Гражданская 007 - 26 Сентября 2024 - Персональный сайт

Главная » » Гражданская 007

10:44

Гражданская 007

***

===

19.
Мы не преодолели и половины расстояния от замка до машины, когда небеса
разверзлись, обрушив на нас лавину воды. За считанные минуты пригорок, на
котором, собственно, и стоял наш автомобиль, превратился в более чем
серьезное препятствие. Скотт, едва начав подниматься по склону, заскользил,
словно был на коньках, и впервые; он опрокинулся на спину, в лужу, а вскоре
та же участь постигла меня. Упрямые, мы не прекращали своих, как оказалось,
бесплодных попыток. И в конечном итоге и он, и я выглядели один лучше
другого -- мокрые, перепачканные...
-- Придется обходить слева, у тех деревьев, -- сдался наконец Скотт.
Я проворчал, что это порядочный крюк, но ничего другого не оставалось.
Метров двести туда и обратно, преодолевая каверзы пути, что несла в себе
будто ожившая земля, порой увязая по голень в грязи, мы потеряли минут
пятнадцать. Шестеро мотоциклистов, на скорости проскочившие мост, оказались
внизу, когда мы только подошли к автомобилю.
-- Господа, какая нечистая сила занесла вас сюда и в столь поздний час?
-- перекрывая шум дождя, его неподражаемо монотонный, чуть приглушенный
голос, но в раскатах грома выказывающий свою мощь, прокричал один из них.
-- Они из замка... -- быстро шепнул Скотт.
Уже за рулем, я подумал вслух:
-- Напрасно мы оставили их вопрос без ответа, кто знает, зачем мы
здесь...
-- Теперь поздно. Вероятно, они не отвяжутся от нас, пока не выяснят,
кто мы --заметил Скотт.
В ту же минуту, по тому, как мотоциклы стремительно унеслись влево, где
склон незадолго до этого одолели мы, я убедился в правоте его слов.
Лесная дорога, и до того не баловавшая комфортом, теперь представилась
нам сущим адом, к тому же мы вынуждены были поторопиться, чтобы уйти от
погони; машина ныряла в лужи, ее заносило на поворотах, она с трудом
выбиралась из рытвин и ям. Я ждал шоссе как некое избавление, на время забыв
о "мстителях Адама". Однако, когда в очередной раз автомобиль вдруг грузно
осел задними колесами в дорожную хлябь, уже не вырвавшись, только взревев от
натуги мотором, а в этот момент позади, среди деревьев, промелькнул свет
фар, я очень живо о них вспомнил.
Скотт вылез из машины и, вернувшись, сказал: -- Безнадежно.
В руках у Вильяма оказались два пистолета, один он протянул мне.
Помедлив, я взял его.
Бросив автомобиль, мы двинулись напрямую через лес. Я шел и думал, что
эта ночь, этот ливень никогда не кончатся. Казалось, деревья, обступавшие
нас, дрожат то ли от холода, то ли от страха перед громом и молнией своими
листьями, и вдруг срывался, словно с цепи, озлобленный ветер, но бессильный
в стремлении лицезреть согбенные перед ним могучие стволы, стегал, будто
плеткой, колючим дождем по нашим лицам, и так же вдруг уносился прочь... Я
здорово продрог, полагаю, и Скотт тоже, а сколько нам еще предстояло пройти
-- один Бог ведал. Поэтому, в своей беспечности, мы бесконечно обрадовались
словно из-под земли выросшей лесной сторожке.
Она была пуста, ее скромный скарб составляли стол и две скамьи, у
допотопной печки лежала вязанка дров. Но главным ее достоинством я назвал бы
то, что здесь было сухо. Мы, наконец, могли обсохнуть, отогреться; что,
собственно и сделали: разожгли огонь, потом сняли с себя и развесили на
веревках, которых здесь было вдосталь, одежду. Дождь между тем не стихал,
временами даже усиливался, и приходилось мириться с необходимостью провести
в этом утлом пристанище ночь.
-- Видно, на роду мне писано ходить вокруг да около затерянных в лесу
сараев... -- заговорил я, не отрывая от огня глаз, -- Ты помнишь тот сарай?
Но Скотт молчал, и я продолжил:
-- Кстати, кто он, неизвестный из дома Томашевского? Тебе нечего
сказать? Почему-то мне кажется, что он знаком тебе... Или я ошибаюсь?
-- Это мог быть и сам Томашевский, но...
Его слова потонули в раскатах грома.
-- Значит, он жив?
-- Откуда мне знать...
-- Скажи, что вас связывало? -- я подбросил в печку полено, разгреб
кочергой золу, пламя объяло еще не тронутое дерево...
-- Хорошо, -- не дождавшись ответа, произнес я, -- но ты можешь
сказать, что было в том кейсе? И каким образом Элизабет...
