Главная » 2022 » Март » 6 » Виконт де Бражелон. Александр Дюма. 067.30. ЧТО ЖЕ ПРЕДСТАВЛЯЛ СОБОЙ МЕССИР ЖАН ПЕРСЕРЕН. 31. ОБРАЗЦЫ.32.КАК У МОЛЬЕРА, БЫТЬ МОЖЕТ,...

22:48

Виконт де Бражелон. Александр Дюма. 067.30. ЧТО ЖЕ ПРЕДСТАВЛЯЛ СОБОЙ МЕССИР ЖАН ПЕРСЕРЕН. 31. ОБРАЗЦЫ.32.КАК У МОЛЬЕРА, БЫТЬ МОЖЕТ,...

---

Глава 30.
ЧТО ЖЕ ПРЕДСТАВЛЯЛ СОБОЙ МЕССИР ЖАН ПЕРСЕРЕН

Портной короля, мессир Жан Персерен, занимал довольно большой дом на улице Сент-Оноре, близ улицы Арбр-Сек. Это был человек, понимавший толк в красивых тканях, в красивых вышивках и красивом бархате, ибо Персерены из поколения в поколение занимались одним и тем же: шили на королей. Эта профессия их восходит ко временам Карла IX, частенько предававшегося бурным фантазиям, удовлетворить которые было достаточно трудно.
Первый Персерен, подобно Амбруазу Паре, был гугенотом, но наваррская королева, прекрасная Марго, как называли ее в те времена и в литературных произведениях, и в просторечии, пощадила его за то, что ему одному удавались ее удивительные верховые костюмы, скрывавшие кое-какие недостатки ее телосложения и поэтому весьма ценимые ею.
Спасшийся от гибели Персерен в благодарность за это подарил очень красивые и очень дешевые черные телогрейки для королевы Екатерины, которая долго косилась на гугенота, по кончила тем, что была рада его спасению. Персерен, однако, был человеком благоразумным: он слыхал, что ничто не могло быть для гугенота опаснее, чем улыбка королевы Екатерины, и, заметив, что она улыбается ему чаще обычного, поторопился перейти в католичество вместе со всею своей семьей. Став таким образом лицом безупречным, он достиг высокого положения главного портного французской короны.
При Генрихе III, самом кокетливом из королей, это положение стало настолько высоким, что его было бы уместно сравнить с какой-нибудь высочайшей вершиной Кордильер.
Персерен в течение всей своей жизни слыл ловкачом, и, дабы сохранить эту свою репутацию и за гробом, он позаботился о том, чтобы хорошенько поводить за нос смерть: он скончался как раз тогда, когда его воображение начало иссякать. После него остались один сын и одна дочка, достойные его имени; сын – смелый закройщик, точный, как циркуль, дочка – вышивальщица и художница, создававшая прекрасные узоры для вышивок.
Свадьба Генриха IV и Марии Медичи, замечательные траурные наряды названной королевы и несколько слов, вырвавшихся у г-на де Бассомпьера, короля щеголей того времени, обеспечили процветание и второму поколению Персеренов.
Кончено Кончини и его жена Галигаи, блиставшие после этого при французском дворе, пожелали итальянизировать французский костюм и выписали портных из Флоренции. Но Персерен, задетый за живое в своем патриотизме и самолюбии, обратил в ничто чужеземцев своими рисунками узорчатой парчи и своей неподражаемой вышивкой гладью. Дело кончилось тем, что сам Кончини первым отказал своим соотечественникам и так высоко оценил таланты французского мастера, что одевался лишь у него и в тот день, когда Витри застрелил его на мостике во дворе Лувра, на нем был сшитый у Персерена костюм. Этот костюм парижане с удовольствием разорвали на части вместе с прикрываемой им человеческой плотью.
Несмотря на благоволение, которым пользовался Персерен у Кончини, Людовик XIII не обрушил на него кары, великодушно простив его, сохранил за ним его должность. К тому времени, когда Людовик XIII Справедливый явил столь великий пример беспристрастия, Персерен успел уже воспитать двоих сыновей, и один из них испробовал свои силы на свадьбе Анны Австрийской, изготовил для кардинала Ришелье тот самый испанский костюм, в котором кардинал протанцевал сарабанду, создал костюмы для трагедии «Мирам» и пришил к плащу герцога Бекингэма жемчуг, которому суждено было просыпаться на паркет Лувра.
Стать знаменитым нетрудно, если довелось одевать герцога Бекингэма, Сен-Мара, мадемуазель Нинон, де Бофора и Марион де Лорм. И к моменту кончины своего отца Персерен III был в апогее славы.
Тот же Персерен III, старый, прославленный и богатый, одевал и Людовика XIV. У него не было сына, и это составляло печаль его жизни, так как вместе с ним угасала династия, но у него было несколько подающих надежды учеников. У него были также карета, имение, самые рослые во всем Париже лакеи и, по специальному разрешению короля, свора гончих. Он одевал де Лиона и Летелье, оказывая им своеобразное благоволение, но, будучи политиком, воспитанным на государственных тайнах, он никак не мог сделать удачный костюм Кольберу. Это необъяснимо, но тем не менее это так. Великие люди, в чем бы их таланты ни проявлялись, живут неуловимыми и неощутимыми на глаз побуждениями; они действуют, не зная и сами, что именно побуждает их к тому или иному поступку. Великий Персерен (а великим был прозван, вопреки династическим обыкновениям, последний из них) вдохновенно кроил юбку для королевы, придумывал особый фасон плаща для королевского брата или вышивку для какого-нибудь уголка чулок принцессы Генриетты, его супруги, но, несмотря на все свои дарования, не мог запомнить мерку Кольбера.
– Этот человек, – нередко говаривал он, – мне положительно не дается, и я никогда не увижу его в хорошо сшитом костюме, хотя этот костюм и сшит моею иглой.
