Главная » » Одиссей 032

03:49

Одиссей 032

***

…Вагон плавно раскачивало на закруглениях, потом он выходил на очередную прямую, и только частый, ритмичный стук колес, иногда срывающийся на торопливую дробь, напоминал, что Берестин с Рычаговым все же в поезде, а не в каюте старого парохода.
Вагон им достался роскошный – много начищенной бронзы, полированного дерева, хрусталя и бархата, купе раза в полтора больше, чем в послевоенных СВ немецкой постройки, постельное белье и салфетки накрахмалены до жестяной твердости.
Поезд шел сплошными лесами, возникали и мгновенно исчезали позади то подсвеченные закатным солнцем меднокожие кондовые сосны – совсем как на Валгалле, то глухие заросли темной, почти черной лиственной зелени, а то вдруг поезд вылетал на большую прогалину и в глаза ударял вечерний свет, купе наполнялось золотистой искристой дымкой, чуть сплющенный багровый сгусток солнца повисал между зубчатой грядой горизонта и низкими лимонно-серыми облаками. Тогда казалось, что даже через толстые зеркальные стекла доносится в купе запах нагретой солнцем сосновой коры, свежей весенней зелени, пропитанных шпал и паровозного дыма. Мгновенное видение исчезало, в вагоне становилось почти темно, мимо окон вновь неслась сплошная мелькающая полоса.
– Что ли, свет включить? – с сомнением спросил Берестин.
– Не стоит, так лучше, – отозвался Рычагов. – Приятно, лес за окнами, солнце вот… А я два месяца вообще дневного света не видел.
– Что, даже на допросы не водили? – тоном знатока спросил Андрей.
– Днем не водили. Все по ночам. А окно в камере синей краской замазано. И после шести утра спать нельзя, а приводили с допросов в полшестого. Только зарядка и выручала. Я, когда в Китае был, научился. Почти без внешних движений, а все мышцы разминает, как хороший татарин в Сандунах.
– Слушай, давай не будем про это: и я в тюрьме три месяца, да в Особлаге три года. Так и будем друг друга развлекать?
– Вы правы, не будем. Давайте о приятном… – Рычагов едва заметно улыбнулся, будто действительно представил что-то приятное. Впрочем, после встречи с женой он сильно изменился и опять стал похож на того Пашу, которым был в свои недавние лейтенантские и полковничьи годы.
На вагонном столике громоздилась исконная русская дорожная пища: жареная курица (Лена постаралась, Берестин как увидел эту курицу, так прямо изумился), баночка паюсной икры, твердокопченая колбаса и купленные на придорожных базарчиках отварная картошка, соленые огурцы, розовое сало. И то, что к такой закуске полагается, тоже имелось. Наливали они понемногу, отпивали по глотку, чтобы растянуть удовольствие и возможность неформального общения. Но больше половины бутылки «Московской» уже одолели.
– Я, товарищ командующий, вот о чем думаю… Я с ним последний год очень часто встречался, видел, что он старается сделать все возможное, чтобы подготовиться к войне. Но в то же время войну он себе представлял совершенно не так. Будто она должна вестись не с настоящим противником, а с таким… Воображаемым. Который будет делать только то и тогда, что нам нужно. Ни Халхин-Гол, ни финская на него никак не повлияли. Отчего он и на Жукова так взъярился, когда тот Павлова раздолбал… Хотя сразу после игры Павлова немедленно снимать надо было! Ему не фронтом, ему полком только-только командовать, на расстоянии прямой видимости… Я погорел как раз за то, что пытался принимать немцев всерьез. Не зря Берия говорил, что Сталина больше всего возмутили мои слова насчет того, что «мессершмитты» лучше «ишаков»… А сейчас товарища Сталина будто подменили. Неужели понял?… – И опять Рычагов непроизвольно оглянулся, не стоит ли за спиной кто.