-- Оставим..., -- повысив голос, перебил меня Скотт, и добавил уже
совершенно спокойно, -- Жизнь позади, что ворошить прошлое, это для тебя все
будто вчера.
-- Но по чьей-то милости я же влип в эту историю.
-- Ты по своей глупости влип. Кто просил тебя влезать среди ночи в
чужой дом, да еще находящийся под присмотром полиции? Тебе хочется меня
подозревать -- изволь, -- равнодушно говорил он.
Мне нечего было ему возразить, ведь отчасти он был прав, я только
чувствовал, что за всем этим стоит что-то очень нечистоплотное. Однако Скотт
уже повел речь о Патриции.
-- Она с самого начала играла в этой организации заметную роль.
Организация называется "Адам и Ева", создана пять лет назад, сейчас имеет
широко разветвленную сеть во Франции и за ее пределами, численность, однако,
небольшая -- около двух тысяч человек. На их руках кровь не одного мутанта,
и не одного младенца. У женщин, входящих в организацию, роды принимают в
присутствии ее членов, -- если ребенок появляется на свет без видимых
отклонений от нормы, тогда ему повезло, если нет... Я очень беспокоюсь за
Пат. Я давно в курсе событий, но лишь на днях один из моих осведомителей
сообщил, что полиция уже месяц, как следит за Патрицией. Полагаю, пока у них
ничего серьезного против нее нет, но неверный шаг -- и тогда ей
несдобровать...
Вернувшаяся после забвения гильотина ждала ее. Теперь никто не ратовал
за ее отмену. Слова не шли из меня. Как должен был я относиться к дочери
после всего услышанного?
Скотт выбрал одну из скамеек, накинул на себя еще сырую одежду и
отвернулся к стене. Он уже засопел, когда окна отыграли светом фар
мотоциклов. Я метнулся к Скотту:
-- Вильям, проснись!
-- Что, что такое? -- спросонья не понял Скотт.
-- Они здесь.
Нам не пришлось долго ждать. Снаружи кто-то с силой толкнул дверь, она
с шумом распахнулась. и шестеро парней ввалились в сторожку.
-- Поостыньте, юноши, -- остановил на пороге наших преследователей
Скотт, подняв на них пистолет; понимая, что сейчас это едва ли не самый
весомый довод в нашу защиту; то же сделал и я.
-- Поостыньте, -- повторил Вильям, рассматривая всех их, казалось, с
интересом, что продолжалось, наверное, с минуту. Сейчас вы дадите нам уйти.
Морис, одевайся.
Я не стал медлить.
Никто из парней ничего не пытался изменить в сложившейся ситуации, но
сторожка была слишком мала, чтобы безопасно для себя разминуться с ними.
Понял это и Вильям. Он высадил ногой раму, и осторожно, дабы не зацепиться
одеждой, первым вылез в окно. За ним последовал я. Дальше было проще. Мы
привели в негодность мотоциклы, кроме двух, которыми и воспользовались...
Всего несколько минут понадобилось нам, чтобы достичь трассы. Здесь
Скотт предложил не возвращаться в Париж, а напротив, проехать в направлении
от него до ближайшего городка Ретуни (к сведению, он находится восточнее
Фонтенбло) и там заночевать. Он хотел перестраховаться, все же не исключая
вероятности погони, и, хотя мысленно я согласился с Вильямом, желания
продолжать с ним путь не было.
-- Мне следовало бы вернуться домой раньше Патриции, -- возразил я.
-- Как знаешь, -- с натянутой улыбкой сказал Скотт, поворачивая к
Ретуни.
В Париже было сухо. Укрыв в придорожных кустах мотоцикл, я стал ожидать
такси, но, как оказалось, ночью, на окраине, это занятие может растянуться
до бесконечности. Наконец, потеряв терпение, раздосадованный, я побрел по
жадным до тишины ночи улицам, надеясь, что ближе к центру мне повезет
больше.
Мимо на высокой скорости пронесся мотоциклист и, уже удалившись от меня
метров на сто, вдруг круто развернувшись, остановился. Я был уверен, что
привлек его внимание.
Ни испугаться, ни о чем-либо подумать я не успел -- почти одновременно
с этим из темного проулка в лицо ударил свет фар. Напротив меня стояла
полицейская машина. Из нее вышел хлыщеватый сержант, подошел ближе и очень
вежливо попросил мои документы.
-- Пожалуйста, -- невозмутимо сказал я, протягивая водительское
удостоверение... Пистолет Скотта прямо-таки жег мне грудь.
-- Морис де Санс, -- почему-то вслух прочитал сержант, -- прошу
прощения. Все в порядке.
Когда полицейская машина отъехала, я взглянул туда, где минуту назад
стоял мотоцикл -- его не было.

