Главная » » Лечение. Генри Каттнер

09:34

Лечение. Генри Каттнер

***

===

Лечение

(пер. с англ. Н. Гузнинова)

Вернувшись из отпуска, проведенного во Флориде, Доусон чувствовал себя нисколько ни лучше. Он не ожидал от лечения чуда, да и, честно говоря, вообще ничего не ожидал. Сейчас он угрюмо сидел за своим столом, глядя на видневшуюся за окном башню Эмпайр Стейт и надеясь увидеть, как она упадет.

Каррузерс, его компаньон по юридической фирме, вошел в комнату и закурил.

— Ты плохо выглядишь, Фред, — критически заметил он. — Почему бы тебе не пропустить стаканчик?

— Я не хочу пить, — ответил Доусон. — Кроме того, еще слишком рано. Я хорошо гульнул во Флориде.

— Может, ты слишком много пил?

— Нет. Меня донимает другое… Сам не знаю, что.

— Самые страшные психозы вырастают из малых семян, — буркнул Каррузерс, стараясь придать своему бледному одутловатому лицу равнодушное выражение.

— Думаешь, у меня бзик?

— Не исключено. Расслабься. И скажи мне, откуда у тебя этот дурацкий страх перед психиатром? Я сам не раз подвергался психоанализу.

— Ну и что?

— Собираюсь жениться на высокой красивой брюнетке, — сказал Каррузерс. — Кстати, психиатрия далеко не то же самое, что астрология. Может, ты стукал свою бабку, когда был ребенком? Попробуй выговориться перед кем-нибудь. Пока ты будешь думать что-нибудь вроде: «А почему у тебя такие большие зубы, бабушка?», до тех пор ты будешь торчать в этом болоте психической апатии.

— Ни в каком я не в болоте, — сказал Доусон. — Это просто…

— Да-да, знаю… Слушай, ты случайно не ходил в школу с парнем по имени Хендрикс?

— Ходил.

— На прошлой неделе я встретил его в лифте. Он переехал сюда из Чикаго. У него контора наверху, на двадцать четвертом этаже. Говорят, Он один из лучших психиатров в Штатах. Может, заглянешь к нему?

— И что я ему скажу? — спросил Доусон. — Меня не преследуют маленькие зеленые человечки.

— Счастливчик, — ответил Каррузерс. — А меня они замучили. И днем и ночью. Они даже пьют мое виски. Просто скажи Хендриксу, что повсюду чувствуешь запах дохлых мух. Может, ты еще малышом отрывал крылышки комарам. Не веришь, что решение может быть таким простым? — Он встал со стула, положил руку Доусону на плечо и тихо добавил: — Сходи к нему, Фред. Прошу тебя.

— Ну ладно… О’кей.

— Отлично, — обрадовался Каррузерс и посмотрел на часы. — Тебе нужно быть в его кабинете через пять минут. Я записал тебя вчера.

И он направился к выходу, пропустив мимо ушей проклятие Доусона.

— Комната номер двадцать пять-сорок, — крикнул он, захлопывая дверь.

Доусон натянул шляпу, сказал секретарше, куда пошел, и вызвал лифт. Наверху он наткнулся на невысокого толстого человечка в твидовом пиджаке, тот выходил из комнаты двадцать пять-сорок. Голубые глаза с поблескивающими контактными линзами взглянули на него.

— Привет, Фред, — сказал толстяк. — Ты не узнал меня?

— Рауль? — недоверчиво спросил Доусон.

— Точно. Рауль Хендрикс. Похоже я несколько раздался за эти двадцать пять лет. А ты совсем не изменился. Я как раз собирался спуститься в твою контору. Я еще не завтракал; ты не против посидеть со мной?

— Каррузерс говорил тебе…

— Гораздо проще обсудить все во время завтрака. — Хендрикс потянул Доусона обратно к лифту. — У меня к тебе много вопросов. Ты знаешь что-нибудь о наших одноклассниках? Есть у тебя с ними связь? А то я долго жил в Европе…

— Связь у меня есть, — сказал Доусон. — Помнишь Уилларда? Он сейчас ведущий специалист по топливным смесям…

Они не прерывали разговора и за луковым супом, и когда подали второе. Хендрикс главным образом слушал, изредка поглядывал на Доусона, но не прерывал его. Когда подали кофе, психиатр закурил и выпустил кольцо дыма.

