Гражданская 009 - 26 Сентября 2024 - Персональный сайт

Главная » » Гражданская 009

11:21

Гражданская 009

***

Комната преобразилась. В сущности, изменить здесь что-либо коренным
образом было невозможно, и тем не менее вдоль стены примерно выстроились
ряды пустых бутылок, на диван был накинут потертый выцветший плед, свежими
газетами был застелен стол.
" А на столе лежал незапечатанный конверт.
Это было письмо, написанное Томашевским.
-- Рейн, сюда! -- позвал я.
Почти страницу профессор рассуждал о бренности всего живого и о его,
Павла Томашевского, предназначении на этой земле. Больший интерес
представляла концовка письма:
"..Наверное, я оказался слаб духом, неподготовленным к той схватке,
которая именуется жизнью. А слабому в этом мире нет места. Значит, так тому
и быть. Через мою судьбу прошли только двое людей, которые были мне
по-настоящему близки -- моя сестра и ее жених Вильям Скотт. Но смерть
отобрала у меня Анну, а затем я сам порвал с Вильямом. Сейчас, когда жизнь
на исходе, я думаю: может быть, нелепой была моя принципиальность? Право, не
знаю... Но я прощаю ему все, даже то, что, наверное, прощать не должен. С
надеждой, что, быть может, он распорядится моим наследием на пользу
человечества, я оставляю ему все... "Анна и Вильям"
Павел Томашевский.
16 августа 20... года".
-- Это его завещание, Рейн.
-- "Анна и Вильям"... Что он хотел этим сказать?
-- А что если это код... Только к чему?
Внизу послышался шум открываемой двери.

