Главная » 2020 » Июль » 29 » Понедельник начинается в субботу. Стругацкие. 013
17:26
Понедельник начинается в субботу. Стругацкие. 013
***
***
***
***
***
***
Глава третья
Стихи ненатуральны, никто не говорит
стихами, кроме бидля, когда он приходит
со святочным подарком, или объявления
о ваксе, или какого-нибудь там простачка.
Никогда не опускайтесь до поэзии, мой
мальчик.
Ч. Диккенс
"Алдан" чинили всю ночь. Когда я следующим утром явился в электронный
зал, невыспавшиеся злые инженеры сидели на полу и неостроумно поносили
Кристобаля Хозевича. Они называли его скифом, варваром и гунном, дорвавшимся
до кибернетики. Отчаяние их было так велико, что некоторое время они даже
прислушивались к моим советам и пытались им следовать. Но потом пришел их
главный -- Саваоф Баалович Один, -- и меня сразу отодвинули от машины. Я
отошел в сторонку, сел за свой стол и стал наблюдать, как Саваоф Баалович
вникает в суть разрушений.
Был он очень стар, но крепок и жилист, загорелый, с блестящей
лысиной, с гладко выбритыми щеками, в ослепительно белом чесучовом
костюме. К этому человеку все относились с большим пиететом. Я сам
однажды видел, как он выговаривал за что-то Модесту Матвеевичу, а
грозный Модест стоял, льстиво склонясь перед ним, и приговаривал:
"Слушаюсь... Виноват. Больше не повторится..." От Саваофа Бааловича
исходила чудовищная энергия. Было замечено, что в его присутствии часы
начинают спешить и распрямляются треки элементарных частиц, искривленные
магнитным полем. И в то же время он не был магом. Во всяком случае,
практикующим магом. Он не ходил сквозь стены, никогда никого не
трансгрессировал и никогда не создавал своих дублей, хотя работал
необычайно много. Он был главой отдела Технического Обслуживания, знал
до тонкостей всю технику института и числился консультантом
Китежградского завода маготехники. Кроме того, он занимался самыми
неожиданными и далекими от его профессии делами.
Историю Саваофа Бааловича я узнал сравнительно недавно. В
незапамятные времена С. Б. Один был ведущим магом земного шара.
Кристобаль Хунта и Жиан Жиакомо были учениками его учеников. Его именем
заклинали нечисть. Его именем опечатывали сосуды с джиннами. Царь
Соломон писал ему восторженные письма и возводил в его честь храмы. Он
казался всемогущим. И вот где-то в середине шестнадцатого века он
воистину стал всемогущим. Проведя численное решение
интегро-дифференциального уравнения Высшего Совершенства, выведенного
каким-то титаном еще до ледникового периода, он обрел возможность
творить любое чудо. Каждый из магов имеет свой предел. Некоторые не
способны вывести растительность на ушах. Другие владеют обобщенным
законом Ломоносова-Лавуазье, но бессильны перед вторым принципом
термодинамики. Третьи -- их совсем немного -- могут, скажем,
останавливать время, но только в римановом пространстве и ненадолго.
Саваоф Баалович был всемогущ. Он мог все. И он ничего не мог. Потому что
граничным условием уравнения Совершенства оказалось требование, чтобы
чудо не причиняло никому вреда. Никакому разумному существу. Ни на
Земле, ни в иной части Вселенной. А такого чуда никто, даже сам Саваоф
Баалович, представить себе не мог. И С. Б. Один навсегда оставил магию и
стал заведующим отделом Технического Обслуживания НИИЧАВО...
С его приходом дела инженеров живо пошли на лад. Движения их стали
осмысленны, злобные остроты прекратились. Я достал папку с очередными
делами и принялся было за работу, но тут пришла Стеллочка, очень милая
курносая и сероглазая ведьмочка, практикантка Выбегаллы, и позвала меня
делать очередную стенгазету.
Мы со Стеллой состояли в редколлегии, где писали сатирические
стихи, басни и подписи под рисунками. Кроме того, я искусно рисовал
почтовый ящик для заметок, к которому со всех сторон слетаются письма с
крылышками. Вообще-то художником газеты был мой тезка Александр Иванович
Дрозд, киномеханик, каким-то образом пробравшийся в институт. Но он был
специалистом по заголовкам. Главным редактором газеты был Роман
Ойра-Ойра, а его помощником -- Володя Почкин.
