Главная » 2019 » Май » 3 » День победы в Черновe. Повесть. Вячеслав Кондратьев. 04
00:26
День победы в Черновe. Повесть. Вячеслав Кондратьев. 04

День победы в Чернове. Вячеслав Кондратьев (2)

***

День победы в Чернове. Вячеслав Кондратьев (3)

***

 

Мы все продрогли до костей, а немцы нет-нет, да пускали короткие очереди. Были и отдельные выстрелы — это ловили на мушку снайперы.

Когда начало темнеть, нам приказали переползать обратно к берёзам на взгорок, и вскоре туда приполз боец с котелком водки. Но братва не поживела, не обрадовалась — раз водочки принесли, значит, придётся хватить лиха. Кружек у нас не было (в шалашиках оставили), пошёл котелок вкруговую, пили нежадно по два глотка, чтоб последним досталось. Мне принесли уже на донышке и мою долю и помершего татарина. Выпил, словно воду, утерся рукавом — маловато, не согрела водка.

Уже совсем затемнело, и немцы ракеты начали пускать, причем из Панова больше, чем обычно. Ждали, видно, чего же придумает русский Иван. А он придумал вот что.

— По сигналу «красная ракета» начать движение на Паново, — прохрипел запыхавшийся связной от ротного. Если днём крутилась ещё какие-то неясные, обнадёживающие мысли, что помаячим мы здесь, отвлечём немцев от чего-то, а потом отправят нас назад, в нашу рощу, то теперь они ушли. Приказ есть приказ.

Рядом со мной лежал недавно прибывший из пополнения боец с ручным пулемётом. Я приказал ему подать вправо, метров на двадцать и оттуда поддерживать нас пулемётным огнём.

И тут со мной случилось то, чего не было ни в первые наступления, ни за все эти месяцы. Навалился страх, какого никогда не было, парализовал, обессилил, придавил, сплющил. И когда захотел двинуться с места, ноги не послушались меня. Что это? Паралич? Результат двухмесячного пребывания в мокрых, непросыхаемых валенках? Или кажется мне это? Но нет, действительно не могу шевельнуть ногой… Вначале это испугало меня, а потом вроде обрадовало — не могу ж я идти в наступление с такими ногами. Не могу — и все! И отлегло от сердца. Подтягиваясь одними руками, я пополз к пулемётчику…


Я поднял голову… Надо мной висело такое же весеннее небо, и лежу я, быть может, на том самом месте, что и двадцать лет тому назад. Лежу живой…

Я не стал прокручивать остальные воспоминания и пошёл обратно.

Мне захотелось вспомнить лицо того пулемётчика но я не мог. Он был у меня во взводе только несколько дней. Но глаза, их выражение, предсмертную тоску, которая хлестнула из них, я помнил. Помнил и то, как возвращались мы в рощу, как докладывал ротному о потерях, как еле-еле добрался до своего шалаша совершенно изнемогший бухнулся на лапник. Не было никаких мыслей, никаких ощущений — спать, спать… Слишком много смертей было за эти месяцы, чтоб переживать каждую новую. Слишком был замучен этим мытарным днём, слишком сковано было всё внутри. Я просто провалился в сон, даже не очень радуясь, что и в этой передряге остался живым.

На другой день тоже было ни до чего. Утром немцы дали нам хорошую физзарядку, мстя за ночное беспокойство. Сильно ранило моего старого бойца, с которым я находился на передовой с самого начала.

И за весь тот день да и в следующие дни я не возвращался мыслями к происшедшему около Панова…

Почему же сейчас, через двадцать лет, бродя по бывшей передовой, я не могу избавиться от ощущения какой-то вины по отношению ко всем тем, кто остался тут навсегда — Почему хочется шептать: «Простите, ребятки, простите, что остался живым…»?

Я возвращался по опушке в сторону Усова. Справа лежало поле. Где-то далеко работал трактор, и рокот его мотора напомнил те минуты, когда после нашего захлебнувшегося наступления немцы двинули в контратаку несколько танков и они, не ведя пушечного огня, только пулемётами разметывали по полю остатки нашего батальона.