Берестин коротко хмыкнул. Рычагов поднял на него глаза, но ничего не спросил. Продолжал свое.
– И мне приказано сейчас делать то, что я безуспешно пытался делать тогда, когда это было гораздо более возможно…
– Я советую тебе, Павел Васильевич, в такие дебри не лезть. Считай, что не зря доказывал свое, кое-что и запомнилось. Товарищ Сталин слишком долго слушал Берию и Ворошилова с Буденным, а они умели говорить то, что ему хотелось слышать. Кавалеристы! – Это прозвучало, как грубое ругательство. – Теперь, похоже, он решил жить своим умом. Ну и слава Богу. Но мы с тобой исполнители, вот и давай порассуждаем, что еще можно успеть, исходя из реальности. Что ты предлагаешь сделать в первую очередь?
Рычагов долго молчал, жевал мундштук папиросы. Видно было, что ему не хотелось отвечать. Но все же он решился.
– Я, Сергей Петрович, вот что скажу. Завоевать превосходство в воздухе мы сейчас не в силах. Немцы сильнее нас качественно. Но я с ними воевал в Испании. Грамотные летчики. Техника пилотирования хорошая и даже отличная у многих. Но умирать они не любят.
– Я, кстати, тоже не люблю, – вставил Берестин.
– Тут другой момент. Немец вообще, если есть явный шанс гробануться, в бой предпочитает не ввязываться. Если зажмешь – да, дерется, но как только сможет – из боя выскочит. Поэтому мы втроем с Серовым и Полыниным нападали на десять – пятнадцать немцев из «Кондора» и били их, как собак. Они чувствуют, что я на таран пойду, но не отступлю, и начинают не столько драться, как друг за друга прятаться, а если ведущего завалишь, остальные сразу врассыпную. Этим мы и держались три года.
– Так какой из твоих слов вывод?
– Самое главное – чтобы они нас врасплох не застали.
– События будут развиваться примерно так. Одним не слишком приятным летним утром, на самом рассвете, немцы поднимут всю свою авиацию и ударят. По тем самым бериевским аэродромам, где полки стоят крыло к крылу – без маскировки, без зенитного прикрытия, а то и без патронов. Летчики – кто спит, а кто с барышнями догуливает. И через час от всей твоей авиации останется… Ну, сам придумай, что. Какой-нибудь генерал Захаров или полковник Копец на верном «ишаке» собьет штук пять «юнкерсов» или «мессеров», его потом тоже приложат, и останется генерал Рычагов при полсотне самолетов против всего люфтваффе. И что ему делать? Стреляться от невыносимого отчаяния или гнать ТБ-3 днем без прикрытия, чтобы хоть как-то помочь избиваемой пехоте? Похоже я излагаю?
– Товарищ командующий! – почти со стоном выкрикнул Рычагов. – Почти то же самое я доказывал до последней минуты, даже там, на Лубянке… Или здесь самая настоящая измена, или настолько беспросветная глупость, что представить невозможно! А мне говорят: «Ты паникер и провокатор». Я боюсь об этом говорить, но мне все время кажется, что враги не мы с вами и подобные нам, а совсем другие люди. Которые притворяются коммунистами, но думают только об одном – о своих чинах, о благах, о том, чтобы, упаси Бог, не ошибиться, угадывая мнение…
– И у них не хватает ума даже на то, чтобы понять: успокоительные цифры, громкие слова и красивые сводки не спасут даже их самих, когда придет время, не говоря о миллионах других, – продолжил Берестин. – Ты так хотел сказать?
– Да, товарищ командарм.
– Как видишь, кое-что меняется. С этими «товарищами» мы очень скоро разберемся, придет час, а пока надо исправлять то, что можно исправить. Права у нас с тобой неограниченные и надо их на всю катушку использовать. Чтобы наша с тобой картинка будущего только гипотезой осталась, ты, генерал Рычагов, с завтрашнего дня облетишь и объедешь весь округ, лично подберешь два десятка подходящих для полевых аэродромов площадок, в полной тайне завезешь туда все необходимое, а в час икс перекинешь на эти аэродромы всю свою авиацию. Еще ты разведаешь на немецкой стороне все их аэродромы, составишь схемы и графики прикрытия войск округа и воздействия по тылам противника, создашь службу наблюдения и оповещения, чтоб через минуту после пересечения их самолетами границы все твои истребители были в воздухе и перехватили цель, а через двадцать минут бомбардировщики уже бомбили немецкие аэродромы. И чтоб в каждой дивизии были твои представители для наведения авиации с земли, чтоб непрерывно велась воздушная разведка в интересах армий и корпусов. Вот тогда у нас, может, что и получится… А общие соображения по тактике и стратегии предстоящей войны я тебе чуть позже изложу, когда ты твердо возьмешь округ в свои руки, без оглядки на Москву, и докажешь, что стоило делать тебя в тридцать лет генералом, и доложишь мне всю картину в мелких подробностях, вплоть до того, сколько летчиков на самом деле воевать готовы, а кто только взлетать и садиться научился, и лучше их в тылу доучить, чем на убой посылать для успокоения начальства числом самолетовылетов.
– Я все сделаю, товарищ командующий! Но когда вы успели все спланировать? Вы же три года… – Он осекся.
– Все верно. Только я там, – Берестин показал большим пальцем себе за спину, – не только лес валил, я еще и думал каждый день и час. И за вас, летчиков, думал, и за моряков, и за пехоту. Оказалось – не зря.
Говоря эти слова, Берестин не старался, опираясь на свои знания, выставить Маркова умнее и предусмотрительнее, чем он был. Командарм действительно, находясь в заключении, считал себя по-прежнему полководцем, ждал грядущей войны и, как мог, прогнозировал ее ход и свои действия, если вдруг ему довелось в ней участвовать. Так что его, Берестина, знания только наложились удачно на мысли Маркова.
Невыносимо горько было думать, что совсем другая вышла бы война, если бы Красной Армией на самом деле руководили Марков, Тухачевский, Егоров, Уборевич, Блюхер, Кутяков, Каширин и еще почти тысяча таких, как они, заслуженно носивших свои ромбы и маршальские звезды, а не полуграмотные выдвиженцы, не то что не написавшие, а и не прочитавшие ни одного серьезного теоретического труда, вроде Ворошилова с Буденным. Мало, чрезвычайно мало уцелело талантливых военачальников: Жуков, Василевский, еще два-три… И все? Остальные платили за науку миллионами солдатских жизней! Остановили врага горами тел, реками крови! И до самого конца войны несли потери в два, три, пять раз больше, чем немцы. А могло бы быть…
