...Когда то страна отмечала Великую Победу СССР, страны победившего социализма над самым ярким врагом – фашисткой и нацисткой Германией, как передовым отрядом всемирного империализма, целенаправленно брошенным на уничтожение первого в мире социалистического государства.
Понимаете разницу? Не сражались тогда 2 тоталитарных государства... Сражались две принципиально разные экономические системы - капитализм в лице нацисткой Германии и Союз Советских Социалистических Республик! И социализм победил тогда капитализм и укрепился в других странах. И флаги разбитых армий нацисткой Германии кидали к Мавзолею Ленина... Источник : Мой дорогой дон Румата В День Победы... и о...
Действие повести развёртывается в будущем на другой планете в государстве Арканар, где существует гуманоидная цивилизация, представители которой физически неотличимы от людей. Цивилизация находится на уровне развития, соответствующем земному позднему Средневековью. На планете негласно присутствуют сотрудники земного Института экспериментальной истории, ведущие наблюдение за развитием цивилизации.
Земные агенты внедрены в различные слои общества Арканара и других государств. Они прекрасно экипированы и подготовлены, их физические возможности многократно превышают возможности аборигенов, в принципе любой из них мог бы в одиночку поднимать тысячи людей на бунт, организовывать войны, смещать правящие династии и становиться правителем сам, но подобные действия категорически запрещены — ограничение определяется стратегией «бескровного воздействия», согласно которой история общества Арканара должна иметь самостоятельное течение, а всё, что допустимо для землян, — «сглаживание углов», защита арканарцев от явных исторических ошибок, пережитых в своё время обществом Земли. Земные агенты безупречно владеют оружием, но для них, как и для всех землян XXII века, убийство разумного существа, даже при самообороне, недопустимо по моральным соображениям.
Главный герой — землянин Антон, действующий в Арканарском королевстве под видом дворянина Руматы Эсторского. Он всеми силами старается повернуть общество на верный путь, но идея Революции отпадает сразу — люди не могут представить себе свободу, они четко представляют себя на месте своих господ. Поэтому, проведи он её, все придется начинать в этой стране сначала, а результатом станет то же самое — правящая верхушка и нищий народ. Арканарское королевство переживает период контркультурной реакции — идут гонения на «грамотеев» под девизом «Нам не нужны умные, нам нужны верные». Румата всеми силами старается спасти для будущих поколений гениальных учёных, поэтов, деятелей искусства. Дон Рэба — властолюбивый, злопамятный, коварный, малообразованный мелкий чиновник, быстро поднявшийся «из низов» «по трупам» уже три года первый министр. Когда Румата несколько лет назад не смог вытащить из темницы трех королевских лекарей, растратив 30 килограммов золота, он понял, что всё это не спроста. Рэба за три года довел до предсмертного состояния экономику, создал «серую» армию (глупые, злобные люди, готовые запытать даже родных, просто за умение читать) и начал охоту за грамотными людьми. Он всеми силами старается уничтожить тех, кто может задавать вопросы, ставить под сомнение его решения, кого нельзя одурачить, кто может уйти в революционеры или написать произведения, обличающие реальность, кто просто может учить массы или мыслить. Старается создать общество глупое, которое будет верить ему безоговорочно, которое проглотит любой бред за истину и будет его боготворить. Антон влюбляется в Киру, девушку «будто не с этого века, чистую и светлую». Она становится его отрадой и «ахиллесовой пятой». Неожиданно в королевстве происходит государственный переворот во главе с советником короля доном Рэбой, в результате которого монарх и наследник убиты, устанавливается диктатура религиозного Ордена — «черных». При этом Рэба имеет сговор с бандитами и ворами, те ему помогают вместе с «серыми» очистить город за ночь от всех не угодных. После приходит Орден и уничтожает «серых», некоторых перевербовывает. Идет установление крайне реакционного теократического тоталитаризма. Румата попадает под репрессивную машину...
То были дни, когда я познал, что значит: страдать;
что значит: стыдиться; что значит: отчаяться.
Пьер Абеляр
Должен вас предупредить вот о чем. Выполняя задание,
вы будете при оружии для поднятия авторитета. Но пускать
его в ход вам не разрешается ни при каких обстоятельствах.
Ни при каких обстоятельствах. Вы меня поняли?
