Главная » » Одиссей 021

22:15

Одиссей 021

***

Когда в мастерской появились Новиков с Шульгиным, подготовка к экспедиции была уже в полном разгаре.
Шульгин вошел первым, веселый и чем-то возбужденный, остановился на пороге, стряхивая капли дождя с потертой кожаной куртки, и вдруг замолчал, увидев установку, пол вокруг которой был завален ящиками, коробками, палатками, спальными мешками и прочими необходимыми в дальнем путешествии вещами.
– Так, – сказал он, оборачиваясь к Новикову. – Как видишь, они здесь времени не теряли. Судя по всему, решение принято без нас…
Подошел, сдвигая ногой в стороны мешающие ему предметы, прочел вслух надпись на ящике с консервами, поцокал языком.
– Ну и что тут у вас? Рог изобилия? Скатерть-самобранка? Полевой синтезатор «Мидас»? Или шкатулка Пандоры, наконец? – спросил он, демонстрируя сообразительность и умение оценивать обстановку. Правда, особых способностей и не требовалось, чтобы догадаться, что импортные товары двух десятков наименований и в таких количествах естественным образом в квартире среднего советского гражданина появиться не могут.
Левашов в двух словах ему все объяснил.
– Годится, – кивнул Шульгин. – Но желаю видеть лично. Блок сигарет «Данхилл» можешь?
– Прошу… – Олег, словно пианист-виртуоз, пробежал пальцами по кнопкам.
Шульгин повертел упаковку перед глазами, распечатал, вытащил сигарету и с сомнением закурил. При этом он, вдыхая дым, поднимал лицо кверху и прикрывал глаза. После третьей затяжки он кончил валять дурака и нормальным голосом сказал:
– Без обмана, разницы никакой…
А Воронцов в это время наблюдал за Новиковым. Тот отчего-то в разговоре не участвовал, смотрел на происходящее со смутной улыбкой, будто его здесь вообще ничего не касалось. И поводов для ажиотажа он не видел.
И с неожиданным раздражением Воронцов подумал, что слишком все здесь похоже на провинциальный театр. Каждый не живет, а старательно исполняет раз навсегда избранное амплуа. И вдобавок переигрывает. Чтобы зритель, упаси Бог, не перепутал, кто есть кто. Нормальный, без затей, человек никогда не следит за каждым своим словом и жестом, он может и глупость сказать, и повести себя неадекватно… А эти ребята – нет. Самоконтроль – как раковина у рака-отшельника.
Он подошел к Новикову и спросил, чем он так озабочен.
– Я просто просчитываю, сколько и чего нам еще потребуется по максимуму. На случай, если в ближайшее время нам не удастся вернуться.
– По максимуму нам нужно практически все, что бывает на свете. А вот на полгода автономного плавания потребность рассчитать стоит.
И тут же переменил тему, спросил, не произошло ли за минувшие сутки с ним или Шульгиным чего-нибудь необычного, что можно истолковать в известном смысле.
– Нет. Насколько я могу судить – ничего. С Сашкой – тоже…
– Вот и слава Богу. Возможно, они нас пока потеряли. Но отрываться пришлось с боем.
Выслушав рассказ об эпизоде в метро, Новиков только покрутил головой, не выразив вслух своего отношения. И Воронцов не стал дальше развивать тему, тем более, что Левашов громко сообщил, что готов к выходу на режим перехода.
…И вот снова открылась дверь из московской квартиры в иной мир, неизвестно где расположенный, в сотнях световых лет или нескольких миллиметрах от нашего мира, и оттуда задувал теплый, пахнущий цветами и лесом ветер, и в пасмурной мастерской сиял луч чужого жаркого солнца. Олег перегнулся через край рамки и коснулся рукой густой зеленой травы на той стороне.
Пересечь границу и ступить на почву чужой планеты довольно долго никто не решался. Все четверо стояли и смотрели, не говоря ни слова. Войдешь туда, а дверь вдруг захлопнется, и где тогда искать обратный путь? Армстронгу на Луне было, наверное, все-таки проще…
Первым проявил решимость Шульгин. Он переступил черту и замер на расстоянии вытянутой руки, по колено в густой траве. Где он был в этот момент?
Он постоял там с полминуты, и вдруг быстро шагнул обратно. Вытер рукавом пот со лба.
– Нет, ребята, это не дело. Хоть я и гусар в душе, но не до такой степени. Надо по науке. Проверить там все. На радиоактивность, наличие или отсутствие ядовитых газов, вредной микрофлоры…
– И микрофауны, – вставил Новиков.
– Именно. Это я беру на себя. Анализы мне наши институтские биохимики и микробиологи сделают, а остальное мы и сами… Радиометр возьмем, мышей белых можно запустить, не сдохнут ли.
– Дилетантство все это, – сказал Новиков. – Три-пять параметров ты проверишь, а их там еще сотня, таких, что и в голову не придет… Начиная от спектра солнца.
– Любое дело можно считать хорошо соображенным, если предусмотрено хотя бы тридцать процентов возможных последствий, оставив остальные семьдесят на волю случая… Это Наполеон так считал, – вскользь заметил Воронцов. – Что можно проверить – давайте проверим.
Экспресс-анализы не показали ничего такого, чего можно было бы опасаться, и экспедиция, которую Новиков назвал, совершив небольшой плагиат, «Путешествием дилетантов», началась.
На планете было великолепно. И пейзаж, и воздух, пахнущий горячим от солнца сосновым лесом, и ощущение беспредельного простора, первозданности, нетронутости нового для людей мира. Такой, возможно, была Америка пятьсот лет назад.
Но стоило большого волевого усилия заставить себя отойти от квадрата, очерченного светящейся каймой, проема в бесконечности, за которым осталась полутемная мастерская, заплаканные дождем окна и Олег перед пультом.
Новиков, Воронцов и Шульгин прошли около километра, путаясь ногами в высокой траве, распугивая многочисленных прыгающих насекомых, похожих на кузнечиков, достигли первых высоких деревьев, под которыми косо торчали три каменных клыка, как три противотанковых надолба, и остановились.
