому же, как не ему? Опыт есть, обстановку знает, форму носить не разучился. Шульгин, при всех его достоинствах, человек не военный. Левашов тем более. Вот на втором этапе, на Валгалле, у них лучше получится.
Дмитрию даже готовиться не нужно было. Броневик его стоял во дворе Замка, где Воронцов его оставил, вернувшись с Книгой, требовалось только скорректировать карты с учетом вновь возникших обстоятельств.
Последний час перед отправлением Воронцов провел с Наташей в том самом кабинете, где они встретились.
– Я боюсь, Дим, – говорила она, держа его за руку. – Ты не обижайся, но какое-то предчувствие меня мучит. Понимаю, что не нужно этого говорить, и ничего не могу поделать… Война ведь там настоящая.
– Какая там война… Я в тыл иду. В наш и в глубокий. А что может случиться в глубоком тылу с личным другом товарища Сталина? Почтительный прием, оркестр играет встречный марш. Садись перед экраном и наблюдай за отдаваемыми мне воинскими почестями.
Сказал, и понял, что сказал не то. Хорошо, что Наташа не уловила прямого смысла последней фразы.
Но он и вправду не видел в намеченном предприятии особого риска. Появиться в штабе фронта, встретиться с Берестиным, потом вместе с ним поехать в Москву к Новикову и обеспечить внезапное для пришельцев возвращение их на Валгаллу. И на этом все. Он с неожиданным удивлением отметил, что его тянет туда, в войну.
Когда он раньше с ностальгической грустью вспоминал дни, проведенные на разминировании Суэцкого канала, ему казалось, что он тоскует по молодости и любимому делу, а теперь выходило, что и воспоминания о риске и пережитой смертельной опасности тоже имеют свою прелесть. «Блажен, кто посетил сей мир в его минуты роковые…»
…Он высадился километрах в двадцати южнее Минска. Можно было бы и поближе, хоть прямо во дворе штаба фронта, но при этом возрастала опасность ошибки хронологической.
Выгоднее всего было избрать условный квадрат десять на десять километров, свободный от войск, появиться в нем в точно определенное время и добираться до места своим ходом, заодно и посмотрев вблизи, что там теперь и как.
Воронцов ненадолго задремал, слушая шорох дождя, а проснулся от гула многих самолетных моторов над головой. Еще не совсем рассвело, вдобавок самолеты шли выше туч, но ясно было, что летят немцы, звук их Дмитрий с прошлого раза запомнил хорошо. «Минск пошли бомбить», – подумал он. Здесь немцы для массированных налетов предпочитали ночные и предутренние часы, днем им слишком мешали советские истребители. Тоже примета иных стратегических взаимоотношений.
Минут через пятнадцать издалека донеслись глухие взрывы и частые залпы зениток.
Воронцов свернул тент и не спеша тронулся в путь. Через полчаса налет наверняка закончится, и он проскочит в город.
Наверное, так бы все и получилось, если бы не вмешались высшие силы. В данном случае – ОКХ (главное командование сухопутных войск вермахта).
Война продолжалась уже третий месяц, а ничего почти из намеченного по плану летней кампании выполнено не было. Стратегической внезапности не получилось, завоевание господства в воздухе оставалось недостижимой мечтой, Красная Армия хоть и отступала, но возмутительно медленно, фронт каким-то чудом держался, многообещающие прорывы неизменно парировались ударами из глубины, и были все основания предполагать, что на «линии Сталина» русские надеются перейти к позиционной обороне.
Позиционная же война для вермахта являлась синонимом поражения. Опыт первой мировой войны его генералы и фельдмаршалы помнили слишком хорошо. Следовало немедленно принимать решительные меры.
И как раз утром 30 августа войска Второй немецкой армии перешли в наступление, нанося удар тремя танковыми корпусами по кратчайшему направлению на Минск, одновременно выбросив в тыл обороняющихся частей Красной Армии крупные воздушные десанты.
Одновременно отвлекающие операции начались на стыках с Юго-Западным и Северо-Западным фронтами.
Вводя в бой свои основные резервы, гитлеровское командование шло на серьезный риск, но расчет строился на том, что после прорыва главной полосы обороны Западный фронт рухнет и сил для выполнения задачи летней кампании все-таки хватит. Другого выбора у него все равно не было.
«Вот тебе и гарантии безопасности», – удивительно спокойно подумал Воронцов, увидев бледно-серое небо, сплошь покрытое медленно опускающимися парашютами. Под самыми облаками скользили десятки угловатых, только что отцепившихся от буксировщиков десантных планеров. Раскинувшееся справа обширное поле отлично подходило для их посадки.
Воронцов затормозил, соображая, что теперь делать. Напрямую не прорваться, дорога уже перерезана. Множество брошенных парашютных полотнищ белело вдали по ее обочинам.
Он включил заднюю передачу, надеясь успеть скрыться в лесу, до которого было не больше километра.
Но все равно опоздал. Из кустов, покрывавших взгорок в сотне метров левее, короткими прицельными очередями застучал пулемет «МГ». Похоже, что немцы давно уже заметили броневик, рассчитывали взять языка и открыли огонь, поняв, что добыча уходит.
Целились они точно, несколько пуль ударили по башне и лобовым листам брони, и тут же машина осела набок. Пробило сразу оба левых ската. Дергаясь из стороны в сторону, скрежеща сминаемыми дисками, броневик кое-как прополз еще полпути до спасительного леса и стал окончательно. Одна из тяжелых бронебойных пуль влетела в щель приоткрытых моторных жалюзи. Густо запарил пробитый радиатор. Еще два пулемета заработали с правого фланга.
Инстинктивно Воронцов сделал движение в сторону своего башенного «ДТ», из которого так удачно стрелял прошлый раз, но тут же осознал нелепость своего порыва. Что он, с десантным полком воевать собрался? Не тот случай. Надо хватать автомат, планшетку, вещмешок и ходу. Но и на это времени ему не дали. Сразу три тяжелых удара почти без пауз встряхнули неподвижный броневик, в лицо Воронцову плеснуло желтое пламя.
Он вывалился на дорогу. Не разум, а интуиция, основанная на множестве прочитанных книг из партизанской жизни, подсказала ему единственно правильное решение. Хотя левая обочина была ближе, Дмитрий рывком перекатился через грунтовку, упал в неглубокий кювет, прополз метров двадцать и осторожно выглянул. По полю в его сторону бежало до десятка парашютистов, но далеко. Раньше чем через пять минут не успеют.
Внутри броневика ухнуло, огонь и дым выхлестнулись через дверцы и верхний люк.
Пригибаясь, падая и вновь вскакивая через неравные промежутки времени, чтобы не дать пулеметчикам прицелиться, Дмитрий пересек обращенный к немцам склон лощины, перевалил через гребень, еще не меньше километра бежал перпендикулярно дороге, путаясь ногами в густой траве, и только врезавшись в плотные заросли орешника, упал на землю, запаленно дыша.
Еще раз вывернулся. Судьба, значит.
Только здесь, успокоившись, он понял, что заставило его выбрать, смертельно рискуя, именно это направление, а не скрыться в близком лесу по ту сторону дороги.
Кажется, Вернигора в «Людях с чистой совестью» писал, что самое трудное и опасное во вражеском тылу – форсирование дорог.
Если немцы действительно прорвали фронт – а на это похоже, иначе к чему десант – очень скоро рокадное шоссе будет сплошь забито колоннами танков и мотопехоты, и кто знает, когда ему удалось бы выбраться за кольцо окружения.
Не зря утверждают, что мозг превосходит любой компьютер. Как он сумел в считанные секунды вспомнить строки давно уже всеми забытой книги, оценить не только сиюминутную, а и стратегическую ситуацию, принять парадоксальное, но спасительное решение?
Судя по всему, Берестин должен будет спешно перебазировать штаб фронта на северо-восток, в Борисов, или в Оршу. Еще один вариант – Могилев, но вряд ли. Главные бои все равно развернутся на Смоленском направлении, туда и нужно выбираться.

