Вячеслав Кондратьев. Встречи на Сретенке. Повесть. ... 09 - 24 Апреля 2019

Главная » » Вячеслав Кондратьев. Встречи на Сретенке. Повесть. ... 09

13:24

Вячеслав Кондратьев. Встречи на Сретенке. Повесть. ... 09

***

Володька торопливо рассказал о Гоше.

- Контузия у него была? - спросила Рая.

- При мне вроде нет, но вообще-то вполне могла быть.

- Ты должен увидеть его перед судом и сказать, чтобы напирал на контузию. Дело отложат, пошлют на судебно-медицинскую экспертизу на определение вменяемости. Пройдет какое-то время. В Дзержинском суде будет слушаться?

- Да.

- Чего-нибудь придумаем.

- Спасибо, Рая... Ну, как живешь?

- Как сейчас живут? - улыбнулась она. - Зарплата маленькая. Я юрисконсультом работаю, мама на моем иждивении. Трудновато... Замуж никто не берет... и не возьмет, наверное...

- Ты знаешь, что Вовка Деев в тебя влюблен был?

- Неужели? Я и не догадывалась... Господи, как это было давно... Школа, вечера... Детство, юность... - она вздохнула. - А я почему-то чувствую себя уже старой... Старая дева... - печально досказала она и вздохнула еще раз.

- Брось, Райка, мы еще молодые, - утешил ее Володька, но, поглядев на нее, увидел, как поблекла она за эти годы. - И все еще впереди.

- Это у вас, мальчишек, все впреди, а у нас увы... Сколько вас осталось-то?

- Маловато, наверно.

- В том-то и дело... Ладно, Володька, ты заходи как-нибудь просто так, без дел. Посидим, вспомним школу...

- Обязательно, Рая, - пообещал он и попрощался.

Вечерняя Сретенка, точнее, уже ночная, была почти безлюдна, и Володька, успокоенный обещанием Раи, шел не спеша, покуривая... Главное - выиграть время, а там Гошка и сам что-нибудь придумает. Не такой он, чтобы за мелочь в тюрягу попасть. Но простят ли финку? Холодное оружие, как сказал майор. Есть статья определенная. Но по-человечески-то должны понять, что для них, фронтовиков, не холодное оружие это, а память о войне, о том, что свершили они на ней... Володька свой "вальтер" сдавать не собирался. Он уже давно завернул его в промасленную тряпку, обернул газетой и зарыл на чердаке, где жильцы дома сушили стираное белье. Найти пистолет можно только с миноискателем, ну а доказать, что это его пистолет, вообще невозможно. Конечно, доля мальчишества была в странном желании сохранить пистолет во что бы то ни стало, но было и какое-то ощущение права владеть оружием, да и привычка - как же без него?

По дороге он думал, что скажет на суде в защиту Гошки, если не сработает контузия. Вспомнил, сколько "языков" приволок Гоша, как бесстрашно и спокойно собирался в поиск, с улыбочкой колдуя над пятаком - орел-решка, - как не раз, легко раненный, отказывался идти в санроту, отлеживался несколько деньков в землянке, а потом сам предлагал: "В порядке я, командир. Можно меня в дело". Да что там, ордена и медали сами за себя говорят. Должен учесть это суд.

На другой день в половине десятого Володька был у здания нарсуда на Сретенке. Вскоре подошла Надюха, подурневшая, с припухшими глазами, но подмазанная, поздоровалась молча за руку. Гошу привели два милиционера - на скуле ссадина, в зубах папироска, вид бодрый. Не верит, видать, что за такую малость, за обыкновенную драчку в пивнухе, могут его, орденоносца и лихого разведчика, засудить.

- Чего ты? Порядок будет, - буркнул он Надюхе. - И тебя взбаламутила? спросил Володьку.

- Ты, Гошка, про контузию не забудь. Ведь не помнишь ничего, что вышло? сказал Володька четко, чтобы Гошка усек значение этих слов.

- Конечно, не помню, убей меня бог, - сразу же сообразил тот.

- Так и говори. Понял? - с напором произнес Володька.