Толстую чешуйчатую кору сосен прорезали совсем свежие, еще не заплывшие смолой царапины очень неприятного вида.
– Не нравится мне это дело, – сказал Шульгин. – Как бы саблезубый кто-то когти точил. Не с нашим снаряжением здесь бродить…
Воронцов оттянул затвор автомата «Узи». Он предпочел бы держать в руках нечто более надежное, вроде крупнокалиберного карабина, но выбор оружия определялся размерами камеры.
– А все равно здесь здорово, – продолжил Шульгин, покосившись на металлический лязг. – Гляньте вон туда – совсем как у Шишкина «Лесные дали».
Действительно, ландшафт наводил на такие ассоциации. К северу обширная поляна, плавно понижаясь, упиралась в стену мачтового соснового, а может, и кедрового леса, который простирался во все стороны за черту видимого горизонта. А видно было отсюда километров на пятнадцать, не меньше. На юг поляна, сужаясь клином, заканчивалась обрывистым мысом, вновь густо покрытым высоченными, метров по пятьдесят, а то и больше, двухобхватными соснами. А внизу, изгибаясь и взблескивая солнечными искрами, сливались две реки.
Левая, главная – пошире, чем Нева перед стрелкой Васильевского острова, за ней на восточном, пологом берегу – всхолмленная равнина, покрытая зеркальцами озер, рощами и перелесками.
Правый приток – втрое уже, его противоположный берег покрыт непроходимой и непроницаемой для глаз стеной зарослей.
– Для базы местечко уникальное. Специально ищи – и не найдешь… – сказал Воронцов, подходя к краю обрыва и заглядывая вниз. Стена красноватого гранита, кое-где прорезанного глубокими расселинами, почти отвесно уходила в прозрачную темную воду.
Воронцов поднял вверх автомат и дал три короткие очереди.
– Салют в честь прибытия…
– Что тут у вас? – раздался вдруг голос Левашова.
Забытый увлекшимися друзьями, Олег услышал далекие выстрелы и вдруг сообразил, что нет ему никакой необходимости ждать их на месте, слегка повернул верньер настройки, и проем скачком переместился вперед на полкилометра. Еще две корректировки, и Левашов тоже ступил наконец на почву планеты, на которую, строго говоря, должен был выйти первым. Как первооткрыватель.
– Это ты хорошо придумал, – сказал Новиков, оборачиваясь. – А я думал, оттуда все таскать придется…
– Может, и хорошо, но лучше бы ты обратно лез, – вмешался Шульгин. – Стоит сейчас в Москве на минуту отключиться электричеству, да просто пробки полетят, и что тогда? Давай, давай, оттуда тоже хорошо видно, – и почти втолкнул Левашова назад, в мастерскую.
…Неожиданно возникла проблема, о которой никто заранее не подумал. Как быть с установкой? Постоянно держать канал перехода открытым было нельзя, потому что счетчик в прихожей у Берестина гудел, как истребитель перед стартом, и уже начала перегреваться проводка. А переместить аппаратуру на планету тоже было невозможно – фокусировка «окна» зависела от определенного положения самой установки. Задача – как поднять самого себя за волосы.
Но и выход тоже нашелся неожиданный и изящный. Левашов вынес на поляну детали своего «репликатора», как назвал он приставку, вновь собрал его, но с камерой теперь уже пять на пять метров.
– Надо будет – больше сделаем, материала хватит. – И в этой новой камере сдублировал СПВ-установку.
Олег двадцать раз подряд включил и выключил канал и, не спуская глаз с приборов, сообщил, что поле работает абсолютно устойчиво, никаких сбоев нет, фиксация сохраняется с микронной точностью. Так что, обеспечив себя автономным энергопитанием, московскую установку можно отключить и начинать робинзонаду.
– Меня твои слова не убеждают, – сказал Шульгин. – Эта штука вполне может сломаться на двадцать первый раз…
– И что из этого следует? – спросил Левашов.
– А ничего, – с достоинством ответил Шульгин. – Рекомендую изготовить еще одну, обеспечить каждую отдельным движком, запастись запчастями, а потом говорить. Не желаю помирать из-за того, что какой-нибудь диод-триод сделали сверх плана в конце квартала.
– Резонно, – кивнул Воронцов, который последнее время больше помалкивал, чувствуя себя несколько лишним при решении чисто технических проблем. Зато, как человек военный, он немедленно объявил себя комендантом планеты, ввел осадное положение и приступил к организации обороны по всем азимутам.
Под его руководством развернули три большие армейские палатки, поодаль установили два мощных дизель-генератора и склад горючего с соблюдением положенных мер противопожарной безопасности, перетащили в одну палатку припасы и продовольствие, в другой разместили аппаратуру, в третьей устроили жилой комплекс, под тентом – столовую и бар с музыкой.
– А вот как же так, – спросил Шульгин, лежа на надувном матрасе, – все пишут, что землеподобные планеты – большая редкость, а может, их и вообще не бывает, а мы с первого раза – и так здорово попали? И природа, и климат, и стройматериалы под рукой, и пресная вода… После острова Линкольна – лучшее место для самых капризных Робинзонов.
– Ну и поинтересуйся, какой информацией пользовались авторы тех теорий, – насмешливо ответил Левашов с превосходством практика.
Воронцов встал, с хрустом потянулся и небрежно, ни к кому специально не обращаясь, изрек:
– Или вот еще вопросик того же плана – почему это по железной дороге, куда ни езжай, всегда приедешь на станцию, и как правило – с буфетом?
Друзья переглянулись несколько даже ошарашенно. Вот вам и капитан. Такой поворот сюжета в голову никому еще не приходил. Задумались и долго молчали.