Третий месяц полыхала над страной самая страшная с достопамятного тринадцатого века война. Несравнимая количественно, потому что в одном дневном бою погибало подчас больше бойцов, чем их было во всех княжеских дружинах и Владимира, и Суздаля, и Рязани, но сходная по масштабам бедствий, человеческих потрясений, судеб страны и истории.
В двухсоткилометровом предполье перед линией укреплений старой границы сгорали полки и дивизии, атакуемые с фронта и флангов, попадающие в клещи и вновь вырывающиеся из них, сражающиеся с гораздо более сильным и опытным противником, но страшным напряжением сил не дающие ему вырваться на оперативный простор и значит – выполняющие свою главную и единственную задачу.
Что позволяло до сих пор войскам сдерживать немыслимый напор врага? Прежде всего – эшелонированная, пусть и не в той мере, как планировалось, линия обороны, сильные группировки танковых и механизированных корпусов во втором эшелоне, которыми Берестину удавалось парировать наиболее опасные прорывы и вклинения гитлеровцев. И еще – практически неограниченное количество боеприпасов с выдвинутых в свое время к самой границе окружных складов, которые в прошлой истории в первые же дни войны попали в руки немцев.
По числу же артиллерийских и пулеметных стволов Красная Армия даже в сорок первом году значительно превосходила вермахт.
Вдобавок достаточно надежное воздушное прикрытие. Люфтваффе так и не сумели завоевать превосходства, понесли совершенно неожиданные и немыслимые для них потери, уже к исходу первой недели значительно снизили свою активность и, несмотря на непрерывные жалобы ОКХ самому фюреру, ничего, кроме непосредственной поддержки пехоты и ночных бомбежек прифронтовой полосы, сделать пока не могли.
Да и Геринг вполне резонно не желал в угоду Гальдеру и прочим браухичам, бокам и леебам оставаться перед решающими сражениями без самолетов, а главное – без лучших своих летчиков.
Казалось бы, Новиков имел все основания гордиться достигнутыми под его мудрым руководством успехами. Потери Красной Армии в людях и технике были не сравнимы с потерями в «предыдущей редакции» тех же событий. Стратегическая обстановка на фронтах напоминала ситуацию примерно ноября 1941 года, когда немцы при полном напряжении сил еще могли наступать, но каждый километр оплачивали ценой вдесятеро выше той, чем могли себе позволять. Только происходило все не на окраинах Москвы, а у старой границы.
Однако при всем этом Новиков впервые в жизни испытывал нравственные терзания в духе Достоевского. По поводу цели, которая то ли оправдывает средства, то ли нет. Раньше ему просто не приходилось всерьез о таком задумываться. И очутившись в роли практически единоличного вершителя судеб миллионов людей, поначалу тоже не до конца осознавал, какую принимает на себя тяжесть. Разработанный стратегический план казался ясным и логически оправданным.
Конечно же, это вполне разумно – отразить первый, самый страшный и внезапный натиск гитлеровских войск силами кадровых частей, одновременно создавая в тылу практически новую армию, которая и нанесет по измотанному и потерявшему наступательный порыв противнику сокрушительный удар, перейдет в контрнаступление и погонит его на Запад, до Берлина, а то и до Атлантики. Новиков и сейчас по-прежнему считал, что в военном смысле план безупречен. А в моральном?
На войне никто никому не может дать гарантий личной безопасности. Солдаты погибали и продолжают погибать в больших и малых войнах. Но должно существовать равенство шансов.
Недопустимо обрекать людей на участь смертников. Почему так неприятно читать о последних днях обороны Севастополя в сорок втором? Все уже ясно, город удержать не удалось, командование отбыло на Кавказ, а кому-то приказано – оставаться, биться до последнего, в буквальном смысле, солдата и патрона, потому что права на плен тоже нет.
То же самое – идея камикадзе. Наша мораль ее отрицает. Почему? Вроде бы летчики сорок первого года были такими же камикадзе, готовыми на гибель, на таран, на подвиг Гастелло, и никто почти из них не дожил до победы. Неужели все дело как раз в этом «почти»?
Если бы погибающие сейчас на западе дивизии имели нормальные шансы – через положенное время отойти на переформирование, на отдых, получить подкрепления, потом снова воевать – все их жертвы выглядели бы совсем иначе. Но возможности вывести их сейчас из боя не было. Им нужно любой целой продержаться еще минимум месяц. А для скольких такая необходимость означает верную смерть?
В общем, известная страсть российского интеллигента к рефлексиям не миновала Новикова и здесь. Он даже подумал, что главное преимущество Сталина и ему подобных в том и заключается, что на пути к достижению цели – неважно, какой – они свободны от расслабляющей способности войти в чье-то положение, ощутить чужую боль, задуматься: а вдруг кто-то другой прав не меньше, чем ты? Как без такой способности лидеру? Ибо, если он будет исходить из чувств, обычных для нормальных людей, то как сможет принимать решения, гибельные для отдельно взятых личностей, но необходимые для чего-то высшего?