— Хочешь, чтобы я поставил предварительный диагноз? — спросил он.

— Да.

— Ты чего-то боишься? Можешь это точно определить?

— Да, конечно, — ответил Доусон. — Это что-то вроде видения. Но, наверное, Каррузерс рассказал тебе об этом.

— Он сказал, будто ты везде чувствуешь дохлых мух.

Доусон усмехнулся.

— На оконной раме. На пыльной оконной раме. Впрочем, это не совсем так. Обычно это только запах и ничего больше. На самом деле я ничего не вижу. Такое впечатление, что меня подводит обоняние.

— А этот образ не появляется в твоих снах?

— Если даже и появляется, то наутро я ничего не помню. Это началось недавно. Хуже всего то, что я все время знаю: рама эта настоящая. Чаще всего это случается, когда я вожусь с каким-то рутинным делом… и вдруг это ощущение, мгновенная иллюзия. Но чем бы я в эту минуту ни занимался, я знаю, что это только видение, и тогда откуда-то приносит запах дохлых мух на запыленной оконной раме.

— Что-то в стиле Красного Короля? Думаешь, будто ты объект чьего-то сна?

— Нет, все это мне снится. Все это. — Доусон окинул взглядом ресторан.

— Что ж, вполне возможно, — сказал Хендрикс, гася сигарету в пепельнице. — Здесь мы соприкасаемся с метафизикой, и я начинаю теряться. Не имеет значения, чей это сон, гораздо важнее, веришь ли ты в реальность видения, пока оно продолжается. Разве что это ночной кошмар…

— Наверняка нет, — ответил Доусон. — До сих пор моя жизнь шла без особых потрясений.

— Итак, подытожим, что нам известно. Ты не уверен в том, что именно тебя беспокоит. Твои видения являются просто символами. Если тебе удастся обнаружить, что обозначают эти символы, вся их структура рухнет и какое-либо подозрение насчет психического заболевания отпадет само собой. По крайней мере так происходит в большинстве случаев.

— Духи не появляются при свете дня, верно?

— Совершенно верно. Но пойми меня правильно: невротические состояния могут превратиться в настоящий психоз. Тебя мучает что-то вроде обонятельной галлюцинации, не сопровождающейся никаким видением. Ты хорошо знаешь, что оконная рама настоящая?

— Да, — подтвердил Доусон. — Кроме того, одновременно я чувствую что-то в своей руке.

— Осязательная галлюцинация? Как ты это ощущаешь?

— В моей ладони лежит что-то твердое и холодное. Понятия не имею, что это такое. Если бы я его шевельнул, могло бы произойти что-нибудь.

— А ты его шевелил?

Доусон долго молчал.

— Нет… — очень медленно проговорил он.

— Ну так пошевели, — посоветовал Хендрикс. Он вынул бумагу, карандаш и снял с руки часы. — Предлагаю тебе экспресс-тест на ассоциативные связи. Ты согласен?

— Почему бы и нет?

— Я хотел бы обнаружить происхождение твоей оконной рамы. Если существует какой-то психический блок или ты на чем-то зациклился, это должно проявиться. Что-то вроде весенней уборки. Когда регулярно прибираешь в доме, это экономит множество времени. Ты не оставляешь паутине никаких шансов. Если же позволить, чтобы пыль скопилась, можно заработать психоз, когда начнешь прибирать. Как я уже сказал, самое главное — найти причину. Когда ты ее обнаружишь и убедишься, что это просто огородное пугало, ничто больше не будет тебя беспокоить.

— А если это не пугало?

— Во всяком случае, зная причину, ты сможешь предпринять необходимые действия, чтобы освободиться от призрака.