Эрнест Хемингуэй
ПРОЛОГ
Ложа Анкиного арбалета была выточена из черной пластмассы, а тетива
была из хромистой стали и натягивалась одним движением бесшумно
скользящего рычага. Антон новшеств не признавал: у него было доброе боевое
устройство в стиле маршала Тоца, короля Пица Первого, окованное черной
медью, с колесиком, на которое наматывался шнур из воловьих жил. Что
касается Пашки, то он взял пневматический карабин. Арбалеты он считал
детством человечества, так как был ленив и неспособен к столярному
ремеслу.
Они причалили к северному берегу, где из желтого песчаного обрыва
торчали корявые корни мачтовых сосен. Анка бросила рулевое весло и
оглянулась. Солнце уже поднялось над лесом, и все было голубое зеленое и
желтое - голубой туман над озером, темно-зеленые сосны и желтый берег на
той стороне. И небо над всем этим было ясное, белесовато-синее.
- Ничего там нет, - сказал Пашка.
Ребята сидели, перегнувшись через борт, и глядели в воду.
- Громадная щука, - уверенно сказал Антон.
- С вот такими плавниками? - спросил Пашка.
Антон промолчал. Анка тоже посмотрела в воду, но увидела только
собственное отражение.
- Искупаться бы, - сказал Пашка, запуская руку по локоть в воду. -
Холодная, - сообщил он.
Антон перебрался на нос и спрыгнул на берег. Лодка закачалась. Антон
взялся за борт и выжидательно посмотрел на Пашку. Тогда Пашка поднялся,
заложил весло за шею, как коромысло, и, извиваясь нижней частью туловища,
пропел:
Старый шкипер Вицлипуцли!
Ты, приятель, не заснул?
Берегись, к тебе несутся
Стаи жареных акул!
Антон молча рванул лодку.
- Эй-эй! - закричал Пашка, хватаясь за борта.
- Почему жареных? - спросила Анка.
- Не знаю, - ответил Пашка. Они выбрались из лодки. - А верно
здорово? Стаи жареных акул!
Они потащили лодку на берег. Ноги проваливались во влажный песок, где
было полным-полно высохших иголок и сосновых шишек. Лодка была тяжелая и
скользкая, но они выволокли ее до самой кормы и остановились, тяжело дыша.
- Ногу отдавил, - сказал Пашка и принялся поправлять красную повязку
на голове. Он внимательно следил за тем, чтобы узел повязки был точно над
правым ухом, как у носатых ируканских пиратов. - Жизнь не дорога, о-хэй! -
заявил он.
Анка сосредоточенно сосала палец.
- Занозила? - спросил Антон.
- Нет. Содрала. У кого-то из вас такие когти...
- Ну-ка, покажи.
Она показала.
- Да, - сказал Антон. - Травма. Ну, что будем делать?
- На пле-чо - и вдоль берега, - предложил Пашка.
- Стоило тогда вылезать из лодки, - сказал Антон.
- На лодке и курица может, - объяснил Пашка. А по берегу: тростники -
раз, обрывы - два, омуты - три. С налимами. И сомы есть.
- Стаи жареных сомов, - сказал Антон.
- А ты в омут нырял?
- Ну, нырял.
- Я не видел. Не довелось как-то увидеть.
- Мало ли чего ты не видел.
Анка повернулась к ним спиной, подняла арбалет и выстрелила в сосну
шагах в двадцати. Посыпалась кора.
- Здорово, - сказал Пашка и сейчас же выстрелил из карабина. Он
целился в Анкину стрелу, но промазал. - Дыхание не задержал, - объяснил
он.
- А если бы задержал? - спросил Антон. Он смотрел на Анку.
Анка сильным движением оттянула рычаг тетивы. Мускулы у нее были
отличные - Антон с удовольствием смотрел, как прокатился под смуглой кожей
твердый шарик бицепса.
Анка очень тщательно прицелилась и выстрелила еще раз. Вторая стрела
с треском воткнулась в ствол немного ниже первой.
- Зря мы это делаем, - сказала Анка, опуская арбалет.
- Что? - спросил Антон.
- Деревья портим, вот что. Один малек вчера стрелял в дерево из лука,
так я его заставила зубами стрелы выдергивать.
- Пашка, - сказал Антон. - Сбегал бы, у тебя зубы хорошие.
- У меня зуб со свистом, - ответил Пашка.
- Ладно, - сказала Анка. - Давайте что-нибудь делать.
- Неохота мне лазить по обрывам, - сказал Антон.
- Мне тоже неохота. Пошли прямо.
- Куда? - спросил Пашка.
- Куда глаза глядят.
- Ну? - сказал Антон.
- Значит, в сайву, - сказал Пашка. - Тошка, пошли на Забытое Шоссе.