Жаль только, что невозможно четко определить, с какого поста и с какого момента человек получает право мыслить и поступать как лидер. А ну как он вообразит, что ему уже все можно, а на самом деле – еще нельзя?
В старое время проще было, там такие права давались в силу происхождения.
Но то, что Новиков на своем посту имел возможность сейчас не только руководить воюющей страной, но вдобавок и рефлектировать таким образом – это уже был хороший признак. Это свидетельствовало, во-первых, о том, что все идет по плану, и во-вторых, что он остается самим собой, натура Сталина не имеет власти над личностью Новикова.
«Телексная связь по СТ-35. Минск, Марков, Сталину лично. Прошу к аппарату.
– Сталин здесь, да, слушаю вас.
– Здесь Марков. Товарищ Сталин, обстановка крайне обострилась. Непрерывные атаки значительно превосходящего противника. Войска держатся только силой воли. Резервы практически исчерпаны. Прошу оказать помощь минимум тремя армиями из глубины.
– Товарищ Марков, вы хорошо знаете обстановку, наши возможности. Не поддавайтесь влиянию момента. Больше выдержки. Удерживайте фронт наличными силами. Ближайшую неделю помощи оказать не можем. Сталин.
– Товарищ Сталин, ответственно заявляю: фронт может рухнуть. Держаться нечем. В дивизиях по тысяче штыков. Танковые корпуса втянуты в оборонительные бои, контратаковать нечем. Наметился разрыв фронта непосредственно в районе Минска. У орудий прогорают стволы. Настоятельно прошу помощи.
– Марков, окажем поддержку авиацией, назовите цели. Отдам приказ соседям усилить нажим противнику с флангов. Изыскивайте резервы. Напоминаю, в аналогичной обстановке под Смоленском Тимошенко держался. У вас до сих пор преимущество плюс четыре армии. Не паникуйте.
– Товарищ Сталин, на самом деле все гораздо хуже, чем кажется сверху. Я утверждаю с полной ответственностью. Если фронт посыплется, будет труднее. Введу в бой последний резерв – дивизию Ямщикова, а там как хотите.
– Марков, Ямщикова не трогайте, он нужен для другого, удерживайте фронт еще трое суток, почаще вспоминайте, что было, что будет».
Берестин оборвал ленту с аппарата, еще раз перечитал. Конечно, Андрею там проще. Он видит только листы карты с красными и синими обозначениями. Дужки, стрелки и прочее. По ним легко планировать грядущие победы. И не так отчетливо осознаешь, что кроется за каждой стрелкой. Вот провел он сейчас по глянцевой бумаге хорошо отточенным карандашом «Делегатский», и через несколько часов сколькими еще потоками крови, пачками похоронок его жест обернется…
Линия фронта на карте почти зримо дрожит от чудовищного напряжения. Как перетянутая тетива. Чиркни по ней ножом… Если немцы пробьют брешь в обороне – все. До Смоленска их не остановишь. Разве только Жуков сумеет оттянуть на себя вторую танковую группу, если сейчас же начнет наступать на север.
Резервов действительно нет. Дивизия Ямщикова к Борисовское танковое училище. Это все. Похоже на китайско-вьетнамский конфликт марта 1979 года. Там тоже пограничники и ополченцы месяц держали фронт, а вся вьетнамская армия стояла и смотрела, чем дело кончится. И за спиной Западного фронта тоже стоит трехмиллионная армия, но она предназначена для грядущего наступления. Разумно, но уж очень тяжело…
Пожалуй, пора штаб фронта из Минска выводить. Не трусость, а осознанная необходимость. Переместиться восточнее Борисова, прикрыть Минское шоссе курсантами, туда же оттянуть Ямщикова. Даст Бог – обойдется.
И еще был у Берестина последний, так сказать, подкожный резерв, который он ни в каких схемах не учитывал, а только в глубине подсознания держал, чтобы не поддаться настроению момента – три сводных полка пограничников, на самый распоследний случай. И при них сто гранатометов. Андрей прав – Тимошенко было гораздо хуже, когда он принимал фронт после ареста Павлова.
Берестин снял трубку телефона…
Знания, талант, воля даже такого полководца, как Марков – это еще не все на войне. Есть и другие факторы. При всем героизме войск никак нельзя забывать, что армия-то была все же армией сорок первого, а не сорок четвертого года. То есть – не имеющей серьезного боевого опыта, не располагающей кадрами командиров, способных решать возникающие поминутно и сложные даже для подготовленных военачальников проблемы. Не случайно ведь только на третьем году войны Советская Армия научилась проводить операции с решительными результатами.
И если сегодня в обороне войскам еще удавалось стоять насмерть, то маневренные действия получались гораздо хуже.
Если бы Маркову удалось сохранить сплошной фронт, его войска, медленно отходя с рубежа на рубеж, выиграли бы еще несколько дней, но так не получилось. К исходу дня прорыв расширился до тридцати километров по фронту и почти на сорок в глубину.
Берестин отдал приказ начать общий отход к Днепру.