***

===

20.
Домой я добрался только под утро.
Я уже расплатился с шофером такси, когда увидел бегущего со всех ног
мальчика лет двенадцати, а затем и нескольких его сверстников, но мутантов,
явно вознамерившихся догнать беглеца. Мальчика я знал -- это был внук Кэтти.
Он проскочил мимо меня, налетел на дверь моего дома, и затарабанил в нее,
что есть сил. В ту же минуту трое преследователей набросились на него сзади.
А ведь я стоял совсем рядом, в пяти метрах, не более. Наверное, даже не
желание помочь внуку моей экономки заставило меня вмешаться в эту
мальчишескую драку, другое -- желание доказать им, что их уверование во
вседозволенность ошибочно. Я подошел к ним, взял за ухо одного, за отворот
куртки второго и отшвырнул обоих, как котят, на травяной газон, третий
пружинисто отпрыгнул сам. Мне пришлось уделить внимание и моему
подзащитному, его успели порядком потрепать.
- Ну, ну вставай парень, крепче будешь, -- помогая ему подняться,
сказал я.
Тут и Кэтти открыла дверь.
- Бобби... Мальчик мой, что они с тобой сделали, -- запричитала
бабушка.
- Тебе никуда от нас не деться, запомни это, слизняк! -- крикнул
кто-то из недругов Бобби. Почти с удивлением, что они еще здесь, я
повернулся к ним; их и в самом деле стоило рассмотреть получше.
Я увидел и широкоплечего шестирукого, подобного индийскому божеству; и
мутанта со сросшимися у щек головами (или раздвоенной головой?) так, что
рот, как и подбородок, был один; и мутанта с головой, как огромная,
просто-таки гигантских размеров тыква, и какой-то змеиной кожей и лица, и
тела; к ним, останавливаясь после бега, подошли еще двое -- циклоп с
безобразно выпирающей нижней челюстью и карлик, кажется, ничем не отличный
от человека. Последний и говорил:
-- А тебе (не стану приводить здесь грязное ругательство) конец, мы
подарим тебе "испанский галстук", -- он обращался ко мне.
"Какой начитанный юноша", -- горько усмехнулся я.
Смотреть на них было и тягостно, и мучительно больно, потому что все
они были детьми...
"Нет, -- думал я, -- никогда не найти нам с ними общий язык. А что если
Пат и ее друзья правы?-- и останавливал себя-- Но это же бред! То, что я
говорю сам себе -- бред! Неужели я готов оправдать все чудовищные
преступления, что она совершила. Разве сын Филидора, Карл, заслуживает кары
только за то, что он не похож на нас? Только за то, что его внешность, порою
образ мыслей, коробят наше "я". Вот уж верно -- мы сделали их жестокими,
непримиримыми; всему, всему они научились у нас".
Я не ответил на их угрозы, но когда закрывал за собой дверь, в спину
мне полетел камень.
Кэтти была очень испугана.
-- Они не дают ему прохода, -- пожаловалась она.
-- Кэтти, а с чего все началось? -- поинтересовался я.
"Но это ведь обычная история..." -- казалось, говорило ее лицо,
жалобное и неизвестно почему извиняющееся.
-- Мсье, если б вы знали, как меня измучила такая жизнь, я в постоянном
страхе за Бобби. В его школе этих уродцев совсем немного, но они будто в
каком королевстве, захватили власть, и теперь даже учителя опасаются за себя
и своих близких; тех, кто не подчиняется им, или не слишком покорных ждет
расправа. Да везде одно и то же, во всех школах. У мадам Деланс, например,
на прошлой неделе сына раздели наголо, посадили у школы на цепь и заставили
лаять на всех входящих. Откажись он, грозились на его глаза изнасиловать
девушку, с которой он встречался, только полиция и помогла.
-- И что, все против них бессильны? -- мрачно спросил я.
-- Иногда удается привлечь одного-другого к ответу, но уж очень редко.