-- Саша, -- сказала Стеллочка, глядя на меня честными серыми
глазами. -- Пойдем.
-- Куда? -- сказал я. Я знал куда.
-- Газету делать.
-- Зачем?
-- Роман очень просит, потому что Кербер лается. Говорит, осталось
два дня, а ничего не готово.
Кербер Псоевич Демин, товарищ завкадрами, был куратором нашей
газеты, главным подгонялой и цензором.
-- Слушай, -- сказал я, -- давай завтра, а?
-- Завтра я не смогу, -- сказала Стеллочка. -- Завтра я улетаю в
Сухуми. Павианов записывать. Выбегалло говорит, что надо вожака
записать, как самого ответственного... Сам он к вожаку подходить боится,
потому что вожак ревнует. Пойдем, Саша, а?
Я вздохнул, сложил дела и пошел за Стеллочкой, потому что один я
стихи сочинять не могу. Мне нужна Стеллочка. Она всегда дает первую
строку и основную идею, а в поэзии это, по-моему, самое главное.
-- Где будем делать? -- спросил я по дороге. -- В месткоме?
-- В месткоме занято, там прорабатывают Альфреда. За чай. А нас
пустил к себе Роман.
-- А о чем писать надо? Опять про баню?
-- Про баню тоже есть. Про баню, про Лысую гору. Хому Брута надо
заклеймить.
-- Хома наш Брут -- ужасный плут, -- сказал я.
-- И ты, Брут, -- сказала Стелла.
-- Это идея, -- сказал я. -- Это надо развить.
В лаборатории Романа на столе была разложена газета -- огромный
девственно чистый лист ватмана. Рядом с нею среди баночек с гуашью,
пульверизаторов и заметок лежал живописец и киномеханик Александр Дрозд
с сигаретой на губе. Рубашечка у него, как всегда, была расстегнута, и
виднелся выпуклый волосатый животик.
-- Здорово, -- сказал я.
-- Привет, -- сказал Саня.
Гремела музыка -- Саня крутил портативный приемник.
-- Ну что тут у вас? -- сказал я, сгребая заметки.
Заметок было немного. Была передовая "Навстречу празднику". Была
заметка Кербера Псоевича "Результаты обследования состояния выполнения
распоряжения дирекции о трудовой дисциплине за период конец первого --
начало второго квартала". Была статья профессора Выбегаллы "Наш долг --
это долг перед подшефными городскими и районными хозяйствами". Была
статья Володи Почкина "О всесоюзном совещании по электронной магии".
Была заметка какого-то домового "Когда же продуют паровое отопление на
четвертом этаже". Была статья председателя столового комитета "Ни рыбы,
ни мяса" -- шесть машинописных страниц через один интервал. Начиналась
она словами: "Фосфор нужен человеку как воздух". Была заметка Романа о
работах отдела Недоступных Проблем. Для рубрики "Наши ветераны" была
статья Кристобаля Хунты "От Севильи до Гренады. 1547 г.". Было еще
несколько маленьких заметок, в которых критиковалось: отсутствие
надлежащего порядка в кассе взаимопомощи; наличие безалаберности в
организации работы добровольной пожарной дружины; допущение азартных игр
в виварии. Было несколько карикатур. На одной изображался Хома Брут,
расхлюстанный и с лиловым носом. На другой высмеивалась баня -- был
нарисован голый синий человек, застывающий под ледяным душем.
-- Ну и скучища! -- сказал я. -- А может, не надо стихов?
-- Надо, -- сказала Стеллочка со вздохом.
-- Я уже заметки и так и сяк раскладывала, все равно остается
свободное место.
-- А пусть Саня там чего-нибудь нарисует. Колосья какие-нибудь,
расцветающие анютины глазки... А, Санька?
-- Работайте, работайте, -- сказал Дрозд. -- Мне заголовок писать.
-- Подумаешь, -- сказал я. -- Три слова написать.
-- На фоне звездной ночи, -- сказал Дрозд внушительно. -- И ракету.
Еще заголовки к статьям. А я не обедал еще. И не завтракал.