***

===

Глава 2

Воронцов шел на восток, немного уклоняясь к северу и избегая дорог. Положение, в котором он оказался, сильно отличалось от запланированного. Один, без оружия, если не считать пистолета ТТ с двумя обоймами, без броневика и даже без карты. И не сутки-двое предстоит здесь провести, а неизвестно сколько. Если Антон не вытащит.
Но непонятным образом Дмитрий предчувствовал, что нет, не вытащит, придется самому выбираться из окружения, разыскивать штаб фронта и решать все остальные задачи.
Какой в происходящем заключается высший смысл, он пока не понимал, просто в очередной раз подтвердилась открытая им закономерность повторяемости событий. Тут же он вспомнил слова Антона, что опыт поведения Воронцова в окружении может еще пригодиться. Выходит, продолжается поставленный над ним эксперимент?
Впрочем, предполагать, что Антону и его соотечественникам просто нравится развлекаться, устраивая нечто вроде гладиаторских игр, вряд ли правомерно. Разумнее будет исходить из идеи о неких капитальных свойствах времени, параллельных миров, их независимости от воли даже самого могущественного разума. По крайней мере, Воронцову казалось достойнее осознавать себя объектом игры законов природы, нежели каких угодно пришельцев.
Продолжая идти по пустынному, пронизанному серебристо-серым светом лесу Воронцов от мировоззренческих и философских проблем незаметно перешел к практическим, имеющим непосредственное отношение к текущему моменту.
Судя по далеким звукам артиллерийской стрельбы, прорыв немцам удался. Минск либо оставляется без боя, либо наступающие войска обходят его южнее, не желая терять время на лобовые атаки. Это плохо. Танковый клин может углубиться километров на сто, если не больше, отрезая Воронцова от Берестина с его штабом. Они словно оказались сейчас на разных берегах прорвавшего плотину бушующего потока. Переправиться через него – затея безнадежная. Хуже того, клин неминуемо будет расширяться, отжимая Воронцова (разумеется, вместе со всеми корпусами и дивизиями левого фланга фронта) все дальше к югу.
Надо спешить. Лучше всего – разжиться транспортом и постараться обогнать передовые отряды второй танковой группы.
Воронцов проверил свои запасы. Еды никакой, но пока терпимо. Папирос две полные пачки, компас, пистолет, верный «спринг-найф». Пятьсот рублей денег, документы и вмонтированный в часы прибор, с помощью которого он должен осуществить возвращение личностей Берестина и Новикова на предназначенное им природой место.
Докурив, Дмитрий сказал, глядя в пространство перед собой: «Ничего, ребята, капитана Воронцова без хрена не съешь!» Если Наталья и остальные наблюдают сейчас за ним, пусть знают, что он, как всегда, в порядке.
Оружие он нашел даже быстрее, чем рассчитывал. На берегу заболоченного ручья, возле недавно прогоревшего кострища, где валялись пустые банки из-под тушенки, махорочные окурки и обрывки красноармейских книжек, он увидел брошенные винтовки. Три трехлинейки с примкнутыми штыками и СВТ без штыка. Понятное дело, ножевой штык от самозарядки такая вещь, что и дезертирам сгодится.
Но ориентируются ребята быстро, без естественной на его месте злости подумал Воронцов. «Когда страна быть прикажет героем», таковым становится далеко не «любой». И удивляться тут нечему. Если уж весьма высокопоставленные и проверенные люди оказывались отнюдь не на высоте в эти дни, чего уж ждать от рядовых, может, всего месяц назад призванных по мобилизации из мест, только второй год как ставших советскими.
Хорошо еще, если просто по домам двинули, когда представилась возможность, а то и в полицаи пойдут, если немцы здесь задержатся надолго.
Но зрелище брошенных винтовок все равно производило не то, чтобы неприятное, а слегка нереальное впечатление. Привыкшему к строгостям своего времени Воронцову бесхозное и доступное оружие все еще казалось такой же невозможной вещью, как, допустим, сторублевки, рассыпанные по улице Горького. При том, что прошлый раз он уже немного познакомился с реальностями войны.
Он поднял одну трехлинейку. Сжал в руках грубовато выстроганную, но удобную шейку приклада, ощутил исходящую от оружия надежность.
Да, конечно, много чего напридумывали люди для уничтожения себе подобных за следующие за данным моментом десятилетия, а все же… Если разобраться, так эти четыре килограмма дерева и стали, обработанные и скомпонованные определенным образом, куда эффективнее многомиллионной стоимости самонаводящихся ракет, лазерных устройств и прочих суперсложных изделий. В том смысле, что в конце XX века стоимость уничтожения одного вражеского солдата составляет более ста тысяч долларов (по иностранным источникам), а в те годы, когда капитан Мосин создавал свой шедевр, названная сумма никак не превышала полусотни золотых рублей. Остальное каждый может посчитать сам. Вот еще один довод против милитаризованного мышления.