- Как было, так и скажу, - подмигнул он, таясь от милицейских взглядов, но те на разговор ноль внимания - не уголовщина тут, а простое хулиганство.

Дав Гоше докурить папироску, они повели его в здание суда. Надюха и Володька за ним. Подошли к залу номер четыре, а там на двери уже бумажка, какие дела будут разбираться. Пробежал Володька глазами: "Селюков Георгий Иванович по обвинению по статье 74 ч. I", и ойкнул обрадованно статьи за ношение холодного оружия не было! Значит, майор в протокол про финку не записал! Хорошим мужиком оказался. Отлегло от души, хотя 74 ч. I грозила годом с лишением московской прописки после отбытия.

Но вот вызвали в зал. Гошку милиционеры провели за барьер - на скамью подсудимых, а Надюха с Володькой в зале уселись, поближе к суду. Там и свидетели обвинения, помятые, с подбитыми физиономиями, которым, на Володькин взгляд, только одного хотелось до смерти - опохмелиться. Володька подсел к ним: - Как же он вас троих один? - спросил он.

- Ловкий, гад, - промычал тот, кто постарше.

- Что же вы в милицию сразу? Сами накостылять не смогли?

- Да мы ему дали, - сказал молодой. - Но участковый как раз появился, давайте, говорит, его в отделение. Еле скрутили черта.

- Так он разведчик бывший, - сказал Володька.

- Оно и видно. Приемчики применял.

- Ребята, - начал Володька, - засудят же парня. Давайте придумаем что. Ну, подрались по пьянке, а кто виноват, кто начал, не помним. После суда выпьем как следует, освежим голову.

- Конечно, все пьяные были, но он первый задрался. Ко мне прицепился...

- Чего там счеты сводить, - положил Володька руку на плечо пострадавшего. - Разопьем мировую, и все дела. Ну как?

Но ответить тот не успел, вышла секретарша и:

- Встать, суд идет.

Все поднялись, потом сели, когда судья, приятная молодая женщина, с заседателями за дубовым столом устроилась. Ну, и началась процедура...

- Подсудимый Селюков, расскажите, что произошло вчера вечером в пивной.

Гошка поднялся, сделал невинное лицо и честные-пречестные глаза.

- Ничего не помню, граждане судьи. Ей-богу! Помню, как в пивную зашел, а дальше ничего.

- Сильно пьяные были?

- Нет. В том-то и дело. Всего сто пятьдесят перед этим выпил. А в пивной как затмение нашло. Утром в отделении проснулся, говорят, в суд собирайся, а я, хоть убей, ничего не понимаю.

- На фронте были?

- А как же! Всю войну в разведке! Награжден орденами и медалями. Жена принесла мою орденскую книжку. Покажи, Надя.

Надюха подошла к судейскому столу, выложила. Судья рассмотрела, передала заседателям.

- Что же произошло? Вы так хорошо воевали, столько наград и... хулиганство? - спросила судья, поправив красивые рыжие волосы.

- Так говорил я, не помню ничего, - развел руками Гошка.

- У вас были ранения, контузии? - Голос судьи был мягок и доброжелателен.

- И не упомню сколько! - воскликнул Гошка. - Вот тут мой бывший командир сидит, скажет... И контузия сильная была, без памяти несколько ден валялся.

Володька встал, хотел было выступить, но судья сделала ему знак рукой, чтоб сел, и стала шепотом о чем-то совещаться с заседателями. Володька почти успокоился. Понравилась ему судья, ее спокойный голос, и не верилось, что такая приятная особа засудит Гошку. Пошептались с заседателями, судья поднялась, поднялись и все.

- Суд принял решение направить обвиняемого Селюкова на судебно-медицинскую экспертизу. Из-под стражи освободить. Взять подписку о невыезде. Получите направление, Селюков.

Сияющий Гошка подошел к судейскому столу, взял направление... Из суда вышли все вместе. И "пострадавшие" тоже.

- Что же вы, лярвы, в милицию меня? - не зло, а скорее добродушно спросил их Гошка. - Да ладно, айда в шалман - угощаю, а там поговорим.