-- Так сходи поешь, -- сказал я.
-- А мне не на что, -- сказал он раздраженно. -- Я магнитофон
купил. В комиссионном. Вот вы тут ерундой занимаетесь, а лучше бы
сделали мне пару бутербродов. С маслом и вареньем. Или лучше десятку
сотворите.
Я вынул рубль и показал ему издали.
-- Вот заголовок напишешь -- получишь.
-- Насовсем? -- живо сказал Саня.
-- Нет. В долг.
-- Ну, это все равно, -- сказал он. -- Только учти, что я сейчас
умру. У меня уже начались спазмы. И холодеют конечности.
-- Врет он все, -- сказала Стелла. -- Саша, давай вон за тот столик
сядем и все стихи сейчас напишем.
Мы сели за отдельный столик и разложили перед собой карикатуры.
Некоторое время мы смотрели на них в надежде, что нас осенит. Потом
Стелла произнесла:
-- Таких людей, как этот Брут, поберегись -- они сопрут!
-- Что сопрут? -- спросил я. -- Он разве что-нибудь спер?
-- Нет, -- сказала Стелла. -- Он хулиганил и дрался. Это я для
рифмы.
Мы снова подождали. Ничего, кроме "поберегись -- они сопрут", в
голову мне не лезло.
-- Давай рассуждать логически, -- сказал я. -- Имеется Хома Брут.
Он напился пьяный. Дрался. Что он еще делал?
-- К девушкам приставал, -- сказала Стелла. -- Стекло разбил.
-- Хорошо, -- сказал я. -- Еще?
-- Выражался...
-- Вот странно, -- подал голос Саня Дрозд. -- Я с этим Брутом
работал в кинобудке. Парень как парень. Нормальный...
-- Ну? -- сказал я.
-- Ну и все.
-- Ты рифму можешь дать на "Брут"? -- спросил я.
-- Прут.
-- Уже было, -- сказал я. -- Спрут.
-- Да нет. Прут. Палка такая, которой секут.
Стелла сказала с выражением:
-- Товарищ, пред тобою Брут. Возьмите прут, каким секут, секите
Брута там и тут.
-- Не годится, -- сказал Дрозд. -- Пропаганда телесных наказаний.
-- Помрут, -- сказал я. -- Или просто -- мрут.
-- Товарищ, пред тобою Брут, -- сказала Стелла. -- От слов его все
мухи мрут.
-- Это от ваших стихов все мухи мрут, -- сказал Дрозд.
-- Ты заголовок написал? -- спросил я.
-- Нет, -- сказал Дрозд кокетливо.
-- Вот и займись.
-- Позорят славный институт, -- сказала Стелла, -- такие пьяницы,
как Брут.
-- Это хорошо, -- сказал я. -- Это мы дадим в конец. Запиши. Это
будет мораль, свежая и оригинальная.
-- Чего же в ней оригинального? -- спросил простодушный Дрозд.
Я не стал с ним разговаривать.
-- Теперь надо описать, -- сказал я, -- как он хулиганил. Скажем,
так. Напился пьян, как павиан, за словом не полез в карман, был человек,
стал хулиган.
-- Ужасно, -- сказала Стелла с отвращением.
Я подпер голову руками и стал смотреть на карикатуру. Дрозд,
оттопырив зад, водил кисточкой по ватману. Ноги его в предельно узких
джинсах были выгнуты дугой. Меня осенило.
-- Коленками назад! -- сказал я. -- Песенка!
-- "Сидел кузнечик маленький коленками назад", -- сказала Стелла.
-- Точно, -- сказал Дрозд, не оборачиваясь. -- И я ее знаю. "Все
гости расползалися коленками назад", -- пропел он.
-- Подожди, подожди, -- сказал я. Я чувствовал вдохновение. --
Дерется и бранится он, и вот вам результат: влекут его в милицию
коленками назад.
-- Это ничего, -- сказала Стелла.
-- Понимаешь? -- сказал я. -- Еще пару строф, и чтобы везде был
рефрен "коленками назад". Упился сверх кондиции... Погнался за
девицею... Что-нибудь вроде этого.
-- Отчаянно напился он, -- сказала Стелла. -- Сам черт ему не брат.