За десятую долю денег, что Англия потратила в Фолклендском конфликте, можно просто купить не только острова, но и пол-Аргентины.
Усмехнувшись этим неожиданным здесь и сейчас мыслям, Воронцов выщелкнул на ладонь тяжелые – с медными, а не латунными, как в наше время, гильзами патроны, размахнувшись, забросил винтовку в ручей. За ней – остальные. Себе он оставил «СВТ». Пусть и охаяли ее авторы повестей и романов про войну, а все же при грамотном обращении, тем более летом – оружие вполне подходящее. Десятизарядная, автоматическая, с мощным боем. Хорошая вещь.
Забросив винтовку за плечо, Воронцов размеренным пехотным шагом двинулся дальше.
Тучи рассеялись, выглянуло солнце. Воронцов шел, посвистывая, и, поскольку делать было нечего, продолжал размышлять на общие темы.
Почему, например, ему совсем не страшно и даже спокойно на душе? Казалось бы, война, окружение, одиночество, угроза смерти – такой букет отрицательных факторов, а ему хоть бы что… Загадка психики, недомыслие, вера в своевременную помощь?
Не то. Суть, скорее всего, в том, что он не отсюда. Только для современника его время самое сложное. Со стороны страхи и трагедии прошлого выглядят иначе.
Нет слов, вторая мировая была ужасным бедствием. Но для кого? Для тех, кто не знал худшего. А как воспринимает ее он, проживший жизнь после Хиросимы, после вьетнамской и всех других войн? В которых людей убивали столь изощренно, с применением таких технических усовершенствований и достижений химии, физики, биологии и психологии, что ныне происходящая война способна вызвать даже ощущение несерьезности грозящих опасностей.
Самолет здесь оповещает о своем приближении характерным и издалека слышным гулом, скорость у него совсем игрушечная, пятьсот максимум, да и то для истребителей. А бомбардировщик ползет по небу так медленно, что можно перекурить, увидев его, дождаться, пока долетит, рассмотреть и посчитать сброшенные бомбы, прикинуть, куда они упадут, и лишь потом начинать прятаться.
Танк – тем более. Скорость около тридцати, обзора почти не имеет, пушка не стабилизирована, самонаведение снарядов – про такое здесь и не слышали.
Стрелковое оружие – простая, честная пуля, которая даже попав, чаще всего не убивает насмерть, не то что гидродинамические пули, оперенные иглы и прочая гадость.
А самое главное, сознание того, что если тебя нельзя увидеть в полевой цейссовский бинокль по открытой прямой директрисе – значит и вообще нельзя. Какие там фотографии со спутников ночью при свете твоей же горящей сигареты…
И еще – темп жизни и способ реагирования. У людей сороковых и восьмидесятых годов они настолько отличаются, что даже трудно сравнивать. Кто желает, может посмотреть таблицы спортивных рекордов или средние скорости движения автотранспорта. Еще в пятидесятые годы машины по улицам ездили километров по тридцать в час. Кто жил тогда – помнит, как катались на коньках, зацепившись крюком за идущую полуторку. Сейчас получится?
Неспешно жили люди и воевали также.
За день Воронцов отшагал не меньше двадцати километров и не встретил никого и ничего. Левее все время грохотали морские пушки укрепрайона, и означало это, что укрепрайон нормально держится. В таких условиях слишком зарываться гудериановские танкисты не будут, скоро остановятся, подождут подтягивания пехоты. Шансы на выход к своим тем самым повышаются. Найти хотя бы мотоцикл… А для этого придется выходить к дороге. Знать бы, где ее искать, глушь вокруг неимоверная.
По небу время от времени пролетали немецкие самолеты, на восток – четким строем, а обратно как придется, группами и в одиночку, значит, над фронтом им доставалось прилично.
Один раз он увидел и наши самолеты. Штук двадцать «Пе-2» низко пронеслись над лесом, а минут через пятнадцать они же вернулись, тесной стаей, крыло к крылу, до предела форсируя двигатели и отстреливаясь из всех стволов от преследующих «мессершмиттов». Насколько мог судить на глаз Воронцов, потерь теперь они не имели, и на скорости, почти не уступающей истребителям, могли благополучно долететь до своего аэродрома.
Он пожелал им всяческой удачи.
Ночь наступала медленно, словно нехотя. В десятом часу небо еще оставалось бледно-серым, однако в лесу тропа стала едва различимой. Ночевать на голой земле Воронцову не хотелось, и он продолжал идти, надеясь выйти на поляну со стожками сена, какие не раз встречались раньше.
А потом он увидел впереди свет. Едва уловимый, на пределе восприятия, свет костра.