В пивной на Сретенке пробыли недолго. Гоша поставил "пострадавшим" по стопке и по пиву, уговорил их не показывать насчет того, что матерился. Тогда, разъяснил он им, будет просто драка, а ежели мат, то хулиганство, статья 74, год лишения верняком и прощай, Москва. Ребята, опохмелившись, подобрели и обещали насчет матюжка свои показания изменить, которые в милиции давали, пьяные были тоже, не помним, дескать, что подписывали... Расстались друзьями...

- А начальничек-то, майор, мировой мужик. Про финочку ни-ни. Жаль, не отдаст, конечно, но черт с ней, - сказал Гоша при выходе из пивной.

- Это, наверное, мой разговор подействовал, - заметил Володька.

- А ты говорил с ним? - спросил Гошка. - Ну, спасибо, - растрогался он, похлопав Володьку по спине. - Невменяемым меня не признают. Но ничего, с этими ребятами выпью еще перед судом, и будет порядок. А ты, Надюха, скисла. Не из таких переделок выходил Гоша, - самодовольно закончил он.

- Опять в командировке? - спросил Володька Тальянцева, столкнувшись с ним на улице.

- Да... - рассеянно ответил он, чем-то, видно, озабоченный. Вызвали. Неприятности у меня, понимаешь... Выпить хочешь? - спросил вдруг.

- Да нет.

- Проводи меня тогда. Поговорим.

- Пошли, - согласился Володька.

- Комбриг у меня новый... Ну, а новая метла, сам понимаешь... Не поладили с ним, короче. Да история еще у меня... Помнишь, я говорил, что жену демобилизовал, чтоб не путалась под ногами в части. Меня же она обманом женила. Сказала, беременна, командованию сообщит, ну и пришлось... А люблю я другую. Старый комбриг знал, оставлял это дело без внимания, а новый аморалку шьет... На повышение я должен идти, батальоном уже накомандовался, хватит... Хочешь выпить? - спросил Левка.

Володька мотнул головой, ему и вправду не хотелось в хороший, ясный день затуманивать голову хмельным.

- А то посидим где-нибудь? Ты поддавал на фронте?

- Нет... Очень редко.

- А мне приходилось. Иной раз, бывало, по нескольку ночей не спал. Только этим и держался. Когда переправу мастеришь, сам командуешь. Тут тебе и самолетные бомбежки, и артобстрелы. Нервишки на пределе. Да чего там, сам хлебнул...

Володька кивнул, хотя и знал, что война Тальянцева была полегче его собственной, саперы - все же не пехота, но и им доставалось.

Дойдя до Сретенских ворот, Тальянцев повернул налево, за ним и Володька, которому делать было нечего. Он только спросил:

- Ты куда?

- К Кировскому метро, - ответил Тальянцев, посмотрев на часы.

- Свидание?

- Вроде... Кстати, Володька, у тебя нет знакомых, у кого бы комнату снять можно? Понимаешь, она здесь, но жить негде.

- Кто она? - не понял сначала Володька.

- Я ж говорил тебе, - нетерпеливо бросил он.

- Ах да... Подумаю, но, по-моему, нет таких. Ты Сергею позвони. К ней, значит, идешь? Может, мне обратно?

- Иди со мной. Хочу показать. Обалдеешь.

Они дошли до Кировской. Тальянцев еще раз посмотрел на часы и повел Володьку за здание метро. Там они сели на скамейку, закурили. Из метро выходил народ, и Тальянцев напряженно вглядывался... Он был взволнован и не мог скрыть этого. Наконец от толпы выходящих отделилась женская фигурка и, цокая каблучками, побежала к ним. Тальянцев поднялся, и его лицо озарилось такой радостью, что стало совсем мальчишеским, потеряв на время свою значительность.

- Левочка! - немного театрально, как показалось Володьке, вскрикнула женщина и, подбежав, бросилась на шею Левке. Он прижал ее, поцеловал, не стесняясь окружающих, и усадил на скамейку. - Наконец-то я с тобой! Боже, как я соскучилась, - защебетала она, не выпуская Левкиной руки из своей.

- Познакомься, Люся. Мой школьный друг Владимир.