В чужую дверь вломился он коленками назад.
-- Блеск! -- сказал я. -- Записывай. А он вламывался?
-- Вламывался, вламывался.
-- Отлично! -- сказал я. -- Ну, еще одну строфу.
-- Погнался за девицею коленками назад, -- сказала Стелла
задумчиво. -- Первую строчку нужно...
-- Амуниция, -- сказал я. -- Полиция. Амбиция. Юстиция.
-- Ютится он, -- сказала Стелла. -- Стремится он. Не бриться и не
мыться...
-- Он, -- добавил Дрозд. -- Это верно. Это у вас получилась
художественная правда. Сроду он не брился и не мылся.
-- Может, вторую строчку придумаем? -- предложила Стелла. --
Назад-аппарат-автомат...
-- Гад, -- сказал я. -- Рад.
-- Мат, -- сказал Дрозд. -- Шах, мол, и мат.
Мы опять долго молчали, бессмысленно глядя друг на друга и шевеля
губами. Дрозд постукивал кисточкой о края чашки с водой.
-- Играет и резвится он, -- сказал я наконец, -- ругаясь как пират.
Погнался за девицею коленками назад.
-- Пират -- как-то... -- сказала Стелла.
-- Тогда: сам черт ему не брат.
-- Это уже было.
-- Где?.. Ах да, действительно было.
-- Как тигра полосат, -- предложил Дрозд.
Тут послышалось легкое царапанье, и мы обернулись. Дверь в
лабораторию Януса Полуэктовича медленно отворялась.
-- Смотри-ка! -- изумленно воскликнул Дрозд, застывая с кисточкой в
руке.
В щель вполз маленький зеленый попугай с ярким красным хохолком на
макушке.
-- Попугайчик! -- воскликнул Дрозд. -- Попугай! Цып-цып-цып-цып...
Он стал делать пальцами движения, как будто крошил хлеб на пол.
Попугай глядел на нас одним глазом. Затем он разинул горбатый, как нос у
Романа, черный клюв и хрипло выкрикнул:
-- Р-реактор! Р-реактор! Надо выдер-ржать!
-- Какой сла-авный! -- воскликнула Стелла. -- Саня, поймай его...
Дрозд двинулся было к попугаю, но остановился.
-- Он же, наверное, кусается, -- опасливо произнес он. -- Вон клюв
какой.
Попугай оттолкнулся от пола, взмахнул крыльями и как-то неловко
запорхал по комнате. Я следил за ним с удивлением. Он был очень похож на
того, вчерашнего. Родной единокровный брат-близнец. Полным-полно
попугаев, подумал я.
Дрозд отмахнулся кисточкой.
-- Еще долбанет, пожалуй, -- сказал он.
Попугай сел на коромысло лабораторных весов, подергался,
уравновешиваясь, и разборчиво крикнул:
-- Пр-роксима Центавр-р-ра! Р-рубидий! Р-рубидий!
Потом он нахохлился, втянул голову и закрыл глаза пленкой.
По-моему, он дрожал. Стелла быстро сотворила кусок хлеба с повидлом,
отщипнула корочку и поднесла ему под клюв. Попугай не реагировал. Его
явно лихорадило, и чашки весов, мелко трясясь, позвякивали о подставку.
-- По-моему, он больной, -- сказал Дрозд. Он рассеянно взял из рук
Стеллы бутерброд и стал есть.
-- Ребята, -- сказал я, -- кто-нибудь раньше видел в институте
попугаев?
Стелла помотала головой. Дрозд пожал плечами.
-- Что-то слишком много попугаев за последнее время, -- сказал я.
-- И вчера вот тоже...
-- Наверное, Янус экспериментирует с попугаями, -- сказала Стелла.
-- Антигравитация или еще что-нибудь в этом роде...
Дверь в коридор отворилась, и толпой вошли Роман Ойра-Ойра, Витька
Корнеев, Эдик Амперян и Володя Почкин. В комнате стало шумно. Корнеев,
хорошо выспавшийся и очень бодрый, принялся листать заметки и громко
издеваться над стилем. Могучий Володя Почкин, как замредактора,
исполняющий в основном полицейские обязанности, схватил Дрозда за
толстый загривок, согнул его пополам и принялся тыкать носом в газету,
приговаривая: "Заголовок где? Где заголовок, Дроздилло?" Роман
потребовал от нас готовых стихов. А Эдик, не имевший к газете никакого
отношения, прошел к шкафу и принялся с грохотом передвигать в нем разные
приборы. Вдруг попугай заорал: "Овер-рсан! Овер-рсан!" -- и все замерли.