– Давай, Павел Васильевич, пока эти разговоры отставим. – Берестин усилием воли отогнал от себя сто раз передуманные мысли. – А пойдем-ка в ресторан. Горячего съедим да кофейку выпьем.
Они заказали цыпленка с грибами (подавались, оказывается, и такие блюда), бутылочку сухого шампанского и мало кем спрашиваемого, но имевшегося в меню кофе. Глядя на мелькающий за окном томительный закатный пейзаж – сиреневые сумерки, багровая полоса над лесом, к которой с грохотом и выкриками гудка несся скорый поезд, одинокие будки обходчиков и скудные деревеньки с почерневшими соломенными крышами, взблескивающие озерца и речки, – они негромко беседовали, теперь уже не о войне и тюрьмах, а о вещах простых и приятных, и намеревались просидеть так по меньшей мере до полуночи.
Однако судьба или политическая практика тех дней срежиссировали иначе. В проходе вдруг появился вальяжный, несмотря на колесный образ жизни, директор ресторана и хорошо поставленным голосом уважающего себя лакея попросил товарищей пассажиров рассчитаться и освободить помещение, так как сейчас состоится спецобслуживание. Почти тут же подошел официант. Рычагов полез было в карман, но Берестин его остановил.
– Вы, уважаемый, нам не мешайте, – сказал он официанту. – Мы еще не поужинали. Принесите лучше еще по сто коньячку к кофе.
– Не могу, – сочувственно сказал официант. Клиенты ему нравились, хотя он, конечно, не мог знать, кто они такие: Берестин пришел в ресторан в гимнастерке без знаков различия, как тогда ходила тьма ответственных и полуответственных работников, а Рычагов поверх белой рубашки с галстуком надел легкую кожаную куртку, еще испанскую, и тоже выглядел то ли гэвээфовцем, то ли вообще не поймешь кем. – Прошу рассчитаться.
– Пригласите директора.
Директор явился. С лицом хотя и почтительным, но также и хамоватым, по причине той воли и власти, что сейчас стояла за ним.
– Товарищи, попрошу. Не обостряйте. Если не догуляли, возьмите с собой. И приходите завтра. Рады будем обслужить. А сейчас попрошу.
– Не свадьбу же вы тут собираетесь играть? У вас тридцать восемь мест, а нас двое. Как-нибудь поместимся. – Берестин старался говорить вежливо и даже изобразил некое заискивание. Но директор закаменел.
– Попрошу, иначе могут быть серьезные неприятности.
– Ну-ну! – Берестину стало интересно, и он увидел, что и Рычагов заиграл желваками. Не понравилось ему, только что вдохнувшему свободы, вновь почувствовать некий аромат произвола. – В таком случае, уважаемый, оставьте нас. Мы свои права знаем…
Слова о правах прозвучали дико для директора. Он резко повернулся и исчез.
– Что тут они затевают? – спросил Рычагов.
– Вот сейчас и посмотрим.
Действительно, буквально через минуту по вагону словно пронесся леденящий ветер. Скрипя заказными сапогами, отсвечивая руном шпал, глядя сверляще, возле столика возник старший лейтенант госбезопасности.
– Хотите больших неприятностей? – резким, жестяным голосом спросил он, явно привыкший, что сам факт его появления вселяет, как минимум, трепет.
– Нет, – честно ответил Берестин.
– А будут.
– Отчего же?
– Вам приказано!
– Нам ничего не приказано. И не может быть приказано, потому что здесь ресторан, а не Лубянка. Это к слову. Нас попросили. Мы не снизошли. Что дальше?
Чекист, похоже, обалдел от невиданной наглости. И, возможно, даже в чем-то усомнился. Но поскольку к тонким душевным движениям не привык, то быстро взял себя в руки.
– Предъявите документы!
– Знаете, лейтенант, не мешайте нам. Идите, займитесь делом. – Берестин отвернулся от него и взял за ножку бокал.
Очевидно, чекист попал в ситуацию, выходящую за пределы его компетенции. И убыл – за консультацией или подкреплением.
– Может, не стоит, товарищ командарм? – осторожно спросил Рычагов.
– Ничего, сиди и не вмешивайся.
События развивались. Вновь появился давешний старлейт – в сопровождении капитана того же ведомства и еще какого-то штатского.
– Вот, – торжественно сообщил старлейт, указывая на Берестина.
Капитан был моложе, но строже. И либеральничать не намеревался.
– Встать! Вы задержаны!
– О! Это интересно. Ваши полномочия?
Капитан положил руку на кобуру.
– Остальное – у меня в купе. Прошу!
Под конвоем Берестин с Рычаговым вышли в коридор, через гремящую площадку перешли в соседний вагон, и капитан довольно грубо втолкнул Алексея в полуоткрытую дверь.
– А теперь – документы!
Алексей спокойно протянул удостоверение. И с удовольствием смотрел, как капитан его раскрывает. Челюсть у него не отвисла, но глаза округлились.
– Товарищ командарм…
– Всем выйти! – резко сказал Берестин. Никто ничего не понял, но и тон его, и вид капитана словно вымел остальных из купе.
– Товарищ командующий… Я не знал, меня не предупредили…
– Фамилия, должность?
– Капитан Лавров, старший уполномоченный при протокольном отделе НКИД.
– Ну и что? Что за цирк вы устроили?
– В поезде едет немецкая военная делегация. По программе у них ужин.
– Сколько их?
– Четыре человека.
– И ради этого вы позволили себе?!…
– Товарищ командующий, я не знал… Мне приказано обеспечить условия и не допустить…
– Для этого надо выгнать из ресторана больше двадцати советских людей? В том числе двух генералов, четырех полковников? Да и остальные, наверное, не менее уважаемые товарищи!
– Я не знал… – тупо повторил капитан.
– Вы – кретин. Это даже не оскорбление, а диагноз. И должность участкового в Верхоянске – самое лучшее, на что вам следует рассчитывать. Причем с вашей точки зрения, я непростительно гуманен. Учтите это. Если у меня будет время, я о вас не забуду. Можете кормить своих немцев на общих основаниях. Или в купе им подавайте. Сам, раз такой заботливый! О нашем разговоре доложите по команде. И если вы еще не в курсе, знайте, что с завтрашнего дня ваше ведомство распускается. Кончилась лафа с бериевскими цацками, – Берестин показал на полковничьи знаки различия капитана и нашивки на рукавах. – У меня все.
Он вышел в коридор, оставив окаменевшего капитана в купе. Рычагова до сих пор блокировали два сотрудника, хотя руками и не трогали.
– Пошли, товарищ генерал, – благодушно сказа Берестин. – А то у нас кофе остынет. Если уже остыл – потребуем свежего за их счет…
В ресторане было пусто. Только минут через двадцать пришедшие в себя нкидовцы и их кураторы привели наконец своих немцев, скромно усадили их в дальний угол вагона, не забывая время от времени пугливо озираться.