— Понимаю, — медленно сказал Доусон. — Если бы я был виновен в смерти человека, происшедшей много лет назад, то теперь мог бы сделать все, чтобы помочь осиротевшим детям.

— Вижу, ты читаешь Диккенса, — сказал Хендрикс. — История Скруджа — великолепный пример такой болезни. Галлюцинации, мания преследования, комплекс вины и наконец раскаяние. — Он посмотрел на часы. — Ты готов?

— Да.

Когда они закончили, Хендрикс изучил результаты.

— Все в норме, — сказал он. — Даже слишком. Есть несколько зацепок, но одного теста мало, чтобы получить ясный результат. Но нам хватит и этого. В следующий раз, когда у тебя будет это видение, шевельни этой штукой, которую ты ощущаешь в руке.

— Не знаю, смогу ли, — сказал Доусон.

Хендрикс только рассмеялся.

— Нервный паралич, вызванный астральным телом, — констатировал он. — Ты меня успокоил, Фред. Я уже думал, ты немного того. Дилетанты всегда преувеличивают психические отклонения. Вероятно, Каррузерс просто застал тебя не в лучшую минуту.

— Возможно.

— Итак, тебя мучают галлюцинации. В этом нет ничего необычного, и если ты найдешь их причину, тебе больше не о чем будет беспокоиться. Загляни ко мне завтра, когда захочешь, только сначала позвони. Проведем полное обследование. Хочешь еще кофе?

— Нет, спасибо, — ответил Доусон.

На этот раз он оставил Хендрикса перед дверями лифта. Доусон чувствовал себя удивительно расслабленно. Хотя он не разделял профессионального оптимизма, характерного для большинства психиатров, его убедили обычные человеческие аргументы. Все складывалось в стройную картину, нелогичным было лишь то, что воздействие его галлюцинации на действительность казалось таким сильным.

Вернувшись в свой офис, Доусон встал у окна и вгляделся в неровную линию горизонта. Монотонный басовый звук уличного движения доносился из ущелья улицы. За сорок два года своей жизни он проделал длинный путь — стал совладельцем юридической фирмы, членом дюжины клубов, активно интересовался многими делами. Действительно длинный, если учесть, что свою карьеру он начинал в приюте. Какое-то время он был женат, а после развода поддерживал с бывшей женой вполне дружеские отношения. Без особых проблем он снимал холостяцкую квартиру вблизи Центрального парка. У него были деньги, престиж, пробивная сила — но все это не могло ему помочь против галлюцинации.

Вдруг решившись, он вышел из офиса и отправился в медицинскую библиотеку. То, что он прочел в книгах, лишь подтверждало слова Хендрикса. Особенно убедило его утверждение, что пока он не будет верить, будто пыльная оконная рама существует на самом деле, болезнь ему не грозит. Если же поверит, пропасть начнет углубляться и все, кроме фальшивого субъективного ощущения, перестанет существовать. Людям жизненно нужна вера в рациональность поступков — когда их мотивы слишком глубоко укрыты или усложнены до невероятности, люди склонны оправдывать свое поведение как угодно. Но почему, черт побери, именно пыльная оконная рама?

— Да, — буркнул Доусон, продравшись сквозь сотни страниц текста, — если я поверю в свои видения, тогда… о-о… тогда я вызову видения второго порядка. Нужно серьезно подумать, что лежит в основании этой оконной рамы. Вот только никакого основания нет!

Выйдя из библиотеки, он переждал поток машин и вдруг почувствовал, что галлюцинация начинается вновь. Оконная рама снова была где-то рядом.