На моей памяти это случалось трижды. Например, совсем недавно, да это уже
при вас было -- двухголового за изнасилование и убийство молоденькой
учительницы отправили на гильотину.
Я вспомнил об этой трагедии. Как и то, что в деле фигурировали двое;
второй подросток по всей вероятности и был заводилой, но он не был мутантом.
Он отделался длительным тюремным заключением. Когда в жизнь вторгается
принцип "око за око", то жизнь бежит по замкнутому кругу и конец только в
одном, в смерти, так разве не нелепость -- нести в себе самом обреченность,
возможно ли пасть ниже?
-- Вам письмо, -- сказала Кэтти.
Это оказался пакет из Министерства Безопасности. Меня просили о встрече
на 16.00 в кабинете... Я только подумал, что есть время отдохнуть, как
телефонный звонок опять нарушил мои планы.
-- Здравствуйте, это Рейн, -- сказал в трубку слабый голос.
-- Я узнал вас...
-- Морис, я нашел Томашевского, я как раз нахожусь неподалеку от его
дома, это в Иври, здесь еще кабачок с забавным названием.
-- Это удача, -- честно говоря, я не верил, что Рейн найдет профессора.
-- Что, если мы навестим его сегодня вечером? -- спросил Рейн.
-- По рукам.
-- Тогда в десять на... -- Рейн запнулся и замолчал... в трубке
послышались короткие гудки.
Он не перезвонил, и через минуту я уже мчался в Иври-Сюр-Сен.
Надо признать, мне повезло, мои поиски увенчались успехом скоро.
Кабачок с забавным названием "Верблюд Макс" оказался тем самым, о
котором говорил Рейн. Бармен, на мгновение задумавшись, сказал, что,
пожалуй, видел человека, похожего на того, кого я ему описал.
-- Он звонил из бара, в той кабинке, но сразу после этого ушел, с ним
были два господина, один из них даже заплатил за вашего приятеля.
-- Мутанты?
-- Думаю, нет. Мсье, я не присматривался к ним, но мутанты ко мне
наведываются редко, -- почти с гордостью сказал он, затем дружелюбно
посмотрел на меня и добавил, -- ничего особенного в них не было. Вашего
роста, прилично одеты, вот только лица я не разглядел.
Поблагодарив разговорчивого бармена, я покинул кабачок и вернулся к
машине. Теперь я знал, что Рейна похитили или арестовали, но тогда
незаконно. Что, впрочем, одно и то же, но загадкой оставалось -- кто?
По тротуару шла молодая парочка, мое внимание привлекла она --
миловидная шатенка, в мини, с красивыми ногами, на него даже не взглянул:
парень как парень, только бритый наголо, но он проводил меня третьим глазом
на затылке. Промчался на велосипеде то ли мальчик, то ли девочка...
Заплетаясь в собственных ногах, ковылял пожилой господин, сгорбившийся, и
показавшийся мне знакомым...Это был Томашевский!
Профессор заглянул в небольшой магазинчик, пробыл там с минуту-другую и
вышел уже со свертком в руках. Его дом оказался в двух шагах. На пороге он
обернулся, огляделся по сторонам, на секунду задержавшись мутными пьяными
глазами на моем авто...
Я ехал по Парижу и в который раз удивлялся, как изменились улицы
города, их содержание; будто развлекаясь, я даже попробовал вести счет
увиденным по пути людям. Итог: сорок четыре на двадцать в пользу мутантов. И
если мне говорили, что мутанты составляют не более чем пятую часть
населения, то не означало ли это, что четыре пятых парижан, а, наверное, и
французов, или населения всего мира, уподобились то ли кротам, то ли
маленьким сереньким мышкам, да, да -- маленьким сереньким мышкам, разве не
прячутся те по норам и щелям, едва заметив человека, сделавшего неосторожное
движение. И как они жалки в своем паническом страхе...