***

===

26.
В квартиру вошли несколько человек. Поторапливал визитеров чей-то
грубый, принадлежавший явно не профессору голос. Заскрипела лестница.
Времени на раздумье у нас не было. Выход же мы нашли едва ли не самый
банальный-- спрятались в шкафу. Затаив дыхание, напрягая слух, мы ждали
развязки.
Первым кого я увидел, через щель неплотно закрытой дверцы, был мужчина
в белой рубашке с короткими рукавами, в шортах, причем все время повернутый
ко мне спиной; вторым -- профессор.
-- Господин Томашевский,-- начал чей-то вкрадчивый голос, --
обстоятельства вынуждают нас вернуться к нашему разговору... К чему
упорствовать? Мы всем обеспечим вас. Вы же ученый! Ученый -- и сидите без
дела!
-- Я хочу Бургундского, -- глядя в пол, недовольно молвил Томашевский.
-- Сэм, налейте профессору, -- приказал вкрадчивый голос.
-- Да, да, юноша, это за шкафом, -- подсказал Томашевский.
Кто-то, очевидно, Сэм, надавил рукой на дверцу шкафа, прикрыл ее, сам
того не желая. Но как только руку отняли, эта проклятая дверца, верно, играя
с нами злую шутку, отошла назад. Теперь щель стала шире, и стоило профессору
или кому-нибудь из тех, кто пришел с ним, бросить сюда заинтересованный
взгляд, сразу обнаружили бы меня, а затем и Рейна: в шкафу почти не было
одежды, и при всем желании мы не могли бы воспользоваться ею как ширмой.
Даже удивительно, как в те минуты мой мозг не утратил способности думать:
"Уж не парни ли это из "XZ"? Сколько же их там? Они предлагают ему
возобновить работу; вряд ли у них что-то получится. Томашевский поставил на
этом крест. А что если кейс у Скотта? Если и нет, то по меньшей мере он
знает, где кейс, иначе завещание не имеет смысла. Почему они до сих пор не
вышли на него? Ведь он был женихом сестры Томашевского. Обязаны были на него
выйти...".
И снова я услышал чьи-то тяжелые шаги на лестнице, и затем грубый
гортанный говор, что услышал первым.
-- Как дела?
-- Профессор наслаждается Бургундским, -- ответил вкрадчивый голос.
-- Профессор, вы злоупотребляете нашим терпением. Кстати, не ответите
ли на некоторые вопросы. Первое: кто такой доктор Рейн? Второе: кто его
убил?
-- Вам же известно, что я не убийца.
-- Профессор, факты -- упрямая вещь. Вы вошли в дом следом за доктором
Рейном, а минуту спустя выбежали, будучи крайне возбуждены, сели в машину и
умчались в неизвестном направлении. Все эти годы вы весьма успешно
скрывались от полиции, жили под чужими документами. Пожалуй, вас пора отдать
в руки правосудия... Или нет?
-- Оставьте меня... Мне уже все равно.
Я хорошо видел, как менялось лицо Томашевского: безразличное, оно вдруг
стало зеркалом страданий, но скоро просветлело, приняло печать застенчивой
решимости и злой иронии.
-- Время уходит, -- произнес гортанный говор.
Но Томашевский словно ждал этих слов. Рука его лежала на боковом
кармане пиджака. Какое-то неуловимое движение -- и в ладони у профессора
оказался крохотный пистолетик, который он направил на себя... Выстрел
напомнил писк комара... Потом он медленно сполз со стула, губ коснулась
вымученная улыбка.
-- Проклятье! Куда ты смотрел, Сэм! Шер, да сделайте же что-нибудь! --
кричал и перепуганно, и с яростью, гортанный говор.
Первым к профессору бросился Сэм: склонившись над ним, он пытался
нащупать пульс; затем, наверное, Шер, чернокожий крепыш с широким
приплюснутым носом, он присел рядом на одно колено. Но через минуту Шер
своим вкрадчивым голосом вынес безжалостный вердикт: "Он мертв!", "Точно,
конец," -- согласился с ним Сэм.
А затем все закружилось в дьявольской круговерти, и я не скоро понял,
что же происходит.
Все началось с короткого возгласа "О-ох!" и грохота падающего тела.
Следующим был Сэм -- не успев поднять глаза на дверь, он рухнул сверху на