Он чувствовал, что лежит рядом с ней, носом почти касаясь стекла. С каждым вдохом Доусон втягивал пыль и удушающий, отвратительный — почему-то как бы буроватый — смрад от дохлых мух. Чувство удушья и медленного умирания было ужасающим. Он по-прежнему чувствовал твердый предмет в своей руке и знал, что, пока не шевельнет его, так и будет задыхаться с носом, прижатым к стеклу, задыхаться из-за невозможности сделать ни одного движения, даже самого малейшего. Кроме того, он понимал, что ему нельзя возвращаться в сон, где он был Доусоном. Реальность была именно здесь, а Доусон, его рай идиотов и приснившийся город Нью-Йорк не несли в себе ничего привлекательного. Он мог бы лежать так и умирать, чувствуя лишь запах дохлых мух, а Доусон так ни о чем бы и не подозревал. В лучшем случае он понял бы все в тот краткий миг между пробуждением и смертью, когда будет уже слишком поздно двигать тот твердый предмет, покоившийся в его руке. Звук уличного движения оглушил его. Он стоял у края тротуара, бледный и потный. Нереальность сцены, разыгрывающейся перед его глазами, буквально шокировала. Доусон стоял неподвижно, ожидая, пока ненастоящий мир вновь обретет свою материальность. Потом взмахнул рукой, подзывая такси.

Две порции виски поставили его на ноги. Теперь он был в состоянии вернуться к изложению дела, в котором проблема ответственности не вызвала никаких сомнений. Каррузерс был занят в суде, и в тот день он его больше не видел. Галлюцинация тоже больше не возвращалась.

После обеда Доусон позвонил своей бывшей жене и провел с нею вечер в садике на крыше ее домика. Пил он мало, пытаясь пробудить в себе что-то от яркого ощущения реальности, сопровождавшего его в начальный период супружеской жизни, но из этого ничего не вышло.

На следующее утро Каррузерс вошел в его комнату, присел на угол стола и вытащил сигарету.

— Каков диагноз? — спросил он. — Ты слышишь голоса?

— И довольно часто, — ответил Доусон. — Например, сейчас… твой.

— Этот Хендрикс и вправду так хорош?

Доусон почувствовал беспричинное раздражение.

— А ты думал, у него в кармане волшебная палочка? Любая терапия требует времени.

— Терапия? Он что, поставил тебе диагноз?

— Да нет же!

Доусон не испытывал ни малейшего желания говорить на эту тему. Он открыл лежавший перед ним справочник. Каррузерс закурил, бросил спичку в корзинку для мусора и пожал плечами.

— Извини, я думал, что…

— Не извиняйся, все в порядке. Хендрикс и вправду неплохой психиатр, просто у меня нервы немного пошаливают.

Каррузерс удовлетворенно буркнул что-то и вышел из комнаты. Доусон перевернул страницу, прочел несколько слов и почувствовал, что предметы вокруг него начинают сходиться. Утреннее солнце, светящее в окно, вдруг потускнело. В руке его снова был холодный предмет, а сам он чувствовал удушающий, отвратительный запах смерти. На сей раз он твердо знал, что возвращается к реальности.

Это продолжалось недолго, а когда кончилось, он по-прежнему сидел неподвижно, глядя то на ненастоящий стол, то на ненастоящую стену. Звуки уличного движения доносились как сквозь дрему. Клубы дыма, валившего из корзины для бумаг, явно снились. «Надеюсь, ты не сомневаешься в том, что здесь реально», — презрительно сказал его двойник.

Дым сменился оранжевым пламенем, затем вспыхнула штора. Пожалуй, придется проснуться.

Кто-то крикнул. Миссис Анструтер, его секретарша, стояла в дверях и указывала на что-то пальцем. Началась суматоха, крики, брызнула пена из огнетушителя.

Пламя погасло, дым рассеялся.

— О Боже, — шумно вздохнула миссис Анструтер, вытирая с носа следы сажи. — Как хорошо, что я вошла, мистер Доусон. Вы сидели, уткнувшись в книгу…

— Да, — сказал Доусон, — я ничего не заметил. Придется поговорить с Каррузерсом, чтобы впредь не бросал спички в корзину.

Но вместо этого он позвонил Хендриксу. Психиатр мог принять его через час. Доусон занялся кроссвордом, а в десять поднялся наверх. Он разделся, и Хендрикс обследовал его с помощью стетоскопа, тонометра и прочих замысловатых устройств.

— Ну и что?

— Все в норме.

— Выходит, у меня просто бзик?