Выйдя к Усову, я направился к маленькому магазину, примеченному мною, ещё когда шёл по деревне с Лидой. Около прилавка стояли два парня в телогрейках и закусывали солёными огурцами, захваченными, видно, из дому. Я поздоровался. Они ответили, оглядев меня с любопытством — редки тут, наверное, посторонние.

— Вот приехал посмотреть на бывшую передовую, — сказал я, протягивая деньги продавщице.

— Воевали здесь? — спросил один из парней.

— Да.

— И долго тут фронт стоял?

— Ровно год.

— Тогда понятно… — протянул парень в кепке.

— Что понятно?

— Mнoгo останков на полях было… Только в пятьдесят третьем собрали людей со всех деревень. Фанерных гробов понаделали, туда и сложили. А захоронили в Петунове. Там, на берегу, на высотке, братская могила. Не проезжали?

— Я с Чертолина шёл.

— Вот если обратно поедете по большаку на Ржев, увидите.

Я рассовал по карманам три чекушки, предполагая, что выпьет и хозяйка и её сын и много не будет. Идя к Чернову, я тоже начал считать шаги, но сбился. А хотелось узнать, сколько же от Усова до Чернова. Тогда Черново казалось тылом. А тыл-то этот, был, наверное, в полутора километрах от немцев.

Когда я подходил к деревне, то увидел ещё издалека, что Лида с хозяйкой сидели на крыльце. Лида поднялась и пошла ко мне навстречу. Она была бледна, глаза покрасневшие — плакала, наверное.

— Я нашла, — сказала она, подойдя ко мне.

— Неужели? — удивился я.

— Да. Вон у того пня. Там было одиноко стоящее дерево. Хозяйка вспомнила. И в десяти шагах на восток… небольшой бугорок… Мы посадили там 6ерёзу. Пойдёмте. — Она взяла меня за руку и повела.

Рука её немного дрожала и была холодна. Когда мы подошли, она отпустила мою руку. Мы остановились. Да, возможно, здесь и была могила капитана Болотова. Чуть припухла здесь земля, а пень от большого дерева ещё торчал полусгнивший. Мы долго молчали. У меня сжало горло спазмой, как и тогда, когда принёс мне капитан Болотов кружку водки, кусок мяса и хлеба, а я рассказывал ему, захлебываясь, сбиваясь, о нашем дневном наступлении на Овсянниково, а он слушал внимательно, покачивая головой, и только изредка ронял: «Вы ешьте, ешьте…» И не было для меня тогда ближе человека.

— Я очень благодарна вам, что взяли меня с собой, — тихо сказала Лида. — Как, жаль, что не раньше. Его мать умерла в прошлом году…

— Всё это очень печально, Лида…

— Да, но если б вы знали, как много это для меня значит… Я буду приезжать сюда каждый год… в День Победы.

— Сколько можно жить прошлым, Лида?

— Для меня это не прошлое.

Я покачал головой.

— Что ж, можно только позавидовать капитану Болотову… что у него были вы. Меня забыли через два года… живого.

— Понимаю, — сказала она, взглянув на меня.

— Что вы понимаете? Что такого и стоило забыть?

— Нет, совсем нет. Ваше отношение к женщинам понимаю.

— А, это, — ответил я, пожав плечами. — Это всё пустое… — Я протянул руку Лиде. — Пойдёмте.

Она как-то просто, доверчиво дала мне свою кисть, холодную и чуть дрожащую. Я тихонько сжал её своими пальцами и сказал:

— И всё же нельзя жить прошлым…

В доме хозяйка приготовила уже стол, заставив его и грибками солёными, и капустой квашеной, и огурцами. Я выложил свои запасы.

— Куда вы столько? — воскликнула хозяйка. — Непьющие мы совсем.

Я разлил водку, поднял стакан…

— Ну за праздничек, за День Победы, — сказала хозяйка.

— Да, — сказал я. — И помянем тех, кто остался здесь. Только они никому ничего не должны. Они отдали всё… И за тех, кто их помнит. 3а вас, Лида…

И потекли разные разговоры… Хозяйка вспомнила, как согнали их немцы с родного Чернова, как полтора года ютились кто где по чужим деревням, а вернулись — ни одного дома в Чернове. Сказала, что одна из её сестёр в Москве живёт и там один её сослуживец, узнав, что она из Чернова, говорил ей, что воевал здесь под Овсянниковом. Интересно, кто? Из нашей ли бригады? Я записал адрес сестры.

