Главная » » Николай Дашкиев «Подснежник»

22:41

Николай Дашкиев «Подснежник»

***

---

Море кипело. Еще час назад оно ласково лизало мрачные скалистые берега, негромко мурчало от безделья, перемывая камешки, хвасталось багряной полосой, пролегавшей через него аж до заходящего солнца. То было мирное, чистое море — совсем не такое, каким его привыкли видеть на северо-западном побережье Норвегии. И вот наползли сумерки, и море занудьгувало. Мягко, как кошка лапкой, оно толкнуло гранитные скалы, словно приглашая поиграть вместе, потанцевать под музыку шквала, который катился с севера. Затем, оскорбленное, выпустило когти и начала царапать берег все сильнее и, в конце концов, скаженіючи, полезло вперед, на штурм каменных крепостей. Тут в Нурлані — одной из северных областей Норвегии — ветер с моря приносит зимой тепло и дожди. И на этот раз шторм примчался, наверное, со стороны ледяной Гренландии. Он сипонув сухого снега, застугонів над голыми скалами, повалил вдоль фьордов, выискивая все, что можно заморозить, раздавить, сбросить прочь в пропасть. Вот он вцепился в какую-то фигуру на крутом склоне фьорда, штурнув ее и покатил к морю. — Да-а-ту! — раздался вслед отчаянный девичий вопль. — Ночь-... ночь-чего... — тот, падая, успел ухватиться за выступ над пропастью и теперь медленно выползал на безопасное место. — Ингрид, а где мешок? Высокая стройная девушка в убогой жакетці испуганно оглянулась. Мешка не было. Из молчания девушки, мужчина понял, что произошло. Он ускорил движение, добрался до тропинки, безнадежно провел взглядом по крутому склону горы и вздохнул: — Пойдем... Старый Гуннар Нильсен и его вісімнадцятилітня дочь Ингрид шли дальше молча. Все ясно без слов: на Новый тысяча девятьсот сорок третий год в доме не будет ни крошки хлеба. Мешок ячменя, который достался так дорого, как только свалился в ледяные волны Глом-фьорда. На кого пенять за досадное событие?.. Бешеный норд-вест?.. На себя, немощного?.. Или, может, на гитлеровцев, которые ограбили, разорили Норвегию, заставили норвежцев подаваться в дальние странствия на поиски чего-нибудь съедобного?.. Кто взбирались бы зимой, ночью, этой опасной тропинке над фьордом, если бы на шоссе не шастали наглые и грубые гитлеровские солдаты?! — Проклятая погода!.. — Нильсен остановился, вынул трубку, попытался ее припалить. — Ач, как неистовствует! Шторм еще усилился. Ветер уже не стугонів, а визжал, гудел, гремел. Огромные валы били о скалы, аж земля содрогалась. — Бомбят... — озабоченно сказала Ингрид, прислушиваясь к чему-то в хаосе звуков. Старик вытащил трубку изо рта, приложил ладонь к уху. В одну из пауз между дуновением ветра послышалось глухое грохотание самолета. — Чего это они сюда повадились? — Нильсен обеспокоенно посмотрел вдоль фьорда в сторону затемненного выселка Гломф'юр. — Говорят, на Гломф'юрській гидростанции фашисты добывают из морской воды какую-то жуткую отраву. Одной кружки этого яда якобы хватит, чтобы уничтожить всех людей на Земле... Но... Ингрид не закончила. Рокот двигателей все приближалось, усиливалось, и вот, прорвав облачную завесу, низко над скалами повалил самолет, его сигнальные огни были включены, из выхлопных патрубков струились пряди голубоватого пламени. Старик от неожиданности упал, а когда поднялся — самолет был уже далеко. И рокот не утихало. Похоже на то, что стальная птица кружит над облаками, не зная, куда податься. — Заблудился... — грустно сказала Ингрид. — Погибнет... Я успела заметить: это — рус. С красной звездой. Нильсен промолчал. — Пойдем лесом, тату? — Да. До лачуги на окраине Гломф'юра напрямик было километров пять, но тропинка здесь спускалась почти до моря. Во время шторма ней не пройдешь. Дорога через лес давала крюке, зато была вполне безопасна. Хищных зверей здесь не водилось, а сюда гитлеровцы боялись потыкать носа, да и не имели в этом потребности. И все равно отец с дочерью невольно старались ступать якнайтихіше и оглядывались по сторонам. — Тс-с-с!.. — Ингрид схватила старика за рукав и указала пальцем на дерево край поляны. Там среди ветвей вовтузилося что-то большое, темное. Может, медведь? Нильсен схватился за нож. Но вдруг в гуще блеснул электрический фонарик. Лучик ход по зеленой блестящей ткани, на мгновение осветил лицо незнакомого мужчины и остановился на перепутанных веревках над его головой. Крепко сжимая доньчину руку, старик попятился в кусты, и только отойдя от того места с километр, а то и больше, прошептал: — Запомни, Ингрид: ты ничего не видела, ничего не слышала!.. Ты забыла все!

Может, со временем и забыла бы Ингрид ту ночном приключении и того парашютиста, если бы он сам не пожаловал в их дом утром следующего дня. Высокий, широкоплечий, в заплатанной одежде лесоруба, он стал на пороге хижины и неловко кахикнув. Ингрид быстро обернулась, сразу же узнала его, почему-то вспыхнувшая, подхватила напівзаплетені золотые косы и побежала в кладовку. — Садитесь, добрый человек! — старый Нильсен указал рукой на скамью у огня и протянул незнакомому ящик с табаком. — Издалека? — Простите... Где живет механик господин Фарстад?.. — незнакомец произносил слова как-то странно, растягивая на финский манер. — Господин Фарстад?.. — Нильсен неспешно натоптав трубку, закурил ее, выпустил немалое облако дыма и только тогда сказал: — Не спрашивайте о г Фарстада. Его вчера арестовали гестаповцы. — Вон как... — незнакомый был неприятно удивлен. — А мне советовали обратиться к нему. Я с Фінмарка. У нас голодают. Вот я и подался сюда. Говорят, здесь можно устроиться на заводе у немцев. Меня зовут Сигурд. Сигурд Корхонен. Мой отец финны... Ингрид стояла за дверью каморки, прижав руки к груди. Ее сердце безумно стучало: нет, это не лесоруб, не финны, а россиянин, парашютист, — тот, что прыгнул вчера с самолета в темную пропасть ночи над чужой страной и только случайно не попал в фьорд или в руки гитлеровцев... Так вот почему самолет кружил над лесом!.. Летчик ждал сигнал. А сигнала не было, потому что дяди Фарстада арестованы. — Дело плохо... — долетело до Ингрид. — Куда же теперь податься? “А и вправду, — подумала девушка. — Куда денется сейчас вот смелое русые мальчик, когда оно даже не сможет толком норвежского языка?” Ингрид забыла в этот миг, что тот, кого она назвала мальчишкой, был старше нее лет на пять, выше на целую голову и, наверное, далеко опытнее. Она знала только одно: его надо спасти любой Ценой. — Папа... — девушка вышла из шкафа и подошла к отцу. — Дедушка Екеланд отстраивает тартак. Не возьмет он на работу и господина Сигурда? — Можно спросить... — неохотно ответил Нильсен, бросив на дочь недовольный взгляд. А она будто и не заметила этого: — Ну, я сейчас побегу спрошу. Скажу, что Сигурд — твой племянник с Фінмарка. Не дожидаясь разрешения, Ингрид выбежала из дома и вернулась через час сияющая: все устроилось хорошо. Старый Нильсен уныло покачал головой такая была и ее покойница-мать. Сорок лет назад и она устроила его, приблудного безотцовщины, на работу в Гломф'юрі, а через год они поженились... Кровь — не вода. Нільсени все такие: влюбляются внезапно и навсегда... Теперь настала очередь Ингрид... И что же — девушка на выданье, пусть ищет свое счастье сама. На мгновение в груди старого шевельнулось сомнение: а это часом не тот парашютист, что завис на сосне в лесу за Гломф'юром?.. Но, воззрев на Сігурдові руки, Нильсен успокоился: на них были твердые, словно кость, мозоли сильного работящего человека... да И что нужно парашютисту здесь, в этой глуши?.. Тот, видимо, уже отправился куда-то на Тронхейм или Осло... Вот так в первый день нового тысяча девятьсот сорок третьего года семья инвалида Нильсена поповнялася еще одним членом. Сигурд был компанейским парнем и заботливым хозяином. После целого дня работы на лесопилке он брался за топор и чинил лачугу или же возился до глубокой ночи над какой-то там замысловатой полочкой для Ингрид. И все это с шутками, с прибаутками, песенками. Старый Нильсен, неспешно сосущий трубку, сидел вот такими вечерами у огня, грел искореженные ревматизмом ноги, смотрел на Ингрид с Сигурд и думал о том, что, может, это и пришло нехитрое бідацьке счастье, которого он так давно стремился... молодожены Обручатся. Появятся внуки... Чего еще надо старику?.. Война гремит где-то далеко-далеко, только изредка ее отголоски докатывается до Глом-фьорда, когда над ним в ночном небе проповзають бомбовози... Скрутнувато, голоднувато, зато спокойно. А позже кончится война — все на свете кончается... Ингрид возилась возле печи или вязала перчатки, и тоже раз за разом бросала взгляд на Си-гурдо. И в этом взгляде было уже совсем другое. Она полюбила веселого русого парня, — полюбила не как того, кто был сброшен над чужой территорией для исполнения трудного и ответственного задания, а как Сигурда, лесоруба, — и сама не знала, когда и как это произошло. То была странная любовь. Ингрид сама не узнавала себя. Еще совсем недавно ей казалось, что любовь должна быть такой... такой... ну, чтобы все пело, танцевало; чтобы цветы расцветали на морозе, чтобы все было не таким как всегда, а в тысячу раз красивее, ярче, величественнее... А вот пришла настоящая любовь, и оказалось, что она простая и света, — не радуга, что на миг сверкнет в небе и растает, а нежный и сильный подснежник, пробивающий себе путь сквозь снега. Может, в этом и было счастье — полюбить именно так. Ингрид закрывала глаза на то, что Сигурд, — когда его действительно так зовут, — вовек не станет ее мужем. С наблюдательностью влюбленной женщины она замечала, как Сигурд что настораживает уши, когда сквозь стугоніння зимнего ветра долетает грохот самолета; фиксировала в своей памяти каждую из дальних прогулок любимого в лес, якобы на охоту. Еще неделю или месяц — и исчезнет русый парень из ее жизни навсегда. Пусть так. Но достаточно ему только сказать: “Будь моей!” — и она сразу же твердо ответит: “Я твоя!” Он этого еще не сказал вслух, — значит, не пришло время. Сказали глаза. Этого достаточно. Так прошли три месяца. Спадали на силе зимние ветры. Светлело небо. Задзюрчали первые робкие ручьи. Сердце Ингрид почему-то начало стучать сильнее, хотелось дышать глубоко, полной грудью, смеяться, петь. А Сигурд, напротив, каждый хмурнішав. Он нудив белым миром, осунулся; украдкой тоскливо поглядывал на небо. Ингрид чувствовала: вот-вот поступит неизбежно. Ей хотелось плакать, но она забивала сумм буйным весельем, детскими выходками, шутками. А утром четвертого апреля она поняла: сегодня! До Сигурда пришел какой-то незнакомый пожилой мужчина. Это была, собственно, не удивительно: русый лесоруб за каких-то там две недели познакомился со всеми жителями небольшого Гломф'юра и даже с несколькими немцами. До хижины старого Нильсена зачастили разные люди — поболтать, посоветоваться поиграть в шахматы. У Сигурда оказалось множество земляков. Заходил такой себе, передавал привет от какого-то там Жормі Виталла или пакет от Хенрика Гретте и ее путешествовал дальше. Сегодняшний гость задержался надолго. Они с Сигурд негромко совещались о чем-то, а затем пошли по тропинке в лес. Ингрид бросилась за ними. ей показалось: вот и все — Сигурд исчезнет так же неожиданно, как и появился. Но он стоял на холме под густой елью и смотрел в заросли, за которыми исчез незнакомец. Ингрид подошла ближе, замедлила ход, села на поляне. Тяжело дыша, позвала: — иди сюда... Сигурд смотрел на нее как-то чудно — и радостно, и грустно, — но не двигался с места. — Ходи... Он подошел, сел рядом, порывисто прижал ее к груди, поцеловал. У Ингрид томно забилось сердце. Зм'якло, обважніло тело... — Успокойся, дорогая! — Сигурд выпустил девушку из объятий, потер ладонью лоб, сорвал и протянул ей один-единственный подснежник... — Сохрани! Отдашь мне после войны. Она осторожно, как самую дорогую вещь, взяла цветочек, завернула в платок, спрятала на сердце. — Прости, милый... Кровь — не вода, как говорит мой отец... Скажи, которое ты должен выполнить задание. Я знаю все. Я видела, как ты спустился на парашюте ночью под Новый год... Может, тебе трудно будет одному — я помогу... Сигурд не удивился ее словам, — так, словно надеялся на них, и только повторил задумчиво: — Кровь — не вода... Ингрид, гитлеровцы добывают в подземной гидростанции за Гломф'юром так называемую “тяжелую воду”. Запомни это название!.. Немцы не решаются переправлять “тяжелую воду” железной дорогой... Сегодня ночью из подземного хранилища выплывет баржа. — Если только эта баржа дойдет до Германии невредима — прольется кровь сотен тысяч людей. Не спрашивай больше ничего. Я был вынужден рассказать кое-что, потому что сам не справился бы с задачей. И она поняла: да, он не скажет больше ничего — ни под страхом смерти, ни во имя любви. — Хорошо, милый... Когда? — В двенадцать ночи. В них еще оставалось не десять свободных иудейский, — целая вечность! — Милый, давай одсвяткуємо помолвке. Хочешь?.. Не будет знать никто, только мы с тобой. — Хочу!.. — он схватил ее на руки, закружил мельницы, аж у обоих вскружилась голова, крикнул: — Лови! — и бросился наутек. Это действительно был незабываемый день. Они увидели и почувствовали в течение него столько, что в другое время на это не хватило бы и недели. Весна вступала в свои права. Звонко шумели ручьи. Тянулась к свету несмелая зелень. Во всех тридцати тысячах озер Нурлану хлюпалося яркое солнце... Только в такие дни и подобает справлять помолвку! В десять вечера молодожены на минутку забежали домой. — Папочка! — закричала Ингрид с порога. — Мы еще погуляем. Старый Нильсен поворчал для приличия и устроился спать. Не тянуло его на улицу — одгуляв свое. Пусть неистовствуют другие, помоложе, у них еще ветер в голове... А младшие в эти минуты пробирались тайными тропами к Глом-фьорда, — под ту скалу, с которой три месяца назад чуть не кинулся следом за мешком ячменя старый Нильсен. Там, в глубокой расщелине, лежит привалене камнями хитроумное снаряжение легкого водолаза и плоские магнитные мины, каждая из которых может взорвать немалый пароход. — Ну, Ингрид, попрощаймося! — Сигурд застегнул на себе ранец с кислородными баллонами, проверил маску и воздушные подушки с прикрепленными к ним минами, и подошел к девушке. Она почувствовала: это конец. Никогда, никогда больше не увидит она ласковых и веселых серых глаз, не услышит басовитого любого голоса, не почувствует прикосновения горячих сильных рук. ей хотелось вцепиться в любимого, не отпустить ни на шаг, закричать на всю грудь: “Не дам! Не дам!” И она притамувала в себе смертельный ужас и жгучую тоскноту, заставила себя говорить спокойно: — Иди, мой милый! Иди, родной!.. Я буду ждать тебя тут... Они поцеловались торопливо, — так, словно именно на прощание и не хватило времени, — Сигурд натянул маску и шагнул в воду. Плеснулась о берег легкая волна. По гладесенькій поверхности Глом-фьорда пошли круги. Вот исчезли и они. И только теперь Ингрид спохватилась, что так и не спросила Сигурда, как его зовут на самом деле, откуда он... Но пусть позже. Он расскажет ей все, все! Она легла на камень, подперла голову руками, до боли в глазах смотрела туда, на противоположный берег, у которого вот-вот должна появиться баржа с “тяжелой водой”. — Кровь — не вода... — ей вспомнилось совсем недавнее. — А если баржа дойдет до Германии невредима — прольется кровь сотен тысяч людей... и вот во тьме вырисовывалась темная пятно... Баржа!.. Она двигалась медленно, неумолимо... Еще немного, еще — и она выйдет за стальную сетку, которая пересекает фьорд на всю глубину... Где же Сигурд? Спеши, милый, спеши! И он будто услышал ее призыв. Сверкнул ослепительный вспышка. Потом еще и еще. Прокатился громохкий взрыв, задвигалась земля. На поверхность воды упали лучи прожектора, заторохтіли пулеметы. Баржа исчезла. Три мины развернули ее борта. Несколько тонн “тяжелой воды” — вещества, которая предназначалась для изготовления первой немецкой атомной бомбы, — смешались с соленой водой Атлантики, — смешались навсегда.

Море шумит. Оно и не мягкое, и не любое, а именно такое, как и всегда на северо-западном побережье Норвегии: сосредоточенное и мрачное. Скулят чайки. Темнеет. Небо розовеет на ветер. На крутом склоне Глом-фьорда стоит женщина в черном одеянии. Она смотрит на противоположный берег так, будто там вот-вот должен появиться тот, кого она так давно и нетерпеливо дожидает. ее губы шепчут тихо-тихо, еле слышно: — Как же его звали?.. Как? И волны ей не соответствуют. Они методично и настойчиво жуют мелкие камешки, недовольно царапают гранитные берега. А женщина стоит, держа в руке завернутый в платочек желтый засушенный подснежник.

***

Объект Икс. Николай Дашкиев

Писатель Николай Дашкиев

Из книги "Властелин мира" Николая Дашкиева

"Властелин мира" Николая Дашкиева

О чтении книги "Гибель Урании"

***

---

***

Гибель «Урании». Николай Дашкиев. 001. Часть первая. Земля и небо

Гибель «Урании». Николай Дашкиев. 002

Гибель «Урании». Николай Дашкиев. 003

Гибель «Урании». Николай Дашкиев. 004

Гибель «Урании». Николай Дашкиев. 005

Гибель «Урании». Николай Дашкиев. 006

Гибель «Урании». Николай Дашкиев. 007

Гибель «Урании». Николай Дашкиев. 008. Часть вторая. Накануне

Гибель «Урании». Николай Дашкиев. 009

Гибель «Урании». Николай Дашкиев. 010

Гибель «Урании». Николай Дашкиев. 011

Гибель «Урании». Николай Дашкиев. 012

Гибель «Урании». Николай Дашкиев. 013. Часть третья. Гибель Урании

Гибель «Урании». Николай Дашкиев. 014

Гибель «Урании». Николай Дашкиев. 015

Гибель «Урании». Николай Дашкиев. 016

Гибель «Урании». Николай Дашкиев. 017

Гибель «Урании». Николай Дашкиев. 018

Гибель «Урании». Николай Дашкиев. 019

Гибель «Урании». Николай Дашкиев. 020. Эпилог. «Слушайте, люди вселенной!»

О чтении книги "Гибель Урании"

***

---

Читать, смотреть ... - Ссылки на фото в папках Яндекс-Диска - 01

***

---

***

---

Не бывает у света начала,
Как не будет у жизни конец,
Коль симфония вечно звучала
Про сверкание вечных колец…

Если вдруг прекратилось движение,
Наших лет миллиарды прошли…
Незамеченный миг воскрешения
Дарит фразу «Часы вновь пошли»…