- Вы с Левочкой в школе учились? Как интересно! - сверкнула она черными цыганскими глазами.

- Ну как, хороша? - спросил Тальянцев, улыбаясь счастливой улыбкой и восхищенно глядя на свою Люсю.

- Хороша, - протянул Володька, приглядываясь к смуглому красивому лицу, в котором было что-то твердое, самоуверенное.

- Как не стыдно! При мне. Что ты, Лева, неудобно же.

- Удобно, - усмехнулся Тальянцев. - Пусть завидует, что у меня все экстра-класс, - сказал шутливо, но Володька подумал, что и верно, хотелось Левке похвастать.

Он поднялся... Тальянцев не стал его удерживать.

На обратном пути около табачного магазина на Сретенке Володька увидел Женьку Казакова, который почему-то отвернулся от него и прошел мимо. Все же непроизвольно Володька окликнул его. Тот остановился.

- Привет, - буркнул Женька. - Прошвыриваешься?

- Да...

Женька сильно похудел после той, первой встречи и был чем-то озабочен.

- А я вкалываю... Ну, чего новенького? Никто из наших не попадался? спросил он вскользь, без особого интереса.

- Никто... Видно, что вкалываешь, осунулся.

- Осунешься, жратвы-то не хватает, а потом... - махнул он рукой.

- Что-нибудь случилось?

- Неохота рассказывать, Володька... Курить есть?

Они закурили.

- Ладно, пройдем до бульвара, присядем... - сказал Женька, видно, решил все же поделиться с Володькой.

До бульвара шли молча, а когда присели на свободную скамейку, выплюнув окурок, Женька отрывисто сказал:

- Полетело у меня все к чертовой матери. Вот что.

- Что полетело? - не понял вначале Володька.

- Все! Понимаешь, все! Не ждала она меня по-настоящему! Путалась с кем-то! Чуть не убил. - Он выругался и потянулся к Володьке за новой папиросой.

- Мда-а, - промычал Володька, не зная, что сказать.

- А мы с тобой на Дальнем Востоке целочками ходили, потом фронт - не до баб. Я и в госпитале ни с кем не крутил, а возможности были, еще как липли, хрипло выбросил он.

- А что она тебе сама-то сказала?

- Чего-чего? Выдумала историю, будто на студенческой вечеринке напоили ее, заснула, ну и воспользовался какой-то гад... Сейчас она чего угодно наплетет, чтоб жалость вызвать. Я ее в первую ночь и выгнал прямо на улицу. На другой день приползла - слезы, рев, прости, родненький, люблю же тебя, ну и прочее. Но я все! Обрезать, так сразу. Я и немцев так. Одним ударом. Странно, вояки были крепкие, а ранят как поросята визжат. Наш, пусть плюгавенький какой, долбанет его - молчит, только постанывает. Чудно, правда?

- Да, я тоже замечал это. - Володька был рад, что разговор перекинулся на другое, но Казаков возвратился к своему:

- Раз она для меня первая, значит, и я для нее должен быть первым. Понимаешь?

- Понимаю, Женька... Но может, правда не виновата она.

- Не виновата! - повторил он. - На гулянки не ходи, когда твой в окопах вшей кормит. Вот и не будешь виновата ни в чем. Ты это брось! Такое не прощается. Ведь каждую ночь будешь мучиться, что вот она с кем-то так же, как с тобой... Нет, все! Да и развелись уже, - он помолчал немного, затем добавил, усмехнувшись: - Говоришь, похудел я? Так кроме работы еще гуляю напропалую. Девчат у нас в лаборатории полно, ну... вот и отыгрываюсь за все годы. Да со зла еще. Если хочешь, могу познакомить. Есть девочки - класс!

- Нет, Женька, неохота что-то.

Они посидели еще недолго, поговорили о том о сем, вспомнили о Дальнем Востоке, об однополчанах и разошлись. Под конец Казаков сказал:

- Вот так, Володька Все мои мечты о тихой семейной жизни вдребезги. Ни одной бабе теперь верить не буду. Вчера один тип в пивной стихи читал, не знаю уж чьи, но запомнились: "Нет, не надо считать Мадонною ту, которую полюбил, ни одного расставанья со стоном - взял, переспал, забыл..." Здорово?