Помнишь?
- Еще бы!
- Знаешь, Анечка... - начал Пашка.
- Я тебе не Анечка, - резко сказала Анка. Она терпеть не могла, когда
ее называли не Анка, а как-нибудь еще.
Антон это хорошо запомнил. Он быстро сказал:
- Забытое Шоссе. По нему не ездят. И на карте его нет. И куда идет,
совершенно неизвестно.
- А вы там были?
- Были. Но не успели исследовать.
- Дорога из ниоткуда в никуда, - изрек оправившийся Пашка.
- Это здорово! - сказала Анка. Глаза у нее стали как черные щелки. -
Пошли. К вечеру дойдем?
- Ну что ты! До двенадцати дойдем.
Они полезли вверх по обрыву. На краю обрыва Пашка обернулся. Внизу
было синее озеро с желтоватыми проплешинами отмелей, лодка на песке и
большие расходящиеся круги на спокойной маслянистой воде у берега -
вероятно, это плеснула та самая щука. И Пашка ощутил обычный
неопределенный восторг, как всегда, когда они с Тошкой удирали из
интерната и впереди был день полной независимости с неразведанными
местами, с земляникой, с горячими безлюдными лугами, с серыми ящерицами, с
ледяной водой в неожиданных родниках. И, как всегда, ему захотелось
заорать и высоко подпрыгнуть, и он немедленно сделал это, и Антон, смеясь,
поглядел на него, и он увидел в глазах Антона совершенное понимание. А
Анка вложила два пальца в рот и лихо свистнула, и они вошли в лес.
Лес был сосновый и редкий, ноги скользили по опавшей хвое. Косые
солнечные лучи падали между прямых стволов, и земля была вся в золотых
пятнах. Пахло смолой, озером и земляникой; где-то в небе верещали
невидимые пичужки.
Анка шла впереди, держа арбалет под мышкой, и время от времени
нагибалась за кровавыми, будто лакированными, ягодами земляники. Антон шел
следом с добрым боевым устройством маршала Тоца на плече. Колчан с добрыми
боевыми стрелами тяжко похлопывал его по заду. Он шел и поглядывал на
Анкину шею - загорелую, почти черную, с выступающими позвонками. Иногда он
озирался, ища Пашку, но Пашки не было видно, только по временам то справа,
то слева вспыхивала на солнце его красная повязка. Антон представил себе,
как Пашка бесшумно скользит между соснами с карабином наготове, вытянув
вперед хищное худое лицо с облупленным носом. Пашка крался по сайве, а
сайва не шутит. Сайва, приятель, спросит - и надо успеть ответить, подумал
Антон и пригнулся было, но впереди была Анка, и она могла оглянуться.
Получилось бы нелепо.
Анка оглянулась и спросила:
- Вы ушли тихо?
Антон пожал плечами.
- Кто же уходит громко?
- Я, кажется, все-таки нашумела, - озабоченно сказала Анка. - Я
уронила таз - и вдруг в коридоре шаги. Наверное, Дева Катя - она сегодня в
дежурных. Пришлось прыгать в клумбу. Как ты думаешь, Тошка, что за цветы
растут на этой клумбе?
Антон сморщил лоб.
- У тебя под окном? Не знаю. А что?
- Очень упорные цветы. "Не гнет их ветер, не валит буря". В них
прыгают несколько лет, а им хоть бы что.
- Интересно, - сказал Антон глубокомысленно. Он вспомнил, что под его
окном тоже клумба с цветами, которые "не гнет ветер и не валит буря". Но
он никогда не обращал на это внимания.
Анка остановилась, подождала его и протянула горсть земляники. Антон
аккуратно взял три ягоды.
- Бери еще, - сказала Анка.
- Спасибо, - сказал Антон. - Я люблю собирать по одной. А Дева Катя
вообще ничего, верно?
- Это кому как, - сказала Анка. - Когда человеку каждый вечер
заявляют, что у него ноги то в грязи, то в пыли...
Она замолчала. Было удивительно хорошо идти с нею по лесу плечом к
плечу вдвоем, касаясь голыми локтями, и поглядывать на нее - какая она
красивая, ловкая и необычно доброжелательная и какие у нее большие серые
глаза с черными ресницами.
- Да, - сказал Антон, протягивая руку, чтобы снять блеснувшую на
солнце паутину. - Уж у нее-то ноги не пыльные. Если тебя через лужи носят
на руках, тогда, понимаешь, не запылишься...