Однако существовала проблема, которая не позволяла слишком уж отвлекаться на теоретические вопросы.
Никто не забыл про зловещие царапины на дереве. Вокруг простиралась территория не просто безлюдная и экзотически прекрасная. В ней существовала своя жизнь и, скорее всего, достаточно высокоорганизованная. Простая логика подсказывала, что если флора столь напоминает земную, то и фауна должна быть примерно на таком же уровне, а это значит – и саблезубые тигры, и пещерные медведи, и что-то вроде волков, плюс любое количество неизвестных, но наверняка агрессивных форм.
И, значит, располагаться на ночевку под защитой одного только палаточного нейлона было бы по меньшей мере опрометчиво.
Пришлось заняться фортификацией.
День на планете продолжался дольше, чем на Земле. По расчетам Воронцова часов двадцать. И большая часть из них уже прошла. Светило ощутимо склонялось к закату.
Поэтому первым делом Дмитрий потребовал у Левашова десять коробок со спиралями Бруно. Это очень удобная штука. И к тому же забавная. Дергаешь рычаг на боку огромной зеленой кастрюли, и из нее с веселым звоном вылетает десятиметровая колючая пружина. Не пройти через такое заграждение и не проехать, разве только на танке. А зверей любых видов такое препятствие отпугнет, кроме всего, запахом металла, солидола и нитрокраски.
Основание мыса в самом узком месте имело всего метров шестьдесят в ширину и отделялось от большой поляны естественным эскарпом почти в два человеческих роста с проходом-водомоиной посередине. Вокруг этих природой созданных ворот Воронцов и развернул работы.
Перекрыв подходы с поля трехслойным колючим валом, он внимательно обследовал береговую черту, и только убедившись, что с этой стороны угроза маловероятна, крутые каменистые откосы доступны разве что подготовленным альпинистам, успокоился и объявил общий перекур.
– В перспективе нужно будет оборудовать стационарное проволочное заграждение метров на сто дальше, а здесь неплохо бы соорудить частокол. Леса хватит. А то ведь мы здесь как на ладони. Неприятно…
– Замок надо строить, чего уж там, – с легкой иронией сказал Новиков.
– Замок не замок, а какой-никакой дом строить придется, – неожиданно серьезно возразил ему Шульгин. – Не в палатках же жить.
– Дом – не проблема, – сказал Левашов. – В заграничных каталогах какой угодно коттедж найти можно.
– Не то, – покрутил головой Воронцов. – Тут посолиднее надо, блокгауз такой бревенчатый, или вообще терем в древнерусском духе… – Он обвел рукой вокруг. – Пейзаж требует…
– Не потянем мы… – Казалось, что Новикову просто нравится спорить с Воронцовым. Похоже, что опасения Левашова насчет соперничества двух лидеров начало сбываться.
– Артель плотников из семи человек ставила двухэтажный терем дней за десять.
– Так то ж были плотники, а мы… Тут на заготовку материала полгода уйдет.
Неожиданно в разговор вступил Левашов.
– Бросьте вы зря спорить. Есть у меня идея. Главное – хорошо все продумать и спланировать, а за постройкой дело не станет. Только на сегодня, я думаю, забот хватит. Давай, Сашка, принимайся за праздничный ужин, а я еще одно дело сделаю – и все.
Он поднялся и ушел к своей установке, а минут через двадцать вернулся, неся перед собой сверкающий лист, точнее – даже плиту бериллиевой бронзы, на которой неизвестным способом была учинена каллиграфическая надпись: «Планета Валгалла. Открыта 23 августа 1984 года экспедицией в составе…» – и ниже имена и фамилии в столбик. Под волнистой чертой этот же текст повторен на английском. Но буквами поменьше.
– Вот. Пусть все будет официально. Другие мнения есть?
– Нормально. Тем более, как первооткрыватель имеешь право. Принимается…
Шульгин тут же сбегал за бутылкой «Вдовы Клико» и с поклоном протянул ее Левашову.
– Извольте-с… Из собственных ручек… Только чтоб непременно – вдребезги.
Жизнь постепенно начала приобретать определенную надежность. Да и Валгалла стала как-то ближе, моментами первопроходцы даже забывали, что работают за Бог знает сколько световых лет или парсеков от Земли, а не в сибирском, к примеру, студотряде, как в молодые годы.
Разумеется, такому ощущению много способствовал тот факт, что в любую секунду можно было открыть внепространственную дверь и оказаться в Москве. Сама мысль об этом успокаивала нервы.
Воронцов по этому поводу заметил, что не случайно сейчас удаются самые головоломные начинания, от лыжного перехода через Антарктиду до поездки к Северному полюсу на мотоцикле.
– Седов или Скотт знали, что им никто не поможет, и в сложной ситуации умирали, а нынешние землепроходцы в любой момент могут вызвать по радио спасателей и оттого в каждый данный час ощущают себя, как на воскресной лыжной прогулке. Уверенность в том, что тебе ничего не угрожает – великая вещь. Все равно, что пройти по одной доске, лежащей на земле. Не в пример легче, чем по ней же, но над пропастью…
Кстати, Левашов экспериментальным путем установил одну интересную закономерность. При отключенном канале СПВ время на Валгалле никак не зависело от земного и, возвращаясь в Москву, наши герои попадали в один и тот же день, 23 августа, и получалось, что отпуска у них, таким образом, могут длиться вечно. Шульгина же особенно восхитила мысль, что и до возвращения из Кисловодска его супруги тоже вечность.
– Уважил ты меня вещий Олег, – говорил он Левашову. – Я теперь тебя готов шампанским бесплатно поить на завтрак, обед и ужин.
– Именно что бесплатно, – подчеркнул Новиков. – За свой счет он бы еще подумал, что выгоднее…
