М.Е. Салтыков-Щедрин. ПОШЕХОНСКАЯ СТАРИНА ЖИТИЕ НИКАНОРА ЗАТРАПЕЗНОГО, ПОШЕХОНСКОГО ДВОРЯНИНА. 015 - 18 Мая 2019

Главная » » М.Е. Салтыков-Щедрин. ПОШЕХОНСКАЯ СТАРИНА ЖИТИЕ НИКАНОРА ЗАТРАПЕЗНОГО, ПОШЕХОНСКОГО ДВОРЯНИНА. 015

16:34

М.Е. Салтыков-Щедрин. ПОШЕХОНСКАЯ СТАРИНА ЖИТИЕ НИКАНОРА ЗАТРАПЕЗНОГО, ПОШЕХОНСКОГО ДВОРЯНИНА. 015

***

XI. БРАТЕЦ ФЕДОС

Кроме описанных выше четырех теток, у меня было еще пять, которые жили в дальних губерниях и с которыми наша семья не поддерживала почти никаких сношений. С сыном одной из них, Поликсены Порфирьевны, выданной замуж в Оренбургскую губернию за башкирца Половникова, я познакомился довольно оригинальным образом.
Однажды, - это было в конце октября, глубокою осенью, - семья наша сидела за вечерним чаем, как из девичьей опрометью прибежала девушка и доложила матушке:
- Барыня! вас мужчина в девичьей спрашивает.
- Какой еще мужчина?
- Не знаю-с. Доложи, говорит, что Федос пришел...
- Пропасти на вас, бестолковых, нет! Ступай, спроси: кто? зачем?
Девушка побежала, но матушка, по обыкновению, не вытерпела, встала из-за стола и пошла вслед за нею.
В девичьей, освещенной едва мерцающим светом сального огарка, сидел на ларе мужчина в дубленом полушубке.
- Кто таков? откуда? зачем? - бросила ему матушка и, обращаясь к сидевшим за прялками девушкам, прибавила: - Да снимите же со свечки! не видать ничего!
Мужчина встал. Это был молодой человек лет двадцати пяти, среднего роста, здоровый, плотный. Лицо широкое, с выдающимися скулами, голова острижена в скобку, волоса обхватывал черный ремень. От сапогов вся девичья провоняла ворванью.
- Федос Половников, Василия Порфирьича племянник, Поликсены Порфирьевны сын.
- Пачпорт!
Федос порылся за пазухой и подал бумагу. В бумаге значилось, что предъявитель сего - дворянин Оренбургской губернии, Федос Николаев Половников и проч. Подписана она была белебеевским уездным предводителем дворянства.
- А я почем знаю! - крикнула матушка, прочитав бумагу: - на лбу-то у тебя не написано, что ты племянник! Может быть, пачпорт-то у тебя фальшивый? Может, ты беглый солдат. Убил кого-нибудь, а пачпорт украл!
- Никак нет-с. Я Федос Николаев Половников, Василия Порфирьича племянник. Верно-с.
- А зачем бы ты сюда пожаловал, позволь тебя спросить? Есть у тебя своя деревнюшка, и жил бы в ней с матерью со своей!
- Матушка прошлой весной померла, а отец еще до нее помер. Матушкину деревню за долги продали, а после отца только ружье осталось. Ни кола у меня, ни двора. Вот и надумал я: пойду к родным, да и на людей посмотреть захотелось. И матушка, умирая, говорила: "Ступай, Федос, в Малиновец, к братцу Василью Порфирьичу - он тебя не оставит".
- Это за две-то тысячи верст пришел киселя есть... прошу покорно! племянничек сыскался! Ни в жизнь не поверю. И именье, вишь, промотал... А коли ты промотал, так я-то чем причинна? Он промотал, а я изволь с ним валандаться! Отошлю я тебя в земский суд - там разберут, племянник ты или солдат беглый.
- Это как вам угодно.
Произнося свои угрозы, матушка была, однако ж, в недоумении. Племянник ли Федос или беглый солдат - в сущности, ей было все равно; но если он вправду племянник, то как же не принять его? Прогонишь его - он, пожалуй, в канаве замерзнет; в земский суд отправить его - назад оттуда пришлют... А дело между тем разгласится, соседи будут говорить: вот Анна Павловна какова, мужнину племяннику в угле отказала.