- Кто это ее носит?
- Генрих с метеостанции. Знаешь, здоровый такой, с белыми волосами.
- Правда?
- А чего такого? Каждый малек знает, что они влюблены.
Они опять замолчали. Антон глянул на Анку. Глаза у Анки были как
черные щелочки.
- А когда это было? - спросила она.
- Да было в одну лунную ночь, - ответил Антон без всякой охоты. -
Только ты смотри не разболтай.
Анка усмехнулась.
- Никто тебя за язык не тянул, Тошка, - сказала она. - Хочешь
земляники?
Антон машинально сгреб ягоды с испачканной ладошки и сунул в рот. Не
люблю болтунов, подумал он. Терпеть не могу трепачей. Он вдруг нашел
аргумент.
- Тебя тоже когда-нибудь будут таскать на руках. Тебе приятно будет,
если начнут об этом болтать?
- Откуда ты взял, что я собираюсь болтать? - рассеянно сказала Анка.
- Я вообще не люблю болтунов.
- Слушай, что ты задумала?
- Ничего особенного. - Анка пожала плечами. Немного погодя она
доверительно сообщила: - Знаешь, мне ужасно надоело каждый божий вечер
дважды мыть ноги.
Бедная Дева Катя, подумал Антон. Это тебе не сайва.
Они вышли на тропинку. Тропинка вела вниз, и лес становился все
темнее и темнее. Здесь буйно росли папоротник и высокая сырая трава.
Стволы сосен были покрыты мхом и белой пеной лишайников. Но сайва не
шутит. Хриплый голос, в котором не было ничего человеческого, неожиданно
проревел:
- Стой! Бросай оружие - ты, благородный дон, и ты, дона!
Когда сайва спрашивает, надо успеть ответить. Точным движением Антон
сшиб Анку в папоротники налево, а сам прыгнул в папоротники направо,
покатился и залег за гнилым пнем. Хриплое эхо еще отдавалось в стволах
сосен, а тропинка была уже пуста. Наступила тишина.
Антон, завалившись на бок, вертел колесико, натягивая тетиву. Хлопнул
выстрел, на Антона посыпался какой-то мусор. Хриплый нечеловеческий голос
сообщил:
- Дон поражен в пятку!
Антон застонал и подтянул ногу.
- Да не в эту, в правую, - поправил голос.
Было слышно, как Пашка хихикает. Антон осторожно выглянул из-за пня,
но ничего не было видно в сумеречной зеленой каше.
В этот момент раздался пронзительный свист и шум, как будто упало
дерево.
- Уау!.. - сдавленно заорал Пашка. - Пощады! Пощады! Не убивайте
меня!
Антон сразу вскочил. Навстречу ему из папоротников, пятясь, вылез
Пашка. Руки его были подняты над головой. Голос Анки спросил:
- Тошка, ты видишь его?
- Как на ладони, - одобрительно отозвался Антон. - Не поворачиваться!
- крикнул он Пашке. - Руки за голову!
Пашка покорно заложил руки за голову и объявил:
- Я ничего не скажу.
- Что полагается с ним делать, Тошка? - спросила Анка.
- Сейчас увидишь, - сказал Антон и удобно уселся на пень, положив
арбалет на колени. - Имя! - рявкнул он голосом Гексы Ируканского.
Пашка изобразил спиной презрение и неповиновение. Антон выстрелил.
Тяжелая стрела с треском вонзилась в ветку над Пашкиной головой.
- Ого! - сказал голос Анки.
- Меня зовут Бон Саранча, - неохотно признался Пашка. - "И здесь он,
по-видимому, лжет - один из тех, кто были с ним".
- Известный насильник и убийца, - пояснил Антон. - Но он никогда
ничего не делает даром. Кто послал тебя?
- Меня послал дон Сатарина Беспощадный, - соврал Пашка.
Антон презрительно сказал:
- Вот эта рука оборвала нить зловонной жизни дона Сатарины два года
назад в Урочище Тяжелых Мечей.
- Давай я всажу в него стрелу? - предложила Анка.
- Я совершенно забыл, - поспешно сказал Пашка. - В действительности
меня послал Арата Красивый. Он обещал мне сто золотых за ваши головы.
Антон хлопнул себя по коленям.
- Вот брехун! - вскричал он. - Да разве станет Арата связываться с
таким негодяем, как ты!
- Можно я все-таки всажу в него стрелу? - кровожадно спросила Анка.
Антон демонически захохотал.