Освоение планеты началось с астрономических и метеорологических наблюдений. В итоге было установлено, что сутки здесь длятся двадцать семь часов семнадцать минут и сколько-то секунд, тяготение – примерно ноль девять «же», кислорода в атмосфере около двадцати двух процентов, местное солнце по спектральному классу идентично настоящему Солнцу, и размеры его такие же, а лун зато три, но только одна имеет приемлемые характеристики, а две другие совсем маленькие и невооруженным глазом почти не видны.
Короче – по всем показателям, не планета, а курорт общеоздоровительного типа. Особенно хороши были вечера.
Дневные труды закончены, территория вокруг убрана от строительного мусора, на траве под навесом расстелена холщовая скатерть, багровое солнце сползает к дальним холмам, заречные дали уже подернулись густой жемчужной дымкой, свежесрубленные бревна пахнут сосновой смолой и парусными кораблями. Настроение у всех четверых благостное, умиротворенное. Суровая мужская еда – сало, картошка в мундирах, лук, чеснок, малосольные огурцы – разложенная на скатерти, и запах поспевающих шашлыков заставляют судорожно сглатывать слюну. Последние секунды перед ужином, достойно венчающим очередной день.
– А молодцы мы все же, ребята… – щурится, глядя на солнце, Шульгин.
– Ну, а то…
– Теперь недельку отдохнуть бы, осмотреться, хоть километров на полста в радиусе, поохотиться, надо же знать, кто тут водится, и снова за работу…
– Да, к слову, а где же все-таки наши клиенты? Хоть машина от них должна же была остаться? – вспомнил вдруг Шульгин. Поразительно, но за всеми хлопотами о пришельцах совершенно забыли.
Но забыли, оказывается, не все. Воронцов, похоже, уже размышлял об этой проблеме, потому что ответил сразу:
– Если я не ошибаюсь, они должны находиться примерно километров на сорок северо-восточнее, если принять, что наше место идентично центру Москвы и здесь применима наша система координат…
– Верно, – сказал Левашов. – Я тоже упустил, что при перевозке я установку не перенастраивал. Сдвиг на Земле должен соответствовать такому же смещению на Валгалле.
– А так даже лучше, – решил Шульгин. – Мы как-нибудь потом к ним съездим. На бэтээре.
– Тебе еще и бэтээр понадобился?
– И не только. Нужно скомплектовать арсенал на все случаи жизни. Я лично не сильно доверяю всей твоей технике. Завтра у нее полетят лампы – и все. Привет.
– Дурак, там нет ни одной лампы…
– А мне это без разницы, что лампы, что эти, как их, процессоры. Я не технократ, а гуманитарий и интеллектуал…
– Видали мы таких интеллектуалов.
– Ребята, давайте без дискуссий, надоело. Пусть Сашка занимается арсеналом, Дим – стратегическими проблемами, я – техникой, а Андрей украшает наш быт и отвечает за пищу духовную. Он человек творческий…
– Верно. Если нам суждено здесь застрять, я желаю скоротать остальные полвека в комфорте.
За таким легким трепом в стиле «звездных мальчиков» шестидесятых годов прошел один из вечеров «эпохи первоначального освоения», соединивший в себе и радость от уже сделанного, и надежды на будущее, и легкий хмель, при котором, как писал Ремарк, «человек счастлив прежде всего удесятеренным ощущением самого себя», и роскошный закат над могучей и все еще безымянной рекой.
А под утро пошел дождь. Сначала он нерешительно начал постукивать по крыше, стенкам палаток, потом зачастил; торопливая дробь в какой-то момент захлебнулась, и на лагерь землян и окрестности лег ровный шелестящий гул вертикально падающих струй воды.
Воронцов, внезапно проснувшись, сначала не понял, в чем дело, и ему показалось, что он снова на корабле, в море. Потребовалось определенное усилие, чтобы осознать, где он на самом деле.
Дмитрий вышел на площадку под туго натянутым тентом, разминая сигарету, хотя не единожды зарекался до завтрака не курить. И замер, настолько неожиданно прекрасным показалось ему это раннее утро. Солнце не встало, но уже достаточно рассвело, чтобы видеть стволы деревьев на фоне серовато-сизого облачного неба, туман, поднимающийся над оловянной гладью реки, пузыри на лужах, седую от водяной пыли траву. И над всем этим – неутихающий, мерный, умиротворяющий шум никуда не спешащего дождя. Ясно, что он может идти так и сутки, и двое, и трое… И недоуменная мысль – если на Валгалле нет своей разумной жизни, то неужели до их появления здесь все равно вставало и садилось солнце, шли дожди, вспыхивали радуги – ни для кого? А вообще существует ли красота, если на нее некому смотреть?
Он простоял так, наверное, не меньше получаса, ни о чем специально не думая, вдыхая пахнущий сырой землей и мокрой зеленью воздух, потом замерз и вернулся в палатку, так и не закурив приготовленную сигарету.
Лег на койку и неожиданно быстро заснул.
Серый, сплошной и прохладный дождь действительно не перестал ни утром, ни к полудню, и вопрос о походе по окрестностям временно отпал. Зато у Новикова родилась идея и заслуживающая внимания мысль.
В ходе разговора о постройке стационарной базы, не только удобной, но и долженствующей представлять здесь человечество, то есть отражать определенные эстетические и даже идеологические моменты, Левашов предложил, увеличив до возможных пределов пропускную способность своей аппаратуры, воспроизвести любое нужное и подходящее строение, до храма в Кижах включительно.
Однако идея эта, несмотря на свою внешнюю простоту и привлекательность (Олег даже успел спланировать возможные варианты внутреннего оформления собора), большинством голосом не прошла. Сыграла роль психология первооткрывателей, не захотевших стать просто эпигонами.
И вот тут Андрей и сказал:
– А какого хрена мы мучаемся? У нас же есть дипломированный художник. Вызовем сюда Лешку Берестина и пусть сделает красиво.