Само собой разумеется, что Персерен обшивал Фуке, и последний чрезвычайно ценил его мастерство.
Персерену было близко к восьмидесяти, но он все еще был полон сил и вместе с тем до того сухощав, что придворные остряки утверждали, будто ему грозит опасность сломаться. Его слава и состояние были настолько внушительны, что брат короля, и он же некоронованный король щеголей, брал его под руку, беседуя с ним о модах, и даже наименее склонные к платежам придворные, и те не осмеливались затягивать с ним расчеты, ибо Персерен шил в кредит не более одного костюма и никогда не брался за второй, пока не был оплачен первый.
Легко догадаться, что подобный портной отнюдь не гнался за заказчиками; напротив, он был почти недоступен для тех, кто обращался к нему впервые. Вот почему Персерен отказывался обшивать третье сословие или новоиспеченных дворян. Ходила даже молва, утверждавшая, что в благодарность за подаренное Персереном парадное кардинальское одеяние Мазарини сунул ему в карман дворянскую грамоту.
Персерен был остроумен и злоречив. Говорили, что он порядочный волокита и что при своих восьмидесяти годах он снимает мерку, чтобы сшить дамский корсаж, достаточно твердой рукой.
Вот к этому ремесленнику-вельможе и повез д'Артаньян отчаявшегося Портоса.
– Смотрите, дорогой д'Артаньян, оградите знатность такого человека, как я, – говорил Портос по дороге, – столкновения с наглостью этого Персерена, который, должно быть, не слишком учтив; считаю нужным предупредить, что, если он позволит себе непочтительность, я задам ему хорошую трепку.
– Будучи рекомендованы мною, – отвечал д'Артаньян – вы можете ни о чем не тревожиться и могли бы не тревожиться даже в том случае, если б были совсем не тем, чем являетесь. Или, быть может, Персерен в чем-нибудь виноват перед вами?
– Мне кажется, что однажды…
– Ну, так что же случилось однажды?
– Я послал Мушкетона к бездельнику, который звался этим именем.
– Что же дальше?
– И этот бездельник отказался шить на меня.
– Здесь что-то не то, и это недоразумение нужно выяснить. Мустон, несомненно, напутал.
– Все может быть.
– Он смешал имена.
– Возможно; этот мошенник Мустон никогда не помнит имен.
– Словом, я беру это дело целиком на себя.
– Отлично.
– Велите остановить карету, Портос; мы приехали.
– Как, уже! Да ведь мы у Центрального рынка; а вы говорили, что Персерен живет на углу улицы Арбр-Сек.
– Это верно, по посмотрите-ка хорошенько.
– Я смотрю и вижу…
– Что же вы видите?
– Что мы возле рынка, черт подери.
– Но не хотите же вы, чтобы наши лошади вскарабкались на карету, которая перед нами.
– Разумеется.
– Ни чтобы предшествующая карета наехала на ту, что стоит перед нею.
– Еще того меньше.
– Ни чтобы та, вторая карета протащилась на брюхе по тридцати или сорока впереди стоящим каретам, которые прибыли раньше, чем мы.
– Ах, бог мой! Вы правы.
– То-то же!
– Сколько народа, сколько народа!
– Каково?
– Что же они тут делают, эти люди?
– Ответ очень прост – они дожидаются своей очереди.
– Вот тебе на! А может быть, актеры Бургундского отеля перебираются на новое место?
– Нет, мой дорогой. Это очередь к Персерену.
– И нам также придется ждать?
– Нет, мы с вами будем хитрее и не столь спесивы, как все остальные.
– Что же мы сделаем?
– Мы сейчас выйдем из кареты, проберемся через толпу пажей и лакеев и войдем в дом, даю вам в этом честное слово, особенно если первым двинетесь вы.
– Идем, – сказал на это Портос.
И, выйдя из кареты, они направились к дому портного.
Причиной этого скопления народа и толчеи было то, что дверь Персерена была заперта, и лакей, стоявший у входа, объяснял знатным заказчикам, что в настоящий момент г-н Персерен решительно никого не может принять.
Тот же лакей конфиденциально сообщил одному вельможе, к которому благоволил, что г-н Персерен занят пятью костюмами для короля и обдумывает у себя в кабинете украшения, цвет и покрой этих костюмов.
Иные, удовлетворившись этим ответом, возвращались домой, в восторге от того, что могут распространить его дальше, другие же, более упорные и настойчивые, требовали, чтобы дверь была открыта немедленно, и среди этих последних бросались в глаза три кавалера с голубой орденской лентой, которым предстояло принять участие в балете на празднестве в Во, ведь балет, разумеется, не состоится, если на них не будет костюмов, скроенных рукой великого Персерена.
Д'Артаньян, пустив перед собой Портоса, силой прокладывавшего путь сквозь толпу, добрался наконец до прилавков, за которыми подмастерья отбивались, как могли, от заказчиков. Мы забыли упомянуть, что Портоса, наравне с прочими, не хотели пропустить в дом, но д'Артаньян, выйдя вперед, произнес: «Именем короля», – после чего они беспрепятственно прошли в дверь.
Этим бедным ребятам – мы имеем в виду подмастерьев – приходилось несладко, и они, в меру сил, пытались удовлетворить в отсутствие хозяина нетерпеливые требования заказчиков, прерывая порой стежок, чтобы ввернуть несколько слов, и когда чья-нибудь оскорбленная гордость или обманутые надежды порождали опасность слишком бурного объяснения, тот, на кого обрушивались особенно яростные нападки, внезапно нырял под прилавок и скрывался под ним.
Вереница недовольных вельмож являла собою картину, во многих отношениях весьма любопытную.