- Между прочим, - сказал Пашка, - у тебя отстрелена правая пятка.
Пора бы тебе истечь кровью.
- Дудки! - возразил Антон. - Во-первых, я все время жую кору белого
дерева, а во-вторых, две прекрасные варварки уже перевязали мне раны.
Папоротники зашевелились, и Анка вышла на тропинку. На щеке ее была
царапина, колени были вымазаны в земле и зелени.
- Пора бросить его в болото, - объявила она. - Когда враг не сдается,
его уничтожают.
Пашка опустил руки.
- Вообще-то ты играешь не по правилам, - сказал он Антону. - У тебя
все время получается, что Гекса хороший человек.
- Много ты знаешь! - сказал Антон и тоже вышел на тропинку. - Сайва
не шутит, грязный наемник.
Анка вернула Пашке карабин.
- Вы что, всегда так палите друг в друга? - спросила она с завистью.
- А как же! - удивился Пашка. - Что, нам кричать: "Кх-кх! Пу-пу!" -
что ли? В игре нужен элемент риска!
Антон небрежно сказал:
- Например, мы часто играем в Вильгельма Телля.
- По очереди, - подхватил Пашка. - Сегодня я стою с яблоком, а завтра
он.
Анка оглядела их.
- Вот как? - медленно сказала она. - Интересно было бы посмотреть.
- Мы бы с удовольствием, - ехидно сказал Антон. - Яблока вот нет.
Пашка широко ухмылялся. Тогда Анка сорвала у него с головы пиратскую
повязку и быстро свернула из нее длинный кулек.
- Яблоко - это условность, - сказала она. - Вот отличная мишень.
Сыграем в Вильгельма Телля.
Антон взял красный кулек и внимательно осмотрел его. Он взглянул на
Анку - глаза у нее были как щелочки. А Пашка развлекался - ему было
весело. Антон протянул ему кулек.
- "В тридцати шагах промаха в карту не дам, - ровным голосом сказал
он. - Разумеется, из знакомых пистолетов".
- "Право? - сказала Анка и обратилась к Пашке: - А ты, мой друг,
попадешь ли в карту на тридцати шагах?"
Пашка пристраивал колпак на голове.
- "Когда-нибудь мы попробуем, - сказал он, скаля зубы. - В свое время
я стрелял не худо".
Антон повернулся и пошел по тропинке, вслух считая шаги:
- Пятнадцать... шестнадцать... семнадцать...
Пашка что-то сказал - Антон не расслышал, и Анка громко рассмеялась.
Как-то слишком громко.
- Тридцать, - сказал Антон и повернулся.
На тридцати шагах Пашка выглядел совсем маленьким. Красный
треугольник кулька торчал у него на голове, как шутовской колпак. Пашка
ухмылялся. Он все еще играл. Антон нагнулся и стал неторопливо натягивать
тетиву.
- Благословляю тебя, отец мой Вильгельм! - крикнул Пашка. - И
благодарю тебя за все, что бы ни случилось.
Антон наложил стрелу и выпрямился. Пашка и Анка смотрели на него. Они
стояли рядом. Тропинка была как темный сырой коридор между высоких зеленых
стен. Антон поднял арбалет. Боевое устройство маршала Тоца стало
необычайно тяжелым. Руки дрожат, подумал Антон. Плохо. Зря. Он вспомнил,
как зимой они с Пашкой целый час кидали снежки в чугунную шишку на столбе
ограды. Кидали с двадцати шагов, с пятнадцати и с десяти - и никак не
могли попасть. А потом, когда уже надоело и они уходили, Пашка небрежно,
не глядя бросил последний снежок и попал. Антон изо всех сил вдавил
приклад в плечо. Анка стоит слишком близко, подумал он. Он хотел было
крикнуть ей, чтобы она отошла, но понял, что это было бы глупо. Выше. Еще
выше... Еще... Его вдруг охватила уверенность, что, если он даже
повернется к ним спиной, фунтовая стрела все равно вонзится точно в
Пашкину переносицу, между веселыми зелеными глазами. Он открыл глаза и
посмотрел на Пашку. Пашка больше не ухмылялся. А Анка медленно-медленно
поднимала руку с растопыренными пальцами, и лицо у нее было напряженное и
очень взрослое. Тогда Антон поднял арбалет еще выше и нажал на спусковой
крючок. Он не видел, куда ушла стрела.
- Промазал, - сказал он очень громко.
Переступая на негнущихся ногах, он двинулся по тропинке. Пашка вытер
красным кульком лицо, встряхнув, развернул его и стал повязывать голову.