— Бзик? — переспросил Хендрикс. — Подойди-ка сюда. Признавайся, что случилось?

Доусон рассказал обо всем.

— Это как эпилепсия — я понятия не имею, когда начнется следующий приступ. До сих пор они продолжались недолго, но это ни о чем не говорит. Кроме того, остается впечатление нереальности. Я отлично понимал, что в корзине горит бумага, но считал, что это ненастоящий огонь.

— Галлюцинации имеют тенденцию развиваться, а реориентация не всегда бывает мгновенной..

Доусон куснул ноготь.

— Конечно. Но, допустим, Каррузерс решил выпрыгнуть в окно. Я бы даже не попытался его остановить. Черт возьми, мне нужно было бы пройти по краю крыши, тогда бы я знал, что может случиться беда. Все это просто сон!

— Сейчас тебе тоже кажется, что ты спишь?

— Нет, — решительно ответил Доусон. — Разумеется, нет! Это чувство появляется только во время приступа и сразу же после него…

— Ты снова чувствовал в руке этот твердый предмет?

— Да. И тот же смрад. И было что-то еще…

— Что?

— Не знаю.

— Пошевели этот предмет. Ты должен это сделать. Это следует из теста четырехбайтовых слов. И ни о чем не беспокойся.

— Даже, о том, что упаду с крыши?

— Забудь ты на время об этой крыше, — сказал Хендрикс. — Если тебе удастся раскрыть значение символики, ты излечишься.

— А если нет, то мне грозят галлюцинации второго порядка?

— Я вижу, ты кое-что подчитал. Послушай, если тебе кажется, что ты самый богатый человек на свете, а в кармане у тебя нет ни гроша, как это можно объяснить?

— Не знаю, — ответил Доусон. — Может, я просто эксцентричен?

Хендрикс так энергично покачал головой, что подпрыгнули его обвислые щеки.

— Нет. Логичнее предположить, что ты стал жертвой грабителей, понимаешь? Не пробуй подгонять фальшивое значение к своей пыльной оконной раме. Дело не в том, что ты видел какого-нибудь типа, который выкрадывает из столярной мастерской оконную раму и выносит ее под мышкой, или чтобы думал, что союз стекольщиков решил тебя преследовать. Нужно искать истинное значение символов. Еще раз повторяю: пошевели тем предметом, который держишь в руке. Не бойся этого.

— О’кей, — согласился Доусон. — Пошевелю. Если смогу.

Сон приснился ему в ту же ночь, но это был нормальный сон. Привычная галлюцинация не появлялась, зато ему снилось, будто он стоит под виселицей с веревкой на шее. Вдруг появился Хендрикс, размахивая свитком, перевязанным голубой ленточкой.

— Ты помилован! — крикнул психиатр. — Вот приказ, подписанный самим губернатором.

Он сунул бумагу Доусону.

— Посмотри, — приказал он. — Развяжи ленту.

Доусон не хотел этого делать, но Хендрикс настаивал.

Когда наконец он потянул за конец ленты, то увидел, что она соединена с длинной веревкой, лежащей на платформе, с концом, укрытым от его глаз. Щелкнула задвижка, и люк под его ногами открылся. Потянув за конец ленты, он сам привел в действие механизм. И повис.

Проснулся он весь в поту. В темной комнате было тихо. Ночные кошмары не мучили его уже много лет.

Сон еще дважды посещал Хендрикса, и каждый раз психиатр расспрашивал его все детальнее. Однако разговоры всегда кончались одинаково: нужно определить символ, шевельнуть предмет, вспомнить.

На третий день, сидя в приемной Хендрикса Доусон вспомнил.

Его окружила хорошо знакомая атмосфера, тяжелая, пропитанная болезнью. Он попытался сосредоточиться на зданиях за окном, но не смог справиться с приступом. В последний момент он вспомнил совет Хендрикса и, едва почувствовав в руке холодный твердый предмет, изо всех сил попытался сдвинуть его с места.

«Налево, — подсказало ему что-то. — Налево!»