Капитан мушкетеров, отличавшийся быстрым и верным взглядом, сразу же оценил ее по достоинству. Но после того как он бегло оглядел отдельные группы, взгляд его остановился на человеке, сидевшем на табурете прямо против него, причем голова этого человека лишь слегка возвышалась над укрывавшим его прилавком. Это был мужчина лет сорока, с меланхоличным и бледным лицом, с добрыми, светящимися умом глазами. Он рассматривал д'Артаньяна и всех других, подперев рукой подбородок, как спокойный и любознательный наблюдатель. Заметив и узнав нашего капитана, он надвинул на глаза шляпу.
Этот жест, быть может, и привлек внимание д'Артаньяна. Если наше предположение правильно, то человек с опущенной шляпой достиг результата, явно не соответствовавшего его намерениям.
Костюм этого человека был достаточно прост, парик на его голове – самый обыкновенный, и не очень наблюдательные заказчики могли бы счесть его простым подмастерьем, присевшим на табурет за дубовым прилавком и тщательно вышивающим по сукну или бархату.
Впрочем, он слишком часто нагибал голову, чтобы успешно работать руками, Д'Артаньян не дал себя обмануть и тотчас же понял, что если этот человек и работает, то уж, конечно, не над какой-нибудь тканью.
– Вот оно что, – сказал капитан, обращаясь к этому человеку, – итак, вы превратились в портного, мой дорогой господин Мольер?
– Тише, господин Д'Артаньян! Тише, бога ради, молчите! Ведь вы меня выдаете, меня узнают.
– Что же в этом плохого?
– Плохого тут нет, но…
– Но вы хотите сказать, что и хорошего тоже, не так ли?
– Увы, вы правы, так как я, уверяю вас, был занят рассматриванием очень интересных фигур.
– Продолжайте, господин Мольер. Продолжайте.
Вполне понимаю, насколько это интересно для вас… и не «стану мешать вам в этом занятии, но с условием – скажите, где господин Персерен?
– Охотно скажу – он в своем кабинете. Только…
– Только проникнуть к нему невозможно?
– Он и впрямь совершенно недосягаем.
– Для всех?
– Для всех. Он привел меня в эту комнату, чтобы я мог предаться в свое удовольствие наблюдениям, после чего удалился к себе.
– В таком случае, дорогой господин Мольер, пойдите и скажите ему, что я здесь, хорошо?
– Я! – вскричал Мольер тоном честной собаки, у которой хотят отнять доставшуюся ей на законном основании кость. – Я должен оторваться от моего дела? Ах, господин Д'Артаньян, до чего же вы дурно ко мне относитесь!
– Если вы тотчас же не отправитесь предупредить Персерена о том, что я здесь, дорогой господин Мольер, – вполголоса сказал Д'Артаньян, – то и я не покажу вам одного из моих друзей, который пришел вместе со мной и тем и предупреждаю вас.
– Вот того, да?
– Да.
Мольер оглядел Портоса взглядом, проникающим в сердца и умы. Этот осмотр показался ему, очевидно, многообещающим, так как он сразу же встал и прошел в соседнюю комнату.

Глава 31.
ОБРАЗЦЫ

В этот момент толпа начала расходиться, бросая в каждом углу обширного помещения мастерской ворчание или угрозу; она напоминала собой океан во время отлива, оставляющий на прибрежном песке водоросли и пену.
Спустя десять минут появился Мольер и сделал из-за портьеры знак д'Артаньяну. Д'Артаньян поспешил вслед за ним, увлекая вместо с собой Портоса. По довольно запутанным коридорам Мольер привел их в кабинет Персерена. Старик, засучив рукава, перебирал куски роскошной парчи, затканной золотыми цветами. Он хотел посмотреть, какова игра этой ткани при том или ином освещении.
Заметив входящего д'Артаньяна, он отложил материю и пошел навстречу ему, не изображая особых восторгов, без чрезмерных любезностей, но с соблюдением должной учтивости.
– Господин капитан мушкетеров, – обратился он к д'Артаньяну, – вы, конечно, простите меня, не так ли, но я страшно занят.
– Да, да, господин Персерен, слышал, знаю, – костюмами короля. Говорят, что вы шьете его величеству три новых костюма?
– Пять, сударь, пять!
– Три или пять, меня это нисколько не беспокоит. Ведь я знаю, что они будут самыми красивыми на всем свете.
– Да, да, так думают все. Когда они будут закончены, тогда и станут самыми красивыми на всем свете, не буду оспаривать. Но прежде их следует сшить, господин капитан, а для этого необходимо время.
– О, у вас еще дна дня впереди, и времени в вашем распоряжении даже больше, чем нужно, господин Персерен, – сказал Д'Артаньян, напуская на себя полнейшее равнодушие.
Персерен поднял голову, как человек, не привыкший к тому, чтобы ему перечили даже тогда, когда дело идет о какой-нибудь его прихоти, но д'Артаньян необратил никакого внимания на чело прославленного портного, чародея парчи, которое начало заволакиваться тучами. Он произнес:
– Дорогой господин Персерен, я привел к вам заказчика.
– Что вы, что вы! – угрюмо бросил портной.
– Господина барона дю Валлона де Брасье де Пьерфона, – продолжал Д'Артаньян.
Персерен отвесил поклон, не вызвавший никакого чувства симпатии в грозном Портосе, который с той поры, как вошел в кабинет, не переставал искоса смотреть на портного.
– Одного из моих ближайших друзей, – добавил в заключение Д'Артаньян.
– К услугам господина барона, но не сейчас, а немного спустя.
– Немного спустя? Но когда же?
– Тогда, когда буду располагать временем.
– То же самое вы сказали моему слуге, – проворчал с недовольным видом Портос.
– Возможно, – ответил портной, – я почти всегда занят по горло.
– Друг мой, – назидательно заметил Портос, – когда хочешь, время найдется.
Персерен побагровел, что у стариков, кожа которых поблекла от старости, всегда является опасным симптомом.
– Сударь, – буркнул он, – вы вольны заказывать себе платья у кого вам будет угодно.