Роман уставился на попугая. На лице его появилось давешнее
выражение, словно его только что осенила необычайная идея. Володя Почкин
отпустил Дрозда и сказал: "Вот так штука, попугай!" Грубый Корнеев
немедленно протянул руку, чтобы схватить попугая поперек туловища, но
попугай вырвался, и Корнеев схватил его за хвост.
-- Оставь, Витька! -- закричала Стелла сердито. -- Что за манера --
мучить животных?
Попугай заорал. Все столпились вокруг него. Корнеев держал его, как
голубя, Стелла гладила по хохолку, а Дрозд нежно перебирал перья в
хвосте. Роман посмотрел на меня.
-- Любопытно, -- сказал он. -- Правда?
-- Откуда он здесь взялся, Саша? -- вежливо спросил Эдик.
Я мотнул головой в сторону лаборатории Януса.
-- Зачем Янусу попугай? -- осведомился Эдик.
-- Ты это меня спрашиваешь? -- сказал я.
-- Нет, это вопрос риторический, -- серьезно сказал Эдик.
-- Зачем Янусу два попугая? -- сказал я.
-- Или три, -- тихонько добавил Роман.
Корнеев обернулся к нам.
-- А где еще? -- спросил он, с интересом озираясь. Попугай в его
руке слабо трепыхался, пытаясь ущипнуть его за палец.
-- Отпусти ты его, -- сказал я. -- Видишь, ему нездоровится.
Корнеев отпихнул Дрозда и снова посадил попугая на весы. Попугай
взъерошился и растопырил крылья.
-- Бог с ним, -- сказал Роман. -- Потом разберемся. Где стихи?
Стелла быстро протараторила все, что мы успели сочинить. Роман
почесал подбородок, Володя Почкин неестественно заржал, а Корнеев
скомандовал:
-- Расстрелять. Из крупнокалиберного пулемета. Вы когда-нибудь
научитесь писать стихи?
-- Пиши сам, -- сказал я сердито.
-- Я писать стихи не могу, -- сказал Корнеев. -- По натуре я не
Пушкин. Я по натуре Белинский.
-- Ты по натуре кадавр, -- сказала Стелла.
-- Пардон! -- потребовал Витька. -- Я желаю, чтобы в газете был
отдел литературной критики. Я хочу писать критические статьи. Я вас всех
раздолбаю! Я вам еще припомню ваше творение про дачи.
-- Какое? -- спросил Эдик.
Корнеев немедленно процитировал:
-- "Я хочу построить дачу. Где? Вот главная задача! Только местный
комитет не дает пока ответ". Было? Признавайтесь!
-- Мало ли что, -- сказал я. -- У Пушкина тоже были неудачные
стихи. Их даже в школьных хрестоматиях не полностью публикуют.
-- А я знаю, -- сказал Дрозд.
Роман повернулся к нему.
-- У нас будет сегодня заголовок или нет?
-- Будет, -- сказал Дрозд. -- Я уже букву "К" нарисовал.
-- Какую "К"? При чем здесь "К"?
-- А что, не надо было?
-- Я сейчас умру, -- сказал Роман. -- Газета называется "За
передовую магию". Покажи мне там хоть одну букву "К"!
Дрозд уставясь в стену, пошевелил губами.
-- Как же так? -- сказал он наконец. -- Откуда же я взял букву "К"?
Была же буква "К"!
Роман рассвирепел и приказал Почкину разогнать всех по местам. Меня
со Стеллой отдали под команду Корнеева. Дрозд лихорадочно принялся
переделывать букву "К" в стилизованную букву "З". Эдик Амперян пытался
улизнуть с психоэлектрометром, но был схвачен, скручен и брошен на
починку пульверизатора, необходимого для создания звездного неба. Потом
пришла очередь самого Почкина. Роман приказал перепечатывать заметки на
машинке с одновременной правкой стиля и орфографии. Сам Роман принялся
расхаживать по лаборатории.