Томашевского. Только Шер метнулся к дивану, на ходу выхватывая пистолет, но
тут же дико изогнулся, упал, прополз с метр, ударился в судорогах головой о
пол и замер.
На какие-то секунды все стихло. Потом кто-то прошелся по комнате, вслед
за чем моему взору открылся бородач с огромной рыжей шевелюрой и безносый.
Его могучее тело облегал блестящий комбинезон, но вместо рук, словно змеи,
извивались щупальца, по одному слева и справа, достигающие ему до пояса.
Теперь настал и его черед склониться над телом профессора. По-видимому,
убедившись, что тот мертв, бородач подошел к окну как вдруг обратился к
кому-то еще:
-- Черт возьми! Быстрее...
Как только они сбежали по лестнице, и хлопнула внизу дверь, Рейн
прошептал на выдохе:
-- Кажется, ушли...
-- Кажется, самое время уходить и нам, -- заметил я, но все таки
решился осмотреть Томашевского и тех, кто с ним был. Рейн встал у окна.
-- Морис, вот они,-- окликнул он меня.
Опустив на пол голову Шера, я возник за спиной Рейна.
-- Двое... Да, это они...
Они шли по противоположной стороне улицы, ближе к реке; один из них
был, несомненно, бородач,-- я без труда узнал его по рыжей шевелюре, второй
был в долгополом легком прозрачном плаще с оттенком серого, стройный,
русоволосый, или поседевший. Они поравнялись со стоявшим на обочине
желто-зеленым фургоном, и тогда бородач, развернувшись, сильным движением
открыл дверь. Раздались выстрелы. Бородач отшатнулся, сделал шаг назад и
упал вперед лицом вниз. Человек в плаще исчез в фургоне.
Где-то далеко взвыла полицейская сирена, и мы поспешно покинули
квартиру Томашевского.
Едва мы вышли на улицу, как прогремел взрыв. Фургон разнесло на части,
и, охваченные пламенем, они разлетелись по набережной на десятки метров
вокруг... А я снова увидел черный "мерседес", сворачивающий за угол.
Полиция прибыла скоро, сразу за ней -- пожарные, и только потом врачи.
Зевак собралось немного, но все же была надежда, что, смешавшись с ними, мы
не привлечем к себе внимания. Полиция, кроме того, что взяла в кольцо
дымящиеся останки фургона, тотчас направилась к квартире Томашевского. Не
прошло и получаса, как санитары скорой помощи уже выносили оттуда одно за
одним тела убитых. Такая осведомленность немало меня озадачила, я хотел
что-то сказать по этому поводу Рейну, как услышал голос Куена:
-- Не правда ли, занятное зрелище? Четыре трупа в квартире и еще
неизвестно сколько в фургоне.
Я стремительно обернулся. Райкард склонил голову в знак приветствия и
спросил невозмутимо:
-- Вы, конечно, случайно здесь?
-- Вы правы, -- коротко ответил я.
-- И ничего не видели? Если вас не затруднит -- жду вас сегодня к шести
часам вечера.
Он было уже отошел от нас, как повернул на 180 градусов и приблизился
вновь.
-- Кстати, один небезынтересный момент: вчера ночью из клиники исчез
Артур Крайс.
В машине между мной и Рейном состоялся нешуточный разговор, касающийся
наших дальнейших действий. Раздражение и упрямство моего напарника я мог
объяснить только одним -- Рейн был насмерть напуган. Однако, сколько бы раз
не предлагал он все бросить, этот вариант меня не устраивал. Наконец Рейн
смирился.
-- Ну хорошо, если вы не хотите понять, что игры окончены...
-- Что-то я вас не пойму, Рейн -- поиски убийц вашего отца были игрой?
-- спросил я почти зло и с откровенной издевкой.
-- Нет, конечно же, нет, но мы знаем столько, что нам жить-то может
быть... На наших глазах убили по меньшей мере четверых...
-- Достаточно! Я должен переговорить с Вильямом, он был моим другом.
-- Делайте, что хотите, -- пробормотал Рейн.
-- Вы слишком взволнованы и, кажется, утратили возможность здраво
мыслить. У меня в руках письмо, фактически подтверждающее, что кейс у
Скотта, и самое главное -- шифр. Я еду к Скотту немедленно.