– Погодите, Персерен, погодите, – произнес примирительным тоном капитан мушкетеров, – вы сегодня не слишком любезны. Ну что ж, я произнесу одно слово, которое заставит вас покориться. Барон дружен не только со мной, он к тому же один из друзей господина Фуке.
– Так, так! – промолвил портной. – Это меняет дело, да-да, меняет. Затем, повернувшись к Портосу, он спросил:
– Господин барон из числа сторонников господина суперинтенданта?
– Я сам по себе, – вскрикнул Портос, и как раз в этот момент поднялась портьера, давая проход еще одному свидетелю этой сцепы.
Мольер наблюдал. Д'Артаньян смеялся. Портос мысленно сыпал проклятиями.
– Дорогой Персерен, – поклонился Д'Артаньян, – вы сошьете костюм господину барону; это я прошу вас об этом.
– Ради вас – ну что ж, не возражаю, господин капитан.
– Но это еще не все; вы безотлагательно приметесь за этот костюм.
– Раньше чем через неделю – немыслимо.
– Но это все равно, как если бы вы решительно отказали: этот костюм необходим для празднества в Во.
– Повторяю, что это немыслимо, – настаивал на своем упрямый старик.
– Нет, нет, дорогой господин Персерен, погодите отказываться, в особенности если об этом прошу вас и я, – произнес у двери ласковый голос, заставивший д'Артаньяна насторожиться. Это был Арамис.
– Господин д'Эрбле! – воскликнул портной.
– Арамис! – пробормотал д'Артаньян.
– А, наш епископ! – приветствовал его Портос.
– Здравствуйте, д'Артаньян! Здравствуйте, милый Портос! Здравствуйте, дорогие друзья! – сказал Арамис. – Так вот, любезнейший господин Персерен, сшейте костюм господину барону, и я ручаюсь, что, сшив его, вы доставите удовольствие господину Фуке.
Произнеся эти слова, он сделал знак Персерену, гласивший: «Берите заказ и прощайтесь с ними». Арамис, по-видимому, пользовался у Персерена даже большим влиянием, чем д'Артаньян; во всяком случае, портной поклонился, показывая тем самым, что он соглашается, и, повернувшись к Портосу, сухо заметил:
– Отправляйтесь к моим подмастерьям, они снимут с вас мерку.
Портос покраснел так, что на него было страшно смотреть.
Д'Артаньян понял, что вот-вот разразится гроза, и, обращаясь к Мольеру, вполголоса произнес:
– Дорогой господин Мольер, вы видите пред собой человека, который считает, что он подвергнет поношению свою честь, если позволит снять мерку со своих костей и своей плоти, дарованных ему господом богом; присмотритесь к этой весьма примечательной личности и используйте, мой высокочтимый Аристофан, свои наблюдения.
Мольер не нуждался в этом совете, он и так не спускал глаз с барона Портоса.
– Сударь, – сказал он, обращаясь к последнему, – если вы соблаговолите пройти вместе со мной, я устрою так, что закройщик, снимая с вас мерку, ни разу не прикоснется к вам.
– Но как же он это проделает, друг мой?
– Я утверждаю, что, снимая с вас мерку, вам не будут докучать локтями, футами или дюймами. Это новый способ, придуманный нами для знатных господ, которые настолько чувствительны, что не могут позволить какой-нибудь деревенщине касаться и ощупывать их. Мы сталкивались с людьми, которые не в состоянии вынести, чтобы с них была снята мерка, – ведь и в самом деле подобная церемония оскорбляет, по-моему, естественное достоинство человека, – так вот, если и вы, сударь, случайно принадлежите к разряду таких людей…
– Черт возьми, полагаю, что да.
– Отлично, господин барон; в таком случае все устроится как нельзя лучше, и вы будете первым, кто испытает на себе придуманный нами способ.
– Но как же все-таки снимут эту чертову мерку?
– Сударь, – ответил, отвешивая поклон, Мольер, – если вы соблаговолите пройти вместе со мной, вы убедитесь в этом собственными глазами.
Арамис наблюдал эту сцену с неослабным вниманием. Быть может, он думал, основываясь на интересе, проявляемом к ней д'Артаньяном, что и он уйдет из кабинета портного вместе с Портосом, чтобы не упустить развязки столь забавно начатой сцены. Но, несмотря на всю свою проницательность, Арамис все же ошибся. Ушли только Портос и Мольер. Д'Артаньян остался у Персерена. Почему же он там остался? Из любопытства, и только; может быть, и ради того, чтобы провести несколько лишних мгновений в обществе Арамиса, своего доброго старого друга. После того как Портос и Мольер удалились, д'Артаньян подошел к епископу, что, по-видимому, не входило в планы последнего.
– И вам нужно новое платье, не так ли, дорогой друг?
Арамис усмехнулся.
– Нет.
– Но ведь вы поедете в Во?
– Поеду, но без нового платья. Вы забываете, дорогой д'Артаньян, что ваннский епископ не настолько богат, чтобы шить себе новое платье к каждому празднеству, – Ба, – сказал, смеясь, мушкетер, – а поэмы, разве мы их больше не пишем?
– О д'Артаньян, – проговорил Арамис, – подобную чепуху я давно уже выбросил из головы.
– Так, так, – произнес д'Артаньян, отнюдь не уверенный в том, что Арамис говорит правду.
Что касается Персерена, то он снова погрузился в рассматривание своей парчи.
– Не думаете ли вы, дорогой д'Артаньян, – улыбнулся Арамис, – что мы стесняем своим присутствием этого славного человека?
«Так вот оно что, – проворчал про себя мушкетер, – это значит ни больше ни меньше, что я стесняю тебя».
Затем он произнес уже вслух:
– Ну что ж, пойдемте; и, если вы так же свободны, как я, любезный мой Арамис…
– Нет, не совсем, я хотел…
– Ах, вам нужно переговорить наедине с Персереном? Почему же вы сразу не предупредили меня об этом?