***

===

Глава 5

Белостокский выступ, образовавшийся в результате Освободительного похода 1939 года, представлял чрезвычайно удобную позицию, если бы с началом войны Красная Армия решила провести восточно-прусскую наступательную операцию по образцу августовского наступления 1914 года. Ударом на северо-запад отрезалась вся группа армий «Север» и при удачном развитии событий выход к Балтике и захват Данцига сломали бы все стратегические планы гитлеровского командования.
Но на такой вариант Берестин в силу известных обстоятельств рассчитывать никак не мог.
В прошлый раз этот треклятый выступ стал, пожалуй, главной причиной разгрома Западного фронта. Почти двадцать стрелковых и механизированных дивизий оказались отрезаны танковыми клиньями немцев, под Волковыском и Новогрудском схвачены тугой петлей окружения и через две недели героических и безнадежных боев – вслепую, без знания обстановки, без связи с высшим командованием, а на пятый день войны уже и без боеприпасов, горючего и продовольствия – эти двадцать дивизий, почти триста тысяч вооруженных людей, перестали существовать. В других условиях они могли бы совершить многое.
…Под крыльями Р-5 долго тянулись сплошные массивы леса, кое-где прорезанные нитками дорог. Беловежская пуща. Берестин смотрел сейчас на великолепно-дикий вид внизу не как турист (хотя и посещал эти места туристом), а как и положено командующему, рекогносцируя незнакомый театр в предвидении грядущих сражений.
Весь этот огромный район – почти тридцать тысяч квадратных километров – пересекают всего три мощенные булыжником дороги, и их можно намертво блокировать незначительными силами, все остальные оттянув для действий на флангах фронта, там, где вторая и третья танковые группы немцев нанесут главные удары. Если бы это в свое время понял Павлов… А он вытянул дивизии в нитку вдоль границы, и две армии, третья и десятая, сразу же оказались в глубоком вражеском тылу, и уже им пришлось отступать по трем узким дорогам в безнадежной попытке выскочить из захлопнувшейся мышеловки. Пешком, под непрерывными атаками с воздуха…
В небо прямо по курсу воткнулись шпили двух гигантских костелов, красного и белого, форпостов католичества на границе православного мира, и самолет покатился по траве аэродрома. Здесь Маркова по протоколу встречали командарм-10 генерал-майор Голубев с чинами штаба.
Город с тех пор, как его видел Берестин в семьдесят девятом, изменился мало. Не было, конечно, новых зданий, зато он увидел много старинных, не сохранившихся после войны и придававших городу особую прелесть. Белый костел, построенный совсем недавно, в тридцать восьмом, сверкал свежей штукатуркой. А центральная улица, Липовая, была совсем такая же, и на месте стоял отель «Кристалл». Алексей подумал, что его поселят в нем, лучшего в городе не было, но кортеж проскочил дальше, свернул за угол и через глубокие арки с филигранными чугунными воротами въехал во двор «Восточного Версаля» – дворца графов Браницких. Здесь помещался штаб десятой армии.
Многое во дворце осталось так, как было при поспешно сбежавших хозяевах, по крайней мере, в тех помещениях, которые Берестин успел увидеть. Ему отвели две богато обставленные комнаты на втором этаже, с окнами в парк и огромным балконом.
Приказав собрать на двадцать часов старших командиров и политработников армии, Алексей остался один. Вышел на балкон. Да, к концу века от всего дворцового великолепия действительно оставалась жалкая тень. Прав был экскурсовод. Парк, запущенный, конечно, за два года, выглядел прелестно со своими прудами, искусственными водопадами и гротами, с аллеями, посыпанными желтым песком и толченым кирпичом, шпалерами деревьев и кустарников, подстриженных самым причудливым образом, с яркой, совсем еще свежей майской зеленью, первыми цветами на клумбах. Здесь бы действительно отдыхать и наслаждаться жизнью, а не воевать.
Берестин вынес из комнат позолоченное кресло с выгнутой спинкой, поставил его так, чтобы склоняющееся к закату солнце не било в глаза, и раскрыл большой блокнот с именной бумагой, подбирая в уме слова, с которых начнет совещание. За кустами довольно мерзко кричали бывшие графские, а ныне рабоче-крестьянские павлины.
У Алексея выработалась уже довольно стройная и эффективная техника взаимодействия с личностью Маркова. Сейчас ему надо расслабиться, почти забыть о себе самом, посмотреть вокруг чужими глазами, будто впервые увидев окружающий мир, представить себя Марковым и только им, и начинать писать. Рука сама изложит все, что должен сказать командующий, и в той именно форме, что принята сейчас. А потом нужно будет снова переключиться, чтобы пройтись по готовому тексту уже только своей рукой.
В нижнем беломраморном зале с мозаичным паркетом и лепными плафонами на потолке собралось больше полусотни человек. Генералы, полковники, полковые и бригадные комиссары.
Опять все – бывшие уже раз покойниками. К этому Берестин привыкнуть так и не смог. Пусть он был свободен от любых предрассудков, почти усвоил теорию прямых, обратных и многослойных временных потоков, но душой понять, как давно умершие люди могут жить рядом с ним, он не сумел до сих пор. Относиться ко всему происходящему, как к прокручиваемой второй раз кинопленке, у него не получалось, допустить идентичность окружающих с погибшими сорок лет назад – тоже. Принять, что это другие люди, другая временная линия и другая история – затея теряла всякий смысл. Только великолепная психическая и психологическая упругость спасали его от шизофрении.