Нелегко было преодолеть вялость, чувство духоты, давление галлюцинации. Он не мог шевельнуть этот предмет. Однако в конце концов импульс дошел до его ладони, пальцы сжались и он толкнул. Что-то стукнуло и…

Он вспомнил.

Последнее перед…

Перед чем?

— Терапия жизнью, — произнес голос. — У нас бывает по нескольку случаев каждый год, и мы должны обезопасить себя от этого.

Карестли провел восьмипалой ладонью по потной лысине.

— Тесты показывают, что тебе это нужно, Доусон.

— Но я не…

— Конечно, ты не знал. Этого не обнаружить без специальных приборов. Но ты нуждаешься в лечении, это уж точно.

— У меня нет времени, — сказал Доусон. — Упрощающие уравнения только начинают обретать понятный вид. Сколько я должен провести в коконе?

— Около полугода, — ответил Карестли. — Впрочем, это неважно.

— Кроме того, Фарр вошел в него в прошлом месяце.

— Он тоже нуждался в этом.

Доусон вгляделся в стену. Под воздействием мысленного импульса матовость сменилась прозрачностью, и он увидел Город.

Карестли сказал:

— Никогда прежде ты этого не испытывал. Ты один из самых молодых. В этом нет ничего плохого: это стимулирует, лечит и в конце концов просто необходимо.

— Но я чувствую себя совершенно нормально!

— Приборы не лгут. Коэффициент эмоции просто фатален. Послушай, Доусон, я намного старше тебя и проходил рез это двенадцать раз.

Доусон поднял на него взгляд.

— И где ты был?

— Каждый раз в иной эпохе, в той, которая лучше всего подходила для конкретных отклонений. Один раз это была Бразилия тысяча девятьсот восьмидесятого года, другой раз — эпоха Реставрации в Лондоне. И во Второй Римской империи я тоже побывал. У меня было множество работы, я провел десять лет в Бразилии, создавая там резиновую промышленность.

— Резиновую?

Карестли усмехнулся.

— Резина — это субстанция, которая играла очень важную роль в ту эпоху. Я был занят все время. Это прекрасный способ лечения. Единственная терапия, которую знали люди в то время, включала живопись и прочие виды искусства… видимые и ощутимые. Это не была терапия чувств, терапия духа, которой пользуемся сегодня мы. Их разумы не были достаточно развиты…

— Мне ненавистна сама мысль, что я буду заперт в теле с пятью чувствами! — сказал Доусон.

— Ты не будешь помнить, что когда-то было иначе. Твоя память будет искусственно заблокирована. Твою жизненную энергию поместят в тело, созданное для тебя в эпохе, которую мы выберем со всей тщательностью. Ты получишь набор фальшивых воспоминаний специально для этого периода. Скорее всего ты начнешь с детства и благодаря темпоральному сжатию сможешь прожить тридцать или сорок лет, пока здесь пройдет полгода.

— Мне это по-прежнему не нравится.

— Путешествия во времени — лучшая терапия, известная нам сегодня, — сказал Карестли. — Ты попадаешь в новое общество, впитаешь комплекс совершенно иных ценностей. И в этом заключен самый важный лечебный фактор. Ты будешь оторван от группового инстинкта, источника всех наших неприятностей.

— Но… — воскликнул Доусон — Ведь нас всего четыре тысячи. Одиноких, единственных в мире. Если мы не будем работать быстрее…

— Нам не хватает сопротивляемости. Проблема заключается в том, что много сотен поколений наша раса принимала мнимые ценности, противоречившие первобытным инстинктам. Чрезмерное усложнение и упрощение, все не на своем месте… Наша раса давно исчезла бы, не начни мы развивать ментальные способности. Некогда человек по фамилии Клеменс сконструировал механическую печатную машину. Идеальное устройство, имевшее лишь один недостаток — оно было слишком сложным. Пока она работала, все было превосходно, но когда-нибудь она должна была испортиться.

— Я знаю проблему старых машин, — подхватил Доусон. — Они так чудовищно сложны, что человек не может с ними справиться.