Некоторое время работа кипела. Мы успели сочинить и забраковать ряд
вариантов на банную тему: "В нашей бане завсегда льет холодная вода",
"Кто до чистоты голодный, не удовлетворится водой холодной", "В
институте двести душ, все хотят горячий душ" -- и так далее. Корнеев
безобразно ругался, как настоящий литературный критик. "Учитесь у
Пушкина! -- втолковывал он нам. -- Или хотя бы у Почкина. Рядом с вами
сидит гений, а вы не способны даже подражать ему... "Вот по дороге едет
ЗИЛ, и я им буду задавим..." Какая физическая сила заключена в этих
строках! Какая ясность чувства!" Мы неумело отругивались. Саня Дрозд
дошел до буквы "И" в слове "передовую". Эдик починил пульверизатор и
опробовал его на Романовых конспектах. Володя Почкин, изрыгая проклятья,
искал на машинке букву "Ц". Все шло нормально. Потом Роман вдруг сказал:
-- Сашка, глянь-ка сюда.
Я посмотрел. Попугай с поджатыми лапками лежал под весами, и глаза
его были затянуты белесоватой пленкой, а хохолок обвис.
-- Помер, -- сказал Дрозд жалостливо.
Мы снова столпились около попугая. У меня не было никаких особенных
мыслей в голове, а если и были, то где-то в подсознании, но я протянул
руку, взял попугая и осмотрел его лапы. И сейчас же Роман спросил меня:
-- Есть?
-- Есть, -- сказал я.
На черной поджатой лапке было колечко из белого металла, и на
колечке было выгравировано: "Фотон" -- и стояли цифры: "190573". Я
растерянно поглядел на Романа. Наверное, у нас с ним был необычный вид,
потому что Витька Корнеев сказал:
-- А ну, рассказывайте, что вам известно.
-- Расскажем? -- спросил Роман.
-- Бред какой-то, -- сказал я. -- Фокусы, наверное. Это
какие-нибудь дубли.
Роман снова внимательно осмотрел трупик.
-- Да нет, -- сказал он. -- В том-то все и дело. Это не дубль. Это
самый что ни на есть оригинальный оригинал.
-- Дай посмотреть, -- сказал Корнеев.
Втроем с Володей Почкиным и Эдиком они тщательнейшим образом
исследовали попугая и единогласно объявили, что это не дубль и что они
не понимают, почему это нас так трогает. "Возьмем, скажем, меня, --
предложил Корнеев. -- Я вот тоже не дубль. Почему это вас не поражает?"
Тогда Роман оглядел сгорающую от любопытства Стеллу, открывшего рот
Володю Почкина, издевательски улыбающегося Витьку и рассказал им про все
-- про то, как позавчера он нашел в электрической печи зеленое перо и
бросил его в корзину для мусора; и про то, как этого пера в корзине не
оказалось, но зато на столе (на этом самом столе) объявился мертвый
попугай, точная копия вот этого, и тоже не дубль; и про то, что Янус
попугая узнал, пожалел и сжег в упомянутой выше электрической печи, а
пепел зачем-то выбросил в форточку.
Некоторое время никто ничего не говорил. Дрозд, рассказом Романа
заинтересовавшийся слабо, пожимал плечами. На лице его было явственно
видно, что он не понимает, из-за чего горит сыр-бор, и что, по его
мнению, в этом учреждении случаются штучки и похлеще. Стеллочка тоже
казалась разочарованной. Но тройка магистров поняла все очень хорошо, и
на лицах их читался протест. Корнеев решительно сказал:
-- Врете. Причем неумело.
-- Это все-таки не тот попугай, -- сказал вежливый Эдик. -- Вы,
наверное, ошиблись.
-- Да тот, -- сказал я. -- Зеленый, с колечком.
-- Фотон? -- спросил Володя Почкин прокурорским голосом.
-- Фотон. Янус его Фотончиком называл.
-- А цифры? -- спросил Володя.
-- И цифры.
-- Цифры те же? -- спросил Корнеев грозно.
-- По-моему, те же, -- ответил я нерешительно, оглядываясь на
Романа.