– Наедине, – повторил Арамис. – Да, да, разумеется, наедине, но только вы, д'Артаньян, не в счет. Никогда, прошу вас поверить, не будет у меня тайн, которых я не мог бы открыть такому другу, как вы.
– О нет, нет, я удаляюсь, – настаивал д'Артаньян, хотя в голосе его и слышалось любопытство; замешательство Арамиса, как бы тонко он его ни маскировал, не укрылось от д'Артаньяна, а он знал, что в непроницаемой душе этого человека решительно все, даже то, что имеет видимость сущего пустяка, подчинено заранее намеченной цели; пусть эта цель была д'Артаньяну неведома и непонятна, но, изучив характер своего давнего друга, он понимал, что она, во всяком случае, должна быть немаловажною.
Арамис, заметив, что у д'Артаньяна появились какие-то подозрения, также стоял на своем:
– Оставайтесь, молю вас: вот в чем, в сущности, дело…
Затем, обернувшись к портному, он начал:
– Дорогой господин Персерен… Я бесконечно счастлив, д'Артаньян, что вы здесь.
– Вот как! – воскликнул капитан мушкетеров, веря в искренность Арамиса еще меньше, чем прежде.
Персерен не пошевелился. Взяв из его рук кусок ткани, в созерцание которой он был погружен, Арамис силой возвратил его к реальной действительности.
– Дорогой господин Персерен, – произнес он, – здесь господин Лебрен, один из живописцев господина Фуке.
«Чудесно, – подумал д'Артаньян, – но при чем тут Лебрен?»
Арамис посмотрел на д'Артаньяна, который сделал вид, будто рассматривает гравюры с изображением Марка Антония.
– И вы хотите, чтобы ему сшили такой же костюм, какие заказаны эпикурейцам? – спросил Персерен.
Произнося с отсутствующим видом эти слова, достойный портной сделал попытку отобрать у Арамиса свою парчу.
– Костюм эпикурейца? – переспросил д'Артаньян тоном следователя.
– Воистину, – сказал Арамис, улыбаясь своей чарующей улыбкой, – воистину самою судьбой предначертано, что д'Артаньян этим вечером проникнет во все наши тайны. Вы, конечно, слышали об эпикурейцах господина Фуке, не так ли?
– Разумеется. Кажется, это своего рода кружок поэтов, состоящий из Лафонтена, Лоре, Пелисона, Мольера и кто его знает, кого еще, и заседающий в Сен-Манде?
– Это верно. Так вот, мы одеваем наших поэтов в форму и зачисляем их на королевскую службу.
– Превосходно! Догадываюсь, что это сюрприз, который господин Фуке готовит для короля. Будьте спокойны! Если тайна господина Лебрена состоит только в этом, я не выдам ее.
– Вы очаровательны, как всегда, дорогой друг. Нет, господин Лебрен к этому непричастен; тайна, к которой он имеет касательство, гораздо значительнее, чем эта.
– Раз она не уступает в значительности первой из ваших тайн, то я предпочитаю не быть посвященным в нее, – заметил д'Артаньян, притворяясь, будто собрался уходить.
– Входите, Лебрен, входите, – сказал Арамис, открывая правой рукой боковую дверь и удерживая левою д'Артаньяна.
– Честное слово, я ничего не понимаю, – буркнул Персерен.
Как говорят в театре, Арамис выдержал паузу.
– Дорогой господин Персерен, – начал он, – вы шьете пять костюмов его величеству, не так ли? Один из парчи, один охотничий из сукна, один из бархата, один из атласа и последний, наконец, из флорентийской ткани?
– Верно, но откуда, монсеньер, вы все это знаете? – спросил изумленный Персерен.
– Все это исключительно просто, сударь: предстоят охота, празднество, концерт, прогулка и прием; пять названных мною тканей предусмотрены этикетом.
– Монсеньер, вы знаете решительно все на свете.
– И многое другое к тому же, будьте спокойны, – пробормотал Д'Артаньян.
– Но, – вскричал, торжествуя, портной, – чего вы все же не знаете, хоть вы и великий князь церкви, чего не знает и не узнает никто и что знаем лишь король, мадемуазель де Лавальер и я, это цвет материй и вид украшений, это покрои, это соотношение частей, это костюм в целом!
– Вот с этим всем, – сказал Арамис, – я и хотел бы при вашей помощи ознакомиться, дорогой господин Персерен.
– Никогда! – побледнел перепуганный насмерть портной, хотя Арамис произнес только что приведенные нами слова весьма ласково и даже медоточиво.
Притязания Арамиса показались Персерену после того, как он подумал над ними, настолько несообразными, настолько смешными, настолько чрезмерными, что он сначала тихонечко рассмеялся, затем принялся смеяться все громче и громче и кончил взрывами неудержимого хохота.
Д'Артаньян последовал примеру портного, но не потому, что находил эту просьбу и впрямь смешною; он имел в виду еще больше распалить Арамиса.
Этот последний предоставил им смеяться, сколько они пожелают, и когда они наконец утихли, проговорил:
– На первый взгляд может и в самом деле показаться, что я позволил себе нечто нелепое, – разве не так? Но Д'Артаньян, который – воплощенное благоразумие, разумеется, подтвердит, дорогой господин Персерен, что я не мог поступить иначе и должен был обратиться к вам с своей просьбою.
– Как это? – удивился мушкетер, превращаясь в слух; благодаря своему поразительному чутью, он уже понял, что до этой поры действовали только застрельщики, как говорят военные, и что настоящее сражение впереди.
– Как это? – недоверчиво протянул Персерен.
– Почему, – продолжал Арамис, – господин Фуке дает празднество в честь короля? Разве не для того, чтобы сделать ему приятное?
– Верно, – подтвердил Персерен.
Д'Артаньян выразил свое одобрение словам Арамиса кивком головы.