Министерство Безопасности, наверное, относилось к тем немногим
структурам государства, куда еще не проникли мутанты. В этом я убедился,
когда попал в офис на N-авеню. Впрочем, позднее я понял, что и здесь могут
быть исключения.
Кабинет, где мне назначили встречу, я нашел без труда и, выждав у
дверей оставшиеся до 16.00 несколько минут, после доклада секретаря вошел.
-- Здравствуйте, мое имя Морис де Санс.
-- Входите, входите. Райхард Куен, -- представился хозяин кабинета. Он
встал из-за стола мне навстречу и протянул руку. Пожимая ее, я думал, какая
она влажная и слабая. Признаться, схожее впечатление производил и тот, кому
она принадлежала. Лицо Куена блестело от жира и пота, сам же он был --
скажем так -- в меру упитанным; редкие русые волосы были аккуратно уложены
на прямой пробор. Среднего роста, в своем строгом черном костюме он вполне
походил на чиновника госдепартамента, однако человека абсолютно
гражданского, этакого респектабельного, самодовольного и гордого своей
значимостью, но только не на сотрудника службы безопасности; его маленькие
зеленоватые глаза смотрели радушно и даже весело, губы чуть кривились в
усмешке.
Он предложил мне присесть, затем попросив секретаря принести две
чашечки кофе, так же, как и я, устроился в кресле рядом, по левую руку.
Очевидно, по его мнению, все это должно было располагать к дружеской беседе.
-- Давайте поговорим о "Большом Джо", -- начал Куен, и глаза его
потемнели, -- но чтобы вызвать вас на откровенность, скажу сразу: нам с вами
необходимо установить нормальные союзнические отношения, то есть, по крайней
мере с нашей стороны, вам ничего не грозит. Итак, вы оказались в
исследовательском центре по известным нам причинам. Надеюсь, вы не забыли
Роберто... Так вот, я веду с вами переговоры от лица ИНТЕРПОЛа.
Наш разговор пошел об исследовательском центре. Я не буду здесь
пересказывать события, изложенные выше, мне нечего было скрывать. Куен
прерывал меня довольно часто, заостряя внимание, как мне казалось, на
мелочах.
-- Ежи... Ежи Стовецки... Значит, вы, мсье де Санс, так сказать,
единственный свидетель, -- задумчиво произнес Куен, как только я закончил
свой рассказ.
-- Возможно, что-то знает и Артур Крайс, -- предположил я, -- лично для
меня загадка, почему уцелел он, а не кто-то другой...
-- Ежи?
Я лишь развел руками.
-- Артур Крайс все еще в больнице, -- заметил мой собеседник.
Почему-то я спросил, в какой.
-- Клиника Фолена, -- ответил Куен.
-- Если мы союзники, как вы утверждаете, -- мне хотелось понять, так ли
это на самом деле, -- сегодня вы можете сказать, за чьей спиной стояли люди
из спецслужб, которые тридцать лет назад охотились за мной?
Куен ответил не сразу, сначала впился в меня взглядом, потом заговорил,
потупив глаза, созерцая узор ковровой дорожки.
-- К сожалению, для нас и теперь деятельность "ХZ" остается вне нашего
поля зрения. "ХZ" -- подразделение, о котором вы говорите, но не вы и никто
другой, даже Томашевский, не представляете для них никакой ценности. Научные
труды этого профессора -- вот их главная цель.
Он опять вскинул на меня заплывшие жиром глаза.
-- И это все? -- неудовлетворенный ответом, спросил я,...
-- Все замыкается на Министерстве обороны...
Полагаю, Куен все же ушел от прямого разговора на эту тему. Поднявшись
из кресла, он дал понять, что мне пора.
-- Мсье де Санс, мы, очевидно, еще будем нуждаться в ваших услугах,
поэтому не прощаюсь, до свидания и желаю удачи.
На этом и окончилась моя первая встреча с Куеном.