– О'кей, – согласился Левашов. – Канал я хоть сейчас перенастрою, а Алексей действительно может придумать то, что надо…
Шульгин при этих словах скрестил руки на груди и изобразил на лице некоторое сомнение. Впрочем, вряд ли относящееся к художественным и архитектурным способностям Берестина.
Новиков его сразу понял.
– А вот это ты зря… – в голосе его прозвучали неожиданно мягкие, увещевающие нотки. – Не путай грешное с праведным. Я имею в виду только Алексея.
– Ну-ну, – ответил Шульгин. Они вообще понимали друг друга более чем с полуслова, слишком многое в прошлом их связывало, включая и поверяемые тайны первых юношеских увлечений.
– Нет, отчего же, – тут же отреагировал Шульгин, причем так, что Воронцов с Левашовым даже и не уловили предыдущего, – просто я уже устал состоять офицером для поручений…
– А что делать, раз ты поручик? – улыбнулся Новиков, довольный, что Сашка воздержался от комментариев по сути вопроса. – Олега не пошлешь, он при технике, а Дим вообще человек новый. Я бы и сам пошел, но…
– Ладно, сбегаю, – сказал Шульгин.
Он действительно сбегал, дождался на уже привычной ему площадке дома напротив, пока уснет Ирина, и осторожно постучал в дверь.
…Задача, поставленная Берестину, была одновременно и крайне проста, и таила в себе хитрости архитектурно-эстетического плана.
Дом, или, как он уже назывался попросту, форт, который решено было воздвигнуть как опорный пункт человечества на Валгалле, должен был обеспечить комфортабельное размещение, защиту от возможных природных катаклизмов, агрессивных действий местной разумной и неразумной жизни, не располагающей, конечно, осадной артиллерией и ядерным оружием, гарантировать полную автономность на длительный срок и вместе с тем своим внешним видом достойно представить самобытную культуру и национальные традиции первопереселенцев.
Пока Берестин трудился над эскизами и чертежами, расчетами потребных материалов и набросками интерьеров, на строительной площадке развернулись работы «нулевого цикла».
Метрах в двадцати от края обрыва, у подножья колоссальных сосен, больше похожих на секвойи, разместили, а потом и выкопали с помощью двух экскаваторов котлован десять на десять метров. Вначале шел мягкий грунт, а потом ковши заскребли по сплошной гранитной подушке. И Воронцову пришлось вспомнить свою флотскую специальность минера и подрывника. Конечно, работа с минами заграждения и торпедами отличается от гражданской пиротехники, но только в деталях. И он вполне успешно бурил шпуры, начинял их итальянским пластитом, в щебенку дробил розовый зернистый монолит.
– Надгробные памятники из него делать – цены бы не было, – усмехнулся Новиков, налегая на перфоратор и сплевывая попавшую на губы каменную крошку.
– Ага. Особливо, если с травлеными портретами, – согласился Воронцов. – Счас как рванем – аккурат на миллион, если по десять тысяч за памятник считать…
Дойдя до глубины в пятнадцать метров, решили, что хватит. Отбойными молотками подровняли стены, выложили из готовых бетонных панелей пол, стены и три этажа перекрытий, обшили изнутри пенопластовыми щитами и вагонкой, проложили водопроводные трубы к ближайшему ручью и вывели за обрыв канализацию. Получились трюм и машинное отделение. В них установили три пятисотсильных дизель-генератора, емкости на пятьдесят тонн соляра, аккумуляторы от подводной лодки. Выше хватило места для складов, мастерских и стационарного поста управления СПВ.
Работали, разумеется, как хорошие армянские шабашники – часов по шестнадцать в сутки. И не потому, что было куда спешить, а от веселого трудового азарта, от непривычного ощущения, что работают для себя, от желания как можно скорее увидеть свои мечты и планы воплощенными в реальность.
К этому времени Левашов прямо между деревьями натянул медные шины, подвесив их на многозвенных фарфоровых изоляторах, по углам установил медные же параболические отражатели, и получилась третья по счету репликационная камера размером как раз с товарный вагон. Теперь он мог воспроизвести в ней все, что угодно, вмещающееся в эти габариты. Ну а если бы что-нибудь там все же не поместилось, камеру можно было раздвинуть и еще.
– Дожили, наконец, – сказал Шульгин, когда они сидели у костра за вечерним чаем. – С детства я коммунизм именно так и представлял. Правда, последнее время начал несколько разочаровываться.
– Последнее время – это как? – с интересом спросил Новиков.
– А вот как Олимпиада началась. Тогда и понял, что поспешил Никита Сергеевич.
Посмеялись, хотя и невесело.
Потом Берестин показывал свои чертежи и эскизы. Наибольшее впечатление произвел акварельный рисунок, на котором янтарно светился свежим деревом трехэтажный боярский терем. Казалось, снова вернулось детство с учебниками «Родная речь» на кремовой трофейной бумаге, в которых царь Салтан работы Билибина выходил на крыльцо такого же свежесрубленного дворца.
– Оно, конечно, плагиат, – выразил общее мнение Шульгин, – но смотрится здорово. Знать бы еще, кто это может воплотить…
– Есть кому, – ответил Левашов, до сих пор стойко хранивший в тайне свою идею. – У меня на Селигере проживает великолепный плотник и столяр, дядя Коля Абакшин. Попивает, как водится, но мастер… Топором «Сейку» починит. Давайте я с ним переговорю, он артель соберет, и за приличное вознаграждение чего хочешь сладит.
– А как же?… – спросил Новиков.
– Да элементарно. Я ему вкручу. Скажем, так: строим писательский дом творчества. На машине ночь покатаю по лесным дорогам, и сюда. При хорошей зарплате и чарке в нужное время им любая география с астрономией до фени. А хоть бы и что – все равно ему никто не поверит…