-- А точнее? -- потребовал Корнеев. Он прикрыл красной лапой
попугая. -- Повтори, какие тут цифры?
-- Девятнадцать... -- сказал я. -- Э-э...ноль два, что ли?
Шестьдесят три.
Корнеев заглянул под ладонь.
-- Врешь, -- сказал он. -- Ты? -- обратился он к Роману.
-- Не помню, -- сказал Роман спокойно. -- Кажется, не ноль три, а
ноль пять.
-- Нет, -- сказал я. -- Все-таки ноль шесть. Я помню, там такая
закорючка была.
-- Закорючка, -- сказал Почкин презрительно. -- Ше Холмсы! Нэ
Пинкертоны! Закон причинности им надоел...
Корнеев засунул руки в карманы.
-- Это другое дело, -- сказал он. -- Я даже не настаиваю на том,
что вы врете. Просто вы перепутали. Попугаи все зеленые, многие из них
окольцованы, эта пара была из серии "Фотон". А память у вас дырявая. Как
у всех стихоплетов и редакторов плохих стенгазет.
-- Дырявая? -- осведомился Роман.
-- Как терка.
-- Как терка? -- повторил Роман, странно усмехаясь.
-- Как старая терка, -- пояснил Корнеев. -- Ржавая. Как сеть.
Крупноячеистая.
Тогда Роман, продолжая странно улыбаться, вытащил из нагрудного
кармана записную книжку и перелистал страницы.
-- Итак, -- сказал он, -- крупноячеистая и ржавая. Посмотрим...
Девятнадцать ноль пять семьдесят три, -- прочитал он.
Магистры рванулись к попугаю и с сухим треском столкнулись лбами.
-- Девятнадцать ноль пять семьдесят три, -- упавшим голосом
прочитал на кольце Корнеев.
Это было очень эффектно. Стелла немедленно завизжала от
удовольствия.
-- Подумаешь, -- сказал Дрозд, не отрываясь от заголовка. -- У меня
однажды совпал номер на лотерейном билете, и я побежал в сберкассу
получать автомобиль. А потом оказалось...
-- Почему это ты записал номер? -- сказал Корнеев, прищурившись на
Романа. -- Это у тебя привычка? Ты все номера записываешь? Может быть, у
тебя и номер твоих часиков записан?
-- Блестяще! -- сказал Почкин. -- Витька, ты молодец. Ты попал в
самую точку. Роман, какой позор! Зачем ты отравил попугая? Как жестоко!
-- Идиоты! -- сказал Роман. -- Что я вам -- Выбегалло?
Корнеев подскочил к нему и осмотрел его уши.
-- Иди к дьяволу! -- сказал Роман. -- Саша, ты только полюбуйся на
них!
-- Ребята, -- сказал я укоризненно, -- да кто же так шутит? За кого
вы нас принимаете?
-- А что остается делать? -- сказал Корнеев. -- Кто-то врет. Либо
вы, либо законы природы. Я верю в законы природы. Все остальное
меняется.
Впрочем, он быстро скис, сел в сторонке и стал думать. Саня Дрозд
спокойно рисовал заголовок. Стелла глядела на всех по очереди
испуганными глазами. Володя Почкин быстро писал и зачеркивал какие-то
формулы. Первым заговорил Эдик.
-- Если даже никакие законы не нарушаются, -- рассудительно сказал
он, -- все равно остается странным неожиданное появление большого
количества попугаев в одной и той же комнате и подозрительная смертность
среди них. Но я не очень удивлен, потому что не забываю, что имею дело с
Янусом Полуэктовичем. Вам не кажется, что Янус Полуэктович сам по себе
прелюбопытнейшая личность?
-- Кажется, -- сказал я.
-- И мне тоже кажется, -- сказал Эдик. -- Чем он, собственно,
занимается, Роман?
-- Смотря какой Янус. У-Янус занимается связью с параллельными
пространствами.
-- Гм, -- сказал Эдик. -- Это нам вряд ли поможет.
-- К сожалению, -- сказал Роман. -- Я вот тоже все время думаю, как
связать попугаев с Янусом, -- и ничего не могу придумать.
-- Но ведь он странный человек? -- сказал Эдик.
-- Да, несомненно. Начать с того, что их двое и он один. Мы к этому
так привыкли, что не думаем об этом...