У Лиды сошла бледность с лица, и была она какая-то просветлённая и очень сосредоточенная. Я начал о том, что никакие романы, повести и стихи не расскажут о войне столько, сколько может рассказать этот небольшой клочок земли, бывшей передовой, что, пройдя здесь, по одним только ранам земли можно представить себе всё, что здесь происходило, что хорошо бы какие-то места, где происходили большие бои, оставить такими, какими они были в то время — с окопами, проволочными заграждениями, с подбитыми танками…

— Как вы думаете, — спросила Лида, — его убило здесь или?..

— Кем он был?

— Я не знаю. Он был химиком, кончил университет…

— Значит, был начхимом… Но в пехоте, Лида, начхимы очень скоро превращались и в ротных, и в помкомбатов, а то и во взводных. Может быть, он принял какую-то из рот и тогда погиб там… Но и здесь можно было быть убитым сколько угодно. Видите — Усово. Там были немцы.

— Мне бы хотелось пройти… туда. Но вы, наверное, устали?

— Пойдемте, — согласился я сразу.

День клонился уже к вечеру, и мне захотелось увидеть заход солнца за бывшим полем боя — незабываемы зловещие, багряные зимние закаты, когда раскалённый диск солнца заваливался за острые крыши сараев и изб Овсянникова, а от чёрных сожжённых танков на поле ползли длинные лиловые тени.

Я повёл Лиду прямо через лес, не став кружить по старым тропам, которыми ходил когда-то, чтобы выйти быстрее к полю.

Когда мы вышли к нему, на том месте, где стояло когда-то Овсяввиково, уже кровянело закатное небо. Мы присели на опушке, я завернул махорки и закурил.

— Вот видите это поле… Его надо было пройти. Вот там, — я показал рукой, — стояли подбитые наши танки, а около них обожжённые мёртвые танкисты…

И вдруг меня прорвало: я начал бессвязно, путаясь и повторяясь, рассказывать про наше последнее наступление на Паново… Она слушала, не перебивая, и только после паузы, которая наступила после того, как я сказал: «Я подполз к пулемётчику…», она оказала:

— Вам не хочется рассказывать дальше? Тогда не надо.

— Нет, раз уж начал — буду до конца… Вы понимаете, ноги у меня действительно не работали, будто не свои были. Я подполз к пулемётчику и сказал — у меня с ногами что-то, я не могу идти… Мог бы и не говорить этого, а просто приказать ему оставить ручной пулемёт: мне, а самому идти с цепью. Но я хотел как-то объяснить… Он в лице изменился, глянул на меня с усмешечкой такой — дескать, не охота самому идти, так меня посылаете, — а потом губы у него задрожали, лицо побелело и такая тоска хлестнула меня из его глаз, что я отвел взгляд, пробормотав: «Вы поняли? Идите». Он ничего не ответил, подвинув мне резко пулемёт и пополз к взгорку, где лежал умерший татарин, взял у него винтовку и залег около остальных бойцов…

Я замолчал, завернул ещё цигарку и взглянул на Лиду. Она сидела, подперев подбородок ладонями, и смотрела на поле. Оранжевое солнце зашло уже краем за посиневший горизонт, а вокруг дали затуманились голубой дымкой. Закат был таким же, как и двадцать лет назад. Только не было Овсянникова, не было Панова, а было только одно поле, уходящее в бесконечность.

— Вспыхнула красная ракета, — продолжал я. Я заорал «вперед!» и открыл огонь из ручного пулемёта. Люди поодиночке поднимались и ныряли в темноту. Сразу же начали бить немцы, и я видел, как схлёстывались огненные нити на поле, где бежал мой взвод. Бойцы не стреляли, боясь себя обнаружить, и только мой пулемет бил по Панову и красные точечки гасли где-то в черноте… И тут по мне шарахнули две мины. Очень близко. Сейчас трахнет третья… И что же? Вы представляете, мои ноги заработали. Подхватив пулемёт, я перемахнул в другое место чтоб уйти от третьей мины… Вы понимаете?