Может, из-за этих именно душевных качеств и подошел он на роль агента-исполнителя? За краткий срок второй раз посещает прошлое, встретился с гостями из будущего, да плюс с тремя расами разумных инопланетян – и ничего…
Отвлекшись от своих мистических размышлений, которые со стороны выглядели как суровая сосредоточенность полководца, Алексей взглянул на сидящих перед ним и ждущих его слов командиров иначе. Как на безусловно живых людей, которыми ему положено командовать в неотвратимой войне.
То, что все здесь собравшиеся уже один раз умерли за родину, делало им честь, но не принесло славы. Многим просто не повезло или пострадали они через чужую глупость. Но многие и сами виноваты. Будто забыли они за последние четыре года все, чему учились всю предыдущую военную службу… Как может военный человек, всю жизнь прослуживший в армии, уверовать в бессмысленную до идиотизма доктрину: «Малой кровью, на чужой территории»? Сколь бы высока ни была трибуна, с которой данная истина провозглашается! Уверовать всего через двадцать лет после окончания первой и на втором году второй мировой войны, имея представление, что такое германская армия, каков немецкий солдат и немецкая техника, и зная правду о своей армии – всю правду, а не то, что так упоительно подается на парадах, показных маневрах и в кинофильмах типа «Если завтра война».
Можно понять, когда страшно человеку оспорить высочайше утвержденную теорию – ведь это значит пойти вслед за тысячами других в лагеря и к стенке, умереть с клеймом врага народа. Но ведь молча, для себя, в своей дивизии можно же и нужно делать то, что требует долг и здравый смысл? Или уже и этого нельзя? Неужели русский человек неисправим и только смертельная опасность, грань национальной катастрофы в состоянии пробудить в людях героизм, талант, гражданское мужество? А во всех других случаях ему проще и приятнее без рассуждений, без попытки сохранить в себе здравый смысл и совесть выполнять указания любого, кто прорвался к кормилу власти, как бы преступны или просто глупы эти указания ни были?
Разберутся ли когда-нибудь историки и психологи в этой загадке первой половины века?
Все это приходило Берестину в голову и раньше, и по другим поводам, но то были вполне отвлеченные мысли или пустопорожний интеллигентский треп за рюмкой или чашкой кофе, а сейчас перед ним была реальность. Вот они – подлинные статисты величайшей, может быть, в истории человечества трагедии. Виновники и жертвы небывалой расплаты миллионов людей за бессмысленную верность тирану, узурпировавшему святую идею.
Почему при проклятом, сгнившем на корню самодержавии его верные слуги могли понять опасность, исходившую от самого помазанника божия, находили силы спорить с государем и верховным главнокомандующим, доказывать ему его же бездарность, грозить отставкой? Как тот же генерал Брусилов в шестнадцатом году: «В случае же, если мое мнение не будет принято во внимание, я буду вынужден считать мое пребывание на посту главнокомандующего не только бесполезным, но и вредным. Прошу меня в таком случае сменить». Такие слова говорил Брусилов царю публично, что зафиксировано в протоколах высочайшего совещания в Ставке 28 марта 1916 года. Или здесь дело в том, что вольности дворянства предполагали известную независимость внутри этого круга, или настолько очевидной была истина, что честь в любом случае дороже и положения, и самой жизни, и только дальнейший прогресс, социальный в культурный, отмел этот феодально-помещичий пережиток? Или, наконец, все дело в том, что четыре года мировой и пять лет гражданской настолько повыбили всех наиболее честных и отважных с обеих сторон, что некому стало на практике воплощать нравственные императивы?
Под влиянием таких мыслей новый командующий и начал свое выступление перед командным и политическим составом третьей и десятой армии.
Представившись и вкратце сообщив о себе основные сведения – где служил и воевал, чем командовал, Берестин-Марков сразу перешел к сути.
– Генерал Павлов смещен за то, что поставил округ фактически в катастрофическое положение. Любому из вас, если он достоин своего звания и положения, это должно быть очевидно при первом взгляде на карту. Независимо от того, что говорят политические деятели (все поняли, кого он имел в виду, и содрогнулись), мы с вами люди военные. Должны исходить из того, что война может начаться в любой день и час, и делать все каждый на своем месте, чтобы встретить врага во всеоружии. И материально, и морально. А к чему готовитесь вы? – Он обвел взглядом зал, остановился на средних лет плотном генерале с наголо бритой головой. Указкой, словно рапирой, нацелился ему в грудь. – Вот вы…
– Командир девятого армейского корпуса генерал-майор Леденев.
– Очень приятно. – Берестин знал, что девятый АК занимал стокилометровую полосу на юго-западном фасе выступа. – Немцы делают вот что… – Берестин двумя взмахами указки изобразил направление ударов с севера, от Сувалков, и с юга, от Седльце, отрезающих обе армии и смыкающихся далеко в тылу группировки, восточнее Волковыска. – Что вы станете делать, имея в виду, что у противника и так двойное превосходство в силах, а на направлениях главных ударов будет и десятикратное? Садитесь. Но каждый из присутствующих может поставить себя на место генерала Леденева. Да и на своих местах радости у вас будет мало. И пусть каждый ответит сам себе… – Алексей почувствовал, что начал говорить слишком возбужденно, и сбавил тон. – Я сейчас не собираюсь устраивать военную игру или командно-штабные учения. Времени на это нет. Я хочу, чтобы все усвоили простую мысль – если война начнется завтра, мы ее уже почти проиграли. Не нужно пугаться моих слов. Нужно осознать положение дел и не теряя дня и часа начать действовать. Я смотрю, товарищ увлеченно меня конспектирует, – он повернулся к полковнику с орденом Ленина. – Назовите себя, пожалуйста.