- И ведь в какое время, непутевый, пришел! - сказала она уже мягче, - две недели сряду дождик льет, все дороги затопил, за сеном в поле проехать нельзя, а он шлепает да шлепает по грязи. И хоть бы написал, предупредил... Ну, ин скидавай полушубок-то, сиди здесь, покуда я муженьку не отрапортую.
Но когда она возвратилась в столовую, сердце у нее опять раскипелось.
- С племянничком поздравляю! - обратилась она к отцу, - Поликсены Порфирьевны сынок, Федос Николаич... Нечего сказать, наплодила-таки покойница свекровушка, Надежда Гавриловна, царство небесное, родственничков!
Отец, который при всякой неожиданности всегда терялся, пришел при этом известии еще в большее раздражение, нежели матушка.
- Какой еще Федос? - кричал он, - гнать его отсюда! гнать! Никакого Федоса у меня в родне нет! Не племянник он, а беглый солдат! Гоните его!
- Постой, погоди! - опять смягчилась матушка: - криком делу не поможешь, а надо его чередом расспросить, как и что. Позови-ка его сюда! - приказала она лакею.
Через минуту в столовую вошел белокурый малый, в белой рубашке навыпуск, грубого холста и сильно заношенной, в штанах из полосатой пестряди, засунутых в сапоги. Он был подпоясан тоненьким шнурком, на котором висел роговой гребень. С приходом его в комнате распространился отвратительный запах ворвани.
- Сними! сними сапожищи-то! ишь навонял! - крикнул на него отец.
Федос безмолвно вышел и возвратился уже босой. Он стал у двери и, казалось, покорно ждал, куда его определят.
- Ну-тка, покажи опять паспорт... Надо приметы сверить, - начала матушка.
Федос сунул руку в карман и подал бумагу. Матушка читала вслух:
- "Рост два аршина пять вершков" - кажется, так; "лицо чистое" - так; "глаза голубые, волосы на голове белокурые, усы и бороду бреет, нос и рот обыкновенные; особая примета: на груди возле левого соска родимое пятно величиною с гривенник"... Конька! возьми свечу! посмотри!
Лакей Конон, прислуживавший за столом, подошел к Федосу со свечой, раздвинул прореху на рубашке и ответил:
- Верно-с!
- Ну, ежели верно, так, значит, ты самый и есть. Однако ж, этого мало; на свете белокурых да с голубыми глазами хоть пруд пруди. Коли ты Поликсены Порфирьевны сынок, сказывай, какова она была из себя?
Федос и это требование выполнил отчетливо, без запинки.
- Так, что ли? - обратилась матушка к отцу, - говори, сударь! ты сестрицу свою должен починить, а я и в глаза ее не видала.
- Не знаю! Не знаю! - бормотал отец, по обыкновению уклоняясь от определенного ответа. Видно было, однако ж, что рассказ новообретенного родственника был согласен с действительностью.
- Ну, ладно. Положим, что ты наш племянничек, зачем же ты к нам пожаловал? разве мало у тебя родных? Одних теток сколько! Отчего ты к ним не пошел?
- Да так матушка, умираючи, говорила...
- А ежели мы тебя не примем?
- Как вам угодно, только я на первый раз порешил у вас основаться.
- Решил! он решил!.. ах ты, распостылый! - крикнула матушка, вся дрожа от волнения, и, закусив губу, подошла близко к Федосу. - Ты спроси прежде, как дядя с теткой решат... Он решил! Ступай с моих глаз долой, жди в девичьей, пока я надумаю, как с тобой поступить!
По уходе Федоса матушка некоторое время сидела, покачиваясь на стуле, и обдумывала.
- Не знаю, где и спать-то его положить, - молвила она наконец, - и не придумаю! Ежели внизу, где прежде шорник Степан жил, так там с самой осени не топлено. Ну, ин ведите его к Василисе в застольную. Не велика фря, ночь и на лавке проспит. Полушубок у него есть, чтоб накрыться, а войлок и подушчонку, из стареньких, отсюда дайте. Да уж не курит ли он, спаси бог! чтоб и не думал!
Приказание это было исполнено уж прислугой.
Ночь матушка провела тревожно. Беспрестанно будила дежурную горничную, спавшую на полу у дверей ее спальни, посылая ее в застольную, и наказывала, чтоб Василиса отнюдь не позволяла Федосу курить.
- Ну, что Федоска? спит? - спрашивала она возвратившуюся девушку.
- Спит-с.