– Каким же образом он может достигнуть этого? Посредством обходительности, любезности, забавных выдумок; посредством целого ряда сюрпризов, вроде того, о котором мы только что говорили, – я имею в виду зачисление на королевскую службу поэтов.
– Прекрасно.
– Речь пойдет еще об одном сюрпризе, дорогой друг. Присутствующий здесь господин Лебрен – живописец, рисующий с исключительной точностью.
– Да, да, – сказал Персерен. – Я видел картины господина Лебрена и отметил себе, что костюмы у него выписаны весьма тщательно. Вот почему я тут же согласился сделать ему костюм, будь он такой же, какой шьется эпикурейцам, или в каком-нибудь ином роде.
– Дорогой господин Персерен, ваше обещание для нас драгоценно, но мы вспомним о нем несколько позже. А сейчас господин Лебрен имеет нужду не в новом костюме, который вы сошьете ему в скором будущем, но в костюмах, изготовленных вами для короля.
Персерен отскочил назад, и Д'Артаньян, человек спокойный и выдержанный, привыкший размышлять над тем, что он видит, нисколько не удивился этой необычной резвости Персерена: настолько просьба, с которой Арамис рискнул обратиться к портному, была, и на взгляд капитана, странной и вызывающей.
– Костюмы, изготовленные для короля! Дать скопировать кому бы то ни было костюмы его величества короля?! О господин епископ! Простите меня, но в своем ли уме ваше преосвященство? – закричал бедный портной, окончательно потеряв голову.
– Помогите же, Д'Артаньян, – сказал Арамис, расплываясь в улыбке и ничем не выражая досады, – помогите же убедить этого господина. Ведь вы понимаете, в чем тут дело, не так ли?
– Говоря по правде, не очень.
– Как! И вы тоже не понимаете, что господин Фуке хочет приготовить сюрприз королю, сюрприз, состоящий в том, чтобы король тотчас же по прибытии в Во увидел там свой новый портрет? И чтобы портрет, написанный с ошеломляющим сходством, изображал его в том же самом костюме, в каком он будет в тот день, когда увидит этот портрет?
– Так вот оно что, – вскричал мушкетер, почти поверивший Арамису, ведь все рассказанное им было настолько правдоподобно, – да, да, дорогой Арамис, вы правы; да, да, ваша мысль просто великолепна. Готов спорить на что угодно, что она исходит от вас, Арамис!
– Не знаю, – ответил с небрежным видом ваннский епископ, – от меня или от господина Фуке…
Затем, обнаружив нерешительность на лице д'Артаньяна, он, наклонившись к Персерену, проговорил:
– Ну что ж, господин Персерен, что же вы молчите? С нетерпением жду ваших слов.
– Я говорю, что…
– Вы хотите сказать, что в вашей воле ответить отказом. Я и сам это знаю и никоим образом не собираюсь насиловать вашу волю, мой милый; скажу больше, мне отлично понятна и та щепетильность, которая препятствует вам пойти навстречу идее господина Фуке; вы страшитесь, как бы не показалось, что вы льстите его величеству. Благородство души, господин Персерен, благородство!
Портной пробормотал что-то невнятное.
– И в самом деле, это было бы откровенною лестью по отношению к нашему юному государю, – продолжал Арамис. – «Но, – сказал мне господин суперинтендант, – если Персерен откажет вам в вашей просьбе, скажите ему, что он от этого в моих глазах нисколько не потеряет и что я буду и впредь относиться к нему с большим уважением. Только…»
– Только?.. – повторил обеспокоенный Персерен.
– «Только, – продолжал Арамис, – мне придется сказать королю (помните, дорогой господин Персерен, что это говорит господин Фуке, а не я)… мне придется сказать королю: „Государь, у меня было намерение предложить вашему величеству ваше изображение; но щепетильность господина Персерена, быть может преувеличенная, но достойная уважения, воспротивилась этому“.
– Воспротивилась! – вскричал портной, испуганный возлагаемой на него ответственностью. – Я противлюсь тому, чего желает господин Фуке, когда дело идет о том, чтобы доставить удовольствие королю? Ах, господин епископ, какое скверное слово сорвалось с ваших уст! Противиться! Благодарение господу, уж я-то не произносил этого слова. Призываю в свидетели капитана мушкетеров его величества. Разве я противлюсь чему-нибудь, господин д'Артаньян?
Д'Артаньян замахал рукою, показывая, что хочет остаться нейтральным; он чувствовал всем своим существом, что тут кроется какая-то неведомая интрига, кто его знает – комедия или трагедия; он проклинал себя за то, что в этом случае так недогадлив, но пока, в ожидании дальнейшего хода событий, решил воздержаться.
Персерен, однако, устрашаемый мыслью, что королю могут сказать, будто он, Персерен, воспротивился подготовке сюрприза, который предполагали сделать его величеству, пододвинул Лебрену кресло и принялся извлекать из шкафа четыре сверкающих золотым шитьем великолепных костюма – пятый пока еще находился в работе у подмастерьев. Он развешивал эти произведения портновского искусства одно за другим на манекенах, привезенных некогда из Бергамо, которые, попав во Францию во времена Кончини, были подарены Персерену и маршалом д'Анкром, – это случилось после поражения итальянских портных, разоренных успешною конкуренцией Персеренов.
Художник приступил к зарисовкам, затем принялся раскрашивать их.
Арамис, стоявший возле него и пристально наблюдавший за каждым движением его кисти, внезапно остановил Лебрена:
– Мне кажется, что вы не вполне уловили тона, дорогой господин Лебрен. Ваши краски обманут вас, и на полотне не удастся воспроизвести полного сходства, которое нам решительно необходимо. Очевидно, чтобы передать оттенки с большей точностью, требуется работать подольше.
– Это верно, – сказал Персерен, – но времени у нас очень мало, и тут, господин епископ, я, согласитесь, совершенно бессилен.
– В таком случае, – спокойно заметил Арамис, – наша попытка обречена на провал, и это произойдет из-за неверной передачи оттенков.