***

===

27.
Я едва успел застать Скотта дома -- он собирался в клинику. Мне еще не
доводилось бывать у него, и я поразился, с каким изощренным вкусом (именно
изощренным) был выписан интерьер гостиной. Сначала я оказался в вызывающе
голом овальном зале, где иссиня-черная материя на стенах, справа и слева,
открывала некое женское лицо, может быть, мулатки, загорелое, с характерным
широким носом, чувственными губами, но в обрамлении пепельных волнистых
волос и такими же серыми глазами... То женское лицо и было гостиной, волосы
-- ниспадающие фалдами портьеры при входе; губы -- мягкий кожаный диван
цвета пурпура, нос -- необычной формы замысловатый камин, глаза,-- две
картины с сумрачными осенними пейзажами, а кожа -- красноватые стены и
паркет красного дерева, в отличие от черного паркета в овальном зале.
"Я где-то уже видел это..." -- подумалось мне, и тут же вспомнил -- у
Карла, когда он показывал мне рисунки -- это был интерьер комнаты в Музее
Сальвадора Дали.
-- Чем обязан? -- приглашая пройти в гостиную, спросил Скотт.
-- Вильям, нам необходимо поговорить.
-- Все о том же? -- Скотт опустился на диван красной кожи, знаком
предложил последовать его примеру.
-- Да.
Вероятно, мой решительный тон заставил его отступить от своего правила
-- "не касаться прошлого".
-- Хорошо, но у тебя только полчаса, меня ждут больные.
-- Я постараюсь, -- спокойно ответил я, -- к тому же у меня к тебе
всего три вопроса: Что связывало тебя с Рейном? Почему вы поссорились? И,
наконец, где кейс с черновиками?
Скотт насмешливо сощурился, посмотрел на меня в упор долгим взглядом,
затем запрокинул голову назад, на спинку дивана и произнес с расстановкой:
-- За-бав-но... Ты не ошибся с профессией? Может быть, тебе в твои 36
еще не поздно переквалифицироваться?
-- Если ты считаешь все это вздором, попробуй доказать обратное? --
настаивал я.
-- Ты решил меня исповедовать? Сегодня какой-то религиозный праздник?
Но где твоя сутана? Ты не детектив, не монах, так какого же черта...
-- Томашевский застрелился ... два часа назад.
Скотт медленно поднял голову, выпрямился, но остался сидеть, на его
скулах заиграли желваки.
-- Откуда тебе это известно?
-- Я видел это собственными глазами... Как и его предсмертное письмо, в
котором он фактически объявляет тебя своим наследником...
-- И все?
Я не мог не заметить, что печальное известие причинило Скотту душевную
боль, но с этим последним его возгласом в глазах Вильяма блеснул и радостный
луч надежды, и я понял, что мысль о шифре заслонила эту смерть.
-- Где письмо? Оно с тобой?
-- Я уничтожил его,-- солгал я. -- Вскоре после самоубийства
Томашевского, в его квартире стало тремя трупами больше. Слишком большой
риск хранить такое письмо.
Для Скотта это было ударом. Он вдруг сник и как-то сразу постарел.
-- Боже мой... Боже мой... -- шептал он.
-- Впрочем, иные вещи хранить еще более опасно? Не так ли?
-- Боже мой...
-- Ты сокрушаешься о смерти друга?... Или утратив последнюю хрупкую
надежду заполучить шифр?
Скотт, словно восстав из пепла, сверкнул очами, но быстро овладел собой
и вполне хладнокровно произнес:
-- Предлагаешь торг?
-- Нет, откровенный разговор.
-- Желаешь откровенного разговора? Хорошо, но помни: не я -- ты его
захотел, однако правду -- в обмен на код.
-- Слово...
-- Одно условие: ты выслушаешь меня до конца, никаких вопросов, никаких
комментариев, пока я не закончу. Я сам расскажу обо всем, что посчитаю
возможным...
Я кивнул в знак согласия.
-- Что связывало меня и Рейна? -- Нормальные деловые отношения. Как
врач, я располагал информацией о женщинах, чья первая беременность
разрешилась не совсем удачно, я говорю о тех, у кого появились на свет
дети-мутанты. Обычно это наносило сильнейшую психологическую травму. Рейна
же интересовали только очень богатые семьи. Это все, что ему от меня
требовалось. Для чего? -- я знал о его "изобретении" лишь в общих чертах:
Рейн умел ждать. Это естественно, что семьи, где первенец родился с
патологией, старались вскоре обрести второго ребенка, однако по ставшей уже
печальной статистике, если в подобных случаях второй ребенок не рождается
мутантом, то это скорее исключение, чем правило... На это и рассчитывал
Рейн, когда втайне от жен вел переговоры с их мужьями, и, если все
повторялось, он осуществлял подмену-- ребенка-мутанта на ребенка
нормального. Рейн получал от мужей деньги, я от него свою долю, а ничего не
подозревавшие матери были на вершине блаженства.
"Но только не те, у кого обманом отняли детей", -- подумал я.
Скотт говорил это и смотрел на меня, словно гипнотизируя. И я смотрел
на него, время от времени отводя взгляд, делая вид, что рассматриваю
камин...Признаюсь, мне нелегко было противостоять ему.
-- С Рейном Павла познакомил я, -- продолжал Скотт, -- Томашевскому он
был необходим для работы. Но однажды, каким-то образом Томашевский снял на
пленку гораздо больше, чем следовало бы. Что там! Он вообще не должен был