- Не курит?
- Василиса говорит: трубочку на крыльце выкурил.
- То-то, "трубочку"! А я что приказывала?
Наутро матушка едва проснулась, как уже обратилась с вопросом:
- Встал?
- Еще до свету в ригу молотить ушел.
Известие это смягчило матушку. Ушел молотить - стало быть, не хочет даром хлеб есть, - мелькнуло у нее в голове. И вслед за тем велела истопить в нижнем этаже комнату, поставить кровать, стол и табуретку и устроить там Федоса. Кушанье матушка решила посылать ему с барского стола.
- А коли благородно себя держать будет - и с собой обедать посадим!
Весь этот день Федос работал наравне с прочими барщинными. Молотильщик он оказался отличный, шел в голове цепи, стучал цепом не спеша, ровно, плавно, и прямо, и накрест. Когда же стемнело, его позвали к матушке.
- Что это тебе молотить вздумалось? - спросила она его ласково.
- Что ж так-то сидеть! Я всю дорогу шел, работал. День или два идешь, а потом остановишься, спросишь, нет ли работы где. Где попашешь, где покосишь, пожнешь. С недельку на одном месте поработаешь, меня в это время кормят и на дорогу хлебца дадут, а иной раз и гривенничек. И опять в два-три дня я свободно верст пятьдесят уйду. Да я, тетенька, и другую работу делать могу: и лапоть сплету, и игрушку для детей из дерева вырежу, и на охоту схожу, дичинки добуду.
- Вот ты какой! Ну, поживи у нас! Я тебе велела внизу комнатку вытопить. Там тебе и тепленько и уютненько будет. Обедать сверху носить будут, а потом, может, и поближе сойдемся. Да ты не нудь себя. Не все работай, и посиди. Я слышала, ты табак куришь?
- Курю, тетенька! да вы не беспокойтесь, у меня на табак деньги найдутся!
Федос полез в карман и вынул оттуда пригоршню медных и мелких серебряных монет.
- Что ж, можно изредка и покурить, только будь осторожен, мой друг, не зарони! Ну, ступай покуда, Христос с тобой!
С тех пор Федос поселился внизу вместе с собакой Трезоркой, которую как-то необыкновенно быстро приучил к себе. Горничные со смехом рассказывали, что он с собакой из одной посудины и пьет и ест, что он ее в самое рыло целует, поноску носить выучил и т. д.
- И накурено же у него табачищем в каморке - не продохнешь! даже Трезорка чихает, - говорили они, - а нагажено, напакощено - страсть!
С своей стороны, он на помещенье не жаловался, а только пенял на еду.
- Скажите тетеньке, - поручал он горничным, - мне бы хлеба да щец побольше, а разносолов не надобно.
Справедливость требует сказать, что просьба его была уважена.
Вскоре он раздобылся где-то ружьем и другим охотничьим припасом и принес матушке две пары тетеревей.
- Ну, спасибо тебе, вот мы и с жарковцем! - поблагодарила его матушка, - и сами поедим, и ты с нами покушаешь. Эй, кто там! снесите-ка повару одного тетерева, пускай сегодня к обеду зажарит, а прочих на погреб отдайте... Спасибо, дружок!
Мы, дети, сильно заинтересовались Федосом. Частенько бегал я через девичье крыльцо, без шапки, в одной куртке, к нему в комнату, рискуя быть наказанным. Но долго не решался взойти. Придешь, приотворишь дверь, заглянешь и опять убежишь. Но однажды он удержал меня.
- Ты что же ко мне только заглядываешь, а не зайдешь? Небось, не укушу.
Я стоял перед ним смущенный и безмолвствовал.
- Что встал? зайди! - пригласил он, - посмотри, какого я коня тебе борзого вырезал! Хоть сто верст на нем скачи - не упарится!
Он показал мне деревянного конька грубой работы, у которого под животом вырезано было четырехугольное отверстие, и по сторонам его фигурные столбики, долженствующие изображать ноги. Потом позвал Трезорку и стал проделывать с ним фокусы.
- Шершь! - крикнул он, кидая в угол корку хлеба.
Трезорка кинулся со всех ног, но, достигнув цели, не взял корки в зубы, а остановился как вкопанный и поднял ногу.
- Это он стойку делает. Хоть два часа простоит, не двинется. Пиль, аппорт! - снова крикнул он.
Трезорка схватил корку и принес ее Федосу.