Между тем Лебрен срисовывал ткань и шитье очень точно, и Арамис наблюдал за его работой с плохо скрываемым нетерпением.
«Что за чертову комедию тут разыгрывают?» – продолжал спрашивать себя мушкетер.
– Дело у нас решительно не пойдет, – молвил Арамис. – Господин Лебрен, собирайте свои ящики и сворачивайте холсты.
– Верно, верно! – вскричал раздосадованный художник. – Здесь ужасное освещение.
– Это мысль, Лебрен, да, да, это мысль. А что, если б мы с вами располагали образчиком каждой ткани, и временем, и подобающим освещением…
– О, тогда! – воскликнул Лебрен. – Тогда я готов поручиться, что все будет в порядке.
«Так, так, – сказал себе д'Артаньян, – тут-то и есть узелок всей интриги. Ему требуется образец каждой ткани. Но, черт подери, даст ли ему эти образчики Персерен?»
Персерен, выбитый с последних позиций и к тому же обманутый притворным добродушием Арамиса, отрезал пять образчиков, которые и отдал епископу.
– Так будет лучше. Не правда ли? – обратился Арамис к д'Артаньяну. Ваше мнение по этому поводу?
– Мое мнение, дорогой Арамис, – проговорил д'Артаньян, – что вы неизменно все тот же.
– И следовательно, неизменно ваш друг, – подхватил епископ своим чарующим голосом.
– Да, да, конечно, – громко сказал д'Артаньян. Затем про себя добавил: «Если ты, сверхиезуит, обманул меня, то я отнюдь не хочу быть одним из твоих сообщников, и, чтобы не сделаться им, теперь самое время удалиться». – Прощайте, Арамис, – продолжал д'Артаньян, громко обращаясь к епископу, – прощайте! Пойду поищу Портоса.
– Подождите минутку, – попросил Арамис, засовывая в карман образчики, – подождите, я закончил дела и буду в отчаянии, если не перекинусь на прощание несколькими словами с нашим дорогим другом.
Лебрен сложил свои краски и кисточки, Персерен убрал королевские костюмы в тот самый шкаф, из которого они были извлечены, Арамис ощупал карман, желая удостовериться, что образчикам не грозит опасность вывалиться оттуда, и они все вместе вышли из кабинета портного.

Глава 32.
КАК У МОЛЬЕРА, БЫТЬ МОЖЕТ, ВПЕРВЫЕ ВОЗНИК ЗАМЫСЕЛ ЕГО КОМЕДИИ «МЕЩАНИН ВО ДВОРЯНСТВЕ»

Д'Артаньян обнаружил Портоса в соседней комнате, но это был уже не прежний озадаченный и раздраженный Портос, а Портос радостно возбужденный, сияющий, любезный, очаровательный. Он оживленно болтал с Мольером, который смотрел на него с восторгом, как человек, не только никогда не видевший ничего более примечательного, но и вообще чего-либо подобного.
Арамис направился прямо к Портосу и протянул ему свою тонкую, белую руку, которая тотчас же потонула в гигантской руке его старого друга. К этой операции Арамис неизменно приступал с некоторым страхом, но на этот раз дружеское рукопожатие не причинило ему особых страданий. Затем ваннский епископ обратился к Мольеру.
– Так вот, сударь, – сказал он ему, – едете ли вы со мной в Сен-Манде?
– С вами, монсеньер, я поеду куда угодно, – ответил Мольер.
– В Сен-Манде! – воскликнул Портос, пораженный короткими отношениями между неприступным ваннским епископом и никому не ведомым подмастерьем.
– Вы увозите, Арамис, этого господина в Сен-Манде?
– Да, – ответил с улыбкой Арамис, – да, увожу его в Сен-Манде, и у нас мало времени.
– И затем, мой милый Портос, – проговорил д'Артаньян, – господин Мольер не совсем то, чем кажется.
– То есть как? – удивился Портос.
– Господин Мольер – один из главных приказчиков Персерена, и его ждут в Сен-Манде, где он должен примерить костюмы, заказанные господином Фуке для эпикурейцев в связи с предстоящим празднеством.
– Да, да! Совершенно верно, – подтвердил Мольер.
– Итак, – повторил Арамис, – если вы закончили ваши дела с господином дю Валлоном, поехали, дорогой господин Мольер!
– Мы кончили, – заявил Портос.
– И довольны? – спросил его д'Артаньян.
– Вполне, – ответил Портос.
Мольер распрощался с Портосом, отвесив ему несколько почтительнейших поклонов, и пожал руку, которую капитан мушкетеров украдкой протянул ему.
– Сударь, – сказал Портос на прощанье с преувеличенной учтивостью, сударь, прошу вас прежде всего о безукоризненной точности.
– Завтра же вы получите ваш костюм, господин барон, – ответил Мольер.
И он удалился вместе с ваннским епископом.
Тогда д'Артаньян, взяв под руку Портоса, спросил его:
– Что же проделал с вами этот портной, сумевший так поправиться вам?
– Что он проделал со мной, мой друг, что он проделал?! – вскричал в восторге Портос.
– Да, я спрашиваю, что же он с вами проделал?
– Друг мой, он сумел сделать то, чего до сих пор не делал ни один из представителей всей портновской породы. Он снял мерку, ни разу не прикоснувшись ко мне.
– Что вы! Расскажите же, друг мой!
– Прежде всего он велел разыскать – уж право не знаю, где – целый ряд манекенов различного роста, надеясь, что, быть может, среди них найдется что-нибудь подходящее и для меня. Но самый большой – манекен тамбурмажора швейцарцев, – и тот оказался на два дюйма ниже и на полфута меньше в объеме, чем я.
– Вот как!
– Это настолько же истинно, как то, что я имею честь разговаривать с вами, мой дорогой д'Артаньян. Но господин Мольер – великий человек или, по меньшей мере, великий портной, и эти затруднения его ни в малой степени не смутили.