— Да.

— Я не симулировал. Я и вправду не мог тогда шевельнуть ногами. Но, пробежав, я понял, что внушил себе это… Ну, конечно, после этого я, подняв пулемёт, побежал вдогон взводу и вскоре настиг людей. Они лежали, уткнувшись в землю, и единственный младший командир, который был у меня, не поднимал их. Не стал поднимать их и я. Тоже уткнулся и перестал нажимать гашетку… Я уже стал понимать, что наше наступление — какой-то отвлекающий маневр…

Я замолчал и затянулся до кашля дымом махорки.

— Пулемётчика убило? — помедлив, спросила Лида.

— Да. Двоих ранило, а его убило.

— И вы считаете себя виноватым? — тоже не сразу сказала она.

— Считаю, хотя он мог остаться живым на поле, меня могли убить у пулемета. Всё это так… Но сегодня мне подумалось, что я проживаю чужую жизнь. Что те, кто остался тут, будь они живыми, сделали бы в жизни больше, прожили бы её лучше…

— Вы не будете жалеть, что рассказали мне об этом?

— Нет. Мне надо было кому-то рассказать… Да, сейчас я чувствую себя виноватым. А как вы считаете?

— Не знаю. Мне трудно судить… Но, наверное, хорошо то, что вы ощущаете какую-то вину…

— Хорошо? — усмехнулся я.

— Да, хорошо, — сказала она задумчиво, а потом спросила: — А тех, кто посылал ваш взвод, тех вы не считаете виноватыми?

— Ротный выполнял приказ…

— А вы? Вы тоже выполняли приказ…

— Да… Но, понимаете ли, тут другое… Если бы я послал пулемётчика в цепь, руководствуясь какими-то тактическими соображениями, — это одно, а я… я послал его вместо себя… здесь другое. Нет, я виноват, — сказал и бросил цигарку, потом добавил: — Я всю войну казнил себя. Сколько раз вызывался делать то, что мог и не делать… Но на войне я мог быть убитым в любую минуту, а вот когда она кончилась и уже нечем было искупить вину, видно, какой-то защитный рефлекс стал выметать это из памяти… — Я опустил голову.

Солнце уже закатилось за поле, и только узкая полоска тянулась вдоль горизонта.

В это время немцы всегда начинали вечерний миномётный обстрел, и у всех перед этим ныло внутри и к сердцу подкатывал ледок — не моя ли сегодня очередь?

И вдруг сейчас, через двадцать лет, я ощутил нечто подобное, поёжился и поднялся.

— Пойдёмте, Лида.

Лес затемнел, помрачнел и стал походить на тот черновский лес, каким он был двадцать лет тому назад — также чернели стволы деревьев, также рдяно поблёскивала вода в многочисленных воронках, отражая закатное небо, только не было шалашей и не было дыма, который обволакивал и туманил нашу передовую по вечерам.

— Лида — спросил я — Останься живым ваш капитан Болотов, он сделал бы вас счастливой?

— Разумеется, — сразу, не задумавшись, ответила она. Это «разумеется» немного наивно, конечно, но…

— Почему вы об этом спросили?

— Так, — ответил я, а сам подумал, что, наверное, каждый человек в своей жизни должен сделать кого-то счастливым… Хотя бы одного. Мне этого пока не удалось. Почему? Не знаю сам.

Дальше мы шли молча, обходя воронки, сваленные полусгнившие деревья. Я похлопал рукой по стволу одного из них — вы тоже умирали безропотно, ветераны, и от немецких снарядов и от наших топоров, когда мы рубили вас на шалаши и накаты…

Когда мы вышли из леса и увидели три домика Чернова, в одном из них уже горел свет. И этот слабо мерцающий огонек вернул меня в настоящее — тогда никаких огней быть не могло.

От ужина, предложенного хозяйкой, мы отказались. Тогда повела она нас в другую комнату и, немного смутившись сказала:

— Постель тут у нас одна… Уж не знала, как вам и стелить? В той комнате места нету, сестра моя сегодня ночует, и я с Валей…

— Киньте чего-нибудь на пол, если есть. Я тут и устроюсь, — сказал я. — Вы не возражаете, Лида? Я предупреждал вас насчёт удобств.