находиться в тот день, в тот час над операционной. Рейн узнал обо всем уже
позже... Рассердился... Или нет, с его стороны это была какая-то трусливая
ярость. Тогда-то мы и поссорились с Павлом. Он потребовал объяснений, назвал
меня негодяем, подлецом... С тех пор между нами пролегла трещина --
пропасть. Павел не пошел в полицию -- знал, мне тогда не сдобровать. А может
быть, он подумал о тех матерях -- каким ударом оказался бы для них этот
процесс. Рейн затаился, наши с ним отношения прервались. Но прошел год, и
Рейн пришел ко мне все с тем же. Я отказался. Тогда же, во время этого его
визита, совершенно случайно, в клинике он увидел Элизабет. Он сразу
ухватился за эту идею -- вытянуть деньги из тебя, вытянуть много... Дело в
том...
Скотт поднялся с дивана, подошел к стене, открыл невидимый со стороны
бар в стене, налил себе, то ли нарочно, то ли так уж пересохло в горле... Он
не спешил.
-- Дело в том, что Элизабет была его пациенткой, и Томашевский снимал
на видеопленку ее роды... И самое главное, Рейн утверждал, что у нее родился
нормальный здоровый ребенок, которого он, Рейн, заменил после на мертвого...
Но, во-первых, я не верил Рейну, не представляя себе, как он собирается на
законных основаниях вернуть тебе ребенка, а во-вторых, опасался, что на
поверхность всплывет много лишнего, мне наплевать было на Рейна и его
сообщников, но я хотел остаться в тени... Я даже пытался помешать ему...
Рейну необходимы были доказательства для тебя, с этой целью он, очевидно, и
проник в дом Томашевского. Что там произошло, не знаю. Не думаю, что его
убил Павел. Да и разобрался я во всем тогда не сразу. Они бесследно исчезли
оба -- и одновременно. Уже потом, через свои контакты в полиции, я выяснил,
что труп принадлежал не Томашевскому. Скорее всего, здесь замешаны мутанты,
также охотившиеся за Павлом и его архивом...
Скотт говорил монотонно, смотрел уже устало, однако с легкой усмешкой
на устах.
-- Тем неизвестным в доме Томашевского был я. Мое честолюбие, этот
вечно пожирающий меня монстр, наконец мог утолить свой голод. Я был уверен,
что Павел, будь он даже жив, в чем, кстати, я сильно сомневался, в дом
никогда не вернется. Я слишком хорошо его знал... Не мог я отказаться от
такого шанса. Я думал, что мир будет у моих ног... Простак Павел оказался
куда хитрее, чем я полагал. Кейс никак нельзя было вскрыть иначе, как набрав
правильный шифр, в противном случае сработало бы взрывное устройство, так
мне объяснил один знаток этого дела... Но в тот момент, когда кейс оказался
в моих руках, я еще ничего не знал. Мне хотелось петь, плясать, вопить во
все горло от счастья. Наверное поэтому я был так неосторожен: проглядел тебя
и едва не расстался с жизнью, когда в лесу Сен-Жермен меня обстреляли в упор
из встречного "мерседеса". Я уже бросился из машины и вдруг услышал голос
Элизабет, оглянулся -- она, на заднем сиденье... В ту ночь Элизабет ночевала
у меня. Ты хотел откровенного разговора? -- пожалуйста. Элизабет часто
ночевала у меня и в ту ночь тоже. Я любил ее. А разве ты любил? Что-то не
помню. Кем она тебе была? Всего лишь красавица-жена, ублажавшая твое
самолюбие, а затем сумасшедшая, психически больная, которой ты не дал бы
ничего, кроме жалости. Я любил ее, и Элизабет любила меня. И наша любовь
длилась не год, а пять лет, пока болезнь не поборола ее окончательно. Элиз
умерла только в прошлом месяце... А Элен -- наша дочь...
Что ты еще хочешь услышать? Ах да, где черновики... Архив... Он в
надежном месте, очень надежном. Трижды у меня переворачивали всю квартиру и
в клинике, в моем кабинете, и уже здесь, мне угрожали по телефону. Я все
время чувствовал их дыхание, совсем близко. Но скоро от меня отстали; ни у
кого не было твердой уверенности, что кейс у меня, тем более, что почти год
до случившегося я не поддерживал с Томашевским никаких отношений. Итак,
шифр...
-- "Анна и Вильям", -- сказал кто-то, но то был я.
-- "Анна и Вильям"... Бог мой -- должен был догадаться... Поверишь ли,
никакой радости... Но почему? Я ждал этого дня тридцать лет... Но, может
быть, слишком долго... Мне пора...
Он давно пережил все это и теперь, вынужденный по чужой прихоти
копаться в своей памяти, словно со старого заброшенного чердака вытащил
ненужный хлам, бросил мне под ноги и сказал: "Это твое". Жестко? Но даже,
когда он говорил о любви, его голос ни на секунду не дрогнул... Не ожил...
Нет, не жестко.
Скотт поднялся, всем своим видом давая понять, что разговор окончен.
-- Я хочу видеть ту пленку, роды Элизабет..., -- наверное, сфинкс не
говорил с таким каменным лицом...
-- Будь по-твоему, если только она действительно в кейсе, как,
вероятно, полагал Рейн. Жду тебя около девяти вечера, здесь же.
Я выехал на своей машине за ворота, проехал метров сто, свернул в лес и
заглушил мотор.
О чем я думал? Что терзало душу? -- Я не в силах вспомнить, но было до
сумасшествия грустно. Горько. Так горько...
Меня отвлек телефон. Говорил Карл.
-- Морис, немедленно приезжай в Ретуни. Пат исчезла...