- Ничего...

- Я теперь так и буду - взял, переспал, забыл... Ну их всех!

Утром после самомассажа Володька приподнял левой рукой половину предплечья правой, и - о радость - на какой-то миг задержалось, не упало плетью, как прежде. Он бросился к матери.

- Мама, смотри, держится! Не обманул, выходит, врач, когда говорил, что прорастет нерв.

Почти целый день Володька занимался одним - приподнимал предплечье, стараясь усилием воли удержать его в этом состоянии, и на какие-то секунды фиксировалось. Значит, рука будет жить! Он ликовал. Как угнетала его до этого она, безжизненная, все больше сохнущая. Теперь он станет упражнять ее, остановит атрофию, может, и возвратит силу мышцам.

Прервал его радость телефонный звонок. Звонила Майя.

- Я не хотела звонить, - сказала она. - Но все же решила. Нам надо встретиться.

- Что-нибудь случилось? - встревожился Володька.

- Нет, ничего, - спокойно ответила она. - Ты выходи сейчас, я недалеко от твоего дома.

Когда Володька вышел из парадного, Майка уже не спеша подходила к нему нарядная, без следа какой-либо озабоченности на красивом лице. Да и что могло случиться с уверенной в себе Майкой, подумал он.

- Пройдемся или зайдем к тебе? - спросила она.

- Как хочешь.

- Давай к тебе. Не люблю курить на ходу.

Они поднялись на третий этаж, и Майка уверенно остановилась около Володькиной двери.

- Разве ты была у меня? - удивился он.

- Нет... А помнишь открытки, которые получал от неизвестной поклонницы? Я опускала их вот сюда, - показала она на почтовый ящик.

- Значит, это ты? Такие смешные старинные открытки.

Они прошли в комнату. Майя села на диван, небрежно положив ногу на ногу, закурила, оглядывая комнату.

- Смешно... Когда-то я мечтала попасть к тебе, посмотреть, как ты живешь. И вот у тебя, - она еще раз огляделась, а потом спокойно с улыбкой объявила: Я беременна, Володька.

Он даже отшатнулся от неожиданности.

- Не может быть..

- Удивительный вы народ, - засмеялась она. - Всегда для вас это неожиданность. Причем не очень приятная.

- Я как-то не думал об этом...

- Разумеется... У тебя сейчас премилый вид. Такой, как я и предполагала.

- Что же делать, Майя? - растерянно спросил он.

- Вот об этом я и хотела поговорить с тобой. - Она улыбалась, что никак не вязалось с серьезностью взгляда ее серых глаз.

Володька нервно закурил и начал вышагивать по комнате, абсолютно не зная, что и как говорить. Майя следила за ним глазами и так же улыбалась. На миг Володьке подумалось, что она его разыгрывает, это успокоило, и он остановился.

- Ты разыгрываешь меня?

- Увы, милый, к сожалению, нет... Думай.

- А что думать? - глупо спросил он.

Майка опять рассмеялась.

- Если я оставлю ребенка, он будет твой и не твой, а... Олега. Вот и подумай, - сказала она, затянувшись папиросой.

- А он мой, Майя?

- Наконец-то догадался! - она перестала улыбаться и сказала устало: Зачем же мне было приходить к тебе, Володька? Ребенок твой... Оставлять его или не оставлять, вот что мы должны решить. Понял ты?

- Я... не знаю... - растерянно сказал он.

Майя поднялась с дивана, потушила папиросу.

- Господи, ну чего я от тебя могла ждать, кроме "не знаю". Ладно, кончим на этом. Я пойду...
Володька пошел проводить ее. У двери она погладила его по щеке небрежным, но ласковым жестом.

- Мальчик ты, мальчик... Какой из тебя отец, - сказала тихо и стала спускаться по лестнице.