Сойдя с тропы, маскируясь за деревьями, Воронцов с винтовкой наперевес, словно индеец Фенимора Купера, подобрался к огню вплотную, удачно миновав охранение, если оно вообще было выставлено.
Костер на поляне горел не один, а пять. Между ними двигались темные силуэты, много людей толпилось у огня, еще сколько-то невидимых оповещали о своем присутствии всевозможными звуками, а родные армейские словосочетания не оставляли сомнений в их национальной и профессиональной принадлежности.
Воронцов забросил винтовку за плечо на ремень и походкой своего человека направился к ближайшему костру.
Здесь сидели, лежали, дремали, подложив под голову вещмешок или просто прикрытый пилоткой кулак, курили, разговаривали, жевали хлеб, сухари, свежесваренную картошку человек пятнадцать бойцов. Были они из разных частей и родов войск, окруженцы первого дня, не потерявшие пока воинского вида. Все в форме, со знаками различия и оружием. Люди, сомнения не вызывающие.
Воронцов успел заметить непропорционально большое количество ручных пулеметов среди лежащего на земле и стоящего в пирамидах оружия. Только тот, кто собирается воевать всерьез, подберет на поле боя не положенный по штату, тяжелый и неудобный «Дегтярь». Разумному контрразведчику хватило бы только этой детали, чтобы обойтись без всяких прочих проверок выходящих из окружения людей.
На Воронцове поверх гимнастерки была надета танкистская кожанка без знаков различия, поэтому внимания его появление не привлекло, тем более, что и вооружен он был по-солдатски.
Разговор у костра тянулся, похоже, давно, и тема его была та же, что у сотен других подобных костров, в окопах переднего края, в бесчисленных ротах, батареях, эскадронах и эскадрильях. О войне. Почему она все же началась, почему немцы нас жмут, когда это все кончится, что нужно делать командованию.
У этого костра разговором владел немолодой, лет за сорок кавалерийский капитан. Говорил он вещи по тем временам смелые. О том, что царская армия, при всех ее недостатках, к войне была подготовлена лучше, не зря же ее первые операции были активно-наступательные, и если бы не Ренненкампф, Восточно-прусскую операцию она бы безусловно выиграла. А мы, напротив, если бы не спохватились в последний миг, сейчас вообще неизвестно где были бы. Может, и под Москвой уже.
Воронцов поразился, насколько четко капитан уловил суть событий. И подумал, что, как всегда, люди, умеющие непредвзято, здраво и широко мыслить, отчего-то оказываются совсем не на том месте, не в той роли и не в тех чинах, что заслуживают. И как требуют интересы дела. Ну кто этот капитан? Командир эскадрона, помначштаба полка, никак не выше, а мог бы и на генеральских должностях служить, если б вовремя его рассмотрели кому положено. Или лес пилить, что вернее, тут же решил Дмитрий. А может, уже и попилил…
– Забываетесь, капитан, – прозвучал с другой стороны костра уверенный и начальственный голос, подтверждая правоту последней мысли Воронцова. – Думайте, что говорите, вас бойцы слушают.
– Ну и пусть слушают, на пользу пойдет. То, что я сказал, в любом учебнике написано. В середине августа четырнадцатого, если помните, русские войска на всех фронтах наступали, так что немцы из Франции, в разгар наступления на Париж, войска снимать начали. Не так? А чем мы с вами, товарищ старший батальонный, сейчас занимаемся? Поясните, если я чего не понимаю…
Возражал капитану, как рассмотрел Воронцов, старший батальонный комиссар с малиновыми пехотными петлицами. И возражения его были вполне для тех, и не только для тех, времен стандартными. Насчет коварства, внезапности, гения товарища Сталина и неизбежной грядущей победы. По сути близко к истине, но настолько не к месту, что даже и среди тех бойцов, к кому он апеллировал, поддержки его слова не встретили.
Впрямую, конечно, никто не возразил, но все как-то отвлеклись. Кто начал колоть штыком картошку в котелке, проверяя, не сварилась ли, кто заговорил о своем вполголоса. Комиссар это тоже ощутил, и то ли он тоже был умный человек и говорил по должности, то ли решил подождать другого момента, но бросил беззлобно:
– Вот, пожалуйста, и результаты ваших речей. – И без паузы спросил: – Закурить ни у кого не найдется? Весь день без табака…
Воронцов протянул ему свою «Пальмиру». Нашлись и еще желающие, пачку расхватали вмиг, оставив деликатно хозяину четыре штуки.
Дмитрий продвинулся поближе к капитану. Тот его заинтересовал, и свою компанию заводить требовалось, одиночкой долго не просуществуешь.
– Вы не историк? – спросил Воронцов.
– Нет, я экономист. А история… Ленин, кстати, писал: «Смешно не знать военной истории».
– Это верно. Однако, – понизил голос Воронцов, – иногда и Ленина нужно цитировать поаккуратнее…