Анка нагнулась и подобрала свой арбалет. Если она этой штукой трахнет меня
по голове, подумал Антон, я ей скажу спасибо. Но Анка даже не взглянула на
него.
Она повернулась к Пашке и спросила:
- Пошли?
- Сейчас, - сказал Пашка.
Он посмотрел на Антона и молча постучал себя согнутым пальцем по лбу.
- А ты уже испугался, - сказал Антон.
Пашка еще раз постучал себя пальцем по лбу и пошел за Анкой. Антон
плелся следом и старался подавить в себе сомнения.
А что я, собственно, сделал, вяло думал он. Чего они надулись? Ну
Пашка ладно, он испугался. Только еще неизвестно, кто больше трусил -
Вильгельм-папа или Телль-сын. Но Анка-то чего? Надо думать, перепугалась
за Пашку. А что мне было делать? Вот тащусь за ними, как родственник.
Взять и уйти. Поверну сейчас налево, там хорошее болото. Может, сову
поймаю. Но он даже не замедлил шага. Это значит навсегда, подумал он. Он
читал, что так бывает очень часто.
Они вышли на заброшенную дорогу даже раньше, чем думали. Солнце
стояло высоко, было жарко. За шиворотом кололись хвойные иголки. Дорога
была бетонная, из двух рядов серо-рыжих растрескавшихся плит. В стыках
между плитами росла густая сухая трава. На обочинах было полно пыльного
репейника. Над дорогой с гудением пролетали бронзовки, и одна нахально
стукнула Антона прямо в лоб. Было тихо и томно.
- Глядите! - сказал Пашка.
Над серединой дороги на ржавой проволоке, протянутой поперек, висел
круглый жестяной диск, покрытый облупившейся краской. Судя по всему, там
был изображен желтый прямоугольник на красном фоне.
- Что это? - без особого интереса спросила Анка.
- Автомобильный знак, - сказал Пашка. - "Въезд запрещен".
- "Кирпич", - пояснил Антон.
- А зачем он? - спросила Анка.
- Значит, вон туда ехать нельзя, - сказал Пашка.
- А зачем тогда дорога?
Пашка пожал плечами.
- Это же очень старое шоссе, - сказал он.
- Анизотропное шоссе, - заявил Антон. Анка стояла к нему спиной. -
Движение только в одну сторону.
- Мудры были предки, задумчиво сказал Пашка. - Этак едешь-едешь
километров двести, вдруг - хлоп! - "кирпич". И ехать дальше нельзя, и
спросить не у кого.
- Представляешь, что там может быть за этим знаком! - сказала Анка.
Она огляделась. Кругом на много километров был безлюдный лес, и не у кого
было спросить, что там может быть за этим знаком. - А вдруг это вовсе и не
"кирпич"? - сказала она. - Краска-то вся облупилась...
Тогда Антон тщательно прицелился и выстрелил. Было бы здорово, если
бы стрела перебила проволоку и знак упал бы прямо к ногам Анки. Но стрела
попала в верхнюю часть знака, пробила ржавую жесть, и вниз посыпалась
только высохшая краска.
- Дурак, - сказала Анка, не оборачиваясь.
Это было первое слово, с которым она обратилась к Антону после игры в
Вильгельма Телля. Антон криво улыбнулся.
- "And enterprises of great and moment, - произнес он, - with this
regard their current turn away and loose name of action". ("И начинанья,
вознесшиеся мощно, сворачивая в сторону свой ход, теряют время действия"
(Шекспир, "Гамлет").
Верный Пашка закричал:
- Ребята, здесь прошла машина! Уже после грозы! Вон трава примята! И
вот...
Везет Пашке, подумал Антон. Он стал разглядывать следы на дороге и
тоже увидел примятую траву и черную полосу от протекторов в том месте, где
автомобиль затормозил перед выбоиной в бетоне.
- Ага! - сказал Пашка. - Он выскочил из-под знака.
Это было ясно каждому, но Антон возразил:
- Ничего подобного, он ехал с той стороны.
Пашка поднял на него изумленные глаза.
- Ты что, ослеп?
- Он ехал с той стороны, - упрямо повторил Антон. - Пошли по следу.
- Ерунду ты городишь! - возмутился Пашка. - Во-первых, никакой
порядочный водитель не поедет под "кирпич". Во-вторых, смотри: вот
выбоина, вот тормозной след... Так откуда он ехал?
- Что мне твои порядочные! Я сам непорядочный, и я пойду под знак.