– Что же он сделал?
– О, чрезвычайно простую вещь. Это неслыханно, честное слово, неслыханно! До чего же тупы все остальные, раз они сразу же не додумались до этого способа! От скольких неприятностей и унижений они могли бы избавить меня!
– Не говоря уже о костюмах, мой милый Портос.
– Да, да, не говоря уже о трех десятках костюмов.
– Но все же объясните мне метод господина Мольера.
– Мольера? Вы зовете его этим именем, так ведь? Ну что ж.
– Да, или Поклепом, если это для вас предпочтительнее.
– Нет, для меня предпочтительнее Мольер. Когда мне захочется вспомнить, как зовут этого господина, я подумаю о вольере, и так как в Пьерфоне у меня есть вольера…
– Чудесно, друг мой! Но в чем же заключается его метод?
– Извольте! Вместо того чтобы расчленять человека на части, как поступают эти бездельники, вместо того чтобы заставлять меня нагибаться, выворачивать руки и ноги и проделывать всевозможные отвратительные и унизительные движения…
Д'Артаньян одобрительно кивнул головой.
– «Сударь, – сказал он мне, – благородный человек должен самолично снимать с себя мерку. Будьте любезны приблизиться к этому зеркалу». Я подошел к зеркалу. Должен сознаться, что я не очень-то хорошо понимал, чего хочет от меня этот Вольер.
– Мольер.
– Да, да, Мольер, конечно, Мольер. И так как я все еще опасался, что с меня все-таки начнут снимать мерку, то попросил его: «Действуйте поосторожнее, я очень боюсь щекотки, предупреждаю вас», – но он ответил мне ласково и учтиво (надо признаться, что он отменно вежливый малый): «Сударь, чтобы костюм сидел хорошо, он должен быть сделан в соответствии с вашей фигурой. Ваша фигура в точности воспроизводится зеркалом. Мы снимем мерку не с вас, а с зеркала».
– Недурно, – одобрил д'Артаньян, – ведь вы видели себя в зеркале; но скажите, друг мой, где ж они нашли зеркало, в котором вы смогли поместиться полностью?
– Дорогой мой, это было зеркало, в которое смотрится сам король.
– Но король на полтора фута ниже.
– Не знаю уж, как это все у них делается; думаю, что они, конечно, льстят королю, но зеркало даже для меня было чрезмерно большим. Правда, оно было составлено из девяти венецианских зеркал – три по горизонтали и столько же по вертикали.
– О друг мой, какими поразительными словами вы пользуетесь! И где-то вы их набрались?
– На Бель-Иле, друг мой, на Бель-Иле. Там я слышал их, когда Арамис давал указания архитектору.
– Очень хорошо, но вернемся к нашему зеркалу.
– Так вот этот славный Вольер…
– Мольер.
– Да, вы правы… Мольер. Теперь-то я уж не спутаю этого. Так вот, этот славный Мольер принялся расчерчивать мелом зеркало, нанося на него линии, соответствующие очертаниям моих рук и плеч, и он при этом все время повторял правило, которое я нашел замечательным: «Необходимо, чтобы платье не стесняло того, кто его носит», – говорил он.
– Да, это великолепное правило, но – увы! – оно не всегда применяется в жизни.
– Вот потому-то я и нашел его еще более поразительным, когда Мольер стал развивать его.
– Так он, стало быть, развивал его?
– Черт возьми, и как!
– Послушаем, как же.
– «Может статься, – говорил он, – что вы, оказавшись в затруднительном положении, не пожелаете скинуть с себя одежду».
– Это верно, – согласился Д'Артаньян.
– «Например… – продолжал господин Вольер.
– Мольер!
– Да, да, господин Мольер! «Например, – продолжал господин Мольер, вы столкнетесь с необходимостью обнажить шпагу в тот момент, когда ваше парадное платье будет на вас. Как вы поступите в этом случае?»
«Я сброшу с себя все лишнее», – ответил я.
«Нет, зачем же?» – возразил он.
«Как же так?»
«Я утверждаю, что платье должно сидеть до того ловко, чтобы не стеснять ваших движений, даже если вам придется обнажить шпагу».
«Так вот оно что!»
«Займите оборонительную позицию», – продолжал он. Я сделал такой замечательный выпад, что вылетело два оконных стекла.
«Пустяки, пустяки, – сказал он, – оставайтесь, пожалуйста, в таком положении, как сейчас». Левую руку я поднял вверх и изящно выгнул, так что манжет свисал вниз, а кисть легла сводом, тогда как правая рука была выброшена вперед всего лишь наполовину и защищала грудь кистью, а талию – локтем.
– Да, – одобрил Д'Артаньян, – это и есть настоящая оборонительная позиция, позиция, можно сказать, классическая.
– Вот именно, друг мой, – вы нашли подходящее слово. В это время Вольер…
– Мольер!
– Послушайте, д'Артаньян, я, знаете ли, предпочел бы называть его тем, другим именем… как он там еще называется?
– Покленом.
– Уж лучше пусть он будет Покленом.
– А почему вы рассчитываете запомнить это имя скорее, чем первое?
– Понимаете ли… его зовут Покленом, не так ли?
– Да.
– Ну так я вспомню госпожу Кокнар.
– Отлично.
– Я заменю Кок на Пок и нар на лен, и вместо Кокпар у меня выйдет Поклен.
– Чудесно! – вскричал Д'Артаньян, ошеломленный словами Портоса. – Но продолжайте, друг мой, я с восхищением слушаю вас.
– Итак, этот Коклен начертил на зеркале мою руку.

***

Читать - Виконт де Бражелон. Александр Дюма. 001 - с начала...

------ Слушать аудиокнигу Виконт де Бражелон, или Десять лет спустя : https://akniga.xyz/22782-vikont-de-brazhelon-ili-desjat-let-spustja-djuma-aleksandr.html ===