Капитан посмотрел на Воронцова пристальнее.
– Полковник? Или полковой комиссар?
– Комиссар, – не стал уточнять Воронцов.
– Что-то я вас раньше не приметил.
– Я только что на вас вышел. Весь день в одиночку пробирался. Машина сгорела. Кто тут у вас старший? Или каждый сам по себе?
– Нечто среднее. Начальников много, толку мало. Есть тут один майор, пытается руководить, но выходит у него слабо. Беда, что ядра нет. Был бы хоть один взвод со своим лейтенантом, тогда вокруг него и остальные бы формировались. А так… У меня есть пять бойцов, но я пока присматриваюсь. – Капитан махнул рукой. – Еще посмотрю, да может снова сам пойду. Обидно из-за чужого бардака пропадать…
– Ну-ну, – сказал Воронцов. – Утром сориентируемся. Вы возле меня держитесь со своими людьми, может, что и придумаем. У вас кони есть, или пешком пробираетесь?
– Коня как раз найдем, – обрадовался капитан. – Будем знакомы. Коротков, Виктор Петрович. Начфин полка. Из запаса, разумеется. Но вы не думайте, я не только деньги считать умею. Учился в Николаевском кавалерийском, не окончил, правда. При Керенском прапорщика получил, воевал два месяца. Потом год присматривался, с девятнадцатого в Красной Армии взводом командовал. С двадцать первого в запасе, при переаттестации дали шпалу…
– Ну, с таким опытом вы скоро полком командовать будете.
– Посмотрим. Война – дело долгое… – не стал жеманиться Коротков.
Воронцов о себе распространяться с младшим по званию не счел нужным, назвал только фамилию.
– Присмотрите за моей винтовкой, – попросил он капитана, – а я тут прогуляюсь.