- Теперь давай ее сюда! - сказал Федос, отнимая корку и кладя ее Трезорке на нос. - Слушай команду, аз, буки, глаголь, добро...
Федос отвернулся от Трезорки, как будто забыл о нем. Минуты две он сидел молча, так что у Трезорки потоками полились слюни с брыластых губ.
- Есть! - скомандовал Федос неожиданно. Трезор мигом подкинул корку вверх и на лету проглотил ее.
- Вот пес! - хвалился Федос, - необразованный был, даже лаять путем не умел, а я его грамоте выучил. На охоту со мной уже два раза ходил. Видел ты, сколько я глухарей твоей мамаше перетаскал?
- Они у нас, братец, на погребе лежат.
- И будут лежать, пока не протухнут. Это уж такой обычай у вас.
- А вам, братец, весело здесь?
- Какое веселье! Живу - и будет с меня. Давеча молотил, теперь - отдыхаю. Ашать (по-башкирски: "есть") вот мало дают - это скверно. Ну, да теперь зима, а у нас в Башкирии в это время все голодают. Зимой хлеб с мякиной башкир ест, да так отощает, что страсть! А наступит весна, ожеребятся кобылы, начнет башкир кумыс пить - в месяц его так разнесет, и не узнаешь!
- Неужто... от кумыса?
- Да, кобылье молоко квашеное так называется... Я и вас бы научил, как его делать, да вы, поди, брезговать будете. Скажете: кобылятина! А надо бы вам - видишь, ты испитой какой! И вам есть плохо дают... Куда только она, маменька твоя, бережет! Добро бы деньги, а то... еду!
Он ощупал меня и продолжал:
- Кости да кожа! И погулять вас не пускают, все в комнатах держат. Хочешь, я тебе лыжи сделаю. Вот снег нападет, все по очереди кататься будете.
- Да маменька... Братец, попросите маменьку!
- Послушает она меня... держи карман! Однако, ступай, брат, наверх - неравно хватятся! Когда-нибудь в праздник, после обеда, я сам к вам заберусь, покуда старики спят.
Словом сказать, чем дольше он жил, тем больше весь дом привыкал к нему. Дворня полюбила его, потому что он хоть и "барин", а все равно, что свой брат; матушка была довольна, потому что племянник оказался трезвый и работящий. Беспрерывно оказывался у него какой-нибудь новый талант: то лошадь подкует на диво, то печку исправит, ежели дымит, то стекло в окне вставит. Сначала матушка боялась, чтобы нравственность в девичьей не испортилась, но и тут все обстояло благополучно. От времени до времени он, однако ж, исчезал. Уйдет, и дня два-три его не видать. Тогда у матушки опять разыгрывалось воображение.
- Ну, помяните мое слово, что он беглый солдат! - ежеминутно беспокоилась она.
Надо сказать, что она, тотчас после приезда Федоса, написала к белебеевскому предводителю дворянства письмо, в котором спрашивала, действительно ли им был выдан вид Федосу Половникову; но прошло уже более полутора месяца, а ответа получено не было. Молчание это служило источником великих тревог, которые при всяком случае возобновлялись.
- Где побывал? - спрашивала она, когда Федос возвращался из своих временных отлучек.
- Мужичок тут один, верстах в десяти, помочь помолотить просил.
- Мужичок? не бабочка ли?
- А может, и бабочка. Все нынче, и мужики и бабы, по холодку в полушубках ходят - не разберешь!
Матушке становилось досадно. Все ж таки родной - мог бы и своим послужить! Чего ему! и теплехонько, и сытёхонько здесь... кажется, на что лучше! А он, на-тко, пошел, за десять верст, к чужому мужику на помочь!
Но Федос, сделавши экскурсию, засиживался дома, и досада проходила. К тому же и из Белебея бумага пришла, из которой было видно, что Федос есть действительный, заправский Федос, тетеньки Поликсены Порфирьевны сын, так что и с этой стороны сомнения не было.
Замечательно, что среди общих симпатий, которые стяжал к себе Половников, один отец относился к нему не только равнодушно, но почти гадливо. Случайно встречаясь с ним, Федос подходил к нему "к ручке", но отец проворно прятал руки за спину и холодно произносил: - "Ну, будь здоров! проходи, проходи!" Заочно он называл его не иначе, как "кобылятником", уверял, что он поганый, потому что сырое кобылье мясо жрет, и нетерпеливо спрашивал матушку:
- Долго ли этот кобылятник наш дом поганить будет! Посуду-то, посуду-то после него на стол подавать не смейте! Ведь он, поганец, с собакой из одной чашки ест!