Пашка взбеленился.
- Иди куда хочешь! - сказал он, слегка заикаясь. - Недоумок. Совсем
обалдел от жары!
Антон повернулся и, глядя прямо перед собой, пошел под знак. Ему
хотелось только одного: чтобы впереди оказался какой-нибудь взорванный
мост и чтобы нужно было прорваться на ту сторону. Какое мне дело до этого
порядочного! - думал он. - Пусть идут, куда хотят... со своим Пашенькой.
Он вспомнил, как Анка срезала Павла, когда тот назвал ее Анечкой, и ему
стало немного легче. Он оглянулся.
Пашку он увидел сразу: Бон Саранча, согнувшись в три погибели, шел по
следу таинственной машины. Ржавый диск над дорогой тихонько покачивался, и
сквозь дырку мелькало синее небо. А на обочине сидела Анка, уперев локти в
голые колени и положив подбородок на сжатые кулаки.
...Они возвращались уже в сумерках. Ребята гребли, а Анка сидела на
руле. Над черным лесом поднималась красная луна, неистово вопили лягушки.
- Так здорово все было задумано, - сказала Анка грустно. - Эх, вы!..
Ребята промолчали. Затем Пашка вполголоса спросил:
- Тошка, что там было, под знаком?
- Взорванный мост, - ответил Антон. - И скелет фашиста, прикованный
цепями к пулемету. Он подумал и добавил: - Пулемет весь врос в землю...
- Н-да... - сказал Пашка. - Бывает. А я там одному машину помог
починить.
1
Когда Румата миновал могилу святого Мики - седьмую по счету и
последнюю на этой дороге, было уже совсем темно. Хваленый хамахарский
жеребец, взятый у дона Тамэо за карточный долг, оказался сущим барахлом.
Он вспотел, сбил ноги и двигался скверной, вихляющейся рысью. Румата
сжимал ему коленями бока, хлестал между ушами перчаткой, но он только
уныло мотал головой, не ускоряя шага. Вдоль дороги тянулись кусты, похожие
в сумраке на клубы застывшего дыма. Нестерпимо звенели комары. В мутном
небе дрожали редкие тусклые звезды. Дул порывами несильный ветер, теплый и
холодный одновременно, как всегда осенью в этой приморской стране с
душными, пыльными днями и зябкими вечерами.
Румата плотнее закутался в плащ и бросил поводья. Торопиться не имело
смысла. До полуночи оставался час, а Икающий лес уже выступил над
горизонтом черной зубчатой кромкой. По сторонам тянулись распаханные поля,
мерцали под звездами болота, воняющие неживой ржавчиной, темнели курганы и
сгнившие частоколы времен Вторжения. Далеко слева вспыхивало и гасло
угрюмое зарево: должно быть, горела деревушка, одна из бесчисленных
однообразных Мертвожорок, Висельников, Ограбиловок, недавно
переименованных по августейшему указу в Желанные, Благодатные и
Ангельские. На сотни миль - от берегов Пролива и до сайвы Икающего леса -
простиралась эта страна, накрытая одеялом комариных туч, раздираемая
оврагами, затопляемая болотами, пораженная лихорадками, морами и зловонным
насморком.
У поворота дороги от кустов отделилась темная фигура. Жеребец
шарахнулся, задирая голову. Румата подхватил поводья, привычно поддернул
на правой руке кружева и положил ладонь на рукоятку меча, всматриваясь.
Человек у дороги снял шляпу.
- Добрый вечер, благородный дон, - тихо сказал он. - Прошу извинения.
- В чем дело? - осведомился Румата, прислушиваясь.
Бесшумных засад не бывает. Разбойников выдает скрип тетивы, серые
штурмовички неудержимо рыгают от скверного пива, баронские дружинники
алчно сопят и гремят железом, а монахи - охотники за рабами - шумно
чешутся. Но в кустах было тихо. Видимо, этот человек не был наводчиком. Да
он и не был похож на наводчика - маленький плотный горожанин в небогатом
плаще.
- Разрешите мне бежать рядом с вами? - сказал он, кланяясь.
- Изволь, - сказал Румата, шевельнув поводьями. - Можешь взяться за
стремя.
Горожанин пошел рядом. Он держал шляпу в руке, и на его темени
светлела изрядная лысина. Приказчик, подумал Румата. Ходит по баронам и
прасолам, скупает лен или пеньку. Смелый приказчик, однако... А может
быть, и не приказчик. Может быть, книгочей. Беглец. Изгой. Сейчас их много
на ночных дорогах, больше чем приказчиков... А может быть, шпион.