Володька еще постоял у двери, прислушиваясь к стуку ее каблуков, к звуку захлопнутой двери в парадном, и только тогда вернулся в комнату. Он сознавал, что вел себя не так, что Майя ждала от него каких-то мужских слов, а он нес чушь и глупость. Но он действительно был растерян, даже потрясен так, что плохо, совсем плохо соображал, ведь такое с ним впервые... Ему вспомнилось, как при посадке в эшелон, когда уже знал точно, едет на фронт, где возможна смерть, у него вспыхнуло яркое, но странное желание - хорошо, если бы у него был ребенок от Юльки. Тогда он усмехнулся про себя: заработал инстинкт продолжения рода... И вот сейчас это реальность, у него может быть ребенок, а что-то невнятно бормотал, испугавшись, видимо...

Вечером после некоторых колебаний он решил рассказать все матери. Нельзя сказать, что она обрадовалась, но, не раздумывая, твердо сказала:

- Если ребенок твой, ты обязан жениться на Майе.

- Она замужем, мама, - промямлил он.

- Ну и что из этого? - спросила мать. - Ты понимаешь, в какое положение она попала! Если Майя - порядочный человек, то как...

- Ты опять, мама... Порядочный, непорядочный, - перебил Володька.

- Да, опять, - повысила голос мать. - Ты пойми, изменить мужу - это одно, а обманывать его всю жизнь, заставить содержать и воспитывать не его ребенка это другое. А потом, разве ты сам согласишься, чтобы у твоего ребенка был чужой отец?

- Но как мы будем жить, мама?.. Ты же знаешь...

- Как-нибудь проживем, - тут же мать прервала его. - Надо уметь отвечать за свои поступки. Честно говоря, мне трудно понять твои колебания, жестковато добавила она.

- Хорошо. Я сейчас позвоню ей.

- Да, иди и звони.

Володька пошел в коридор к телефону, набрал Майкин номер... Очень долго никто не подходил, наконец взял трубку ее муж.

- А, Володя... Добрый вечер. Почему не приходите к нам? Майя у своей матери, позвоните туда.

Володька позвонил в Коптельский, долго слушал длинные гудки, а когда подняли трубку, голос был не Майкин.

- Ей нездоровится. Кто спрашивает?

Володька назвал себя.

- Сейчас узнаю, сможет ли она подойти.

Спустя несколько минут, показавшихся ему очень долгими, услышал Майку:

- Что скажешь?

- Майя, прости меня... Я растерялся, но... но, наверно, тебе надо разойтись с Олегом, а нам...

- Поздно, Володька, - перебила она. - У нас уже никого нет.

- Как нет? Не понимаю!

- Повторяю, - приглушив голос, сказала она, - никого нет. Теперь понял, глупенький?

- Понял, - глухо ответил он. - Как ты себя чувствуешь?

- Неважно... Я пойду прилягу. Пока, Володя.

Она повесила трубку, а Володька, понурив голову, вернулся в комнату.

- Сказал? - спросила мать.

- Мама, она говорит... она говорит, что уже никого нет, - упавшим голосом тихо произнес Володька.

- Господи... - прошептала мать и достала папиросы. Володька пошел в "купе", как называл он свою комнатку при кухне. Лег на кушетку с тяжелым ощущением непоправимости. Ему вспомнилась Майкина усмешка, когда она сказала: "... ну чего я от тебя могла ждать..." А наверно, ждала, иначе зачем было приходить? Ждала хотя бы каких-то серьезных мужских слов, а не маловразумительного бормотания.

На утро следующего дня он позвонил ей - как чувствует себя?

- Ничего, но на работу не пошла.

- Я приду к тебе, - с полувопросом сказал он.

Она долго не отвечала.

- Если очень хочешь.

- Хочу, - быстро ответил он.

Майя открыла ему дверь сама, но была очень бледна и, впустив его, сразу легла на диван, укрывшись пледом.

- Я очень виноват, Майя... - горячо начал Володька.

- Не надо, - тихо сказала она, устало махнув рукой. - Не надо...

О чем говорить дальше, Володька не знал. Он пришел просить прощения, каяться, но она этого не желала слушать.

- Володя, смени воду в грелке, - она вынула из-под пледа грелку и подала ему. - Холодную надо.

- Я сейчас, - обрадовался он и бросился на кухню. - Вот, холодная-прехолодная.