Может быть, благодаря этому инстинктивному отвращению отца, предположению о том, чтобы Федос от времени до времени приходил обедать наверх, не суждено было осуществиться. Но к вечернему чаю его изредка приглашали. Он приходил в том же виде, как и в первое свое появление в Малиновце, только рубашку надевал чистую. Обращался он исключительно к матушке.
- Вот бы вам, тетушка, в нашу сторону перебраться, да там бы усадьбу выстроить, - соблазнял он.
- А что?
- Земля у нас черная-черная, на сажень глубины. Как подымут целину, так даже лоснится. Лес - дубовый, рек много, а по берегам всё луга поемные - трава во какая растет, словно тростник тучная!
- Манна с неба не падает ли?
- Нет, я верно говорю, не хвастаюсь. Именно на редкость земля в нашей стороне.
- Кто же на ней живет? помещики, что ли?
- Нет, башкиры. Башкиро-мещеряцкое войско такое есть; как завладели спервоначалу землёй, так и теперь она считается ихняя. Границ нет, межеванья отроду не бывало; сколько глазом не окинешь - все башкирам принадлежит. В последнее, впрочем, время и помещики, которые поумнее, заглядывать в ту сторону стали. Сколько уж участков к ним отошло; поселят крестьян, да хозяйство и разводят.
- Ведь землю-то, чай, купить надо?
- Самые пустяки стоит. Кантонному начальнику по гривеннику за десятину заплатить, да обществу, за приговор, ведер десять водки выпоить - сколько угодно отмеряют!
- Ах, прах побери, да и совсем!
Матушка даже повернулась на стуле при одной мысли, как бы оно хорошо вышло. Некоторое время она молчала; вероятно, в голове ее уже роились мечты. Купить земли - да побольше - да крестьян без земли на своз душ пятьсот, тоже недорого, от сорока до пятидесяти рублей за душу, да и поселить их там. Земля-то новая - сколько она приплода даст! Лошадей развести, овец...
- У нас от одних лошадей хороший доход получить можно, - продолжал соблазнять Федос, - содержание-то их почти ничего не стоит - и зиму и лето в степи; зимой из-под снега корм добывают... А в Мензелинске, между прочим, ярмарка бывает: издалека туда приезжают, хорошие цены дают. Опять овчины, шерсть...
- Да замолчи ты, сделай милость!
- Как угодно, а я бы вам это дело чудесно подстроил.
Но матушка отрезвлялась так же быстро, как и увлекалась.
Мечты рассеялись, и через несколько минут она уж всецело принадлежала действительности.
- Нет, голубчик, - сказала она, - нам от своего места бежать не приходится. Там дело наладишь - здесь в упадок придет; здесь будешь хозяйствовать - там толку не добьешься. Нет ничего хуже, как заглазно распоряжаться, а переезжать с места на место этакую махинищу верст - и денег не напасешься.
Однако, во всяком случае, рассказ Федоса настолько заинтересовал матушку, что она и потом, при всяком новом свидании с ним, говорила:
- А ну-ка, расскажи про сторону про свою, расскажи!
Повторяю: Федос настолько пришелся по нраву матушке, что она ему даже суконный казакин и шаровары приказала сшить.
- Нехорошо все в рубашке ходить; вот и тело у тебя через прореху видно, - сказала она, - гости могут приехать - осудят, скажут: племянника родного в посконной рубахе водят. А кроме того, и в церковь в праздник выйти... Все же в казакинчике лучше.
Федос не противоречил и надел казакин, хотя и неохотно. Мне, впрочем, и самому показалось, что рубашка шла ему больше к лицу.
- Скажи Христа ради, зачем ты свое место бросил? - добивалась иногда от него матушка.
- Да так... и не у чего, да и не все же на одном месте сидеть; захотелось и на людей посмотреть.
- Все же надо себя к одному какому-нибудь месту определить. Положим, теперь ты у нас приютился, да ведь не станешь же ты здесь век вековать. Вот мы по зимам в Москве собираемся жить. Дом топить не будем, ставни заколотим - с кем ты тут останешься?
- Уйду!
- Да куда ты уйдешь, непутевый ты человек?!
- Паспорт у меня есть, свет не клином сошелся. Уйду.