-- Вот об этом я и хотел сказать. Мы редко говорим о Янусе, мы
слишком уважаем его. А ведь наверняка каждый из нас замечал за ним хоть
одну какую-нибудь странность.
-- Странность номер один, -- сказал я. -- Любовь к умирающим
попугаям.
-- Пусть так, -- сказал Эдик. -- Еще?
-- Сплетники, -- сказал Дрозд с достоинством. -- Вот я у него
однажды просил в долг.
-- Да? -- сказал Эдик.
-- И он мне дал, -- сказал Дрозд. -- А я забыл, сколько он мне дал.
Теперь не знаю, что делать.
Он замолчал. Эдик некоторое время ждал продолжения, потом сказал:
-- Известно ли вам, например, что каждый раз, когда мне приходилось
работать с ним по ночам, ровно в полночь он куда-то уходил и через пять
минут возвращался, и каждый раз у меня создавалось впечатление, что он
так или иначе старается узнать у меня, чем мы тут с ним занимались до
его ухода?
-- Истинно так, -- сказал Роман. -- Я это знаю отлично. Я уже давно
заметил, что именно в полночь у него начисто отшибает память. И он об
этом своем дефекте прекрасно осведомлен. Он несколько раз извинялся и
говорил, что это у него рефлекторное, связанное с последствием сильной
контузии.
-- Память у него никуда не годится, -- сказал Володя Почкин. Он
смял листок с вычислениями и швырнул его под стол. -- Он все время
пристает, виделся ты с ним вчера или не виделся.
-- И о чем беседовал, если виделся, -- добавил я.
-- Память, память, -- пробормотал Корнеев нетерпеливо. -- При чем
здесь память? Мало ли у кого плохая память... Не в этом дело. Что там у
него с параллельными пространствами? ..
-- Сначала надо собрать факты, -- сказал Эдик.
-- Попугаи, попугаи, попугаи, -- продолжал Витька.
-- Неужели все-таки дубли?
-- Нет, -- сказал Володя Почкин. -- Я просчитал, это по всем
категориям не дубль.
-- Каждую полночь, -- сказал Роман, -- он идет вот в эту свою
лабораторию и буквально на несколько минут запирается там. Один раз он
вбежал туда так поспешно, что не успел закрыть дверь...
-- И что? -- спросила Стелла замирающим голосом.
-- Ничего. Сел в кресло, посидел немножко и вернулся обратно. И
сразу спросил, не беседовал ли я с ним о чем-нибудь важном.
-- Я пошел, -- сказал Корнеев, поднимаясь.
-- И я, -- сказал Эдик. -- У нас сейчас семинар.
-- И я, -- сказал Володя Почкин.
-- Нет, -- сказал Роман. -- Ты сиди и печатай. Назначаю тебя
главным. Ты, Стеллочка, возьми Сашу и пиши стихи. А вот я пойду. Вернусь
вечером, и чтобы газета была готова.
Они ушли, а мы остались делать газету. Сначала мы пытались
что-нибудь придумать, но быстро утомились и поняли, что не можем. Тогда
мы написали небольшую поэму об умирающем попугае.
Когда Роман вернулся, газета была готова, Дрозд лежал на столе и
поглощал бутерброды, а Почкин объяснял нам со Стеллой, почему
происшествие с попугаем совершенно невозможно.
-- Молодцы, -- сказал Роман. -- Отличная газета. А какой заголовок!
Какое бездонное звездное небо! И как мало опечаток!.. А где попугай?
Попугай лежал в чашке Петри, в той самой чашке и на том самом
месте, где мы с Романом видели его вчера. У меня даже дух захватило.
-- Кто его сюда положил? -- осведомился Роман.
-- Я, -- сказал Дрозд. -- А что?
-- Нет, ничего, -- сказал Роман. -- Пусть лежит. Правда, Саша?
Я кивнул.
-- Посмотрим, что с ним будет завтра, -- сказал Роман. Читать дальше ...
...фантастическая повесть Аркадия и Бориса Стругацких . Написана в 1963 году , впервые опубликована в 1964 году в авторском сборнике « Далёкая Радуга ». В 1989 году Аркадий Стругацкий написал по мотивам повести пьесу