***

===

28.
Полиция была повсюду. Внизу, у центрального входа, отбиваясь от
нескольких досаждавших им журналистов и немногих штурмующих клинику
родственников больных; в полном боевом снаряжении, с автоматами, в
бронежилетах, в фойе -- слоняясь без дела; на лестницах -- подозрительно
присматриваясь ко всем, кто проходит мимо; на этаже, где находилась палата
Патриции; у ординаторской на посту; и прохаживаясь по коридору из конца в
конец. Едва ли я бы пробился сам через все эти заслоны, но мне помог все тот
же молоденький офицер полиции, с которым я встречался здесь же, две недели
назад.
Пока мы шли с ним наверх, он коротко сообщил мне, по какой причине в
больницу вторгся чуть ли не батальон полиции:
-- Здесь устроили настоящую бойню...
Старший офицер, к которому он подвел меня, невысокий плотный блондин с
широким лицом, мясистым носом, но с крохотными бесцветными глазками, еще не
старый, но, вероятно, уже подумывающий о пенсии, разговаривал с двумя
господами в штатском, чья весьма респектабельная внешность явно указывала на
их принадлежность к "власть имущим". Оба они были примерно одного возраста
-- лет шестидесяти -- и крупного телосложения, но если один производил
впечатление атлета на пенсии, то другой скорее напоминал пивную бочку, оба
носили очки, и оба, наверное, тратили не более трех-четырех движений, чтобы
расчесать и аккуратно уложить в пробор свои реденькие и едва прикрывавшие
лысины волосы. Вели они себя по-разному: "атлет на пенсии" был сдержан,
сосредоточен, и если говорил, то словно любуясь собой; "пивная бочка" --
наоборот, был слишком экспансивен:
-- ...и вы считаете, этого достаточно? -- услышал я сильный итальянский
акцент.
-- Однако мы делаем все возможное, -- довольно сухо отвечал ему старший
офицер.
-- Значит, сделайте невозможное!
-- Поймите, комиссар, фитиль уже горит, и остается только надеяться,
что вы потушите его раньше, чем все мы взлетим на воздух, -- сказал "атлет
на пенсии".
-- Прошу прощения, мсье, -- осторожно подал голос мой сопровождающий.
-- Мсье комиссар, это г-н де Санс, отец Патриции де Санс.
Все трое, прервав беседу, впились в меня взглядом... Право, мне стало
не по себе.
-- Господа, прошу вас... Что происходит? -- взволнованно спросил я.
-- Да, разумеется, -- кивнул мне комиссар, снова обернулся к господам в
штатском и сказал тоном человека, которому постоянно мешают, -- Вы
позволите, мсье?
-- Комиссар, к полуночи жду от вас доклада. Не разочаровывайте меня.
Кориме, -- сказала все с тем же итальянским акцентом "пивная бочка", --
Желаю удачи!
Кориме пригласил меня в ординаторскую, выгнал оттуда врачей, и,
усевшись на стол, предложил мне стул напротив.
-- Мсье де Санс, вы, наверное, слышали -- времени у меня нет. Но дело
не в том, что с меня снимут голову, если я не найду, пусть даже под землей,
сообщников вашей дочери, а в том, что взрыв, говоря языком моего начальства,
может произойти. Я хочу сказать, что последствия медлительности в данный
момент непредсказуемы. Поэтому перейдем непосредственно к делу. Больше года
мы шли по следу террористической организации "Адам и Ева". На ее счету
десятки, если не сотни человеческих жизней, и мне наплевать, что это жизни
так называемых мутантов -- перед Богом и законом все равны. Несколько дней
назад нам стало известно о намечаемой этой организацией широкомасштабной
акции террора. И, несмотря на то, что у нас не было прямых улик против вашей
дочери, мы взяли ее под стражу, под личную мою ответственность. По нашим
сведениям, именно она стоит во главе "Адама и Евы".
-- Но, мне кажется, вы не о чем не можете говорить с уверенностью, --
подметил я.
-- Тут уж ничего не поделаешь -- это так. Наши осведомители ни разу не
представили нам документальных подтверждений, выступить же в роли свидетелей
по делу никто не рискует. Однако, смею вас уверить: то, что касается