- Заладил одно: уйду да уйду. Пить, есть надо. Вот о чем говорят.
- Найду. Без еды не останусь.
- В приказчики, что ли, нанялся бы. Ты сельские работы знаешь, - это нечего говорить, положиться на тебя можно. Любой помещик с удовольствием возьмет.
- Не по рылу мне с помещиками вожжаться.
Словом сказать, на все подобные вопросы Федос возражал загадочно, что приводило матушку в немалое смущение. Иногда ей представлялось: да не бунтовщик ли он? Хотя в то время не только о нигилистах, но и о чиновниках ведомства государственных имуществ (впоследствии их называли помещики "эмиссарами Пугачева") не было слышно.
"И не разберешь его, что за человек такой! - думалось ей, - бродит без надобности: взял да - и пошел - разве между людьми так водится? Наверное, заразу какую-нибудь разносит!"
По этому случаю она позвала на совет даже старосту Федота.
- Что? как у нас? все благополучно? - спросила матушка.
- Все, кажется, слава богу, - ответил Федот, втайне, однако ж, недоумевая, не случилось ли чего-нибудь, о чем матушка узнала прежде него, - Что мнешься! Федос как?
- Ничего, сударыня, и Федос Николаич... Только чудо это! барин, а как себя беспокоит!
- Ну, и пускай беспокоится - это его дело. Не шушукается ли он - вот я о чем говорю.
- С кем, сударыня, у нас шушукаться!.. Нет, слава богу, кажется, ничего!
- То-то "ничего"! ты у меня смотри! Ты первый будешь в ответе, ежели что случится!
После этого совещания матушка окончательно успокоилась и становилась все более и более благосклонною к Федосу. Однажды даже предложила ему гривенничек.
- Вот тебе гривенничек! - сказала она, - это на табак. Когда свой выйдет, купи свеженького.
Но Федос отказался.
- Благодарю покорно, - ответил он, - я на той неделе у мужичка три дня проработал, так он полтинник дал. Целый запас у меня теперь табаку, надолго станет.
- Полтинник! вот как! Ну, и слава богу, что добрые люди не оставляют тебя.
Матушка слегка обиделась; ей показалось, что в словах Федоса заключается темный намек на ее скупость.
"Полтинник! Это чтоб я полтинник ему дала - за что, про что! - думалось ей, - на вас, бродяг, не напасешься полтинников-то! Сыт, одет, чего еще нужно!"
В одно из воскресений Федос исполнил свое обещание и забрался после обеда к нам, детям. И отец и мать отдыхали в спальнях. Мы чуть слышно расхаживали по большой зале и говорили шепотом, боясь разбудить гувернантку, которая сидела в углу в креслах и тоже дремала.
- Вот и я, братцы, к вам пришел! - приветствовал он нас, - а вы всё в клетке да в клетке, словно острожные, сидите... Эх, голубчики, плохо ваше дело! Что носы повесили? давайте играть!
Мы молча указали на гувернантку.
- Ничего, пускай ведьма проснется! а станет разговаривать, мы ей рот зажмем! Во что же мы играть будем? в лошадки? Ну, быть так! Только я, братцы, по-дворянски не умею, а по-крестьянски научу вас играть. Вот вам веревки.
Он вынул из кармана два пучка веревок и стал их развязывать.
- Я по-дворянски ничего не умею делать - сердце не лежит! - говорит он, - то ли дело к мужичку придешь... "Здравствуйте!" - Здравствуй! - "А как тебя величать?" - Еремой. - "Ну, будь здоров, Ерема!" Точно век вместе жили! Станешь к нему на работу - и он рядом с тобой, и косит, и молотит, всякую работу сообща делает; сядешь обедать - и он тут же, те же щи, тот же хлеб... Да вы, поди, и не знаете, какой такой мужик есть... так, думаете, скотина! Ан нет, братцы, он не скотина! помните это: человек он! У бога есть книга такая, так мужик в ней страстотерпцем записан... Давайте же по-крестьянски в лошади играть. Вот я, мужик, вышел в поле лошадей ловить, вот у меня и кормушка с овсом в руках (он устроил из подола рубашки подобие кормушки), - а вы, лошади, во стаде пасетесь. Бегите от меня теперь, а я к вам подходить стану... Сначала вы не поддавайтесь. В бок шарахайтесь; шарахнитесь - и остановитесь... А потом, как я с кормушкой поближе встану, вы помаленьку на овес и подходите... Овес-то, братцы, лаком; когда-когда его мужичий коняга видит!