— Да, конечно, не возражаю, — ответила она просто.

Хозяйка принесла тюфяк, подушку и одеяло… Я вышел на улицу покурить и дать возможность Лиде устроиться.

Хмель с меня сошёл, сошло и напряжение сегодняшнего дня. Я стоял на крыльце, курил и ещё раз оглядывал эти места, эту вроде бы чужую, но ставшую ещё давно близкой деревеньку, этот черновский лес, в котором бедовал двадцать лет тому назад, это чернеющее вдали Усово, которое брали, брали и не смогли взять, и почувствовал, как близка мне окружающая меня ржевская земля, её поля, её синие дали, её неказистые деревенские избы, что хотя и горожанин, но всё равно истоки мои тут, что я есмь отсюда, с этой русской земли, и ей, только ей должен я служить, только ей отдать то, что у меня есть… И опять подумалось — для чего-то остался же я живым здесь в сорок втором году, для чего-то не погиб потом?

И ещё яснее понимаю — не так я проживаю свою жизнь. Размениваюсь на мелочи, на незначительные работы для денег, и в суете московской жизни не хватает меня на настоящее, которое смог бы, наверное, совершить, если бы все помыслы отдал ему…

И вынашиваемая давно картина — «Солдатские глаза», — которая так и не получилась у меня, показалась мне слишком надуманной, идущей от головы, а не от сердца… И представилось мне другое… Ещё очень неясно, неопределённо, но вырисовывался и выстраивался какой-то ряд графического цикла… «ржевских листов», где всё здесь происходившее должно получить зримую, очень простую, предельно правдивую и жёсткую, да, жёсткую форму, пусть даже страшную, как было страшно и жестоко овсянниковское поле… поле боя…

Да, именно графика — белое, чёрное, красное… Цвет снега, цвет обожжённых изб Овсянникова, цвет крови, пролитой здесь… Только надо работать, работать и работать… Ещё, наверное, не всё упущено. Может, десять-пятнадцать лет оставила мне судьба? И тогда, может, я выполню свой долг перед этой израненной землёй, перед людьми, на ней воевавшими, останки которых до сих пор тлеют в черновском лесу… Долг живого перед мёртвыми.

Я вернулся в избу, прошёл в отведенную нам комнату. Лида лежала с открытыми глазами, заложив руки за голову. Её профиль слабо освещался неярким светом керосиновой лампы, а тени от ресниц густо падали на скулы, делая её лицо ещё более усталым и каким-то отрешённым.

И щемящая жалость вдруг сжала сердце, стало стыдно за прежние игривые мысли, за вроде бы случайные прикосновения… Я вспомнил, как стояла она у могилы капитана — сосредоточенная, скорбная и даже какая-то торжественная, — и я уже не сомневался, что была она верна ему эти двадцать лет, что эта женщина на порядок выше тех, что мне встречались, и что вёл я себя с ней пошло и недостойно.

Мне захотелось взять ее за руку, прижаться к ней губами, но я сдержался, боясь, как бы не приняла она это за продолжение моих неловких ухаживаний, которыми я развлекался в дороге, и я стал подыскивать какие-то добрые, хорошие слова, которые, не обидя её, выразили бы моё теперешнее — и жалость, и уважение за верность, и даже нежность, но почему-то не нашёл их…

— Спокойной ночи, Лида, — наконец произнес я, так и не найдя ничего другого.

— Спокойной ночи. — Она повернула голову, взглянула на меня и добавила: — У вас сейчас хорошее лицо.

— Да? — не поверил я.

— О чём вы думаете сейчас?

— О чём? — Я задумался. — О том, что, может быть, не всё потеряно… Что главное и настоящее ещё впереди… и я успею… — Я посмотрел на Лиду, и она, поняв, видимо, что жду я её подтверждения, сказала:

— Успеете… Я верю в это.                              Читать с начала ...   