– Начальник особого отдела десятой армии полковник Лобанов. – Взгляд у полковника был неприятный. Особенно с точки зрения Маркова.
– Если вы конспектируете, чтобы сообщить куда следует о вредных мыслях и пораженческих настроениях командующего, то не советую. Времена несколько изменились. Ну, честно?
Лобанов молчал, только дергался мускул на щеке.
– Не хотите отвечать – настаивать не буду. Но имейте в виду, не тем занимаетесь. В таком качестве вы мне не нужны. Автономия ваша кончилась, будете бороться со шпионами и диверсантами на фронте, а не выискивать их среди своих товарищей. Вместе с начальником особого отдела третьей армии и командирами погранотрядов завтра приказываю прибыть в Минск. В двадцать два ноль-ноль. Садитесь.
По залу прошел легкий гул. Полковник сел – красный и потный.
– Для того, чтобы избежать катастрофы, – продолжил Берестин, – мы с вами должны сейчас забыть все, что до этого говорилось о грядущей войне. Война будет тяжелая и долгая. Враг сегодня сильнее нас, и именно сознание этой неприятной, но объективной истины должно мобилизовать нас на предельное напряжение воли и решимости победить. Наступать мы сейчас, конечно, не в состоянии. Поэтому красные пакеты в ваших сейфах немедленно по возвращении уничтожьте. Цель у нас теперь одна – стратегическая оборона. Но оборона не значит, что немец будет нас бить, где хочет, а мы – «стоять насмерть». Стоять насмерть нужно только тогда, когда это диктует обстановка или прямой приказ. А в любом другом случае нужно умно и грамотно наносить врагу максимальный ущерб, насколько можно сберегая собственные силы. А иначе вас раздавят, пройдут по вашим трупам и будут бить следующих. Необходимо создать мощные группировки на главных направлениях, встречать противника на самых выгодных рубежах, не пугаться прорывов и обходов, отсекать подвижные части от пехоты и тылов, обходящих – обходить в свою очередь. Если немцы прорвут фронт, не стараться догнать его и снова стать «нерушимой стеной» перед острием удара, вы его танки все равно не догоните, а войска растеряете и пехота вас добьет. В таких случаях надо быть готовыми мгновенно организовывать фланговые удары, перерезать коммуникации, громить тылы. Танки без горючего сами станут, и чем глубже прорвутся, тем вернее погибнут… Я говорю вам сейчас почти прописные истины. Вы должны бы мне сказать сейчас: товарищ командующий, мы не лейтенанты, мы все это знаем, мы подробно разобрали на картах и макетах все операции гитлеровской армии во Франции и Польше, мы давно учли все ошибки англичан при отходе к Дюнкерку, мы наизусть знаем приемы Гудериана… Мы не сидели два года зря, готовясь к войне по речам товарища Ворошилова да романам Шпанова и Павленко. И я бы с вами согласился. Но – увы. Поэтому – приказываю… – Он начал называть номера корпусов и дивизий, указывать им новые места дислокаций, рубежи развертываний и прикрытий, диктовать наиболее неотложные мероприятия. Бегло, конспективно, но четко.
Наконец, часа через полтора, он закончил. Разрешил всем курить и сам достал папиросу. Присел на край стола, показывая, что официальная часть закончена.
– Соответствующие приказы вы получите в установленном порядке и в должное время, а сейчас я хотел бы, чтобы вы все уяснили нашу основную стратегическую концепцию. Немцы во все времена очень точно и детально разрабатывали свои планы и диспозиции. Значит, наша задача – с первого дня сломать все их расчеты. Они привыкли и умеют вести войну регулярную, они доказывали это. И еще докажут нам не раз. Что можем предложить им мы? В существующих условиях? Армию готовую «умереть за СССР»? Мало. Ленин писал, что в современной войне побеждает тот, кто имеет «высочайшую организацию и лучшие машины». Как у вас насчет «лучших машин», товарищ генерал? – обратился Берестин к генерал-майору с танковыми эмблемами.
– Командир одиннадцатого мехкорпуса генерал Гоцеридзе, – представился тот. – В составе корпуса девятьсот десять танков всех типов, из них Т-34 шестьдесят шесть штук, КВ-1 пятьдесят, КВ-2 – двадцать один. Остальные – Т-35, Т-28, ВТ-5, БТ-7 и Т-26. Нуждаются в среднем ремонте двести пятьдесят пять танков, в капитальном – сто девяносто семь…
– Хорошо, товарищ Гоцеридзе. В том смысле хорошо, что владеете обстановкой. А так, конечно, хреново. Значит, я буду рассчитывать на корпус и задачи ставить соответственные, а у вас едва дивизия. Павлову до сего дня рапортовали, что у вас корпус? Так?
– Не совсем, товарищ командующий.
– Значит, вы молодец и докладывали правду, а Павлов врал выше уже самостоятельно? Для фронта в целом и для вас лично от этого ничего не меняется. Садитесь. У остальных, как я понимаю, не намного лучше. А война, как я вам говорил, может начаться в любой следующий день. Когда она начнется, мы можем оказаться без планов развертывания и взаимодействия, без связи, без информации об общей обстановке. И в таком случае каждый из вас должен усвоить, как раньше «Отче наш», а теперь «Краткий курс» – единственное, чем вы сможете принести пользу, потеряв связь со мной и соседями, это искать и находить способы нанести немцам максимальный ущерб. Только! Если не получите больше никаких приказов – действуйте, как Денис Давыдов. Наплевать вам на линию фронта, на количество врагов – бейте, где найдете и сможете, причем так, чтобы ваши потери были меньше вражеских. Если позволит обстановка – с боями прорывайтесь к старой границе. Сумеете – занимайте выгодные для обороны рубежи, населенные пункты, укрепрайоны и держитесь до тех пор, пока в состоянии наносить врагу ущерб больший, чем ваши потери. Завтра же начните подробную рекогносцировку, спланируйте все мыслимые варианты действий, пути подвоза и эвакуации, маневры вдоль фронта и в глубину. Возьмите на учет весь гражданский транспорт и продумайте способ его мгновенной мобилизации в нужный момент. Раздайте в войска двух-трехнедельный запас боеприпасов, горючего и продовольствия, остальное оттяните на тыловые рубежи, туда же заблаговременно эвакуируйте неисправную и ненадежную технику. Особенно танки. Из мехкорпусов необходимо выделить действующие отряды, укомплектовать их наиболее боеспособными машинами, пусть это будут полки или бригады, но полного штата и готовые выполнить любую задачу. В открытых боях – танки против танков – разрешаю использовать только Т-34 и КВ, да и то в крайних случаях, остальные танки – только из засад. Если мы все это успеем запомнить и усвоить – врасплох нас не застанут. Разумеется, все это я говорю вам именно на тот случай, если мы больше не сумеем встретиться. Но в ближайшие дни я намереваюсь лично посетить большинство соединений. Тогда поговорим с каждым и более конкретно. Вопросы есть?
После товарищеского ужина Берестин остался вдвоем с членом военного совета третьей армии, дивизионным комиссаром Кирилловым, с которым сейчас прогуливался по темному, освещенному лишь полной луной парку. Комиссар, мужчина лет тридцати пяти, попавший на свою должность год назад с поста завкафедрой истории партии ИФЛИ, показался Берестину мыслящим человеком, захотелось пообщаться с ним неофициально. Однако разговор не получался, Алексей уже чувствовал раздражение.
– Вы тут, за последние годы, настолько перепугались сами и запугали всех окружающих, что я и не знаю, как теперь людей перевоспитывать. И вы, политработники, к этому руку приложили.
– Как раз напротив, мы воспитываем людей в духе превосходства нашей идеи.
– Бросьте. С одной стороны, вы внушаете людям, что вероятный противник не только слаб, но и готов рухнуть при первом ударе, а немецкий пролетариат непременно поднимет восстание, как только Гитлер на нас нападет. А с другой – вы настолько этого же Гитлера боитесь, что готовы вообще у бойцов винтовки отобрать, только бы, боже упаси, не спровоцировать фашистов на нападение. И немцы все отлично видят и смеются над нами! Разве так к большой войне готовятся?
– А вы считаете, что нужно пропагандировать силу врага?
– Безусловно. Солдат должен знать прежде всего сильные стороны неприятеля. Тогда он сможет мобилизовать для борьбы все свои силы и возможности.
– А партия считает, что необходимо прежде всего внушить бойцам веру в несокрушимую мощь нашей армии и неминуемое поражение любого агрессора…
Берестин резко повернулся, размалывая каблуками кирпичную крошку. Схватил комиссара за ремень портупеи и с яростью почти выкрикнул ему в лицо (вот когда, наконец, не выдержали нервы!):
– Вы кто: идиот или провокатор? Какая партия так считает? Вспомните работы Ленина, перечитайте материалы ЦК времен гражданской войны! Или же убирайтесь лучше из армии к чертовой матери! В партшколу для дефективных активистов! С немцами завтра воевать, двести дивизий и пять тысяч танков завтра начнут нас с вами в дерьмо растирать, а вы чему войска учите?
– Товарищ командарм!… – отшатнулся Кириллов. В голосе звучали возмущение и обида.
– Что – командарм? – Берестин выпустил из руки портупею. Отступил на шаг и сел на подвернувшуюся скамейку. Закурил и затянулся, успокаиваясь. Потом даже улыбнулся. – Не понравилось? Интересные вы все же люди. Когда в глаза правду сказал – возмутился комиссар. А когда не мою – ленинскую правду при вас черт знает во что превращают – это вы принимаете спокойно.
Берестин увидел на лице комиссара прежде всего растерянность. Для него слова командующего выходили за пределы мыслимого. «Жаль, – подумал Алексей. – А вроде на вид ничего парень».
– Закури, комиссар. И не бойся. Я же не боюсь. Большевики за свою правду и на каторгу, и в петлю шли, а ты чего испугался?
Кириллов очевидно, сообразил, что от командарма не следует ждать непосредственной опасности, но продолжал гнуть свое:
– В условиях капиталистического окружения любая дискуссия в партии…
– Да хватит тебе… Редкий шанс теряешь – с командующим по душам поговорить. Насчет этого трепа я тоже мастер, почти кандидат философии, причем такой, что тебе и не снилось.
– Как это так? – профессионально вскинулся Кириллов. – Я как раз кандидат и именно философии.
– А много ли ты знаешь об экзистенциализме, бихевиоризме, неотомизме, прагматизме, о трудах Сартра, Адорно, Хайдеггера, Маркузе, Тойнби, Ростоу? О теории стадийного роста, постиндустриального общества, неоиндивидуализме и еврокоммунизме? Вижу, что мало… – Берестина опять понесло. Не потому, что он потерял над собой контроль, ему просто интересно было подбрасывать подходящим людям опережающую информацию.