Мы пустились вскачь в угол, Федос за нами. Поднялся визг, гвалт; гувернантка вскочила, как встрепанная, и смотрела во все глаза.
- Что такое, что такое! - кричала она. - Дети! по местам, сию минуту! Hеrr [Господин] Федос! как вы здесь находитесь?
- По щучьему веленью, по моему хотенью... Ах, Марья Андреевна! красавица! позвольте остаться, с детьми поиграть!
Слово "красавица" и смиренный вид, который принял Федос, видимо смягчили Марью Андреевну.
- Это не я... но Анна Павловна...
- Что Анна Павловна! Анна Павловна теперь сны веселые видит... Красавица! хотите, я для вас колесом через всю залу пройдусь?
И прошелся.
- Хотите, вприсядку спляшу?
И сплясал, да так сплясал, что суровая Марья Андреевна за бока держалась от смеха и прерывисто всхлипывала:
- О, Hеrr Федос! Hеrr Федос!
Наконец вызвался басом октаву взять и действительно загудел так, словно у него разом все мокроты поднялись и в горле заклокотали.
- О, Hеrr Федос! Hеrr Федос! - заливалась Марья Андреевна.
Затем мы возобновили игру в лошади. И пахали, и боронили, и представляли, как подвода парой везет заседателя... Шум поднялся такой, что наконец матушка проснулась и застигла нас врасплох.
- Это что такое! сейчас по местам! - послышался в дверях грозный окрик.
Ну, и была же у нас тут история!..
Прошла масленица, молотьба кончилась, наступил полный отдых. Жалко зазвенел наш девятипудовый колокол, призывая говельщиков.
Батюшка с тетеньками-сестрицами каждый день ездили в церковь, готовясь к причастию. Только сенные девушки продолжали работать, так что Федос не выдержал и сказал одной из них:
- Посмотрю я на вас - настоящая у вас каторга! И первую неделю поста отдохнуть не дадут.
Разумеется, слова эти были переданы матушке и возбудили целую бурю.
- Так и есть! Так я и знала, что он бунтовщик! - сказала она и, призвав Федоса, прикрикнула на него: - Ты что давеча Аришке про каторгу говорил? Хочешь, я тебя, как бунтовщика, в земский суд представлю!
- Представьте! - отвечал он безучастно.
- То-то "представьте"! Там не посмотрят на то, что ты барин, - так-то отшпарят, что люба с два! Племянничек нашелся!.. Милости просим! Ты бы чем бунтовать, лучше бы в церковь ходил да богу молился.
Этому совету Федос последовал и на второй неделе очень прилежно говел.
Наступила ростепель. Весна была ранняя, а Святая - поздняя, в половине апреля. Солнце грело по-весеннему; на дорогах появились лужи; вершины пригорков стали обнажаться; наконец, прилетели скворцы и населили на конном дворе все скворешницы. И в доме сделалось светлее и веселее, словно и в законопаченные кругом комнаты заглянула весна. Так бы, кажется, и улетел далеко-далеко на волю!
Федос становился задумчив. Со времени объяснения по поводу "каторги" он замолчал. Несколько раз матушка, у которой сердце было отходчиво, посылала звать его чай пить, но он приказывал отвечать, что ему "мочи нет", и не приходил.
- Ну, ежели гневаться на меня изволит, пускай куксится, - сердилась матушка, - была бы честь приложена, а от убытка бог избавил!
Впрочем, в Светлый праздник, у заутрени, он честь-честью похристосовался со всеми, а после поздней обедни даже разговелся вместе с нами.
К концу апреля поля уже настолько обсохли, что в яровом показались первые сохи. С дорог тоже мало-помалу слила вода.
Матушка надеялась, что Федос в первой сохе выедет в поле, а ей, напротив, совершенно неожиданно доложили, что он ночью исчез и пожитки свои унес, только казакин оставил.

- Чай, мужичок какой-нибудь на помочь попахать зазвал! - негодовала матушка: - вот ужо воротится, я ему отпою!
Но прошло три дня, прошла неделя, другая - Федос не возвращался.
Федос исчез, исчез без следа, без признака; словно дым растаял.
Выел ли он кому очи? или так, бесплодно скитаясь по свету, потонул в воздушной пучине?
Читать дальше ...

***