Патриции, -- правда, и у меня нет в том сомнений. Скажу вам и о другом.
Патриции де Санс была необходима охрана. Некоторые из ее друзей, также
находившиеся под присмотром, исчезли, и есть все основания думать, что они
убиты. Мы полагаем, что они стали жертвами террористической организации уже
иного толка -- "Наследники". Мсье де Санс, я говорю с вами так откровенно не
только из-за полного отсутствия времени, я знаю вашу историю и понимаю, что
многого знать о своей дочери вы не могли, и, надеюсь, не успели сделаться ее
сообщником. Так или иначе, однако мы не предполагали, что события будут
развиваться столь стремительно... И трагично...
-- Сегодня, около 8 часов, -- сказал Кориме, а я сразу попытался
вспомнить, где же я находился в этом время... Ну конечно же, стоял в шкафу в
квартире Томашевского -- ...точнее в 8.15, в клинику ворвались вооруженные
автоматами люди, шестеро в одежде ку-клукс-клана, и принялись методично
расстреливать всех мутантов, которые попадались им на глаза. Затем они
добрались до этого этажа, прошлись по всем палатам, и здесь никого, кроме
мутантов, не тронули... В перестрелке с полицейскими один из нападавших был
убит, затем они ушли по пожарной лестнице, прихватив и вашу дочь.
-- Но что, если ее похитили, -- высказал я, как мне казалось, это
отнюдь не лишенное смысла предположение.
-- Я еще не все сказал... Это побоище длилось минуты четыре, и все-таки
мы едва не прищемили им хвост, -- они даже не успели забрать тело своего
товарища. Отстреливаясь, они бросили его у лестницы, уже во дворе. Скрылись
они на мотоциклах. Так вот, этот убитый нам известен как член "Адама и Евы".
Комиссар замолчал. Он оглянулся на стол, на котором сидел, нашел
взглядом оставленную кем-то банку пива, взял ее, встряхнул и, обнаружив, что
она пуста лишь наполовину, без лишних церемоний и без малейшей доли
брезгливости опрокинул в себя все ее содержимое, а после, так и держа ее в
руке, продолжил:
-- Я могу не говорить вам о смерти двух полицейских, они исполняли свой
долг, но кроме них погибли еще двадцать четыре человека: четверо детей,
двенадцать женщин и восемь мужчин, это не только больные, это врачи,
медсестры, просто посетители. Но, если мы не найдем убийц, кто знает, не
случится ли что-нибудь страшнее... И не все ли равно, кто устроит
светопреставление? "Адам и Ева", обезумевшая от вида крови, или тысячи
мутантов, обуреваемые жаждой мести, а уж "Наследники" не преминут
воспользоваться создавшейся ситуацией, подольют масла в огонь... Времени у
нас ровно столько, сколько, быть может, понадобится какому-нибудь
пронырливому журналисту, чтобы пронюхать подробности трагедии.
-- Что вы от меня хотите? -- по-настоящему подавленный свалившейся на
меня ответственностью, спросил я.
-- Где нам искать Патрицию де Санс? -- произнес Кориме, на мгновение
голос его изменился, в нем слышалась мольба.
-- Я этого не знаю, -- ...не смог я сказать о замке, не смог.
-- Жаль... -- помолчав с минуту, процедил сквозь зубы комиссар и
добавил, -- если это так на самом деле, то жаль... Если не хотите этого
сказать, то значит вы ничего не поняли и весь наш разговор впустую, и тогда
обидно вдвойне, за вас и за весь род человеческий.
Комиссар встал со стола, подошел к двери, -- я следом за ним, -- он
распахнул ее передо мною и сказал подчеркнуто вежливо и сухо.
-- Мсье де Санс, надеюсь, излишне говорить вам о конфиденциальности
нашей беседы. Прощайте! И если наши пути разойдутся, буду только рад.
Я вышел, а комиссар Кориме, захлопнув за мной дверь, остался в
кабинете. Я все еще находился под прессом услышанного, и вдруг голос Карла:
-- Здравствуйте, Морис, вам обо всем известно?
-- Да, -- выдавил из себя я, и, взглянув на Карла, увидел, что на грудь
его наложена повязка.
-- Куда тебя?
-- Ничего серьезного...