– Ну раз так – действуй.
– Только сначала нужно материал заготовить. Что ж, при них машину включать будешь?
– Тоже не проблема. А сколько? Ты считал, Леша?
– Да кубов триста надо. Причем желательно бревно метров двенадцать в длину и толщиной полметра…
– И чтоб дубовое…
– Да хоть палисандровое, – сказал Левашов и пошел листать справочники, чтобы выяснить, какая фирма и где располагает запасами нужного строевого леса.
…Так все и получилось. Дядя Коля, незначительного роста, худощавый мужик с хитрыми глазами, не очень бритый и как бы не совсем трезвый (хотя и без запаха), прибыл со своей бригадой в восемь топоров, долго и заинтересованно изучал чертежи, походил по площадке, пересмотрел и перещупал бревна, бормоча под нос неразборчивые слова, покурил, глядя на речную гладь, и лишь потом назвал свою цену.
– Ничо, ничо, – успокоил он Новикова, приняв его за главного. – Контора твоя не обеднеет, бревна вон вертолетом тягаете, а оно в тыщу рублей час выходит, я цены знаю…
«Вот дьявол хитрый, – ругнулся про себя Новиков, – а мы и не подумали, что дорог сюда никаких нет…»
– По реке привезли, на барже.
– Может, и на барже, а наверх-то все одно вертолетом, круча вон кака…
Новикову осталось только соответствующей мимикой показать, что да, было дело, сам понимаешь, какое, и нечего вспоминать, и с тобой сговоримся, была б работа сделана.
Бригада у дяди Коли подобралась уникальная. В том смысле, что и мастера опытные, и понимали друг друга с полуслова. Кроме самого необходимого, и разговоров на площадке слышно не было. А топоры у них… Сказка, а не топоры. Те самые, что и бриться можно, и карандаш чертежный заточить, ну и все остальное, само собой.
Наука плотницкая тоже куда как непростой оказалась. Простую клеть срубить, четырехстенок – и то, а если сложные хоромы, составные, из нескольких клетей, связанных переходами, да с потайными углами, крыльцо на стояке, гульбище на выпусках, с вырезными сенями, шатер с повалами, терем и горницы… Колонисты Валгаллы и слов таких не слышали в своей жизни, а тут пришлось узнать.
Конечно, инженерская смекалка Левашова и командирско-хозяйственные способности Воронцова тоже пригодились. Прежде всего – для рационализации традиционных приемов и способов деревянного зодчества.
Самое трудоемкое в этом деле – пазы вдоль бревна рубить, углы опять же. Ну и ворочать бревна, наверх заволакивать… По-старому если, вручную, хорошие мастера только-только два венца в день выведут. Вчетвером. Восемь человек смогут и пять, но не больше. Еще ведь и подмостки делать надо, чтоб наверх бревна поднимать, укладывать, подгонять… Здесь и пригодилась техника. Станок, чтоб за одну прогонку паз прострогать, фрезы специальные для углов, автокран с грейфером. Так что плотникам осталась чисто творческая работа – бревна размечать и сборкой руководить, чтоб все куда нужно ложилось.
Вывели первый венец, и сразу обозначился размах и мощь постройки. По обычаю, пришлось плотников угостить. Оказывается, с древности еще полагается три раза мастеров поить. Первый – как положат нижние венцы, второй – когда доведут до верхнего угла. И последний – как поставят коньковое бревно. Такая вот традиция. Не исключающая, впрочем, чтоб и каждый вечер тоже по стаканчику подносили.
Но как бы там ни было, а попотеть пришлось всем. С раннего утра и до самой темноты. Топоры мелькали, завывали моторы станков, над площадкой витал специфический плотницкий фольклор.
Еще и потому необходимо было плотников вечерок чаркой уважить, что сутки на Валгалле, как известно, были длиннее земных, и нетрудно представить, что в таком случае показывали часы. Закаты и рассветы ежедневно смещались на три часа и могли происходить и в полдень, и в два ночи, и в девять утра. Поэтому каждую ночь, когда плотники укладывались спать, приходилось перекручивать на их часах стрелки в соответствии с разработанным Левашовым графиком.
А уж каких там очертаний созвездия на небе, мужиков интересовало мало.
Наконец – закончили. Центральный терем вышел аж в тридцать восемь венцов. Стропила положили, коня и все что положено. Спросили только плотники: «А чем крыть будем, хозяева? Если железом – так одно, а можно и лемехом, как скажете…»
Лемехом – это, как известно, тонкими осиновыми пластинами, фигурными. Традиционно, но и сложно, а времени лишнего сколько потребует… Но и железом не хотелось, стиль нарушался. Берестин, как автор проекта, подумал, прикинул и приговорил: крыть листовой бронзой, бериллиевой, нетускнеющей, да вдобавок и полированной. Выйдет – как купола на храмах.
Хоромина получилась на удивление. Внизу – большой холл, сени, кухня, еще четыре комнаты под библиотеку, и наверху – холл поменьше, две горницы, шесть спален. И еще застекленная веранда в сторону реки, и открытая галерея поверху с навесом на резных балясинах.
Заодно срубили и отличную баню, соединили с теремом крытым переходом, чтоб по холоду не бегать, потому что, согласно расчетам Воронцова, зимой в этих широтах вполне можно ожидать морозов градусов до пятидесяти. Так что не очень и набегаешься.
Мужики оказались не только плотниками, но и столярами, и печниками тоже. На все руки, в общем. И камин сложили, и плиту в кухне, и четыре печи-голландки, каменку в бане. Живи и радуйся. И в завершение еще и украсили крыльцо и наличники по фасаду деревянным кружевом.
Закончили все, повтыкали топоры в бревно у порога.
– Шабаш, хозяева. Ставь магарыч.
Поставили, конечно. Рассчитались с дядей Колей, и сверху против договора добавили. За такую работу не жалко.