***

Источники :

https://onlinereads.net/bk/115587-gambit-bubnovoy-damy

https://ae-books.online/istoriya/istoricheskaya-fantastika/253729-book/#reader

http://lib.web-malina.com/getbook.php?bid=2057

https://ru.wikipedia.org/wiki/Одиссей_покидает_Итаку

https://4italka.site/fantastika/alternativnaya_istoriya/290035/fulltext.htm

https://author.today/work/346020

https://fantlab.ru/work9863

***

Василий Звягинцев

Страна:	Россия
Родился:	21 ноября 1944 г.
Умер:	30 апреля 2016 г.

Жанры:

Фантастика

100%

Родился Василий Дмитриевич Звягинцев в Грозном (21 ноября 1944), окончил Ставропольский медицинский институт, работал врачом «Скорой помощи», служил военным врачом на Сахалине. По возвращению в Ставрополь 10 лет провёл на комсомольской и профсоюзной работе, в политорганах МВД. Печататься начал с 1987 г. Первая публикация — «Уик-энд на берегу» (1987). Лауреат премий «Интерпресскон» и «Аэлита» за роман «Одиссей покидает Итаку». Жил в Ставрополе.

Василий Звягинцев, по мнению многих любителей научной фантастики, является одним из лучших российских писателей этого жанра. Самым большим (и в принципе единственным) трудом В. Звягинцева стал роман-эпопея «Одиссей покидает Итаку», который по достоинству оценили не только читатели, но и критики. Роман состоит из двадцати одной книги, каждая из которых по-своему связана с остальными. При этом можно читать любую книгу, как отдельное произведение (роман), хотя, безусловно, лучше соблюдать хронологическую последовательность, чтобы ориентироваться в героях и в том, что ими движет.

В 1993 г. за эпопею «Одиссей покидает Итаку» Василий Звягинцев был удостоен сразу 4-х престижных литературных премий — «Аэлита», «Интерпресскон», и специальной международной

Примечание к биографии:

Интервью с читателями на сайте Лаборатории Фантастики в 2012 году.

Сайты и ссылки:

itaka.n43.pw (официальный сайт)