 

Источник:  Royallib.ru: http://royallib.ru

***              День победы в Чернове. Вячеслав Кондратьев (6) 01 - 02

***  День победы в Черновe Повесть. Вячеслав Кондратьев. 01 

***      День победы в Черновe Повесть. Вячеслав Кондратьев. 02 

***   День победы в Черновe Повесть. Вячеслав Кондратьев. 03

***             День победы в Черновe Повесть. Вячеслав Кондратьев. 04 

***   День победы в Чернове. Вячеслав Кондратьев (3)

День победы в Чернове. Вячеслав Кондратьев (1)

День победы в Чернове. Вячеслав Кондратьев (7) 01 - 01

День победы в Чернове. Вячеслав Кондратьев (4)

День победы в Чернове. Вячеслав Кондратьев (6) 01 - 02

День победы в Чернове. Вячеслав Кондратьев (6)

День победы в Чернове. Вячеслав Кондратьев (6)  01

День победы в Чернове. Вячеслав Кондратьев 05

День победы в Чернове. Вячеслав Кондратьев (2)

***      Искупить кровью. Кондратьев Вячеслав Леонидович. 01          

***              Искупить кровью. Кондратьев Вячеслав Леонидович. 02

***   Искупить кровью. Кондратьев Вячеслав Леонидович. 03

***           Искупить кровью. Кондратьев Вячеслав Леонидович. 04 

***           Искупить кровью. Кондратьев Вячеслав Леонидович. 05

***   Искупить кровью. Кондратьев Вячеслав Леонидович. 06

***          Искупить кровью. Кондратьев Вячеслав Леонидович. 07 

***      Искупить кровью. Кондратьев Вячеслав Леонидович. 08 

***                "Искупить кровью" Кондратьев Вячеслав. Аудиоспектакль 

***  

***         Поездка в Демяхи. Повесть. Вячеслав Кондратьев. Книга "Сашка".

***     ПОЕЗДКА В ДЕМЯХИ. Повесть. Вячеслав Кондратьев. ... 01 

***            ПОЕЗДКА В ДЕМЯХИ. Повесть. Вячеслав Кондратьев. ... 02 

***

ЧИТАТЬ  книгу "СОРОКОВЫЕ"...

*** 

Вячеслав Кондратьев. ... Стихи... 

***    Правда Вячеслава Кондратьева 

*** ***  На станции Свободный. Рассказ. Книга... Сороковые. Вячеслав Кондратьев. 001 

Селижаровский тракт. 001. Повесть. Кондратьев Вячеслав 

Селижаровский тракт. 002. Повесть. Кондратьев Вячеслав 

Селижаровский тракт. 003. Повесть. Кондратьев Вячеслав       Селижаровский тракт. 004. 

Селижаровский тракт. 005. Повесть. Кондратьев Вячеслав 

Селижаровский тракт. 006. Повесть. Кондратьев Вячеслав  

       Селижаровский тракт. 007. Повесть. Кондратьев Вячеслав 

***          Сашка. 001. Повесть.Вячеслав Кондратьев 

***    Страницы книги. Сашка. Повесть. Вячеслав Кондратьев. 001 

***

***                                                                        

***  Дорога в Бородухино. Повесть. Книга... Сороковые. Вячеслав Кондратьев. 002  

***    Селижаровский тракт. 01. Повесть. Книга... Сороковые. Вячеслав Кондратьев. 003 

***  Селижаровский тракт. 02. Повесть. Книга... Сороковые. Вячеслав Кондратьев. 004

***    Селижаровский тракт. 03. Повесть. Книга... Сороковые. Вячеслав Кондратьев. 005 

***    Женька. Рассказ. Книга... Сороковые. Вячеслав Кондратьев. 006

***      Вячеслав Кондратьев. Встречи на Сретенке. Повесть. ... 01 

***    Встречи на Сретенке. Повесть. Книга. Сороковые. Вячеслав Кондратьев. Страницы книги

***             Отпуск по ранению. Повесть. Книга "Сороковые". Вячеслав Кондратьев, Страницы книги.

***

***

***

*** ПОДЕЛИТЬСЯ

 

***

***

Просмотров: 747 | Добавил: iwanserencky | Теги: литература, Вячеслав Кондратьев, проза, Великая Отечественная Война, в Черновe, Кондратьев Вячеслав, текст, День победы в Черновe, Селижаровский тракт, день победы, повесть | Рейтинг: 5.0/1
Всего комментариев: 0
Имя *:
Email *:
Код *: