Кортик. Рыбаков А.Н. 012 - 30 Мая 2023

Главная » 2023 » Май » 30 » Кортик. Рыбаков А.Н. 012

17:54

Кортик. Рыбаков А.Н. 012

***

===

Глава 60. Урок рисования
— Новое дело! — негодовал Генка, спускаясь по лестнице. — Мы достали ножны, провели серьезные исследования, из библиотеки не вылезали, всё выяснили, а теперь, когда остается только клад взять, он у нас ножны забрал!

— Он прав, — сказал Слава, — мы можем все дело испортить.

— До сих пор не портили, — проворчал Генка.

— Мешать мы ему, конечно, не должны, — сказал Миша, — но почему нам не узнать про Терентьева? Этим мы никому не помешаем.

Ребята пришли в класс рисования. Вместо парт здесь табуреты и мольберты. На стенах висят работы лучших художников школы — в большинстве эскизы декораций школьных постановок. Под картинами, на полочках, — «мертвая натура»: статуэтки греческих богов, животных, фрукты из папье-маше. Сегодня рисуют статую «классической лошади».

На уроке рисования весело. Можно сидеть в любой позе, вставать, разговаривать. Преподаватель рисования Борис Федорович Романенко — ребята называют его «Барфед», — среднего роста, плотный, добродушный пожилой украинец с длинными казацкими усами, расхаживал между мольбертами и поправлял работы.

Миша подсел к Леле Подволоцкой.

— Леля, — сказал он, — у меня к тебе есть вопрос.

— Какой? — спросила Леля, водя глазами от рисунка к натуре.

— Скажи, Подволоцкий, адмирал, профессор Морской академии, — твой дедушка?

— Да. А что? — Леля оторвала глаза от рисунка и с удивлением посмотрела на Мишу.

Миша замялся:

— Видишь ли, у него в академии учился один мой дальний родственник, потом он пропал без вести. Так вот, не знает ли твой дедушка о его судьбе?

— Да. А что? — Леля оторвала глаза от рисунка и с удивлением посмотрела на Мишу.

Миша замялся:

— Но дедушка умер давным-давно, — ответила Леля.

— Ах да, — спохватился Миша, — я и забыл совсем. Кто жив из его семьи?

— Бабушка и тетя Соня.

— Как ты думаешь, они не знали дедушкиных учеников?

— Не думаю. Он ведь читал лекции один, без бабушкиной помощи.

— Это я сам понимаю, — с досадой ответил Миша. — Возможно, что некоторых учеников они все же знали.

— Не думаю…

— Секретничаете? — раздался за ними насмешливый голос Юры Стоцкого.

Леля покраснела и растерянно пробормотала:

— Понимаешь, Юра, Миша интересуется моим дедушкой.

— Вот как! — Юра усмехнулся и, круто повернувшись, отошел от них.

Миша пересел к Славе и сказал:

— После этого дедушки остались бабушка и тетя Соня. Вдруг они знали Терентьева?

— Попроси Лелю — она тебя познакомит с бабушкой.

Миша махнул рукой:

— Я уже говорил. Да, свяжись с девчонкой! Юрка Стоцкий подошел, так она ему все раззвонила…

Миша хотел сообщить об этом деле Генке, но увидел, что Генка занят важным делом: он дразнил Кита.

— Кит, а Кит!

— Чего?

— Ты из какого океана?

Кит привык к этой шутке и молчал. Тогда Генка начал его обстреливать из стеклянной трубочки жеваной бумажкой. Он попадал ему в затылок, и Кит, не понимая, в чем дело, проводил по шее ладонью, как бы смахивая муху, к великой потехе Зины Кругловой. Мише, как старосте, конечно, надо бы остановить Генку, но Кит так смешно смахивал несуществующую муху, что Миша сам давился от смеха.

Между тем Кит, одной рукой проводя по затылку, другой тщетно пытался нарисовать лошадь. Ничего у него не получалось.

Борис Федорович постоял возле Кита, затем подошел к доске и начал показывать, что такое пропорции.

— Вам, Китов, — говорил Борис Федорович, рисуя мелом лошадь, — нужно больше живописью интересоваться, развивать художественный вкус. А вы ничем не интересуетесь. Ну-ка, назовите мне великих художников, которых вы знаете.

Кит не знал никаких художников и только сопел, вытаращив глаза на Бориса Федоровича.

— Что вы молчите? — спросил Борис Федорович. — Ведь вы были с нами в Третьяковской галерее. Вспомните, картины каких художников вы там видели. Вспомните, вспомните…

— Репин, — тихо прошептал Генка позади Китова.

— Репин, — громко повторил Кит.

— Правильно, — сказал Борис Федорович, заштриховывая гриву коня на своем рисунке. — Какие картины Репина вы помните?

— «Иван Грозный убивает своего сына», — подсказал Генка.

— «Иван Грозный убивает своего сына», — грустно повторил Кит.

— Хорошо, — сказал Борис Федорович, деля лошадь на квадраты. — Вспоминайте, вспоминайте.

— Романенко нарисовал лошадь, — давясь от смеха, прошептал Генка.

— Романенко нарисовал лошадь, — провозгласил Кит, и весь класс грохнул от хохота.

— Что? Что вы сказали? — Рука Бориса Федоровича повисла в воздухе.

— Он нарисовал лошадь, — повторил несчастный Кит.

— Кто — он?

— Ну… этот… как его… Романенко, — сказал Кит.

На этот раз никто не рассмеялся. Лицо Бориса Федоровича побагровело, усы оттопырились. Он бросил мел на стол и вышел из класса…

***

===

Глава 61. Борис Федорович
— Не знал я, что он Романенко, — пробурчал Кит, — я думал, Барфед, ну и Барфед.

— Ты думал! — передразнил его Генка. — Я про себя сказал, а ты повторяешь, как попугай! Привык на подсказках выезжать. Теперь не выдавай. Попался, так выворачивайся.

— Знаешь, Генка, — громко, на весь класс, сказал Миша, — это подлость!

— Что ты, Миша? — Генка покраснел. — При чем тут я?

Миша не успел ему ответить. Дверь отворилась, все бросились по местам. В класс вошел Алексей Иваныч.

Высокий, худой, гладко выбритый, он стал у учительского столика и окинул притихший класс отчужденным, неприязненным взглядом.

— Я не намерен обсуждать здесь ваш возмутительный поступок, — начал Алексей Иваныч. — Не намерен. Как и не собираюсь говорить о вашем отношении к Борису Федоровичу, отдавшему столько лет своей жизни вам, детям.

Алексей Иваныч сделал паузу. Все сидели притаив дыхание.

— Я хочу поговорить с вами совсем о другом, — внушительно произнес Алексей Иваныч. — Совсем о другом, — повторил он и оглядел класс. — Должен сознаться, — он поднял брови, — я не знал за Китовым склонности к шуткам. Мне казалось, что его интересы и способности лежат несколько в иной области…

Все отлично поняли, о какой способности говорит Алексей Иваныч, и насмешливо посмотрели на Кита.

— Очевидно, — продолжал Алексей Иваныч, — сидение по два года в каждом классе развивает в Китове остроумие, но должен сказать, что это остроумие очень низкого сорта. Китову, видите ли, кажется очень смешным сравнение великого художника со скромным учителем рисования, а вот я ничего в этом смешного не нахожу. И вот почему не нахожу.

Алексей Иваныч помолчал, посмотрел в окно и продолжал:

— По-видимому, Китов предполагает, что Борис Федорович не стал великим художником из-за своей бесталанности. Могу уверить его, что это не так. Борис Федорович — человек очень талантливый, окончил в свое время Академию художеств, перед ним была открыта широкая дорога к славе, известности, к тому, что, по мнению Китова, только и достойно уважения. А Борис Федорович пошел другой дорогой. Он стал скромным учителем рисования, то есть тем, что, по мнению Китова, уважения недостойно и может служить предметом его глупых шуток.

Китов сидел, не поднимая глаз от парты.

— По окончании академии, — продолжал Алексей Иваныч, — Борис Федорович еще с некоторыми товарищами, такими же выходцами из народа, как он сам, создал бесплатную художественную школу для детей рабочих. Даже не одну, а несколько таких школ. Они искали способных ребят, привлекали их в школу, приобщали к великому искусству. Что заставило его пойти по этому пути? Его заставил это сделать пример своей собственной жизни, жизни человека из народа, претерпевшего огромные лишения, чтобы добиться права заниматься искусством. Потому что искусство тогда было доступно только богатым и обеспеченным людям. Это было благородное решение. Всю жизнь добиваться одной цели, преодолеть тысячи преград, голодать, холодать, отказывать себе во всем и, когда цель достигнута, отказаться от всех благ, которые могло принести достижение этой цели, во имя другой, трудной, но благородной задачи!.. Борис Федорович решил стать учителем. Он решил посвятить свою жизнь тем маленьким народным талантам, многие тысячи которых гибнут, задушенные всей омерзительной системой капиталистического общества. Вот на что ушла жизнь Бориса Федоровича! Мы с вами, конечно, понимаем, что он во многом ошибался. Нужно было изменить весь строй, создать общество, обеспечивающее каждому человеку развитие его способностей. Это и сделала Октябрьская революция. Все же, оценивая его жизнь, мы говорим, что такой жизнью можно гордиться. Ею можно гордиться потому, что этой жизнью руководила чистая и благородная цель…

В коридоре раздались шаги. Дверь открылась, и в класс вошел Борис Федорович.

После паузы, вызванной приходом Бориса Федоровича, Алексей Иваныч продолжал:

— Рассказываю я вам все это вот зачем. Великий художник, великий ученый, великий писатель — это звучит очень гордо. Но есть в культуре и незаметная, будничная, но главная работа, и во многом ее делает учитель. Он несет культуру в самую гущу народа. Он бросает первое зерно на ниву таланта, чтобы потом на ней выросли чудесные, прекрасные цветы. И если кто-нибудь из вас станет большим и знаменитым человеком, пусть он, увидя скромного сельского учителя, с почтением снимет перед ним шляпу, помня, что этот маленький и незаметный труженик воспитывает и формирует самое лучшее, самое прекрасное творение природы — Человека.

Алексей Иваныч замолчал. В классе стояла все та же напряженная тишина.

— Вот о чем я хотел с вами поговорить… — сказал Алексей Иваныч. — А теперь, — он повернулся к Борису Федоровичу, — прошу продолжать урок.

Он вышел из класса.

Генка стоял у своего мольберта и смотрел на Бориса Федоровича.

— Ты чего встал? — спросил Борис Федорович.

— Борис Федорович, — сказал Генка, — извините меня, я вас очень прошу. Это я подсказал Китову, извините меня.

— Ладно, — просто сказал Борис Федорович, — рисуй. — Потом посмотрел на Китова и добавил: — Значит, и киты на удочку попадаются.

И, усмехаясь в усы, Борис Федорович пошел по классу, рассматривая приколотые к мольбертам рисунки «классической лошади».

===

Глава 62. Бабушка и тетя Соня
Леля все же дала Мише бабушкин адрес. На другой день вечером Миша, Генка и Слава, направляясь к Лелиной бабушке, скользили по ледяным дорожкам, тянувшимся вдоль тротуаров Борисоглебского переулка.

Тихая пелена снежинок струилась в мутном свете редких фонарей. Голубые звезды висели в небе. Над зданием Моссельпрома, выкрашенным в белые и синие полосы, вспыхивала и гасла, пробегая по буквам, электрическая реклама: «Нигде кроме, как в Моссельпроме».

Генка, как обычно за последнее время, был на коньках, прикрепленных к валенкам веревками, затянутыми деревянными палочками. Его старенькое пальтишко было расстегнуто, уши буденовки болтались на плечах.

— Что за безобразие! — негодовал Генка. — Раньше только улицы песком посыпали, а теперь уж до переулков добрались! Жалко им, если человек прокатится. Видно, только на катке придется кататься. Эх, жалко — нет у меня «норвежек», а то бы я показал Юрке Стоцкому, какой он чемпион…

Они подошли к небольшому деревянному домику.

— Всем идти неудобно, — сказал Миша. — Я пойду один, а вы дожидайтесь меня здесь.

По темной, скрипучей лестнице с шатающимися перилами Миша ощупью добрался до второго этажа и зажег спичку. В глубине заваленной всякой рухлядью площадки виднелась дверь с оборванной клеенкой и болтающейся тесьмой. Миша осторожно постучал.

— Ногами стучите, — раздался в темноте голос поднимавшегося по лестнице человека. — Старухи-то глухие, ногами стучите.

Миша загрохотал по двери ногами. За дверью послышались шаги. Женский голос спросил:

— Кто там?

— К Подволоцким! — крикнул Миша.

— Кто такие?

— От Лели Подволоцкой.

— Подождите, ключ найду.

Шаги удалились. Минут через пять они снова раздались за дверью. В замке заскрежетал ключ. Он скрежетал очень долго, и наконец дверь открылась.

Натыкаясь на какие-то вещи, Миша шел вслед за женщиной. Он ее не видел, только слышал шаркающие шаги и голос, бормотавший: «Осторожно, не споткнитесь, осторожно», как будто он мог что-нибудь видеть в совершенно темном коридоре.

Женщина открыла дверь и впустила Мишу в комнату. Тусклая лампочка освещала столик и разложенные на нем карты. За пасьянсом сидела бабушка Подволоцкая, а тетя Соня вошла вслед за Мишей. Это она открывала ему дверь.

Миша огляделся. Комната была похожа на мебельный магазин. В полном беспорядке стояли здесь шкафы, столы, тумбочки, кресла, сундуки. В углу виднелись округлые контуры рояля. Через всю комнату от железной печи тянулись к окну трубы, подвешенные на проволоке к потолку. На полу валялась картофельная шелуха. В углу облезлая щетка прикрывала кучу мусора, того мусора, который всё собираются, но никак не соберутся вынести. Возле двери стоял рукомойник, и под ним — переполненное ведро.

— Проходите, молодой человек, — сказала бабушка и отвернулась к картам. Края ее потертого бархатного салопа лежали на полу. — Проходите. За беспорядок извините — теснота. — Она задумалась над картами. — От холода спасаемся. (Пауза и шелест карт.) Вот и перебрались в одну комнату: дровишки нынче кусаются…

— Мама, — перебила ее тетя Соня, взявшись за ручку ведра с явным намерением его вынести, — не успел человек войти, а вы уже о дровах!

— Соня, не перечь, — ответила бабушка, не отрывая глаз от карт. — Ты положила на место ключ?

— Положила. Только вы, ради бога, его не трогайте. — Тетя Соня опустила ведро, видимо, прикидывая, можно ли его еще наполнить.

— Куда ты его положила?

— В буфет, — нетерпеливо ответила тетя Соня.

— Уж и слова сказать нельзя! — Бабушка смешала карты и начала их снова раскладывать. — Постыдилась бы — чужой человек в доме.

Потом бабушка обратилась к Мише:

— Садитесь, — она показала на стул, — только осторожнее садитесь. Беда со стульями. Столяр деньги взял, а толком не сделал. Кругом, знаете, мошенники… Приходит мужчина, прилично одет — хочет купить трюмо. Я прошу десять миллионов, а он дает пятнадцать рублей. И смеется. Каково? — Старушка переложила карты. — Каково? Я ему говорю: «Знаете, милостивый государь, когда миллионы ввели, я год не верила и по твердому рублю вещи продавала, а теперь уж извините, миллионы так миллионы…»

— Мама, — опять прервала ее тетя Соня, все еще в нерешительности стоявшая у ведра, — кому интересно слушать ваши басни? Спросили бы, зачем человек пришел.

— Соня, не перечь, — нетерпеливо ответила бабушка. — Вы, наверно, от Абросимовых? — обратилась она к Мише.

— Нет, я…

— Значит, от Повздоровых?

— Нет, я…

— От Захлоповых?

— Я от вашей внучки Лели. Скажите: вы знали Владимира… Владимировича Терентьева? — одним духом выпалил Миша.

===

Глава 63. Письма
— Как вы сказали? — переспросила старуха.

Миша медленно повторил:

— Не знали ли вы Владимира Владимировича Терентьева, офицера флота? Он учился в академии у вашего мужа, адмирала Подволоцкого.

— Терентьев Владимир Владимирович? — Старушка задумалась. — Нет, не знавала такого.

— Как же вы не помните, мама! — сказала тетя Соня. Она уже подняла ведро и теперь, вмешавшись в разговор, поставила его обратно. От этого помои еще больше расплескались. — Это несчастный Вольдемар, муж Ксении.

— Ах! — Старушка всплеснула руками. — Ах, Вольдемар! Боже мой! Ксения! — Она подняла глаза к потолку и говорила нараспев: — Вольдемар! Ксения! Боже мой! Несчастный Вольдемар… — Она повернулась к Мише и неожиданно спокойным голосом добавила: — Да, но он погиб.

— Меня интересует судьба его семьи.

— Что же, — старушка вздохнула, — знавала я Вольдемара. И супругу его, Ксению Сигизмундовну, тоже знавала. Только давно это было.

— Простите, — Миша встал, — как вы назвали его жену?

— Ксения Сигизмундовна.

— Сигизмундовна?

— Да, Ксения Сигизмундовна. Красавица женщина, — затараторила старушка, — красавица, картина!..

— Ее брата вы не знали? — спросил Миша.

— Как же, — с пафосом ответила старушка, — Валерий Никитский! Блестящий офицер. Красавец. Он тоже погиб на войне. — Она вздохнула. — Всех знавала, да ушло это время. Мамашу Владимира Владимировича, эту самую Терентьеву… как, бишь, ее… Марию Гавриловну, скажу по правде, я недолюбливала. Из простых… Впрочем, нынче простые в моде…

— Вы не знаете, где они теперь? — спросил Миша.

— Не знаю, не знаю. — Старушка отрицательно покачала головой. — Вся их семья странная, загадочная. Какие-то тайны, предания, кошмары…

— Возможно, вы знаете их прежний адрес?

— В Петербурге жили, а адрес не помню.

— Адрес можно узнать, — сказала вдруг тетя Соня. Она стояла у самой двери с ведром в руках. — На его письмах к папе есть обратный адрес. Но разве в таком хаосе что-нибудь найдешь!

— Я вас очень прошу, — сказал Миша, переводя умоляющий взгляд с бабушки на тетю Соню и с тети Сони на бабушку. — Знаете, родственник, пропал без вести… — Он вскочил со стула. — Только скажите, что надо сделать. Я вас очень прошу.

— Найди ему, Соня, найди, — благосклонно проговорила бабушка, снова принимаясь за карты.

Тетя Соня колебалась, но представившаяся возможность отложить выливание помоев взяла, видимо, верх. Она поставила ведро обратно в лужу и начала указывать Мише, что надо делать. Он передвинул шкаф, комод, влез на рояль, вытащил ящик, за ним корзину. Тетя Соня нагнулась над корзиной и вытащила из груды бумаг пакет, на котором потускневшими от времени буквами было написано: «От В. В. Терентьева».

— Большое спасибо, — сказал Миша, задвигая обратно корзину и надевая шапку, — большое спасибо!

— Пожалуйста, молодой человек, пожалуйста, — сказала бабушка, не отрывая глаз от карт. — Заходите к нам. До свиданья.

Сжимая в кармане пакет с письмами, Миша выскочил на улицу, к дожидавшимся его ребятам.

***