Платили, безусловно, настоящими деньгами, никаких фокусов с копиями. Другое дело, что для этого пришлось десяток «Шарпов» в московские комиссионки сдать. Но тут все по закону.
Кроме того, Левашову пришлось как следует подумать насчет возвращения плотников к родным пенатам. Вряд ли поверил бы кто, если б мужики вернулись домой на другой день – и с большими тыщами. Участковый бы наверняка заинтересовался. А две недели – вполне подходяще. Еще и погордятся мастера, что такое дело так быстро отгрохали. Да никто и вникать не будет, уехали – приехали, а где были, да чего делали… Их слушай, они тебе такого расскажут.
Однако бригадир дядя Коля явно заподозрил неладное. И ежедневные возлияния не помогли. Во время перекуров и вечерами он как бы невзначай не раз заговаривал то с Новиковым, то с Левашовым по старой дружбе, с Сашкой само собой, только Воронцова сторонился. Не вообще, по работе он его уважал, а вот приватных разговоров избегал.
То удивлялся, что река такая большая, а за все время ни одного парохода не проплыло, то начинал прикидывать, в какой стороне Москва, а где Кострома, где Вологда – по расчету времени в дороге и положению солнца. И отвлекать его внимание становилось все труднее. В конце концов, когда Новиков высказал друзьям свою озабоченность, Воронцов, усмехнувшись, сказал:
– Ладно, я с ним поговорю.
И поговорил. Отвел вечером в сторонку, огляделся – не подслушивает ли кто.
– Тебя, Николай Семенович, зачем нанимали? Дом строить? Вот и строй. А остальное… Что такое секретный объект – знаешь? Тебя сюда ночью привезли, ночью и увезут. И про все забудь, где был, что видел… Слыхал поговорку: меньше знаешь – дольше живешь?
Прием сам по себе достаточно пошлый, но зато и беспроигрышный. Избавляющий от необходимости каждый раз придумывать убедительные ответы. Да и самому бригадиру на пользу. Ему ведь сразу стало легче. Раз объект секретный, то все остальное объясняется само собой. И никаких недоумений.
Такая у нас национальная психология.
…Еще несколько дней, оставшись одни, друзья посвятили окончательному оформлению и оборудованию своего Дома и территории базы. Смонтировали ветросиловую станцию, чтобы не заводить каждый раз дизеля, закончили все электротехнические работы, перенесли в подвалы СПВ-установку, и Левашов наконец-то ликвидировал так раздражавшие его временные схемы. Теперь все в ней стало технически грамотно и отвечало требованиям эргономики и инженерной эстетики. Хоть на ВДНХ выставляй. Подобрали и расставили мебель, с учетом вкусов и запросов каждого.
– Хорошо все же себя ощущаешь, когда любые идеи и желания воплотить можно, не задумываясь о низменных материях – где взять да чем заплатить, – сказал Новиков, присев отдышаться на площадке второго этажа, куда по заявке Левашова они тащили аккуратный кабинетный «Стенвей». – Унижает это человека. Почему я, невзирая ни на что, остаюсь приверженцем идей полного и подлинного коммунизма? Потому как простор для творчества и созидания, максимальная самоотдача и самораскрытие человека возможны только при безусловной свободе от забот о хлебе насущном…
– Опять философия, – словно бы осуждающе ответил Воронцов. – А сейчас, напротив, господствует мысль, что самый наш страшный бич – вещизм. Само желание обладать чем-то, отсутствующим в магазинах – крамола и признак деградации личности. Не зря мы с первым помощником всеми силами стараемся морячков отвратить от заграничных лавок и направить их помыслы на нечто духовное. Как сие согласуется с твоими постулатами? Причем начальство наше так старательно ограждает простых смертных от заразы, что все стоящее забирает себе.
– Народ потребляет жизненные блага через своих представителей… – коротко хохотнул Шульгин. – Берись, братцы, понесли. А чтоб все по науке было, предлагаю объявить нас объектами эксперимента. Что с нами будет, если у нас будет все? Деградируем мы или, наоборот, превратимся в титанов духа?
– Вечером приходи, я тебе книжку одну дам почитать, там как раз про это все написано, – сказал Новиков, приподнимая угол рояля.
Вот уже сделаны последние, самые последние штрихи, вроде цвета и фактуры ковров, оформления кухни и столовой, заполнения складов и холодильников всем, чтоб обеспечить кругосветное автономное плавание, как фигурально выразился Воронцов… И, кажется, конец! Остальное – в рабочем порядке.