***

===

21.
Ларчик открывался просто: коль скоро Рейна похитили, когда он нашел
Томашевского, не означало ли это, что все, так или иначе связанное с
профессором, осталось тайной и по сей день. Но была ли в том снова замешана
"ХZ"? И что так тщательно оберегалось некими темными силами? -- Я спрашивал
себя и не находил ответа, за этим я и ехал к Томашевскому.
Двигаясь в потоке машин я, однако, думал о Куене, о том, насколько он
верит мне и насколько можно доверять ему. Неожиданно я обнаружил, что за
мной неотступно следует "мерседес".
"Ах, Куен, Куен..." -- мысленно сказал я, почему-то сразу обвинив
своего нового знакомого.
Было уже около шести вечера. Редкие прохожие постепенно исчезали с
улиц. В Париже точно наступал необъявленный комендантский час...
Я хотел обойтись без погони. Единственным местом, где у меня был шанс
затеряться в толпе, оставался метрополитен. У ближайшей станции я
притормозил, убедился, что "мерседес", обогнав меня, через метров шестьдесят
остановился тоже, и только тогда лениво выбрался из машины и прогулочным
шагом направился к подземке.
Минувшие тридцать лет почти не изменили облик парижского метро, и даже
вагоны пролетавших поездов напоминали очертаниями своих предшественников.
Люди в ожидании электрички по обыкновению читали прессу, детективы, спорили
о футболе, или о политике... Впрочем, о политике спорили тогда. Теперь о
мутантах. И вдруг я понял, почему многие так вызывающе резко и смело, иные в
полный голос, поносили здесь мутантов -- потому, что их не было вокруг, ни
одного...
Подул ветер. Черное жерло туннеля глянуло белым светом. Народ
заволновался, засуетился, прижимаясь к краю платформы. Поезд появился
внезапно, теряя скорость, устремился вдоль перрона, как вдруг я почувствовал
что меня сносит вниз на рельсы. Я успел оглянуться, увидеть толстого
господина, толкнувшего меня, который, сам беспомощно озираясь, пытался
удержаться на платформе, когда на него напирали сзади. Я увернулся,
наверное, чудом, а он, сделав один непонятный отчаянный шаг вперед, рухнул
на монорельс... Железный монстр растерзал его в доли секунды. Я поймал
чей-то острый взгляд и тут же потерял его.
Поезд остановился. Открылись двери. Меня "внесли" в вагон... И будто
ничего не случилось... Смерть человека стала равносильна смерти назойливой
мухи. А поезд уже тронулся, набирая свои "км в час".
Заметая следы, я еще несколько раз пересаживался с поезда на поезд,
пока не убедился, что те, кто навязался мне в спутники -- отстали. Но одна
мысль непрестанно терзала меня -- что, если на месте того несчастного,
которого я даже не успел разглядеть, что, если на его месте, должен был быть
я.
Ближе к десяти часам ночи я стоял на хранившей мое одиночество улице и
звонил в дверь дома, где жил Томашевский. Спустя десять минут моя
настойчивость была вознаграждена -- профессор все-таки соблаговолил
переговорить со столь поздним, к тому же непрошеным, гостем.
-- Кто вы? Что вам надо? -- спросил через дверь старческий голос.
-- Мое имя Морис де Санс. Однажды мы уже встречались, тридцать лет
назад, -- ответил я.
Последовала более чем пятиминутная пауза, затем щелкнул замок, и я
увидел вконец опустившегося человека: старого, обрюзгшего, неопрятно
одетого, небритого, облысевшего, с лицом, словно изрытым оспой, разбухшим
носом и огромными синими мешками под глазами.
Томашевский посмотрел на меня подозрительным взглядом:
-- Я вас не помню.
-- Не удивительно... Тот наш разговор занял очень немного времени, но
состоялся он за несколько часов до того, как в вашем доме произошло
убийство, -- напрямую сказал я.
-- Входите, -- глухо ответил на это профессор.
Деревянная лестница, ведущая на второй этаж, невозможно скрипела,
распахнутая настежь дверь в комнату была сорвана с верхних петель, а обитель
Томашевского, лишенная какого-либо уюта, где вся мебель состояла из
разваливающегося дивана, круглого деревянного, заскорузлого от грязи стола и
шкафа, но с бесчисленным множеством стоявших повсюду бутылок, больше
походила на ночлежку закостенелого пропойцы и нищего, чем на квартиру
профессора с мировым именем, впрочем, одно не мешает другому.
Павел Томашевский с грохотом опустился на диван и недовольно проворчал:
-- Однако вы слишком молоды. Молокосос... Так это все ложь...
Увы, он не стал любезнее, раньше это было терпимо, теперь же просто
невыносимо. Но я вздохнул и смирился.
-- Хочу напомнить вам тот день, когда...
-- Помню, -- буркнул Томашевский.
-- И все же... Я пришел тогда к вам с просьбой рассказать мне о
мутантах...
-- Хотите выпить? -- вдруг предложил профессор, доставая из-за дивана
уже раскупоренную бутылку и два сомнительной чистоты бокала.
-- Ну, что ж, если это поможет делу, -- согласился я.
-- Настоящее Бургундское, Романея-Конти, -- точно кровью, наполняя мой
бокал, приговаривал Томашевский. Несмотря на убогую обстановку его комнаты,
он мог позволить себе роскошь пить самое дорогое вино мира... Странный это
был человек. Но кто из гениев не странен...
-- Профессор, тридцать лет назад вы бесследно исчезли...
-- Зачем вы пришли? Если только за этим, то это касается меня одного и
никого больше, -- устало бормотал Томашевский.
Я подумал, что, возможно, он прав, и хотел уже расспросить о Скотте, о
том, что связывало их, как вдруг Павел Томашевский заговорил... Что
заставило его открыться мне? Думаю, одиночество. Долгие годы он никому не
мог излить душу и теперь, верно, спешил воспользоваться представившимся
случаем.
-- Вы что-нибудь смыслите в генной инженерии? Не отвечайте... Вы ничего
не смыслите в генной инженерии... А я в ней Бог, или был им. Я сорвал
занавес, скрывающий тайну природы человеческой, заглянул в бездну -- и едва
не сошел с ума. Мне было пятнадцать лет, когда я выбрал для себя дело жизни,
и ничто более меня не интересовало. Но сколько бы я не шел наверх, к
вершине, она не становилась оттого ближе, скорее -- наоборот. Нельзя объять
необъятное. Но даже того, чего я достиг... Моих знаний хватило бы, чтобы
перевернуть весь мир... Я мог бы создать ИНТЕЛЛЕКТ с большой буквы... И Расу
Безумных... Мужчин прекраснее Аполлона, женщин, которые красотой бы
превзошли Венеру... Я мог бы избавить человечество от всех известных ему
недугов и продлить жизнь каждого из нас на долгие годы, может быть, на века.
Я мог бы лепить человека, делая его таким, каким хочу видеть его сам... Это
стало моей навязчивой мечтой -- лепить человека, подобно Богу... И Богу
подобного... Но однажды я понял, что это невозможно. И даже не потому, что
те, другие, живущие на Земле, никогда не смирятся с мыслью, что их обрекли
на роль людей второго сорта, а потому, что нельзя вторгаться простому
смертному в святая святых... Я сказал себе: -- Кто я? Имею ли я право?
Эволюция -- это все тот же мчащийся без остановок поезд, путь которому
проложен СВЫШЕ, стоит перевести его на другие рельсы -- и впереди уже либо
тупик, либо катастрофа... Мы -- "HOMO SAPIENCE" -- ничтожные в своем
тщеславии, говорим о власти над миром, но если это и так, то к власти сейчас
идут другие; они должны утвердиться, и они утверждают себя так, как того
требует время... Все тот же естественный отбор, только утрированный до
неузнаваемости... НОМО... HOMO SAPIENCE... HOMO MUTANTUS... Только себя ни
называют Человек Высшего Разума.
Профессор захрипел, что, возможно, означало смех, пока не закашлялся и
не смолк. После этого он опустошил бутылку и добавил вполголоса, теперь
совершенно безразлично.
-- Я помню тот день, когда мы с вами встретились... В тот день я
собственными руками уничтожил свой многолетний труд.
-- Разве не осталось черновиков? -- вырвалось у меня.
-- Нет..., -- последовал весьма резкий ответ.
Минуту спустя я нарушил молчание вопросом о Скотте.
-- Вы хорошо его знали?
-- Скотт? Обыкновенный мелкий жулик... Дерьмо... Наплевать, --
пробормотал Томашевский.
Затем он выставил на стол еще несколько бутылок, того же Бургундского,
и, будто забыв о моем присутствии, принялся опорожнять их одну за одной.
От выпитого вина, от страшной усталости, бесконечных волнений и тревог,
я уснул незаметно для себя, здесь же, прямо на стуле.
Проснулся я под утро. Светало. Томашевский спал одетым, свесив правую
руку и ногу с дивана и разбросав вокруг бутылки. Я вспомнил о том, что еще
вчера так мучило меня, когда мною овладевал сон.
"Черновики!... В кейсе из дома профессора были черновики".
Дома, едва я переступил порог, ко мне бросилась Кэтти:
-- Мсье! Патриция! Она в больнице Ретуни в тяжелом состоянии.