***

Источники :

https://readli.net/chitat-online/?b=73140&pg=2

https://www.rulit.me/books/grazhdanskaya-vojna-read-36435-1.html

https://libking.ru/books/sf-/sf/28593-andrey-korbut-grazhdanskaya-voyna.html

https://litmir.club/br/?b=61433

https://lib.ru/ZHURNAL/KORBUT/cyvilwar.txt

http://www.kulichki.ru/moshkow/ZHURNAL/KORBUT/cyvilwar.txt

https://www.livelib.ru/author/945699-andrej-korbut

Биография

— Андрей Корбут

Родился: 11 февраля 1963 г. , Харьков, Украинская ССР
---

Андрей Евгеньевич Корбут - российско-украинский писатель, журналист, редактор. В детстве Андрей Корбут жил в Крыму, там учился в школе, был призван в ряды Советской Армии. В 1988 году поступил на геолого-географический факультет Харьковского государственного университета. В 1995 году пришел в журналистику, в течение 15 лет работал главным редактором в СМИ Крыма. В 2007 переехал в Харьков. Свои произведения Андрей Корбут начал публиковать с 1999 года в Самиздате. Сначала это были романы-фэнтези "Гражданская война", "Год 2990". В 2016 году издательстве «Книжный Клуб Книговек» вышел его большой исторический роман в 5-ти книгах "Хроники Ассирии: Син-аххе-риб".
---

***

---

***

Словарь Батлерианского джихада

ПРИЛОЖЕНИЕ - Крестовый поход...

ПОСЛЕСЛОВИЕ. Дом Атрейдесов.

Краткая хронология «Дюны»

***

---

Фотоистория в папках № 1

002 ВРЕМЕНА ГОДА

003 Шахматы

004 ФОТОГРАФИИ МОИХ ДРУЗЕЙ

005 ПРИРОДА

006 ЖИВОПИСЬ

007 ТЕКСТЫ. КНИГИ

008 Фото из ИНТЕРНЕТА

009 На Я.Ру с... 10 августа 2009 года

Страницы на Яндекс Фотках от Сергея 001

---

***

ПИР ВО ВРЕМЯ ЧУМЫ. А.С. Пушкин

***

...

Председатель.
Он выбыл первый
Из круга нашего. Пускай в молчаньи
Мы выпьем в честь его.

Молодой человек.
Да будет так!

(Все пьют молча.)

Председатель.
Твой голос, милая, выводит звуки
Родимых песен с диким совершенством;
Спой, Мери, нам, уныло и протяжно,
Чтоб мы потом к веселью обратились
Безумнее, как тот, кто от земли
Был отлучен каким-нибудь виденьем.

Мери (поет).

Было время, процветала
В мире наша сторона:
В воскресение бывала
Церковь божия полна;
Наших деток в шумной школе
Раздавались голоса,
И сверкали в светлом поле
Серп и быстрая коса.

Ныне церковь опустела;
Школа глухо заперта;
Нива праздно перезрела;
Роща темная пуста;
И селенье, как жилище
Погорелое, стоит, -
Тихо все - одно кладбище
Не пустеет, не молчит -

Поминутно мертвых носят,
И стенания живых
Боязливо бога просят
Упокоить души их.
Поминутно места надо,
И могилы меж собой,
Как испуганное стадо,
Жмутся тесной чередой.

Если ранняя могила
Суждена моей весне -
Ты, кого я так любила,
Чья любовь отрада мне, -
Я молю: не приближайся
К телу Дженни ты своей;
Уст умерших не касайся,
Следуй издали за ней.

И потом оставь селенье.
Уходи куда-нибудь,
Где б ты мог души мученье
Усладить и отдохнуть.
И когда зараза минет,
Посети мой бедный прах;
А Эдмонда не покинет
Дженни даже в небесах!

Председатель.
Благодарим, задумчивая Мери,
Благодарим за жалобную песню!
В дни прежние чума такая ж видно
Холмы и долы ваши посетила,
И раздавались жалкие стенанья
По берегам потоков и ручьев,
Бегущих ныне весело и мирно
Сквозь дикий рай твоей земли родной;
И мрачный год, в который пало столько
Отважных, добрых и прекрасных жертв,
Едва оставил память о себе
В какой-нибудь простой пастушьей песне
Унылой и приятной.... нет! ничто
Так не печалит нас среди веселий,
Как томный, сердцем повторенный звук!

...

***