***

Источники :

https://onlinereads.net/bk/115587-gambit-bubnovoy-damy

https://ae-books.online/istoriya/istoricheskaya-fantastika/253729-book/#reader

http://lib.web-malina.com/getbook.php?bid=2057

https://ru.wikipedia.org/wiki/Одиссей_покидает_Итаку

https://4italka.site/fantastika/alternativnaya_istoriya/290035/fulltext.htm

https://author.today/work/346020

https://fantlab.ru/work9863

***

Василий Звягинцев

Страна:	Россия
Родился:	21 ноября 1944 г.
Умер:	30 апреля 2016 г.

Жанры:

Фантастика

100%

Родился Василий Дмитриевич Звягинцев в Грозном (21 ноября 1944), окончил Ставропольский медицинский институт, работал врачом «Скорой помощи», служил военным врачом на Сахалине. По возвращению в Ставрополь 10 лет провёл на комсомольской и профсоюзной работе, в политорганах МВД. Печататься начал с 1987 г. Первая публикация — «Уик-энд на берегу» (1987). Лауреат премий «Интерпресскон» и «Аэлита» за роман «Одиссей покидает Итаку». Жил в Ставрополе.

Василий Звягинцев, по мнению многих любителей научной фантастики, является одним из лучших российских писателей этого жанра. Самым большим (и в принципе единственным) трудом В. Звягинцева стал роман-эпопея «Одиссей покидает Итаку», который по достоинству оценили не только читатели, но и критики. Роман состоит из двадцати одной книги, каждая из которых по-своему связана с остальными. При этом можно читать любую книгу, как отдельное произведение (роман), хотя, безусловно, лучше соблюдать хронологическую последовательность, чтобы ориентироваться в героях и в том, что ими движет.

В 1993 г. за эпопею «Одиссей покидает Итаку» Василий Звягинцев был удостоен сразу 4-х престижных литературных премий — «Аэлита», «Интерпресскон», и специальной международной

Примечание к биографии:

Интервью с читателями на сайте Лаборатории Фантастики в 2012 году.

Сайты и ссылки:

itaka.n43.pw (официальный сайт)