— Мы боремся с этим, — ответил Карестли. — Медленно, но успешно. Нас всего четыре тысячи, но мы уже знаем нужную терапию. Проведя в том времени шесть месяцев, ты станешь новым человеком. Сам убедишься, что терапия временем — пустяк, хотя совершенно необходимый.

— Надеюсь. Я бы хотел поскорее вернуться к своей работе.

— Если ты вернешься к ней сейчас, то через год сойдешь с ума, — объяснил Карестли. — Путешествие во времени — это своего рода прививка. Ты должен согласиться. Мы отправим тебя в двадцатый век.

— Так далеко?

— Те времена подходят к твоему случаю. Ты получишь полный набор воспоминаний и, оказавшись в прошлом, ничего не будешь помнить о действительности. Разумеется, о нашей действительности.

— Что ж… — буркнул Доусон.

— Идем. — Карестли встал и подплыл к диску трансмиттера. — Твоя матрица уже подготовлена. Тебе только нужно…

Доусон лег, и кокон сомкнулся вокруг него. Последний раз взглянул он на дружелюбное лицо Карестли, затем стиснул ладонь на рычаге аппарата и передвинул его вправо.

И стал Фредом Доусоном с полным набором фальшивых воспоминаний.

Однако теперь он вновь находился в аппарате, с носом, прижатым к стеклянному визиру, смердевшему дохлыми мухами. При каждом вдохе затхлый воздух царапал горло, все вокруг было погружено в серый полумрак. Он послал мысленный импульс. Снаружи вспыхнул свет, дальняя стена стала прозрачной. Он вновь мог видеть Город.

Он сильно изменился, стал гораздо старше. Корпус аппарата, в котором лежал Доусон, покрывал толстый слой пыли.

Огромное красное солнце погрузило город в кровавые сумерки. Нигде не было ни следа организованной деятельности. То тут, то там среди руин двигались какие-то фигуры, но отсюда невозможно было разглядеть, чем занимаются эти люди.

Он взглянул на административное здание — последнее великое творение его расы. Время наложило свой отпечаток и на него. Много лет прошло с тех пор, как он был замкнут в аппарате. Среди руин выделялись лишь самые высокие строения, а бледные существа, видимые кое-где в этом хаосе, не выглядели разумными. Последняя искра надежды погасла. Мутные воды истории сомкнулись над четырьмя тысячами людей.

С помощью своего разума он убедился, что во всем мире для него уже не было спасения, групповой инстинкт победил.

Он не мог больше дышать. Теперь Доусон знал, что именно этот удушливый кошмар является реальностью. Его организм, в котором вновь начались все жизненные процессы, жадно поглощал последние миллилитры кислорода, оставшегося в герметичном коконе. Конечно, он мог открыть крышку аппарата… Только вот зачем?

Доусон шевельнул рукой, и рычаг устройства вновь оказался в правой позиции.

Он сидел в приемной психиатра. Секретарша по-прежнему что-то писала. Яркие лучи утреннего солнца бросали на коврик ослепительные пятна.

Реальность…

— Вы можете войти, мистер Доусон…

Он встал и вошел в святилище Хендрикса, пожал ему руку, буркнул что-то и опустился в кресло.

Хендрикс взглянул на историю болезни.

— О’кей, Фред, — сказал он. — Ты готов к очередному тесту на ассоциативные связи? Сегодня ты выглядишь получше.

— Правда? — удивился Доусон. — Может, потому, что теперь я знаю, что означают символы.

Хендрикс внимательно посмотрел на него.

— Знаешь?

— Может, это вообще никакие не символы? Может, именно это и есть реальность…

И тут навалились знакомые ощущения. Пыльная, удушливая клаустрофобия, оконная рама, гнусный смрад, идущий непонятно откуда, и страшное чувство бессилия. Теперь, уже зная, что все кончилось, он вновь увидел сидящего за столом Хендрикса, который говорил что-то об опасности галлюцинаций второго порядка и о чувстве реальности:

— Главное — найти подходящую терапию, — констатировал ненастоящий человек.