- Кто ты такой и откуда? - спросил Румата.
- Меня зовут Киун, - печально сказал горожанин. - Я иду из Арканара.
- Б_е_ж_и_ш_ь_ из Арканара, - сказал Румата, наклонившись.
- Бегу, - печально согласился горожанин.
Чудак какой-то, подумал Румата. Или все-таки шпион? Надо проверить...
А почему, собственно, надо? Кому надо? Кто я такой, чтобы его проверять?
Да не желаю я его проверять! Почему бы мне просто не поверить? Вот идет
горожанин, явный книгочей, бежит, спасая жизнь... Ему одиноко, ему
страшно, он слаб, он ищет защиты... Встретился ему аристократ. Аристократы
по глупости и из спеси в политике не разбираются, а мечи у них длинные, и
серых они не любят. Почему бы горожанину Киуну не найти бескорыстную
защиту у глупого и спесивого аристократа? И все. Не буду я его проверять.
Незачем мне его проверять. Поговорим, скоротаем время, расстанемся
друзьями...
- Киун... - произнес он. - Я знавал одного Киуна. Продавец снадобий и
алхимик с Жестяной улицы. Ты его родственник?
- Увы, да, - сказал Киун. - Правда, дальний родственник, но им все
равно... до двенадцатого потомка.
- И куда же ты бежишь, Киун?
- Куда-нибудь... Подальше. Многие бегут в Ирукан. Попробую и я в
Ирукан.
- Так-так, - произнес Румата. - И ты вообразил, что благородный дон
проведет тебя через заставу?
Киун промолчал.
- Или, может быть, ты думаешь, что благородный дон не знает, кто
такой алхимик Киун с Жестяной улицы?
Киун молчал. Что-то я не то говорю, подумал Румата. Он привстал на
стременах и прокричал, подражая глашатаю на Королевской площади:
- Обвиняется и повинен в ужасных, непрощаемых преступлениях против
бога, короны и спокойствия.
Киун молчал.
- А если благородный дон безумно обожает дона Рэбу? Если он всем
сердцем предан серому слову и серому делу? Или ты считаешь, что это
невозможно?
Киун молчал. Из темноты справа от дороги выдвинулась ломаная тень
виселицы. Под перекладиной белело голое тело, подвешенное за ноги. Э-э,
все равно ничего не выходит, подумал Румата. Он натянул повод, схватил
Киуна за плечо и повернул лицом к себе.
- А если благородный дон вот прямо сейчас подвесит тебя рядом с этим
бродягой? - сказал он, вглядываясь в белое лицо с темными ямами глаз. Сам.
Скоро и проворно. На крепкой арканарской веревке. Во имя идеалов. Что же
ты молчишь, грамотей Киун?
Киун молчал. У него стучали зубы, и он слабо корчился под рукой
Руматы, как придавленная ящерица. Вдруг что-то с плеском упало в
придорожную канаву, и сейчас же, словно для того, чтобы заглушить этот
плеск, он отчаянно крикнул:
- Ну, вешай! Вешай, предатель!
Румата перевел дыхание и отпустил Киуна.
- Я пошутил, - сказал он. - Не бойся.
- Ложь, ложь... - всхлипывая, бормотал Киун. - Всюду ложь!..
- Ладно, не сердись, - сказал Румата. - Лучше подбери, что ты там
бросил, - промокнет...
Киун постоял, качаясь и всхлипывая, бесцельно похлопал ладонями по
плащу и полез в канаву. Румата ждал, устало сгорбившись в седле. Значит,
так и надо, думал он, значит, иначе просто нельзя... Киун вылез из канавы,
пряча за пазуху сверток.
- Книги, конечно, - сказал Румата.
Киун помотал головой.
- Нет, - сказал он хрипло. - Всего одна книга. Моя книга.
- О чем же ты пишешь?
- Боюсь, вам это будет неинтересно, благородный дон.
Румата вздохнул.
- Берись за стремя, - сказал он. - Пойдем.
Долгое время они молчали.
- Послушай, Киун, - сказал Румата. - Я пошутил. Не бойся меня.
- Славный мир, - проговорил Киун. - Веселый мир. Все шутят. И все
шутят одинаково. Даже благородный Румата.
Румата удивился.
- Ты знаешь мое имя?
- Знаю, - сказал Киун. - Я узнал вас по обручу на лбу. Я так
обрадовался, встретив вас на дороге...