***

Источники :

https://onlinereads.net/bk/115587-gambit-bubnovoy-damy

https://ae-books.online/istoriya/istoricheskaya-fantastika/253729-book/#reader

http://lib.web-malina.com/getbook.php?bid=2057

https://ru.wikipedia.org/wiki/Одиссей_покидает_Итаку

https://4italka.site/fantastika/alternativnaya_istoriya/290035/fulltext.htm

https://author.today/work/346020

https://fantlab.ru/work9863

***

Василий Звягинцев

Страна:	Россия
Родился:	21 ноября 1944 г.
Умер:	30 апреля 2016 г.

Жанры:

Фантастика

100%

Родился Василий Дмитриевич Звягинцев в Грозном (21 ноября 1944), окончил Ставропольский медицинский институт, работал врачом «Скорой помощи», служил военным врачом на Сахалине. По возвращению в Ставрополь 10 лет провёл на комсомольской и профсоюзной работе, в политорганах МВД. Печататься начал с 1987 г. Первая публикация — «Уик-энд на берегу» (1987). Лауреат премий «Интерпресскон» и «Аэлита» за роман «Одиссей покидает Итаку». Жил в Ставрополе.

Василий Звягинцев, по мнению многих любителей научной фантастики, является одним из лучших российских писателей этого жанра. Самым большим (и в принципе единственным) трудом В. Звягинцева стал роман-эпопея «Одиссей покидает Итаку», который по достоинству оценили не только читатели, но и критики. Роман состоит из двадцати одной книги, каждая из которых по-своему связана с остальными. При этом можно читать любую книгу, как отдельное произведение (роман), хотя, безусловно, лучше соблюдать хронологическую последовательность, чтобы ориентироваться в героях и в том, что ими движет.

В 1993 г. за эпопею «Одиссей покидает Итаку» Василий Звягинцев был удостоен сразу 4-х престижных литературных премий — «Аэлита», «Интерпресскон», и специальной международной

Примечание к биографии:

Интервью с читателями на сайте Лаборатории Фантастики в 2012 году.

Сайты и ссылки:

itaka.n43.pw (официальный сайт)