***

Источники :

https://readli.net/chitat-online/?b=73140&pg=2

https://www.rulit.me/books/grazhdanskaya-vojna-read-36435-1.html

https://libking.ru/books/sf-/sf/28593-andrey-korbut-grazhdanskaya-voyna.html

https://litmir.club/br/?b=61433

https://lib.ru/ZHURNAL/KORBUT/cyvilwar.txt

http://www.kulichki.ru/moshkow/ZHURNAL/KORBUT/cyvilwar.txt

https://www.livelib.ru/author/945699-andrej-korbut

Биография

— Андрей Корбут

Родился: 11 февраля 1963 г. , Харьков, Украинская ССР
---

Андрей Евгеньевич Корбут - российско-украинский писатель, журналист, редактор. В детстве Андрей Корбут жил в Крыму, там учился в школе, был призван в ряды Советской Армии. В 1988 году поступил на геолого-географический факультет Харьковского государственного университета. В 1995 году пришел в журналистику, в течение 15 лет работал главным редактором в СМИ Крыма. В 2007 переехал в Харьков. Свои произведения Андрей Корбут начал публиковать с 1999 года в Самиздате. Сначала это были романы-фэнтези "Гражданская война", "Год 2990". В 2016 году издательстве «Книжный Клуб Книговек» вышел его большой исторический роман в 5-ти книгах "Хроники Ассирии: Син-аххе-риб".
---

***

---

***

Словарь Батлерианского джихада

ПРИЛОЖЕНИЕ - Крестовый поход...

ПОСЛЕСЛОВИЕ. Дом Атрейдесов.

Краткая хронология «Дюны»

***

---

Фотоистория в папках № 1

002 ВРЕМЕНА ГОДА

003 Шахматы

004 ФОТОГРАФИИ МОИХ ДРУЗЕЙ

005 ПРИРОДА

006 ЖИВОПИСЬ

007 ТЕКСТЫ. КНИГИ

008 Фото из ИНТЕРНЕТА

009 На Я.Ру с... 10 августа 2009 года

Страницы на Яндекс Фотках от Сергея 001

---

***

ПИР ВО ВРЕМЯ ЧУМЫ. А.С. Пушкин

***

...

Председатель.
Он выбыл первый
Из круга нашего. Пускай в молчаньи
Мы выпьем в честь его.

Молодой человек.
Да будет так!

(Все пьют молча.)

Председатель.
Твой голос, милая, выводит звуки
Родимых песен с диким совершенством;
Спой, Мери, нам, уныло и протяжно,
Чтоб мы потом к веселью обратились
Безумнее, как тот, кто от земли
Был отлучен каким-нибудь виденьем.

Мери (поет).

Было время, процветала
В мире наша сторона:
В воскресение бывала
Церковь божия полна;
Наших деток в шумной школе
Раздавались голоса,
И сверкали в светлом поле
Серп и быстрая коса.

Ныне церковь опустела;
Школа глухо заперта;
Нива праздно перезрела;
Роща темная пуста;
И селенье, как жилище
Погорелое, стоит, -
Тихо все - одно кладбище
Не пустеет, не молчит -

Поминутно мертвых носят,
И стенания живых
Боязливо бога просят
Упокоить души их.
Поминутно места надо,
И могилы меж собой,
Как испуганное стадо,
Жмутся тесной чередой.

Если ранняя могила
Суждена моей весне -
Ты, кого я так любила,
Чья любовь отрада мне, -
Я молю: не приближайся
К телу Дженни ты своей;
Уст умерших не касайся,
Следуй издали за ней.

И потом оставь селенье.
Уходи куда-нибудь,
Где б ты мог души мученье
Усладить и отдохнуть.
И когда зараза минет,
Посети мой бедный прах;
А Эдмонда не покинет
Дженни даже в небесах!

Председатель.
Благодарим, задумчивая Мери,
Благодарим за жалобную песню!
В дни прежние чума такая ж видно
Холмы и долы ваши посетила,
И раздавались жалкие стенанья
По берегам потоков и ручьев,
Бегущих ныне весело и мирно
Сквозь дикий рай твоей земли родной;
И мрачный год, в который пало столько
Отважных, добрых и прекрасных жертв,
Едва оставил память о себе
В какой-нибудь простой пастушьей песне
Унылой и приятной.... нет! ничто
Так не печалит нас среди веселий,
Как томный, сердцем повторенный звук!

...

***